Двигатель урчал на низких оборотах, через посеребренную решетку обогревателя нагнетал дурманящее бензиновыми парами и машинным маслом тепло в кабину. Только это мало помогало. Изо рта шел парок, а по низу так тянуло холодом, что ноги ощутимо мерзли. Шенбергер то постукивал ими друг о друга, то пытался спрятать ближе к центру автомобиля - украшенному цветастой варежкой рычагу коробки передач, подальше от стылой дверцы. Конечно, не стоило форсить - в дорогу лучше было бы надеть трофейные валенки, не озабочиваясь, насколько это гармонирует с кожаным офицерским пальто. Только сейчас об этом жалеть было поздно.
- Бросьте, гауптман, - посоветовал расположившийся на заднем сидении обер-лейтенант Тренькеншу, глава местного гарнизончика. - До Заславля по нормальной дороге полчаса, только где вы в этой варварской стране видели нормальные дороги? Добавьте буран, поздний вечер, риск встретиться с рыскающими по темноте бандитами. Поверьте, вам проще и безопаснее остаться у меня. Выдвинетесь с рассветом, как раз к утреннему пассажирскому на Варшаву успеете.
Вильям Шенбергер повел длинным хрящеватым носом. В принципе, хотелось заночевать в поезде, и с утра, не теряя время, заняться делами в столице генерал-губернаторства. Но безобразные, вдобавок перевьюженные метелью пути, да нерасторопность водителя Густава сорвали планы.
Россия - страшная страна. Её природа и погода заставляют вносить корректировки в самые грандиозные и точно рассчитанные проекты.
- Ладно, Карл, - вздохнул гауптман. - Воспользуюсь вашим гостеприимством. Спасибо. В русских деревнях я еще не ночевал.
- Точности ради, это белорусская деревня.
- А в чем разница?
- Не больше, чем между Баварией и Австрией, - усмехнулся Тренькеншу, - а, в общем, те же самые грязные славяне, как и везде восточнее Пруссии.
"Хорьх" поставили в огороженном высоким забором дворе, окружавшем выбранный для места жительства обер-лейтенанта бревенчатый пятистенный дом, во второй половине которого была размещена управа. Гостя Карл разместил к себе, в большую комнату, шоферу предоставили маленькую, одной из стенок которой служила печка. Охранник, здоровенный краснорожий парень - судя по выговору, голландец или фламандец - расположился в прихожей. Карабин в его огромных лапах казался детским ружьецом.
Ужинать расположились за накрытым рушниками столом на кухне, четверть которой занимала недавно побеленная чуть пахнущая известью печь.
- Это можно есть? - поинтересовался Шенбергер, с беспокойством рассматривая малосольные огурцы, маринованные помидоры, квашенную с клюквой и морковкой капусту, нарезанное аккуратными ломтиками копченое сало, подозрительного вида грибочки.
- Да пока нас не травили. Все же мы освободили их от гнета большевиков и евреев, а это был совсем не сахар, - успокоил Карл. - Даже животом никто из моих еще не мучился. Разве что от злоупотребления деревенским самогоном. Кстати, лучшее средство от местных холодов и простудных заболеваний. Но у многих и он идет нормально. Впрочем, лично у меня хорошая наследственность. Деду под восемьдесят, но он до сих пор в любимой пивной король, кого угодно под стол уложит.
- Ну да, с такой фамилией-то.
- "Пьющий ботинок", - усмехнулся Тренькеншу, - триста лет как лучшие сапожники Бремена. И не только сапожники. У отца фабрика была. Пока в инфляцию жиды не разорили. Сейчас мастерская. На военных заказах перебивается помаленьку. А вот и картошечка!
Прислуживающая за столом испуганная девочка, бледненькая, скуластенькая, подвязанная платком под самые брови, настороженно посматривая на гостя, выставила на деревянную, расписанную аляповатыми петушками подставку чугунок с тающим желтым маслом поверх картошки, пересыпанной кольцами лука. Потом принесла сковородку с жареным мясом, залитым яичницей.
- С волками жить, по-волчьи выть, - блеснул знанием местных идиом лейтенант, - нам французских паштетов да норвежских лососей не возят. Перебиваемся самообеспечением.
- Все для фронта, все для победы, - кивнул гауптман, - вот через пару недель возьмем Москву, закончим эту войну, сразу полегче станет.
- Н-да, - помрачнел Карл. С фронта последнее время шли вести неутешительные, обсуждать их не хотелось. Поинтересовался:
- А дальше что? Вы ближе к верхам, что там говорят?
- Индийский поход, наверное.
- Это неплохо. Там хоть тепло.
Офицеры замолчали, поглядывая в окно, за которым в зимней ночи бесновалась пурга. Крытая лаком рама поскрипывала под порывами швыряющегося снежной крупой ветра, но дребезжащие стекла держались. Буран свистел, шумел над крышей, молотил по ней яростными ударами, будто пытаясь добраться до спрятавшихся от его атак чужаков.
- Дрессирую помаленьку, - кивнул на неё Тренькеншу. - Ничего, привыкает.
- Если не родинка на лбу, вон, под краем платка, вырастет красавицей. Кстати, как у вас отношения с местными?
- Особо, судя по всему, не рады. Но и не злобятся. Под советами им не сладко было. Мы тут частный бизнес разрешили, торговлишка потихоньку развивается. Даже рынок есть. Иногда там зачистки устраиваем. А то и оружием торгуют.
- Бандиты не беспокоят? Коммуняки, что не успели сбежать или из окружения уйти?
- Этого в нашей округе нет. Вот ближе к Заславлю несколько нападений зафиксировано. У нас другая проблема. - Карл тяжело вздохнул.
- Гарнизон от безделья и безопасности спивается? - улыбнулся Вильям.
- Какая там безопасность? С осени пять человек погибло! Причем все потери не боевые. Зверюга какая-то в окрестностях бродит. То ли медведь, то ли огромный волк. Рваные раны, переломанные шеи. Просто убивает, и все. Причем крови почти нет. Хотя из таких прокусов ручьем хлестать должна. Пару раз облаву пытался устраивать, по снегу-то незаметным далеко не уйдешь. Так следы до дороги или наста, и там теряются. Слепок гипсовый сделали, может, подскажите, что такое?
Тренькеншу со вздохом нагнулся к комоду-самоделке рядом со столом, выдвинул ящик, достал серую чушку с обломанными когтями.
Шенбергер брезгливо нахмурился. В руки след брать не стал. Вытащил чехол с пенсне, нацепил стекло на правый глаз, рассмотрел с расстояния:
- Скорее медведь. Таких здоровых волков не бывает. Я охотник, знаю. Только пальцы неправдобно длинные. Видимо, местная порода. Шатун наверняка. Или спать вовремя не залег, или война из берлоги подняла. А зачем ваши люди по лесам в одиночку бродят? Это не дело.
- Почему по лесам? - удивился Тренькеншу.
- А где он их вылавливает? На дорогах, что ли?
- Да. Или прямо в селении. Выходит человек ночью по нужде. А утром труп с порванной шеей обнаруживаем.
- Собаки пропадают? - Деловито спросил гауптман.
- Нет. Вроде на это деревенские не жалуются.
- Среди них сколько погибло?
Тренькеншу замолчал. Качнул головой:
- Знаете, даже об этом не задумывался. А сейчас прикидываю - похоже, туземцев зверь не трогает. Я бы знал, если бы что случилось. Тот же староста или местные полицейские обязательно донесут.
- Так это не медведь шалит, - уверенно сказал Шенбергер. - Я их повадки знаю. Это, милый мой, кто-то под него косит. Вы Тиля Уленшпигеля давно перечитывали?
- К моему стыду, ни разу, - признался лейтенант. - Мне из классики больше Нибелунги по душе.
- Тогда рассказываю. Позже у своего ординарца спросите, он как житель нижних земель эту легенду обязан хорошо знать, подтвердит. Есть сюжет, когда Тиль ловит маньяка. Который насаживал на огромные щипцы гвозди и терроризировал целый город. Именно нападал сзади и перекусывал щипцами шеи, маскируясь под вервольфа. Здесь, скорее всего, то же самое. Медведи так себя не ведут. Во-первых, они бы давили собак. Во-вторых, если голодны, объедали трупы. В-третьих, доставалось бы и местным. А пока, как я понял, убивают только наших солдат. Кроме того, я так подумал, след явно не медвежий. Зверей с такими лапами не существует вообще. По-крайней мере, в наших широтах.
Тренькешу исподлобья глянул на гауптмана. Побледнел. Откинулся на спинку стула. Трясущимися руками расстегнул верхние пуговицы рубашки.
- Мы в чужой и враждебной стране, Карл, - жестко резюмировал Шенбергер. - Вы забыли это. И пять немецких матерей получили похоронки.
Откинулся, с удовлетворением рассматривая подавленного собеседника:
- Ладно, мой друг, завтра с этим внимательно разберитесь. Прошерстите всю эту выгребную яму. Особое внимание кузнецам. Пекарям, кондитерам, торговцам механическим хламом. А пока давайте спать. Чтобы успеть к утреннему поезду, мне завтра вставать до рассвета.
Себе Тренькеншу постелил на полу. Быстро захрапел. Хорошо хоть, это был не клинический случай, доводящий до желания убить соседа. Просто легкое ворчание с причмокиванием. Будто вампир сосет кровь жертвы.
Гауптман долго возился на теплых перинах. Вспомнился Гейдельберг, лекции по славянской мифологии в университете. Боже мой, как давно это было!
Из прихожей падал косой луч от керосиновой лампы. Охранник сопел, иногда сморкался, впрочем, пытаясь делать все как можно более деликатно.
Полумрак стал расплываться, веки тяжелили, глаза слипались. Вильям задремал...
Он сидел на жесткой скамье в студенческой аудитории, а на кафедре разглагольствовал профессор Бирхоф. Дядька был язвительный, но умный и не вредный. Жаль, что оказался евреем. Впрочем, вовремя эмигрировал за океан, что подтверждает его интеллект...
- Мистический, главным образом животный символизм свойственен почти всем народам, - разливался Бирхоф, - причем, тотемы врага естественным образом воспринимаются как негатив. К примеру, драконы - несомненно позитивные мифические существа в дальней Азии. Но для нас они зло, ибо их образы принесены агрессорами - теми же монголами и мобилизованными ими инженерами-китайцами. Вампиры - явно темная, подлежащая уничтожению сила. Но в Трансильвании Влад Цепеш, он же Дракула, национальный герой. Кстати, дракула синоним дракона, что косвенно подтверждает азиатское происхождение венгров-гуннов. И еще у многих восточно-европейских народов бытует представление о вампиризме как о вполне простительном уродстве. Вроде заячьей губы или шести пальцев на ногах. Хотя вурдалаки и вампиры у них не считаются живыми, но вполне доброе, родственное отношение к ним сохраняется. Еще пример. Для древнего германского мировоззрения нормальным являлось перекидывание человека в медведя. Собственно говоря, слово "берсерк" имеет именно это происхождение. Славянские мифы несколько шире, в них герой может обернуться кем угодно. Даже птицей, как в классических повествованиях "Финист - ясный сокол" и "Слово о полку Игореве". Но чаще волком. Для этого надо было особенным образом просто перепрыгнуть через пень. Поскольку вражда немцев с востоком имеет многовековую историю, для нас вервольфы - несомненное порождение тьмы. А для традиционного русского сознания - нет. Говорящий серый волк в русских сказках всегда положительный образ. У них черная сила - Змей Горыныч, то есть тот же дракон, что объясняется войной с азиатскими народами. А вот оборотни восточных славян исторически - союзники, друзья, зачастую даже главные герои.
Шенбергер посмотрел налево. Там постоянно сидел Отто Магат, "фольксдойче", чьи родители лишились во время большевистского переворота всего немалого имущества в Самаре. Отто торжественно поклялся вернуть наследие предков, даже если для этого ему придется объявить персональную войну Советам.
Вильям замер в переходящем в ступор изумлении. Чуть полегчало, когда Шенбергер вспомнил, что это не явь. А сон, который он смотрит в занесенной снегом белорусской деревне.
Место Магата заняла маленькая девчушка, которая прислуживала вечером за столом. Из-под надвинутой на брови косынки мрачно смотрели голубые глаза. На впалых щечках перекатывались бугорки. Под бледноватой кожей проявлялись и исчезали коричневые, размером с монету, пятна.
Неожиданно зрачки славянки сузились, полыхнули красным отблеском. Радужка налилась багровым светом, будто синюю воду интенсивно разбавляли марганцовкой.
Вильям попытался встать. Ноги ему не подчинились. Руки тоже не хотели слушаться. Не было сил даже отвести взгляд от соседки, с которой явно происходило неладное и нехорошее.
Скулы стали раздуваться, выпирать в звериные челюсти, мгновенно обрастающие короткой жесткой шерстью. Похожее на монашеское одеяние платьице побурело, разом превратилось в коричневую косматую шкуру. Силуэт рядом словно распирала изнутри неведомая сила. Фигура не девушки, уже зверя увеличилась раза в три. На столешницу легли лапы с длинными хищно изогнутыми когтями. Стали царапать дерево. От этого натужного, раздражающего скрипа Шенбергер и проснулся.
Скрежетала дверь в прихожей. Петли не смазаны. Вильям заметил это вчера, но замечаний делать не стал. Может, это сознательное решение. Чтобы никто не прошел не услышанным, не замеченным.
Хрипловатый голос охранника посоветовал:
- Да лучше на ведро сходи! Зачем яйца морозить? Опять же, мало ли что.
Ленивый ответ Густава:
- Что я, баба или старик, позориться? Не бойся, я хуторской.
Со смешком:
- У нас в Померании та же система, разберусь.
Вдогонку, булькающий ехидством баритон голландца:
- Сортир налево, смотри, в очко не провались!
Через покрытое на четверть изморозью окно в комнату сочился бледный рассвет. Шенбергер сунул руку под подушку, достал часы. Однако же. Разоспался неизвестно с чего! Пора вставать!
Спустил ноги с кровати, натянул кальсоны, галифе. К утру в доме стало прохладно. Еще явственнее от печки несло известью, и этот запах перебивал все прочие.
Гауптман накинул мундир, вышел в прихожую.
Охранник вскочил по стойке смирно, неуловимым движением закинув карабин на плечо.
Вытаскивая сигареты, прошагал через веранду на крыльцо.
Замер. Пачка выскользнула из ослабевших пальцев. У деревянного сортира на сбитом в ком теле Густава сидело непонятное страшное существо.
Похожее на горгулью с фронтона парижского собора. Небольшое косматое тело, кожистые крылья, распростертые над жертвой, по сбитому борьбой снегу. Вцепившись удлиненной волчьей пастью в шею водителя, когтистыми лапами в его грудь, тварь большими глотками, с присвистыванием, высасывала из человека кровь. На лбу у монстра багровым светом светился третий глаз. Словно на шарнирах, выпуклый зрачок повернулся к Шенбергеру. Уставился на него...
Вильям захрипел. Шагнул назад, споткнулся за порог, упал внутрь веранды, блокировал своим телом открывающуюся наружу дверь в избу. Попытался крикнуть, но из перехваченного ужасом горла не удалось выдавить ни звука. В проеме появился неуловимо похожий на вчерашнюю девчушку кошмарный силуэт, уставился лишающими воли хищными буркалами на гауптмана.
И тогда Шенбергер застонал и провалился в спасительное беспамятство, напрасно надеясь, что все это ему снится...