Чужая комната, чуждое пространство - а этот мужчина, годившийся ей в отцы, теперь сам...сам...через месяцев 9 он сам станет отцом её ребёнка. Познакомились на старом литовском (а каком же ещё?) кладбище. Он искал чью-то могилу, как сказал ей потом - свою. Он почему-то знал, что будет похоронен там. Там был её родовой склеп. Столкнулись около него. По привычке надменно глянула на него, что бы заставить чужака со смущением опустить глаза... "Твоё сердце легко сломается" - чуть не задохнулась от изумления и гнева - да кто он такой, что бы говорить подобное ей - ей?! И ей - улыбку. "Уж не вам ли его сломать?" - "Я же сказал: сломает-ся. Сломает себя. Само. Будьте внимательнее, а впрочем, смысл ждать хорошего понимания русского языка от литовки..." Тут только она поняла, что они говорили по-русски. "Русский? О, всё понятно... Ну, и не стоит внимания". Почему думала опять по-русски? Его присутствие? Смотрел на неё, как на картину на аукционе. Оценивающе и нагло. Конечно, этим мерзавцам законы не писаны - попробовал бы кто из своих так смотреть на неё. Её отец нашёл бы способ образумить дерзкого. Почему не могла уйти? Он с всё той же усмешкой на тонких, бледно-красного золота, губах, вошёл в склеп. Не знала, что и сказать... только - "Зачем?" - "Я буду здесь похоронен". "Это невозможно, это наш фамильный склеп". Долгий, всё такой же оценивающий взгляд. "И всё же, фрейлейн Магда". "Откуда...ах да, моя пряжка". Литая серебряная - именная! - пряжка на её пальто. Прошёл мимо, на миг остановился и глянул ей в лицо. Всё было кончено - она уже совершенно точно знала, что этим же вечером её скулы будет сводить совершенно неуместной сладостью, а сердце, под которым будет вызревать бутон чайной розы с этого стебля, станет наковальней, раскалывающейся от каждого вздоха.
Литовок, даже знатных, держали свободно, поэтому вечером не было вопросов. Они появились на следующее утро.
Повешенных вообще не хоронили, но она потребовала, что бы это было сделано, и ни больше, ни меньше, как в их фамильном склепе. Главный аргумент - "Это отец моего ребёнка!". И почему тогда она со своим ребёнком осталась жива и на свободе - непонятно.
Видно, их род был проклят этой... казнью: не тронутыми судьбой остались лишь его сын да она - его девочка-жена - на ночь, девушка-мать его ребёнка - на всю жизнь. 'Моё сердце действительно ломалось - но не было сломано...но можно, я спрошу: как твоё имя?..' - её сын, даром что удивительный художник, философ, учёный и политик, о гениальности кторого говорили давно и с полным на то основанием - и он понял значение последних слов матери только, когда проследил её остановившийся взгляд. Это была одна из его первых картин, и всех удивляло то, что лицо изображённого на ней человека с тонкими, бледно-красного золота губами казалось каждому странно знакомым, хоть и неземным...