Лем Ирина Николаевна : другие произведения.

Между нами, вампирами. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  В Америку он прибыл под невыдающимся шотландским именем Шон Маккензи в бумажке, удостоверющей личность. Еще там стояло: пол мужской, двадцати четырех лет, место рождения - Глазго. Прибыл с одной целью - начать новую жизнь, без ненависти, обид и ощущения вины за свою избранность. Без необходимости бороться - с внешними врагами и демонами внутри себя. Захотелось покоя. Или хотя бы передышки - на неопределенное количество времени.
  
  Потому что устал. Надоело ощущать себя изгоем, поступать не как все, эгоистично: питаться не только чужой кровью, но и энергией. Которая, попадая от хозяина к захватчику, приобретатет качества злой. Захотелось смягчить сердце, оставить вампирские привычки, жить как все. Иначе кто он? Нечто половинчатое, животное, не зарегистрированное наукой, но существующее де-факто - "человек-вампир", подвид "кровососущий".
  
  Захотелось новой любви. Которой он теперь не станет ставить условий, навязываться со своим бессмертием. Наоборот, примет как есть. Чтобы хоть единожды испытать счастье: не вечное - вампирское, а нормальное - человеческое. Пусть коротко, на годы жизни любимой. Потом неважно. Или умрет вместе, или будет жить памятью.
  
  Почему-то казалось - на новом континенте начать новую главу жизни будет легче. Думал: там нетронутые цивилизацией, девственные земли. Так же чисты и девственны помыслы людские. Отношения не засорены распрями, удовлетворением амбиций или агрессией против себе подобных - на то попросту нет времени. Человек занят созидательно: крестьянством или ремеслом. Освоение Америки требует отчаянной целеустремленности и отваги. А также взаимовыручки. Чтобы выдюжить, люди должны держаться друг за друга, помогать. Жить с открытым взглядом, а не подозрительно прищуренным. Среди них Шону будет легче найти себя.
  
  Неважно, где он остановится, в густонаселенном городе или малолюдной деревушке. Глядя на усердных людей, трудящихся сообща, коммуной, Шон последует их примеру. Тяжкой работы не боится - многое довелось в вековых скитаниях перепробовать: и мирного, и военного.
  
  В труде обретет самоуважение. Найдет силы измениться: перестанет убивать ради продления собственной жизни. За что будет вознагражден: встретит девушку, которую согреет нежностью сердца, готового не только брать, но отдавать. Будет любить ее так же долго и преданно, как любил отец. Пусть начнет стареть, слабеть, болеть. Зато лучше, чем вечное одиночество, которое не согреют даже воспоминания.
  
  Надежда сопровождала Шона в дороге. Он разочаровался во Франции и, как следствие, начал идеализировать Америку, ее первых заселенцев. Он свято верил: оказавшись на новой земле, человечество приобрело новые качества. Отбросило старые недостатки за ненужностью. К чему ненависть и злость, когда стоит вопрос выживания? Где условия жестче - характеры мягче. Он поселится среди добрых людей, будет жить по их законам. Справедливым и понятным.
  
  Наивный. Не первый век за плечами - пора бы догадаться: люди одинаковы в любой стране и в любые времена. Не идальны и не желают быть таковыми. Если бы научились находить баланс между алчностью и бескорыстием, следовать холодному рассудку, а не вспыльчивым эмоциям - давно бы жили как в раю.
  
  Простим Шону заблуждения. Они сладки тревожному уму. Убаюкивают по ночам, посылают сны про воздушные замки. Они льстивы и сговорчивы. До поры до времени. Пока реальность не заставит проснуться, беспардонно треснув кулаком в лоб.
  
  За семь недель мотаний по океану ряды пассажиров "Сердитого" поредели: умерла одна нестарая дама, оставив мужа с тремя детьми; двое мужчин и ребенок с нижней палубы. Сей печальный факт не умерил энтузиазма Шона. В нью-йоркской гавани он сходил по трапу на легких ногах, с любопытством оглядывая просторный причал, не похожий на узкие европейские. План составил незамысловатый: осядет где-нибудь неподалеку, поживет-попривыкнет, дальше - как судьба распорядится. Главное для него, вампира, стать своим среди людей.
  
  Значит - быстрее влиться в местное население, перестать выделяться. Да, будет нелегко. Он на характер замкнутый, по шотландской поговорке "кот с дерева глядит", но не дикий нелюдим. Надо притвориться общительным. Завести приятелей, подружиться с соседями, научиться рассказывать забавные истории о себе. Чтобы не глядели недоверчиво, не допытывались насчет происхождения, не подозревали в чем-то неблаговидном. Пусть он по большому счету так и останется для них пришельцем, явившимся неизвестно откуда, но нестрашно. В Америке - стране иммигрантов это не повод для притеснений.
  
  Поначалу Шон пробовал затеряться в крупных городах на Восточном побережье. Не понравилось. Нью Йорк - перенаселенный, застроенный трущобами, мельтешил в глазах, раздражал грязью, необустроенностью, разнузданным бандитизмом в любое время суток. Провиденс - небольшой, аккуратный, но со сплоченной религиозной общиной, не принимающей чужаков. В других городах - свои особенности: жители или по национальности сгруппированы или по криминальным наклонностям. Требуют жить по их законам или не совать носа.
  
  Не подходило Шону. Подчиняться чужим требованиям - совершать насилие над своим характером. Этого он терпеть не мог.
  
  Стал думать - куда направить стопы. С атлантического побережья внутрь страны направление одно - западное.
  
  Малообжитые, пустынные территории Великих Равнин, так называемый Дикий Запад, не привлекали - там водиночку не выжить. Решил Шон двинуться в сторону Великих озер: от реки Гудзон плавно повернуть на север, к Канаде. Там легче добывать пропитание: есть леса, где можно охотиться, озера, где можно ловить.
  
  Отправился в путь - где с почтовой каретой, где на лошади, где пешком. Вело его какое-то предчувствие, исток которого сам не мог определить. Ожидание чего-то важного. Глобального - в его личном масштабе. Поддавшись ему, шел наугад, как гончая - только нюхая воздух.
  
  Осел в Форте Сапино - поселке англоязычных переселенцев. Он стоял километрах в десяти от берега уютного, по-северному невозмутимого, по-сказочному живописного озера с зеленоватой водой, прозрачной до такой степени, что в любом месте виделось дно. Местные называли его Сент-Клэр.
  
  Поселок понравился с первого взгляда. Окруженный дремучим лесным массивом, он пах не канализацией подобно городам на Востоке, а свежесрубленной елью, из которой были построены дома и англиканская церковь.
  
  Кроме шерифа и пастора, население здесь отчетливо разделялось на три категории, не считая членов семей: проститутки, охотники и бездельники. Проститутки занимались известно чем - своими прямыми обязанностями, охотники - добычей бобровых шкур, бездельники - пили в салунах или дремали там же, накрывшись шляпами. Из-под которых зорко подстерегали возможность разжиться монетами. Одним из двух путей: нечестным, грубо сказать - воровством, или законным, но не пошевелив пальцем.
  
  В качестве статистического факта стоит заметить, что первый путь выпадал гораздо чаще. Они же за бесплатный стакан выпивки могли доброе дело сделать, если бы не пришлось сильно напрягаться - дать дельный совет, например.
  
  Вступив в пределы Форта Сапино, Шон прежде всего задумался о ночлеге. Первого встречного расспрашивать не стал: народ в глубинке подозрительный. Прежде чем разговаривать с незнакомцем, устроят допрос: кто такой, зачем явился и чем занимались прародители на родине. Соберется толпа, начнет советовать вразнобой. Толку не получится.
  
  Для сбора информации стоит поискать более подходящее место и менее любопытную персону, которую можно незаметно о многом расспросить. Где таковую найти? Конечно, в питейном заведении - в центре общественной жизни любого городка, особенно отдаленно расположенного.
  
  А вот и оно, на самом видном месте - в точке, куда ведут все дорожки. Согласно вывеске, салун незамысловато назывался "Старый пес", который для ясности был изображен тут же - вставшим на задние лапы. Из-за рыжей масти и поднявшейся на загривке шерсти он походил на прыгающего льва.
  
  Войдя в салун, Маккензи огляделся.
  
  Обстановка - типичная для подобных заведений. Напротив входа в глубине - стойка бара, где хозяин в заношенном пиджаке продает напитки и болтает с теми, кто подходит. Посетители развлекаются кто во что горазд: пьют, спят, ссорятся, играют в карты и кости, держат пари, болтают с продажными девушками. Недалеко от стойки - пианино явно в нерабочем состоянии из-за недостатка нескольких клавиш. Пахнет несвежими испарениями - от людей, алкоголя, коптящих свечей и масляных ламп.
  
  Слева, в дальнем углу у пустого столика Шон заметил одиноко сидящего мужчину, привалившегося спиной к стене. На голове его покоилась основательно поношенная, черная шляпа с полями - укороченный вариант цилиндра. Из-за многодневной щетины, переходившей в негустую бородку, определить возраст мужчины не представлялось возможным. Лицо его имело красноватый оттенок - то ли от нахождения на морозном воздухе, то ли от внутренних недомоганий. Трезвыми, от того угрюмыми глазами глядел он под стол впереди, за которым подвыпившая компания играла в кости на деньги. Мужчина ожидал, когда упадет случайно монета или банкнота, чтобы незаметно присвоить.
  
  Он очень очевидно относился к тертьей категории жителей, что еще не говорило о его безнадежной испорченности. Шон на расстоянии определил наличие у мужчины положительных задатков, которые проявляются только в подпитом состоянии. "Поможет устроиться на ночлег. Заодно просветит в особенностях местной жизни", - догадался Шон.
  
  Устроившись за тем же столиком, поставил саквояж к ноге, сказал:
  
  - Привет.
  
  Мужчина не ответил, не пошевелился, не скосил глаза - полнейшее равнодушие. Шон заказал два виски, или что там у них имелось покрепче. Один стакан подвинул угрюмому соседу, из второго отпил сам. Коротко глянув, сосед молниеносным движением опрокинул стакан в рот. Вытерся рукавом. Почмокал губами, будто проверяя, достаточно ли крепок напиток и как скоро удастся опьянеть.
  
  Видимо, алкоголь сдал экзамен на "отлично". Мужчина подобрел лицом, повернулся к незнакомцу, посмотрел в глаза. Испытующе - нальет ли еще? Но понимал: просто так его никто поить не будет. Значит, надо познакомиться, показать, что готов помочь, если у новоприбывшего имеются вопросы.
  
  - Привет, - сказал. - Издалека прибыл?
  
  - Да, - ответил Шон, не вдаваясь в объяснения.
  
  - Хочешь здесь остановиться?
  
  - Да.
  
  - Хорошее место выбрал, - продолжил сосед. Голос у него был хриплый, низкий, как у старого, простуженного пса, который на вывеске. - Кстати, меня Массимо Мориньо зовут.
  
  Протянул руку.
  
  - Шон Маккензи. - Пожал.
  
  - Британец?
  
  - Шотландец.
  
  Оба разговаривали на нечистом английском, потому отлично понимали друг друга.
  
  - А я итальянец. - Он пальцем передвинул шляпу со лба назад, сел прямее, повернулся к собеседнику, руками облокотился на стол. Подался вперед, как бы желая сообщить большой секрет. Но голос не приглушил. - Спросишь, что я тут делаю, среди бриттов, скоттов и ирланских собак? Отвечу: погибаю. Потому что без семьи. Потому что изгнали меня.
  
  Массимо умолк, ожидая вопроса, чтобы убедиться в заинтересованности незнакомца. Вопроса не последовало. Шон видел - сосед обрадовался возможности излиться, видно давно ждал, потому продолжит сам по себе. Вообще чужих откровений он не любил - чаще всего это вранье, выставляющее рассказчика героем. Перебивать пока не собирался. Иногда из чужой болтовни можно вынести много полезного для себя.
  
  Молчание - знак согласия слушать. Итальянец продолжил.
  
  - Я приехал в Америку не один. С папой, мамой, дядьями и их детьми. Высадились в Нью Йорке, обосновались на Малберри-стрит в Манхэттене. Работы не нашли. Стали родственники банду сколачивать, меня на преступления подбивать. Сначала мальчиком на побегушках сделали. Когда исполнилось шестнадцать, дали пистолет. А я, знаешь ли, убежденный католик. Убивать, грабить не могу. Верую в Деву Марию. Она все видит, грехи не простит. Так и сказал дядьям. Прогнали они меня из семьи, велели на глаза не попадаться... Ты сюда случайно не из Нью Йорка прибыл? Не слышал про Антонио Мориньо? Это мой отец, как он там?
  
  - Не слышал.
  
  Массимо не расстроился. Про отца просто так спросил.
  
  - Вот, значит, забрел я сюда, в глушь, подальше - от земляков спрятаться. Прозябаю среди иностранцев. Одиноко... Только ты не подумай, что жалуюсь. Не я один такой. Здесь все чувствуют себя неуютно, оторваны от родины. Америка - страна пилигримов, романтиков и бандитов. Еще индейцев. Но они за людей не считаются. Ты вот зачем сюда явился?
  
  - Ну, как все...
  
  - Правильно. В надежде на лучшую жизнь. Извини, разочарую - миф это. Нет ее на земле. Только там. - Массимо ткнул пальцем в потолок. - Ты чем собираешься здесь заниматься?
  
  - Ну, как все...
  
  - Значит, охотой на бобра. Самый прибыльный бизнес. На шубы да воротники европейским богачам. Бешеные деньги платят. Знаешь, как по-французски бобровые шапки называются? - вопросил итальянец и спьяну не заметил усмешливой искорки в глазах собеседника. - Да откуда тебе знать, там в Шотландии, на краю света... Касторэ - запомни. Пригодится, когда будешь торговаться с перекупщиками. Самый лучший бобер на мех - не молодой, не старый, среднегодок. Будешь тушку разделывать, не повреди вонючие мешки под хвостом. Испортишь мясо и всю шкуру. Амуниция у тебя есть?
  
  - Нет.
  
  - Могу продать, - сходу предложил итальянец еще несворованное. - Знаешь хоть - как на него охотиться? Стрелять, капканы ставить умеешь?
  
  Шон умел, но не собирался признаваться. Капканы он с детства наловчился ставить, когда в окрестностях Фикелмона на кроликов охотился. Не столько для еды, сколько для развлечения. Потом в священных походах уменье пригодилось, когда приходилось самим пропитание добывать. Стрелял метко: одним выстрелом часового на сторожевой башне снимал.
  
  - Вообще-то не очень. Научи.
  
  Прежде чем начать лекцию, Массимо красноречиво повертел в руках пустой стакан. Шон сходил к бару за дешевой бутылкой, поставил на стол - ближе к собеседнику. Итальянец поглядел на нее дружелюбно, даже ласково, как на любимую жену. Набулькал себе полстакана, вывалил в горло, проглотил гулкими глотками. Провел рукавом по губам.
  
  - Так вот, - начал он с видом бывалого охотника. - Капкан шкурку не повреждает, но в нем животное погибает долго и мучительно. Ружье - более гуманный вид убийства. Только в случае, если ты меткий. Стрелять надо или в глаз или непременно в голову. Бобер пули не заметит, умрет сразу, не будет страдать. Это как щелчок в лоб, раз - и мертвый. Если же предпочитаешь ставить капканы, надо будет часто ходить проверять. Лучше всего каждый день. Только с нашими расстояниями да по дремучим лесам не у всех получается. К тому же есть опасность столкнуться с дикими...
  
  - ...медведями?
  
  - Нет, индейцами.
  
  - Они агрессивные здесь?
  
  - Когда как. Иногда ни за что стрелой покалечат. Иногда спасут от верной смерти, раны вылечат - тоже ни за что. Недавно Беззубый Джо рассказывал. Охотился он на белку. Подстрелил одну, подошел тушку забрать, а она живая оказалась. Начала беситься, исцарапала его, искусала. Еле пристукнул ее. Глядит, руки все в крови. Ну, как водится, поплевал, размазал, думал - обычное дело, само пройдет. Дальше пошел охотиться. Переночевал в лесу на еловых лапах. Наутро проснулся от боли. Глядь - кисти разнесло, кулаки как две кувалды. Гной из царапин сочится. Ну, думает, конец пришел, гной выше по рукам пойдет, весь организм отравит. Хорошо, он недалеко от озера бродил...
  
  - Как озеро называется? - встрял Шон с вроде бы неважным вопросом.
  
  - Индейцы его Озеро Прозрачной Воды называют.
  
  - А поселенцы?
  
  - Пока не придумали. Кто Большим зовет, кто по-простому - Гуроном. По его берегам раньше индейцы племени гурон жили, да их вытеснили потом. На другую сторону, в Канаду. Вообще здесь красиво, - перескочил он на другую тему. - Озерный край. Несчетное их количество - маленьких, побольше...
  
  - Не отвлекайся.
  
  - Извини. - Взгляд Массимо потерял цепкость, глаза увлажнились - первые признаки опьянения. Он налил еще полстакана и в старой манере тремя движениями кадыка проглотил внутрь. Утерся. Подождал. Подумал о чем-то. Посмотрел вопросительно на Шона. - Про что я?
  
  - Про руки.
  
  - А, да. Сбегал Джо к озеру - за два километра от ночевки, прополоскал в чистой воде. Вроде полегчало. Кстати, сейчас хоть и лето, не вздумай купаться. Озера тут холоднющие, иногда лед на дне даже летом лежит. Окунешься, ноги судорогой сведет, камнем на дно уйдешь. Индейцы думают, это дух воды Чуилоу людей к себе утаскивает. Ха-ха. Примитивные... Так вот. Лежит Беззубый Джо, от боли страдает. Губы деснами кусает, чтобы не стонать. Говорит, сознание начал терять. Один раз очнулся, вздрогнул от страха - стоит перед ним индеец. Молодой, старый - лица не разобрал. Заметил лишь мокасины расшитые и перья в волосах.
  
  Испугался Джо. Ну, думает, не от собственных рук умрет, а от краснокожих. Сжался, глядит жалобно. Поднял свои раздувшиеся култышки, показывает. Мол, неопасный я, тяжелобольной. Возможно - смертельно. На его удивление индеец присел на корточки, взял осторожно его руки, разглядывает. Потом сходил, нарвал каких-то трав, приложил к ранам, прижал, подержал. Все молча. Джо думает: сразу не убил, пусть делает по-своему, все равно помирать. Да ошибся. Выжил он. Благодаря краснокожему дикарю. Можешь себе представить?
  
  - Могу. Эти люди здесь свои. Сотни, а то и тысячи лет проживают. В согласии с природой. Знают ее особенности. Используют лесную медицину. Докторов ведь нет.
  
  - Дикие они! - с неожиданной ненавистью выкрикнул Массимо. - В каменном веке задержались. До нашего прихода ружей не знали. Проклятые язычники. Тупые. Верят во всякое вранье, которое им шаманы преподносят. Дух Солнца, Дух Воды... Надо их ублажать, тогда будет и охота, и рыбалка. Мы, белые люди, стоим гораздо выше по уровню развития. Мы пришли, чтобы дать им цивилизацию. Силой, если не захотят по-хорошему. А будут сопротивляться, истребим!
  
  - Смотри, как бы тебя самого не истребили, - проговорил угрожающе Шон.
  
  И напрягся.
  
  Поежился. В спине засвербило, будто кто-то сверлил взглядом. Значит, рядом враг. Предупреждение об опасности - вампирская способность, не раз спасавшая Шона от лишней потери жизни. Особенно полезна в военных походах и в незнакомых местах.
  
  Оглянулся.
  
  Скрипнув свободно вращавшимися дверьми, в салун вступил человек. Остановился посреди зала, поставил руки в бока, неспешно осмотрелся. Человек был высок, одет во все черное: шляпа, сюртук военного фасона с металлическими пуговицами, брюки заправлены в меховые сапоги. Несмотря на холод, март здесь - месяц зимний, сюртук нараспашку - полы попросту не сошлись бы на выдающемся животе. Мужчина находился в том пограничном состоянии, когда представительная полнота вот-вот перейдет в смехотворное ожирение. Его окружало почти видимое облако властности. Стоял один, а казалось - занимал место троих.
  
  С его появлением публика притихла: смолкли пьяные разговоры, ссоры потеряли горячность. Драчуны остановили кулаки на полдороге, шулеры спрятали тузы обратно в рукава. Девушки перестали неестественно-громко смеяться и вопросительно уставились на вошедшего.
  
  Тот едва заметно кивнул головой, ни к кому конкретно не обращаясь. Будто разрешая, мол: проверил - все в порядке, можете продолжать. Как по команде звуки и движения возобновились. Но - осторожнее. Мужчина подошел к стойке, где его уже ждала полная стопка. Махнул ее в горло, потом со стуком, будто припечатал, поставил обратно и - прямиком к Шону.
  
  Тот поднялся, спокойно ожидая. Чего? Пули, ножа, ругательства? Посмотрим. Он не боялся, но и нарываться не хотел. Следовал давнему правилу: лучший способ победить в драке - избежать ее.
  
  Правило, которому очень наглядно не следовал представительный мужчина. Он подошел ближе, смерил новичка презрительным взглядом. Спросил тоном хозяина курятника, который обнаружил там лису с мордой в перьях:
  
  - Ты что тут делаешь?
  
  Самым логичным было бы спросить в ответ: тебе какое дело? Но Шон догадался - данный субьект обладает властью. Ссориться с ним с самого начала не стоит. Подождать. Посмотреть на его поведение. А там - по обстоятельствам. Хочет спрашивать - имеет право. Шон ответит без вызова, он не гордый. Но правдивость не гарантирует.
  
  - Приехал здесь жить.
  
  - Деньги есть?
  
  - Нет.
  
  - Как на пропитание собираешься зарабатывать?
  
  - Как все.
  
  - Значит, охотой.
  
  Шон не ответил. Ни к чему подтверждать то, что само собой разумеется.
  
  - Имя? - продолжил допрос мужчина.
  
  - Маккензи.
  
  - Слушай, Маккензи. Объясню как новичку. Здесь мой город, и порядки устанавливаю я. - Жесткие слова подтвердил жестким взглядом светло-коричневых глаз, из которых вот-вот полетят в противника стрелы-молнии. -Порядок такой. Я Билл Кросби, шериф, губернатор и налоговая служба в одном лице. Если будешь платить налоги как все - мешать тебе не намерен. В противном случае...
  
  Мужчина отвел рукой полу сюртука. В кожаной кобуре на ремне под животом недвусмысленно сверкнул барабан револьвера с потертой деревянной ручкой.
  
  - Я понял, - уступчиво проговорил Шон и пошевелился, как бы поправляя свой сюртук, открыв-закрыв полу. Вроде ненароком, но чтобы противник успел разглядеть точно такой же револьвер за поясом. Который достался ему в качестве попутного трофея от последней жертвы - грабителя почтовых карет Джонни Ринго.
  
  Шон не собирался пугать или угрожать. В подобных стычках главное - не тушеваться, отвечать угрозами на угрозы. И смотреть врагу в переносицу - так убедительнее.
  
  Жесткий взгляд шерифа чуть помягчел.
  
  - Значит, договорились, - сказал, лишь бы оставить последнее слово за собой.
  
  Прием, характерный для власть имущих - в любой ситуациии показывать превосходство. Начинать разговор по своему усмотрению, заканчивать безапеляционным тоном, чтобы не ошибся собеседник - в чьих руках контроль. А то забудут людишки, кто над ними хозяин. Перестанут уважать. Что хуже укуса малярийного комара или индейской стрелы. После них можно восстановиться, а потерянное уважение - рана болезненная, долгая. Ее лечение много сил и времени требует.
  
  Не подав руки, лишь едва коснувшись пальцем шляпы, мужчина развернулся и по тому же маршруту отправился назад: к стойке за ожидающей стопкой, потом через центр к входным дверям салуна. Когда удалился, в зале раздался дружный вздох облегчения. Гомон возобновился - с прежней силой.
  
  - Его Дикий Билл прозвали, - пояснил приглушенным голосом Массимо, не дожидаясь вопроса. В глазах еще стоял... если не страх, то большое уважение. - Ты с ним не связывайся. Редкий подлец. Впрочем, порядок в городе держит железной рукой.
  
  Подробностей Шон расспрашивать не стал. Расклад сил в Форте Сапино понятен: хочешь охотиться - плати дань Дикому Биллу.
  
  Возражений он, в принципе, не имел. Вернее имел, но не настолько веские, чтобы сходу начать устанавливать свои порядки, открыто сопротивляться или не подчиняться втихую, по-партизански. Пока не обжился, будет вести себя тише мыши. Привлекать к себе внимание неразумно - у него задача прямо противоположная. "С Биллом буду разбираться по мере поступления неприятностей от него, если они вообще возникнут", - миролюбиво подумал Шон.
  
  Предупреждающий сигнал не звякнул, он не насторожился. Шериф выглядел строгим, но не более того. "Обойдется, - легкомысленно подумалось Шону. - В этом благословенном краю не место людским недостаткам. Дикий Билл прав, что не дает жителям распускаться. Для их же спокойствия. Револьвер для устрашения показывает. Иначе порядок не сохранить. Лихих людей в этих краях хватает. Даст слабину - хаос воцарится".
  
  Лично для него сейчас насущнее озаботиться ночлегом.
  
  - Где у вас можно переночевать - кроме борделя? Или снять жилье на постоянно? - спросил Шон.
  
  Итальянец долго не думал.
  
  - Иди к Бренде Милз. Самая порядочная женщина в Форте Сапино. Бренда комнату пустующую сдает - гостям города, которые изредка сюда заглядывают. Иди туда. Она и пищу тебе готовить будет занедорого. Только не лезь с загребущими руками куда не следует. Она женщина уважаемая, вдова прежнего шерифа. Ей после смерти супруга нелегко приходится. Но держится. На легкие деньги не клюет. В бордель не идет, хотя звали. Руками зарабатывает. Молодец, уважаю.
  
  - Где ее дом?
  
  - Из салуна налево - по прямой, у сгоревшей конюшни еще раз налево, и до кромки леса. Ее дом немного на отшибе стоит, зато огородик имеется -подспорье в хозяйстве.
  
  Бренда Милз оказалась спокойной, гостеприимной женщиной с неулыбчивыми, настороженными... нет, скорее - испытующими глазами. Вопрошающими: чего ей от гостя ожидать? Под глазами наметились темные полукружья. Губы поджаты, но не зло. Волосы практично зачесаны назад. Она была стройна, чисто одета и подчеркнуто по-деловому вежлива. Последнее - чтобы избежать с постояльцами панибратства, ведущего дальше, чем позволяла ей забота о репутации.
  
  Возраст? По бумагам - на двенадцать лет старше Шона, по-настоящему - на шестьсот семьдесят два моложе. Она отвела ему просторную комнату, свою бывшую супружескую спальню, с широкой кроватью и окном на огород, за которым начинался лес.
  
  - Надолго к нам? - спросила сразу после знакомства.
  
  - Хотелось бы надолго, - по привычке уклончиво ответил Шон. - А там как получится. Места здесь красивые... Заплачу вам за полгода вперед. Хорошо?
  
  Он еще спрашивает! В поселке женщине работу найти трудно. Бренда месяца два ни цента не видела, кормилась тем, что огород давал - спасибо, заготовок наделала впрок. Платья обносились, единственные сапожки на ладан дышат.
  
  Принимая деньги, благодарно посмотрела на постояльца. Застывшее в невзгодах сердце вздрогнуло: таких красавцев ей встречать не доводилось. Муж был хорошим человеком, да внешне далеким от идеала. А этот... Чертами лица на святого Джорджа из Библии похож, а глаза по-дьявольски дерзкие.
  
  - Вы женаты? - вырвалось у Бренды.
  
  - Нет.
  
  Почему-то почувствовала облегчение.
  
  В первую же ночь пришла к постояльцу голая.
  
  Под утро, вздохнув удовлетворенно, положила голову на грудь Шона, сказала:
  
  - Не думай обо мне плохо. Ты первый, с кем я легла, после мужа.
  
  - Я знаю. Не волнуйся, Бренда. Я не дам тебя в обиду.
  
  Странно, как самые простые слова действуют на человека - могут ободрить или втоптать в грязь. Казалось, именно тех слов "я не дам тебя в обиду" ждала Бренда. Она заплакала. Горечь и жар ее слез прожгли кожу Шона у сердца. Он не стал утешать. Он не любил ее и не собирался влюбляться. Он только всерьез имел ввиду то, что сказал.
  
  Бренда рассказала свою историю. Она - коренная американка, родилась в Девоне. Родители раньше жили в Корнуолле, на самой западной оконечности Британского острова. Когда в том краю началось активное насаждение англиканской религии, родители-методисты эмигрировали вместе с группой единомышленников.
  
  Родители воспитывали ее в жестких христианских традициях, приучая следовать библейским предписаниям без малейших отклонений, методично. Тем отвратили от религии. Не навсегда, но до такой степени, что в шестнадцать лет она проявила неслыханное самовольство: сбежала с молодым солдатом, недавно возвратившимся с очередной войны, то ли Мексиканской, то ли Индейской. Солдат был рыжим, веснушчатым и румяным, звали Колин Миллз по прозвищу "Красномордый".
  
  Колин оказался порядочным человеком. Он официально женился на Бренде и всюду возил за собой. В конце концов осели они в недавно построенном, неспокойном городке Форт Сапино. Раньше здесь были владения гуронов, делаваров и других племен, численностью помельче. Белые пришельцы оружием и обманом вытеснили их с исконных территорий далее на север - за озера.
  
  Предполагалось, что поселение будет выполнять роль некоего форт-поста, сдерживающего индейские набеги, потому жителей хорошо вооружили. На фоне чего, а также из-за неоднородного национального состава и преобладания задиристой молодежи здесь чуть ли не ежедневно происходили кровопролитные, междоусобные стычки. Ссорились по всякому важному и пустому поводу: из-за женщин, мест охоты, денег, долгов, выпивки, оскорблений. Когда повода не находили, придирались к мелочам, только чтобы попетушиться, потешить молодо бурлящую кровушку.
  
  Короче, взрывной был городок. Вскоре Колину предложили там стать шерифом. Высокую должность он заслужил, успешно усмиряя воров, драчунов и других закононарушителей, выполняя несколько должностей одновременно: охотника за головами, судьи и исполнителя приговора.
  
  Шерифом слыл суровым и справедливым. Неподкупным - за что уважали. Сменили кличку с "Красномордого" на "Краснобородый". Когда вспыльчивые, вороватые и другие криминально настроенные граждане присмирели, Форт Сапино начал процветать.
  
  Жизнь текла своим чередом, Бренда печалей-забот не знала. Муж любил, и она любила, самозабвенно. Домик имели неплохой, в доме - мебель, Колин сам срубил. Уют создала жена. Занавесочки, скатерти, наволочки расшивала. Одежду мастерила. Заготовки грибов-ягод делала, благо их в лесу полно и бесплатно. Пироги научилась печь. Особенно нравились Колину ее блины с кленовым сиропом, он сладкоежка был.
  
  Одно огорчало - дети не народились. По неизвестной причине. Деток хотелось иметь Бренде больше всего на свете. Когда в городе построили церковь, не проходило воскресенья, чтобы она не помолилась о беременности. Но - не случилось доброго события.
  
  Зато случилась беда. Однажды в городе появился некто Билл Кросби - неизвестно откуда, наверное из самого ада. Возобновились распри, со смертельным исходом чаще чем раньше. Изуродованные трупы поселковых регулярно прибивало озерными волнами к берегу. Воровство бобровых шкур, грабеж одиноких охотников стали чуть ли не ежедневной нормой жизни. Самое дерзкое из которых - угнали общинных лошадей, а конюшню сожгли.
  
  Происшествия сваливали на индейцев. Только не верил Колин. Слухи поступали про нового жителя. Будто Кросби единолично во всем виноват: решил подмять под себя общину, вымогает деньги - угрозами и револьвером. Кто не подчиняется, того превращает в труп.
  
  За беспардонность уже тогда получил прозвище "Дикий Билл".
  
  Возмущение с трудом установленного спокойствия шериф Миллз воспринял как пощечину. Получать которые просто так не любил. Он один раз поговорил с Кросби - ничего не изменилось. На второй они чуть не подрались. На третий...
  
  В дверь Бренды грубо постучали - не кулаком, скорее - рукояткой пистолета. Она испугалась заранее: так грохотать к ним не смел никто. Открыла - Дикий Билл.
  
  - Иди в Черничную лощину, там твоего мужа медведь заломал.
  
  Кровь в момент отлила от лица и застыла тяжелыми сгустками в желудке. Медведь? Бренде не поверилось. Дикие звери обычно к жилью не приближаются. Сколько раз ходила она в лощину собирать ягоды, ни разу ни медведей не встречала, ни рычания не слыхала, ни сломанных веток не видела или ободранной коры.
  
  Побежала, не помня себя.
  
  Мужа узнала по одежде. Лицо обезображено до неузнаваемости, крупными царапинами - когтями? ножом? Других повреждений незаметно. От чего он умер? Хотела перевернуть тело, осмотреть со всех сторон, да услыхала из-за спины:
  
  - Не трудись, Бренда, и не задавайся вопросами. Я же сказал - его медведь заломал. Лучше иди домой, я сам займусь похоронами.
  
  Оглянулась, увидела Билла, стоявшего в позе "руки в боки" и смотревшего победителем. Правая рука - на рукоятке оружия. Поняла: не послушается, он без колебаний и ее прикончит.
  
  Повернулась опять к мужу, прогладила напоследок по телу. Будто хотела запомнить не только глазами, руками тоже. Взгляд зацепился за одну деталь: на форменном сюртуке недоставало пуговицы. Такие выдавали служителям закона - желтые, металлические, с шерифской звездой. Бренда их самолично мужу пришивала, следила, чтобы не терялись. Конечно, могла пуговица отлететь в пылу борьбы, только борьбы-то по всей видимости не происходило. Колин лежал на спине - аккуратно, будто собрался недолго отдохнуть. Пошевелила кончик нитки: ровно отрезан, не вырван.
  
  На следующий день шерифом объявили Билла Кросби. Кто объявил? На каком основании? Людям не объяснили. Спрашивать никто не стал. Дикий Билл прицепил шерифский жетон на пиджак и установил новые законы: в качестве единственного представителя власти он не только борется с преступностью, но и собирает налоги. Размер устанавливает сам.
  
  Позже Бренда узнала одну его привычку. У людей, которых самолично убивал - по праву законника или из простой неприязни, отрезал он с одежды пуговицу или забирал какую другую вещицу как сувенир на память. Вспомнила про мужа. Да что она могла сделать...
  
  Жизнь ее с тех пор круто изменилась. С Колином жила - нужды не знала, теперь пришлось искать средства с существованию. Старалась изо всех сил не опуститься: летом собирала дары леса, сушила, отваривала, солила, чтобы зимой кормиться. Ходила в зажиточные семьи помогать по хозяйству: стирка, уборка - ничем не брезговала.
  
  Однажды позвал ее к себе Билл.
  
  Побоялась отказаться. Пришла, убралась. Перед уходом остановилась у двери, надеясь получить плату.
  
  Билл и не подумал о деньгах. Облокотился на косяк, будто нечаянно загородив дорогу. Говорит:
  
  - Вижу нелегко тебе одной, Бренда. Надрываешься на тяжелой работе. А ты ведь молода, красива. Давай помогу, устрою в бордель. На льготных условиях. Когда я в городе, будешь жить здесь в доме на всем готовом, ублажать только меня. В остальное время - других мужчин, за деньги.
  
  - Спасибо, облагодетельствовал. Не надо, - ответила Бренда и потянула на себя дверь, собираясь выскочить на волю. Не нужны его деньги, самой бы спастись.
  
  Он подставил ногу. Протянулся рукой обнять. Бренда уклонилась, двинула ему, не глядя, по морде. Билл дал ответный тычок - в подбородок. Несильный, по его разумению. Женщина отлетела к угол, упала, стукнулась виском о тумбочку.
  
  Домой бежала как ошалевшая, оглядываясь: опасалась преследования или пули. В дальнейшем обходила нового шерифа за километр.
  
  Шон выслушал, повторил:
  
  - Со мной ничего не бойся, Бренда. Теперь я за тебя отвечаю.
  
  Бренда помолчала. Подняла голову, поблагодарила - глазами. Шон продолжил:
  
  - Сразу скажу одну вещь, чтобы не возникло двусмысленностей. Жениться на тебе не собираюсь. Я не семейный человек. Мотаюсь по свету - бродячая душа. Если устроит, давай заключим нечто вроде соглашения. Пока мы вместе, буду тебя обеспечивать. А ты поможешь освоиться, подучить язык, скрасишь вечера компанией. Только не задавай слишком много вопросов, ладно?
  
  - Ладно, - согласилась, не раздумывая. И тут же спросила: - А разве у вас в Шотландии не по-английски говорят?
  
  - Конечно нет. У нас свой язык. Так же как у ирландцев и уэльсцев. Я заметил: в Америке английский - самый распространенный. Хотелось бы им без акцента владеть.
  
  - Согласна, Шон. Научу всему, что сама знаю. Я в хорошую школу ходила, когда с родителями жила. Твое счастье, что американцы в большинстве на английском говорят, а не на голландском например. Вот поистине тарабарский язык. У нас в Девоне сосед был - еврей из Амстердама...
  
  Зажили Шон и Бренда незаконной семьей, да никто не обращал внимания. У каждого свои заботы - не до чужой нравственности. Живут люди в мире и согласии, никому не мешают и ладно.
  
  За пару месяцев Бренда расцвела по-женски: поправилась, похорошела. Спина распрямилась, настороженность из глаз убралась. В походке появилась грациозность, в голосе - уверенность. И то понятно - молодой муж, к тому же не бездельник. Обеспечивает достойное существование. Что еще женщине надо?
  
  А надо было самую малость. Бренда знала - что именно и надеялась заполучить в качестве бонуса. Да напрасно. Шон тоже знал и не собирался приплачивать.
  
  Ребенка заводить - не стоит в планах на ближайшее будущее. В любом случае - не с Брендой. И не в дыре под названием Форт Сапино. И не в этом столетии - когда войны не прекращаются. Нет, он не глупец, детей по случайности не рожает. Их слишком жалко производить на свет во времена исторических катаклизмов. Куда торопиться? Вся жизнь впереди, половины не пройдено. Посмотрим, может лет эдак через сто-сто двадцать... Если повезет новую любовь найти. Без любви нет смысла.
  
  Ради куска хлеба или лишнего доллара работать Шону было необязательно. Но в городке, где каждый житель на виду, необходимо - чтобы не вызывать подозрений. Он научился охотиться на бобра, продавал, выручку отдавал Бренде. Вечерами заходил в салун выпить бурбона, поболтать о ценах на рынке шкур, перекинуться в карты с Массимо. Тот хоть и вороватый от природы, по старому знакомству старался нагло не шулерствовать.
  
  Первые месяцы в лесном поселке Шон был счастлив. Благие намерения осуществились именно так, как задумывал. Жил, не отличаясь от большинства - жена под рукой, приятели кое-какие заимелись. На пропитание добывал трудом, чужого не воровал, в пьяных разборках не участвовал, под ножи-пули не подставлялся, как вампир себя не проявлял.
  
  Агрессию загнал подальше, потому что не требовалась тут. Душа размякла, разрыхлилась, приготовилась расцвести. Форт Сапино казался тем самым местом, не тронутым человеческой злобой, где Шон готов был существовать по крайней мере следующее десятилетие - если не заскучает.
  
  Все бы ничего, да Дикий Билл про него не забыл. Встретил как-то на дороге из леса, когда Шон нес сумку со шкурками: пяток бобровых и две барсучьи.
  
  - Вижу, удачливый охотник из тебя получился, - сказал Билл с подтекстом, кивая на раздувшуюся от трофеев охотничью сумку.
  
  - Да, не жалуюсь.
  
  - Налоги платить собираешься?
  
  - Кому? Тебе или государству?
  
  - Это одно и то же.
  
  - А тебе, к примеру, за что?
  
  - За доблестную службу на благо населения города.
  
  - Доблестную службу? - переспросил Шон с издевкой в голосе. - А ты убийство прошлого шерифа расследовал?
  
  - Его медведь убил.
  
  - Ага. На двух ногах и в сапогах который. И пуговицу отрезал.
  
  - Кто тебе сказал?! - взревел Билл.
  
  - Щука в ухо нашептала. Вот что, Кросби. Запомни. Я тебя не боюсь и не советую со мной связываться. Вымогай у других, а меня оставь в покое. Сам целее будешь.
  
  Лицо Дикого Билла побагровело - неровно, пятнами, будто он вместо воды умылся раздавленными брусничными ягодами и не размазал как следует.
  
  - Ты... мне... угрожать?! - и сунулся было за револьвером.
  
  Но Шон опередил. У него на драки и перебранки реакция давно натренированная, пистолет хоть спрятан, да так, что всегда под рукой. Выставил дуло перед врагом, направил прямо в лоб, почти коснувшись. Взведенный курок недвусмысленно щелкнул. Шериф оторопел.
  
  - Руки отведи в стороны, - скомандовал Шон. Когда Билл нехотя подчинился, продолжил: - Запомни. Этот разговор - последний. Еще раз заведешь, пожалеешь. И - да, это угроза.
  
  Впервые Кросби ощутил себя беспомощным - в городе, который считал собственной вотчиной. Который он подчинил, и который слушался хозяина беспрекословно. Наткнувшись на сопротивление, опешил. Ненадолго. Гнев взял свое. Кто вообще этот сопляк? Как смеет угрожать ему, Дикому Биллу? Не знает местного порядка: кто не подчиняется, тот мертв? Так Билл ему напомнит!
  
  Он опять сунулся к кобуре, но едва успел вытащить оружие, как оно болезненным ударом ноги было выбито и отскочило в траву.
  
  - Это только разминка. Следующим будет выстрел. С огромным удовольствием сделаю из тебя инвалида, - спокойным голосом пообещал Шон. - Из почтения к должности, предоставлю выбор: желаешь остаться без кисти или без стопы?
  
  Билл понял - противник не шутит. И не блефует. Слабаком не выглядит, в своих силах не сомневается. К тому же молодой - если придется драться, одним кулаком не пришибешь. Его обидно-насмешливый тон сильнее всего выводит из себя. Эх, раскроить бы ему дубиной череп, как тогда рыжему Миллзу... Но этот пришлый сейчас в выгодной позиции. Та-а-к, думай, Билли, соображай по-быстрому. Не стоит горячиться. Надо сейчас остыть, поразмышлять на спокойную голову. Потом найти момент с ним расквитаться.
  
  Момент настанет, в том Кросби не сомневался. Сейчас Маккензи зол и возбужден, способен на всякую глупость. Не стоит его сильнее раздражать. С нервами не совладает - палец дрогнет, нажмет на курок. Чего доброго правда инвалидом сделает, а то и мертвяком. Лучше притвориться, признать себя побежденным. На сей раз. Этому тупоголовому шотландцу все равно долго не прожить. Глупец. Из-за пары долларов жизнь на кон поставил. Ну да Билл покажет ему - кто здесь карты раздает.
  
  Махнул руками перед собой, показывая - они пусты. Медленно отступил в сторону, поискал глазами выбитый револьвер. Пошуровал ногой в свежеопавших листьях, нашел, наклонился. Поднял, быстро сунул в карман. Начал отступать дальше, не поворачиваясь к врагу спиной. Зашел за деревья, развернулся и продолжил путь, ускоряя шаг. Шон опустил пистолет, но с места не трогался. Ждал, когда шериф окончательно скроется из вида.
  
  В последующие дни в него несколько раз стреляли в лесу. Безрезультатно. Предупреждение об опасности - то вампирское шестое чувство в дополнение к человеческим пяти, всякий раз спасало. Он или наклонялся в момент выстрела, заходил за дерево или за стену. Засады обходил стороной, чуя их на расстоянии, по-звериному - холкой. В "Рыжий пес" заходил реже и выпивкой не расслаблялся. Людей с ножами держал в поле зрения, но несколько раз пришлось подраться не на шутку, защищаясь.
  
  Душевное спокойствие, с трудом приобретенное и не желаемое терять, стало нарушаться. Угнетала внезапно возникшая двойственность. Жил бы он в прошлом, не замедлил обидчиков наказать - по-своему, беспощадно, раз и навсегда: укусил, выпил, выкинул. Не побоялся бы выступить один против десятка и победил бы.
  
  Но в том и дело, что прошлое он закрыл как прочитанную книгу - поучительную, мудрую, но не настолько увлекательную, чтобы возвращаться. Вампирская судьба его не оправдалась, приехал в Америку, чтобы попробовать человеческую.
  
  Шону стоило усилий, чтобы с его сверх-естественными способностями оставаться в естественных границах. Строжайше соблюдал Первый закон бессмертных: люди не должны знать, что среди них живут вампиры. Ни в коем случае нельзя обнаруживать свою настоящую сущность, иначе пойдут слухи, придется изводить целый город.
  
  А Форт Сапино того не заслуживал. Был именно тем местом, о котором мечталось во время рейса через Атлантику - честным, чистым, доброжелательным. Шону понравилось жить среди людей, а не врагов. Отпустить пружину недоверия, почувствовать легкость.
  
  С откуда-то взявшимся артистическим талантом он приспособился не выделяться, приноровился делать как все. Вести себя не по-благородному - высокомерно, а по-простонародному - грубовато. Получалось правдоподобно: иногда в разговоре прикинется глупцом, иногда негромко поскандалит, чтоб совсем уж не прослыть святошей, не вызвать подозрений безупречностью. Известная схема мышления у людей: мы неидеальны, а если кто-то таковым прикидывается, значит ему есть что скрывать.
  
  Удалось. Окружающие приняли за своего, даже Бренда не догадывалась.
  
  И что - все усилия напрасны? Только из-за какого-то дикаря по имени Билл? Шон негодовал и возмущался про себя. Он приехал сюда с чистыми помыслами и желанием измениться. Познать удовольствие от созидательного труда, если повезет - испытать настоящую любовь без условий. А у его намерений грубо встали на пути. Его снова втягивают в пучину вражды, ненависти, убийств. Угрожают безжалостно растоптать грязными сапогами тот хрупкий цветок милосердия, который он холил в душе как самую дорогую ценность.
  
  Разозлился не на шутку. Неужели обманулся, возлагая слишком большие надежды на собственное переселение? Не хотелось бы спешить с выводами, но кажется - да. Новая страна обманула, похлеще старой. Но если Франции Шон многое готов был по-родственному простить, то Америке за то же самое выставит двойной счет.
  
  Впрочем... Америка ли виновата в неистребимой людской алчности? Если рассудить, Дикий Билл - лишь представитель той мизерной группки негодяев, привыкших нарушать древнейшие законы справедливости. Тем самым портить существование большинству. Не только Шону, всему Форту Сапино не повезло оказаться на его пути.
  
  Покушения продолжались. С возрастающим негодованием Шон ощущал - забытая было агрессивность возвращается на прежние позиции внутри. Он стал нервным, подозрительным. Жил на грани, и сам не знал почему не уходил отсюда. Хотелось пощекотать нервы? Давно в войну не играл? Считал унзительным сдаться, потому что не в его правилах? Ответа не находил. Что-то держало его в поселке. Необходимость присутствовать именно здесь. Внутреннее ощущение "так надо". Тайное знание, которому привык доверять.
  
  Противостояние с Кросби набирало обороты. Первый раунд Шон выиграл, когда подручным шерифа не удалось его подстрелить. Второй раунд начался с того, что кто-то стал воровать бобров из его капканов. Пришлось проверять их чаще.
  
  Теперь он уходил из дома на несколько дней, чтобы сделать круг на местности, успеть обойти все установленные ловушки. Маршрут начинался сразу за домом - через лес к Черничной лощине, по дну которой протекал шустрый родниковый ручей. Весело журча и плавно перекатываясь по неровностям, он постепенно расширялся и впадал в реку Сент-Клэр, которая в свою очередь впадала в озеро с тем же названием. Затем поворот в другой лес и - обратно к дому.
  
  Зимой передвигался медленно - на плетеных снегоступах, которые тормозили ход. А без них километра за день не одолеешь, провалишься в рыхлые лесные сугробы, повезет, если не в медвежью берлогу.
  
  Походная жизнь Шону была привычна. С собой брал все необходимое для ночевки и пропитания. Прежде всего - теплое, чисто шерстяное одеяло, которое сверачивал рулоном, перекидывал через голову и плечо. В объемистую, кожаную сумку, сшитую Брендой, складывал провизию на несколько дней, огниво, нож для разделки, котелок, кружку, другое по мелочи. Брал ружье, отправлялся в путь.
  
  Стояло начало марта. Время, когда ночью еще морозит вовсю, а днем, едва выглянет солнце, становится приветливо-тепло, и всякое живое существо подставляет его лучам лицо или мордочку. Лес понемногу оживает. Птицы снуют с дерева на дерево, перекликаются радостными трелями, приветствуя неторопливо приближающуся весну. Мелкое и крупное зверье просыпается в норах и берлогах, потягивается перед выходом на свет Божий - голод зовет, пора на охоту.
  
  Идти было тяжело. Верхний снежный слой днем подтаял, ночью замерз и превратился в гладкую корку, по которой снегоступы то неудобно скользили, то неожиданно проваливались. Цепляясь за жесткую верхнюю корку, Шон падал, вставал и, чертыхаясь, продолжал путь. Он третий день находился в дороге и порядком устал. Вдобавок тяжелые мысли давили на мозг.
  
  Он был недоволен.
  
  Прошел год с его переезда, а той благородной цели, которую ставил перед собой, не достиг и не приблизился. Наоборот, его внутреннее ощущение проделало за то время круговорот и вернулось к исходной точке. Как природа начинает год с пустого места, возрождается, расцветает, дает плоды и снова готовится умереть, так и надежды Шона. Только в менее успешном варианте. Умерев на родине, они родились на новом месте, коротко цвели и, не оплодотворившись, приготовились завять навсегда.
  
  Но не только это угнетало, в конце концов к неудачам он привычен. На фон личного неудовольствия накладывалось другое - тяжелее, объемнее: ощущение неправильности происходящего вообще. А именно отношение пришлых к коренному населению. Его методичный убой. Геноцид, которого не знала история.
  
  Складывалось впечатление, что Шон невольно участвовал в грандиозной афере под названием "покорение индейцев европейцами". Покорении самым бесчеловечным методом - тотального уничтожения. Афера начата испанскими корсарами, истребившими оружием, обманом и болезнями южноамериканских ацтеков. Будто соревнуясь, кто больше туземных народов изведет, в Северной части истребление продолжили захватнически настроенные бритты и франки.
  
  До их появления миллионы индейцев жили в лесах и прериях, по законам естественности и не нарушая баланс. Вот бы белым людям присмотреться к их образу жизни. Будь они чуточку мудрее, скромнее в амбициях, создали бы на новых землях заповедный край. Где никто никому не мешает, каждый поступает по справедливости, считается с соседом, будь то человек, зверь или цветок.
  
  Так нет же. Агрессия слепа и не рассуждает. Упустили завоеватели исторический шанс. А еще говорится - просвещенные европейцы! Создатели художественных, архитектурных и музыкальных шедевров. Ученые, изучающие состав вещества и движение планет. Профессора, преподающие гуманизм, философию, религию. Светлые умы. Только кто к ним прислушивается? Организовали университеты, написали кучи книг, а важнейшим вещам сограждан не научили - как жить в гармонии с Землей.
  
  Не пришла в голову мыслителям полезная идея: прежде, чем отправлять мореходов открывать новые территории, следовало бы провести с ними беседу о пользе миролюбия. Но нет. Неактуально оно. Не приносит сиюминутной, ощутимой на вес прибыли. Потому каратели-первооткрыватели получили карт-бланш: все, что ни делали, считалось законным, лишь бы не забывали отправлять на родину корабли с золотом.
  
  Обуреваемые первобытным желанием завоевывать и подчинять, они сеяли смерть везде, куда прибывали. Двулично называли тот процесс - приобщение дикарей к цивилизации. А не наоборот ли? Превращение "цивилизованных" в дикарей - звучало бы вернее.
  
  Они явились в Америку не с рукой, протянутой для пожатия, а с ружьями и пушками. Противно было Шону, что в пропаганде воинствующих идей те "первопроходцы" достигли большого успеха. Провозгласили лозунг "краснокожим - смерть!", вовлекли в человекоубийства соотечественников, первоначально настроенных лишь мирно трудиться на новых землях. Но за компанию и из ложно понятого патриотизма чего ни сделаешь...
  
  Стадное чувство было несвойственно Шону, он умел мыслить самостоятельно. На призывы не отвечал, в охоте на индейцев не участвовал. На Форт Сапино те не покушались, зачем местные вояки организуют карательные операции?
  
  Другие горожане участвовали в них с удовольствием. Потом хвалились: столько-то краснокожих, в том числе детей, заживо сожгли в сарае; столько-то прикончили пулей, когда те пытались убежать; столько-то скальпов срезали, чтобы продать за пару долларов. И дружный, идиотский смех.
  
  Шон перестал ходить в бар. Надоели разговоры на одну тему, похвальба низостью. Он не обязан снисходительно принимать оправдание убийствам: якобы - дикие эти индейцы, тупые. Зло брало. Хотел крикнуть - пошевелите мозгами! Тупые в природе не выживают, тем более тысячи лет. Да разве пьяным умникам понять... Посмотрели бы на себя: останься любой из них один в лесу, не прожил бы и пары дней, свихнулся от страха и неприспособленности.
  
  Вот парадокс. Казалось, узаконенное убийство - праздник для вампира. Только не для Шона. Он не участвовал во всеобщей кровавой вакханалии. Не желал пачкать руки индейской кровью, не желал осквернять благородство рыцаря издевательством над слабым.
  
  Начал он чаще уединяться. Отстраняться от "соплеменников". Опротивели до тошноты. Разговор с ними - будто погружение в нечистоты, грозит заразить чем-то отвратительным вроде проказы. Лишь с Брендой перекинется парой слов по бытовым делам и все.
  
  Стал замыкаться в себе. Копить недовольство. Сжиматься зло. Скользкая, болотного цвета тоска пробралась, замутила душу. Свернулась колечком, поднатужилась и разродилась уродливым детенышем - грызучим разочарованием.
  
  Не того он ожидал, когда приехал. Думал - здесь идеальное сообщество, в котором люди не имеют времени делать подлости друг другу. Оказалось - ошибся. Здесь алчность и желание покорять не только стихию, но и себе подобных, овладели умами в превосходной степени.
  
  Ну ладно, пусть бы они, увлеченные всеобщим истреблением: индейцев, бизонов и лесов оставили его лично в покое. Шон явился сюда обрести душевный мир, переродиться, а ему опять мешают. И кто? Какой-то бандит, убийца, самоназначенным образом превратившийся в шерифа. Дикий Билл, чтоб его голодные волки на куски разодрали и съели сырьем!
  
  Невеселые мысли, надо бы отвлечься...
  
  Шон держал путь к устью речки, впадавшей в озеро Сент Клэр, к островку, которому дал название "Седой". Когда увидел его впервые прошлой осенью, удивился на природную красоту. Лес на этой стороне состоял из хвойных деревьев, на острове - исключительно из лиственных, в основном из кленов. Кроны их окрасились ярко - во все цвета палитры с добавлением оттенков. Облачное осеннее утро приглушило их, накрыв седым, полупрозрачным туманом. Получилась картина в пастельных тонах и в натуральную величину.
  
  С тех пор Шон иногда приходил на берег озера, ни за чем конкретно, только издалека полюбоваться на шедевр природы, понаблюдать, как он изменяется с временами года. Когда вода замерзла, перешел по льду на остров, поставил ловушки для бобров. Приметил их норку в одном месте возле плотины прямо под поверхностью воды. Соблазнился легкостью добычи - бобры здесь непугливые, повышенной осторожности не соблюдают, выход из норы не углубили.
  
  Выступив из леса, Шон оглядел поверхность озера. Маленькая удача - лед чист, снег с него сдули предвесенние ветра. Приблизился к береговой границе, проверить лед на крепость. На вид он был толст и прозрачен, зеленовато-голубой - по цвету озерной воды. Шон потоптался, попрыгал. Вроде держит, не треснул, не подмок. Расстояние до островка Шон преодолел за минуту. Снегоступы не снимал, чтобы не скользить.
  
  Вот бобровая плотина: у основания ее - ствол молодого дуба, конец которого подгрызен в виде конуса, ветки навалом. Здесь поблизости норка под водой. Пять дней назад пришлось Шону пробивать полынью - установить капкан, который на веревке. Конец ее укрепил на палке на берегу. Чтобы проверить капкан надо снова долбить лед, для чего Шон предусмотрительно имел при себе топорик.
  
  Снял с плеч одеяло и сумку, положил на снег. Рассмотрел полынью. Она схватилась льдом неровно, бугристо. Размахнулся, хряснул по центру. На третьем или четвертом разе образовались длинные трещины. Тут Шон не рассчитал, допустил ошибку. Ему бы дальше осторожнее долбить, да не сообразил вовремя, устал в дороге, на другие мысли отвлекся. Не вовремя внимание притупил, продолжил махать с прежним энтузиазмом.
  
  В один момент лед зарычал и треснул уже дальше - прямо под Шоном. Не успел он сообразить или отскочить, оказался по пояс в воде. Топор отпустил падать на дно, сам начал судорожно цепляться руками в рукавицах за края полыньи. Рукавицы предательски скользили, не давали уцепиться. Кое-как скинул, оказалось - без пользы: пальцы вмиг озябли, стали непослушными и вскоре потеряли чувствительность.
  
  В панике начал болтать ногами, но только усугубил. Снегоступы крепко зацепились за что-то в воде, не отпускали всплыть. Потом, вроде, отпустили, да поздно - течением потянуло под лед. Меховые сапоги намокли и повисли пудовыми гирями на ногах, усугубляя никчемность попыток.
  
  Хоть и был Шон бессмертным, а испугался всерьез. Промелькнуло: именно такого способа смерти следует избегать. На суше проще. Убили вампира, он полежал, раны затянулись - воскрес. А когда захлебнется, воскреснуть будет проблематично. Потому что останется лежать на дне: оживет - тут же снова захлебнется. Придется ждать, пока тело вынесет на сухое место, а того времени может не наступить. Опоздает воскрешение: мясо растащат рыбы, или разложится от времени и влияния воды.
  
  Мысли пронеслись в голове, но не помогли, только прибавили страха. Шон начал извиваться всем телом, будто собирался оттолкнуться от воды, выпрыгнуть на берег. Бултыхался, позабыв необходимость сохранять спокойствие. Да, легко сказать. Когда погибаешь, тело само по себе начинает дергаться, членами шевелить. Чудеса призывать на помощь. Шону помечталось: вот бы озерный монстр, на дне дремавший, проснулся, подплыл посмотреть на нарушителя подледного штиля. Проявил бы сочувствие, подтолкнул невезунчика на поверхность...
  
  Несколько раз он скрывался под водой, с напряжением сил всплывал - каждый раз на более короткое время и едва успевая хапнуть воздуха. Когда опять погрузился, показалось - в последний раз. Сил на борьбу не осталось, начал задыхаться. Надежда на спасение тонула вместе с ним. Последней вспышкой сознания ощутил: сам не выплывет, помочь некому, еще мгновение и...
  
  Чья-то крепкая рука схватила за воротник. Потянула вверх через сопротивление течения и набухшей одежды. Вытянула на лед, оттащила подальше от края.
  
  Шлепнулся Шон безвольно и не поверил, что - на твердую поверхность. Лег щекой на лед, закрыл глаза. Ощутил смертельную усталость. Вода не торопилась с него стекать, застывала в движении, удобно устраиваясь в порах одежды и кожи. Холод отточенными ледяными ножами резал тело. Шевелиться не было мочи, даже открывать глаза - веки как чугунные. Каждое движение приносило жестокий болевой прострел. Хотелось замереть, дать отдых мышцам и мыслям. Лежать лениво, слушать собственное дыхание и ни о чем не думать.
  
  Борьба с водой стоила слишком много напряжения и показалась напрасной. В прежнее здоровое состояние ему больше никогда не вернуться - слишком тяжел нанесенный ущерб. Лежит бездвижным пластом, пропитанный водой до внутренностей. Тело не ощущается, вместо конечностей - парализованные ласты. К чему бороться за себя, если нет сил даже пальцем шевельнуть? Нет, существовать в состоянии дохлого окуня - смысла мало. Шон не согласен. Лучше сейчас, сразу уйти, замерзнуть, забыться и не проснуться, чем мучиться от боли и навечно наступившей беспомощности.
  
  Сознание расплывалось и темнело. Становилось все равно - жив он или мертв, лишь бы оставили в покое...
  
  Но его не оставили. В очень грубой форме. Его спаситель, видимо, не был настроен позволить Шону погибнуть во второй раз. Не для того трудился, вытаскивал. Начал пинать его - настырно, острыми, короткими тычками сапог. Пинал до тех пор, пока Шон не начал живее шевелиться, уворачиваться. Потом набрал сил, встал на четвереньки, шатаясь как новорожденный теленок. Потом кое-как оторвал руки, сел на колени. Пошатался словно пьяный, уловил баланс. Поднялся на ноги, неуверенно и с тошнотворным кружением в голове. Посмотрел мутно - кто его теребил?
  
  Не поверил глазам, подумал - галлюцинация от недавно пережитого. Перед ним стоял не крепкий мужик - спаситель неосторожных охотников за бобрами, а малорослая девушка. Причем не-европейка. Национальную принадлежность ее нетрудно оказалось определить даже Шону, никогда не видавшему народа, первым открывшего Америку - задолго до викингов и конкистадоров.
  
  Лицо ее из-за мутного сознания хорошенько не разглядел. Обратил внимание - одежда выглядела просто и изящно: шапка с пушной оторочкой, с таким же воротником куртка до колен, брюки забраны в меховые мокасины. Шапка, подол, обувь расшиты ритуальными рисунками. Правый рукав куртки мокрый. Шону хватило ясности ума догадаться - именно той рукой она тащила его из воды.
  
  Девушка осматривала утопленника строго-оценивающе, будто определяла на жизнеспособность. Когда поднялся, хлопнула его пару раз по щекам - привести в полноценное сознание. Потом сказала по-французски:
  
  - Раздевайся. Догола. Я пока разведу костер.
  
  Шон был до крайности удивлен, услышав в дебрях северо-американских лесов родную речь - от неграмотной дикарки.
  
  - Откуда знаешь французский?
  
  - Потом объясню. Торопись, а то замерзнешь до смерти. Есть одеяло прикрыться?
  
  - Есть.
  
  Путаясь непослушными пальцами, Шон расстегнул тулуп на волчьем меху, сбросил на снег, остался в рубашке и штанах. Неловко подумал: прежде чем раздеваться догола надо бы попросить девушку отвернуться. Потом подумал - глупость, не в парижском салоне находятся. Когда речь о жизни и смерти, тут не до стыда. Стянул все. Странно - холода не почувствовал.
  
  Девушка тем временем натаскала веток с бобровой плотины, шустро развела огонь. Сходила за вещами Шона. Оглядела голого с ног до головы, бесстыдно задержашись взглядом на его интимном месте. Одобрительно хмыкнула, надела варежки, захватила горсть снега. Зашла со спины, принялась его растирать, начав с плеч.
  
  Скоро кожа заполыхала жаром. От манипуляций девушки кровь зашевелилась быстрее, разнося тепло по мышцам и внутренностям, оживляя организм, возвращая гибкость окаменевшим было суставам. Шон помогал ей себя восстанавливать, растирался спереди руками. По окончании процедуры накрылся одеялом, сел поближе к костру. Хорошо, в сумке лежали запасные, толстые носки - подарок заботливой Бренды. Пригодились кстати.
  
  Его мокрое белье девушка развесила сушиться на ветках вокруг костра, тулуп растянула на двух палках. Покопавшись в сумке Шона, достала котелок, насыпала снега, повесила кипятиться. Присела рядом, близко - плечо к плечу. Протянула ладони к весело трещавшему пламени. Замерла будто задумалась.
  
  Шон поймал ее руку, повернул ладонью вверх, погладил, рассмотрел: небольшая, упругая, сложенная гармонично - почти как у аристократки. Удивился - как девушке удалось такой несильной с виду рукой вытянуть его из полыньи? Впрочем, хрупкой она не выглядела. "Ее народ не может себе позволить быть ходосочным, нежизнеспособным. Они - часть окружающей природы, должны соответствовать ее законам. Главный из которых: выживает сильнейший", - сделал вывод Шон.
  
  Он еще не сталкивался с индейцами лицом к лицу, но много слышал, в основном нелестных отзывов. Подавляющее большинство пришлых питали к ним ненависть, которую Шон не разделял. Почему он должен ненавидеть людей, которые лично ему не сделали пакостей? Он прошел этот этап - слепой ярости к инородцам. Давно, когда по наущению духовных вождей отправлялся в крестовые походы истреблять неверных - на их исконных террториях и в собственных жилищах.
  
  Сейчас то же самое происходило на землях Нового Света. Несправедливость, которая трезвомыслящему человеку видится так: гости пришли и начали истреблять хозяев. Те сопротивляются, их истребляют беспощадней. Чтобы подогреть собственную ненависть, рассказывают сказки про их "первобытную" жестокость, насмехаются над "нецивилизованностью", презрительно называют "краснокожими".
  
  Он пристальней взглянул на девушку. Ее кожа имела цвет чистого песка на мелководье - едва ли не светлее его собственной. Лицо округлое, азиатского типа, с чертами тонкими, будто откорректированными столетиями строгой селекции. А главное - необычные, плавно очерченные глаза, которых Шон ранее ни у кого не видел и которые напоминали спокойные озерные волны: верхняя волна начиналась в уголке, поднималась некруто, затем опускалась и опять шла вверх. Нижняя повторяла очертания верхней, только слабее.
  
  Сверкающие черным блеском глаза смотрели спокойно и всепонимающе, будто девушка познала истины Вселенной.
  
  - Ты меня спасла, - сказал Шон.
  
  Она пожала плечами, мол - обычное дело, не стоит удивляться.
  
  - Ты бы меня тоже спас, если бы я тонула, - сказала утвердительно как само собой разумеющееся. - Наш шаман Тэн Гек Вуну, по-вашему - Дождь На Лице, учит: живи в мире с окружающим, помогай тому, кто попал в беду. Когда-нибудь помогут и тебе.
  
  - Мудрый у вас шаман. Как тебя зовут?
  
  - Онейда.
  
  - Меня Шон. Как ты здесь оказалась?
  
  - Это моя территория. Ловлю здесь бобров. Я давно за тобой наблюдала, с начала зимы. Сегодня стояла и смеялась про себя: ну кто в это время лед рубит? Он предательский. Подтаял, а сверху незаметно. Надо было потихоньку расковыривать. Так и знала, что провалишься.
  
  Она улыбнулась. Щечки ее сильнее округлились, стали похожи на бокастые, спелые яблоки. Вот бы их укусить... нет, поцеловать... А, наваждение - Шон отвел взгляд от соблазна. Насмешливость девушки не обидела, но задела мужское самолюбие.
  
  - А предупредить не могла?
  
  - Если бы предупредила, ты бы не научился. В другой раз ту жу самую ошибку сделал. А так - получил урок, на всю жизнь запомнил.
  
  Возразить Шон не нашелся.
  
  - Откуда знаешь французский?
  
  - От Проспера. Он француз был, проповедник. Шесть зим жил у нас в племени. - Цифру "шесть" Онейда продемонстрировала на пальцах - пять и указательный. - Сначала хотел обратить нас в католическую веру. Когда не получилось, решил остаться здесь жить. Он мне стихи читал по-французски и руку зачем-то целовал. Своему языку учил. Говорил: вырастешь, поедешь в Европу. Будешь говорить по-французски, тебя все поймут... Его прошлым летом медведь покалечил до смерти. Проспер сам виноват, не соблюдал правил. Когда встречаешь крупного зверя, по закону леса надо признать себя ничтожным: присесть пониже, не смотреть в глаза, не двигаться. А Проспер не сообразил. Испугался, побежал. Медведь - за ним. И наказал.
  
  Забулькала кипящая вода.
  
  - У меня в сумке заварка из сухих листьев черники, - сказал Шон. - Можешь заварить. Но у меня кружка одна.
  
  - Ничего. Будем пить из одной по-очереди. Только предупреждаю: по нашим обычаям это означает, что мы породнимся, - проговорила Онейда и вопросительно взглянула на мужчину. - Не бойся, не как муж и жена, а просто - больше чем друзья. Если не желаешь, пей первым. Я подожду.
  
  - Нет-нет, это здорово - из одной кружки.
  
  "Хороший обычай, логичный, - подумалось Шону. - Если пьешь с кем-то из одной посуды, это уже знак взаиморасположения. С врагом чаевничать не станешь". Мозг кольнула странная идея, нет, скорее ощущение - они уже породнились. Девушка первая сделала шаг навстречу - спасла его, а ради чужака жизнью не рискуют. И после - не убежала, не оставила беспомощного на льду. Несмотря на то, что он - белый. Вроде бы из противоположного стана. Она же наверняка понимает, что помогла фактически врагу.
  
  "Или у них другие понятия о таких вещах? - потекли мысли Шона, словно ручеек, расширяясь и углубляясь. - Конечно - другие. Это только "просвещенные" европейцы видят угрозу в каждом, кто выглядит иначе, считают идиотами те народы, которые не изобрели ружья. Маленькая Онейда могла бы преподать нам всем урок. Ведет себя по-дружески, естественно, будто мы давно знакомы. Отвечает честно и охотно. Смотрит небоязливо, доверчиво. Как ребенок. Мудро с ее стороны. Того, кто так открыт, трудно предать или убить ни за что".
  
  Он чувствовал к ней благодарность и доверие. Шон смотрел на Онейду и каждое ее движение ему нравилось. Как она грациозно наклоняется к котелку, как аккуратно высыпает туда заварку, как умело, не проливая драгоценные горячие капли, мешает палочкой воду. По природе сдержанный, по опыту недоверчивый, Шон не ожидал от себя подобных нежностей. Так смотрят на близкого человека. Родного. Люби... Ах, не торопись, осадил себя Шон, приглядись к девушке получше.
  
  Потом они пили из одной кружки, передавая друг другу и прикладывая ее к губам одной и той же стороной, как бы целовались на расстоянии. Чай обжигал и опьянял душистым ароматом лета. Или их пьянила близость? Неважно. Молодость не требует причин или оправданий, она права в том, что легко открывается любви. Ищет радость, казалось, в самых неподходящих ситуациях. Видит свет там, где другим представляются непроходимые потемки.
  
  - У тебя глаза разные, - сказала Онейда, взявшись обеими руками за его лицо и повернув к себе получше рассмотреть. Жест, который от другой женщины он принял бы за бесцеремонность, а от мужчины вообще не допустил бы.
  
  - Да. Потому что у отца были голубые, а у мамы черные.
  
  - Да. И еще потому что ты шаман.
  
  - Откуда знаешь?
  
  - Чувствую.
  
  Вот пожалуйста - "дикая" индианка, а поняла его сущность.
  
  - Ты права. И какое бы шаманское имя мне придумала?
  
  - Э-э... Лиу Ону - лосось, поднимащий голову из воды. Нравится?
  
  - Нет. Это насмешка. Намек, что я чуть не утонул.
  
  - Тогда Токэла Мун - лис, намочивший хвост.
  
  - Нет, нет. Не то все. - Шону просто нравилось болтать о пустяках.
  
  - Тогда будешь Мак Хэкве - несговорчивая рогатая жаба!
  
  Они смеялись беззаботно, ни над чем, и ощущали себя счастливейшими людьми на свете. Они не заметили, после которой чашки - третьей? четвертой? - наступила темнота. Стало ощутимо холодать - щеки царапало морозом, пальцы быстрее немели. Шон оделся в то, что высохло, кроме верхней куртки. Онейда подбросила в костер веток. Вылила в кружку остатки чая.
  
  - Теперь мы родственники, - сказала она, отхлебнув и подавая кружку Шону для последнего глотка. - Одна семья.
  
  - Значит, ты должна выйти за меня замуж, - выпалил Шон прежде, чем сообразил.
  
  Когда сообразил, не пожалел о поспешности. Он теперь сердцем знал: Онейда - девушка, ради которой он приехал в Америку. Ради которой оставался в Форте Сапино, терпел приставания Дикого Билла. Бренда? Пусть извинит. В отношении ее не мучили сомнения или угрызения совести. Он ее не любил и с самого начала предупредил об этом. Бренда была только тропинкой, предназначенной привести его к счастью. Которое зовется Онейда - Шон знал точно. Она станет его женой и...
  
  - Сначала ты должен показать себя отважным воином, - просто сказала девушка. Она что - читала его мысли? Слова ее прозвучали как согласие.
  
  - Как это делается?
  
  - Задание дает глава племени - каждому мужчине свое. Обычно требуется убить водиночку крупного зверя. Оленя или медведя. И принести в деревню в качестве доказательства.
  
  Небольшая цена за исполнение мечты.
  
  - Согласен. Где живет твое племя?
  
  - На том берегу Зеленого озера.
  
  - Это озеро Сент-Клэр?
  
  - Мы его Зеленым называем. Белые люди прогнали моих предков с этой стороны. - Она показала на лес, откуда Шон пришел. - Теперь мы на том берегу живем, спрятавшись в лесах.
  
  - Как называется племя? Ирокезы?
  
  - Нет, они ушли дальше, в сторону заходящего солнца. Мы - эрилхонаны. Люди Священной Кошки Кугар.
  
  - Расскажи подробнее про свое племя.
  
  Онейда посмотрела испытующе на Шона, засомневавшись на секунду - стоит ли открываться? Но только на секунду. Вспомнила: они пили из одной кружки, значит, бояться нечего - свои люди, родня. Отвела взгляд к костру. В глазах ее, которые днем были цвета мокрой дубовой коры, а теперь почернели, запрыгали два пламени в миниатюре.
  
  - Хорошо. Давным-давно наши предки воевали с гуронами за территорию для охоты на берегах Озера Прозрачной Воды. Наше племя было малочисленным. После жестокой битвы пришлось им бежать. Но стали враги настигать, угрожали истребить самых лучших воинов. Обратился тогда вождь Мудрая Сова к Высшему Духу с мольбой о помощи. В тот же момент наши воины превратились в быстых лесных кошек и рассеялись кто куда. Гуроны их больше не видели. С тех пор пошел наш род, который называет себя Дети Длиннохвостой Кугар. Вот смотри. - Девушка пошарила под капюшоном, вытащила наружу две косички, на концах которых висели настоящие кошачьи лапки - серые с черными крапинками. - Я дочь Кугар. У меня и клыки есть.
  
  "Видела бы ты мои клыки..." - подумал Шон. Спросил другое:
  
  - Кто твои родители?
  
  - Отца звали Канги. Ворон, если перевести на ваш язык. Меткий был - белке в глаз попадал из лука. Канги с нами сейчас не живет. Его вражеская стрела убила, когда наши воины ходили воевать против сиу. Шаман его лечил, но отец все равно умер. Шаман сказал, он не слишком усердно просил об исцелении Высшего Духа. Это тот, кого мы должны уважать, - назидательно произнесла Онейда. - Он все видит, хоть и живет далеко, вон там на берегу Белой реки Неба. - Показала на Млечный Путь.
  
  - Великий Дух раньше жил на земле. Он был строгий, особенно к своим детям. Однажды съел их - в наказание, что ослушались. Другие боги за такую жестокость разгневались на Великого Духа и прогнали с земли. Теперь он там, на небе обитает. Правда, один его сын выжил - Ви Са Ка. Он был хорошим. Создал человека из красной глины, научил его убивать зверей для пропитания. Потому наши мужчины, когда отправляются на охоту, рисуют красным цветом символы на лице, чтобы привлечь удачу. Я тоже, когда буду выходить замуж, разрисую лицо под кошачью мордочку, подобно нашей богине Кугар. Здесь и здесь полоски в виде усов, а здесь брови и ушки, - Онейда показала.
  
  - Отлично получится. Станешь еще красивей, - одобрил Шон и дальше спросил: - Твоя мама жива?
  
  - Да. Зовут Санила - Полная достоинства. Она предводительница нашего племени. Я ее первая дочь. Когда умрет, займу ее место. Но это нескоро. Маме тридцать шесть, лет десять еще должна прожить. Хотя мы никогда не загадываем на будущее.
  
  - Значит, у вас матриархат?
  
  - Не знаю, что это слово означает. У нас все важнейшие вопросы решает женщина: когда войну начинать, когда на охоту идти и так далее. Решает не самолично, сначала советуется с Верховным Божеством - Кошкой Кугар. И с шаманом Тэн Гек Вуну. Мама начала учить меня ритуалам. И моих младших сестер, на случай, если я раньше умру. У меня еще две младшие сестры, а третья - Талула недавно родилась, две луны назад.
  
  - Сколько тебе лет? - Шон перевел разговор на тему, которая была ближе ему.
  
  - Семнадцать. - Онейда показала: две открытые ладони, потом одна и два пальца. Видимо, имела привычку числа показывать наглядно - для удобства понимания, причем ладони открывала на себя.
  
  - Жених есть? - продолжал без стесненья допытываться Шон. Не то, что это было так уж важно - конкуренции не боялся. Но для порядка хотелось знать.
  
  - Ну... - Онейда склонила голову к правому плечу, будто задумалась: правду сказать или скрыть. Потом проговорила, по-милому кокетливо покосившись на собеседника: - Нет еще.
  
  - Ты не сказала, что означает твое имя.
  
  - А, забыла! - сказала и засмеялась - звонко, переливчато. Прищурила глаза. Потом состроила страшное лицо, согнула пальцы в виде когтей, направила на Шона. Прошипела угрожающе: - Ты меня должен бояться. Потому что я - Онейда. Всевидящая прорицательница и провидица. Всемогущая колдунья.
  
  - Я того же племени.
  
  "Мы во многом совпали", - подумал Шон, поймал ладони девушки, сплел свои пальцы с ее. Ощутил тепло, которое проникло в его руки и потекло горячей струей по венам. Удивился: ощущал ее кровь в себе, не укусив. Значит, Онейда права - они действительно стали кровными родственниками? Заманчиво поверить.
  
  Притянул девушку ближе. Заглянул в блестящие зрачки.
  
  - Говоришь, умеешь гадать?
  
  - Умею. Я тебе погадаю когда-нибудь. На бобровой крови.
  
  - Никогда не слышал про такой метод.
  
  - Очень просто. Ловишь бобра, разрезаешь посередине и ждешь, когда кровь начнет застывать. Потом рассматриваешь проявившийся рисунок. Там стоит твое ближайшее будущее. Если увидишь кролика - ждет удача, эти животные беззаботны, веселы и довольны жизнью. Плодятся отлично, что тоже важно для нас. Если увидишь череп - это к смерти. Если вместе с бабочкой - смерть от убийства. Но расстраиваться не стоит. Смерть - это только конец земной жизни. Когда попадешь на небо к Великому Духу, начнешь другую - беспечальную - жизнь. Если же увидишь змею...
  
  Они проболтали до рассвета, не заметив как пронеслось время. Когда ночь начала редеть и прятаться за деревья, уступая место дымному утреннему туману, Онейда сказала, посмотрев на исчезающие звезды:
  
  - Ледяные брызги тают на небе. Мне пора домой.
  
  - Возьмешь меня с собой?
  
  - Возьму.
  
  И Шон ушел. С намерением никогда не возвращаться в Форт Сапино.
  
  К удивлению, индейцы встретили его дружелюбно. Две ночи ночевал под открытым небом - на постели из хвойных веток у костра. Потом на краю деревни соорудили ему отдельную палатку - составили жерди конусом и накрыли шкурами.
  
  Предводительница Санила, мать Онейды, приняла Шона как почетного гостя. Угощала простыми блюдами, вкуснее который он в Европе не едал: сладкими кукурузными лепешками на кленовом сахаре, кашей из дикого риса, вялеными грибами, которые приправлены травами, растущими в лесу. После чего в знак взаимного миролюбия раскурили сообща трубку - длинную, прямую как флейта, с полым набалдашником на конце для табака.
  
  Если бы Шон не знал, что ей тридцать шесть, дал бы на двадцать лет больше. Санила выглядела старухой по представлениям белолицего человека. Обтянувшая скулы кожа - в мелких трещинках, огрубевшая, сухая. Глубокие лежачие складки на лбу. Брови сдвинуты у переносицы. Однако, выражение лица не было суровым. Живые черные глаза глядели по-молодому остро, каждую минуту готовые смешливо прищуриться, о чем свидетельствовали лучики морщинок у висков.
  
  Голова Санилы была обернута высушенной кошачьей шкуркой, возвышавшейся вроде короны - как символ власти. Сзади из-под нее наперед перекинуты две косы, переплетенные шнурками с нанизанными бусинами и бисером.
  
  На левой руке ее спал ребенок - крошечный сверток с головой. Шон знал, что это младшая сестра Онейды - Талула. Когда она начинала ворчливо шевелиться, мать вынимала из разреза одежды грудь - по-молодому округлую, наполненную молоком, и давала девочке покушать.
  
  Санила объяснила гостю, на каких условиях его примут в семью и разрешат жениться. Она говорила на своем языке - пространно, иносказательно. Про духов, которым здесь поклонялись, про традиции, которые уважали, про сезоны года, которые считали по полнолуниям и учитывали в повседневной деятельности. Онейда переводила.
  
  - Сначала предстоит доказать, что ты храбный воин, достоин занять место среди наших мужчин. Для того должен водиночку убить и принести в деревню крупное животное - бизона, оленя или другого. Только слушай меня внимательно, - добавила она от себя. - Научу одной вещи. У нас есть обычай. Когда охотник возвращается с добычей, обязан делиться с первым, кто встретится на пути - в качестве доказательства доброй воли по отношению к родственникам и соплеменникам. Но это невыгодно, если добыл крупного зверя. Его вмиг растащут, самому не останется. Сделаем так. Когда подойдешь к деревне, спрячь тушу где-нибудь, чтобы никто не нашел. Потом позови меня и покажи, где спрятал. Я приду с помощницами, принесем зверя в деревню и не будем обязаны делиться.
  
  - Почему?
  
  - Потому что не мы его убили. Теперь насчет свадьбы. Молодые люди обычно создают семью с тем, кого укажет глава племени, то есть Санила. Это в общих интересах. Если, например, молодая женщина осталась вдовой, то брат мужа или другой родственник может на ней жениться. Чтобы кормить и защищать. Поскольку я - ее дочь и будущая предводительница, мне позволено самой делать выбор. Браки у нас заключают раз в год - после Кукурузной Луны, когда собран урожай. В начале сентября по-вашему. За день до того жених должен сходить на охоту и принести для жертвоприношений столько бобровых шкурок, сколько ног у Кугар, включая хвост. - Онейда показала пять пальцев.
  
  Что ж, ничего невыполнимого. Шон кивнул.
  
  Вечером того же дня Онейда пришла к нему с полной сумкой амулетов. Высыпала на циновку, принялась разбирать и объяснять. Длинные волосы Шона, которые он носил перевязанными тесемкой, заплела на индейский манер в косичку, завязала кожаной бечевкой с чем-то мохнатым на конце.
  
  - Это хвост койота, он защищает от враждебно настроенных духов зверей.
  
  Повязала на запястье шнурок в три ряда с нанизанными медвежьими когтями, керамическими бусами, узелками вперемешку.
  
  - Это главный оберег. Носят на самом уязвимом месте на руке - там, где можно послушать как бьется сердце. Защищает от недоброго влияния лесных духов, а также от врагов-людей, их стрел, копий и злого глаза. Никогда не снимай. И не теряй бдительности. В лесу полно не только зверей, но и оборотней. Ты их должен различать и не попадаться в ловушки. Самая страшная из злых существ - людоедка Ишкус. У нее зеленые глаза змеи и острые волчьи когти.
  
  В сумерках она восстает из пепла и бродит по лесам с корзиной на спине. Хватает зазевавшихся одиноких охотников, сажает в корзину и уносит в глубокую чащу. А то начнет привлекать неосторожных людей свистом, который кажется пением девушки. Если застать ее за поеданием человечины, нужно крикнуть громко. Тогда на Ишкус упадет невидимая сеть и свяжет. Ее следует немедленно поджечь. Ведьма сгорит, а пепел развеется по ветру тысячей москитов.
  
  В тот день, когда убьешь большого зверя, получишь имя в его честь. Тогда я свяжу для тебя персональную мандалу - с новым именем. А пока повешу вот такую, маленькую. Для охраны.
  
  - Что такое мандала? - спросил Шон, едва сдерживая улыбку.
  
  Много ли представляли для него - вампира - все эти амулеты и обереги? Забавно и только. Однако, обижать открытым неверием будущую жену поостерегся. Слушал, запоминал, согласно кивал. Умилительно было ощущать ее заботу - пусть примитивно выражавшуюся, но искреннюю, от того трогательную. Чем он заслужил? Два дня назад они не знали друг друга и не подозревали о существовании. Сегодня - одна семья. Не показная. Настоящая.
  
  Забота Онейды - чисто женская, материнская, глубоко его задела. Будто растормошила душу, пробудила давние воспоминания о тепле, которым его когда-то не согрели. О любви, которой не познал. О которой мечтал в детстве, тосковал подростком. Потом отчаянно пытался забыть - и злился на весь свет, когда не получалось. Он выплескивал агрессию на полях сражений, убивал других, чтобы убить частичку себя. Но ту боль, которая жила в воспоминаниях, убить не удавалось, только загнать поглубже...
  
  Неужели сейчас - неожиданно и со стороны, откуда не предполагал, он нашел спасение, лекарство на застаревшую рану? Шон не сводил с Онейды завороженных, восхищенных глаз. Внимал ее речам, молча, жадно, с доверием фанатизма, будто послушник - пророку или язычник - ожившему идолу. Он обожал ее, слепо, безраздельно. Он готов был подчиняться беспрекословно: принять за истину ее сказки, обратиться в ее религию, поверить ее богам и оберегам. Лишь бы Онейда была рядом, смотрела озабоченно, прикасалась неравнодушно.
  
  - Мандала - амулет, который защищает человека. Их носят с самого рождения и до смерти, - сказала девушка и, чтобы подчеркнуть серьезность объяснения, нахмурила брови. - Вот смотри у меня какой. - Она раздвинула сухо заклекотавшие бусы из керамики и засунула руку в шейный вырез на платье. Вытащила искусно сплетенный из разноцветных ниток круг размером с крупное яблоко. Он висел на толстом, одиночном, кожаном шнуре, который сверху прикреплялся к другому шнуру - плотно обернутому вокруг шеи.
  
  - Это моя персональная мандала. Видишь, в центре квадрат, а в нем желтый кошачий глаз. Это Кугар следит, чтобы со мной ничего плохого не случилось. - сказала Онейда и аккуратно спрятала амулет обратно.
  
  - Ее должен иметь каждый член семьи, большой и маленький. Очень важно. Когда человек умирает, мандала служит ему пропуском в другую жизнь. В страну, которая называется Земля Счастливой охоты. Ее хозяйка - мудрая Валаай. Встречает умерших на берегу реки Тиалокан и просит плату за проезд в Счастливую Землю. Нужно отдать ей мандалу, принадлежавшую тебе при жизни. Иначе Валаай не повезет. Будет душа покойного скитаться между двумя мирами. Это для эрилхонана самое страшное наказание.
  
  Сидевший с поджатыми ногами Шон наклонился, послушно подставил шею, как ягненок - под колокольчик. Стоявшая на коленях Онейда наклонилась навстречу, обвила руками его шею, стала завязывать сзади концы шнурка. Молодые люди впервые оказались столь интимно-близко. Девушка не испытала неловкости, деловито занималась узлом. Другое дело Шон. Ее тепло, ее близость, прикосновения не прошли даром. Не его вина, что здоровый мужчина! Руки дрогнули, поднялись было прикоснуться к желанному телу. Но застыли - под приказом воли. Он затаил дыхание, чтобы не выдало.
  
  Сохранять спокойствие удавалось с трудом.
  
  Онейда неловко качнулась на коленях, коснулась лицом его небритой щеки. Укололась, дернулась, засмеялась, отпрянула. Не удержала равновесия, начала падать в сторону. Шон подхватил, обнял, задержал. Осторожно положил на подстилки, служившие ему постелью. Лег рядом, наклонился над девушкой.
  
  В подвижном свете костра долго глядел в глаза, чтобы убедиться: Онейда - не мечта, не галлюцинация, а живая плоть и кровь. Гладил тонкую кожу на щеках, на лбу, на висках - подобно слепому, который видит пальцами, ощупывает, чтобы создать представление. Наклонялся - вдохнуть ее молодой, вкусный аромат, чтобы запомнить, узнавать из тысяч других. Аромат любви и доверия - дороже самых утонченных духов.
  
  Так много хотелось ей рассказать, так о многом спросить. Но подумал - не время. Придет момент, Онейда узнает о нем, что положено. Шон вспомнил ошибку, которую совершил с Шарлот: поторопился предложить вечную жизнь пежде, чем она настолько влюбилась, что согласилась вместе жить и не умирать. Сейчас он мысленно себя за нее поблагодарил. Значит, не ошибка вовсе, а судьба.
  
  Иначе не встретил бы Онейду - чистую душой и помыслами. Ее он не упустит по глупости эгоизма. Не поставит перед выбором "да или нет", не допускающим полутонов. Он не будет навязывать ей собственные ценности. Он укрепился в намерении поступить против наказа отца. И не чувствовал себя виноватым в непослушании. Другие времена, другие отношения. Он изменился. Раньше был максималистом, ломал судьбу через колено, подстраивал под себя. Теперь остепенился, помягчел, готов прислушиваться, жертвовать прямолинейностью. Чтобы узнать - что такое настоящая любовь. Чтобы, узнав, подарить Онейде.
  
  - Ты выйдешь за меня? - спросил главное, с чего следовало начать их долгую совместную дорогу.
  
  - Выйду, - не раздумывая, ответила девушка. - Мы поженимся в начале сентября, когда закончим работы - уберем урожай, сделаем заготовки на зиму. Будет много еды и много свободного времени, чтобы веселиться. Пригласим на свадьбу гостей из соседних племен. Праздновать будем четыре дня.
  
  - Почему именно четыре?
  
  - Это священная для нас цифра. - Онейда пошевелилась, освобождаясь от объятий. Поднялась, собралась уходить. - Не забудь, что я тебе говорила про духов и обереги - останешься в живых. Мне пора домой. До завтра.
  
  - До завтра.
  
  В племя эрилхонанов Шон влился так же органично и незаметно как река Сент-Клэр впадает в озеро, вернее превращается в него. Сначала она текла, ограниченная руслом, потом как водяной великан - вдохнула полной грудью, наполнилась силой, расширилась, раздвинула берега и вот уже не река, а озеро с тем же названием. На северном краю которого, спрятавшись между деревьями, расположилась индейская деревня Типтуа, ставшая для Шона новой родиной.
  
  Он принял законы эрилхонанов, они относились к нему по-родственному. Как ни странно, Шону понравилась примитивная индейская жизнь - шумная, затихающая только на ночь, без бытового комфорта и времени на одиночество. А также без междоусобной вражды, социального неравенства и культа денег. По поводу которых Санила как-то мудро изрекла: когда последняя птица покинет небеса, последний зверь покинет землю, когда леса лишатся деревьев, а реки - чистой воды, тогда человек поймет, что деньги есть нельзя.
  
  Действительно. Деньги не имели ценности в деревне. Ценилось человеческое умение: у мужчин - охотиться, чтобы добыть пищу, у женщин - ткать, обрабатывать шкуры, шить и украшать одежду. У всех вместе - стремление трудиться на благо семьи. Потому что логично: будет успешной семья - будет хорошо каждому ее члену.
  
  Испытание на отвагу Шон выдержал блестяще - добыл медведя, которого уложил одним выстрелом в мозг. Сам не получил ни царапины. Что удивило даже старейшин. Они дали ему имя Ахига - храбрый воин. Предложили повесить на поясе связку с медвежьими когтями и зубами, в волосы вставить перья орла - знак особого отличия. В награду за бесстрашие Шону разрешили съесть сырое сердце зверя, выпить его крови. Что он сделал незамедлительно и без уговоров - был голоден по-вампирски.
  
  Онейда наградила жениха спонтанным поцелуем. Коротким. Бурное выражение любви не принято среди индейцев. Интересно - она попросила откусить от медвежьего сердца, и они вместе его съели, измазавшись густой, скользкой, черной кровью. Потом они облизывали друг друга начисто, языками - в точности как делают кошки. И смеялись. Без причины. Или нет, по причине того, чего не купить за все золото мира - потому что были молоды и счастливы. Безгранично. Бездумно. Безоглядно.
  
  Потом племя веселилось четыре дня и три ночи. Били в барабаны, пели песни, плясали вокруг туши убитого медведя, от которого к концу праздника осталась одна шкура с головой. Приносили благодарение духам и жертвы покровительнице Кугар, деревянная статуя которой в виде женщины с головой кошки стояла в центре Типтуа. Шон участвовал в оргии наравне с другими: пел, не зная слов - подвывая, танцевал как мог - притоптывая и хлопая в ладоши.
  
  Естественная жизнь в окружении природы его увлекла невероятно. Опьянила свободой от условностей, раскрепостила внутренне. Помогла забыть о присутствующих в каждом "цивилизованном" обществе качествах-сорняках - зависти, подозрительности, желании унизить ближнего, чтобы превознести себя. Эти качества многие люди считают за необходимость иметь. На самом деле они - только пена, въедливая, ядовитая. Вредный балласт в путешествии по жизни.
  
  Незамысловатая философия индейцев "живи и давай жить другим, в том числе зверям, птицам и растениям" пришлась Шону по вкусу. Как он раньше не догадался? Так просто - относись с уважением ко всему живому и будешь процветать. Ни зазнайства, ни пренебрежительности, ни превосходства. Шон с удивлением наблюдал, как охотник прежде чем убить зайца, трепыхающегося в капкане, шепотом попросит у него прощения, а потом вознесет благодарственную молитву. Прежде чем срубить дерево, человек спросит у его духа позволения, только тогда приступит к делу.
  
  "Дикие" индейцы научили его тому, что раньше не считал значимым - сопереживать. Однажды Онейда нашла дупло с мертвыми бельчатами. Они погибли от голода, вероятно, потому что мать не вернулась с охоты. Девушка вынула их по очереди из гнезда, осторожно - будто собственных детей. Пошептала молитву, вырыла могилку и закопала, аккуратно прикрыв листвой. Долго сидела на коленях возле, плакала. Шон недоумевал:
  
  - Почему ты плачешь по зверькам как по убитым родственникам?
  
  - А какая разница? - ответила не менее недоуменно Онейда. - Они такие же живые. Их жаль так же, как если бы погибли мои сестры. В душе не будет радуги, если в глазах не было дождя. Понимаешь?
  
  Он понял. Еще один урок. Странная ирония получается. "Цивилизованные" европейцы, могли бы многому поучиться у местных "дикарей", если бы захотели понять мудрость существования. А они наоборот. Явились в их страну и уничтожают людей, тысячелетиями населявших континент. Будто то не люди совсем, а вредная, надоедливая саранча, которую требуется извести под корень. Неужели вся "цивилизация" заключается в трех словах "пришел, увидел, покорил"?
  
  Только не для Шона. Он поблагодарил судьбу, что послала ему Онейду, привела в деревню индейцев. Он перенял их принцип "жить сегодня" в смысле - не ломать голову о будущем, не жалеть о прошлом. Жить так, чтобы никому не мешать, не нарушать того, что создано, вести себя как гость у природы: за дары говорить "спасибо", за жертвы просить прощенья. Это новая мораль, которой он был необучен.
  
  Перенял ее не сразу. Нелегко расшевелить в мозгу закостеневшие истины европейского стяжательского менталитета: главное - преуспевать. Копить богатство, добиваться власти, уничтожать врагов, даже если это бывшие друзья - постулаты, не имевшие ни малейшего значения для эрилхонанов.
  
  Они не обожествляют денег, работают тяжко и равноправно, живут общиной, внутри которой не враждуют. Детей воспитывают не вдалбливанием религиозных или этических догм, а самым естественным способом - собственным примером. Выглядят безмятежными, часто и охотно радуются самым простым вещам, мелочам. Огорчаются только по большой причине и ненадолго.
  
  Шон, человек другого менталитета, не понимал. Примитивность, граничащая с идиотизмом, или высшая форма сознания? Много размышлял. Идиотами их никак не назовешь - дураки в условиях дикой природы не выживают. Высокопросвещенными они тоже не выглядят - письменности не имеют, книг не читают, науками не занимаются. На чем замешана их мудрость?
  
  Разъяснил шаман Тэн Гек Вуну, тот самый Дождь На Лице. Разъяснил доходчиво, помогая себе руками - объяняться с помощью жестов была привычка членов племени.
  
  - Спрашиваешь - в чем наш секрет? В простоте. Прежде всего - в мыслях. Зачем беспокоиться о том, чего нет: прошлое прошло, будущее не наступило.
  
  Для ясности шаман сначала махнул за спину - "прошло", потом вперед - "не наступило".
  
  - Важно - настоящее. Не отравляй бесполезной печалью моментов жизни, они и без того нелегки. Быстопроходящи. Смерть подстерегает на каждом шагу: от вражеской стрелы, дикого зверя, тяжкой болезни. Не задумывайся. Бери пример с самого мудрого учителя - природы. Взять зайца. Он не тревожится о лисе, которая незаметно подстерегает. Он прыгает по полянке, бегает наперегонки с сородичами, ест с аппетитом, любит самозабвенно, спит покойно.
  
  Шаман засмеялся. Его темная, загрубевшая кожа прорезалась морщинами вдоль и поперек, как кора векового клена.
  
  - Делай то, что необходимо сейчас. Завтра придет новый день. Это единственное, что мы знаем точно.
  
  "Странно, что сам до этого не додумался, - подумал Шон. - Счастье - жить единой семьей: вместе работать, охотиться, веселиться, совершать обряды. Каждый член семьи ценен. Ремесло не освоил - научат. Заболел - будут лечить. Умер - со всеми почестями отправят в загробный путь".
  
  Однажды видел сценку: молодой охотник, убивший оленя, взял его рога и стал носиться за детьми, пугая. Они визжали от притворного страха и хохотали на всю деревню. Охотник хохотал вместе. Шон улыбнулся. Не насмешливо, не презрительно. Понимающе.
  
  "Действительно, кто сказал, что смеяться по незначительному поводу или вообще без него - глупо? Кто, кроме меня, может это определить? Почему в "цивилизованном" мире не принято обращать внимание на мелочи, случающиеся каждодневно? Разве они неважны? Я, например, никогда не знал, как растут еловые ветки. Каждый год их концы удлинняются и вначале имеют голубоватый цвет. А если поближе рассмотреть муравьиную дорожку, можно заметить, что она нехаотичная и бестолковая, а со смыслом. Каждый муравей несет что-то полезное - в дом, для всей семьи.
  
  Почему раньше я этим не интересовался?
  
  Никто не подсказал. В Европе другие предпочтения. Другие представления о счастье. Якобы, это должно быть нечто значительное, труднодостижимое, грандиозное. Вот говорил Папа всех католиков: идите в Крестовый поход, освобождайте святые реликвии - будет вам спасение и вечное счастье. Только познал ли его хоть один воин, громивший неверных в войне за суеверия? Я - нет и точно знаю: другие тоже.
  
  От чего легче получить удовольствие - от добра или зла? Когда я злился на весь свет, сеял смерть и разруху, прежде всего разрушал себя изнутри. Сейчас вижу - заблуждался. Не по своей вине. Следовал ошибочным советам, принятым в обществе как неоспоримые догмы. Кто их создал? Почему бы не подвергать их время от времени критическому пересмотру?
  
  Не злиться, а успокоиться надо. Смотреть почаще на задумчивость заката, на небо в украшении звезд, на дно прозрачной воды - вот в чем благодать. Почему бы людям не измениться, чтобы стать добрее, не только к другим - к себе в первую очередь? Почему люди отнимают у себя простые чудеса - возможность просыпаться от птичьего пения, засыпать под шелест деревьев?"
  
  Так частенько размышлял Шон, лежа на постели из еловых веток и глядя на дымовую струйку, поднимающуюся к отверстию в потолке. Да, за привилегию жить в согласии с собственным сердцем и по природным законам нужно платить отказом от удобств. А что важнее: комфорт тела или комфорт души? Теперь Шон знал.
  
  Он впервые взглянул на ценности жизни с другого угла зрения. Он познавал нечто полезное. Бесценное. Не из книг или церковных проповедей, а из опыта народа, которого европейцы считали примитивным, нижестоящим по уровню ума. На самом деле - обладающего мудростью, правота которой доказана их собственной историей. Она переживет века.
  
  Шон с радостным удивлением замечал, как разодранные ошметки его сознания сами собой собирались в целостную картину. Забывались старые обиды - им нет места в счастливом состоянии. Тревоги о будущем не теребили. Шон имел теперь все, чего раньше недоставало: покой сердца и ума; семью, которая всегда придет на помощь; любовь, освещавшую каждый день. Любовь к Онейде - девушке, которая всегда была рядом, даже когда отсутствовала.
  
  Такое случалось нечасто. Лишь когда Шон уходил на охоту - всегда один, потому что пользовался тайными способностями. В остальные часы и минуты ходил хвостиком за Онейдой. Она посвящала его в секреты индейского быта. Показывала как лепить кукурузные лепешки; варить мясной суп с травяными приправами; выпаривать кленовый сок для получения сахара; вышивать одежду бисером и делать бахрому; мастерить мандалы и головные украшения "тоой" из перьев орла - Солнечный Убор. А также правильно разделывать убитых зверей, чтобы не повредить шкуру, сделать ее мягкой, приспособленной для пошива одежды и обуви.
  
  - Шкуры марала и лося очень жесткие, - поучала она. - Их нужно предварительно смягчить, иначе не подойдут ни для колчанов, ни чтобы накрыть жилище. Берем только что снятую шкуру, натираем смесью из соли, мозга, печени, кислого молока и коры вяза. Затем вымачиваем в воде. Растягиваем на раме, ставим сушить на солнце. Особенная осторожность требуется при свежевании бобра. У него внизу живота есть мешок с вонючей жидкостью...
  
  - Скажи, Онейда, почему у вас в деревне нет собак? В случае вражеского нападения они бы вас заранее предупредили, - спросил однажды Шон.
  
  - Ты же знаешь, наша покровительница - кошка Кугар. Она собак не любит. А потом. Мы не боимся врагов. Ни с кем не воюем, живем сами по себе. Деревня хорошо спрятана в лесах. Нам нечего опасаться.
  
  "Рядом с белыми всегда есть чего опасаться", - подумал про себя Шон, а вслух не высказался, побоялся накликать.
  
  В качестве почетного гостя - будущего супруга будущей предводительницы племени - Шона ежедневно у себя в палатке принимала Санила. Ужинали вместе, потом Санила уединялась молиться, или уходила по делам, или к шаману советоваться, часто вместе со старшей дочерью. Малышку Талулу оставляла с Шоном - знак доверия, к которому ему пришлось долго привыкать.
  
  Потому что маленьких детей он не любил. Нет, "не любил" мягко сказано. Он их терпеть не мог. Считал бесполезными, даже вредными существами, которые только умеют высасывать до последней капли материнскую грудь, без конца болеть и не давать спать ночами. А еще они имели одну злокозненную привычку: отнимать жизнь у той, которая произвела их на свет - упрек себе, с которым он так и не смирился.
  
  Однако, индейские младенцы развенчали его предубеждение против себя. Они появлялись на свет безболезненно, так, что мать, родив, тут же возвращалась к работе без ущерба здоровью. Они не болели, благодаря суровой закалке: в первый день жизни их окунали в речку независимо от времени года. Они не орали от голода: когда мать находилась в отлучке, они довольствовались куском сала во рту, который обсасывали, закатывая глаза от наслаждения.
  
  Талула находилась в том возрасте, когда груднички, научившись концентрировать взгляд, начинают проявлять любопытство к окружающему. Прежде всего - к человеку рядом. На руках у Шона она никогда не плакала, несмотря на то, что первые разы он держал ее неуклюже, неловко, боялся сломать пальчик или причинить другую боль. Потом приспособился, удивился на свое тугодумство, за которое тут же простил себя - это с непривычки. Вообще, ребенок сделан для того, чтобы удобно усесться на руке взрослого. Процедура проста: взять ее под попку, она согнет коленки, рукой обнимет за шею. Если устанет, ляжет на плечо вздремнуть - знак высочайшего доверия, которым Шон потом стал гордиться.
  
  Чаще всего Талула руководила им по своему усмотрению. Она показывала на предметы и произносила нечто вроде "э!", что на ее языке имело множество значений: от "пойдем посмотрим, что там" до "скажи, как это называется, и для чего оно". Если показывала на выход из палатки, значило "пойдем гулять".
  
  Иногда девочка выставлялась немигающе на Шона своими выпуклыми черными зрачками - серьезно, сосредоточенно, и ему казалось, что она умнее его. Тогда он начинал с ней разговаривать как со взрослой. По-своему, по-французски. Рассказывал не сказки, которых не знал. Рассказывал про жизнь. Про крестовые походы, в которых участвовал, полностью изменив контекст. Представлял себя не завоевателем, явившимся покорять дикие народы, а мирным пилигримом, пришедшим обозреть красоты далекой стороны.
  
  Маленькая ложь, которая благотворно подействовала на его собственную мятежную душу. В той лжи растворилось его чувство вины за напрасно убиенных в неистовстве злобы, за жертвы, принесенные во славу неизвестно чего. Сама не подозревая, индейская девочка Талула вылечила вампира Шона от вековой тоски, за что он был ей бесконечно признателен.
  
  Он смотрел на ее круглое личико и представлял. Вот родится у него сын - точная копия Шона, или дочь - точная копия Онейды. С наследственной особенностью вампирского рода Фикелмон - с разного цвета глазами. Та-а-к, помечтаем немножко. У Онейды глаза почти черные, у Шона - один карий, другой голубой. Значит, у дитя будет преобладать темный цвет с вкраплением нежно-небесного. Замечательная расцветка, у простых смертных не встречающаяся. Получатся глаза-звезды. По ним он всегда родную кровь узнает.
  
  Будет Шон рассказывать сказки на ночь и засыпать под них вместе с ребенком и женой на постели, пахнущей хвоей листвинницы, и нет на свете счастья, которое сравнилось бы с этим...
  
  Единственное, что иногда покалывало - чувство долга по отношению к Бренде. Она наверняка беспокоится о нем, не получив вестей за несколько месяцев. К тому же не мешало сходить в Форт Сапино за патронами к ружью, которые лежали у нее дома. Его запас недавно закончился.
  
  Однажды решил: сходит, заберет что нужно, попрощается - навечно.
  
  Вышел на рассвете, чтобы попасть в городок следующей ночью.
  
  Было лето, на другую сторону озера по льду не перейти. Неважно, у индейцев всегда есть в запасе вариант. На берегу он давно приметил спрятанный в укромном месте, крепкий на вид, узкий каяк, которым мало пользовались. От невостребованности он начал стареть, рассыхаться. На верхушке носа образовалась трещина, но неглубокая, не опасная протечь.
  
  Шон переправился через озеро. Лодку вытянул на сушу, оттащил подальше, спрятал за кустами, забросал ветками, прикрыл мохом. Потопал осторожно через лес. В Черничную лощину вступил в сумерках, старался шагать тихо, как пантера, не шелестеть прошлогодней листвой, не трещать сухой веткой. Прислушивался. Не боялся четвероногих хищников, больше - двуногих.
  
  Тихонько, одним пальцем, постучал в окно знакомого дома. Только из вежливости. Шон мог бы просочиться через стену - удобная вампирская способность, но получилось бы неловко, если бы Бренда была не одна.
  
  Она была одна. Услышала стук. Не зажигая лампы, выглянула в окошко. В лунном свете увидела Шона, ахнула молча, приложив ладонь ко рту. Поспешила открывать. Хотела броситься на шею, но Шон жестом остановил.
  
  - Бренда, я пришел проститься.
  
  - Навсегда?
  
  - Наверное, да. Вот тебе шкуры, продашь, на год хватит на пропитание.
  
  - Шон, будь осторожен. Про тебя Дикий Билл все время спрашивает.
  
  - Когда в последний раз?
  
  - Позавчера.
  
  Значит, не потерял надежду расквитаться. Шону следовало поспешить. Он достал из ящика на кухне патроны, высыпал в сумку. Больше его здесь ничто не задерживало.
  
  - Прощай, Бренда.
  
  - Прощай, Шон.
  
  Он по-дружески прикоснулся к ее плечу. Она потихоньку всхлипнула.
  
  Только Шон вышел за дверь, мимо виска просвистела пуля и вонзилась в косяк. Мелькнула мысль - бежать или вернуться? Решил бежать, чтобы не навлекать опасность на Бренду. Конечно, можно было бы рискнуть - дать себя убить, чтобы навсегда отвязаться. Но существовала возможность невозможности воскреснуть. Дикий Билл - прожженный мошенник. Вдруг он в курсе существования вампиров? Убьет, отрежет голову, забросит подальше, где потом не найти: в речке утопит или топором на мелкие кусочки разрубит и свиньям скормит. Нет, остается один выход - бежать. И не обратно в деревню эрилхонанов, а в противоположную сторону - запутывать следы.
  
  Впервые в жизни Шон смертельно испугался не за себя - за других. Именно смертельно. Навлечь карателей на племя Онейды, означало потерять ее навечно. Заодно и себя, ведь без нее он себя теперь не мыслил. Сердце вздрогнуло и понеслось скорее ног.
  
  Долго скитался Шон по лесам и дебрям - неделю? две? три? Счет потерял дням и ночам, одичал, оброс. Когда добрался до дальнего озера Гурон, наклонился попить, увидел в зеркальной глади чудище-страшилище, глядевшее со дна. Отшатнулся. Не сразу сообразил, что собственное отражение напугало. Ну в точности злой лесной дух Виндиго, каким его Онейда описывала: борода, лохмы, только рогов не хватает... Отощал без пищи, оборвался. Стрелять дичь остерегался, питался бескровной свежатиной - грибами да ягодами, ставил силки на зайцев. Но они почему-то неохотно в них попадались. Точнее сказать - всего один раз.
  
  Без лодки через Гурон переправляться не решился - широко, мощи не хватит переплыть. Пошел вдоль берега, рассчитывая, что враги давно отстали. Добрался до узкого места, откуда из озера вытекает река Сент-Клэр, переплыл кое-как из последних сил. Остановился обсохнуть на солнце, а главное - проверить слежку. Через пару дней вроде ничего подозрительного не заметил. Вернулся в Типтуа, страстно надеясь, что преследователи не нашли на той стороне его каяк - единственный след, который он оставил.
  
  Оказалось, Шон отсутствовал полный лунный цикл - двадцать один день по календарю белолицых. Онейда встретила его на краю деревни - видно, ждала. Обняла крепко, обдав свеже-горьким ароматом летних лесных трав. Обхватила руку и не отпускала до самой палатки, словно прилипла. Не спрашивала, где был, что делал. Вернулся - она счастлива. Накормила, напоила, переодела в чистое, подровняла бороду, причесала волосы в косу.
  
  - Отсыпайся, - сказала. - Тебе потребуются силы. Через две ночи - полная луна, за ней - наша свадьба. Но до того ты должен исполнить последнее задание шамана, - и оставила одного отдыхать.
  
  Шон проспал остаток дня, ночь, захватил и следующий день. Пробудился от того, что кто-то копошился рядом, устраивался под боком. Не открывая глаз, по запаху догадался - Онейда. Прежде чем что-то сообразил, ощутил эрекцию. Обнял девушку, она прижалась теснее. Шон знал: если бы захотел, она согласилась. Но сдержал себя. Подумал: глупо не подождать день, когда впереди вечность. Приподнялся на локтях.
  
  - Когда, куда и за чем мне следует идти?
  
  Онейда тоже поднялась, села напротив, поджав ноги. Неторопливо пригладила волосы, перекинула косички наперед, будто готовилась сообщить нечто значительное. Открыла принесенную с собой сумку, показала содержимое.
  
  - Здесь четыре шкурки бобра. Их надо принести в дар духу недр Олахону, чтобы задобрить. У нас такой обычай. Перед свадьбой жених идет к пещере Олахона - отдать подарки, попросить о благоволении. Если он примет шкурки, то разрешит добыть сок кровавого корня. Сок очень важен: приносит семейное счастье и много детей. Корень растет вокруг пещеры. На поверхности земли выглядит обычной травой. Чтобы тебе легче разобраться - листья его похожи на человеческую ладонь с растопыренными пальцами.
  
  Выкопай три корня, не больше. Соком мы с тобой на свадьбе накрасим лица. Только будь осторожен. Олахон - злой дух. Когда-то у него был сын Кичи Монито. Он хотел отправиться учиться к старейшинам, чтобы стать мудрым. Но отец его не отпускал. Тогда Кичи Монито обернулся орлом и улетел из пещеры. Он многое познал и научился понимать человеческий язык, но больше никогда не смог вернуть свой прежний облик. Вот почему мы так почитаем орла.
  
  Говоря это, Онейда воткнула в волосы Шона несколько орлиных перьев, пестро раскрашенных по всей длине, на кончиках - белых.
  
  - Они защитят тебя от Олахона.
  
  - Как мне найти его пещеру?
  
  - Идти до нее недалеко. Если не заблудишься, вернешься в деревню до рассвета. Ориентируйся по самой яркой звезде ночного неба. Ее зовут Мира Эм Тай Ши.
  
  - Э... Звезда, Которая Не Идет, - перевел Шон. Не так сложен был язык эрилхонанов, чтобы не освоить за несколько месяцев тесного с ними общения. - Полярная звезда?
  
  - Та, которая показывает на север.
  
  До ее восхода оставалось время. Шон взглянул во входное отверстие палатки. Стояла тихая, ясная погода. Будто стараясь смягчить печаль неизбежно наступающей осени, солнце светило изо всех сил и до последней минуты. Когда садилось за дальние леса, окрасило облака нежно-розовым цветом. До сумерек - около часа.
  
  Шон поднялся, помог встать Онейде.
  
  - Пойдем, проводишь меня. Заодно покажу кое-что. Хочу подарить тебе к свадьбе.
  
  Глаза девушки засверкали любопытством.
  
  Повесив на одно плечо ружье, на другое - сумку со шкурами, Шон взял Онейду за руку. Вместе они вышли из палатки и отправились к песчаным берегам Зеленого озера.
  
  Идти было напрямую - недалеко, но индейцы никогда не ходили прямой дорогой. Сначала петляли между деревьями, чтобы не создавать тропинок, не подавать направления возможному врагу.
  
  Шон и Онейда вступили в лес из елей и лиственниц, который окружал озеро. На земле лежало покрытие из опавшей хвои - рыжей, прелой, прошлогодней, которая пружинила под ногами и не оставляла следов на себе. Трава в хвойных лесах не растет, не выдерживая темноты густых веток и постоянной сырости. Вместо травы кое-где встречались хилые, ломкие кустики - без листьев, но с ягодами, да разлапистые ветки папоротников.
  
  Ноги, обутые в летние мокасины из тонкой кожи, чутко ощущали каждую веточку, каждую неровность почвы. Шон шел, опустив голову, глядя в землю. Не для того, чтобы выбирать поверхность поровнее или из боязни наступить на острую иглу. Он задумался. Непечально. О девушке, идущей рядом.
  
  Она так трогательно заботилась о нем, что Шону хотелось один раз сделать в ответ нечто значимое и для нее. Много раз приносил мелочи: скромный букетик из луговых цветков-колокольчиков или горсть дикой малины на кленовом листе. Сейчас же отличный повод нечто особенное преподнести в качестве свадебного подарка. Не практичное или съедобное: не шкуру зверя, не рыбу из озера.
  
  Долго мучился вопросом - что бы такое необычное придумать. В деревне индейцев привычные ему ценности не действуют. Какой дар предложить Онейде, чтобы порадовать - золото, бриллианты? Парчовые платья, туфли на каблуках?
  
  Даже смешно говорить. Изящным золотым безделушкам она предпочтет грубо вырезанные из дерева защитные амулеты. Бриллиантам - кружочки бисера, которыми удобно расшивать одежду. Платья из парчи в лесах нефункциональны. Мокасины со шнуровкой и плоской подошвой здесь предпочтительнее туфель любого, самого модного фасона...
  
  И все-таки Шон придумал.
  
  Деревья подступали почти к самому озеру, лишь узкая полоска серого песка разделяла две стихии - водную и лесную. Вышли на берег. Шон взглянул вдаль, через озеро. Другого края не видать, лишь идеально ровная черта горизонта. Водоем будто замер. Был похож на заполненный до краев, гигантский котел. Мелкие, застенчивые волны еле слышно шевелились у берега, показывая, что озеро еще живет.
  
  Шон нашел палочку, встал на колени, начал водить по тяжелому, темному от влаги песку. Удобно: рисунок не осыпался, очертания его постепенно складывались в законченный образ.
  
  Заинтересованная Онейда присела в той же позе рядом и, когда Шон отодвигался на коленях назад, чтобы предоставить место для следующего рисунка, она отодвигалась вместе.
  
  - Это мой тебе подарок, мандала на песке, - объяснял Шон.
  
  Сначала он изобразил кошку, вытянувшуюся в прыжке: задними лапами отталкивается, передние выставила вперед, рот оскален, хвост развевается. Хоть давно в живописи не упражнялся, пару столетий точно, а получилось здорово - руки умение не забыли, талант не исчез.
  
  - Это Кугар, покровительница эрилхонанов. Под ней квадрат - символ четырех стихий и четырех сторон света. В нем глаз - всевидящее око Вселенной.
  
  Далее нарисовал два отдельно стоящих полукруга.
  
  - Это ты и я.
  
  Соединил их вверху радугой.
  
  - Мы нашли друг друга.
  
  Ниже - полный круг.
  
  - Теперь мы одно целое.
  
  Обвел нижнюю картинку двойной окружностью, пририсовал голову и кончик, которые соединились.
  
  - Змея, держащая себя за хвост - символ вечности.
  
  "И смерти", - добавила про себя Онейда, сама не поняла - почему.
  
  - Мне нравится, - сказала она и обняла Шона. - Мандала, созданная на песке, имеет такую же силу, как сплетенная из травы или ниток. Спасибо. Я возьму ее с собой.
  
  Она достала мешочек с оберегами, который носила на поясе, раскрыла, дала Шону держать. Пошептала что-то, аккуратно сгребла верхний слой песка с мандалы, насыпала в мешок, повесила обратно. После чего разровняла место, чтобы не осталось следов их пребывания.
  
  Оно и так было едва заметно в начинавшей наступать ночи. Пора прощаться. Онейда обхватила Шона руками, судорожно, крепко. Прижалась. Положила голову ему на плечо. Показалось - всхлипнула.
  
  - Теперь иди,- сказала она в сторону, будто не ему, а кому-то третьему, кто стоял рядом и мешал. - Возвращайся этой же дорогой. Я буду ждать тебя здесь.
  
  - Хорошо. Постараюсь вернуться поскорее. Я люблю тебя, Онейда. Завтра мы поженимся и начнем новую жизнь. Вечную жизнь.
  
  Она кивнула и отошла.
  
  - Храни тебя Великий Дух, Ахига.
  
  На последнем слове голос сорвался, прозвучал глухо. Она плачет? Шон подумал - ни к чему. Они частенько расставались, Онейда принимала это как должное. Он провел пальцем по ее щеке, влаги не ощутил. Значит, показалось.
  
  Шон верил: они увидятся очень скоро.
  
  Она знала - никогда.
  
  Накануне гадала на бобровой крови и видела череп - с черными пещерами глазниц и безгубым зубным оскалом. Той же ночью приснился сон, который запомнился, будто произошедшее на самом деле. Онейда шла по мостику через озеро. Внезапно он провалился, и она полетела... Только не вниз, а вверх - на небо. Оказалась в Счастливой Земле. Такой, как ее представляют эрилхонаны: цветущая лесная поляна в лучах теплого солнца, красные капли земляники на холмиках, веселые зверьки - лисички, зайчата, бурундуки носятся друг за другом. А за ними невозмутимо наблюдает, сидя невдалеке, величественная пятнистая кошка Кугар.
  
  ...Когда звезды начали разбегаться со светлеющего неба, Шон легкой походкой приближался к месту, где вчера простился с невестой. Ночь не спал, но усталости не ощущал. Наоборот, спокойствие и уверенность. Он выполнил последнее задание - отнес шкуры в дар Олахону, нашел кровавый корень. Он был доволен судьбой: теперь ничто не мешало им с Онейдой соединиться.
  
  Оставалось не более четверти часа пути.
  
  Вдруг Шон остановился - еще до того, как что-то тревожное осознал. В нос проник отчетливый запах пожарища. И не просто лесного пожара, которые нередко происходили, а горелого человеческого мяса. Он слишком хорошо знал этот сладковатый запах, сопровождавший времена инквизиторских костров. Вместе с дымом в сознание заползло ощущение беды. Сердце стукнулось в грудь, постояло неподвижно и бросилось бежать испуганной белкой, подпрыгивающей на каждом шагу. Шон рванулся с места - туда, где вчера Онейда обещала его ждать.
  
  Она не обманула. Она ждала его.
  
  Онейда лежала ничком на песке, головой в озере. Неподвижные глаза устремлены в небо и подернуты туманной дымкой. Черные волосы расплелись, распластались по воде и, повторяя ее волнение, шевелились как живые.
  
  Бросив сумки, он подбежал, упал на колени, наклонился. Посмотрел в ее открытые глаза. Они не посмотрели в ответ. Он понял.
  
  Схватил ее, приложил ухо послушать дыхание. Не уловил. Крови не видать, а мертва. Стал осматривать тело, искать причину. Сердце сумасшедше надеялось - вдруг еще не поздно спасти? Мозг осознавал - поздно. Разглядел дырочку сверху у левой груди. Как? Почему? Невозможно...
  
  Мозг Шона отказывался принимать увиденное за действительность, думать рационально. Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать - повторялось навязчиво в голове. Так не бывает. Он слишком любит Онейду, чтобы легко потерять. Нет. Он вылечит ее, оживит. Они еще будут счастливы вместе.
  
  Он не заметил странной тишины вокруг: ни зверь не рычал, ни птица не кричала. Природа притихла, будто печалилась вместе с Шоном. Не шумела ни дождем, ни ветром, ни листьями. Подарила в утешение ему ясный, безоблачный день - последний теплый в этом году. Позже в Америке это время назовут Индейская осень.
  
  Шон рванул платье у воротника девушки, чтобы осмотреть рану.
  
  Замер. Ее личный оберег исчез. Кожаный ремешок, плотно облегавший шею, на месте, а тот, на котором обычно висела мандала, сейчас короток и пуст. Шон потрогал ремешок. Он не оборван, явно перерезан - чем-то острым.
  
  Воспоминание мелькнуло жуткой догадкой. Бренда рассказывала: Дикий Билл имел привычку отрезать что-нибудь с одежды самолично убитых им людей - как сувенир на память. Значит...
  
  Но как он нашел дорогу? Индейцы давно жили на этой стороне озера и не рисковали появляться в окрестностях Форта Сапино, ни для охоты, ни для мести. От чужих глаз деревня хорошо скрыта лесным массивом. Если точно не знать - куда идти, найти ее затруднительно. Шон огляделся. Невдалеке валялся полузатопленный знакомый каяк - с трещиной на носу. Ах, вот в чем дело. Они все-таки его отыскали и просто переплыли на другой берег. Шли прицельно - истребить мирное лесное племя эрилхонанов. Значит, это Шон навел беду на невесту и ее семью... Проклятье!
  
  Обида, вина и злость разрезали на кусочки сердце, которое заныло, закровоточило. Оно замкнулось и очерствело ко всему, что не относилось к его собственной боли.
  
  Окружающее потеряло всякий смысл. Шон будто ослеп и оглох. Лишился рассудочности и ощущений. Погрузился в горе как в озеро - с головой. Внешний мир перестал существовать. Он был один на свете. Нет, вдвоем - с Онейдой. Пока вдвоем...
  
  Из леса сильнее потянуло дымом - он не заметил. Каратели могли быть поблизости, но это не волновало. Он сидел на коленях, бездумно уставившись на мертвую любовь, и молча плакал. Начал раскачиваться вперед-назад, будто в молитвенном трансе, что-то гудел заунывно. Хотелось взять нож и порезать себя, чтобы телесными ранами заслонить раны сердца. Потому что те больнее.
  
  Сколько прошло времени, Шон не знал. Все значимое потеряло значение, в том числе его собственная бессмертная жизнь. Он желал одного - лечь рядом с Онейдой и умереть, обнявшись. Лишь бурлившая в мозгу ненависть к убийце удержала: ее гибель не должна остаться неотмщенной.
  
  Та мысль поддержала дух, заставила шевелиться.
  
  Он поднялся на затекших ногах и тут же упал. Силы покинули тело, но сдаваться не в характере Шона. Многое предстоит сделать, не время раскисать. Он вставал и падал и опять вставал, шатался как пьяный - не обращал внимания. Наконец, колени окрепли настолько, что удержали его в вертикальном положении. Он перенес тело Онейды дальше в лес. Стал копать могилу - палками и пальцами, судорожно впиваясь в землю как в злейшего врага.
  
  Наконец устал. Изнемог, до дрожи в мышцах. Потный дождь заливал лоб, падал на щеки, смешивался со слезами и катился торопливо дальше. Не задерживаясь на щетине, срывался с подбородка в воздух, как водопад с обрыва - в пропасть. Шон облизнул языком - соль. Кровь тоже солоноватая, но по-другому. У зловредных людей она с горчинкой. Скоро он утолит свою ненависть той горькой кровью - убийца безнаказанным не уйдет.
  
  Могила была готова, а Шон - нет. Не мог свыкнуться с мыслью: вот сейчас положит туда Онейду и больше никогда не увидит. Забудет как многих других людей, прошедших по его жизни. Забудет? Никогда. Она не прохожая. Она - особенная. Единственная. Одна на тысячу лет. Нет, одна на бессмертие. К которому он приговорен.
  
  Привычный вопрос "за что Небеса его наказывают?" не возник. Что-то другое точило изнутри, что-то неправильное, незаконченное. Попытался сосредоточиться. Постепенно дошло: Шон мечтал видеть Онейду любимой супругой, а им предстоит расстаться чужими людьми? Несправедливо к обоим.
  
  Он сходил к озеру, вымыл руки. Достал из сумки кровавый корень. Отнес к могиле. Разломил - выступила красная жижа. Намазал палец, поднес к лицу Онейды. Разрисовал полосками лоб, щеки, подбородок - под кошечку, как она мечтала. В том же порядке, не глядя, разрисовал себя. Поцеловал Онейду в губы.
  
  - Теперь мы женаты, - прошептал. И заплакал снова.
  
  Слезы мешались с краской и кровавыми каплями падали на одежду Онейды. Шон приподнял ее голову, прижал к груди. Как он может отпустить ее - теперь, когда все только должно было начинаться? Хотелось завыть, по-дикому, в голос. Заснуть и не просыпаться. Застыть камнем. Потерять память. Сразиться с демоном и проиграть.
  
  Шон положил жену в могилу. Заметил на поясе мешочек с оберегами, куда она вчера ссыпала песок с его мандалы. Поднял его, раскрыл. Высыпал содержимое на ее платье.
  
  - Пусть удача сопутствует тебе в дороге. - Снял с себя подаренную Онейдой мандалу, положил ей на грудь. - Это плата Валаай, чтобы пропустила в Землю Счастливой Охоты.
  
  Засыпав могилу, привалил валуном, принесенным с берега, и будто придавил собственное сердце. Оно заскулило жалобно, заныло. Хотело пожаловаться - да некому. Притихло потерянно, съежилось. И превратилось в камешек, бесчувственный к будущим обидам. Потому что эту не пережило.
  
  Постоял Шон с опущенной головой, отдавая последнюю память. В висках билась тоска, как отчаявшаяся птичка в клетке. Плечи бессильно опустились под собственной тяжестью, ноги едва держали. Ощущал себя как живой покойник, из которого выпили кровь - оболочка есть, а внутри пустота. Ни желаний, ни мыслей. К чему все, когда смысл его жизни умер?
  
  Пошел в деревню.
  
  От нее осталась лишь выжженность и неподвижность. Только дым шевелился, черным, ядовитым хвостом ползая между пожарищ. Шкуры, покрывавшие жилища, валялись на земле обуглившимися клоками, палки, составлявшие каркас, торчали как голые ребра. Шон понял - не осталось ни одного живого человека. Над обычно оживленной, шумливой деревней стояла мертвая тишина - в полном значении. Ни крика, ни плача. Ни шепота, ни стона.
  
  Такой нелепой и безжалостной бойни он еще не видел. Убитые тела взрослых и детей лежали повсюду: на площадке для ритуальных танцев, вокруг разгромленных жилищ, у кромки леса - жаль, не успели добежать. Тела полураздеты, значит, людей застали врасплох.
  
  Он прошел мимо деревянной статуи Кугар, которую тоже пытались поджечь, но неудачно - она лишь снизу обуглилась. Из груди торчал изящный индейский топорик - злая ирония, дело рук карателей. Они не только уничтожили святыню, но осквернили, зарубив томагавком - оружием тех, кто ей поклонялся, и кому она покровительствовала. "Жаль, ты не любила собак, - подумал Шон, походя и без укора. - Они бы предупредили о приходе неприятеля".
  
  Издалека заметил палатку предводительницы племени, которая сохранилась лучше других. Без всякой надежды Шон зашел посмотреть. Как и ожидал - внутри окровавленные трупы с огнестрельными ранами. Тело Санилы покоилось на кровати из веток и тканых подстилок. Пуля пронзила ее во время кормления ребенка: Талула лежала, держа грудь матери во рту. Обе не шевелились. Мать поддерживала девочку застывшей рукой, оберегая даже после смерти.
  
  Больше здесь нечего делать. Развернувшись, Шон собрался уходить. Вдруг услыхал слабое ворчание. Оглянулся, прищурился, поискал глазами в сумерках палатки. Вроде какое-то неясное движение заметил. Подбежал к Талуле, потрогал. Она выпустила мертвую грудь, открыла глаза. Шон едва не отшатнулся: на него взглянули те самые "волнистые" глаза Онейды. Перемещение душ или только родственное сходство? Неважно. Схватил ее, прижал, зашептал успокаивающие слова. Будто понимая их, девочка не заплакала, обняла его за шею покрепче.
  
  - Что же мне с тобой делать, Талула? - спрашивал ее Шон.
  
  Нашел более-менее целое одеяло, закутал девочку. Нашел неразграбленные запасы, взял кучек сала, дал ребенку в рот сосать. Отправился на берег.
  
  Солнце стояло низко над лесом, разливая вокруг себя тревожное зарево цвета крови. Шон не разобрался - закат или рассвет. Неважно. Время для него остановилось, потеряло всякий смысл.
  
  Смысл имело другое. Две вещи, одинаково важные: Талула и месть. Сначала Талула.
  
  Нашел на берегу неповрежденный каяк. Переправился на другую сторону озера, день шел, не отдыхая. Ночью постучал в окно Бренды.
  
  Она впустила. Увидев Талулу, спросила:
  
  - Чей это ребенок?
  
  - Твой.
  
  Ни слова не говоря, Бренда взяла девочку на руки, поцеловала в щечку. Посмотрела по-матерински.
  
  Шон понял: Талула в надежных руках.
  
  - Собирайся, Бренда. Через час мы должны отсюда уйти. Я переправлю тебя в Толидо, снабжу деньгами, обеспечу вам с Талулой безбедную жизнь. Ты не будешь беспокоиться о пропитании. Только вырасти ее как собственную дочь.
  
  - Конечно. Не беспокойся, Шон. Я уже сейчас ее люблю. А ты как?
  
  - Я - другое дело, - неопределенно ответил он. Потому что еще сам не знал.
  
  Сначала закончить здесь.
  
  Он вышел, потихоньку прикрыв дверь. Отправился к дому Дикого Билла.
  
  Шон не стал стучать в дверь или окно, не стал взламывать замки. Дикий Билл не учел, с кем связался - Шон просочился через стену в том месте, где была спальня. Встал в ногах кровати, рассмотрел в темноте лежавших. Впрочем, не в кромешной темноте: между неплотно занавешенных шторок в комнату услужливо лился лунный свет.
  
  Справа спала на спине женщина, жена или любовница - неважно, она не проснется сегодня. Слева - Билл, горой возвышавшийся под одеялом и храпевший, как боров, с хрюканьем и повизгиваньем. Душно пахло алкогольным перегаром.
  
  Женщину Шон убил кинжалом. Вонзил глубоко - от души, с размаха. Кинжал вошел точно в сердце, которое недоуменно чмокнуло и остановилось. Потеряло возможность биться, оказавшись пронзенным ножом насквозь как бабочка булавкой. Гуманно убил - она даже боли не успела почувствовать. Только выдохнула вслух, раскинула руки в стороны. Правая упала на морду Билла. Тот хоть и храпел пьяно, а проснулся мгновенно - инстинкт постоянного ожидания опасности, готовности к самообороне. Хмыкнул, повертел головой, посмотрел на женщину в недоумении.
  
  Хоть Шона еще не видел, звериным чутьем ощутил присутствие беды. Сел в кровати, пригляделся. В неживом лунном луче увидел вампира-призрака - налитые кровью глаза горят местью, нетерпеливые клыки клацают друг о друга. Билл сразу догадался - кто это. И догадался - за что. Содрогнулся он от страха и застыл парализованный. Верить не хотелось, что умрет, а не верить - на каких основаниях?
  
  Крикнул хрипло:
  
  - Дьявол! - и зашарил рукой под подушкой в поисках пистолета.
  
  Найти его Шон не дал. Диким зверем он прыгнул на врага и впился в жирную шею. Билл было заорал, затрепыхался, замахал руками и ногами, отбиваясь. Шон успокоил его тем же ножом в спину. Тот растянулся на кровати и больше не предпринимал попыток к сопротивлению.
  
  Никогда в жизни Шон не раздирал человека с таким удовольствием и варварством. Он рвал зубами его плоть, рыча от возбуждения. Он выдергивал его внутренности, давил в руках и разбрасывал по спальне. Он пил его кровь -с жадностью и наслаждением первобытного человека, уверенного в ее чудодейственной, воскрешающей силе.
  
  Он ел его с аппетитом гнева. Он желал отомстить одним разом за три погубленные жизни: Онейды, свою и их еще не зачатого ребенка. Он ел и ощущал как силы возвращаются в мышцы. Они наливаются крепостью, становятся тверже. Они ему сегодня пригодятся. Не все потеряно - ему предстоит заботиться о Талуле. Она вернет ему смысл.
  
  Разделавшись с Биллом, Шон ощутил, что взбудораженность стала спадать. Гнев был удовлетворен и отхлынул. Не зря говорят: месть сладка. Она послужила Шону лекарством.
  
  Он огляделся в последний раз.
  
  Взгляд заметил шкатулку на полу. Она свалилась с тумбочки, задетая в пылу борьбы, раскрылась. Выпали какие-то мелочи - пуговицы, эмблемы, бляхи засветились в луче из окна. Шон пригляделся, увидел среди них один предмет. Наклонился, поднял. Знакомая мандала - с желтым глазом посередине. Оберег Онейды. Положил его в карман.
  
  - Гореть тебе в аду, сатана! - крикнул он останкам убийцы. - Этот ад я тебе сейчас устрою.
  
  Отправился на кухню. Нашел масляную лампу с приглушенным фитилем. Открутил на полную мощность, бросил в спальню. Разлилась огненная лужа по кровати, пламя весело запрыгало по трупам, белью, переползло на мебель и стены.
  
  Убедившись, что оно не погаснет, Шон вышел в прихожую. Совершил последний в этом доме акт насилия - мощным ударом ноги выбил дверь и вышел наружу.
  
  Устроив и обеспечив Бренду с Талулой, Шон уехал мотаться по свету - в самые опасные места. Искал золото в Венесуэле, сапфиры на Цейлоне, изумруды в Непале, алмазы в Лесото, серебро в Аргентине.
  
  На самом деле искал смерть.
  
  Не повезло - не нашел, очередная неудача.
  
  Вернулся в Америку. Разочарованный. Опустошенный. Эмоциональный банкрот. Не способный ни любить, ни ненавидеть.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"