Волк Алчущий: часть 1 - Чудовище из сказки ; часть 2 - Женские секреты
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Оборотень лютует в Москве... Настоящий оборотень или безумец, считающий себя ликантропом? Растерзанным жертвам все равно... Выходцы с того света преследуют богатую наследницу, требуя от нее какой-то ключ, который ей оставил покойный отец. А она знать не знает, что за ключ. И все, чего ей хочется, это жить счастливой и спокойной жизнью рядом с обожаемым красавцем мужем, среди роскоши и довольства. Но кажется, всего этого ее хотят лишить... И кто-то очень сильно ненавидит наивную гламурную девочку. Но кто и за что? В 1525 году настоящий оборотень - чудовище из сказки! - лютовал в маленьком французском городке. Тогда в нечистую силу верили и нашлись охотники, выследившие тварь: шотландский наемник, профессиональный вор, священник и ювелир-еврей, постигший тайну огранки алмазов и принявший христианство ради любви к прекрасной католичке... Они все потеряли своих любимых - и им больше нечего терять. И ничто не защитит тварь от их гнева.
|
Часть I. Чудовище из сказки
Франция, 1525 год.
Глава V.
1.
Самуил понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, едва они въехали на свою улицу. Улица Ткачей - и в обычные-то дни одна из самых людных - сейчас была буквально запружена народом. Проехать они не могли - пришлось спешиться и пробиваться к дому сквозь толпу, ведя лошадей в поводу. Самуил не сразу понял, что источником любопытства всех этих людей является именно их дом. А когда осознал это, он вспомнил вдруг мертвую девочку, которую видел перед самым своим возвращением в город. Мертвую девочку, которую он никак не мог забыть...
Она была очень хорошенькой, эта девочка. И, наверное, могла бы вырасти в настоящую красавицу... Если бы ей позволили вырасти. У нее были удивительно тонкие, почти точеные черты лица, и великолепные темно-каштановые волосы, и большие карие глаза. Наверное, при жизни ее глаза сияли теплым золотым светом, и кожа смугло золотилась, цветом напоминая густой мед. Самуил знал такой тип женской красоты: такие смуглые шатенки -- они всегда сияют, словно насквозь пронизанные солнцем. Но теперь полузакрытые глаза девочки потускнели, а кожа приобрела восковую белизну и прозрачность. Неживую белизну.
Девочка лежала возле дороги, на влажной от утренней росы траве и сама вся - влажная, блестящая, очень белая... Самуил подумал: наверное, она такая белая, потому что в ней совсем не осталось крови. Вся кровь пролилась на землю и на траву. Горло девочки было вырвано - виднелись шейный позвонки, такие странно-хрупкие, даже непонятным казалось, каким образом ни могли поддерживать тяжесть головы, когда девочка была жива. Впрочем, там же были не только позвонки - были какие-то еще кости, и кольца трахеи, и мышцы... Самуил дрожащей рукой ощупал свою шею. Да, не только позвонки... Но только все остальное сожрал тот зверь, который ее убил.
Еще он съел ее грудь.
Полностью объел все мясо с ребер на груди.
Теперь ребра поблескивали белизной сквозь кровавую пленку.
И еще...
Еще, похоже, убийца изнасиловал девочку. Причем очень жестоко. Причем, она была еще жива, когда ее насиловали. Она была жива и истекала кровью.
Это было так странно... Разве волки нападают на людей не ради того, чтобы утолить свой голод? Самуилу не случалось прежде слыхать, чтобы животные, пусть даже хищники, насиловали людей! Ему всегда казалось, что люди не интересуют животных... По крайней мере, с этой точки зрения.
Он оглянулся на своих спутников. Все молились: и иудеи, и христиане. Дядя Исраэл, двоюродный братец Иегуда и Давид, золотых дел мастер, -- раскачивались и нудно бормотали. Шотландцы, которых они наняли для охраны, крестились и шептали себе под нос. И ни тех, ни других ничуть не оскорбляло то, что рядом молятся представители чуждой религии. Страх объединил их и примирил друг с другом.
Робин Мак-Арран, командир шотландцев, рыжеволосый малый огромного роста и невероятной ширины - Самуил чувствовал себя рядом с ним просто ребенком! - первым прервал молитву.
-- Надо ехать. Уже утро. Кто-нибудь может пойти из деревни... Или в деревню. Ее могут искать. Нехорошо будет, если вас застанут рядом. Они скажут, что вы это с ней сделали... И, если не убьют на месте, то поволокут к судье. А уж судья-то точно вас за это на костер отправит. Потому что разбираться ему недосуг, а еврей -- всегда самый лучший обвиняемый, какого можно найти.
Самуил кивнул. Конечно, Робин прав.
-- Тем более, что для нее мы уже ничего не можем сделать, -- прошептал он в ответ.
-- Да. Бедняжка, -- хрипло сказал Робин.
И добавил какое-то слово, которого Самуил не понял.
Самуил подумал, что это, наверное, шотландское ругательство. Но Робин повторил его и сказал по-французски:
-- Оборотень. Проклятый оборотень. Они никогда не переведутся.
-- Оборотень? - переспросил Самуил, трогая коня.
-- Да. Ты же видел: над ней надругались. Оборотни... Они всегда дьявольски похотливы. Нападет на девчонку, напугает до полусмерти, надругается, а потом еще и сожрет. Жуткая смерть...
-- А может быть, ее изнасиловал и убил какой-нибудь человек, а потом уже объели волки? - осенило Самуила.
Робин Мак-Арран пожал могучими плечами.
-- Может быть и такое, конечно. Но я слышал, что в этих местах появился оборотень. Эта девчонка - не первая. Он уже убивал женщин. И мужчин тоже... Если они пытались своих женщин защитить.
Самуил не удержался и еще раз оглянулся на тело девочки. Восходящее солнце окрасило ее бледную кожу в почти живой розовый цвет... Но чудовищные раны в этом свете выглядели еще кошмарнее. Самуил содрогнулся и больше не оглядывался.
Солнце разгоняло утренний туман.
Скрипели колеса телеги, на которой ехали его родственники и Давид.
Стучали копыта коней.
Да, она была дурным предзнаменованием для его возвращения в город! Сначала он думал, что это было предзнаменование того, что ему суждено потерять свою семью - жену, сестру, детей... Но потом он снова обрел счастье и успокоился. И, видимо, зря. В этом городе ему уже не быть счастливым. Даже сменив веру, сменив имя, обретя новую любовь - все равно он не сможет быть счастлив. Та мертвая девочка... Нет, дело не в ней. Просто судьба у него такая.
Отец Антуан шел первым. Люди расступались перед ним и отчего-то у многих на лицах был написан ужас. Некоторые даже осеняли себя крестным знамением и шептали молитву.
Самуил почему-то подумал, что это из-за него - наверняка за ним все-таки пришли люди Инквизиции... И теперь будут под пыткой проверять, насколько крепок он в новой своей вере.
Он был готов к этому давно. Он только надеялся, что они не тронут Сару. Ведь она - всего лишь маленькая девочка. А Иисус сказал: "Приведите ко мне детей...". Или что-то там в этом роде. Христиане так любят обращать в свою веру детей! И в детской душе новая вера должна пустить глубокие корни! Нет, они не тронут Сару... И Мари - тоже... Ведь Мари - истинная христианка, сестра священника.
Единственный человек, кому еще может угрожать опасность, -- это Батильда. Да и то - если они дознаются. Но стоит надеяться, что не дознаются. Старая Маргарита не выдаст. Скорее умрет. И Мари - тоже.
Самуил покосился на Робина, шедшего следом. Обычно румяный, шотландец был бледен, как полотно. Значительно бледнее полотна своей - не очень-то чистой - рубашки. Нет, они не возьмут Батильду... Только через труп Робина. Это плохо. Если Робина убьют - кто тогда защитит Мари и Сару? Отец Антуан? Чем?! Молитвами?! Самуил понимал, что даже мысли его - богохульство... Но он привык быть честным хотя бы с самим собой. И с Богом. Если Бог есть...
Нет, пожалуй, они все-таки не должны тронуть Батильду. Ну, откуда им знать?! И Самуил, обернувшись к Робину, прошептал - так, чтобы никто в толпе не услышал:
-- Если со мной случится беда, позаботься о Мари и Са... Жанне. И об Антуане. Не давай им вступаться за меня. И сам не лезь. Все равно - бесполезно. Пусть сразу уедут, хорошо?
Робин ничего не ответил. Стиснув челюсти, он смотрел перед собой. На дверь их дома - распахнутую. На порог, залитый чем-то темным...
Кровь.
Это кровь.
У Самуила пересохло во рту и сердце ухнуло куда-то в живот. Случилось что-то по-настоящему страшное! Хуже, чем даже посещение инквизиторов!
Возле дверей растерянно переминался с ноги на ногу стражник. При виде отца Антуана и его спутников, он ахнул и перекрестился, словно призраков увидел.
И только сейчас Самуил услышал странный звук, доносящийся из дома... Раньше его заглушал глухой рокот толпы, но теперь - так близко от открытой двери и окон - было отчетливо слышно... В глубине дома кто-то завывал. И эти звуки не мог издавать человек!
Или - мог?
Он выпустил уздечку и рванулся вперед, оттолкнув отца Антуана.
-- Мари! -- закричал он, вбежав в дом. - Мари!
Возле двери - преграждая путь - распростерся на полу старик Пьер. Достаточно было одного беглого взгляда на труп, чтобы понять: старика задушили. Причем с применением огромной силы: горло было смято, а шея - сломана. Голова свисала на бок под странным углом... Рот мертвеца был широко раскрыт, а глаза - выкатились из орбит, словно от непереносимого ужаса, представшего перед ним в последний миг. Изо рта вытекала лента крови, небольшая лужица скопилась на полу, но других повреждений на теле Пьера не было видно, но пол - прежде такой безупречно чистый заботами Маргариты! -- теперь в изобилии покрывали кровавые следы... Словно кто-то прошелся по большой луже крови - и двинулся дальше.
В глубине дома - кажется, на втором этаже? - некто по-прежнему завывал отчаянно и хрипло...
Из двери столовой торчали босые ноги. Самуил сразу понял, что это - Поль. Но, когда приблизился, с трудом смог удержаться на ногах: нахлынула дурнота и перед глазами поплыл зеленый туман.
Убийца буквально выпотрошил мальчика. Вспорол грудную клетку и живот, а внутренности раскидал по полу. Ужасное зловоние крови и дерьма наполняло комнату. Стена, возле которой лежал Поль, была измазана кровью и чем-то густым, бурым... Может, убийца вытирал руки, после того, как погрузил их в чрево жертвы?
Руки... Лапы?
Он вырвал Полю глаза и буквально сорвал мясо с лица. Если бы Самуил не знал Поля так хорошо, он бы уже не смог его опознать...
Стиснув зубы, чтобы не стошнило, Самуил прошел дальше в столовую - и застыл, потрясенный.
Посредине комнаты, на полу, лежала Батильда.
Нет - тело Батильды. Все, что осталось теперь от женщины, которая звалась Батильдой. Которую любил Робин...
Это больше не было Батильдой. Просто... Мертвое тело. Обнаженное. Истерзанное.
Положение тела - раскинутые и согнутые в коленях ноги - ясно указывали на то, что перед смертью над женщиной надругались. Но теперь было особенно ясно видно, что это был не простой насильник. Это был... Зверь! Он оторвал ей кисть левой руки и искусал правую - наверное, руками она пыталась от него заслониться... Он располосовал когтистой лапой левую половину лица женщины, вырвав при этом глаз и до кости разрезав щеку. Он разорвал ей горло. Он искусал, изгрыз ей грудь. Местами были вырваны куски мяса... Но он не жрал ее так, как других своих жертв. Не хватило времени?
Или впереди его ждала другая, более лакомая добыча?
-- Мари! - прошептал Самуил.
Уцелевший правый глаз Батильды был широко, испуганно раскрыт - как и у Пьера.
Глаз все еще влажно поблескивал. Огромный карий глаз.
Самуил, стиснув зубы, нагнулся и коснулся тела женщины. Оно было холодным, но чуть влажноватым и - мягким. С момента смерти прошло всего несколько часов.
За спиной его раздался хриплый стон.
Самуил дернулся, обернулся - и увидел Робина, безумным взглядом впившегося в тело жены. Рядом стоял отец Антуан.
Робин прошептал что-то... Но Самуил его не понял. Наверное, Робин говорил на родном языке.
Священник крестился и беззвучно шевелил губами. "Неужели в такое мгновение он способен вспомнить слова молитвы? Как же хорошо он их выучил!" - подумал Самуил, глядя, как Робин на не гнувшихся ногах идет к телу Батильды. Сам Самуил не мог бы сейчас вспомнить даже молитвы, которые он учил с детства.
"Барух Ата Адонаи... О, Иершалоим..."
Всплывали в памяти отдельные слова - бессвязные и бессмысленные. Может, эта молитва - молитва радости и вовсе не уместна в такой момент?
Робин молча упал на тело Батильды, сжал ее в объятиях и, мараясь в полузастывшей крови, принялся покрывать поцелуями изуродованное лицо.
Отец Антуан всхлипнул и зажал рот ладонью.
А Самуил рванулся через комнату - вверх по лестнице... Туда, откуда все еще доносились завывания.
На ступенях лестницы была кровь.
Мари!
Как ему не хотелось ее покидать... Почему он не послушался своего сердца? Своих предчувствий? Ведь однажды уже так было... Он не хотел уезжать и уехал. А когда вернулся - его дом был пуст.
Самуил возвращался в свой родной город после четырехмесячного отсутствия. Он мечтал о встрече с детьми. О том, как они побегут к нему и повиснут на нем: семилетний Мендель прыгнет отцу на шею, пятилетний Гирш вцепится в колено, четырехлетняя Малка - в другое, а двухлетний Барух будет стоять и вопить так громко, что тарелки в поставцах зазвенят... И отец будет вынужден отстранить остальных и взять его на руки. А потом он подойдет к Саре - ей восемь и она такая скромница, она никогда не бежит и не прыгает, и не кричит и не хватает руками за одежду, как другие, - она молча смотрит своими громадными, чудесными глазами, и в глазах ее столько любви! А жена будет стоять в стороне и с улыбкой смотреть на то, как он раздает детям подарки. Хава знает, что он и для нее подарок привез. Но время для этого подарка придет ночью, когда ни лягут вместе в свою супружескую постель... Хава снимет платок и Самуил сам расчешет ее коротенькие черные кудряшки, остриженные, как и полагается замужней женщине, почти под корень. Но ей идут остриженные волосы. У нее такая гибкая шейка и такая маленькая головка. А глаза - огромные и влажные. Она похожа на олененка, его Хава. А сейчас - наверное, на важенку, на беременную олениху, осторожно несущую на стройных ногах раздувшееся чрево. Они женаты девять лет. И это их седьмой ребенок. Хава благословенна, ибо чрево ее детородно... И сам он, похоже, благословен, ибо семя его не иссякает. Во всяком случае, так их предки трактовали благословение божье. Может, не так уж они были и не правы. Хорошо, что Самуил - такой умелый мастер и что за его работу так много платят. Иначе не прокормить бы ему всю эту ораву, которой Хава его уже благословила... И которой она еще благословит его в будущем! Дети у них здоровые, хвала Господу. На аппетит не жалуются. И не умирают в младенчестве, как у его двоюродного брата Иегуды.
Самуил возвращался в свой родной город после удачной сделки. Правда, это была не его сделка, а его дяди Исраэла и Давида, золотых дел мастера. Но Самуил был обязан присутствовать. Ему ужасно не хотелось бросать Хаву: она тяжело переносила беременность и с трудом справлялась с детьми... Если бы он был рядом, ей было бы легче. Его дети слушались, а Хаву - нет. К тому же с хозяйством ей помогала младшая сестра Самуила - Шифра. Ей было уже двадцать два года, но она так до сих пор и не вышла замуж, да и никогда не выйдет, потому что у нее -- кривая спина и одно плечо выше другого. Бедняжка, не повезло ей, а ведь личико у нее очень красивое - куда красивее, чем у Хавы - под стать имени: Шифра - "красивая". И ведь любую косую или кривозубую уродину взяли бы в жены, особенно - с таким приданым! Но только не девушку с кривой спиной: у такой девушки могут быть проблемы с деторождением - или не сможет зачать, или не сможет разродиться, или дети получится такие же кривые... Ну, а что может быть хуже, чем незамужняя еврейка в возрасте? Характер у Шифры портился с каждым годом. И, если в присутствии Самуила она еще не осмеливалась обижать невестку, то в его отсутствие... В его отсутствие могло случиться все, что угодно. Так что Самуилу очень не хотелось уезжать. Но его заставили. Потому что без него в таком деликатном деле они обойтись не могли. Потому что дядя Исраэл и Давид, золотых дел мастер, собирались на общие деньги приобрести у других перекупщиков, приехавших с юга, алмазы! Необыкновенного размера и уникальной чистоты. Четыре крупных, размером с лесной орех. Восемь - размером с горошину. Из них пять - голубые, самые редкие и драгоценные.
Алмазы научились гранить всего полтора века назад. Да и сейчас специалистов, способных работать с этими камнями, было совсем мало. Для работы с алмазами нужно было не только умение, но и еще что-то... Какое-то чутье. И внутренняя сила. Это были капризные камни. Опасные камни. Самуил восхищался ими - и боялся их. Он не любил работать с алмазами. Но никакие другие камни не приносили ему столько душевного удовлетворения. Алмазы были для него - как вызов. Удастся ли победить? Преломить упорство камня? Превратить кусок тусклого твердого льда - в сверкающую всеми цветами радуги росинку?
Первые ограненные бриллианты привозили с Востока. Западные ювелиры долго не могли постигнуть таинство работы с этими камнями. Пока наконец в Венеции не открыли свой собственный метод, свою собственную огранку, которая была даже изысканнее восточной. Об алмазах говорили, будто это единственный камень, который не приносит счастья ворам. Даже напротив: украденный алмаз становится проклятьем... Их вообще лучше всего получать в подарок или по наследству. Даже не покупать, потому что купленный алмаз очень долго привыкает к своему владельцу.
Ювелир видит душу в любом камне. Душа алмаза - самая загадочная, почти непостижимая. Нет ничего чище алмаза. Нет ничего тверже алмаза. И нет ничего драгоценнее.
За эти полтора века алмазы возросли в цене - и продолжали расти. Но разница цены между алмазами - необработанными камнями - и уже ограненными бриллиантами, -- была огромна! Специалистов по алмазам ценили и уважали в гильдии ювелиров. Но и ответственность лежала на них большая, чем на собратьях по ремеслу.
Впрочем, Самуил в гильдии не состоял. Он был евреем. В их городе на еврейской улице жило девять ювелиров. Но только Самуил умел обращаться с алмазами. И только он умел определять их подлинность.
Еще совсем недавно подлинность алмазов определяли, положив камень на наковальню и врезав по нему молотом. Когда Самуил вспоминал об этом - у него сердце кровью обливалось. Сколько прекрасных камней было загублено таким варварским способом! Ведь алмаз, при всей своей твердости, -- такой же хрупкий, как и любой другой кристалл... Самуил умел определять алмазы без молота и без наковальни. Он делал это легко, потому что... Их ведь ни с каким другим камнем не спутаешь, правда?
Вот и пришлось ему ехать. Пришлось бросить Хаву и детей. Хотя очень у него сердце не лежало... Да и Хава не хотела его отпускать. Но она почему-то тревожилась не за себя, а за Самуила! Все твердила про разбойников на дорогах... Про отряды немцев-наемников, которые тоже иной раз промышляют разбоем... Про инквизиторов, которые могут их схватить и объявить колдунами только потому, что у них есть с собой деньги! Самуилу пришлось утешать ее - долго, нежно.
Он вообще относился к Хаве с огромной нежностью. Их поженили, когда ему было шестнадцать, а Хаве - четырнадцать. Они впервые увиделись в день свадьбы. Хаву везли к нему из такого дальнего далека... Она, бедняжка, боялась его. И все время плакала. Но его мать и сестры говорили: это хорошо, это правильно, когда невеста во время свадьбы плачет. А Самуилу было ее ужасно жалко. В день свадьбы молодым полагалось поститься. Ему-то мать и сестры все время подсовывали украдкой что-нибудь вкусненькое... А Хава была чужая в доме и просидела весь день голодной. И потом, когда их отвели к их супружеской постели и задвинули шторы, Самуил первым делом повытаскивал из карманов все эти лакомые кусочки, которые он не съел днем, потому что у него от волнения не было аппетита. И они с Хавой все съели, поделив по-братски - пополам. А потом они предались любви и это получилось, к удивлению Самуила, как-то само собой, легко и даже приятно - по крайней мере, для него.
И вот теперь, утешая Хаву, беременную их седьмым ребенком, он говорил, что дядя Исраэл нанял шотландцев для их охраны, а шотландцы, хоть и просят дорого за свои услуги, зато - самые надежные из всех наемников, они никогда не предадут того, кто им заплатил! И они - самые лучшие воины в Европе... Никаким немцам с ними не справиться! Что касается инквизиторов - то они обычно арестовывают только тех, кого подозревают в тайной ереси или сговоре с дьяволом. Конечно, любого еврея легко можно объявить сразу и еретиком, и сговорившимся с дьяволом... Но так инквизиторы поступают только тогда, когда сам король объявляет гонения на евреев. Как это было в Испании. А нынешний французский король - монарх просвещенный. Он считает, что евреи выгодны для Франции, потому что помогают развитию торговли. Так что инквизиторы их не тронут, а разбойники побоятся шотландцев. И ей, Хаве, совершенно не о чем тревожиться.
Но все-таки, когда он уезжал, у него было темно на душе... Почему? Он частенько уезжал из дома. Но никогда прежде его не терзала такая тоска. Словно.. Дурное предчувствие? Да, это можно было бы так назвать.
А теперь - еще и та девочка... Изнасилованная и убитая оборотнем.
По крайней мере, так считал Робин Мак-Арран. А Самуил продолжал считать, что ее сначала изнасиловали - возможно, те самые разбойники или немцы-наемники, которых так боялась Хава - а потом сожрали звери.
Самуил никак не мог отделаться от воспоминания о тонком белом теле, распростертом на влажной траве. О страшных ранах под пленкой застывшей крови... И о прекрасном, бескровном лице. Она была похожа на одну из юных мучениц, чьими образами так богаты священные книги христиан. Одну из девственниц, обнаженных посреди арены, отданных на поругание римским солдатам, истерзанных бичом и раскаленными клещами... И вознесенных в экстазе мученичества на небеса. Правда, тело этой девочки не сочилось молоком вместо крови и не благоухало розами. Но, в конце концов, она ведь претерпела страдания не за свою веру, как те древние мученицы, а всего лишь за свою красоту и беззащитность.
Дядя Исраэл умер бы от ужаса, если бы узнал, что его племянник читает священные книги христиан. Но Самуил стремился изучить все... Вообще все. Его любопытство и жажда знаний были безграничны. А священные книги религии, которая смогла вытеснить их древнюю религию - разве это не интересно, а, дядя Исраэл? Самуил не умел просто верить. Ему надо было еще и понимать. И, похоже, сам Господь не имел ничего против этой жажды знаний. Во всяком случае, Господь не карал Самуила, а все чаще благословлял их с Хавой детьми...
Хава. Дети. Скорее бы свидеться. Скорее бы угасла эта тревога, сжигающая его сердце.
Эта мертвая девочка... Она была - как дурное знамение на его пути домой. Самуил старался думать о чем-нибудь другом. Об алмазах, разложенных по мешочкам, которые они четверо - дядя Исраэл, Иегуда, Давид и Самуил - повесили себе на шеи, спрятали на груди, под слоями одежды. О работе, которая ему предстоит, о долгой, напряженной, кропотливой работе... Но мертвая девочка все время всплывала перед его внутренним взором.
Но если мертвая девочка у дороги была, бесспорно, дурным знамением, предупреждением свыше о грядущих страданиях и утратах, -- то Мари, которую Самуил увидел впервые в тот же день у ворот города, была для него светлым знамением, улыбкой ангела, обещанием возрождения к новой жизни. К новой жизни и новому счастью - несмотря ни на что. Правда, в тот миг, когда Самуил увидел Мари, он еще не знал, что ожидает его дома... Хава и дети были для него еще живы.
Но красота и нежность Мари поразили его в самое сердце. С ним так уже случалось раньше - при виде красивого цветка, или бабочки, или пейзажа, или редкого кристалла - душа вдруг наполнялась счастьем и слезы подступали к глазам... И хотелось любоваться, любоваться бесконечно! Чистое любование, без малейшего проблеска вожделения... Впрочем, впервые подобное чувство вызвал у него человек. Женщина. И это казалось Самуилу ново и странно - то, что женщиной можно так вот отстраненно любоваться, как цветком или пейзажем.
В город въезжали две повозки, груженые скарбом - мебелью, посудой, узлами. Первой управлял старик, а рядом с ним сидел худощавый молодой священник с короткими светлыми волосами и удивительно прозрачными голубыми глазами. Второй управлял мальчик-подросток, а рядом с ним на козлах восседала красивая молодая женщина в глубоком трауре, с мальчиком полутора лет на руках. Мальчик вертелся, с любопытством разглядывая столпотворение у городских ворот. Позади подростка и молодой женщины, из-под матерчатого навеса, прикрывавшего вещи от дождя и пыли, выглядывала старуха. А Мари сначала не было видно. И только потом, когда первая повозка уже проползла в ворота и вторая загрохотала колесами по доскам моста, позади ее навес приподнялся и выглянула головка в черном бархатном чепчике, из-под которого выбивались белокурые кудряшки. Эта девушка - очень юная и очень тонкая, с точеным, прозрачной белизны личиком, с громадными серыми глазами, сияющими, как расплавленное серебро, -- в общем-то, она даже не была по-настоящему красива... Ее можно было бы назвать миловидной или даже хорошенькой, но не красивой! И при этом она была прекрасна. На нее хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь, целую вечность. А еще... Еще хотелось совершать подвиги, чудеса храбрости или добродетели, лишь бы заслужить хоть один благосклонный взгляд ее удивительных глаз.
Поймав восторженный взгляд Самуила, девушка застенчиво улыбнулась, потупилась, порозовела... И спряталась за серой тканью навеса. Самуил только успел увидеть, что сзади на спину из-под чепца спадают распущенные волнистые волосы - значит, она была еще не замужем. А еще он заметил, что на девушке траурное одеяние, хотя и не такое строгое, как на женщине с ребенком на руках.
-- Что? Приглянулась тебе красотка? Среди ваших-то блондиночки редко встречаются, -- усмехнулся Робин Мак-Арран, заметив, как неотрывно смотрит Самуил на вторую повозку.
-- Она похожа на ландыш... На белый благоуханный ландыш в темной листве, -- прошептал Самуил.
-- Это точно! - добродушно подтвердил Робин Мак-Арран. - Но только мне по вкусу розы... Даже если они с шипами.
И, словно в подтверждении своих слов, он быстро указал на женщину с ребенком на руках, восседавшую рядом с кучером на второй телеге. Она была действительно очень красива, эта женщина. Встречаются такие розы: строгой, почти геометрической формы с нежно-розовыми лепестками и алой кромкой. Самуил видел их в Венеции, во времена своего ученичества. И эта женщина напоминала именно такую розу со своим прямым профилем, длинными карими глазами, четко прочерченными бровями, с поразительно нежным румянцем и ярким ртом. А взгляд у красавицы был колючий, как шипы.
Самуил успел подумать с удивлением: что же это за священник, которого сопровождают две такие красавицы?
А потом стало не до размышлений, потому что подошла их очередь проехать в городские ворота.
И в тот день, возвращаясь домой, он сразу почувствовал, что город как-то изменился... И улица, на которой они все жили, тоже изменилась. На всем лежала печать какого-то запустения... Самуилу вдруг вспомнилась легенда о человеке, попавшем в страну эльфов. Тому человеку казалось, что он провел лишь день в чудесной стране, а на самом деле прошло сто лет... Он не узнал города, в который вернулся. Все, кого он знал, давно умерли. Он не нашел своего дома... Самуил отсутствовал четыре месяца, но город и родная улица изменились настолько, что ему казалось: прошло четыре года, а то и все сорок лет, с тех пор, как он в последний раз здесь был! Правила приличия требовали, чтобы Самуил сначала проводил до дома своих старших родственников и Давида... Но тревога вдруг вспыхнула в его душе с такой силой, что Самуил тронул коня и, оторвавшись от телеги и сопровождающей ее кавалькады, в мгновение пересек расстояние, отделявшее его от дверей дома. Спрыгнув с коня, Самуил распахнул дверь... И ужаснулся.
Это был не его дом! В его доме никогда не было так пусто! И так грязно. И так тихо...Никто не бежал к нему навстречу с криками и смехом. Ничья улыбка не озарила полумрак большой пустой комнаты. Где же Хава? Где же дети?
Самуил взбежал по лестнице, прошел в комнату... Там тоже было пусто и грязно. Сейчас он заметил, что исчезло множество вещей, и даже часть мебели, и занавеси, и гобелены... Словно ураган пронесся. Или... Словно их постигло разорение и они продали все, что было в доме ценного. Но и тогда пол не был бы таким грязным и паутина... Паутина по углам! Хава ненавидела пауков!
-- Хава! Хава! - в отчаянии позвал Самуил.
Прислушался...
Тишина.
-- Шифра! Сара! Мендель! Гирш!
Тишина...
И потом - слабый шорох за спиной, слабый, словно призрачный, шепот:
-- Папа...
Самуил резко обернулся...
Позади него стояла Сара. Но как же ужасно она выглядела! Бледная, исхудалая, чумазая, в каком-то рванье... Она сделала несколько робких шагов и остановилась, не дойдя до него. Слезы струились по ее лицу, оставляя за собой грязные разводы.
-- Что случилось, Сара? Где мама? Где все? - тупо спросил Самуил.
-- Они умерли, папа... Все умерли! - пролепетала Сара и зарыдала в голос.
Самуил шагнул к ней, обнял, почти механически принялся гладить по голове... Кажется, даже шептал какие-то ласковые слова. Но в мозгу его отчаянно стучали слова: "Они умерли. Все умерли".
Позже, вечером, когда Сара, наплакавшись, уснула в его объятиях, к ним в дом зашла соседка. Она принесла Саре еду. Она приносила ей еду каждый день с тех пор, как все произошло...
Соседка рассказала Самуилу, что через две недели после его отъезда в городе началась эпидемия: сотни людей заболели почти одновременно, всех мучила лихорадка, сильная головная боль и нестерпимая жажда, тела их покрывала зудящая сыпь, от расчесывания превращавшаяся в коросту. Болезнь доходила до своего пика на третий-четвертый день. А еще через пять дней начиналось медленное выздоровление. Но многие, очень многие умерли. И в городе, и в их квартале... Все дети Самуила и Хавы, а так же сестра Самуила, Шифра, были больны. Выжили только Шифра и Сара.
Когда первый страх перед новой эпидемией спал и люди поняли, что болезнь убивает не так быстро и неумолимо, как черная Смерть, они начали понемногу возвращаться к нормальной жизни... И искать виновников своего несчастья. И нашли. Разумеется, нашли. Какой-то странствующий монах обвинил, что во всем виноваты иудеи. Что они ночами ходили по городу и мазали дверные ручки в домах христиан каким-то ядом, вызывавших болезнь. И, хотя в еврейском квартале заболело и умерло не меньше людей, чем в городе, христиане поверили странствующему монаху, пришли в еврейский квартал и устроили погром. Разграбили все, что могли, и многих убили. В том числе Шифру, которая бросилась защищать мастерскую брата. У Хавы с перепугу начались роды - на месяц раньше срока - и ребенок пошел неправильно... А с ней рядом не было никого, кто мог бы ей помочь. Она кричала и Сара кричала, но в тот день во всех домах кричали женщины, и на помощь Хаве никто не пришел. Она умерла. Ее нашли в луже крови, так и не разродившуюся... Ребенок умер в ней. Сара сидела рядом и гладила мать по волосам.
Содеянные злодеяния только распалили злобу погромщиков, и они, возможно, вообще всех перебили бы, но вмешались отцы-доминиканцы из монастыря, а самых буйных задержала городская стража. Впрочем, это не от милосердия, просто уже бывали случаи, когда начиналось с погрома в еврейском квартале, а заканчивалось бунтом в городе и штурмом Ратуши.
Самуил слушал молча, только кивал. Потом коротко поблагодарил добрую женщину за заботу о Саре. Спросил, где похоронена его семья. Оказывается, отдельных могил не было, всех сложили в особые рвы, наполненные золой. Поскольку болезнь была незнакомая, таковая мера была направлена на то, чтобы трупы не служили дополнительным источников заразы. А тех, кого убили при погроме, положили в те же рвы, потому что времени не было рыть могилы, требовалось восстанавливать разрушенное и как-то наладить жизнь.
Соседка долго не хотела уходить, топталась на пороге, а потом заявила, что Самуилу нужна жена, а Саре - мать. У нее было пятеро дочерей на выданье... Она предложила Самуилу выбрать любую. Самуил снова поблагодарил ее, и после этого она наконец ушла, оставив его в пустом доме, наедине с Сарой и горем... Впрочем, в тот момент Самуил еще не вполне осознал свою потерю. Он чувствовал себя оглушенным... А горе пришло позже.
Но как ни странно, жизнь наладилась довольно быстро. Самуил еще не успел привыкнуть к пустоте в доме, еще прислушивался, просыпаясь по ночам, не плачет ли Малка - она боялась темноты - а утром, пробуждаясь, еще тянулся рукой на ту половину кровати, где всегда спала Хава... И вместо мягкого тепла ее тела рука ловила пустоту. Но трудовая жизнь вернулась в привычный ритм, он восстановил мастерскую - это было не трудно, потому что ценные инструменты и материалы хранились в тайниках, которых погромщикам найти не удалось - и даже получил новые заказы, помимо основной своей работы: обработки алмазов. Эти алмазы он сейчас по-настоящему ненавидел. Ради них его разлучили с семьей. Он понимал, что в чем-то его ненависть не логична, и уж алмазы-то - мертвые камни - никак не могут быть виноваты в чем-либо... Но все равно самый их вид вызывал в его душе неприязнь.
Самуил нанял одну почтенную сорокалетнюю вдову для того, чтобы она готовила и убирала в доме. О том, чтобы взять новую жену, ему тошно было даже думать. Он никак не мог осознать и принять смерть Хавы...
Главной его заботой отныне была Сара. Она и раньше-то была робкой, а теперь - и вовсе говорила только шепотом и могла целый день просидеть на стульчике в углу комнаты. Самуил никак не мог ее расшевелить... Она словно закоченела. В глазах ее застыл ужас - он появлялся, как только она просыпалась утром и открывала глаза. И Самуил никак не мог придумать, как ей помочь. Он покупал для нее сласти, один раз даже сводил на ярмарку... Но это предприятие окончилось печально: Сара все время дрожала, все сильнее вцепляясь в руку отца, а потом все так же молча расплакалась. Ее ничего не радовало. Совсем ничего. И сластями она больше не интересовалась. У нее совершенно не было аппетита.
С каждым днем Самуил все больше погружался в уныние. Ему казалось, что все хорошее, что было в его жизни, осталось в прошлом, и отныне его ждет только работа и тоскливые вечера в пустом доме. Сара будет молчать и дрожать... И, может быть, он когда-нибудь женится. Но его новая жена не сможет быть такой простой и доброй, как Хава. Она будет... Будет такой же, как все другие женщины. Крикливой и скучной.
Странно: даже в первые, самые горькие дни когда Самуил осознавал свою утрату и привыкал к своему одиночеству, он часто вспоминал ту белокурую девушку в трауре... Девушку, похожую на ландыш. Но мечтать о ней он не смел: ведь она ехала в повозке христианского священника, а Самуил был иудеем!
Он тогда и предположить не мог, что очень скоро примет решение, изменившее всю его жизнь. Достаточно было просто принять крещение... Теперь его звали Мишелем, а Сару - Жанной. И Мари стала его женой.
Мари стала его женой!
2.
Кровавый след вел в комнату Батильды, откуда и доносились крики. У распахнутой двери стоял испуганный стражник, сжимая в руках свою алебарду. Он нелепо поклонился Самуилу.
Самуил вбежал в комнату.
Маргарита сидела на краю кровати и выла, выла, прижимая к себе Шарля. Ребенок спокойно и строго взирал перед собой, морщась в те мгновения, когда Маргарита стискивала его слишком сильно. Увидев Самуила, Маргарита завопила еще громче и повалилась на колени.
-- Моя вина... Что б мне умереть, старой! Я виновата... Ушла... Оставила их. Всю ночь просидела у Флеретты. С вечера муж ее прибежал - рожает Флеретта, да плохо ей совсем, разродиться не может... Я пошла, да задержалась: все никак родить она не могла. Потом приняла ее дитя, неживое, да и всю ночь с ней просидела. Зачем? Зачем осталась? Она ж все равно к утру померла. А девочки мои... Козочки мои! Голубки безвинные! Мари! Деточка!
-- Что с Мари? - деревянными, непослушными губами прошептал Самуил.
-- Украл! Унес! Зверь проклятый! Весь дом обыскала... Комната ее пустая. В шкафах, в сундуках, в кладовке искала. Нет нигде! В одной рубашке и чепчике унес. И еще покрывало исчезло. Он в покрывало ее, как в мешок, положил. А с Батильдой что сотворил? А с Жаннеттой?
-- Жаннетта... Сара? Что с Сарой?!!
-- На кухне она... Убежать пыталась... А Шарля он, видать, не нашел. А то бы тоже убил. Он же всех режет. Как волк бешеный. Батильда в шкафчик Шарля спрятала. И он там ти-и-ихо сидел... Как мышонок... Умница моя! - Маргарита снова принялась выть и раскачиваться, тиская кряхтящего Шарля.
Самуил повернулся и медленно, очень медленно, цепляясь за стену, вышел из комнаты, спустился по лестнице... И прошел в кухню.
Там, на полу, в луже крови, лежала Сара.
Она тоже была обнажена - как и Батильда - но хотя бы над ней, маленькой, проклятый зверь не надругался... Он ее просто убил. Он выжрал ей живот. Внутренности отсутствовали. Только разверстая, влажно блестящая полость.
Самуил долго стоял, глядя на тонкое, обескровленное тельце дочери. На ее беспомощно разбросанные ручки и ножки. К счастью для него, глаза Сары были закрыты. Если бы он увидел мертвый взгляд дочери - он бы не выдержал. Точно. Сошел бы с ума. А так - смог. Сдюжил. И даже не завыл, хотя очень хотелось.
Самуил снял плащ и заботливо укрыл им Сару, стараясь, чтобы ни ножка, ни ручка из-под плаща не были видны. Ибо нельзя живым зреть мертвых. Потом он сам завернет дочь в простыни, как в саван, согласно иудейскому обычаю. Ибо теперь земная суета религий не должна касаться ее. Отныне Сара принадлежит Богу, а Бог - един, а Имя Его - Адонаи, Яхве, Иегова... Отчего-то христиане называют Его Иисусом. А мусульмане - Аллахом. И дерутся из-за того, кто правильнее назовет Его. Как глупо. У Бога тысячи Имен. И, если Он открывает людям еще одно Имя из этой тысячи... Это должно быть поводом для радости, а не для войны. Сару наверняка будут отпевать в христианской церкви. Отец Антуан не допустит, чтобы их с Батильдой погребли не отпетыми, вне освященной земли. Ведь они - жертвы, невинные жертвы... Вряд ли отец Антуан будет против того, чтобы Самуил закрыл саваном лицо своей дочери! Наверняка и Батильде закроют лицо. Правда, похоронят их не на другой день, как положено, а через три дня. Но это все так маловажно... Главное - спрятать сейчас их лица. Чтобы не отвлекали от мыслей.
Где Мари? Почему он ее унес? Или увел... Нет, она бы просто так не пошла. Она бы кричала и сопротивлялась. На крики прибежала бы стража. И кто-нибудь из соседей наверняка выскочил бы из дома с оружием... И посреди улицы валялся бы в луже еще один труп. Труп того человека, который осмелился бы встать на пути зверя.
Нет, никто не вышел, раз трупа на улице нет. Значит, не кричала. Наверное, была без чувств от страха.
Но почему не было слышно криков Батильды и Сары?
Допустим, Пьер и Поль умерли, не успев вскрикнуть.
Но Батильда и Сара почти наверняка какое-то время жили.
Батильда... Пока он ее насиловал...
Сара... Когда пыталась убежать...
Кого из них он убил раньше?
Наверное, Сару.
Батильда успела спрятать ребенка.
И, пока он ее насиловал, Сара успела бы убежать...
Окна были закрыты на ночь.
Окна столовой выходят во дворик.
Окна кухни - в проулок.
Объяснение одно: даже если они кричали - кричали недолго. С такими ранами долго не живут.
И даже если кто-то услышал женские крики в доме - наверняка не спешил вмешиваться в личную жизнь соседей.
А Сара... Она вообще теряла голос от волнения. Возможно, она не кричала.
Но где Мари? Почему он унес ее? Прежде он убивал своих жертв на месте.
Пока они охотились за ним, он пришел поохотиться в их дом.
Значит, это точно не зверь. Или, вернее, не волк, а Зверь в человеческом обличье. Но такие укусы могут оставлять только волчьи челюсти! И гигантские зубы! А образ мышления, хитрость и мстительность - все указывает на человека.
Так неужели же...
Неужели были правы крестьяне?!
Неужели - оборотень?!
Неужели они существуют?!!
Ему самому ведь дела не было до этого оборотня!
Если бы не клятва отца Антуана... Как глупо, как нелепо все получилось! Если бы не вечное милосердие этой семьи... Если бы не двери, открытые для любого страждущего!
Хотя - если бы не двери, открытые для любого страждущего, их с Робином в этом доме так же не было бы!
Когда-то Робина, тяжело раненого в драке с немецкими наемниками, Мари приказала принести сюда. Они с Батильдой его выходили... И потом Батильда сала его женой. Ко всеобщей радости.
Потом то же самое случилось и с ним самим. Он слишком часто приходил на улицу Ткачей, чтобы посмотреть, как Мари идет на вечернюю службу... Его избили местные мальчишки. И спас отец Антуан. Тогда-то Самуил и согласился принять христианство. Вроде как, он ходил к церкви, чтобы слушать песнопения... Во всяком случае, такое объяснение его дурацкому поведению предложил отец Антуан. Дескать, Самуила манил свет истинной веры.
Смешно! На самом-то деле его манил свет истинной любви. Любви к Мари... Но он не стал спорить с отцом Антуаном. Взял и согласился. Привел в этот дом Сару. И вместе с ней принял крещение. И не проиграл... Ведь Мари стала его женой! А Сара...Ей было здесь так хорошо! Хотя бы в последние месяцы жизни она была счастлива.
А на того доминиканца оборотень напал прямо на улице. Ночью. Доминиканец не смог объяснить, что он делал на улице - ночью. Охотился на оборотня?
Зверь сорвал с него рясу, позорно обнажил дряхлое тело, и выпустил ему кишки... И так бросил. На его крики прибежала стража. И отнесла его в дом отца Антуана. В ближайший дом священника.
Умирающий доминиканец исповедовался отцу Антуану... А потом взял с него клятву - покарать убийцу.
Как на зло, отец Антуан отнесся к своей клятве со всей возможной серьезностью. Слова умирающего доминиканца потрясли его. Теперь для него не было дела важней и цели выше, чем убить таинственного Зверя. Он взялся за расследование очень ответственно и принялся ездить по всем деревням, где оборотень творил свои злодеяния. Начал с поселка Домвелле у замка Фонтай, где были совершены первые четыре убийства. Говорил с родителями девушек, с соседями, с подругами - вообще со всеми, кто мог хоть что-нибудь знать... Но, к сожалению, кроме разнообразных фантастических домыслов никто ничего рассказать ему не смог... И все равно он продолжал свою нелепую охоту. Нелепую - потому что не таким, как он, сражаться с чудовищами!
Робин Мак-Арран и Самуил взялись сопровождать его.
И оставили своих женщин без защиты.
3.
Самуил не знал, как долго он простоял так над телом дочери. Он очнулся, когда за спиной послышался звук шагов.
В кухню вошел отец Антуан. Обнял Самуила, прижался мокрой от слез щекой к его щеке.
-- Мы осиротели... Мы все осиротели, Мишель! Мы потеряли наших девочек... Батильду... Жаннетту... И Мари!
-- Нет! - Самуил резко оттолкнул от себя отца Антуана. - Мари жива! Я не поверю... Пока не увижу ее - мертвую!
Отец Антуан вздохнул, горестно покачал головой.
-- Смирись, друг... Он никогда не оставляет живых. Мари потеряна для нас.
-- Говорю тебе, я не верю! Подумай сам... Если бы он хотел ее убить - он убил бы ее прямо здесь! Как Батильду и Сару! Но он ее унес. Вспомни: разве он прежде похищал своих жертв? Было такое?!
-- Нет... Я не знаю, -- неуверенно пролепетал отец Антуан.
-- Не было такого! Он уже убивал в домах. Но никогда никого не похищал. Я уверен, я знаю - он пришел в наш дом не случайно. Именно в эту ночь. И не случайно исчезла именно Мари. Она так дорога нам всем... Она единственная, кто равно дорог всем нам!
-- Я любил Батильду и Сару, -- прошептал отец Антуан, даже не заметив, что назвал убитую девочку не христианским ее именем.
-- Но не так, как Мари! Даже я любил Мари больше, чем свою дочь... Больше!
-- Робин любил Батильду сильнее...
-- Да -- как жену. Но Мари была ему - как сестра! Батильда была его страстью. Мари принадлежит его душа. Он очень любит ее. А без Батильды... Все его чувства сконцентрируются на Мари. На ней одной. Нет, Мари - единственная, ради кого мы все, все трое готовы отдать жизнь. Он дразнит нас... Он убил наших любимых... А самую любимую - похитил. Унес в свое волчье логово.
-- Но зачем ему Мари? Чтобы... терзать ее дольше? В свое удовольствие?
-- Возможно, и это тоже... Но он оставит ее живой. По крайней мере, покуда не выманит нас. Он будет использовать ее, как приманку. До сих пор мы были охотниками - а он дичью. Теперь - наоборот.
-- И что же нам делать?
-- Похоронить своих мертвых. И ждать. Он как-то объявится. Он даст нам сигнал. Протрубит в рожок загонщика...
-- Я обращусь к епископу, -- дрожащим голосом пробормотал отец Антуан. - Пусть пришлет солдат!
-- Бесполезно. Солдат уже присылали. И они его не поймали. Нет, мы сами... Сами...
-- Если не смогли солдаты, что же сможем мы?! - в отчаянии выкрикнул отец Антуан.
-- Возможно, не сможем. Возможно, умрем. Но только нас он подпустит достаточно близко. Он уже знает нас. И его забавляет... эта игра. Ну, что ж! Поиграем, господин Зверь!
В дверях появился Робин. Лицо, руки, рубашка, куртка - все было измазано кровью. Но в глазах полыхала ярость и жажда боя.
Самуилу это понравилось.
Самуил улыбнулся.
И Робин ответил ему свирепой улыбкой, больше похожей на волчий оскал.
Глава VI.
1.
День, наступивший за той страшной ночью, был холодным пасмурным. Дул сильный ветер и с серого неба время от времени принималась сыпаться колючая ледяная крупка. Самуил шел по улице, кутаясь в плащ, и думал, что нет ничего удивительного: тепло ушло из мира, где больше нет Мари, и солнце не хочет светить на город, где люди допустили случиться такому... Но где был Бог? Где были недремлющие и всевидящие ангелы? Почему допустили они? Почему они вообще допускают все это... Все, что творится в этом мире ежедневно, ежечасно...
Из Ратуши в их дом прислали четырех судейских и врача.
Врача стошнило сразу после осмотра трупов. Слабоват оказался. Даже странно - все-таки ему не раз приходилось видеть мертвецов. Хотя, наверное, не настолько изуродованных.
Судейские потребовали отчета о том, имело ли место ограбление. Пришлось в их присутствии проверить все ценности в доме. Свои тайники Самуил вскрывать на стал. Он их проверил еще ночью - и знал, что убийца их не тронул. Материальные ценности его не интересовали.
А вот судейских явно интересовало, много ли золота принес еврей в дом отца Антуана! Они выглядели очень разочарованными, когда уходили. Смотрели на него с нескрываемой неприязнью. И даже несколько обиженно: словно он их горько разочаровал...
Самуил подумал, что если бы он проявил неосторожность и показал им хотя бы один из свих тайников, -- на следующий же день его бы арестовали по обвинению в ереси. Или даже в том, что он-то и есть - оборотень! И отец Антуан не смог бы его защитить. И они бы заставили Самуила признаться во всем... Они это умеют... А к тому времени, когда настоящий Зверь совершил бы очередное убийство, все было бы уже кончено. Самуил был бы мертв, а его деньги перекочевали бы в сундуки отцов города. Обычная история.
После визита судейских и врача, Маргарита обмыла тела четырех убитых, обернула их чистой тонкой материей, которую отцу Антуану принесли прихожане в дар: понимая, что в этой материи будет нужда. Но все равно, сколько не старалась Маргарита, на белой ткани скоро проступили кровянистые разводы. Самуил сознавал, что это скорее всего следы воды смешанной с кровью, которая плохо высыхала на мертвых телах. Но Маргарита заявила, что раны убитого кровоточат, пока не наказан убийца. И будут кровоточить даже в могиле - пока плоть не обратится в прах. Робин с ней согласился, заявив, что не раз такое видел, и Самуил тоже спорить не стал.
Уже к полудню гробовщик изготовил и привез четыре гроба. Теперь они стояли в столовой, прямо на полу, в ряд. Столов в доме все равно не хватило бы для четырех гробов. Все четыре гроба были закрыты а у троих из четырех убитых - у Поля, Батильды и Сары - были прикрыты саваном лица.
Маргарита отмыла кровь с пола и со стен, но все равно - остались бурые следы. Теперь их разве что соскребать.
Самуил сам сходил на кладбище и договорился с могильщиками. Хоронить собирались на третий день, как принято у христиан, но поскольку отец Антуан приехал в город недавно и на местном кладбище не было своего участка, а вырыть нужно было сразу четыре могилы, -- Самуил решил обговорить все заранее. Главный из восьмерых могильщиков - рослый мускулистый старик с неестественно длинными руками - потребовал от Самуила два разрешения от церкви: первое - на захоронение в святой земле умерших без причастия, второе - на захоронение новообращенной христианки Жанны... То, что речь шла о домашних священника, не производило на могильщика ни малейшего впечатления. Он не хотел проделывать двойную работу: сначала - закапывать, потом - выкапывать. Ему нужно было разрешение епископа... Или, на худой конец, отцов города - со специальной печатью Ратуши. Тогда, по его словам, повторную работу хотя бы не придется делать бесплатно! И он утверждал, что для отца Антуана получить одно или оба разрешения не составит никакого труда...
В общем, разговор состоялся тяжелый и Самуил возвращался с кладбища совершенно измученный. Его знобило и кружилась голова. А насупленное небо плевалось колючим снежком.
-- Эй, жид! - услышал Самуил знакомый глумливый голос.
Кривой Жанно... Он преследовал его с того самого дня когда Самуил впервые пришел на улицу Ткачей! Кривой Жанно и его отвратительная собака. Хотя - где-то благодаря Жанно Самуил попал в дом отца Антуана!
Самуил помнил тот день до мелочей.
Его окликнули, но он продолжал идти, втянув голову в плечи и ожидая, что вот сейчас в него полетит камень или комок грязи, или какие-нибудь гнилые овощи... Чем всегда бросали в него эти проклятые мальчишки.
-- Эй, жид! Я с тобой разговариваю!
Не оборачиваться... Главное - не оборачиваться... Сделай вид, что ничего не слышишь. Ничего не замечаешь.
Камень ударил в спину и ударил больно - точно в левую лопатку попал. Самуил непроизвольно дернул правой рукой - дотронуться до больного места - и тут следующий камень ударил ему в затылок. На миг перед глазами сгустилась тьма и ноги отказались служить, он упал на колени... Еще один камень ударил в плечо, другой попал по локтю, а потом на него обрушился град камней, комьев грязи и какой-то вонючей гнили... Самуил не смог даже на ноги встать - только закрыл голову руками и ждал, когда у его мучителей кончился запас снарядов... Он очень удивился, когда к нему вдруг подбежали, и завернули руки за спину, когда почувствовал первый удар по лицу, потом - в живот... На этот раз его избивали по-настоящему, а он даже боялся открыть глаза. Потому что глаза для ювелира - это все. Почти все. Глаза и пальцы... Пусть выбьют зубы, сломают нос, ребра - ничего, он вылечится, если не умрет конечно. Но если повредят глаза и пальцы - тогда уж точно лучше умереть!
-- Посмотри на меня, жид! Посмотри и на меня! - злобно шипел тот, кто избивал его.
Самуил чувствовал на своем лице брызги слюны, летящей изо рта юного палача, и ему вовсе незачем было открывать глаза, чтобы узнать его - достаточно было слышать голос. Это был Жанно. Кривой Жанно. Тот, который в прошлый раз натравил на него свою собаку.
Те же, кто его держали, предоставляя хиляку Жанно беспрепятственно избивать, -- смеялись, словно лучшей забавы в их жизни не бывало. Совсем мальчишки, судя по голосам... А уже такие жестокие!
-- Это получше, чем с Терезой! - весело сказал один.
-- Не-е-ет, с Терезой было веселее. Как она визжала! И извивалась, словно ее поджаривали. А этот молчит... И потом, этому вставить нельзя. А Терезе я три раза вставил!
-- А я - четыре!
-- Врешь ты все! Ты - только два раза!
В промежутках между ударами, пришедшимися по челюсти и в солнечное сплетение, Самуил вспомнил разговоры о том, что мальчишки из уличной шайки изнасиловали двоих девушек, -- которые, по общему мнению горожан, плохо соблюдали себя. Одна - Бланш, дочка свечника, -- забеременела от немца-наемника. Другая - Тереза с Кузнечной улицы - от своего собственного сосватанного жениха... Над Терезой так глумились, что у нее случился выкидыш. И жених от нее после этого отказался. Насильников никто особенно не осуждал...Считали естественным, что с этими девушками обошлись соответственно их поведению. Наверное, если теперь они убьют жида-ювелира, повадившегося ходить к храму на улице Ткачей, -- их так же никто не осудит.
-- Прекратите немедленно! - этот голос, погрохотавший прямо у него над головой, Самуил в первый миг принял за Глас Божий.
И только потом сообразил, что это не сам Господь, а лишь скромный его посланник, отец Антуан.
Руки, державшие Самуила, разжались, и он рухнул лицом вниз, прямо в уличную грязь.
-- Ах! Антуан, они убили его!
Второй голос мог бы принадлежать ангелу... Но если бы это действительно был ангел небесный, Самуил и то меньше обрадовался бы, потому что он узнал голос Мари!
Нежная рука коснулась его шеи, нащупывая пульс. Самуил лежал, не открывая глаз, не двигаясь и даже затаив дыхание: так приятно было ему ощущать прикосновение ее пальчиков к своей коже! Пожалуй, это втройне окупало перенесенные страдания...