До чего же все ужасающе просто, не мучить себя вопросами, светлые росы над забытым мрачным погостом, небо черно, все неразличимо, неброско, то ли уйдешь ни с чем, то ли останешься гостем,
В самом-самом начале, когда совы еще не кричали, не меряли ночь желтым глазом, как будто свечами, ты понимаешь, что выгорел так, что нет даже легкой печали, но помнишь сколько раз звали и не привечали,
И некому крикнуть: "Прости", и никого на дороге, чтоб не пустить, и не радости, ни отчаяния, просто серо все, да не грусти, сам ищешь соломинку, под которой хребет захрустит и на грани сознания - а можно ль еще спасти?
А полегчало ли - нечем ни радоваться, ни печалиться, вместо души пустота, а пустота не умеет отчаиваться, получится - ненавидь, а любить уже запрещается, что? Ненавидеть тоже не получается, впору отчаяться, а нечем уже отчаиваться,
Надо тебе такое? Точно не надо, дело не во грехе, ни в короткой дороге до ада, что за обмен такой, если душа не рада, и нет ничего для ярости, и нет никакой отрады, выходит, предательство есть, а нет никакой награды?
Смотрю, с погостами можно дать маху, я ухожу на Кромку, где полынью и хвоей пахнет, это не черная мгла, тут есть место для битвы и страха, прочь, не убивать, не лечить, не желаю возиться с прахом. Я ныряю вперед, за ножи и убегаю в лес.