Павел подъехал на верховой лошади к сидевшей прямо на снегу группе беженцев. "Нужно подниматься и двигаться вперёд. Нельзя останавливаться, или вы замёрзнете насмерть, если отстанете от колонны" - обратился Павел к уставшим, измученным людям. Но на его обращение они ничего не ответили. Только молодая женщина с маленьким ребёнком на руках, с трудом приподняв свесившуюся на грудь голову, в отчаянии махнула рукой, замотанной в какую-то грязную обледенелую тряпку, и обречённо прошептала: "Сил больше нет никаких, видимо придётся остаться здесь навсегда!".
Павел поднял женщину вместе с её ребёнком со снега на руки и усадил верхом на свою лошадь, которую пешком повёл под уздцы. Все остальные беженцы продолжали молчаливо и неподвижно сидеть на снегу и постепенно превращались в небольшие снежные бугорки, засыпаемые непрекращающимся снегопадом. Немного придя в себя, женщина срывающимся и осиплым от простуды голосом, рассказала Павлу свою трагическую историю, которая сильно его потрясла.
Она ехала со своим мужем, полковником, и маленьким сыном в общей колонне на санях, запряженных парой тощих, изголодавшихся и заморенных лошадей, спасаясь от красных. Вдруг коренная зашаталась и упала на снег. Муж попробовал поднять её на ноги, но она не могла встать. А мимо, объезжая их, ехали и ехали другие повозки. Никто не помогал, а только смотрели равнодушно, хлестали лошадей и проезжали мимо.
Муж попытался попросить проезжавших мимо людей, чтобы забрали хотя бы жену и ребенка. "Лошади плохи, сани полны, сами-то едва ли доедем" - такими были ответы. Тогда полковник запряг в сани пристяжную, но она их не потянула. Бился он, бился и, совсем обессилев, зарыдал от отчаяния. Остаться вместе с семьей было верной гибелью или от мороза, или от красных. Если идти всем пешком 15-20 верст до ближайшего жилья, то силы не хватит. Полковник сел на снег и обхватил голову руками. А затем он вдруг поднялся на ноги и, махнув на всё рукой, выпряг пристяжную, вскочил на неё верхом, да и уехал один, а жену с ребёнком оставил посреди дороги на жестокую погибель.
До этого Павлу рассказал ещё одну подобную историю его ротный, очевидцем которой он сам являлся. Впереди него ехал в санях генерал с женой и с двумя дочерьми. Их лошади вымотались, упали на снег, и встать уже не могли. Просьбы к другим подвезти его с семьёй до деревни остались без ответа. Тогда генерал отвел в сторонку свою семью. Сначала он жену застрелил, потом дочерей, а последним застрелился и сам.
Так и остались лежать навечно четыре родных трупа в стороне от дороги. И никто из людей, находившихся рядом с ними, так и не помог. Конечно, можно осуждать этих людей в равнодушии и в жестокости, сидя в тёплой квартире или лёжа на диване после сытного обеда. Но никто не знает, даже если он уверен, что знает, как бы каждый повёл себя в подобных обстоятельствах.
Нужно пройти самому по этой адской дороге, самому испытать все эти лишения и невзгоды, претерпеть холод и голод, быть постоянно на волоске от смерти. И это ни день, ни два и не неделю, а в общей сложности на продолжении нескольких месяцев отступления с боями по заснеженной непроходимой тайге. Лишь тогда можно судить о том, могли ли в людях ещё оставаться после всего этого человеческие чувства - жалость, любовь и сострадание.
Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что Павел видел своими глазами и другую картину. Он видел, как седой генерал слез со своих саней и на ходу, застывшими от холода руками, заботливо укрывал своим одеялом молодого солдата, больного тифом. И это не отец помогал своему сыну. Генерал ухаживал за больным вестовым. Павел видел, как медсестра, отказавшись от отдыха на ночлеге, уставшая и еле державшаяся на ногах, заботливо перевязывала раненых бойцов и поила их горячим чаем, чтобы отогреть. Последним куском хлеба она делилась с больными, зачастую сама, оставаясь голодной.