- Мамочка, ты у меня самая лучшая! - липкие губы отпечатались на щеке, и громкие ножки унесли моё неугомонное счастье на улицу. И уже через несколько мгновений за окнами звенел голос моей дорогой Кэт, поминутно перебиваемой узкоглазой Самантой и рыжеволосой Лиззи.
Кэт... Как сильно отличалась она от человека, в честь которого получила своё имя - моей бабушки.
Я перевела глаза на стену, где, заключённая в стилизованную под старину раму, собрана была история нашей семьи, всех её ответвлений, появившихся на генеалогическом дереве за первые две трети прошлого века. Коллаж этот стал предметом моей гордости. Фотографии для него я бесцеремонно извлекала из альбомов, пылящихся в подвалах родственников. А потом долго подбирала раму, в которой хватило бы окошек для многочисленных чёрно-белых снимков. И в центре всего этого многолюдья - она, моя бабушка, леди Кэт Рейнолдс, прекрасная своей утончённой красотой, вывезенной сотни лет назад с холодных берегов Англии...
Бабушку свою мы не любили. Ни я, ни брат Майк. С завистью слушали мы рассказы сверстников об очередных выходных или каникулах, проведённых у бабушек-дедушек. О том, как утром их будил запах свежих оладий и ароматного бекона. О походе на каток, если дело было зимой, или озеро, если летом. Об обязательном десерте после ужина - обильном, восхитительном, залитым тающим на языке кремом. И, конечно, о сказке перед сном.
Увы, увы. Ничего этого у нас с Майком не было. В принципе, и дней, проведённых с бабушкой, было всего-ничего: почему-то не любила она забирать нас к себе. Только в самом крайнем случае приезжал неновый уже Бьюик, и через мгновение в доме появлялась бабушка Кэт: всегда безукоризненно одетая, подкрашенная, с аккуратно уложенными волосами. Она торопила нас, напоминая, чтоб не забыли пижамы, тапочки и "тихие" игры. И, едва обменявшись парой слов с мамой, удалялась, уже с нами.
Дома у неё мы были предоставлены сами себе - для того и привозились "тихие" игры: чтоб не мешать бабушке, которая читала, играла на фортепиано, беседовала с кем-то по телефону.
Кормила она нас по времени, что вначале вызвало маленький бунт: как?! Мы уже проголодались! Как - нельзя?! Молодые наши организмы перемалывали бесконечные калории без всякого урона для фигуры - фотографии тех лет тому подтверждение. Но бабушка была непробиваема. "Дисциплина важна во всём", - сухо заявляла она и переворачивала страницу книги: тема, с её точки зрения, была исчерпана. Потому, кстати, и бунт был мелкомасштабным: для большого огня требуется поддувало, а если на тебя даже не смотрят - как тут побунтуешь?
Когда же подходил час, отведённый для приёма пищи, нас поджидало разочарование совсем иного порядка: еды было мало. Очень мало. Всегда! И добавки не полагалось. Мы с грустью смотрели на тарелочки и мисочки, по размеру подходящие, скорее, для кормления кукол - и то, не самых больших - и напоминали себе, что завтра поедем домой и там уж отъедимся! Кстати, "подкармливал" нас, как правило, папа: маму, в конце концов, вырастила бабушка Кэт и, судя по всему, передала ей по наследству не только холодную северную красоту.
Папина семья была совсем другой. Его прадед эмигрировал в Америку в начале двадцатого века, оставив за плечами горячие берега Сицилии и не менее горячие отношения с мафией. Тот факт, что обосновался он и обзавёлся семьёй не в Нью-Йорке, а среди Великих Озёр, в окрестностях столицы автомобилестроения, способствовал скорейшему обамериканиванию в хорошем смысле этого слова.
Папа был первым в семье, женившимся не на итальянке. Как я узнала позднее, шаг этот не был простым, и отцу пришлось отстаивать свой выбор. Но в конце концов любовь взяла верх, соединив в одной семье лёд и пламя.
Вопреки различию темпераментов - а, может, именно из-за этого - союз моих родителей удался на славу. Жили мы дружно и весело. Правда, плечо, в которое прибегали поплакать, было обычно папиным. Ну и что? Кто сказал, что подобная роль годится только для мам?
Так вот, по возвращении от бабушки Кэт, мы с Майком первым делом набрасывались на пиццу, заказанную специально для нас, закусывали восхитительными канноли, купленными в пекарне по соседству, и со смехом рассказывали родителям об очередном тоскливом вечере, проведённом с "Маргарет Тэтчер" - так называл бабушку папа. Мама немного обижалась, наблюдая за нашим весельем, но больше так, для виду. А когда подходило время десерта, присоединялась к нам. И уже через мгновение звонко хохотала, наблюдая за Майком, изображавшим в лицах его спор с бабушкой по поводу добавки желе. Глаза её при этом зажигались лукавыми огоньками, отражавшимися в моментально заблестевших глазах отца - и мы с Майком понимали, что сегодня вечером нас отправят спать пораньше. Почему? Я догадывалась, но с Майком тему эту тогда мы ещё не обсуждали.
А потом случился тот вечер, который... Впрочем, тут в двух словах не расскажешь.
Подходили к концу летние каникулы. Майк "отдыхал" в музыкальном летнем лагере. Дело в том, что саксофон вдруг стал для него целью и смыслом жизни. Вот он и поехал туда "дудеть", в то время как нормальные люди, вроде меня, с удовольствием валяли дурака. Хотя нет: валяли, но не совсем. Мне требовалось морально подготовиться к началу средней школы - ведь именно это означал переход в шестой класс. Детство осталось позади, и впереди маячило отрочество, так называемый подростковый возраст, со всем из этого вытекающим, включая новую школу. С другой стороны, многие мои подружки по улице были на год-два старше и уже учились там, заверяя, что незачем волноваться: в средней школе тоже люди. А если что - только шепни, в обиду не дадим. И это успокаивало.
В общем, я прохлаждалась по полной программе - если, конечно, слова эти уместны в условиях мичиганского июля, когда кажется, что планета оплавилась, как те часы в картинах Дали, и целый штат силой тяготения снесло на экватор с соответствующей температурной поправкой; в то время как вся вода в Великих Озёрах решила испариться, превратившись в тесную влажную шубу, окутывающую несчастных мичиганцев при первом шаге наружу. Так что, да, я действительно прохлаждалась, но, главным образом, в условиях нашего уютного, надёжно кондиционированного и потому приятно прохладного дома.
День был субботний. С утра мы съездили на озеро - то, которое не Великое и потому не испарилось. Шучу. В общем, отдохнули, проведя большую часть времени в воде - даже та была противно тёплой! - и вернулись домой.
Я приняла душ и расчёсывала волосы перед зеркалом, папа развешивал мокрые полотенца на террасе, когда до меня донёсся негромкий голос мамы:
- Джо... Элли...
Голос был тихим, но что-то в нём заставило меня откинуть расчёску и броситься на кухню, где мама готовила ужин.
Следует заметить, что последние несколько дней ей нездоровилось, и она объясняла это "женскими" причинами. На озере даже не плавала. Лежала в тени старого клёна, заходя в воду лишь освежиться. Едва куснула что-то во время ланча. Пила только постоянно воду - и то, больше из соображений безопасности, чтоб избежать обезвоживания.
Но сейчас что-то действительно случилось.
Мама сидела на полу. Точнее нет: она свернулась в клубок на коврике у плиты, подтянув колени к груди.
- Мама! - я бросилась к ней, пытаясь помочь подняться на ноги, но она протестующе замотала головой.
- Нет... Зови папу. По-моему, Скорую нужно вызывать...
Лицо мамы было белым как полотно. Словно вся кровь ушла куда-то, и мама превратилась в Снежную королеву. Но на королеву она сейчас совсем не походила. Ведь когда очень больно, не до величия. А что больно, в том не было сомнений.
- Мери! - рядом со мной очутился отец. Но тут же унёсся прочь, к телефону.
Вскоре где-то завыли сирены Скорой, в течение секунд став оглушающими. Взвизгнув напоследок, они утихли у нашего дома, и уже через мгновение работники службы спасения были внутри. После беглого осмотра мамы один из них поднял на отца озабоченные глаза и сказал:
- Аппендицит. Возможно, даже с перитонитом. Нужно срочно в больницу.
А потом всё было очень быстро. Маму увезли. Папа собрался ехать следом. Но тут заартачилась я: с собой он брать меня не хотел, поскольку дело шло к ночи. А оставаться дома одна я почему-то боялась. Впрочем, что значит почему-то: маме плохо! Может, её жизнь в опасности! А я тут одна?!
Понимая, что спорить со мной бесполезно, отец позвонил... бабушке Кэт - так уж вышло, что вся остальная родня разъехалась кто куда.
А ещё через пять минут я сидела в машине, и мы ехали к бабушке.
Высадив меня, отец тут же умчался в больницу, а я пошла в дом, который в этот момент ненавидела всем сердцем - ведь я там буду совсем одна, без Майка!
Дверь открылась, и на пороге показалась бабушка Кэт. Она то ли собиралась идти куда-то, то ли только что пришла, но выглядела на все сто - королева Англии, ни больше ни меньше. Впрочем, мне было не до её красоты. Скажу больше: отутюженность и полированность её облика раздражали меня и раньше. Но сегодня! Да как она смеет!
Не сказав ни слова, я, нарочито надув губы, промаршировала мимо неё и уселась на диван в гостиной, уставившись в невключенный телевизор.
Хлопнула дверь, и в комнате появилась бабушка. Краем глаза я видела, что она направилась было ко мне, затем остановилась и зашагала прочь. Вроде на кухню. Да, на кухню: я услышала позвякивание посуды, и вскоре бабушка появилась опять, неся что-то в руках. Я упорно не глядела в её сторону.
- Вот тебе печенье с молоком. Поешь, пока я займусь ужином.
Стыдно признаться, но к этому моменту я была так голодна, что готова была съесть слона. Так что после второго и, кстати, последнего печенья у меня даже поднялось настроение. Я по-прежнему сердилась на бабушку, но вдруг поняла, что сама тоже хороша: вошла, даже не поздоровавшись.
- Кэт, - следует заметить, что бабушку мы с Майком называли по имени. Званием "бабушки" награждалась папина мама. А бабушка Кэт была просто - Кэт. - Спасибо.
Я поставила посуду в раковину и повернулась к бабушке, резавшей что-то на столе.
Зазвонил телефон. Бабушка вздрогнула и выронила нож. Подойдя к телефону, она нерешительно сняла трубку и поднесла её к уху.
- Да... Да, Джо... Даст бог, всё будет хорошо. Позвони мне. С-спасибо... Да, Элли здесь... Конечно, скажу. Мы скоро ужинать будем, ты за нас не беспокойся. Я буду ждать звонка... Хоть среди ночи. Звони.
И положила трубку. Я стояла, уставившись на неё в ожидании объяснений.
- У мамы острый аппендицит, - заговорила, наконец, бабушка. - Она уже в операционной. Хирург считает, что всё будет хорошо. Папа позвонит, как только узнает что-нибудь новое.
Я тяжело выдохнула. Всё будет хорошо. Главное, повторять самой себе: всё будет хорошо. Я уже заметила: если чего-то очень хочется, главное, думать об этом постоянно - и оно сбудется.
- Ты мне поможешь с ужином? - ворвался в мои мысли голос бабушки. Звучал он неожиданно тепло, и я подняла глаза, желая удостовериться в том, что не ошиблась. Да-да! Тепло и Кэт - несовместимы такие вещи, вот уж нет! Бабушка отвернулась, словно захваченная врасплох, но я успела заметить, что глаза её подозрительно блестели, а между бровей пролегли вертикальные складки, неожиданные на безупречно гладком лице. "Да ведь она тоже за маму переживает!" - вдруг дошло до меня. Только почему-то не хочет этого показывать... Ну и подумаешь что скрывает! Такой пустяк можно и простить!
Я решительно подошла к ней и обняла за худую талию:
- Конечно... бабушка.
Сверху что-то зашмыгало, раздались ещё какие-то странные звуки. Бабушкины руки обняли меня неожиданно нежно. Но тут же отстранили.
- Вот и замечательно! - прокашлявшись, подытожила она почти ровным голосом, словно только что не произошло нечто подобное землетрясению: у Кэт, похоже, есть сердце! И она умеет плакать - совсем, как настоящая бабушка! Вы только не подумайте, что мы с Майком бабушку Лауру до слёз доводили. Просто у той глаза сами по себе вечно были на мокром месте: то фильм душещипательный по телевизору посмотрит; то расстроится из одного из своих многочисленных отпрысков; а то и от радости расплачется - тоже слёзы, но совсем другие!
В общем, мы занялись приготовлением ужина. Причём я больше мешала бабушке, чем помогала. Но она терпеливо учила меня всяческим кухонным премудростям: как правильно держать нож; как чистить картошку так, чтоб меньше пошло в отходы; как накрывать плиту, чтобы меньше потом убирать. Я, кстати, до сих пор именно так всё и делаю, что экономит огромное количество времени. Да, умение экономить... Чему-чему, а этому у неё можно было поучиться. Всё это я поняла намного позже, но именно тогда, на кухне, в ледяной стене, отделявшей меня от бабушки Кэт, протаяла брешь. И я не замедлила сунуть туда свой любопытный нос.., что не слишком поощрялось! Бабушка, посмеиваясь, отмахивалась от неожиданной атаки итальянского темперамента, обычно сдерживаемого в её ледовом замке, но сейчас выпущенного на волю.
- Баб, смотри какая картошка: на человечка похожа! Давай её не чистить - прям так и сварим!.. Бабушка, давай приготовим что-нибудь на десерт!.. Ну ба-а-а! Очень хочется!.. Не хочу печенье - оно сухое!
Я прыгала на неё с объятиями, целовала в нарумяненную щёку, дёргала завязки фартука, отчего тот скользил вниз, и бабушка поспешно его подхватывала, пряча от кухонного бедствия дымчато-розовую юбку из плотного шёлка.
А потом мы сидели и ужинали. Когда я заканчивала яблочный пирог, который мне всё же удалось у неё выклянчить, опять зазвонил телефон. Кэт рванулась к нему:
- Да!.. Слава богу, как я рада, - голос её дрогнул, но она тут же подобралась, прокашлялась и продолжила: - Передавай ей привет. Скажи, что у нас всё в порядке. А также, что Элли - чудная девочка. Правда, она вот уже третий кусок пирога доедает, - при этих словах бабушка многозначительно посмотрела на меня, - что говорит мне о полностью потерянном чувстве нормы, а это для девочки небезопасно. Так что Мери стоит обратить внимание... Хорошо, хорошо... Ни в коем случае! Она проведёт ночь здесь. И позавтракаем мы тоже вместе.
Я ждала, не особенно пытаясь скрыть недовольство по поводу того, что мне даже не предложили трубку.
- Смотрите на неё! - бабушка, похоже, заметила моё состояние. - Глазищи так и горят! Ах ты, южная кровь!.. Всё в порядке, Элли. Операция прошла без осложнений, и сейчас мама отдыхает. А утром позвонит нам. Всё? Успокоилась?
Бабушка приблизилась ко мне и провела худой рукой по волосам, ещё влажноватым после душа.
- Хочешь, телевизор вместе посмотрим?
Но мне не хотелось смотреть телевизор. Тем более, что у бабушки не было моих любимых каналов.
- Не хочу телевизор, - буркнула я, притворяясь обиженной - так проще торговаться, добиваясь своего:
- Бабушка, а ты сказки знаешь?
Кэт выглядела удивлённой.
- Сказки? Сказки... Да когда-то, вроде, знала. Тебе, что ли, сказка нужна? А не выросла ты ещё из сказок? - поддразнила она меня.
- Не выросла, не выросла! Расскажи, баб, расскажи, ну, пожалуйста, миленькая! - заканючила я. Впрочем, в тот вечер и простого "пожалуйста", наверно, оказалось бы достаточно.
- Хорошо, - пряча улыбку, согласилась та. - Давай ты приготовишься ко сну, почистишь зубы, ляжешь в постель - и получишь свою сказку. Договорились?
- Договорились! - остатки пирога отправились за щеку, вызвав неодобрительное покачивание головой: такой огромный кусок! Ладно, в следующий раз будет маленький.
А потом мы вместе убирали на кухне. Затем я чистила зубы, а бабушка сушила мне волосы своим допотопным феном.
Наконец, я улеглась. Рядом присела Кэт.
- Значит, сказку. Хочешь о Золушке?
Кто ж не хочет о Золушке? Хоть сто раз о ней можно слушать!
- Давай!
И бабушка начала. Следует признать, что рассказчицей она была неважной, что в тот момент не имело никакого значения. Мне было очень хорошо и уютно рядом с бабушкой, бок которой согревал, а голос журчал как ручеёк, убаюкивал...
- Всё! Теперь - спать.
Щёлкнул выключатель, прикрылась дверь, оставив узкую щель, в которую проникал мягкий свет торшера - бабушка знала, что я боюсь засыпать в темноте. А ночника у неё не было.
..Я, похоже, сразу же заснула, потому что когда что-то меня разбудило, было по-прежнему темно, и та же полоска света струилась сквозь неплотно прикрытую дверь - значит, бабушка ещё не легла. Что же меня разбудило? Я прислушалась.
Беседовали двое. Точнее, беседой это трудно было назвать: звучал только один голос, определённо обращавшийся к кому-то. Но этот "кто-то" не отвечал. "Странно", - подумала я и решительно выбралась из постели.
Голос принадлежал бабушке и доносился из её спальни. Туда мы обычно не заглядывали. Конечно, предварительно выяснив, что интересного там ничего не было: скучная спальная мебель, старомодные лампы на прикроватных тумбочках. Единственным украшением была маленькая статуэтка рядом с бабушкиной лампой. Значительно позднее мы узнали, что та являлась бездарной копией гениальной Пьеты Микеланджело.
Стоит упомянуть, что вся наша семья, и с папиной, и с маминой стороны, относилась к католической ветви христианской церкви. Сказать, что мы были очень уж религиозными, нельзя. В церковь ходили, главным образом, по праздникам. Молитву перед ужином читали только на Пасху и Рождество - где-то так. Бабушка, кстати, тоже особой религиозностью не отличалась. Тем более удивительным показалось мне то, что я увидела: бабушка молилась! Она стояла на коленях, со сжатыми перед грудью руками, обращаясь к маленькой статуэтке, изображающей Христа, оплакиваемого девой Марией.
- Так что, прости меня, господи, - голос её дрожал, словно от сдерживаемых рыданий. - Как видишь, не так что-то повернулось в моей жизни. Любила в полсердца, целовала нечасто, баловать забывала... И я, может, тебя прощу! - голос её окреп: не в первый, видимо, раз - потому я и проснулась: - Прощу за то, что не помог, не поддержал, сил не дал... Зачем? Зачем?! Восемь деток ты дал мне... Восемь! Я ещё и жизни-то не видела, когда первым забеременела. А с мужем моим любили мы друг друга! Любили... На то времени только и оставалось, чтоб... плодить их, прости меня, господи. Потому что дети наши - чада твои - всё его себе забрали, нам ничего не оставили! Задумалась я после второго - может, хватит? Ведь не потяну больше! А то, что будет больше, ясно стало после первых двух, что один за других на свет появились! И пошла я к настоятелю на исповедь. За помощью, можно сказать, пошла. А он греховными мысли мои назвал... Пришла я домой, расплакалась. Муж приголубил, успокоил. А через месяц я снова была беременна! Риччи мой... Уже он не был желанным... Только ты, господи, ещё пятерыми меня "наградил"! Уж и не знаю, за какие грехи! Неужели за мысли, которыми поделилась со святым отцом?! А время тогда было непростое, небогатое было время. Всё, что муж зарабатывал, проедала наша орава. Побаловать деток сластями или игрушками грошовыми - не могла я себе такого позволить! Да что сласти: добавки их лишала, потому что иначе до следующей зарплаты не дотянули бы! А им-то хотелось - росли ведь они! Вот так и боролась. И в борьбе той... забыла о том, что больше всего любовь моя была им нужна. Любовь, господи! Так что наказывал ты меня, а страдал-то кто? Детки мои, вот кто!
Бабушка опустила лицо в руки и заплакала. А я прижалась к стене, стараясь не дышать, только бы она меня не заметила. Тем временем бабушка продолжила свою молитву-отповедь:
- Вот так и прошли годы... Когда последний вылетел за порог отеческого дома, захлопнула я дверь и вздохнула с облегчением: всё, отстрелялась. И попыталась зажить своей жизнью. А какой такой жизнью? Ведь всё, что было в ней - дети! Они ушли, и осталась пустота. Не тоска по ним, а - пустота... Которую муж не смог заполнить. Да и умер он вскоре. Неожиданно, не болевши даже. Говорили, от сердечного приступа. Его ведь тоже я не долюбила. Всё думала, вот, детей вырастим, тогда и заживём себе на радость. Только не дал ты нам времени, господи; и тут обделил... Вот и осталась я одна. Дети - чужие они мне. Вытирая носы да меняя подгузники, не успела я с ними сблизиться. А как сблизишься, когда руки полны? Книжку почитать, сказку рассказать... Старшие младшим книжки читали да сказки рассказывали, пока я кашу по тарелкам раскладывала да молоко в чашки наливала. А потом убирала. Да стол вытирала. Да полы подметала - ведь где дети да еда, там без метёлки не обойтись! Да... Восьмерыми детками ты наделил меня, господи, не спросив, потяну ли. А о том не позаботился, чтоб на няню денег хватило! Может, приди мне кто на помощь, так и силы остались бы на то, чтоб... любить! А так самой пришлось быть всем на свете: и няней, и кухаркой, и уборщицей - только... не мамой.
Голос её дрогнул. Она замолчала. Но ненадолго:
- Потом внуки появились. Подросли. По одному-двое у всех восьмерых. Четырнадцать чудных малышей. Только внуки те... По имени меня называют, а не бабушкой. Видно, чувствуют, что ледком моё сердце покрыто. А оно таки и покрыто! С тех самых пор, когда в родильно-бытовую машину жизнь меня превратила! Того, правда, не знают, что не закройся я тогда от них стеной холодной, руки на себя наложила бы... Ведь не та жизнь получилась, о которой мечтала, совсем не та, господи. Но сегодня... Чудо произошло сегодня. И не по твоей воле. Знаю: не по твоей! Обняла меня Элли. Просто обняла - и потеплело вдруг в груди. Словно солнечный луч пробрался сквозь ледяные завалы и растопил там что-то, спящее годами. И поняла я, что живо оно, сердце моё, не совсем ещё замерзло! Может, и сможет раскрыться навстречу пусть не детям, так хотя бы внукам? Может, узнаю я всё-таки, что же это такое, счастье материнства? Так что, прости ты меня, господи. Коль и грешила, то не по своей воле. А вот я... Прощу ли я тебя? Не знаю. Может, и получишь ты от меня прощение. А может, и нет...
Бабушка махнула рукой безнадёжно, поднялась с пола и начала снимать покрывало с кровати.
Я тем временем бесшумно скользнула назад, в свою спальню, лихорадочно обдумывая то, чему только что стала свидетелем. Бедная бабушка! Как же ей, наверно, одиноко и тоскливо. Особенно по вечерам. А что, если...
Я помнила, что когда-то давно в доме бабушки осталась наша книжка сказок, которую мы так никогда и не забрали. Где же она?
Книга лежала в нижнем ящике моей прикроватной тумбочки. Я прислушалась: в бабушкиной спальне было тихо. Наверно, уже легла. Самое время!
- Элли? Ты что тут делаешь? Почему не спишь? - голос бабушки звучал удивлённо и совсем не сердито.
- Бабушка, я спала уже. И мне снилось, что ты - маленькая девочка, которая не может заснуть без сказки. А мама куда-то ушла. И вот ты плачешь, плачешь, а мама всё не идёт - и я проснулась. Бабушка, ты не плачь, а лучше послушай...
Я присела на её кровать и начала:
- "Давным-давно жила-была одна счастливая семья: отец, мать и их единственная дочка, которую родители очень любили. Много лет жили они беззаботно и радостно..."
Так начиналась сказка о Золушке. Бабушка слушала не перебивая. А когда я прочла последние строки и закрыла книжку, она села в постели и обняла меня. Я тоже обхватила её руками и поцеловала в щеку - та была мокрой и солёной.
- Спасибо, радость моя, - бабушка шептала - чтобы скрыть от меня набухший от слёз голос? Впрочем, слёзы эти не были горькими. Даже я, совсем ещё ребёнок, понимала разницу между слезами, пролившимися во время её молитвы, и этими. Счастливыми были эти слёзы. А, значит, то, что я задумала, удалось.
В тот вечер я заснула рядом с бабушкой, на другой половине её широкой кровати.
Думаю, не стоит объяснять, что с тех пор мы стали настоящими друзьями, и старый Бьюик останавливался у нашего дома намного чаще.
Бабушки не стало, когда я уехала учиться в колледж. Потеря эта оказалась очень болезненной: ведь к тому времени жизнь моя была немыслима без неё. Как много всего я от неё узнала. Как часто именно ей звонила, делясь своими, девичьими уже, проблемами. И мне всегда хотелось вернуться к той давней, нечаянно услышанной молитве. Но не успела... Впрочем, со временем я и сама во всём разобралась. Случилось это, правда, намного позже: когда я сама уже стала мамой.
Любовь, возникшая в моём сердце с появлением маленькой Кэт, была неизмерима, нерациональна своей интенсивностью и потому ещё более могущественна.
Я ведь любила в своей жизни: и родителей, и брата, и бабушку. Да и мужа своего я любила, и по-прежнему люблю. Только то, что я испытала, когда на грудь мне положили влажный попискивающий сверток, было несравнимо ни с чем. Что-то удивительное произошло в тот момент, какая-то фантастическая метаморфоза: словно я - это уже и не я, а суперэссенция немыслимой силы чувства, название которому ещё не придумано. Могла ли я назвать то, что захлестнуло меня в тот незабываемый миг, любовью? Наверно, могла бы - но только за неимением более подходящего слова. Да и возможно ли оно в принципе? Можно ли простым звуком, даже многосложным, передать то, что кипело в моём сердце, и волны чего окрашивали весь мир в новые цвета - радости, надежды; какой-то вселенской умиротворённости? Не знаю... В самом деле, как можно описать солнечный свет? Или утреннюю росу? Или первый снег?
Держала я в руках маленькую Кэт и... плакала, от счастья. Невыразимо сильного и пронзительного. Обжигающего даже - потому и слёзы.
- Доктор, вы себе не представляете, как я её люблю, - прошептала я, помню, сквозь забитую слезами носоглотку, и врач понимающе кивнул:
- Я сам тоже два месяца назад стал отцом.
Но это ещё не всё. Беременность моя была запланированной и желанной. К тому времени я созрела для материнства и по возрасту, и материально. В общем, прагматичный довольно подход к не совсем материальному предмету; "проза жизни", так сказать.
Когда врач сообщил мне о беременности, я не была удивлена: всё было просчитано заранее. Да и ощущения, уже возникшие в моём теле, однозначно указывали именно на то, что - свершилось. И врач не более, чем подтвердил мои подозрения. Но уже тогда я поняла, что пришёл конец прозе. И оказалась права.
Буквально на следующий день я проснулась с удивительным чувством... ожидания и предвкушения: словно маленький человек, который уже начал расти внутри, хорошо мне знаком, и приход его будет... возвращением! Да-да, возвращением! Из какого-то дальнего путешествия или ещё откуда-то, где он пропадал долгие годы. И без него - или неё - не только жизнь моя, но и я сама оставалась всё это время чем-то неполным, несовершенным. Чем-то вроде пазла с недостающим фрагментом.
Так и прошли все девять месяцев. Я гладила пяточку, упиравшуюся в живот изнутри, и думала о том, что скоро покрою эту драгоценную ножку поцелуями. Я придерживала свой всё увеличивающийся в размерах живот руками и молила, чтобы маленькая девочка внутри почувствовала моё прикосновение посредством каких-то малоизученных биотоков. Я даже разговаривала с ней.
И вот - она появилась. Приходом своим завершив незаконченную картину. Теперь всё встало на свои места. И даже бесконечные памперсы или ночные бдения оказались необходимой и желанной частью этого нового бытия. Что же касается всем хорошо известного "на ручки" - это стало самой большой наградой, апогеем материнства, продлением того удивительного времени, когда мать и дитя были единым целым. Говоря же о моих беседах с неродившейся ещё Кэт - она помнила меня и мои прикосновения: положенной на лоб ладони было достаточно, чтобы успокоить плачущую дочь! "Как тебе это удаётся?" - изумлялся муж, на что я пожимала плечами и загадочно улыбалась. В самом деле, как это объяснить?
Интересно, испытала ли бабушка Кэт подобные чувства при рождении её первенца? Последующих детей? Не знаю. Мне-то было уже за тридцать, когда дочь появилась на свет. А бабушка познакомилась с материнством будучи двадцати лет от роду - сама ещё, по сути, дитя. Она тогда музыкой всерьёз занималась. Ей даже прочили карьеру концертирующей пианистки. А тут - замужество. И через девять месяцев - первый ребёнок. Ещё через год - второй. Третий дал ей два года перерыва. Четвёртый... Так вот оно и шло.
Произвести на свет восьмерых детей смогли бы, наверно, многие женщины, было бы здоровье. Только сколько среди нас найдётся тех, кому удастся не только посвятить себя детям, но также обнаружить, что именно материнство и дети - чем больше, тем лучше - это их призвание? Не каждому дано стать художником; или учёным; или врачом. Материнство - это тоже талант! Не каждая женщина сможет превратить материнство в смысл и цель своей жизни. А уж сочетать эту благородную роль с другими - и подавно не у каждой получится. Честь и хвала матерям-героиням, которые смогли, подняли, одолели, обретя в этом благородном призвании самих себя!
Только бабушка Кэт не принадлежала к их числу - не было дано, вот и всё. В результате, то, что произошло с ней, было жестоко и несправедливо: материнство, пришедшее слишком рано и навязанное вопреки её воли традицией, религией и людьми, убило в ней... мать. Многодетность разрушила то, что могло бы стать гимном большой любви, наполнявшей моё собственное сердце вот уже пять лет.
Как жаль, что поняла я это всё так поздно. Как жаль, что не успела признаться бабушке в том, что нечаянно услышала её молитву, и тем самым вызвать на разговор, который, думаю, помог бы ей найти прощение и... простить, тоже.
Бабушка Кэт...
- Мамочка, мы проголодались и пить хотим! - перебил мои мысли звонкий колокольчик дочкиного голоса.
- Так заходите поскорее! - засуетилась я, извлекая из холодильника большую бутыль. - Лиззи и Саманта, яблочный сок хотите?
- Хотим! - восторженно завопили все трое и забрались на стулья вокруг стола: они хорошо знали, что на бегу я им пить не позволю. И печенье будет съедено над тарелками. Да-да! Бабушкину аккуратность я, несомненно, унаследовала. Что же касается любви... Думаю, благодаря именно бабушке чувства этого у меня больше, чем достаточно. Хватит и на мою дорогую малышку, и на её брата, появление которого мы ожидаем через несколько месяцев. Найдётся и для всех остальных членов моей большой семьи. Ведь мне необходимо теперь любить за двоих - за себя и за неё, мою дорогую и незабвенную бабушку, леди Кэт. Любить всем сердцем, раскрытым настежь...
Пятое место в конкурсе ВК-6