То что зовут его Николай Иванович я узнал чуть позже, а сейчас меня разбудил какой-то хрен, уверен не только меня. Не совсем разбудил, я только-только собирался окончательно провалиться в сон. Варварски, вероломно толи порвал, толи разбил, я не знаю из чего они делаются, тончайшую оболочку только-только зарождающегося сна. Этого оказалось достаточно, чтобы я мысленно проклял его, попутно расчленив, стараясь ненавистным взглядом своим превратить его в пепел, который вытянет потоком воздуха из открытого окна вагона электрички. Не знаю какой конкретно звук он издал своим ртом, может чихнул, кашлянул, отпрыгнул или смачно втянул носом сопли, а может наоборот, высморкался, но этого звука оказалось достаточно, чтобы я вздрогнув, мог окончательно распрощаться с долгожданным забвением, которое потихоньку затягивало своей оболочкой ожидающий его мозг. Я вздрогнул и тончайшая оболочка сна исчезла, оставив мой, готовый уже провалиться в сон мозг каким-то одиноким и беспомощным, как голый человека, у которого украли одежду, или как слабовидящий остаётся без очков точно с таким же выражением беспомощности на лице. Прошли доли секунды, и мозг мой окреп, нащупал опору и уже вполне бодро и целенаправленно слал всевозможные проклятия в сторону источника звука. По всей видимости вздрогнул не только я, а и остальные немногочисленные пассажиры вагона, непонятно, для меня, куда едущие в столь ранний час. Головы их с неодобрительными взглядами были обращены в сторону пожилого мужика, которому, навскидку, было лет за шестьдесят, рядом с семидесятью. Совсем скоро все пассажиры вагона, включая меня, узнали реальное имя немолодого попутчика, а бонусом ещё и отчество. Наверное пассажиры соседних вагонов тоже узнали, что зовут его Николай Иванович. Он представился невзначай, также громогласно, как звук, которым он разбудил меня, возможно ещё кого-то, возможно, кого-то им напугал или привёл в негодование. Имя его мы были вынуждены узнать против нашей воли. Просто он настолько громко разговаривал с кем-то невидимым по телефону, что слушать были вынуждены все. Всех окружающих, как мне показалось, он замечать отказывался или не собирался, вернее, он ощущал и воспринимал в пространстве и во времени, только себя, ну может быть своего невидимого собеседника, за которым всё время повторял его слова, нам не слышимые, словно хотел их до кого-то донести, мы, пассажиры, не в счёт, нас для него не существовало, в первую очередь наверное до своего сознания. Ну вот примерно так это выглядело.
- Ну что, Николай Иванович?!- Спрашивал криком Николай Иванович (я даже представил, как собеседник поморщившись от крика Николая Ивановича, отстраняет телефон от уха).- Да, я тебя слышу хорошо, а вот ты меня слышать не собираешься. Это почему у нас не получится?! - Продолжал греметь Николай Иванович, блеснув очками, постоянно сползавшими к мясистому окончанию красного носа, на который была накинута сеть из синих нитей капилляров, создавая причудливый фиолетовый оттенок, которые к тому же обрамляли пухлые губы и осоловевшие от алкоголя, как выяснится позже, глаза. Он постоянно возвращал их на переносицу, где им положено находиться, свободной рукой, но фиолетовый кончик (если ему подходит такое определение) носа в виду своих внушительных размеров, вряд ли бы позволил очкам свалиться с него.
Разговаривая по смартфону, Николай Иванович размахивал свободной рукой, в те редкие моменты, когда она не поправляла очки, словно дирижёр, помогая оркестру из своих мыслей не сбиться с темпа и не пойти в разнос, или с помощью этих движений пытался убедить невидимого оппонента.
- Ещё как получится! Что значит время другое и денег свободных нет?! - Не мог взять в толк Николай Иванович, скорее даже не собирался. Возникшая идея в его голове, не давала покоя деятельной натуре, которая не могла пойти ни на какие компромиссы, не хотела знать ерунду об отсутствии каких-то жалких денег и не желала слушать глупые оправдания. - Найдём с Божьей помощью и добрых людей! - Закончил свою пламенную речь Николай Иванович, рубанув свободной рукой воздух, словно поставил жирную точку, в разговоре, а вернее жирный восклицательный знак. И вновь поправил очки.
Неожиданно связь оборвалась, или собеседник решил взять паузу, что бы перевести дух и дать ушам отдохнуть. Несколько раз повторенных громогласных "Алло", заставивших вздрогнуть не только двух тщедушных старушек, но крепкого мужика, связь не вернули. Я не вздрогнул. Я решил наблюдать за этим колоритным персонажем до конца, пока станция, на которой ему или мне выходить, не разлучит нас. Николай Иванович тщетно пытался возобновить разговор с невидимым знакомым, но связь ни как не восстанавливалась. А , возможно, большой (по моим меркам) смартфон, выглядевший в его огромной (как и весь Николай Иванович) лапе жалкой игрушкой, тоже боялся своего хозяина, толи не хотел быть раздавленным могучей дланью его, когда он возбуждался, а происходило это моментально, точно так же, как менялось его настроение, толи боялся взорваться, не выдержав громоподобного напора голоса своего хозяина. Пять безуспешных попыток реанимировать связь ни к чему не привели. Николай Иванович махнул обречённо рукой, непонятно кому адресовав жест, товарищу, связи или это относилось к несправедливой жизни в общем. Настроение моментально сменилось, он загрустил, но тут же поменялось кардинально. Совершенно очевидно, скачки настроения были для него делом привычным и естественным. Он какой-то внешне приободрился, воодушевился сразу, словно в голове его родилась гениальная мысль или он вспомнил о чем то прекрасном. Он открыл одной лапой молнию, другую бережно окунул в сумку, заглянул во внутрь и извлёк на свет божий поллитровку с водкой, поднял её на уровень глаз, любовно разглядывая, как нечто ценное. Мысль, для обладателя бутылки, безусловно оказалась гениальной и прекрасной. Ну что может быть лучше глотка водки в данной ситуации? В сумке нашлось место и для закуски, об этом я узнал чуть позже. В данный момент она Николая Ивановича не интересовала. Тем временем губы его уже цепко обхватили горлышко бутылки. Когда он совершал жадные глотки, глаза его были закрыты, наверное он не хотел выпустить через них ожидаемое грядущее блаженство. При этом на лбу его выступила испарина, превращающаяся на глазах в капли трудового пота, вызванные усилием для достижения блаженства, но оно того стоило. Я неотрывно и с восхищением наблюдал, как содержимое бутылки исчезает в могучих недрах Николая Ивановича. Пил водку, вернее будет сказать употреблял, настолько аппетитно-завораживающе, притягательно, вкусно, смачно и чертовски заразительно, что самому захотелось повторить это священнодействие. Пить из горлышка вот также смачно, азартно, издавая, как он, урчащие звуки наслаждения от употребления по сути горького и достаточно невкусного напитка. Я продолжал завороженно наблюдал, как водка булькая, покидает бутылку на большой скорости. Я пытался даже считать пропавшие граммы в чреве Николая Ивановича. Оказалось здесь нужна сноровка, но я справился. Когда Николай Иванович понял что хватит, и в глазах его забрезжил блаженный блеск, губы-присоски отпустили горлышко несчастной бутылки, не казавшейся большой в его огромной лапе. Когда горлышко бутылки оказалось на свободе, и она приняла вертикальное положение в его руке, я с удивлением и уважением за Николая Ивановича успел заметить, пока бутылка не исчезла в сумке, что в ней оставалась чуть больше половины содержимой водки. Грамм двести, точно, исчезли в глубинах необъятного тела Николая Ивановича. Сторонний наблюдатель, не догадывающемуся о содержимом бутылки (хотя и дураку понятно, что в ней, если конечно он не инопланетянин), был бы точно уверен в том, что мужчина пьёт с таким наслаждением что-то необыкновенно вкусное и мучился бы в догадках о содержимом бутылки, тщетно пытаясь определить что в ней, попутно перебирая в уме всё самое-самое лучшее и прекрасное, что ему доводилось пить в своей жизни. И в итоге с сожалением понял бы, что вряд ли он пил в своей жизни что-то более лучшее, чем то, что в бутылки этого счастливого мужика.
Всё моё нутро, все мое сознание кричали, глядя на Николая Ивановича, я тоже так хочу, прям из горлышка, с удовольствием, правда мне хватило бы и ста грамм. Можно конечно попробовать и двести, но я не он. Я может бы и осилил эту смертельную дозу, но тогда бы точно оглох бы и ослеп, и мягко говоря офигел. Данная доза сначала бы повергла в смятение чувства мои, затем я перестал бы адекватно воспринимать окружающий мир и происходящее в нем, а следом и вовсе рухнул бы бесчувственным и безжизненным предметом. Но я сейчас не об этом, а о том что глядя на пьющего понял, что ещё немного и я захлебнусь собственной слюной, коей выделилось достаточно для того, чтобы я сделал смачный глоток, и поняв что это не водка, не менее смачно выругался бы, безмолвно и в полном расстройстве чувств. Что мне было делать, водки нет, зато слюны в избытке. Я тоже хотел выпить и закусить, точно так же вкусно, смачно и с чувством. Но не было у меня привычки, возить с собой бутылку со спиртным или фляжку, а просить Николая Ивановича, было как-то неудобно. Хотя я уверен, что он угостил бы меня незамедлительно и совершенно безвозмездно, и дал бы в морду стоило бы только предложить ему плату за выпитое, тем самым оскорбив его чувства, а человеком он оказался чувствительным и ранимым, с тонкой душевной организацией, к тому же с постоянно меняющемся взрывоопасным настроением. Пришлось глотнуть слюны, представив, что это водка и так же мысленно закусить, чем Бог послал, благо позволяет богатая фантазия. А Николай Иванович тем временем смачно откусил от огурца настоящего, распространяя по вагону запах пупырчато зелёного плода, тоже настоящий (в какой момент он оказался в его могучей длани я не заметил, настолько был заворожен употреблением водки). Ну хоть запах достался мне, пришлось им закусить. Глаза его уже подернула пелена накрывающего блаженства. Секунд через десять крышка вернулась на своё место, и рука опустила бережно бутылку в сумку. Наверное, рука, кладя бутылку, обнаружила закуску. Взгляд спокойно сполз в сумку, в помощь руке, для уточнения, что там из съестного внутри, и рука выудила пакет с бутербродами, но лицо Николая Ивановича оставалось спокойным и безучастным. Всё таки содержимое фляги вызвало куда больше радостных чувств, это никакие-то там бутерброды. К слову, от бутерброда он откусывал так же смачно, как и пил водку, закатывая глаза от вкусового наслаждения (нет, всё-таки водку он употреблял вкуснее, вернее с большей жадностью, что ли, пытаясь погасить внутренний пожар бушевавших внутри его страстей и получить долгожданное блаженство). Хлебные крошки падали на его пальто, но такой мелочи он не придавал ни малейшего значения, в то время как к водке он относился куда более бережно и нежно, не проронив ни единой капли во время её поглощения. Крошки он всё-таки стряхнул с пальто, небрежно машинальным движением руки, не глядя, даже не удостоверившись в их наличии, так делают собаки после отправления нужды, совершая интенсивные движения задними лапами, якобы закрывая свои испражнения. Так же машинально, не задумываясь проводят люди по своим волосам после снятия головного убора, даже если у некоторых из них растительность на голове отсутствуют напрочь, а голова блестит, как бильярдный шар. Николай Иванович утер мясистый нос, шумно втянул воздух и сопли, затем смачно сглотнул их, отправляя вдогонку бутерброду и водке, но этого оказалось недостаточно, не все сопли собирались покидать привычное место обитания, тогда в помощь был извлечён на свет божий носовой платок, мятостью своей и цветом более напоминавший половую тряпку. Сморкнулся Николай Иванович тоже от души, заставив вздрогнуть ещё раз нескольких пассажиров, а одна бабулька даже перекрестилась.