Рассказ первый. В партизанской столице. Когда я была маленькой, родители отправляли меня на каникулы к бабушке и дедушке в Старое село.
Я, как большой любитель истории, была в восторге от того, что провожу каникулы не в какой-нибудь захудалой деревушке, а в самом что ни на есть знаменитом селе. Образовалось Старое село еще при Петре I. Император останавливался здесь с войском во время русско-шведской войны, и с тех поря в лесу сохранились названия полян: "Казацкая", "Лагерная", "Майданы". Первым хозяином села был Василий Кочубей, тот самый, который "Богат и славен Кочубей. Его луга необозримы; Там табуны его коней пасутся вольны, не хранимы".
Этот самый Кочубей вначале поддерживал дружеские отношения с Мазепой-изменником и получил от него в знак дружбы хутор.
Когда Кочубей поссорился с Мазепой, то, посовещавшись с полковником Искрой, написал на него донос Петру I, в котором сообщил о намерении гетмана отделиться от России и примкнуть к Польше. По крайней мере, так считал Пушкин: "Зачем он шапкой дорожит? Затем, что в ней донос зашит, Донос на гетмана-злодея Царю Петру от Кочубея". Однако Пётр I доносу не поверил и приказал казнить доносчиков, а все их имения отобрать. Мазепа с удовольствием исполнил распоряжение царя и казнил Кочубея и Искру. Очень скоро император убедился в правдивости доноса и, порыдав, приказал перезахоронить останки верных воинов в Киево-Печерской лавре, а их семьям возвратить отобранные имения.
Так наследники Кочубея получили царскую грамоту на владение хутором, откуда и пошло Старое село. В нем до сих пор сохранились два Кочубеевских деревянных дома, стоящие посередине огромного парка. В одном из домов находится молельный дом, в другом был клуб, но сгорел.
А еще в Старом селе жили удивительные люди - это папины родители - дедушка Роман и бабушка Устя. Они, по моим представлениям, были совершенно древние - ведь они родились еще до революции и жили при царе. К тому же оба они были неграмотные. Представляете!
Дедушка успел окончить два класса церковно-приходской школы (замечу, что в книжках про старую жизнь все выдающиеся люди заканчивают такую школу), но потом почти все забыл. Читать он умел только два печатных издания - во-первых, местную газету (причем даже я - известная фанатка чтения, не в состоянии была составить ему компанию - сплошные вести с полей). Газета потом использовалась для растопки печки и скручивания папирос из махорки. Во-вторых, книгу Жукова "Воспоминания и размышления". Дедушка за время чтения истрепал несколько экземпляров. Дело в том, что во время войны дедушка служил в штабе Жукова сапожником и, по его скудным рассказам, починил маршалу не одну пару сапог.
С бабушкой Устей было еще сложнее. До революции она работала девочкой на побегушках у последнего Кочубея. Поэтому в школу она не ходила совсем, ни читать, ни писать не умеет. Я пыталась ликвидировать ее неграмотность (как Волька со стариком Хоттабычем), но дальше запоминания букв дело не двинулось. С простыми действиями арифметики мы тоже бились не одно лето, но безрезультатно. Зато бабушка великолепно считала деньги (пенсию там, покупки в магазине и т.д.). Это тоже загадка для ученых, я ее пока не разгадала. А еще они оба - и дедушка, и бабушка, умели расписываться, когда приносили пенсию. При этом бабушка каждый раз ворчала, что ладно она, всю жизнь занималась домом и детьми (из пяти детей, трое закончили школу с отличием, один стал кандидатом наук, а дочь - отличником образования), но почему дедушка, который всю жизнь проработал в лесничестве и построил половину домов в селе, получал гораздо меньше, чем наши соседи - пьяницы, но зато колхозники. И огород у нас был меньше - всего пятнадцать соток, а не тридцать, как у колхозников. Вот чудаки люди, думала я, ведь на нашем огороде и работать нужно меньше.
Длинными летними вечерами я любила побеседовать с бабушкой и ее пожилыми подружками о жизни. С огромным удовольствием я слушала их долгие рассказы о прошлой жизни, о концлагерях, в которых побывало большинство из них, о партизанах и Ковпаке, которого они прекрасно помнили. Иногда к беседам подключался и папа, вспоминая некоторые детали. Некоторые старушки помнили даже последнего Кочубея. От услышанного у меня прямо мурашки по коже пробегали. Вот так живешь себе в век технического прогресса, непринужденно беседуешь со своими современниками, а они жили до революции и видели живых помещиков. И при этом в домах у них стоят проигрыватели и телевизоры, а готовят многие на газовой плите.
Все услышанное я тщательно записывала в приобретенный специально для этих целей блокнот с разлинованными в клеточку страницами, да еще на пружинке - предмет моей особой гордости. А теперь поделюсь и с вами.
Когда началась война, дедушку Романа призвали в армию, он стал сапожником в штабе Жукова и прошел с ним всю войну. В Старом Селе осталась бабушка Устя с тремя детьми. Мой папа был самым старшим, ему в 1941 году было пять лет. У него было еще два брата - трехлетний Гриша и годовалый Петя. Осенью 1941 года Старое Село заняли фашисты. Папину семью они сразу выгнали на улицу, а сами поселились в их доме. Пришлось нашим переселиться в сарай. Первым делом немцы перебили всех кур, день и ночь топили русскую печь, в которой и жарили этих кур. Бабушка больше всего боялась, что постояльцы сожгут дом.
Коров немцы оставили. Каждое утро их завхоз обходил дворы и собирал яйца и молоко. Но жителям тоже оставалось. Оставалось даже Ковпаку, который с отрядом располагался в нашем лесу и тайно получал от гонцов молоко в обмен на сводки с фронтов.
Отряд Ковпака постоянно атаковал немцев. Село переходило из рук в руки. Каждое возвращение фашистов сопровождалось расстрелами жителей за сотрудничество с партизанами. Особенно популярным было закапывание живых людей в землю. Партизаны после освобождения села, в свою очередь, уничтожали тех, кто помогал фашистам. Это относилось к старосте и полицаям. Такая вот была "мясорубка".
Когда некого уже было назначать полицаями, в Старое Село перебросили отряд "бендеровцев" (под таким названием их запомнили местные жители, пережившие войну). Эти первым делом пошли по хатам отбирать коров. Пришли и к бабушке за коровой Зорькой, заарканили ее и потащили на убой, хотя бабушка и плакала, и просила оставить, иначе она не прокормит трех маленьких детей. Никто ее не слушал. Тогда бабушка вцепилась в веревку, которую привязали на шею Зорьке, и потащилась за ней. Так и двигались до самого центра села орущей процессией: впереди ревущая корова, по бокам кричащие полицаи с палками, сзади волочилась на веревке рыдающая бабушка. В конце концов бендеровцам этот концерт надоел, они огрели бабушку прикладом, отцепили Зорьку и увели. Всех коров порезали за одну ночь и устроили грандиозный пир. А жители, тем временем, тихонько собрались и ушли к Ковпаку в лагерь, потому что дома есть больше было нечего.
Через несколько дней Ковпак вышел из лесу и перебил всех бендеровцев. Жители сразу вернулись по домам. Во время перехода из леса в село, папу и его братьев догнал на подводе Ковпак, посадил к себе и подвез до самой хаты. В нашей семье очень бережно хранился этот исторический факт, и постепенно я мысленно дополнила короткую, на мой взгляд, историю всякими подробностями: о чем говорил папа с Ковпаком во время поездки, что рассказал о себе и своей семье, что ему рассказал партизанский командир и т.д. Постепенно я пришла к твердому убеждению, что Ковпак именно после общения с нашей выдающейся семьей принял судьбоносное решение основать партизанскую столицу именно в Старом Селе.
Когда вышла книга "От Путивля до Карпат", папа где-то достал ее с неимоверными трудностями, и я тут же принялась ее проглатывать, начав сразу с главы про Старое Село. К моему великому разочарованию этот ключевой эпизод пребывания отряда Ковпака в нашем селе в книгу не вошел, соответственно и в одноименный фильм. Я несколько приуныла, но ненадолго. Все-таки, про наше село он написал подробно, значит и про совместную поездку помнил, просто постеснялся написать без папиного согласия.
Весной 1942 года на смену бендеровцам в Старое Село вступил батальон мадьяр (название опять же записано со слов бабушки). Партизаны решили и этих незваных гостей выбить из села. Атака началась внезапно, ночью. Мадьяры спросонья выскакивали из казармы в одних подштанниках и разбегались, кто куда. Но далеко убежать не удалось. Когда на следующий день в освобожденное село вернулись жители, папа с Гришей побежали в парк и увидели, что он весь был усеян белыми подштанниками. Ковпак устроил в нашем селе свой штаб. Партизанские коров тоже перегнали из леса в село. В клубе расположился госпиталь. Партизанские врачи всех лечили. Папу тоже приводили, когда при обстреле осколок от снаряда повредил кисть. Осколок вытащили, но контрактура осталась на всю жизнь.
Бабушка Устя с детьми тоже вернулась в свою хату. Каким-то чудом ее не сожгли. К лету засадили свой огород картошкой, а на колхозном поле посеяли жито.
Но мадьяры не ушли совсем, а притаились в соседней деревне - Новом Селе, и стали обстреливать нашу из дальнобойных пушек. Люди во время обстрела прятались в подвалах и погребах. От опушки леса остались только разной высоты пни с осколками от снарядов. За нашим огородом тоже взорвался снаряд и оставил огромную воронку. Она сохранилась до сих пор, так и называется - "бомба". Жители сносят туда мусор. Так и говорят: "Отнести в бомбу". До сих пор бомба не заполнена до краев. Тогда-то папе и попал осколок в руку.
Летом 1942 года ковпаковцы перенесли свой лагерь в глубь леса, чтобы удобней было помогать другим селам. Все жители конечно тоже ушли в лес. И коров с собой снова взяли. Без молока бы никто не выжил. Больше-то есть особо было нечего. Остальное свое добро закапали на огороде. Коварные фашисты быстренько опять захватили Старое Село. Первым делом со штыками и лопатами прочесали все дома, отыскали все тайники, в том числе, и бабушкин. Потом дело дошло до людей. Всех оставшихся в селе жителей закопали живыми в парке. А чтобы никто не смог вылезти, сверху привалили бревнами.
Те, кто ушли в лес, разбили свой лагерь поблизости от партизанского отряда. Выкопали землянки и поселились по несколько семей в каждой. Землянку освещали лучинами, так как для ламп не было ни керосина, ни стекол. Огонь добывали кресалами, а также круглосуточно поддерживали костры. О спичках и не мечтали.
Питались, в основном, грибами, ягодами и молоком. Хлеб пекли из молотых желудей. Папа на всю жизнь запомнил его цвет - темно-коричневый, и вкус - горький. Но все же это был хлеб. В печь сажали его на дубовых листьях. Гирлянды из этих листьев висели в каждой землянке. Для оладьей сушили, а потом мелко терли липовые листья. Соли не было. Иногда доставали какую-то розовую горькую соль. Папа с младшим братом ловил птиц, разыскивал птичьи яйца, которые потом жарили на костре.
Чем могли, помогали жителям и партизаны. Давали, например, парашютный шелк, из которого добывали нитки и шили рубашки, делились трофейными продуктами. Вместе косили сено, убирали хлеб и просо, которое сеяли на вырубленных делянках, по ночам копали картошку на крайних огородах в селе.
За ягодами и грибами ходили всем лагерем: женщины с ведрами и корзинами, дети с кружками. Продвигались всегда просеками, мимо партизанских застав. Во время этих походов нередко кто-нибудь из ягодников попадал в плен. Однажды попался и папа с бабушкой. Их привели в село, заперли в сарае и пообещали расстрелять. Хорошо, что их напарники, которым удалось спрятаться, быстренько сообщили об этом партизанам. Небольшой отряд совершил налет на село и отбил папу и бабушку. В тот раз отделались, как говорится, легким испугом.
Несмотря на все трудности лесной жизни папа и его друзья находили время и для игр. Самой популярной в то время была игра в "войну" (а во что же еще!). "Воевали" между собой "елки" и "сосны" - так назывались отряды противников ("наши" и "немцы" не проходило - никто не хотел играть за немцев). Сейчас, наверное, никто и не умеет играть в такую игру.
Рассказ второй. В концлагере. Когда весной 1943 года Ковпак ушел в свой знаменитый рейд от Путивля до Карпат, жители Старого Села остались одни в опустевшем лесном лагере.
На радостях, что избавились от партизан, фашисты решили полностью зачистить непокорный лес. Каратели шли плотной цепью, с собаками, заглядывали во все кусты и воронки. Проводниками были полицаи из местных, которые знали лес, как свои пять пальцев (жители называли их "власовцами"). Выловили всех жителей. Спасся только папин двоюродный брат, он залез под огромный корень упавшего дерева и просидел там двое суток, а потом шел еще десять километров по лесу в соседнее село, где не было фашистов.
Всех пойманных мужчин старше шестнадцати лет сразу расстреляли и бросили в болото. А всех стариков, женщин и детей повезли "кукушкой" (ходил такой поезд из одного вагончика от завода по лесу) в райцентр, а затем пешком гнали 50 километров до концентрационного лагеря. Шли колонной, ее сопровождали автоматчики. На руках у бабушки сидел Петя, а с обеих сторон, держась руками за юбку, шли папа с Гришей. В небе пролетел наш самолет и сбросил на колонну листовки. Они тучей спускались на землю, на головы людей. Немцы строго следили за тем, чтобы ни один человек не взял их в руки. Даже если кто-то смахивал рукой прилипшую к лицу листовку, его выводили из колонны и расстреливали.
В перевалочном пункте всем смазали головы какой-то мыльной жидкостью с неприятным запахом, а затем отправили в баню. Ночевали под открытым небом. На следующий день всех пригнали в поселок Брасово, где на месте конезавода был построен огромный концлагерь. Охранниками и надзирателями в нем были не немцы, а местные полицаи. Эти были еще хуже фашистов. Территория была опутана колючей проволокой и разделена двумя рядами такой же проволоки на "мужскую" и "женско-детскую" половины. По углам стояли сторожевые вышки.
Поселили бабушку с детьми в огромном сарае, скорее всего в бывшей конюшне. Прямо на земляном полу каждая семья расстелила свою подстилку - у кого она была, и на ней сидели и спали. Крыша была дырявая. Поэтому после каждого дождя подстилку перестилали в другое, более сухое место. Так и ползали изо дня в день по всему сараю. Но чаще всего спали снаружи, спасаясь от полчищ клопов и блох. А туалет был такой. Выкопали ров и положили через него две жердины. Одна женщина упала туда. Хорошо, что она в кожухе была - не утонула.
Едой тоже не баловали. Давали по три неочищенных картошки и немного грязного бульона, в котором варилась картошка. Пить было нечего. Правда, воду привозили, но немцы ее нарочно разливали. Детям выдавали по стакану молока. Однако вместе с молоком привозили воз дубцов - тонких прутиков из лозы. Молоко раздадут, и все дубцы израсходуют. Били за все: за то, что вышел из строя, за то, что заговорил, за то, что стал не по росту, за то, что хотел получить молоко второй раз. Часто и вообще ни за что.
По вечерам папа и другие дети незаметно пролазили под колючей проволокой и шли в село просить милостыню. Фашисты, в конце концов засекли эти ночные походы. Они схватили одного из мальчиков в тот момент, когда он возвращался в лагерь и на виду у всех, на глазах матери избили его до смерти. Все плакали.
Одним из любимых развлечений часовых на вышках было бросать вниз кусочки вонючего сыра или другой еды. Когда дети бросались за ним, охранники хохотали и фотографировали...
Фашисты всех пленных мужчин считали партизанами, поэтому на "мужской" половине лагеря расстреливали целыми днями. Каждое утро к двери мужского барака подъезжала крытая грузовая автомашина. Между машиной и бараком выстраивались две шеренги охранников. Открывалась дверь барака и из него по одному выгоняли заключенных. Пока человек бежал сквозь строй, его безжалостно избивали. Затем бросали в машину. На это заставляли смотреть женщин и детей. Заполненная машина уезжала в лес. Из леса машина возвращались только с одеждой и обувью, которую сваливали в огромную кучу посреди лагеря.
В начале 1944 года, когда началось наступление Советской Армии, лагерь закрыли, больных и старых убили, а женщин и детей отправили в Латвию - в другой концлагерь. В отличие от Брасовского, это был приличный концлагерь с огромными одинаковыми бараками. Спали здесь уже на нарах. Вместо картошки давали гороховый суп, то есть, горячую воду, в которой плавало несколько целых горошин. Папа до сих пор помнит его вкус и запах. Чтобы как-то утолить голод, "паслись" на территории лагеря. Искали клевер, калачи и другую съедобную травку.
Рассказ третий.У хозяина. Из латвийского концлагеря папину семью отправили в Ригу. Бабушка Устя запомнила огромный, переполненный людьми, вокзал. Большинство людей составляли старушки и дети. Бабушку сначала удивил такой возрастной состав, ведь никому не объяснили, ни куда привезли, ни с какой целью. Поэтому она подумала, что, наверное, молодых снова убивают, как партизан. Однако все оказалось гораздо проще. Здесь находился рынок, где вместо овощей продавали людей хозяевам из Германии и соседних стран. Естественно, что хозяева разбирали, в первую очередь, наиболее работоспособный "товар". Оставались больные, старухи и дети. Их брать никто не хотел, а кормить их уже перестали, потому что эти люди нигде не числились. Умирали эти люди прямо на месте. Специальные команды убирали трупы и забирали их пожитки.
Целый день стоял папа с бабушкой и братьями на рынке без еды и питья, но их тоже никто не покупал, отпугивали маленькие дети. Вечером подошла надзирательница и сказала, что они остались последние, всех раскупили. Поэтому, если их не купят сегодня, то ночью расстреляют.
Все очень расстроились. Но тут подошла женщина и завела с бабушкой беседу на русском языке. Это оказалась Мария Павловна, по национальности русская, в Риге живет давно, имеет собственную квартиру. Она предложила на время забрать к себе маленького Петю, а когда бабушка после войны будет возвращаться домой (в этом она была уверена), то заберет мальчика назад. Все заплакали, но делать было нечего, и Петю отдали. Женщина ушла, но вскоре подвела к ним своего знакомого - латыша. Он сказал, что возьмет бабушку с двумя детьми к себе на хутор, если старший мальчик (папа) будет пасти всю скотину - а это двадцать коров и стадо овец. Бабушка опять заплакала, но снова согласилась. Мужчина посадил бабушку с детьми в свою повозку и повез на хутор. Так мой папа остался жив и попал к хозяину в работники.
Жизнь у хозяина оказалась несладкой. Семья хозяина состояла из двух человек: он и его жена. Хозяйская усадьба была расположена у шоссе, примерно, в 50 километрах от Риги. У хозяина было 50 гектар земли, огромный сад, лес и пруд. В саду росли, в основном, яблони. Очень много было кустов черной, красной и белой смородины. Папа попробовал ее первый раз в жизни, в Старом Селе смородину не разводили. Больше всего нравилась белая смородина, черную терпеть не могли.
Отдохнуть после концлагерей не удалось ни одного дня. На бабушку взвалили все огромное домашнее хозяйство. Она доила коров, кормила свиней и овец, убирала комнаты и двор, работала на поле. Как вспоминала бабушка, хозяин так приказывал: ходи целый день по двору, а в дом не заходи; пойдет дождь - штопай мешки.
Папа в восемь лет стал пастухом. В его стаде было двенадцать коров, телята, овцы. До уборки урожая папа пас скот на лугу, через дорогу от усадьбы. Коров приходилось выгонять рано утром. А рядом с пастбищем была плантация капусты - заветная цель коров и овец. Первое время папа брал с собой маленького Гришу, они по очереди спали и присматривали за коровами. Но однажды заснули оба, все стадо с восторгом уничтожало капусту, а подъехавший хозяин палкой отлупил мальчиков.
Папа пас стадо босиком, от холодной росы ноги коченели. Результат не заставил себя долго ждать. Начали болеть колени. Бабушка просила хозяина, чтобы он купил папе любую обувь, когда ездил в Ригу не рынок. Но каждый раз, вернувшись, тот отвечал: "Нет, Устя, во всей Риге обуви на твоего мальчика". А ведь размер папиной ноги он ни разу не измерил. Потом все-таки где-то раздобыл "колодки" - типа шлепанцев, но только на деревянной подошве. В них папа и ходил круглый год.
Там, в Латвии, бабушка впервые увидела сенокосилки и косилки хлеба. У них в колхозе таких не было и в помине.
Обедали все вместе, хозяева и работники. Кормили очень часто бобами. Папа с Гришей терпеть их не могли и поэтому, не дожидаясь ужина, ложились спать. По воскресеньям давали горбушку хлеба, намазанную смальцем. Молока не давали. Маленького Гришу кормили хуже всех и за то, что он на них не работал (ему было шесть лет), хозяин с хозяйкой называли его коммунистом.
Хозяина видели дома редко. Он целыми днями пропадал то в Риге, то в поле. Убирать хлеб помогали немцы из соседней части. Во время одной из таких уборок немцы потеряли карманные часы с цепочкой. Искали долго, но не смогли найти. Так и забыли. Позже, когда бабушка вязала скошенный хлеб в снопы, то их нашла и отдала папе. Теперь он мог точно знать, когда наступит время гнать коров домой - для него самыми любимыми латышскими словами были "мая, мая", что означало "домой, домой". Он тогда садился верхом на быка и с этим криком гнал стадо.
Как-то бабушка отпросилась у хозяина и поехала в Ригу, чтобы забрать Петю. Она буквально отняла его у Марии Павловны. Та плакала, упрекала, что она его почти из могилы вытащила, но подчинилась и отдала. Однако никакой одежды, кроме той, которая была на нем, не дала.
Петя выглядел прекрасно. Он поправился, приобрел румяные щечки, был одет, как говорят, с иголочки. Однако, недолго другу другу радовались. Хозяева смотрели на нового едока хмуро. Кормили его очень плохо. По любым пустякам ругали его, никуда не пускали играть. Через две недели приехала Мария Павловна на своей машине с подарками. Петя бросился к ней с радостью. Ничего не смогли сделать. Пришлось опять отдать его. На этом настаивали и хозяева. Опять было много рыданий.
Осенью бабушка перебегала дорогу и попала под машину. Поломала ногу. Ее отправили в больницу в Ригу. Целых шесть месяцев бабушка пролежала в больнице. Нога неправильно срасталась, ее опять ломали, и так несколько раз. Лекарств никаких не давали. Опухоль и мозоли от ремней сохранились у нее на ноге до наших дней. Мария Павловна вместе с Петей постоянно ее навещали, приносили еду. А папа с Гришей все это время жили одни с хозяевами.
Рассказ четвертый. Освобождение. В конце лета 1944 года по шоссе, которое шло вдоль хутора хозяина, потащились немецкие войска в сторону Германии. Все слышнее становилась артиллерийская канонада. Потом папа, который немного уже понимал по-латышски, услышал от хозяев, что Красная армия освободила Ригу. По этому поводу те очень горевали, а бабушка радовалась.
Наконец, наступил день, когда фронт оказался на хуторе. Снаряды рвались чуть ли не во дворе. Но хозяин все равно послал папу гнать стадо на поле, в самые снаряды, и приказал до вечера не возвращаться. А сам в это время заставил бабушку паковать ценные вещи и сам что-то складывал и записывал в тетрадь. Нагрузив полный воз добра, хозяева скрылись. Перед этим они приказали бабушке добросовестно следить за хозяйством, а когда они вернутся, все им передать по описи, которую он взял с собой.
К вечеру стрельба стала непрерывной, снаряды свистели со всех сторон. В доме оставаться было опасно. Спрятались в погребе. К ночи вокруг погреба расположились немецкие танки. От стрельбы ночь была, как день - все было видно, как на ладони. Пришлось перебираться еще дальше от шоссе, на следующий хутор. Там погреб был уже забит полностью. Кое-как устроились. Ночью стало тихо, но никто не спал, все ждали, что будет дальше.
Вдруг раздался сильный стук в дверь погреба, послышалась русская речь: "Немедленно открывайте, иначе подорвем гранатой дверь!". Дверь открыли. Спустились красноармейцы, проверили, нет ли среди людей фашистов, попросили перевязать раненого товарища и ушли. Все поняли, что наступило освобождение. Женщины обнимали друг друга, целовали своих детей, а потом все заснули, как убитые.
Когда вышли из подвала, было уже светло и, главное, тихо. Бабушка сильно беспокоилась о скотине. Поэтому все сразу же пошли на свою, точнее хозяйскую, усадьбу. По всему полю лежали убитые немцы и немного наших солдат. Кругом валялись гильзы и снаряды. Стояли подбитые танки с крестами на боках. Некоторые из них дымились.
Половина хозяйского дома была снесена снарядом. Все сараи, в том числе и свинарник сгорели. Коровы ночевали во дворе, в летнем загоне, поэтому не сгорели, зато разбежались. Бабушка повела папу и Гришу назад в соседний хутор. Как ни удивительно, туда же примчались семь оставшихся в живых хозяйских коров. Бабушка их подоила, молоко отдала солдатам.
Сразу же после освобождения заработал сельсовет, начали организовывать колхозы. Туда бабушка и сдала "своих" семь коров. Дали им комнату в бывшем хозяйском доме. Бабушка устроилась дояркой в колхозе. После освобождения на хозяйских полях осталась неубранная сахарная свекла. Бывшие беженцы, варили из нее на зиму сироп. Постепенно жизнь налаживалась.
В районном центре открылась русская школа. Пошли в школу и папа с Гришей. Для всех был один класс и одна учительница. Учительница часто болела, поэтому занимались очень редко. Однако, все равно, это как-то помогло пережить трудную зиму, потому что в школе каждый день кормили.
Весной 1945 года наши стали собираться домой. К этому времени получили сообщение, что дедушка Роман вернулся с фронта, привел в порядок дом, работает в лесничестве и с нетерпением ждет семью. Незадолго до отъезда написали письмо Марии Павловне, чтобы она потихоньку собирала Петю.
В конце апреля бабушка с двумя детьми приехала в Ригу. В доме ни Марии Павловны, ни Пети не оказалось. В ее квартире жили совершенно чужие люди. Они сообщили, что где-то месяц назад прежние жильцы - женщина с маленьким мальчиком и большими чемоданами, покинули Ригу и уехали куда-то в провинцию. Это известие для всех стало страшным ударом. Все снова заплакали. Но что было делать? Оставаться не было смысла. Пришлось отправиться домой без Пети.
Первого мая 1946 года бабушка с детьми приехали в Москву. Да, моя дорогая деревенская бабушка попутешествовала по всей Европе и была в Москве. Но никаких ярких воспоминаний о столице у нее не осталось, кроме огромного вокзала. Через два дня были уже в Старом Селе, пришли в свой дом. Дедушка был на работе. Ждали с нетерпением вечера. Наконец, на улице показались трое мужчин, идущие из леса. Папа и Гриша побежали навстречу и кинулись на шею среднему в шеренге мужчине. Это оказался не дедушка. Дедушка вообще шел сзади и тоже не узнал своих детей. Потом все познакомились заново, обнялись и пошли домой жить-поживать и добра наживать.