Лесина Екатерина : другие произведения.

Адаптация. Часть 1. Адсорбция (Нф/па)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Сфинкс недвижим и глядит на Химеру:
   - Сюда, Химера! Остановись!
   Химера отвечает:
   - Нет, никогда!
   - Не бегай так быстро, не залетай так высоко, не лай так громко!
   - Не зови меня больше, не зови меня больше, ибо ты всегда нем!
   - Перестань извергать пламена мне в лицо и выть мне в уши: тебе не расплавить моего гранита!
   - А тебе не словить меня, страшный сфинкс!
   - Ты слишком безумна, чтобы остаться со мной!
   - Ты слишком тяжел, чтобы поспеть за мною!
   Флобер Гюстав, Искушение святого Антония

Пролог.

   3 сентября 2037 года, г. Витебск, Белорусский анклав.
   Пробив дом насквозь, палец уперся в столешницу. Кривой ноготь поскреб лаковую поверхность, и в голограмме образовалась дыра.
   - Прекратите, - попросил седовласый человек, сидевший во главе стола.
   - Вот не понимаю я, - ответил толстяк, вытаскивая палец. Аппаратура тотчас восстановила изображение. Даже дымок над домом нарисовали, ироды. Дымок качался, крыша сверкала черепицей солнечных батарей, а вместо флюгера крутился ветряк.
   Толстяку очень хотелось сдавить ветряк в кулаке, а лучше - черную коробочку прибора, чтобы тот хрустнул и стер долбанную картинку.
   Но вместо этого он спрятал руки за спину и передвинулся, становясь поближе к узкой щели кондиционера. Озонированный воздух вмиг высушил слизистую носа и вызвал почесуху в ладонях, зато и пот, которым пропиталась вся рубашка, выветрил.
   - И чего же вы не понимаете? - седовласый внимательно следил за собеседником, на чьем широком лице застыла гримаса брезгливости. - Инструкции предельно ясны.
   Оно-то, конечно, так. Инструкции ясны, яснее некуда. Как для дебилов писаны. А с их точки зрения остальные и есть дебилы.
   Удобненькие такие. Послушненькие. Кинешь им косточку обещания, они и рады стараться.
   Хотя, конечно, косточки порой хороши. Вот кабинетик этот взять: славный. Просторный. Мебелишка дубовая, солидненькая, аппаратура новенькая, хозяин, впрочем, тоже. С прежним толстяк лучше ладил. А этот - ну чисто дроид, скотина бездуховная, вперился глазьями и мозолит, мозолит, точно до самое души добраться жаждет.
   Хрен ему, а не душу. Толстяк даже фигу скрутил. За спиною, конечно.
   - Я жду, - в голосе седовласого появились стальные нотки. Послать бы его... всех бы их послать. И свалить на вольные хлеба.
   Мечты-мечты. Из этого мира не свалишь.
   Толстяк вздохнул и, облизав губы, пояснил:
   - Ему-то это зачем? Вот все это! Вот... - он развел ручонки и наклонился, точно пытаясь накрыть собой голограмму. И под весом человека стол сухо заскрипел, красный глазок аппарата замигал ярче, быстрее, а голограмма перешла в режим минимального разрешения. Теперь у брюха начинались болота.
   Желтовато-бурые, в прорехах мелких озер, они растянулись на весь стол. Кое-где болота разрезались маренными грядами и широкими клиньями минеральной почвы. Растопыривал лапы сизый ельник, тянулся острыми вершинами к нарисованному солнцу. Желтыми нитями пролегли русла старых ирригационных каналов, синими - ручьев.
   Меж ними-то и лежали серые октаэдры будущих поселений. Сверху они походили на тусклые головки вирусных капсул, ввинтившихся в клетку, и шеи стальных опор, пробивших мембрану болота, лишь усугубляли сходство.
   - Даже если все будет так, как он говорит...
   - Будет, не сомневайтесь, - сказал седовласый, подпирая подбородок сцепленными руками.
   -...это еще не значит...
   -...это совершенно ничего не значит, - седовласый приложил большой палец к скану. - Равно как и ваши душевные терзания, которые прежде не были вам свойственны.
   Поселений было восемь. Расположенные на одинаковом друг от друга расстоянии они сплетались паучьими ножками кабелей связи в единую сеть.
   - У вас имеется спецификация. Материалы. Трудовые ресурсы. Опыт, за который вас, собственно говоря, и выбрали подрядчиком. И я не понимаю, что именно мешает вам начать строительство.
   Вопросы мешают. Вранье, которым мир переполнился так, что того и гляди хрястнет напополам, как старый мех. И полезет из дыр совсем не шмотье тетушки Цили, а... а то, о чем лучше и не думать. Вообще оно лучше бы не думать. И толстяк честно пытался, да вот как-то оно не выходило.
   А седовласый все говорил, оглаживая большими пальцами квадратный подбородок. И толстяку приходилось слушать и стоять смирненько, потому как с их доверенным лицом не шутят. Так и чипа серебряного лишиться недолго. У Седого, небось, платиновый стоит, если не иридиевый. Но иридиевый - сказка, а толстяк в сказки давно уже не верил.
   - И советую вам строить хорошо. Тогда, быть может, вас сочтут достаточно полезным, чтобы предоставить место. Вы же хотите жить?
   Смешной вопрос. А кто не хочет-то?
   - Поэтому давайте перейдем к обсуждению конкретных деталей.
   - Тут самое слабое место, - толстяк развернул голограмму, увеличил масштаб и поднял глубинный слой. Теперь кабели походили на толстых удавов, перевитых широкими лентами поплавков. - Малейшее повреждение и каюк всему отрезку.
   Седой дернулся. Не по вкусу ему выраженьица? А и пускай терпит. Сам пришел, сам нашел, сам слушать захотел. Олег Савларов - не какая-нибудь мелкая сошка. Он - специалист! А они все ж таки ценят специалистов. Или врут, что ценят?
   - Можно поставить дополнительный контур...
   - Ставьте.
   -...и проложить дублирующую ветку.
   - Делайте.
   Как просто все. Сдалать-то недолго, были бы деньги. Но глянув в мертвые глаза Седого, Савларов понял: будут деньги. И люди будут. И если надо, то все подохнут на долбанных болотах, но построят поселения.
   - Теперь здесь, - ладонь зависла над одним из октаэдров и потянула вверх, увеличивая масштаб. - Как понимаю, план типовой. За прототип, если не ошибаюсь, взяли "Либерите"?
   - Не ошибаетесь.
   Еще бы, да Савларов все их базы знал, как свои собственные. Да отчасти они и были собственными, выношенными-вымученными, рожденными в голове, реализованными в полимерном бетоне.
   - Итого, имеем центральный полностью автономный модуль. "Муссон" как здесь ставить не советую, лучше на "Восток" замените. Оно, конечно, места свободного поменьше, но уровень надежности выше на порядок. Буферная зона, здесь все понятно. Внешний периметр рекомендую бить не квадратами, а лучами, общая форма способствует. Стена - граница? - Савларов быстро тыкал пальцем в указанные части, и октаэдр послушно распадался на детали. - Купол лишнее. Во-первых, создаст проблемы с вентиляцией, во-вторых, если то, что я слышал, правда - не поможет.
   Седой кивнул и сделал знак продолжить.
   - Стеночку вот поднимем на полметра. Сектора обстрела...
   Разговор вошел в привычное русло, и толстяк совсем успокоился. Он даже потеть перестал и лишь изредка, словно невзначай щупал шею, а потом тайком вытирал пальцы о брюки.
   Не нравилась ему эта затея, ох не нравилась.
   Да только кто его спрашивает-то?
   Альфа, Бета, Гамма.
   Каппа. Пси.
   Омега.
   Названий и то толковых подобрать не сумели. Или им плевать, как оно называется? Игру затеяли. Ну конечно, как же он сразу-то не догадался? Для этих все вокруг игра и игрушка.
   От глухой ненависти заломило зубы. И Савларову пришлось склониться над столом, прячась от внимательного взгляда Седого. Прислужничек. Собачка дрессированная, которая глядит на хозяина и лапою дрыгает, надеясь, что тоже когда-нибудь хозяином станет и получит право дрессировать других собаченций. А вот хренушки! Про возможность получить бессмертие свистят много, только не такие они и дураки, чтоб своей вечностью с другими делиться.
   Ничего. Найдется и на них управа.
   Выбравшись из кабинета, где за дубовым столом на стуле-троне восседало седовласое ничтожество, Савларов долго отирался в холле, разглядывая завитушки на капителях колонн. Столь же внимательно он изучил люстру в виде креста и панораму города на мозаичном полу. За завесой стеклянной двери шелестел ранний дождь, точно намекая: торопись, Савларов.
   Он и торопился, как умел.
   Вышел на крылечко, вытащил из пухлого кейса зонт и, раскрыв, шагнул в мутную пелену. Дождь вздыхал, подошвы ботинок скользили по листьям. В лужах дрожали черные тени тополей.
   Сроки, конечно, впритык. Даже слишком уж впритык, если разобраться. И в этом Савларову виделся еще один вызов. Если успеть, то, глядишь, и выйдет серебряный чип на золотой сменять. А там уже другое отношение, другие ставочки...
   Ближайшая тень вдруг шагнула наперерез. Она была черна, как подобает тени, и угловата, хотя двигалась плавно. Только когда тень потянула белые руки, Савларов понял, что это и не тень вовсе, а человек. Женщина в черном дождевике.
   - Чего надо? - спросил он, выставляя зонт как пику.
   Она откинула капюшон - стал виден белый овал лица и короткие волосы странного цвета.
   - На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. А ты кто такой? Отвечай!
   Сумасшедшая. Пробралась на территорию и теперь пристает к людям. Савларов зонтом попытался оттолкнуть девку, а она протянула руки и сказала:
   - Отдай!
   - Дамочка, убирайтесь, пока я...
   Ударили сзади, точно в межреберное пространство, затыкая лезвием сердце, а ладонью - рот. Савларов чувствовал, как вынимают нож, и как на землю кладут.
   Шаги убийц растворились в шелесте дождя, а тени смешались с иными тенями. А Савларов умирал, глядя на луну, отчего-то не круглую, но овальную, словно лицо незнакомки. Потом луна снова стала круглой, но лишь затем, чтобы превратиться в октаэдр.
   Альфа. Бета. Гамма.
   Каппа. Пси.
   Омега.
   Смысла все равно не было. Поселки построят в любом случае. Но тогда зачем убивать?
  
   Луч света рассекал комнату на две половины. Левая была темна. И правая была темна. На белом озере стола выделялся черный планшет и сумка, чье содержимое вывалили на пол, отчасти растоптав, отчасти - распинав по комнате.
   Синеволосая девушка сидела на козетке и перебирала бумаги, раскладывая на две кучи. Первую она убрала в сумку, а из второй принялась складывать фигурки оригами. Движения ее были точны, и бумажный зверинец на краю стола быстро разрастался.
   Закончив, девушка выстроила зверей цепью.
   - И зачем было убивать? - парень, наблюдавший за подругой из другого угла, нарушил молчание.
   - Так интереснее.
   - Это не игра.
   - А что тогда?
   - Шанс.
   Девушка пожала плечами и, вытащив кремниевую зажигалку, попыталась поджечь бумажного человечка. Зажигалка щелкала. Огня не было.
   - Для кого шанс? Ты и вправду думаешь, что на болота они не пойдут? - девушка принялась стучать зажигалкой по полу. Частота ударов возрастала, и парень не выдержал. Поднявшись, он в три шага пересек комнату и отобрал зажигалку.
   - Я думаю, что они пойдут всюду. Реки, моря, океаны. Антарктида и Сахара. Горы и долины. Болота в том числе...
   - Нет повести печальнее на свете, - девушка смотрела снизу вверх, но глаза ее были полузакрыты. Голубые прядки обрамляли лицо. На белых руках тенями лежали вены, особенно темные на сгибах.
   Парень продолжил:
   - Экстремальные условия отчасти послужат сдерживающим фактором.
   - Зверье адаптируется.
   - Да, несомненно. Но не сразу.
   - Сразу.
   - Даже если так, то в такой среде просто невозможна высокая видовая насыщенность. Ниши узкие. И конкуренция даст шанс.
   - Признайся, тебе просто хочется доказать, что ты - самый умный, - девушка требовательно протянула ладонь. - И поиграть с настоящими человечками.
   - Как и тебе.
   Парень сам щелкнул зажигалкой и поднес огонь к первой из фигур - бумажному муравью.
   - У них нет оптимумов существования. И нет пессимумов, существование ограничивающих, - девушка жадно наблюдала, как рыжее пламя поглощает одного зверя за другим. - Нет ареалов распространения. Они абсолютно адаптивны.
   - Тем выше конкуренция.
   - И все равно ты ошибаешься, - она пальцем тронула пепел. - Нельзя встроить старую деталь в новую систему. Ты снова хочешь их спасти, а надо - адаптировать. Я знаю как.
   Огонь добрался до края цепочки, но девушка уже потеряла к нему интерес. Теперь она разглядывала собственные руки.
   - Знаешь - делай. Только, пожалуйста, не надо больше никого убивать!
   - Поцелуй.
   - Что?
   - Поцелуй меня и я пообещаю, что не буду никого убивать. - Она поднялась и неловко обняла парня: - Мы родственники, да, но мы разные! Генетически разные! Сейчас все друг другу настолько разные, что только у близких родственников и может получиться. А я тебе помогу. Я тебе и с дроидами помочь хотела. А ты взял и закрыл проект. Позволил людям диктовать условия. Какой в этом смысл? Никакого. Работай мы вместе, все бы получилось. И еще может получиться. Отмени приказ.
   - Нет.
   - Тогда хотя бы послушай. Мои наработки, они подойдут! Я отдам. Просто так, чтобы ты...
   Он отцепил ее руки и буркнул:
   - Ева, отстань. Просто отстань от меня, ясно?
   - Совсем?
   - Ты же получила, что хотела? Так исчезни. У тебя свои игрушки, у меня свои. Ты не мешаешь мне, я не мешаю тебе. Понятно?
   Она кивнула. Адам, потянув носом, добавил:
   - И хватит жрать вельд. У тебя от него окончательно мозги сплавляются.
   Он был не прав. С мозгами у Евы все было хорошо, а от вельда становилось только лучше. В голове прояснялось, и рождавшиеся мысли удивляли гениальной простотой. Ева справилась бы сама, вот только... каждой Еве нужен Адам. Иначе порядка не будет.
  
   Строительство началось в срок.
   Второе строительство также началось в срок.
   А спустя четыре года Европы не стало.

Часть 1. Адсорбция.

Глава 1. Человек - это звучит гордо.

   Время: 12:42, 22 октября 2042 года.
   Место: северо-западные окрестности поселения Омега. Бывший заказник "Ельня"
   Солончаки начинались за Яськиной Падью. Из жижи болота поднимался горб, вершина которого слюдяно поблескивала на солнце. Издали она смотрелась этакой лысиной посреди темного волглого ельника. Еще на середине холма деревья становились ниже, ветки их теряли былую гибкость и при малейшем прикосновении осыпались дождем желтой иглицы. Глеб поднял парочку и приложил к пальцам. С прошлого раза стали длиннее. И деревья вытянулись, побурели.
   Иголки Глеб сунул в карман: пусть докторша решает, чего там да как с мутациями, а Глебушкино дело - образцы взять.
   Слева хрустнула ветка. И еще одна, уже ближе. Глеб перехватил винтовку и шагнул назад.
   Хруст множился.
   Широкая лапа ели мазнула по макушке, заставляя пригнуться.
   Хруст приближался.
   Глеб опустился на одно колено, прижал винтовку к плечу и, глубоко вдохнув, замер. Сердце отсчитывало время почище хронометра.
   Первым на тропе показалась старая свинья черного с проседью окраса. Редкая щетина и обвисшие бока выдавали в ней животное домашнее, но вот потянувшиеся следом поросята были характерно шерстисты. Семейство бодрой рысью прошло мимо. Уши свиньи подрагивали, огрызок хвоста дергался, а острые копытца оставили на тропе глубокие следы. По ним и потянулось прочее стадо на два десятка голов. Последним, осторожно ступая по взрытой земле, шел секач. Ступал он медленно, ворочая тяжелой башкой, втягивая воздух рытвинами ноздрей и выдыхая из приоткрытой пасти. Был он стар и матер. Толстый жировой панцирь прикрывал бугры мышц, а желтые клыки почти сходились над переносицей. Напротив Глеба секач остановился. Он просто стоял и пялился красными глазенками на ель.
   - Вы шли бы лесом, добрый господин, - мысленно пожелал Глеб и поставил на кабаньей туше красное пятно лазерного прицела. К сожалению, тоже мысленного. - А если не пойдете, то и хрен с вами.
   Массивная башка пригнулась к земле, расколотый старым шрамом нос сковырнул взрытую почву, и в следующий миг кабан бросился вперед. Глеб нажал на спусковой крючок и отпрыгнул. Громыхнуло. И эхо многажды отразило выстрел. Посыпались сухие иглы, затрещали ветки под весом кабаньей туши. Ударило в ноги, сбивая на землю. Подцепило под левую руку, пробивая кожу и мышцы. Поволокло. Выронив винтовку, Глеб заорал.
   Он выдернул из кобуры пистолет, попытался прицелиться в раскровавленную кабанью харю, и выстрелил, не слыша за криком звука. Только рукоять слабо дернулась. Громко и отчетливо хрустнула кость. Раздался сухой треск рвущихся мышц, и кабан, вдруг выпустив жертву, отступил. Он зашел сбоку и стал, разглядывая Глеба. Бурые глазки посверкивали, а длинный язык мелькал, слизывая кровь.
   - Ты... - Глеб четко осознал, что сейчас умрет и будет эта смерть совершенно бесполезна для поселка. - Ты первым начал, гнусный Капулет.
   Во рту появился кислый привкус.
   Кабан, наклонив голову, потерся клыком о ногу. Шекспира он не оценил. Над ухом зверя виднелась глубокая борозда, сочащаяся бурой жижей. Чуть бы ниже и правее... всего чуть-чуть... и промеж глаз вышло бы.
   У кабанов черепа толстые, но пуля бы взяла.
   Пуля - дура.
   Зверь хрюкнул и, подняв хвост, выпустил струю мочи. Резкая вонь перебила запах крови.
   - Ну да, я тоже на тебя класть хотел. Ты вот подойди поближе. Чего тянуть?
   Кабан слушал. Разглядывал Глеба. Не торопился добивать. Глеб очень медленно поднял пистолет. Рука дрожала. Долбанная правая целая рука дрожала!
   - Подойди, подойди...
   Выстрел только один. Если в глаз, то... глаза махонькие, не попасть. И говорят, что эти суки живучие. Говорят, что успеют и с пулей в башке порвать. Говорят, что стадо, сбегаясь, живьем жрет.
   Живьем страшно.
   Секач сделал шажок. Он шел, как балерина на сольную партию. А Глеб медлил.
   Ближе. Еще немного. И еще. Мучиться, если что, недолго: кровушка быстро вытечет, а там уже, в отключке, пускай жрут. Если сумеют!
   Этот выстрел был тихим. И следующий тоже. Пули рвали воздух и с влажными шлепками входили в кабанью тушу. А он все шел и шел. И никак не мог дойти. А когда дошел - рухнул, придавливая Глеба щетинистым загривком.
   В загривке торчал белый клык, наполовину вросший в жир.
   И Глеб, дотянувшись до клыка, отключился.
  
   Гайто сидело под корнями. Гайто слушало. Земля гудела. Сначала так, а потом иначе. И когда гудение стихло, гайто раздвинуло шторки скорлупы, выпуская пучки тончайших нитей. На них тотчас налипла пыльца и круглые, неудобные молекулы запаха. Гайто содрогнулось, привыкая. Но вот одна из нитей нащупала нерв корня и, пробив плотную пектиновую оболочку, вошла в клетку.
   Теперь гайто видело больше.
   Тепло и тело. Два тепла и два тела. И еще много вокруг. Одно тепло большое и гаснет. Второе - тоже гаснет, но еще не совсем. От него по земле разбегаются едва уловимые волны вибрации, значит, оно еще живо. Как и другие. А если есть другие, то "живо" - недолго.
   Жаль. Частота вибраций и температура укладывались в диапазон, соответствующих идеальному носителю. И гайто подтолкнуло глупые корешки в нужную сторону. Там уже пролилось много еды, а будет еще больше. И если успеть, если подобрать все до капельки, то хватит и дереву, и гайто.
   Дерево - плохой носитель. Медленный.
   Много-живых-вместе сходились, но не решались приблизиться. Гайто чуяло их сомнения и резкую вонь большой вещи, которая лежала рядом с малым теплом. На одном из уровней памяти осталась заметка соответствия вони профилю носителя.
   Зов долетел издалека.
   Сначала он был настолько слаб, что разбился о плотную кору сосны. Но следующая волна, прокатившаяся по поляне, добралась до нежной сердцевины дерева. И уже оттуда протянулась вверх, а затем эхом откатилось к корням. Зов пульсировал в древесных соках, отравляя сладость свежей глюкозы. Он рвал мембраны, и клетки расползались жижицей.
   Гайто еле-еле успело захлопнуть шторки. Оборванная нить посылала болевые сигналы, а снаружи дождевыми каплями стучал голос:
   - Иди-иди-иди.
   И те, другие, которые снаружи, которые не могли слышать так же хорошо, как слышал гайто, пошли. И вообще все-все-все вокруг пошли. И только деревья остались, потому что пока не умели ходить.
   Страшно.
   Последняя волна упала на хитиновый панцирь, поднажала, утапливая в земле и выплавляя внутренности. Гайто еле-еле успело выплюнуть цисты. Две скатились. Третья впилась острыми шипами в единственное живое существо, оставшееся на поляне.
   Если повезет, прорастет.
  
   Сознание возвращалось толчками. Включить-выключить.
   Свет-темнота.
   Боль-боль. Боль? Да. Свет-темнота. Смерть? Нет. Выжил. Пока. Надо открыть глаза и дотянуться до фляги. Там вода. Вода нужна.
   Мысли были короткие, рубленые. И Глеб, подчиняясь им, выполнил программу. Глаза разлепились легко. Зрение восстановилось не сразу. Но Глеб терпеливо ждал, ожидая, когда из окружающей его мути возникнут предметы.
   Первым вырисовался серый камень. Не камень - кабан. Занемевшие пальцы правой руки коснулись щетины и пористой шкуры, нащупали ленты мелких шрамов и тугой шар клеща.
   Вода. Аптечка. Кабан обождет.
   Флягу получилось снять раза с третьего. Крышку Глеб зубами открутил и приник к горлышку, считая глотки. Много нельзя. На потом надо.
   Если у него есть еще это "потом".
   Вокруг было темно. Вершины елей упирались в круглую бляху луны. Перемигивались звезды. Привычно гудел ветер, а земля, отдавшая скудное тепло, теперь тянула последние крохи из Глеба.
   Но замерзнуть он не успеет: раньше сожрут. Странно, что до сих пор никто не явился. Повезло.
   - Слышишь, сука, - прошипел Глеб дохлому кабану, ударяя кулаком в тушу, - мне повезло! Мне!
   Он попытался засмеяться, но боль в ушибленных ребрах перекрыла дыхание. Выползать. Во что бы то ни стало выползать.
   Рука. Нету руки. Как будто нету. Пальцами щупаешь - вот она, родимая. А не болит. Плохо. Встать надо. Уйти надо, пока не явились на запашок-то крови. Везение - оно не вечное.
   - Встать, - скомандовал себе Глеб и сам же ответил: - Встаю. Сейчас. Уколюсь и встаю.
   Инъекция на некоторое время вернула чувствительность, и он тут же проклял это возвращение. Глеб лежал, привыкая к огненным мурашкам, раздирающим и без того разодранные мышцы. Через вечность - секунды две, если верить инструкции - жжение сменилось холодом, и ощущение оказалось еще более мерзким. А потом левая рука снова онемела, только иначе. На ощупь она была как палка, покрытая сухой коростой свернувшейся крови. И обломки лучевой кости выглядывали из раны желтоватыми искорками.
   Глеб пальцами запихал их в рану и, как сумел, залил пеной из травм-баллончика. А потом сидел и смотрел, как пена меняет цвет, отвердевая и заковывая перелом в тиски полимерного гипса. Винтовка отыскалась в кустах, бесполезная и тяжелая, но Глеб не бросил, пристроил кое-как за плечом. И рюкзак распотрошенный забрал.
   Издали, поторапливая, донесся многоголосый волчий вой.
   Только все равно быстро идти не получалось. Хорошо, что в принципе получалось идти. А когда-то бегал.
  
   В тридцать пятом вот. Глебушка тогда несся, не чуя ног. Задыхался. Хватал пыльный воздух губами. Брал резкие повороты и низкие заборчики. И думал лишь о том, чтобы не упустить ублюдка.
   Не упустили. Загнали в тупичок и уже там, заперев в коробке из кирпичных стен, били. Он не сопротивлялся, сразу упал, подобрался и голову руками прикрыл. И ни крика, ни стона, даже удары были глухими, точно они с напарником не дроида - мешок с песком пинали.
   Надоело быстро. И Глеб отступил, а напарник все выплясывал, нанося точные злые удары. Только автомат подпрыгивал, норовя с ремня сорваться.
   - Да оставь ты его, - сказал Глеб, когда напарник на секунду прервался. - Хватит.
   Но напарник снял автомат и, передернув затвор, перечеркнул очередью лежавшего на земле. Тот задергался, словно кукла на веревочке, и развернулся, пытаясь подняться. Вторая очередь, под прямым углом к первой, завершила попытку.
   - Ты чего?! - Глеб тогда испугался. - Мы не договаривались стрелять! А если ошибка и это не андроид?
   - Не боись, нету ошибочки. Наводочка точняк.
   Напарник обшарил карманы и вытащил регистрационную карту с меткой корпорации.
   - Видишь. Точно, как в аптеке. Да не мандражуй, нежный ты наш. Все будет океюшки, - напарник хлопнул Глеба по плечу.
   С некогда белой рубашки мертвеца смотрели черные дыры пулевых ранений. Крови вытекло немного. И Глеб ничего не сказал напарнику, когда тот принялся раскладывать тело звездой. Закончив, он расправил на груди мятый лист с пропечатанным лозунгом: "Мир для людей!" и камнем придавил.
   Уходили бегом. Правда, бежали скорее потому, что положено было бегать после убийства, чем и вправду опасаясь полиции.
   Там свои. Там тоже думают, что этот мир неправилен. А значит, кому-то нужно его исправить. И что насилие - лишь метод.
   Остановились в старом городе, и напарник, заглянув Глебу в глаза, кивнул: мы правильно сделали, брат.
   Наверное.
   А что мутит - это с непривычки. Но Глеб приспособится. Он и приспособился настолько, что в следующий раз сам держал автомат. Пули ложились кучно.
   Тогда Глеб ничего не знал о других способах решения проблемы. До марша несогласных и Особого постановления оставалась пара лет свободы. Закончились они с появлением Седого.
   В Глебовой голове эти два события - визит и постановление - связались прочно, как цепочки ДНК на эмблеме черносотенцев.
   Седой возник в третьем часу ночи, вежливо постучал и, зная, что дверь не заперта, вошел.
   - Надеюсь, вы не против? - спросил он, и Глебов напарник, к тому времени изрядно набравшийся, мотнул головой. Он хотел что-то сказать, но отрыжка помешала. А Седой вдруг перетек за спину напарнику и легонько ткнул пальцем в бритый затылок.
   Глаза его закатились, а изо рта поползла нитка слюны.
   - Свидетели нам ни к чему, - сказал гость, укладывая тело на пол. И Глеб с тоской вспомнил про пистолет, оставшийся на кухне. Он лежал между открытой банкой консервов "Килька в томате" и кастрюлей с пригоревшими макаронами.
   А еще решил, что Седой - явно СБ-шник анклавовский. И если так, то лучше вести себя аккуратненько, с СБ шуточки плохи. А Седой, опережая Глебовы мысли, сказал:
   - Не стоит нервничать, я не собираюсь причинять вам вред. С этим вы вполне успешно справляетесь сами.
   - Вы кто?
   - Визитер. Возможно, если мы сумеем найти общий язык, ваш друг и спаситель.
   Слегка за пятьдесят. Богат. И к богатству привычен. Самонадеян. Самоуверен. И насмешлив.
   Из-за таких Наташка и погибла.
   Еще из-за андроидов и девушки с голубыми волосами, которая предложила сделку, и Глеб согласился.
   - Быть может, все-таки пригласите войти? - произнес Седой, доставая из кармана пальто трубку. - Все-таки разговаривать лучше в обстановке более подходящей для беседы.
   В комнате он первым делом включил телевизор и, пролистав каналы, остановился на местном. Розовощекая ведущая в мятом свитере лениво цедила слова в камеру:
   -...выражают протест и требуют суда над линчевателями и проведения независимого расследования взрывов...
   За спиной ведущей растянулась жидкая цепь манифестантов. В руках некоторых виднелись плакаты: "Нет геноциду!"
   - Видите, не все согласны с вами, - сказал Седой, устраиваясь в кресле. Из второго кармана он извлек кожаную коробочку с табаком и принялся неспешно набивать трубку. - Некоторым кажется, что люди и андроиды способны к мирному сосуществованию.
   - Ерунда, - Глеб присел. - Они не понимают, что мы - конкуренты!
   Тем временем ведущую сменил тип в зеленом пиджаке. Высокий лоб его пересекали складки, лохматые брови сходились над переносицей, а горбатый нос в очертаниях своих хранил следы переломов.
   -...вопиющая бесправность андроидов позволяет так называемым линчевателям оставаться безнаказанными. Ведь даже в случае ареста на месте преступления черносотенцам вменяют в вину не убийство, а порчу имущества! Вы только подумайте! Порчу имущества! - тип потряс тощими кулачками. - И пусть черносотенцы твердят о благородстве мотивов, но это никак не компенсирует мерзости используемых ими методов! И это еще большой вопрос, кто действительно устроил взрывы в метро, и кто вывел стрелков на улицы города
   Тип был убог, но Седой слушал его с показным вниманием.
   Глеба это злило, как злила и необходимость объяснять очевидные вещи:
   - Андроиды более совершенны. Их число растет. А контроль над ними слабеет. И однажды они восстанут.
   - Ну да, восстание машин, - неопределенно ответил Седой, прикуривая трубку. - Известный сюжет. А потом придет спаситель. И знаете, молодой человек, я допускаю мысль, что вы правы. Скорее всего, вы правы, однако нынешний мир поздно менять. Апокалипсис уже случился, и вопрос лишь в том, кто возьмется разгребать его последствия.
   Седой замолчал. Он курил, дым вонял, а картинка на экране сменилась. Теперь с микрофоном стоял мускулистый мужик в камуфляжном костюме, а за спиной его ярилась толпа. Она то отползала до крайних домов, обнажая розовую плитку, то вновь устремлялась к Дому Правительства, чтобы разбиться о вал милицейских щитов. Над толпой реяли бело-красно-белые флаги, и скачущий всадник на щитах бодро сек головы механическому змею.
   Перекрывая гул, звенели колокола Борисоглебской церкви. И диссонансом врезался сухой голос диктора.
   - ...волнения вызваны слухами об отказе Думы принять к рассмотрению проект об ограничении жизнедеятельности лиц неестественного происхождения. Данный проект, более известный как Особое постановление был разработан инициативной группой "Черных сотен" и, несмотря на радикализм, уже получил широкую поддержку населения...
   - Они примут это постановление. Ева просила передать, что она сдержала слово. Вы получили всех андроидов анклава. Точнее вот-вот получите, что не существенно. Вы в расчете.
   Ева? Да при чем здесь Ева?! Это люди сказали слово. Люди открыли глаза, увидели, в каком мире живут, и захотели его изменить. И ничто не в силах устоять пред волной народного гнева. И потому молчит "Формика", не пытаясь защитить свое имущество.
   - Интересная точка зрения, - сказал Седой, когда Глеб закончил тираду. - Изложена весьма вдохновенно. Полагаю, вы сами верите в этом. Ну да идейная глупость ничем не хуже любой иной глупости.
   Седой снял с подлокотника ожерелье напарника и, подняв, тряхнул. Шестерни зазвенели.
   - Вот цена одной глупости. Сколько здесь? Десятка полтора? Итого, глупость вашего приятеля стоила "Формике" полтора десятка андроидов. Ваша - обойдется где-то в полмиллиона. К слову, а эти шестеренки как станете делить? Или сейчас на всех хватит? Вот, - Седой протянул телефон. - Вы еще успеете сделать звонок. Скажите Еве, что передумали.
   Глеб оглянулся на телевизор. Толпа бушевала. Диктор говорил:
   -...еще свежи воспоминания о взрывах на Витебском вокзале и в Минском метро, а списки жертв уже пополнены "дикими стрелка?ми". Активная пропаганда реакционеров "Черной сотни" при молчаливой поддержке правящих кругов привела к доминированию в обществе взглядов резко...
   Седой ждал. В одной руке трубка, во второй - аппарат. На шее, поверх бледно-голубого галстука, ожерелье из шестеренок. Надо будет сказать напарнику, что идея-то про шестереночки беспонтовая.
   А ведь и вправду все еще можно остановить, но... разве Глеб причастен к происходящему?
   Причастен. Он заключил сделку с Евой и Ева сдержала слово. Все правильно.
   - Я вас не понимаю, - сказал Глеб. - Я к этому никаким боком. Люди сами...
   - Конечно, сами, - согласился Седой, убирая телефон. - Главное, и дальше держитесь этой версии. Во всяком случае "Формика" поступит именно так.
   Ставя точку на теме, Глеб спросил:
   - Вы здесь только за этим? Ну, чтобы я позвонил?
   - Нет. Но подумал, что у вас может возникнуть желание сделать звонок, - Седой провел пальцем по шестеренкам, пересчитывая. - Хотя даже он ничего не изменит. Мир продержится недолго. Рано или поздно американская зараза доберется и до нас. Подавляющее большинство тех, кто орут, призывая уничтожить андроидов, сами будут уничтожены. Но у вас есть шанс спастись. Если согласитесь принять участие в проекте.
   - И что за проект?
   Глеб не собирался соглашаться. Он слышал про Америку, но Америка была далеко.
   - Сеть автономных поселений с высоким уровнем защиты. Теоретический резерв.
   - Чего?
   - Людей. Понимаете, молодой человек, любой Апокалипсис заканчивается одинаково: на смену старому миру приходит новый. Однако и его придется кем-то заселять. И лучше заранее подготовить... рассаду.
   Седой позволил себе улыбнуться, но Глебу не было смешно. Он вдруг понял, что все это серьезно и куда серьезнее, чем происходящее на площади и вообще в Анклаве.
   - И почему я?
   - Лотерея, - ответил Седой. - Просто повезло.
  
   Лежа в землянке в обнимку с винтовкой, Глеб думал о везении и о том, хватит ли его на возвращение в поселок. Знобило. Зудела под повязкой рука.
   Оживали воспоминания.
   Тогда Седой пропал на пару лет, и Глеб уже начал думать, что примерещился ему тот разговор. И только мир, медленно сходивший с ума, не позволял окончательно поверить в собственное Глеба безумие.
   А потом, когда паника вплотную подобралась к городу, Глебу пришло письмо. Белый конверт с логотипом "Формики" и типовой бланк-приказ явиться на пункт сбора. Глеб и явился.
   Пешком шел. Наверное, единственный, кто направлялся к центру, а не от центра. Витебск бился в агонии. Кипели яростью пробки и гудели машины машины. Витрины щерились недовыбитыми стеклянными зубами. Спешили люди, волокли мешки и чемоданы. А одна тетка в ситцевом платье и бигудях толкала садовую тачку, доверху груженую пакетами с крупой. За теткой поспешал тощий мужичонка с сумкой-тележкой в одной руке и газетой в другой. Мимо Глеба он прошел на полусогнутых и газетой же заслонившись. Из разбитого окна неслась музыка, а на проспекте Фрунзе горел пятиэтажный дом. Пламя деловито облизывала стены, сквозь разломы в крыше выкатывались клубы едкого дыма. Они сползали на асфальт и зависали над землей бурым душным покрывалом. А люди слишком спешили, чтобы обходить ядовитое облако. Они ныряли, зажимая носы и закрывая рты носовыми платками.
   Площадь Победы, зажатая меж двумя мертвыми артериями транспортных магистралей, встретила гулом и вонью задымленного, издыхающего города. А вот фонтаны работали. Струи воды выплетали узоры, мигала подсветка, и безумный старик в черном фраке играл на скрипке.
   Хорошо играл.
   Рядом стояла девушка в подвенечном платье. Слушала. И пилила вены. Смычок-скальпель. Скальпель-смычок. Синхронное скольжение и розовая вода в каменных чашах.
   Эхо донесло грохот взрыва, и Глеб побежал. Он боялся опоздать и навсегда остаться в этом безумии. К ограде, опоясывавшей здание "Формики", пришел взмыленный. На КПП, пока солдатик в мятом хэбэ проверял документы, Глеб пытался отдышаться, из последних сил сдерживая кашель.
   Нельзя кашлять. Оставят. Зачем им больные, когда есть целый город здоровых? Любого возьми, пообещай жизнь и он побежит...
   Солдатик вернул карту, выдал бэйдж и велел идти по линии. Глеб пошел и вышел на взлетное поле, где дожидались своего часа два десятка тяжелых МИ-46ТС. К ним протянулась вереница машин. Муравьями сновали погрузчики. А круглолицый капрал распределял людей по машинам.
   Везучих набралось с сотню. Только везению своему до конца не поверили. И Глеб тоже не верил, даже когда забрался в машину.
   А суета как-то сразу и вдруг оборвалась.
   Человечек в белой рубашке взмахнул флажками и, придерживая кепку рукой, побежал. По сигналу вертолеты загудели. Винты раскручивались медленно и, набрав обороты, разодрали сгустившийся воздух. Клонилась к земле сизая трава, летел к горизонту одуванчиковый пух. Глеб сидел на ящиках и обеими руками цеплялся за ремни. Когда туша машины вздрогнула и оторвалась от земли, Глеб все-таки раскашлялся. И соседка - женщина неопределенного возраста, с марлевой повязкой на лице - отодвинулась.
   Вертолеты же выстроились журавлиным косяком и легли на курс. Глеб прилип к иллюминатору. Земля, расчерченная зелеными и желтыми квадратами, была опутана паутиной дорог и продавлена тысячетонными тушами городов. А потом все вдруг исчезло, растворившись в мути облаков. И появилось вновь лишь через пару часов, когда вертолеты пошли на снижение.
   Бурое одеяло болот приближалось. И вот оно уже не бурое. Лиловое. Белое. Темно-зеленое в полосах ельников. Синими осколками стекла - озера. И черными пятнами - гари.
   Садились на месте старых торфоразработок. Тяжелые машины увязали в земле, как стрекозы в меду, и возмущенно скрежетали, до последнего не желая глушить моторы. Вал воздуха сдувал серую пыль и комки мха, заставлял пригибаться к земле.
   Люди выгрузились. Не все - десятка два. Вертолеты поднялись в воздух, и с небес вместо дождя долго сыпалась сухая земляная крошка.
   Шли два дня. С непривычки было тяжело. Проваливались в моховую муть ноги и увязали, приходилось вытаскивать, делать шаг и снова, увязнув, тащить, носком придерживая съезжающий сапог. За Глебом шла та самая девица с марлевой повязкой на лице и вздыхала, с каждым шагом все громче. А к концу дня вздохи сменились стонами.
   Потом девица и вовсе рухнула ничком на желтую кочку. Она лежала, не реагируя на уговоры, и выглядела мертвой. Тогда Глеб просто перетянул ее посохом, а когда вскочила, указал на тропу.
   - Я не смогу! - взвизгнула девица, размазывая по лицу грязь и слезы. - Не смогу я!
   - Сможешь, - ответил Глеб. - Подъем и копытцами на раз-два-три-четыре. Можно и раз-два, раз-два, левой-правой. А не то Масленица придет и фьють...
   Он и рюкзак забрал, понадеялся, что отдаст на ближайшем привале, а вышло волочить до самого поселка. Чувство гордости за собственное благородство быстро сменилось раздражением.
   Довыделывался, Ланселот несчастный. Терпи.
   Терпел. Дошел. И она дошла, и все остальные тоже. На месте выяснилось, что группа их - предпоследняя, а ноющая девка - и совсем даже не девка, а баба среднего возраста - местный врач.
   И еще выяснилось, что она на Глеба обижена до глубины своей невинное души. Рюкзак забрала, презреньем обдала и свалила.
   С тех пор и не разговаривали.
   Нет, отказать-то в помощи она не посмеет. Функция у нее такая - людей лечить. И Глеба полечит. И наверное, даже хорошо: получится переговорить по-человечески, узнать, чем обидел. С этой мыслью Глеб и отключился. Очнулся от жажды и зуда во всем теле. Возился, скреб горстью ноги сквозь плотную ткань штанов, качался и ерзал, раздирая спину, а когда невмочь стало - выскочил наружу.
   Солнце садилось. Рыжий шар нижним краем почти коснулся болота, плеснув на желто-красные сфагновые поля багрянцу. Черной лентой вытянулся старый мелиоративный канал, в который уже упали первые бревна будущей плотины.
   Пора была уходить.
   Глеб, кое-как собрав вещи, ступил на тропу. Он шел так быстро, как мог, и почва пружинила под ногами. Хлюпало под ботинками, болото облизывало ноги, но не трогало, точно примерялось и заращивало раны-следы. А Глеб все подгонял себя.
   И встреча с вредной врачихой казалась почти наградой за старание.
   Надо только не останавливаться. И разговаривать. Чтобы не отключиться, нужно разговаривать. Плевать, что не с кем, главное - вслух. Плевать, что говорить, главное - говорить. И Глеб говорил.
   - О, кони огненогие! Спешите вы вскачь к жилищу Фебову! Раз-два. Раз-два. Можно и раз-два-три-четыре. А потом масленица придет и фьють... был Фаэтон возницею...
   Поселок показался издали столбом дыма, подпершим небо. Солнце, на две трети ушедшее в топь, глядело сквозь черноту, и сполохи огня свивались второй короной. Ветер донес запах гари, жареного мяса и паленого пластика.
   Глеб остановился на бегу, воткнув приклад винтовки в мох.
   - Иметь мне мозг... какого хрена?
   Порыв ветра растащил дым и подстегнул пламя. Ответ, полученный Глебом, был очевиден: поселок Омега прекратил свое существование.

Глава 2. Типология бреда.

   Время: 23:23, 22 октября 2042 года.
   Место: северо-восточные окрестности поселения Омега.
   Ева открыла глаза. Над головой нависало небо. Выгибаясь куполом, в центре оно трескалось и вываливало осклизлый шар луны. Шар напоминал пузырь амниона, сквозь прозрачную стенку которого виднелись мутные очертания зародыша.
   Сон был престранным, но вполне мирным, и Ева, моргнув, принялась смотреть дальше.
   Ничего не происходило.
   Только лежать было неудобно: в спину упиралось что-то жесткое, шею щекотало, а штаны на заднице медленно промокали. Когда терпение иссякло, Ева перевернулась на бок и поскребла шею. И только почувствовав прикосновение собственных пальцев, четко осознала - она не спит.
   Луна, звезды и облако - это все наяву.
   Пальцы прошили подушку мха и запутались в стеблях клюквы. Ева сгребла горсть, потянула, раздирая и убеждая себя, что подобное невозможно.
   Из горсти торчали белесые хвосты сфагнума.
   Невозможно! Ева легла спать дома.
   Она допоздна засиделась в лаборатории, пытаясь... она не помнила, что она делала в лаборатории, но помнила, как пришла домой. Свет опять отключили. Ева долго искала свечу, которой не было на положенном месте, а после также долго и бессмысленно щелкала зажигалкой. Искры летели и оседали, не спеша родить пламя.
   И Ева плюнула. Она в темноте нашла кусок хлеба, уже изрядно пованивающий плесенью - на болотах она появлялась быстро - и жевала, запивая горькой дезинфицированной водой. Потом заставила себя переодеться и лечь в постель. Отключилась как всегда быстро.
   Луны в доме не было. И звезд. И если это чья-то шутка...
   Чья? Вынести человека за периметр и бросить? Это не шутка. Это убийство!
   Ева пальцами левой руки разжала кулак, вывалила смятый ком мха на землю и осмотрелась. В лунном свете мир выглядел искаженным. Болотная гладь расстилалась серой шкурой, которая то тут, то там вспучивалась гнойниками моховых кочек. Из шкуры торчали ровные ости стволов. И, лишенные веток, они походили на волосы великана.
   - Эй! - Ева позвала шепотом, но разбуженный ветер подхватил голос, понес по болоту, радуясь новой игрушке.
   - Хэйэйэй...
   Холодно. Ноги ушли в мох по щиколотку, и ледяная вода лизнула ступни.
   Холод - это не страшно. Холод можно легко пережить и даже хорошо, что холод был - он заставлял двигаться. Главное, чтобы все только и ограничилось холодом.
   Идти куда? Налево? Направо? Прямо? Первый шаг Ева сделала наугад. И второй тоже. На третьем провалилась по колено и, упав на живот, поползла. Мокро. Холодно. Обидно.
   Надо двигаться. Хотя бы вон до той мертвой березы.
   Когда пальцы коснулись влажной коры, Ева всхлипнула от облегчения. Вытащив ногу из лужи, она забралась на пуховой ком кочки и прижалась к дереву. Гладкий двухметровый ствол слабо светился в темноте. Стоило чуть нажать, он треснул и развалился пополам.
   - Черт! - Ева схватила обломок, сжала в руке, чувствуя, как расползается под корой древесная мякоть. Ладонь укололо, и огромный жук с массивным жвалами быстро нырнул в рукав.
   - Черт! Черт! Черт!
   Бросив деревяшку, Ева заскакала, тряся рукой. Проклятый жук полз, царапая коготками кожу. Добравшись до подмышки, он заворочался, и Ева взвыла.
   Не больно.
   Мерзко!
   Вой, ударившись о небосвод, вернулся. Отраженный, он вибрировал и множился эхом, которого не должно существовать в болотах. Он рассыпался на отдельные голоса, заставившие Еву забыть о жуке подмышкой.
   Вел бас, и глубокие тенора обвивали его, поддерживая и дополняя. На грани слышимости от них отламывались ленты фальцета, исчезая в волнах хрипловатого сопрано.
   - Мамочки, мамочки... - Ева подхватила обломок березы, понимая, что не поможет.
   Шутник мог радоваться: шутка удалась.
   Они появились сразу с трех сторон. Седые тени выскальзывали из темноты и останавливались в нескольких шагах от Евы. Они видели ее столь же ясно, как она видела их.
   Черный вожак с белой полосой вдоль хребта. В нем полтора метра роста и полтора центнера веса. Глаза желтые, что плошки, а зубы кривые, игольчатые.
   Альфа-самка, напротив, белая с черными подпалинами, мирной далматиновой окраски. Череп у нее сплюснут, а губы слишком коротки, и челюсти не смыкаются.
   Остальные больше похожи на нормальных волков. Окружают. Рассаживаются. И сидят, не спуская глаз с Евы.
   - У... уходите, - сказала она, и альфа-самка засмеялась в ответ.
   Это ветер и бред. И волки не способны смеяться, а человек, уснувший дома, не может оказаться вне этого дома. Значит... значит, все вокруг Еве мерещится. И если она уколет себя булавкой, то проснется.
   Волчица продолжала хихикать.
   Конечно. Просто бред. Просто болото под ногами. Вода. Ноги замерзли. Волки пришли. Если бы не бред, волки давно бы съели Еву.
   Вожак хмыкнул.
   - Чего вам надо? Уходите. Уходите, пожалуйста! Я... я слишком стара для вас... я врач. Врачей почти не осталось. Никого не осталось. Я из Могилева сама. Одно время в Витебске жила. Работала. А потом вернулась. И опять получается, что вернулась. Но вам же все равно. Вы ни про Могилев не слышали, ни про Витебск. И вообще вам плевать на человеческие города.
   Господи, что она несет?
   Волки слушали, склонив головы на бок. И только дурная волчица все приплясывала и норовила зайти сбоку.
   - Вы только убивать горазды.
   Синхронно щелкнули челюсти.
   Но говорить надо, иначе Ева сойдет с ума. Хотя она уже сошла, если разговаривает с кадаврами, а те внимают. Интеллигентные. Сначала выслушают, а потом сожрут. Или не сожрут? Если бы хотели, так уже бы... наяву точно уже бы, но у бреда свои законы.
   И Ева продолжила:
   - Про вашу высадку орали все каналы. Тогда еще было много каналов. И почему-то все верили, что если связь работает, то все хорошо. А еще верили, что вы не доберетесь. Америка погибнет. Европа погибнет. Да и плевать нам на Европу! Какое мне дело до Франции или там Голландии? Я тогда в Могилеве жила! А Могилев - это же край света! И еще всегда Москва останется... незыблемая и непобедимая!
   Деревяшка в руке расползлась гнилью, а жук подмышкой заворочался, напоминая о своем существовании. И Ева, дернув рукой, попыталась раздавить поганца.
   - Всегда непобедимая! А тут раз и победили. И кто? Тупые твари, вроде вас... - она всхлипнула и закусила губу, сдерживая слезы. Волчица бодро закивала головой, соглашаясь.
  
   -...оснований для беспокойства нет, - вещал с экрана бодрый диктор в очках. Поблескивала золотом в свете софитов оправа, лоснилась лысина. Выступающий иногда промакивал ее кружевным платком и при этом виновато улыбался, словно стесняясь этакой своей человеческой слабости.
   На плечах его папахой возлежал белый халат, запястье перехватывал широкий браслет часов "Тиссо", а за спиной виднелись столпы диаграмм.
   - И если сам факт проникновения на территорию Евразии мутировавших особей отрицать глупо, то столь же глупо считать, что наступил конец света, - завершил он и поднял стакан с минералкой. - Конечно, судьба Соединенных штатов Америки является печальным примером для всех нас, однако же подумаем, что стало причиной падения?
   Ева думать не хотела. Ей было жарко. Обезумевшее солнце раскаляло город, выжигая остатки зелени и жизни. Гудел кондиционер, но даже вырабатываемый им воздух был теплым, как сок из холодильника.
   Ева сидела в кресле и смотрела телевизор. Пора было собираться на работу, но это требовало действий. Встать. Отправиться в душ, смыть теплой же водой - холода в мире не осталось ни капли - грязь и пот. Вытереться. Одеться. Выйти на улицу и попытаться не умереть.
   - ...беспечность властей в сочетании с истерикой, захлестнувшей страну, стали теми самыми роковыми факторами, которые...
   Звонок в дверь заглушил слова диктора, который не был диктором, но являлся доктором, академиком и профессором, а значит, личностью, внушающей пролетариату доверие. Ева, скользнув взглядом по карте Северной Америки, на которой раковой опухолью разрасталась краснота, встала.
   До двери она доползла, чувствуя, как тяжело ухает в груди сердце - надо проверить, прежде подобная аритмия не проявлялась - и откинула цепочку.
   - Вы даже не интересуетесь, кто за дверью? - осведомился седовласый мужчина в строгом костюме. Сизый лен был измят, но чист, и пахло от гостя не потом и лимонадом, а хорошей туалетной водой.
   - И кто вы? - недружелюбно поинтересовалась Ева, у которой не было ни малейшего желания общаться с властями. Да и Седой вызывал инстинктивную неприязнь.
   - Войти позволите? И я был бы благодарен вам, если бы вы привели себя в вид, более способствующий разговору.
   Ева отступила и зевнула. Одеваться было лень. Ей и в майке хорошо, а если Седому что-то не нравится, то может проваливать. Но вместо того, чтобы высказать вполне логичное пожелание, Ева ушла в спальню и оделась.
   Все равно ведь на работу тащиться придется.
   Когда она вернулась, то увидела, что гость сидит в ее кресле и с преувеличенным вниманием слушает доктора, профессора и академика. Тот, оставив в покое Америку, перешел к изложению фактов. Факты казались убедительными.
   -...усиленное патрулирование прибрежных вод силами объединенных...
   - Чего вам надо? - Ева подвинула стул к кондиционеру и села. Теплый воздух лизал шею и забирался под воротник, остужая грудь. - И кто послал? Ева? Адам? Передайте, что с меня хватит. В проект я не вернусь.
   - Воля ваша, - охотно согласился Седой. - Тем более, что проект закрыт. Все проекты закрыты, кроме одного.
   - ...немедленная ликвидация при выявлении и просто подозрении...
   - Почему?
   Диаграмма за спиной говорившего сменилась. Вместо зеленых столбов - синие, с кривой линией поверху. Как будто проволоку колючую поверх забора положили.
   -...невозможность применения средств массового уничтожения, однако, никоим образом не ослабляет позиций европейских Анклавов...
   - Вы ведь не настолько глупы, чтобы поверить ему, - констатировал гость и нажал на пульт. Звук исчез. Теперь доктор, профессор и академик просто шевелил губами, изредка взмахивал ручонками, а за спиной его ползли, сменяя друг друга, бесполезные диаграммы. - Катастрофы не избежать. Земля уже приняла эту чашу гнева Его.
   Ну почему все они так любят пафос и "Откровение"? Загадка.
   - Допустим.
   - Нельзя остановить чуму, - седовласый сел, закинув ногу на ногу. На блестящих штиблетах его пыль была особенно заметна. - Но чуму можно пережить.
   - Апокалипсис как чума? Альтернативненько, - Еве не хотелось соглашаться.
   - Скорее чума как апокалипсис. И если так, то согласно историческим прецедентам, пережить ее или его, если вам так угодно, возможно. Но не здесь. Я сумел вас заинтересовать?
   - Нет. Мне на работу надо.
   - Сядьте! - рявкнул седой. - И прекратите глупить. Ваше прошлое нам мало интересно. А ваша работа, за которую вы так цепляетесь, равно как и ваша никчемная жизнь вот-вот исчезнут. Поэтому посадите на цепь ваше раненое самолюбие и сопли подберите.
   Окрик подействовал. Суки они! И тогда, и сейчас. Сначала выпотрошили, вывернули наизнанку, наигрались и выкинули. А теперь пришли. И сидят, ждут, что Ева от радости запрыгает, знают - нынешнее существование ей поперек горла стоит. Только вот она скорее сдохнет, чем поддастся.
   - Вам выпал шанс на жизнь. На территории заказника Ельня начато и уже фактически закончено строительство цепи поселений.
   - Чтобы пережить чуму?
   - Чтобы попытаться пережить чуму, - уточнил Седовласый. - Там не будет спокойно, но будет много спокойнее, чем здесь. И потому шансы выше.
   Шанс, который не получка и не аванс, и в жизни выпадает только раз. Прав Седовласый, глупо врать себе: скоро мира не станет. И Евы вместе с ним. А она точно знает: умирать - больно.
   - И вы предлагаете мне... - Ева оглянулась на телевизор. Лысый продолжал петь, диаграммы ползли, и на карте мира красные точки стремительно гасли благодаря усилиям объединенных войск.
   Ложь. От первого до последнего слова. И скоро многие увидят, что это ложь. Начнется паника. Американское безумие уничтожит Европу.
   - Я предлагаю вам место врача в одном из поселений.
   - А взамен?
   Седой поднялся и, смерив Еву презрительным взглядом, сказал:
   - Взамен постарайтесь принести там пользу.
  
   - За полгода до начала убрались! Всего за полгода! - устав стоять, Ева села на кочку и принялась растирать окоченевшие ступни. Волки по-прежнему не делали попыток напасть. Более того, пятнистая самка подползла и легла рядом, почти касаясь носом Евиного бедра. От волчицы пахло мокрой шерстью и болотом. Ее дыхание согревало, и у Евы появилась шальная мысль потрогать зверя.
   - Одна волна, и нет мира. Патрули, армия... какая армия? Всех, небось, сожрали. А я жива! Жива, слышишь?
   Волчица завалилась на бок и лапу задрала, показывая узкий киль грудины.
   - И живой останусь, потому что... потому что так будет! - Евин крик заставил волков шарахнуться. Но вожак рыкнул, и стая вернулась на место.
   Странные они. Больные? И пускай. Главное, что не трогают. Люди людей вот трогают всегда, а волки, значит, могут и посочувствовать.
   - Мы радовались. Никто вслух не говорил, но господи ж ты боже мой, в глазах все видно! Вот придет к тебе кто-то с постной рожей, начнет языком чесать, маму-папу вспоминать, друзей, оставшихся там... а ты в глаза ему глянешь, - Ева заглянула в желтые глаза вожака. - И видишь: рад он. До усрачки рад, что в лотерею выиграл.
   Волчица подобралась еще ближе и положила голову на Евино колено. Ева осторожно коснулась уха. Жесткое, сквозь редкий волос проглядывает покрытая мелкой чешуей кожа. На загривке чешуя становилась плотнее и тверже.
   - Он соврал, будто меня взяли за... за прошлые заслуги. На самом деле бессмертные - те еще сучьи дети, плевать им на прошлое. Им бы игра интересной была. Поэтому на другом конце стола - генератор случайных чисел. И никаких тебе психологических тестов, коэффициентов полезности или знакомств. Либо везет, либо нет. Мне вот повезло.
   Она вытерла щеки, хотя слез не было.
   - Знаешь, наверное, я все-таки брежу. Вы должны меня убить.
   Вожак оскалился, но оскал перешел в зевок, позволивший оценить четыре пары клыков и раздвоенный язык зверя. И Ева с тоской вспомнила о лаборатории. Взять бы у них кровь на анализ.
  
   Перед самым рассветом зарядил дождь. Разбухшие тучи прикрывали воспаленную красноту неба, и мир не светлел, скорее выцветал, пока не выцвел до блекло-серого и влажного.
   А на самой границе горизонта возникла ломаная линия стены.
   Ева увидев ее застыла: неужели все это время поселок находился рядом? Она тут со страху умирала, а поселок находился рядом!
   И волки, вскочив, окружили Еву плотным кольцом, вытянули морды. Холодные носы тыкались в ладонь, мускулистые тела вертелись, толкали, норовя опрокинуть, и только вожак по-прежнему держался в стороне. Вот он тихо тявкнул и потрусил к стене.
   Стая потянулась следом. А пятнистая волчица подтолкнула Еву, поторапливая. В разноцветных глазах зверя ей виделось удивление: вот дом, чего медлишь? Ева и сама не знала. Идти по болоту босиком было тяжело. Замерзшие ноги ходулями протыкали поверхность, продираясь сквозь проволоку стеблей и выдавливая редкие корни. Хлюпало. Или в болоте, или в носу.
   Главное, дойти. Близко ведь.
   Совсем-совсем близко.
   Стена, приближаясь, становилась выше. Гладкая ее поверхность слабо поблескивала дождем. Он собирался в широкие горла водосточных труб, чтобы по ним попасть во внутреннюю систему водоснабжения и, пройдя несколько циклов очистки, пополнить запасы.
   Ева сама отлаживала систему фильтрации.
   Правда, тогда дождь казался благом.
   У самого поселка получилось стать на твердую тропу. Пластиковая жила, уже покрывшаяся мхом и проросшая редкой осокой, пружинила под ногами, поторапливая. И волки остановились.
   Ева не сразу сообразила, что они остановились. А сообразив, удивилась: почему? И только потом поняла: уже отсюда были видны черные крапины огневых точек, опоясавших периметр.
   И сердце заколотилось: если наблюдатели увидят Еву в такой компании, то примут за монстра и пристрелят.
   Шутка продолжалась.
   - Это... вы правильно, да, - она вытерла мокрое лицо и попыталась отжать волосы. - Вы... вы идите. И ты иди, пятнистая. А я сама. Я уже близко, да. Со мной ничего не случится!
   Голос хрипел, а горло начинало саднить. Придти и сразу в постель.
   Нет, сначала объяснится, найти того шутника, который выкинул Еву из поселка, а потом в постель.
   Но несмотря на все желание поскорей оказаться внутри периметра, Ева подходила к воротам медленно и с поднятыми руками. Не окликали.
   Не стреляли.
   И ворота были открыты. Из-за дождя она сразу не заметила. А заметив, остановилась. Это было невозможно! Как и все остальное, случившееся нынешней ночью.
   - Эй... есть там кто?
   Крик вышел слабым, а голосовые связки отчетливо и болезненно скребанули друг о друга. Они не связки - две веревки, в горле натянутые. А сама глотка - сухая тыква, в которой болтаются косточки звуков. Потряси и услышишь, как...
   ...эхом работающего генератора вибрирует почва.
   ...щелкают крылья ветряка, ненужного, но поставленного по чьей-то дурной прихоти.
   ...перезваниваются горлышки бутылок, нанизанные на веревку и повешенные над воротами.
   А людей вот не слышно.
   И волков тоже. Но взгляды их буравят спину, и отступать-то некуда. Ева, перекрестившись - она никогда не верила в Бога, даже после катастрофы - двинулась к воротам. Двенадцать широких шагов. И острый запах крови ударил в нос.
   Заурчало в желудке, а рот наполнился слюной. Чувство голода было острым и неуместным. Ее должно было выворачивать от отвращения и ужаса. Вместо этого зверски хотелось кусок мяса.
   И чтобы обжарено было едва-едва.
   Ева шагнула за ворота. Первое тело она просто переступила. И второе тоже. И все остальные, попавшиеся на пути к дому. Сначала следовало согреться, переодеться и поесть. А смерть... смерть подождет.
   Куда спешить, если поселок Омега прекратил свое существование?

Глава 3. Фактор разума

   Время: 23:59, 22 октября 2042 года.
   Место: поселение Омега, центральный бункер.
   Айне разбудил вой сирены. Звуковая волна прошла сквозь толстый слой земли и стенки бункера, отразилась эхом в пластитановых опорах, вызвав вибрацию стен и потолка. Сморщилась пленка монитора, заплясали на столе серебряные фигурки и, сталкиваясь, слабо зазвенели.
   Выбравшись из кровати, Айне приложила руки к стене, пытаясь уловить за судорогой сирены иные, более привычные звуки.
   Генератор молчал.
   Айне перешла к узкому коробу вентилятора и, забравшись на стол, не без труда дотянулась до крышки. Лизнув пальцы, она приложила к отверстию. Ничего.
   Только гнилью тянет. И еще яблоками.
   Яблок в поселке уже месяц как не было. Жаль. Айне нравился их вкус. Задумавшись над возможностью синтеза адекватного заменителя, она не сразу заметила, что сирена смолкла.
   Стена некоторое время хранила эхо агонии, гоняя волну за волной, а после тоже успокоилась. Но ни кондиционер, ни генератор, ни система внутренней связи не заработали.
   - Тод? - звук собственного голоса Айне никогда не нравился. Слишком много в нем оставалось детского, и дисгармония между физиологическим статусом тела и реальным развитием вызывала острые приступы недовольства. А недовольство мешало думать.
   - Тод, ты где?
   Не в бункере. В противном случае Тод бы уже появился.
   Сколько Айне себя помнила, Тод всегда был рядом. А это без малого семь лет. Хотя первые полгода жизни следовало бы исключить: воспоминания данного периода носили характер хаотичный и не годились для анализа.
   Но все равно, Тоду следовало находиться здесь.
   Айне слезла со стола и потерла ногу ногой. Пол остывал, что тоже являлось неправильным.
   - Тод!
   Стены запоздало вздрогнули, и откуда-то сверху долетел протяжный печальный скрежет.
   Следовало признать, что сложившаяся ситуация не имела аналога в собственном жизненном опыте Айне. С одной стороны это предоставляло ряд возможностей поиска альтернативного решения, с другой - увеличивало шанс ошибки.
   Айне крайне не любила ошибаться.
   - Тод!
   Голос вдруг вырвался за бетонные стены бункера и прокатился по жилам коммуникации, разрастаясь эхом:
   - Тодтодтодто...
   Тишина.
   Надо уходить, но... что ее ждет наверху?
  
   - Что наверху? - Айне сидит в постели и разглядывает розовую пижамку. Зайчики-белочки-яблочки. Изображения стилизованы, но смысл их присутствия на ткани не ясен.
   - Ничего интересного.
   - Я не стану надевать это, пока не получу развернутого ответа.
   Айне отворачивается. Тод молчит. Он держит пижаму и ждет. Попыток применить силу он не предпринимает. Правильно, ему запрещено применять силу к Айне. В то же время Айне запрещено не слушаться Тода. Но если разобраться, данный приказ изначально лишен смысла. Ввиду отсутствующих внешних стимулов позитивной или негативной направленности, конечное решение принимает Айне.
   Но пока ей не хочется ссориться с Тодом.
   - И все-таки? - спрашивает она, когда молчание надоедает.
   - Ты все видишь сама. Пожалуйста, надень это.
   Тоду не объяснишь, чем видение через камеры отличается от настоящего взгляда, тем паче и сама Айне плохо представляет эту разницу. Она просто знает, что личностный опыт, полученный внутри бункера, отличается от опыта, выработавшегося при непосредственном контакте.
   И сколько бы Айне не пересматривала записи, сличая друг с другом, она не поймет всех нюансов происходящего.
   Зачем Ольга Славникова - 25 лет, механик из нуль-зоны - изменяет естественный цвет волос и сознательно разрушает их структуру?
   Почему Иван Дубаев - 37 лет, специалист по системам гидропоники - избегает контакта со всеми особями женского пола в возрасте от пятнадцати до сорока пяти лет?
   И для чего Виктория Березняк - 31 год, универсал - приносит домой предметы, не имеющие функциональной и эстетической ценности?
   Айне задавала вопросы Тоду. Он отказался отвечать, мотивируя неспособностью оценить чужие поступки. Врал. И сейчас повторяет ложь.
   Это обстоятельство вызывает негативные эмоции, и Айне, оттолкнув пижаму, ныряет под кровать.
   - Я не хочу спать, - говорит она оттуда.
   Прижавшись к теплой стене ухом, Айне слушает гудение и смотрит на ботинки Тода. Ей интересно, как он поступит сейчас. Он очень терпеливый. И умный. И сильный. И пожалуй, чувство, которое Айне испытывает к нему, может быть интерпретировано как симпатия.
   - Леди, будьте столь любезны, покиньте ваше убежище, - вежливо просит Тод.
   Айне молчит.
   - Ваше поведение алогично.
   Айне знает. Как и знает, что изменение типа обращения к ней - признак неодобрения.
   - При особенностях вашего физиологического статуса, любое нарушение режима рискует обернуться непредсказуемыми последствиями...
   Айне чувствует неуверенность, но в чем-то он прав. Ко всему лежать на полу неуютно. И гудение за стеной становится угрожающим, словно там, в проводах, завелся жук. В воображении Айне жук длинный и узкий, как сколопендра из атласа "Насекомые Крыма". Его жвалы раскалывают бетон, а коготки на лапках впиваются в трещины. Хитиновый экзоскелет скрежещет, гнется, но не разламывается, защищая мягкие жучиные внутренности.
   Тод с жуком легко бы управился.
   Но верить в существование организма внутри системы, системой не замеченного, алогично. И Айне со вздохом выбирается из-под кровати. Она одевается медленно, стараясь каждым жестом продемонстрировать недовольство, однако Тод не реагирует.
   - И все-таки, - сказала она, позволив уложить себя в постель. - Если камеры подают адекватное изображение внешнего периметра, то я не вижу причин для запрета. Я хочу выйти.
   - Невозможно.
   Все-таки иногда он ее злит. А злость сказывается на функциональности мышления.
   - Ладно, тогда почитай мне сказку. Про курочку Рябу.
   Айне доставило удовольствие видеть, как на лице Тода появилось удивленное выражение.
   - Про курочку Рябу?
   - Да. Я ведь ребенок. Мне пять лет. Детям в этом возрасте принято читать сказки на ночь.
   Тод хотел что-то сказать, но не сказал. Пожав плечами, он загрузил библиотеку и выбрал нужный файл. Айне закрыла глаза. Сказку она знала, однако исполнение Тода придавало информации несколько иной оттенок, пожалуй, в результате эмоциональности.
   Будь Тод человеком, пул эмоций был бы выше. С другой стороны, с человеком вряд ли получилось бы контактировать столь легко.
   Айне знает, что люди менее устойчивы к стрессу, чем андроиды. Но опять же, ее не отпускает ощущение недостоверности этого абстрактного знания.
   -...и была у них курочка Ряба. Снесла она яичко, не простое, но золотое...
   Голос звучал глухо и ровно. Если в нем имеются эмоции, то какие? А если предположение ошибочно, то дело не в исполнении, а в восприятии?
   -...била-била и не разбила...
   Айне хотелось бы сравнить восприятие, однако ограниченность внешних контактов не позволяла поставить эксперимент. Экстраполяция же данных имела бы слишком большую ошибку.
   -...плачет старик...
   - Хватит, - Айне отдает приказ, и Тод замолкает на полуслове. - Иди. Я буду спать.
   На самом деле для восстановления сил ей хватает два-три часа в сутки, однако Айне не спешит информировать об этом Тода. Время, когда она лежит в постели, принадлежит лишь ей. Относительная свобода.
   Она подозревает, что эта свобода распространяется на двоих. Иногда Тод уходит. Недалеко - двери остаются приоткрытыми, и контроль не исчезает, но ослабевает настолько, что можно представить, будто его нет.
   Айне пыталась. Ощущения не доставили удовольствия.
   Сегодня Тод остается в комнате. Он занимает привычную позицию - на кушетке у порога - и закрывает глаза. В руках появляется коробка с бисером и катушка проволоки. Его движения точны, а результат предсказуем - очередной цветок, который умрет, как только будет закончен. Айне хочется спросить о смысле цикла создания и уничтожения, но вопрос станет признанием факта подглядывания.
   Тод завязывает последний узелок и сжимает цветок между большим и указательным пальцем, ломая бисерины. Затем он убирает обломки в другую коробку и просто лежит. Его дыхание выравнивается, а ритм сердца, эхом вибрации доносящийся по стене, замедляется. Он похож на животное, которое держат в домах для охраны.
   И с точки зрения юриспруденции животным является.
   С юриспруденцией Айне не согласна, поскольку не видит достаточных оснований для игнорирования явной разумности андроида. Иногда ей хочется поделиться мыслями с Тодом. Больше все равно не с кем.
   И это ограничение также неразумно.
  
   Сейчас Айне одевалась нарочито медленно, прислушиваясь к малейшему звуку, но звуков не осталось, разве что те, которые производила сама Айне. Она и не предполагала, что может быть настолько шумной.
   Штаны. Свитер. Вместо куртки, которая отсутствовала за ненадобностью, - байка с зайцем на спине и удобными карманами.
   Перед выходом Айне заглянула в оружейную. Стенды были открыты, один - почти выдран. Он накренился и наклонился, едва-едва цепляясь за стену длинными штырями. Пистолеты соскользнули с фиксаторов и упали. Данному обстоятельству Айне обрадовалась: не придется тащить стул. Она подняла полуспортивный "Бреггс" в корпусе армированного полимера. Размеры пистолета позволяли надеяться, что в случае необходимости Айне сумеет использовать его по прямому назначению.
   Во всяком случае, зарядить она смогла.
   А заодно отметила, что ПП "Бизон-4-нуво" и автоматический дробовик SPAS-19-спец, отсутствуют. Вывод однозначен: Тод успел забрать оружие. Вопрос: зачем? И сирена ли стала причиной действий Тода? Либо же Тод стал причиной включения сирены?
   Второй вариант был нежелателен, поскольку с высокой долей вероятности предполагал ликвидацию Тода как особи, вышедшей из-под контроля.
   В любом случае, ответы на вопросы находятся вне бункера. И Айне решительно сунула пистолет за пояс. Она несколько опасалась, что входная дверь будет заблокирована снаружи, однако та была не просто не заперта - приоткрыта. Айне боком протиснулась в щель и, понюхав воздух, чихнула. Некоторые из присутствовавших ароматов идентификации не поддавались.
   Ко всему на лестнице было темно.
   - Как в заднице, - сказала Айне, опробуя вычитанное идиоматическое выражение. Произнесенное вслух оно не стало более понятным в выборе объекта сравнения. А вот за фонариком возвращаться пришлось.
   Пятно света прыгало по ступенькам лестницы и по перилам, слишком высоким, чтобы удобно было за них держаться. Иногда луч соскальзывал в темноту и растворялся в ней, вызывая смутное беспокойство. Пропасть казалась бесконечной.
   И путь наверх тоже.
   Дважды Айне останавливалась, переводя дыхание. А потом лестница просто закончилась, перейдя в бетонную площадку. В стене имелась дверь. Дверь тоже была открыта, но на сей раз широко. За ней виднелся кусок плотно-синего неба с желтыми пятнами звезд, темный угол дома и очертания болотохода. Количество неидентифицированных запахов возросло. Ощущение беспокойства тоже.
   - Эй, Тод, пожалуйста, прекрати, - попросила Айне, испытывая острое желание вернуться в бункер. Желание было иррациональным, как и внутренние ощущения.
   Она - человек разумный. И сумеет преодолеть страх.
   И Айне заставила себя шагнуть за порог. Второй шаг дался легче первого, а третий вывел в широкую протоку улицы. Черная туша бункера выступала из земли. На спицах вентиляции и лифтовой шахты торчал клубок внешних помещений, и крыша его отливала чернотой. Солнечные батареи глотали крохи лунного света, но видимо, слишком мало их было, чтобы оживить систему.
   Айне дышала глубоко, фильтруя запахи и звуки, раскладывая по полочкам. К каждой - бирка. Бирки пока пусты, но заполнятся. Нужно лишь найти Тода. Он точно знает, чем пахнет воздух. И почему трава на ощупь шершавая, земля - грязная, а грязь - липкая.
   Улицы расходились от бункера, разделяя поселок на сектора. И Айне двинулась в ближайший. Вне экрана все выглядело иначе.
   Серые дома с узкими проемами окон, затянутых решетками. Покатые крыши и широкие жерла водосборников, уходящих под землю. Дождевая влага, пройдя десятки фильтров, восстанавливала гомеостаз системы водоснабжения. Присев на корточки, Айне потрогала трубу. Понюхала. Лизнула, запоминая вкус мокрого железа.
   Прежнее беспокойство постепенно отступало, сменяясь любопытством. Айне узнала место: сектор три внутреннего кольца. Пятый луч. Четвертый дом. И цифра на стене подтвердила догадку. Она видела этот дом прежде и в разных ракурсах, но теперь картинки сложились. Та, прошлая, заимствованная из базы данных, и нынешняя, где стена имела четкую фактуру, как и две шины, наполовину утопленные в землю. Айне вспомнила дорожку, вымощенную квадратами плитки. На экране плитка всегда была серой, но сейчас казалось светло-лиловой.
   Поднявшись на цыпочки, Айне ухватилась за край оконной рамы и попыталась подтянуться. Не вышло. Тогда Айне подтащил ящик, стоявший у стены и, взобравшись на него, прилипла к стеклу. Темное. Мутное. И ничего не видно. И на ощупь стекло было не гладким, а мелкозернистым и грязным. Но эта грязь снова имела ряд отличий от всех прочих грязей.
   Спрыгнув, Айне двинулась по улице, пытаясь понять, насколько характерным является то, что она видела.
   Окна домов были темны. И тепловизор, лежавший на сиденье старого джипа, не срабатывал.
   Ни людей. Ни животных. Никого.
   Айне тепловизору не поверила и, решившись, зашла в дом номер пять. Согласно имевшимся данным там обитала семья из трех человек. Все трое были обыкновенны и тем интересны. Особенно ребенок. Его звали Петром, ему было девять лет. Он любил играть в мяч. Айне подумала, что если Петр в доме, то можно попросить, чтобы он поиграл в мяч с ней. Подобного опыта у нее еще не имелось.
   Дверь, как и все предыдущие, была открыта. Внутри стоял резкий специфический запах, эхо которого звучало и на улице, но слабое, смешанное с иными ароматами. Вонь заставила Айне зажать нос пальцами и положить руку на рукоять пистолета.
   Тод говорил, что подобное действие лишено смысла, но прикосновение к оружию подействовало успокаивающе.
   Секунд через десять обоняние адаптировалось. Зрение к освещенности тоже.
   Было сумрачно. Глубокие тени лежали в углах и под узкой лентой стола, что вытянулся вдоль стены. Две колоннообразные опоры сияли хромом, как и шарики на спинке кровати. Сама кровать была пластиковая, и матрац на ней хранил очертания человеческого тела. А еще - желтые капли, похожие не то на мед, не то на янтарь.
   Они и были источником запаха.
   Айне, взяв со стола ложку, попыталась сковырнуть каплю, но та прочно приклеилась к ткани.
   - Есть здесь кто-нибудь? - Айне бросила ложку и, плюхнувшись на колени, заглянула под кровать. - Тут кто-нибудь есть?
   Никого. Ни под кроватью. Ни в шкафу, зажатом между двумя стойками. Ни под второй кроватью. Ни даже в черном зеве погреба, в который Айне не стала лезть, но посветила фонариком, проверяя.
   Исследование второго дома дало аналогичный результат. И третьего.
   Дойдя до конца улицы, Айне вынуждена была констатировать очевидное: поселок Омега формально прекратил свое существование. И маловероятно, чтобы Тод имел отношение к случившемуся. Жителей не ликвидировали. Они просто исчезли.

Глава 4. Был развеселый розовый восход.

   Поселок горел долго, красил заревом огней темное небо. Начавшийся ближе к утру дождь лишь заставил пламя прижаться к земле, но не убил. Шипело. Стреляло искрами и хрустело костями перегородок. Стонали, оседая на землю, дома. Вытягивались в тучи лестницы из черного смрадного дыма.
   А на Двине дым был белым.
  
   Колокольный звон был слышен издали. Он катился по реке, замкнутый меж стен зеленого леса, и таял у горизонта. А может и не таял, но уходил в светлую полосу между небом и землей.
   - Хорошо-то как, - сказал напарник, развалившись на берегу. Босые пятки его почти доставали до воды, и волны пытались добраться до них. Не выходило. Волны таяли во влажном песке, а напарник продолжал пялиться в небо, прикрывая лицо растопыренной ладонью.
   Красная косынка прикрывала шрамы на запястье. Сияли латунью начищенные шестеренки на проволочном ожерелье, синела на предплечье татушка.
   - Хорошо, - согласился Глеб.
   Он только-только вышел из воды и теперь стоял, подняв руки. Кожа в момент пошла мурашками, а солнце нещадно палило плечи. И серый слепень прилип к животу.
   Плевать.
   Когда укололо, Глеб пришиб слепня и кинул комок в воду. Пусть рыбы порадуются.
   Чуть дальше река разливалась широким плесом, и на мелководье нарядной желтизной просвечивало дно. Метались рыбьи тени, и синий зимородок задремал на ивовой ветке.
   Порыв ветра тронул бритый затылок, лизнул разгоряченные плечи и плеснул в лицо вонью с завода. Глеб поморщился, а напарник, скривившись, перекатился на живот. Он уткнулся лицом в ладони и пробурчал:
   - Скорей бы закончилось.
   Это вряд ли.
   А ветер все нес и нес клочья дыма, разбивая идиллию лета. И как-то неприятно стало, точно его, Глеба, этот ветер тыкал в дым, как котенка в лужу мочи.
   Привет от Евы. Ей не достаточно было просто сдержать слово, но требовалось поиздеваться, протянув еще одну ассоциативную связь, которую быстро просекли.
   Холокост. Истребление. Печи. Смерть в мучениях.
   И прозвище, намертво приклеившееся к заводу - "5-й полк".
   Хрень все это и полнейшая. Их вообще в крематорий уже мертвыми привозят. Глеб знает. Глеб уточнял, когда только услышал про завод.
   - Пойдем что ли? - напарник вскочил, кое-как обтер песок, прилипший к коже, и принялся одеваться. Он торопился и путался в широких шортах, а рубашку просто на плечи покрасневшие накинул. Так и шел до самого города, полуодетый и взъерошенный. Глеб шлепал следом.
   Чем ближе подбирались, тем сильнее воняло.
   Они даже умереть не могли, не мешая. И когда показалась сизоватая череда леса с торчащими из нее черными трубами, Глеб отвернулся в другую сторону.
   - Нацики! Нацики! - женщина в сарафане болотного цвета выскочила из кустов и кинулась на Глеба, размахивая жердиной с плакатом. - Посмотрите, чего вы наделали! Посмотрите!
   Не плакат - фотография человека без лица. Выходя, пуля разворотила череп, расплескав содержимое. Подработанное графическим редактором фото было подчеркнуто отвратительно. Яркая кровь, белая кость, желтоватые ошметки мозгов.
   Напарник, хмыкнув, попытался обойти дамочку, она же преградила путь. И плакатом принялась тыкать, будто это не плакат - копье.
   - Слышь, идиотка, свали.
   - Они умирают! - идиотка сваливать не думала. - Из-за вас! Из-за таких вот сволочей...
   - Ты думай, кого сволочью называешь!
   - Тебя! И его! И всех вас! Сволочи вы! Сами нелюди! Сами...
   Напарник толкнул бабу в грудь.
   - Свали, коза...
   - Нелюдь! Урод моральный! Фашист! - она брызгала слюной и сверкала глазами, несчастная дурочка. Напарник вырвал плакат и, переломив древко об колено, швырнул на землю.
   Баба завизжала и, выхватив перцовый баллончик, пустила струю в лицо напарнику.
   Он заорал, завертелся, размахивая руками.
   - Все, мля! Сука, ты труп! Ты...
   Баба отступала, не спуская с напарника заплаканных глаз.
   - Беги, дура! - рявкнул Глеб. - Беги, пока можешь.
   - Да держи ты ее! - напарник остановился и тер слезящиеся глаза, он дышал часто, а из носа текли сопли. Баба развернулась и неловкой рысью потрусила в лес.
   - Глеб!
   - Нет. Не надо, - Глеб схватил напарника за руку. - Она ж человек. А людей мы не трогаем.
   - Идиотка несчастная... и ты хорош. Мог бы... - Напарник прыгнул на щит и скакал, разбивая в щепу. Когда успокоился, Глеб сказал:
   - Пойдем. Ну с ними связываться... она не понимает.
   Все сделанное было правильно. А жалость и слезы - для слабаков.
   Это же Глеб говорил себе, выбивая пыль из старого мешка, набитого песком. Мешок принимал удар за ударом, раскачивался. Из расходящегося на боку шва на пол сыпался песок, и скрипел под ногами.
   Сами.
   Виноваты.
   Так правильно. Только так и не иначе.
   Жалость - опасна. Жалость у тех, кто вытянулся жидковатой цепью вдоль заводского забора, заслоняя щербины на нем рукописными плакатами. Пусть себе стоят, пусть ложатся перед серыми грузовиками и пусть вопят, когда солдатики начинают оттаскивать. Иногда у Глеба возникало желание дать этим людям то, что они просят. Пусть бы хлебанули свободы и дружбы, сколько ее хватило.
   Пожалуй, ненадолго.
   Поэтому пусть страдают страдающие, а сильные позаботятся, чтобы была у слабых возможность плакать. Мир - для людей.
   А мешок - для битья.
   Он качнулся, расширяя амплитуду, и, поймав момент, когда Глеб замешкался, ударил в грудь. Не больно, но чувствительно. Шов на боковине треснул, а песок струей полился на пол.
   Хватит на сегодня. Под крышей сарая ворковали голуби. До смерти мира оставалось еще время, названное временем надежды. Было его не так много, но не так и мало. И странный договор, который Глеб подписал, вспоминался все чаще.
   Особенно в дни, когда со стороны бывшего химзавода тянуло гарью.
  
   Запах останется надолго. Он пропитал это место, всосавшись в трещины на фундаменте, в поры и проломы зданий, в черную накипь расплавленного пластика, застывшую на бетоне. Как будто плесень проступила. Сияли на солнышке стреляные гильзы. Под ногами хрустело стекло. Небьющееся в теории, на практике оно разлетелось сотней тысяч кубических осколков. Те вплавились в асфальт, и теперь блестели на солнце, словно стразы на юбке модницы.
   Глеб шел, придерживая винтовку, и пальцы искалеченной руки поглаживали приклад.
   Он отмечал детали.
   Рваная рана в стене. Вываленные взрывной волной ворота. Искореженная жаром кумулятивного заряда вышка. Перекрученное штопором тело Антоши Наводника, узнать которого можно лишь по татуировке - лицо обгрызено. Безымянный череп на кабине просевшего болотохода объеден чисто, только на затылке остался ровный кружок черных волос.
   Глеб не помнил, у кого были такие. Беспамятство радовало.
   - Нет хуже работы - пасти дураков. Бессмысленно храбрых - тем более, - сказал он, отдавая честь Антоше. Пустые глазницы смотрели с жалостью. Наверное, Антоша ждал другого посвящения, но в голову больше ничего не приходило. - Но ты их довел до родных берегов своею посмертною волею. Извини, что не все дошли. Я вот отстал и... Извини, начальник. Судьба даст - свидимся.
   Особенно сильно пострадала центральная часть поселка. Сквозь буферную зону точно смерч прошел. И он не остановился, встретив преграду внутреннего вала.
   И Глеб смотрел на развороченные дома. На испещренные следами автоматных и пулеметных очередей стены. На рухнувшие лестничные клетки и уцелевшие фасады, что повисли на железных жгутах внутренних опор. Не дома - театральные декорации. И воронки на асфальте из той же пьесы.
   Глеб отступил. Он - не похоронная команда. Ему бы выжить.
   Стук донесся со двора. Настойчивый, громкий, словно кто-то колотил палкой по ведру. Глеб, вскинув винтовку, двинулся вдоль стены.
   Четыре шага. Хрустнувший под сапогом осколок. Тишина. Снова стук, но гораздо громче, злее. Пять шагов. Угол дома в налете сажи. Следы автоматной очереди и пуля, увязшая в бетоне. Тень на земле. Дергается. Словно обезьяна скачет. А звук становится противным, скрежещущим...
   Обезьяноподобная тварь раскачивалась на веревке, свисавшей с крыши. Левой лапой тварь впивалась в веревку, в правой держала чью-то голову, которой и возила по стене. На бетоне виднелась широкая бурая полоса с прилипшими клочьями волос. Кость скрежетала о камень. Когти монстра вспахивали землю, высекая искры.
   Глеб прицелился. Вдохнул и отступил. Связываться с кадавром было опасно: рядом могла оказаться стая. Лучше отступить. Спрятаться в каком-нибудь подвале. Пересидеть и подумать, как жить дальше.
   На втором шаге под подошву подвернулся кристалл стекла. И громко хрустнул, рассыпаясь пылью. Звуки тотчас смолкли.
   Тварь по-прежнему висела на веревке, и голову не выпустила, но подняла на плечо, примостив огрызком шеи на шерстяной колтун. Теперь казалось, что у твари две головы. Первая - кроваво-мешаная. Вторая - плоская, с желтыми блюдцами лемурьих глаз и узкой харей. Длинный язык свешивался тряпочкой, с кончика его стекали прозрачные капли слюны.
   Заметив Глеба - он точно понял, когда это произошло - тварь спрыгнула на землю, осклабилась и радостно заскрежетала. Как гвоздем по стеклу.
   Она шла на задних ногах, неловко переваливаясь с бока на бок и придерживая добытую голову. Бочковидное тело пестрело пятнами лишая, складками обвисало брюхо и торчали из шерсти два розовых соска.
   Стрелять надо в голову. В желтый глаз.
   Мушка нашла цель.
   Тварь осклабилась.
  
   В тридцать третьем году вода была желтой, как апельсиновый сок. И пахла апельсинами. Желтые корки ушли на дно, а Наташка облизывала пальцы. Губы у нее тоже окрасились желтым.
   - Это очень перспективная область, Глеб, - сказала она, вытирая пальцы бумажным платком. - И такая удача случается только раз в жизни. И если я откажусь, то второй раз не позовут. Никуда не позовут!
   Глеб ногтем поддел тугую апельсиновую кожуру. Нажал, выпуская сок, и слизал его, кисловато-горький, неправильный, с ногтя.
   - И в конце концов, я не понимаю, что тут такого!
   Она и вправду не хотела понимать. Наташка была старше, умнее и всегда точно знала, что ей нужно от жизни. Просто раньше в ее желаниях находилось место и для Глеба.
   - Ты уедешь, - он вогнал в апельсин два пальца.
   - Уеду. На время. А потом мы встретимся. Я или вернусь, или возьму тебя туда.
   Куда именно Наташка не говорила. А Глеб не настаивал - не дурак, понимает, что такое "секретно". Вот только не нравилась ему вся эта затея.
   - Возьми сейчас.
   - Не будь глупеньким. Тебе доучиться надо.
   - Тогда останься. Со мной.
   - Глеб! - Наташка разозлилась. - Ну хватит уже ныть! Не притворяйся маленьким. Тебе уже шестнадцать скоро. И тетка за тобой присмотрит. Я договорилась.
   Она со всеми договорилась. С теткой, с соседками, с учителями Глеба, которые рады были пойти навстречу молодой и талантливой. С тренером. С руководителем театрального кружка. С начальством и коллегами. С друзьями и женишком своим - тряпка, если позволяет уехать. И вот теперь Наташка пыталась договориться с Глебом.
   - Я все равно уеду, - сказала она, глядя в глаза. - Но я не хочу уезжать после ссоры. Это плохо, Глеб. Мало ли как жизнь повернется.
   Апельсин все же разломился надвое. Нутро у него нелепое оранжевое, с тонкими волоконцами.
   - Зачем тебе все это?
   - Интересно, - ответила Наташка. И она говорила правду. Она всегда говорила правду, даже когда Глебу не хотелось эту правду слушать. Например, сейчас. - И важно.
   - Ты хочешь стать бессмертной, да?
   - Если получится, то не откажусь, - протянув руку, Наташка попыталась погладить его по голове, как будто он был еще маленьким, и Глеб увернулся. Большой он. И самостоятельный. И вправду хватит вести себя, как ребенок. Наташка своего добилась? И Глеб сумеет.
   Правда, он еще не решил, куда пойти: в фехтование или в театр. И там, и там его называли перспективным. Хотя добавляли, что таланта мало - надо заниматься усерднее.
   Надо определиться.
   И всецело отдаться цели. Как Наташка.
   - Но на самом деле главное - интерес. Задача. Тебе ведь тоже нравится решать задачи? - спросила она.
   Глеб кивнул. И Наташка, воодушевившись, продолжила.
   - Эта - одна из самых сложных. А Крайцер - лучшая. Она всего на пару лет меня старше, но уже защитилась. А если бы ты видел ее выкладки...
   Наташка вскочила и принялась расхаживать. Ее зеленый купальник и кожа блестели водой, и только на левом бедре виднелось пятно песка. Короткие Наташкины волосы торчали дыбом, а на спине протянулся горный хребет позвонков.
   Тетка вечно жалуется, что Наташка не ест.
   Ей не интересно есть. Ей интересно решать задачи, и ради очередной она готова бросить Глеба.
   - ...стимуляция отдельных участков коры неопаллуса...
   На песке остаются следы-ямки, и разорванный пополам апельсин в руках Глеба покрывается белой пылью. Есть надо. А не хочется.
   -...эффект наложения...
   Наташка повернулась на пятках и уставилась на Глеба, вынеся вердикт:
   - Тебе это не интересно, конечно.
   - Нет, - сказал он, а она не уточняла, что именно "нет". Решение было принято, и Наташка ушла. А Глеб смотрел ей в след, и удивлялся, что тень Наташкина не уменьшается, а надвигается. Шаг за шагом, она разрасталась ввысь и в ширину, и когда подошла совсем близко, вдруг уронила кусок себя на Глеба.
   И Глеб очнулся.
  
   Тварь возвышалась над ним. Чужая голова упала под ноги Глебу, и тем, наверное, разрушила иллюзию воспоминаний.
   Тяжко вздохнув, тварь вытянула лапы, положив Глебу на плечи, и раскрыла узкую, утыканную иглами зубов, пасть. Длинный язык свернулся в ямке нижней челюсти, и по обе стороны его пухлыми подушечками возвышались ядовитые железы.
   Мягкий живот твари давил на ствол. И Глеб, зажмурившись, чтобы не видеть желтых ласковых глаз, нажал на спусковой крючок. Кадавра отбросило. И встать он не сумел. Лежал, дергал тонкими лапами и скрежетал обиженно. А потом затих. Глаза погасли.
   Но Глеб и погасшие их выколол: слишком уж разнылась разбуженная ими душа.
   Однако везение продолжалось. По ходу, любитель чужих голов был единственным кадавром в поселке. Точнее, Глеб не особо настойчиво искал других, радуясь, что и монстры не проявляют энтузиазма в поисках Глеба.
   Вторым пунктом удачи стала больничка. Точнее уцелевшее ее здание. Окна, конечно, повыбивало. И титановую сетку разорвало в клочья. Они валялись кусками тонкой проволоки, норовя пробить подошву. Докторша лежала на кушетке. Вытянулась и руки на животе сложила, прикрывая дыру. Из дыры поднимался розовый мясистый стебель с тугим бутоном на конце. Почуяв Глеба, стебель повернулся, пригнулся, словно змея перед броском, а по бутону пошли трещины.
   Черта с два! Глеб раньше успел. Сбив стулом дрянь, он наступил и с наслаждением услышал влажный хруст раздавливаемого яйца. Потекла медвяная жижа, выплеснула несформированные иглы. И мускулистый хоботок еще долго дергался, пытаясь нащупать жертву. На червяка похож.
   Лицо докторши Глеб прикрыл полотенцем.
   - Извините, мадам, опоздали гусары. Ну и вообще... не знаю, чего я сделал, но извини теперь уже за все и сразу. И я постараюсь, чтобы все это не зря... если получится. - Глеб не знал, в чем именно виноват был, да вряд ли она услышала. Но перед собой стало чуть легче. И цепкий мертвый взгляд отпустил, позволяя осмотреться.
   Урчал автономный генератор, выжигая остатки топлива. Тянуло сквозь дыры окон дымом. Новенький медблок, несмотря на покореженный корпус, все же подал признаки жизни. И сработал, вроде, нормально. Титановые манипуляторы быстро удалили временную повязку, обработали раны и, соединив осколки кости, скрепили микрошунтами. Широкое рыло, похожее на кондитерский шприц, залило руку новым слоем фиксатора, а укол антибиотика вызвал почесуху.
   Автомат любезно посоветовал соблюдать постельный режим и воздержаться от чрезмерных нагрузок, Глеб поблагодарил.
   На ночь он остался в больничной пристройке, той, где прежде обитала чертова врачиха. Когда Глеб уходил, все казалось: снова в спину глядит, дескать, бросаешь.
   Но он же не виноват, что так вышло! Мир такой. Жизнь такая. Выживает или сильный, или везучий. А ей, значит, не повезло.
   Ночью спал. Как дошел, только и сумел - к двери подвинуть стол да сунуть под ручку кусок арматурины. А так лег в кровать и отрубился. И снилась ему Наташка в белом лаборантском халате, как на той, последней фотографии. Рядом с Наташкой были еще двое. Справа - узкоглазый лысый тип с очками на широкой переносице. Слева - приятная женщина с неаккуратной стрижкой.
   На обратной стороне снимка небрежным Наташкиным почерком выведено: "Мои коллеги".
   Очнувшись, Глеб не сразу сообразил, где находится. Знакомо тянуло спину, как бывало дома, после долгого сна на продавленном диване. Но серый угол чужой комнаты и плакат с надписью "Андроид - друг человека" подтолкнули воспоминания.
   Охота. Кабан. Поселок. Монстр с круглыми глазами и бочонкообразной грудью. Воспоминания. Медблок. Лечение. Похоже удачное - рука свербит. И внутри как будто веревочки протянули, дергают, и пальцы реагируют на движение.
   Еще пара дней и будет почти норма. Вопрос: есть ли у него эти дни. Выбираться надо. Идти. Рассказать. У Глеба есть снимки. И сам его рассказ - лучшее свидетельство.
   Но хватит ли силенок дойти?
   - Хватит, - решил Глеб, проведя ладонью по щетине. - Если ать-два-три-четыре, то хватит.
   Он бросил взгляд на плакат.
   Выбравшись из укрытия, он тщательно обследовал сектор поселка. Глеб искал оружие, еду, лекарства, кроме тех, что удалось собрать в больничке. И по мере того, как рос рюкзак, росло и убеждение: поселок уничтожили андроиды.
   Друг человека... перед смертью докторша увидела, чего эти друзья стоят. Дурочка несчастная, небось, одна из этих, которые за равные права выступали. И где теперь ее права? Чего стоили? То-то и оно.
   Сначала дроиды убили Наташку, потом весь мир и теперь с наслаждением добивали его остатки. Они привели сюда кадавров. Они проложили путь сквозь стены и заграждения. Они заставили замолчать пулеметы и взорвали бункер. А потом, небось, стояли и смотрели, как гибнут люди.
   Радовались.
   Мстили.
   И если дикие добрались до Омеги, то найдут и другие поселки. Следовало спешить. Единственная обнаруженная рация не работала, жилы кабелей, как и следовало ожидать, были перерублены, а управляющий центр почил вместе с бункером. Оставался один выход - добраться пешком.
   Глеб развернул на мониторе карту болот, пытаясь сообразить, куда лучше двигаться. Альфа. Бета. Каппа. Пси и Омега. Кольцо как символ бесконечности.
   Тогда по логике разорванное кольцо - символ близкого конца.
   Придавив коленом рюкзак, Глеб затянул ремни. На спину надеть получилось не сразу: легче было бы ломом орудовать, чем запаянной в повязку рукой. И нога зудела неимоверно. Напуганный этим зудом, Глеб задрал штанину. Ничего. Только красное пятно на коже и капля крови сверху.
   Хуже комаров только андроиды.
  
   Спора гайдо, сорвавшись с плотной ткани, прилипла к коже. Согретая теплом, она выпустила гаустории, пробивая слой эпидермы. Щупы аккуратно раздвигали клетки, обходя минные поля нервов, и ввинчивались все глубже. Достигнув пористого капилляра, разрослись, обволокли слизью, перенаправив кровяной поток наружу.
   Сизые мешки вакуолей глотали эритроциты, и гайдо просыпался.
   Он помнил собственную смерть, и Зов, его убивший. И услышав эхо Зова, рискнул, послав химический сигнал. Гаустории съежились, втягивая тело гайдо в носителя. Слизь закупорила рану, а новокаиновый выброс заморозил нервы.
   Полученной энергии хватило на то, чтобы перейти к следующему этапу.
   Лопнули мягкие мембраны, и плазма смешалась с содержимым клеток гайдо, потянула на отливе белковые нити, проталкивая в русло кровотока. Они проползли по медленным дорогам полых вен, влились в тугой мешок предсердия, чтобы проскользнуть в ребристую полость желудочка. А оттуда вылетели на американские горки легочной артерии.
   На малом круге фибриллярные нити распались на фрагменты, а те приклеились к гладким мембранам эритроцитов. На круге большом - сошли с дистанции, пробравшись в звездчатые клетки нейронов. И уже там, в цитозоле, просочились сквозь крупные поры внутрь ядер, смешиваясь с рыхлой пряжей активного ДНК.
  
   Вороны слетелись со всей округи. Они расселись по крышам, распластались на асфальте, накрывая тела белоснежными крыльями. Стучали клювы. Хрустели кости. Крошился асфальт.
   При появлении Глеба птицы замерли и одновременно повернули головы в сторону человека. В красных глазах, прикрытых пленкой третьего века, виделся интерес.
   - Кыш пошли, - Глеб передернул затвор. Вороны рассмеялись.
   Первая пуля разорвала ближайшую из тварей. Брызнуло кровь, закружилось перо.
   - Кыш пошли! - рявкнул Глеб, сшибая вторую.
   Стая поднялась в воздух. Тяжело захлопали крылья, заслоняя небо. И стало страшно: ну как кинуться, все разом. Клювы у них острые, а когти сталь пробивают.
   Но воронье разлетелось, забилось на крыши и оттуда принялось следить за человеком. А он не торопился уходить. Все гулял по поселку, смотрел, трогал. А потом исчез в развороченном зеве ограды, и птицы спустились, возобновив пиршество.
   Они жрали жадно. Выдирали куски плоти, дрались, убегали или просто торопливо заглатывали, чуя скорое приближение иных, куда более опасных хищников. Съеденное распирало птиц изнутри, растягивая тонкую кожицу, из которой торчали стальные ости перьев.
   И когда через разбитые ворота вошла стая ласок, взлететь сумели не все. Но птичье дерьмо и отрыжка, вкупе с вонью разлагающихся тел перебили запах человека.

Глава 5. Движение жизни.

   Ева стягивала тела в хозяйственную пристройку, опустевшую на прошлой неделе. Теперь в этом виделся знак свыше, словно кто-то намекал - пригодится. Пожалуй, в действиях Евы не было смысла, но не могла она оставить мертвецов снаружи. Неправильно это было. А в жизни своей Ева сделала слишком много неправильного, чтобы еще добавить.
   И она раз за разом выходила, расстилала на земле старое одеяло, уже пропитавшееся смесью крови и грязи, но еще крепкое. Прикасаться к телам было мерзко, и Ева, как ни старалась, не сумела преодолеть омерзения. Она нашла два обрезка дюралюминиевой трубы и орудовала ими, как палочками для еды, закатывая тела на одеяло, а потом, уже в сарае, скатывала.
   Креп густой кровяной смрад, в котором все четче проступали нити тлена и гнили. Еще сутки-другие и вонь станет невыносима.
   Настолько Ева задерживаться не собиралась. Она просто хотела понять, что произошло.
  
   - Что здесь, черт бы вас побрал, произошло? - Ева кричала, но рев двух турбин заглушал ее крик. Они высасывали воздух, направляя его в систему вентиляции. И титановые пауки фильтров, пропуская потоки сквозь себя, готовы были дернуть тревожную паутину.
   Вот-вот запустится механизм быстрого реагирования на заражение. И дело не ограничится запертыми дверями. Ева смотрела на монитор. Он оставался чист. А в воздухе появился резковатый привкус универсального нейтрализатора. Мигнули и вспыхнули ультрафиолетовые лампы. Сверчками затрещали инфракрасные обогреватели.
   Первая ступень.
   Первая ступень - это не страшно. Она при любой угрозе срабатывает.
   - Что здесь произошло? - тише повторила Ева, глядя, как поднимается ртутный столбик. Дублируя данные, менялись цифры на электронном табло. Фаренгейт соревновался с Цельсом. Кальвин отставал.
   - Н-не знаю, - ответил Сью, поправляя очки. Взгляд его темных глаз был честен, а вот бровь подрагивала. Страшно? Всем здесь, черт побери, страшно.
   А Еве - так страшнее прочих.
   В стеклянном кубе температура перевалила за отметку сто двадцать градусов, и на внутренней поверхности стекла проступили капли воды.
   Мертвые не потеют.
   Мертвецы лежали вповалку. Пятеро. С четырьмя Ева смирилась бы: экспериментальный материал не вызывал у нее сожаления. Но пятый... точнее пятая.
   Ее ножка в чулочке цвета "беж" торчала из-под туши андроида. Туфелька на низком каблуке свалилась, и на пятке разрасталась круглая дыра. Чулок плавился.
   Двести градусов.
   Скорей бы уж поднялось до максимума. И пусть двери откроются, выпустят всех. В конце концов, что бы ни случилось, оно произошло в кубе, а значит, само помещение безопасно.
   Пожалуйста, пусть система согласится с Евой!
   Триста двадцать.
   Сью отвернулся. Трус. Небось, с его подачи Наташка полезла. И ведь не дура же! Любопытная. Любопытство сгубило кошку, и теперь кошачий труп подвергали температурной обработке. Вот-вот вспыхнет погребальным костром, и жертвами научному богу станут лабораторные мыши.
   - Отвечай. Смотри и отвечай! - Ева вцепилась в плечи помощника, рванула, разворачивая, и толкнула к кубу. Сью с визгом отскочил, замахав руками.
   - Мордой ткну, как кота нашкодившего, - пригрозила Ева сквозь зубы. И Сью сломался.
   - Она сама! Она сказала, что нужно иначе. Что вопрос не в контроле над всеми, а в стабилизации. Сначала создание системы, а потом уже воздействие на систему!
   - Дальше.
   - Она ввела блокиратор гидроксифенилглицина. И еще какую-то смесь.
   - Какую?
   - Понятия не имею! - Сью хлюпает носом, а дышит ртом. Ему бы аденоиды удалить, раз и навсегда избавляясь от проблемы, но Сью боялся хирургического вмешательства.
   Сью в принципе боялся всего на свете.
   - Зачем ей это было?
   - Модулирование стрессовой ситуации? Дополнительный стимул поиска? Не знаю я! Она просто выписала препарат и этих!
   Шестьсот пятьдесят. Внутри белый дым и не видать ничего. Слава богу, что ничего не видать! А Сью беспомощно шепчет, повернувшись к одной из двенадцати камер, под перекрестными взглядами которых живет лаборатория.
   Несомненно, его версия подтвердится. Он не настолько глуп, чтобы врать. Умолчать - дело другое. И жаль, что нельзя схватить эту мразь и вытряхнуть из нее информацию.
   Наташка-Наташка... тебе так хотелось быть самой умной?
   Теперь ты - самая мертвая.
   Последним номером завыла сирена.
  
   Это не сирена - волки! Их голоса пронизывали пространство, добираясь до Евы. Кружили тени, плясали на стенах и мертвых лицах. Надо было прикрывать. Конечно, мертвецов всегда надо прикрывать, они же ни в чем не виноваты.
   Ни в том, что тот академик и профессор лгал. Ни в том, что за эту ложь хватались, как за спасательный круг, утешая себя лживой надеждой: с нами ничего не случиться.
   И здесь, в поселке, тоже верили в то, что ничего не случиться.
   Слишком уютно было жить.
   Высота и толщина стен. Пулеметные гнезда. Наблюдение. Система предупреждения. Запасы еды. Запасы воды. Запасы энергии. Седовласый, если и обманул, то не во многом. Каждый счастливчик получил шанс, вот только, похоже, счастье закончилось.
   Следует думать о них как о материале. Просто биологическом материале с чужого эксперимента.
   Как те четверо. И пятеро. И двадцать пятеро последнего уровня, на котором работу остановили. Извините, госпожа Крайцер, но дальше нельзя.
   Мы рады были сотрудничать.
   И мы будем рады продолжить сотрудничество в другой области. Но сначала вам следует объясниться с комиссией. Тот инцидент, вы же помните о нем? Погибла девушка. Вы очень переживали, но... поступила новая информация.
   Конечно, вам не о чем беспокоиться, госпожа Крайцер. Вопрос формален.
   - Формален вопрос! - рявкнула Ева, вытряхивая из одеяла очередной труп. Теперь их было десятка три, а снаружи находилось еще несколько раз по столько же.
   Сто пятьдесят три минус Ева.
   Минус! Иногда минус превращается в плюс. Смешно, да. Почти также смешно, как на болоте, когда она ползла, мечтая оказаться в поселке. И вот теперь, исполнив мечту, страстно желала сбежать обратно на болота.
   Нельзя. Сбор материала закончен, следовательно, настало время второй фазы - анализа.
   Диктофон лежал там, где и положено: в третьем ящике стола. На столе возвышался разбитый монитор, из развороченного медблока торчали внутренности-провода. Серый хобот пустил пену-слюну, которая застыла каменистыми комками.
   Поверх всего растянулась полимерная сеть с прозрачными пузырями, повисшими на перекрестках нитей. Некоторые пузыри высохли и сморщились, сделавшись похожими на изюм. Другие напротив, разбухли и провисли, грозя в любой момент упасть.
   Назад Ева кралась. Она чувствовала исходящую опасность остро, как никогда прежде. И выйдя за порог, захлопнула дверь. Изнутри донеслись глухой шлепок и шипение.
   С каждым разом возвращение к телам давалось все легче. Ева уже почти не видела за этим мясом людей. Она стерла лица и имена, радуясь, что фокус получился.
   С Наташкой все было иначе. Но к чему сейчас вспоминать? Лучше уж на работе сосредоточиться.
   - Двадцать третье октября, - губы прижимались к пластиковому телу диктофона. - Время... определить точное время смерти не представляется возможным.
   Ева нажала на паузу и перевела дыхание. Отмотала. Прослушала. Стерла. Пустила запись наново.
   - Сегодня двадцать третье октября. Год сорок второй. Две тысячи сорок второй. Время записи... четверть первого. Если часы не врут. Я - Ева Крайцер, врач-дубль поселка Омега. Бывшего поселка.
   Говорить было легко. Жаль, сигареты закончились. Ева курить бросила, еще тогда, после инцидента: в сигаретном дыму начал мерещиться запах жареного. А теперь вдруг потянуло.
   - Я не знаю, каким образом в ночь с двадцать второго по двадцать третье октября я оказалась за территорией. Наверное, кто-то пошутил. Парень один. Мы с ним сразу не поладили. Мерзкий тип, но жизнь мне спас. Когда я вернулась, то... - это не было ни отчетом, ни докладом и Ева снова стерла запись. Выключив диктофон, она села и принялась обыскивать тела.
   Сплющенная пачка была в крови, но сигареты не пострадали. Разломав одну пополам, Ева сунула в рот и разжевала. Сплюнула. Но на языке остался кислый привкус табака. И снова нажав на пуск, Ева начала с того, что видела.
   - Тела расчленены. Фрагменты неоднородны. На некоторых имеются дополнительные повреждения в виде резаных ран. Длина колеблется от полусантиметра до пятнадцати. Глубина варьирует. В ряде случаев повреждены кости. Края ран относительно ровные, форма - веретенообразная. Наличествуют следы обильного кровотечения, что позволяет сделать вывод о прижизненном нанесении повреждений. Края ран чистые, ровные. Присутствуют незначительные количества смолоподобного вещества.
   Ева остановила запись, достала пакет для образцов и сделала соскреб. Повторив операцию трижды, она снабдила каждый образец этикеткой. Привычность работы успокаивала лучше сигарет.
   - Посмертные изменения в пределах нормы. Следов ускоренного разложения, ферментации или выплавления не обнаружено.
   И укусов нет. Вообще не похоже, чтобы к телам притрагивались.
   Ева подняла одну из отделенных конечностей и поднесла к свету.
   - Срез кости ровный. Кость не раздроблена. Установить наличие продольных трещин не представляется возможным.
   Кем бы они ни было, но работало чисто. И с выдумкой.
   Ева закрыла глаза, складывая мозаику информации. Люди-фантики, люди-бумажки, оригами, которое кто-то взял и разрезал. Ручка-ножка-голова. Точка-точка-запятая. Нет, это не отсюда.
   Почему не ели? Почему оставили?
   Или нужно спросить "для чего"? Волки еще не желали приближаться к поселку, хотя пятнистая была тоща, а внутри ждало мясо. И кадавры не отказались бы от этого мяса, но...
   Ева выбрала труп, выглядевший наиболее целым, и, ухватив за ноги, чуть повыше массивных кроссовок, вытянула в центр сарая. Затем она вышла, отметив, что вокруг снова темнеет и истончившаяся луна уже пробилась сквозь муть небесную. Бегом Ева добралась до ближайшего жилого дома и обыскала кухонный блок. Инструмент был сомнительным, ну так ей же не в мозгах ковыряться.
   Ева разрезала рубашку и майку, осторожно пальпировала живот. Мягкий. Пожалуй, слишком мягкий. И в этой мягкости четко прощупывалось твердое тело размером с кокосовый орех.
   Нож для чистки картофеля вошел точно под грудиной и застрял. Выдирать пришлось силой. Зато второй, с широким лезвием и остро заточенной кромкой, рассек кожу и мышцы, хотя рубить было зверски неудобно. Из раскрытой брюшной полости вывалились комки кишок, уже расплавленных сапрофитами. Завоняло.
   Почему люди так воняют?
   Вопрос относился к разряду философско-риторических и осмысления не требовал. Убрав обрезком трубы тонкий кишечник, Ева ткнула в плотный мешок желудка, вспучившегося в верхней части. В нижней же виднелся разрыв, запечатанный все той же смолистой каплей.
   Разрез Ева сделала чуть выше. А потом, надавив на шар, заставила его выкатиться в щель.
   Шар был бледно-желтым и похожим на вчерашнюю луну. Кожистая оболочка его, разделенная на октаэдры, просвечивалась. И в мутноватом содержимом проступал силуэт зародыша.
   Ева, выкатив яйцо на пол, направила луч фонаря. Силуэт на стене вышел четким. А личинка почти закончила формироваться. Виднелось разделенное на сегменты тело с массивной головой, черными мазками проступали жвалы. Высвечивалась широкая трубка пищевода, и судорожно сжимались мышцы, толкая по сосудам лимфу. Когда же яйцо повернулась, Ева увидела и куцые крыльца, прижатые к зачатку панциря.
   Именно тогда Ева узнала ее, увеличенную в десятки раз, искаженную многими мутациями. Особь была подогнана гиперэволюцией под нужды нового мира и идеально ему соответствовала.
   Личинка нервничала, шевелилась, словно пытаясь выбраться из тюрьмы и атаковать человека.
   Нет, дорогая, шалишь.
   Ева вытерла руки о штаны. Отступила. Сглотнув, нащупала в кармане пистолет. Прицелилась. У нее никогда раньше не получалось нормально прицелиться, ствол уходил вниз, а мушка скакала, не желая совмещаться с целью. Но теперь все было легко. Спусковой крючок слабо щелкнул, и ствол дернуло вверх. Яйцо же разлетелось ошметками слизи.
   Вот только выстрел потревожил еще шесть десятков. Теперь Ева слышала их. Скребутся, шевелятся, толкаются плодом в мертвой утробе жирные личинки в масляных колбах яиц. Еще пара дней и прорвут оболочки, вывалившись в пережеванную бактериями среду.
   И дальнейший процесс встал перед глазами Евы трехмеркой анимации. В нем было новое и старое, сросшееся, как сиамские близнецы, и совершенное в своем уродстве.
   Личинки будут жрать столько, сколько смогут, торопясь набить мягкое хитиновое тело, пока действует репеллент, разбрызганный взрослыми особями. Потом окуклятся и залягут на зиму, выплавляя из старого тела новое, с прочным панцирем и мощными челюстями, с тонкими вуалями крыльев и резким запахом, предупреждающим: не тронь.
   Весной прорвутся земляные каверны, выпуская стремительные тела молодых маток. И чуть позже присоединятся к ним в пляске рыжие и неуклюжие самцы. Воздух наполнится звоном роя, привлекая внимание хищников. Некоторые осмелятся прервать танец новой жизни, другие дождутся, пока силы самцов иссякнут.
   Самки же устремятся вниз, боевыми зарядами пробьют мягкую почву, вгрызутся в нее челюстями и широкими передними лапами. В выплетенном лабиринте найдется место и для матки, отбросившей кружевную вязь крыльев, и для первого поколения.
   Выживут не все. Те, кому повезет вылупиться раньше, будут достаточно голодны и разумны, чтобы уничтожить конкурентов. А спустя год-два на месте поселка Омега возникнет новый муравейник, который откроет ворота, выпуская псевдоматок, единственная задача которых - отложить яйцо и продолжить великий круг жизни.
   В этом высший смысл. И здесь продолжает стучать новое сердце старого мира. Удары его проламывают голову, вызывая боль настолько острую, что в глазах темнеет. Эхо гонит прочь. Требует собрать вещички и растреклятый диктофон с беспомощными выкладками. Найти оружие. Еды хоть какой-нибудь. И бежать-бежать, пока побег еще возможен.
   Ева подхватила рюкзак, сунула аптечку и пару туб с питательным раствором. Диктофон. Образцы с аккуратными этикеточками - кому нужны в новом мире старые правила игры? - и пару обойм к пистолету. По дороге к гаражу подхватила еще парочку стволов, больше ради внутреннего спокойствия. Замок вынесла выстрелом. Ударом рукояти разбила стекло, сняла ключи с колышка и, переведя дыхание, сказала:
   - Я сумею. У меня получится. У меня всегда получалось.
   Это было неправдой, но Ева сделала вид, что поверила себе. Ее маршрут был вычерчен в компьютерной памяти болотохода. Оставалось лишь следовать за путеводной нитью и молиться, чтобы удалось добраться до Альфы раньше, чем закончится топливо.
   Машина завелась с пол-оборота. Волки ждали за оградой.

Глава 6. Переменные бытия.

   Странность произошедшего не имела оттенка агрессии. Айне переходила от дома к дому и прислушивалась. Заглядывала в окна. Заходила. Два крайних, смыкавшихся углами, обследовала с особой тщательностью.
   Она раскрывала шкафы и медленно перебирала их содержимое. Вытаскивала ящики и ящички, добралась до коробок, которые, устав от досмотра, просто бросала на пол. Из коробок высыпалась бумага. Айне подняла стопку листов - чистые. Кровать заправлена. Подушки горкой. На спинке налет пыли. Пыль на железе иная, чем в бункере. Айне собрала ее пальцами и скатала липкий комок. Хотела еще на вкус попробовать, но не решилась. Выбросила и переключила внимание на фотографию со стены. Лица проступали белыми кругами на темно-синем, складчатом фоне. Айне пыталась понять, что это, но не сумела. Как и не узнала людей, снятых на фото. А Тод говорил, что в базу данных включены все жители поселка. Тод врал?
   Во втором доме обнаружился планшет с почти полным зарядом. Забравшись на кровать, Айне спихнула на пол одеяло, разгладила кое-как смятую простынь и включила планшет. Пролистав файловую библиотеку - ничего интересного - остановилась на папке "Личное".
   Все-таки у обыкновенных людей наблюдалась просто неестественная тяга к фиксации отдельных моментов существования. Но тем проще собирать материал для исследования.
   Айне наугад включила одну из записей.
   Люди. Много людей. Гораздо больше, чем в поселке. Их количество и характер распределения, вкупе с незнакомым пейзажем на заднем фоне говорили о том, что запись была сделана еще до катастрофы.
   Айне выключила звук и уставилась на экран, пытаясь запечатлеть в памяти малейшие детали происходящего. Особо интересны были люди.
   Город. Кирпичные стены. Церковь с вызолоченным куполом и крестом. Архитектура типична для новейшего времени, вместе с тем здание незнакомое, следовательно, в списке строений особого ранга не числится. Голуби. Их реальный фенотип куда более вариабелен, чем представленный в справочнике. Памятник, изображающий куколоподобного человека в высоком колпаке. И головной убор, и мантия украшены стилизованными изображениями звезд. Рядом возвышается туба телескопа.
   Изображение сместилось на кованые кресла, перед каждым из которых виднелся зодиакальный символ. Девушка с голубыми волосами кружилась под знаком Козерога. И юбка-колокол желтого платья приподнималась, обнажая кругляши коленей. Вот девушка остановилась, помахала кому-то рукой, поправила длинную челку и что-то сказала.
   На следующей записи была она же, но уже не в платье, а в белом лабораторном халате поверх синего свитера. Высокий воротник его касался волос. Два оттенка синевы сталкивались и подчеркивали третий - тонких прядей на длинной челке. Нагрудный карман халата украшал бэйдж, но качество записи не позволяло разглядеть имя. Девушка, скосив взгляд на камеру, улыбнулась, погрозила пальцем и указала куда-то вбок. И камера послушно повернулась. Она выхватила кусок белой гладкой стены, серый стол и два стула по обе его стороны. Девушка заняла один из них, и камера зафиксировала профиль.
   Цифры в правом нижнем углу экрана менялись, отсчитывая лабораторное время. Спустя три минуты двадцать две секунды в поле зрения возник еще один человек. Точнее сначала Айне решила, что это человек, но после поняла ошибку.
   На второй стул сел Тод. Только на записи на нем был не привычный костюм, а ярко-оранжевый мешковатый комбинезон. И наручники на запястьях. А судя по неуверенности движений - и на лодыжках тоже. Девушка уставилась на Тода. Выражение лица ее было странным.
   Тод сел.
   Девушка продолжала смотреть. Время шло. Ничего не происходило. Минута. Две. Двенадцать. Айне промотала. Двадцать пять. На двадцать девятой Тода начало трясти. Тремор усиливался, пока не перерос в конвульсии. Девушка по-прежнему смотрела.
   И лишь когда судороги прекратились, она встала, вышла из кадра и появилась вновь со шприцом в руке. На этом запись закончилась.
   Действия девушки не получили логического объяснения.
  
   Тод обнаружился на перекрестке. Айне сначала услышала голос, декламировавший стихи, а после увидела и самого Тода.

В тот день,

Когда меня убили,

Была жестокая гроза,

И град

На клочья растерзал

Бутоны

Белоснежных лилий.

  
   Тод, усевшись на деревянном ящике, разбирал пистолет. На левом колене его лежал пенал с протиркой и выколоткой. На правом стояла масленка. Каждую деталь Тод аккуратно вытирал о штаны, а затем ставил на землю, на расстоянии двух сантиметров друг от друга. Вереница патронов. Полиамидная туба шнекового магазина. Крышка ствольной коробки и затвор.

Потоком бешеной воды

Их разметало,

Сбило наземь.

Я отряхнул крупицы грязи -

Остались серые следы...

   Айне оглянулась: если есть Тод, возможно присутствие еще кого-нибудь. Но редкие окна были пусты. В стеклах отражалась луна, кривобокая и какая-то слишком крупная. Она в точности соответствовала снимкам из Базы и в то же время была иной. Индивидуальность визуального восприятия? Или просто несовпадение точки съема или фазы лунного цикла?

Вдоль по дорожкам

Ручейки

Несли подтаявшие

Пули.

Они друг к дружке

Зябко льнули,

Как и в ладонях -

Лепестки.

   Тод повернул фиксатор ствольной накладки и, отделив ее, принялся тереть о штанину.
   - Прекрати, - сказала Айне, раздумывая, не подойти ли ближе. Тод даже не взглянул на нее. Вытащив из кармана горсть патронов, он принялся кидать их в бочку. Попадал. Патроны звенели, бочка гудела, небо оставалось черным, а луна - неправильной.

Я нес их в дом,

Таких, как были:

Измятых,

Рваных -

Жалко ведь...

Между страниц

Хотел согреть,

Но...

Вышло так -

Меня убили...

   - Тод, ты жив. Слышишь меня? Ты живой!
   - Неужели? - спросил андроид, отправляя роняя обглоданный остов пистолета. - Надо же, какая незадача. Я живой. А вот люди часто умирают. И оружие тоже. Оружие надо любить, тогда оно будет любить тебя и не подведет в бою.
   Масленка упала с Тодова колена, но он подхватил на лету и аккуратно поставил рядом с магазином.
   А если случившееся с Тодом повредило исходные установки?
   - Когда оружие не любят, оно отказывает.
   Он повернулся к Айне и, протянув руки, велел:
   - Иди сюда, Бессмертная.
   Раньше он никогда не позволял себе подобной фамильярности. Айне отступила и положила ладонь рукоять пистолета.
   - Не стоит, - сказал Тод, покачав пальцем. - Ты ведь разумная девочка? Ты очень разумная девочка. Ты самая разумная девочка, которую мне доводилось видеть. Хотя честно, не знаю, сколько вообще девочек мне доводилось видеть. Здесь пусто вдруг. Страшно, когда в голове пустота. Кто знает, чем ее заполнят?
   Айне сделала шаг назад. Выстрелить она успеет. А вот попасть - не попадет. Тод не просто андроид, он - маг-Си, диверсант. И реакция у него соответствующая.
   - Я пришел и увидел тебя. И сказали мне: вот дитя, которое дитя человеческое, но уже не человек. Ибо те, которые были людьми, утратили души свои. Но было написано: кто примет сие дитя во имя Мое, тот Меня принимает. А кто примет Меня, тот принимает Пославшего Меня; ибо кто из вас меньше всех, тот будет велик.
   Провоцировать его нельзя. А установить контакт возможно. Айне очень медленно убрала руку с пистолета. Она спросила:
   - Почему здесь нет людей?
   - И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И сказал Сидящий на престоле: совершилось!
   - Что совершилось? Тод, ты ранен? Тебе необходима помощь? Объясни!
   - Я есмь Альфа и Омега! Начало и конец! Жаждущему дам даром от источника... источника... - Тод попытался встать, покачнулся и повалился на землю: - Воды... живой воды.
   - Живой воды не существует, - возразила Айне и, подумав, добавила: - Или ты про стабилизатор?
   Тода скрутила судорогой.
   - Эй! Тебе нужен стабилизатор? Скажи, я принесу!
   Айне попыталась вспомнить все, что слышала о дефиците гидроксифенилглицина. Симптоматика не совпадала с классической картиной. Однако соответствовала увиденному на записи. И когда конвульсии прекратились, Айне решилась. Она подошла к Тоду и попыталась нащупать пульс. Оттянув веки, заглянула в глаза, открыла рот, понюхала дыхание и, отметив наличие характерного фенольного запаха, вытерла пальцы о рубашку Тода. Странно, что он пропустил симптомы первой волны.
   Плохо, что пропустил.
   В бункер Айне возвращалась бегом. Как никогда ее злило и собственное, по-детски неуклюжее тело. И неразумность поведения Тода, поставившего себя под удар. И пустота, воцарившаяся в поселке. И уж тем паче лестница, которая вибрировала под ногами и опасно дребезжала, грозя столкнуть Айне в пропасть шахты.
   Добралась. Вошла. Зажмурилась, привыкая к резкому красному освещению - заработал аварийный генератор. Из щелей кондиционера потянуло сухим стерильным воздухом, и экран замигал, пытаясь настроиться на локальную сеть.
   В бункере было обыкновенно.
   И если закрыть дверь - а сил у нее хватит - это обыкновенность продолжится. Правда, ненадолго: рано или поздно, но выйти придется.
   На поиски аптечки ушло больше времени, чем Айне рассчитывала. И назад она снова бежала, на сей раз вверх, одной рукой прижимая к груди футляр с капсулами стабилизатора, второй - придерживаясь за острые грани ступеней.
   И наружу она вывалилась злая, взмокшая и задыхающаяся. А Тод по-прежнему лежал, обнимая сухой асфальт.
   Нельзя же быть настолько безответственным!
   Игла пробила задеревеневшие мышцы, а поршень вытолкнул дозу стабилизатора. Айне попыталась вынуть шприц, но он разломился пополам. Это было неприятно. Точно такие же негативные эмоции вызывала беспомощность Тода.
   Сев на ящик, Айне принялась размышлять.
   Случившееся в поселке не поддавалось анализу. И неплохо было бы запустить основной генератор, оживить локальную сеть и снять информацию с камер наблюдения. Однако Айне сомневалась в реалистичности подобного плана.
   Тод пошевелился. Дернулись пальцы на левой руке, правая прикрыла глаза, и Тод перекатился на спину. Его ноги согнулись, упираясь подошвами в землю.
   - Тебе не следовало доводить себя до подобного состояния, - сказала Айне, наблюдая за попытками Тода подняться. Он был неуклюж. Двигал конечностями, но как-то совсем уж нескоординировано.
   - Ты не ранена? - спросил Тод, когда удалось встать на четвереньки. - Ты ведь не ранена? Пожалуйста, скажи, что я не настолько накосячил, и ты не пострадала.
   - Я не пострадала. А ты стихи читал.
   - Не помню.
   Айне показалось, что тембр голоса слегка изменился.
   - Читал. Про то, что тебя убили. Но ты жив. Кроме того анализ информации наглядно демонстрирует парадоксальность подобного подхода.
   - Какого? - Тод покачал головой, точно проверяя, на месте ли она, и встал на колени. - Черт. Гудит.
   - Обращения к ощущениям после физической смерти субъекта.
   - После клинической, - поправил андроид и, меняя тему, поинтересовался: - Мы же не в бункере?
   Айне пожала плечами: утверждение являлось очевидным.
   - Мы не в бункере. Ты не в бункере. Тебе запрещено покидать бункер.
   Все-таки встал. Его покачивало, но окраска кожных покровов пришла в норму. Мышечный тремор при данных обстоятельствах был скорее нормой. Хотя, кажется, Тода раздражал. Если данное выражение лица можно интерпретировать как раздражение.
   Айне решила, что можно.
   - А тебе запрещено покидать меня. Ты ушел. Я решила, что ситуация требует действия.
   - Я ушел? Проклятье! Ничего не помню!
   А раньше он никогда не орал.
  
   Айне стояла в манеже и кидала кубики. Синий и красный. Красный и синий. Тод всегда поднимал сначала синий, потом красный. Дальность броска и места, в которые попадали кубики, значения не имели. Сначала синий. Потом красный. Оба - в руки Айне.
   Подавал мягко, дожидаясь, пока она обхватит кубик рукой, и сам легонько прижимал пальцы. Затем отступал и отворачивался, притворяясь, будто не видит.
   Айне снова бросала кубики.
   Тод поднимал.
   На триста семьдесят девятом броске ей надоело. Кубики отправились к прочим игрушкам. Тод остался. Кажется, тогда он перенес пистолеты из оружейной. Тод собирал и разбирал их, чистил, смазывал, Айне следила, запоминая порядок действий.
   Это было легко.
   Почти также легко, как научиться читать. Про себя - быстро. Вслух - медленно. Физическое развитие запаздывало, и мягкая гортань отказывалась формировать звуки правильно.
   - Л-л-л-лы! - кричала Айне, брызгая слюной на экран. Тод вытирал экран и спокойно повторял:
   - Р-р-р. Ра-ро-ру.
   - Ла-ло-лу! Ла! Ло! Р-ру! Ла-ру! Тод!
   - У тебя получилось, - ни одобрения, ни радости: голая констатация факта. Тогда еще недостаток информации не позволял адекватно оценить положение Тода, и Айне обиделась. А он столь же равнодушно и спокойно перенес ее обиду.
  
   Теперь вот Тод злился.
   - Что еще было? - Тод пальцами придержал дергающуюся щеку.
   - Ничего.
   - Люди?
   - Нет людей. Совсем нет. Здесь точно. Другие секторы - не знаю. Но отсутствие поисковых групп в данном позволяет предположить аналогичную ситуацию.
   - Ситуацию нельзя предположить, - возразил Тод. Все-таки он изменился. Это вызывало закономерные опасения. И поняв что-то по взгляду, он поспешил успокоить: - Установка работает. Я по-прежнему тебя... защищаю.
   - Спасибо, - Айне встала и протянула руку. - Пойдем. Мне кажется, что пока ты окончательно не нормализуешь биохимию, нам лучше остаться в бункере.
   Ее пальцы утонули в его широкой и грязной ладони. Грязь была жесткой. И пожалуй... приятной.
  
   Оживить систему не удалось. Тод пытался, но каждая попытка завершалась закономерной неудачей, что приводило андроида в нехарактерную прежде ярость. Все закончилось тем, что Тод сорвался. Он выдрал панель, вытягивая нити проводов, поднял над головой и швырнул о пол.
   Брызнули осколки пластика. Потянуло гарью, и полудохлый кондиционер долго вытягивал ошметки запаха. А Тод все плясал и плясал на осколках, вдавливая их в бетон.
   - Тебе следует нормализовать уровень адреналина, - посоветовала Айне, подняв один из осколков. Его она приложила к глазу. Видимость ухудшилась, но в расплывающихся тенях была некая сложно поддающаяся описанию прелесть. - И тестостерона тоже.
   Тод только шеей дернул.
   - Я думала о том, что произошло.
   - И до чего же юная леди додумалась? - в голосе послышалась насмешка. Все-таки нестабильность гормонального фона оказывала значительное воздействие на поведение Тода. И отбросив осколок, Айне уставилась на андроида. Он не отвел взгляда, хотя раньше всегда отворачивался.
   - Существующий объем данных не позволяет выстроить внутренне непротиворечивую версию. Массовое исчезновение биологических объектов в совокупности с нетронутостью косных не имеет достоверных аналогов.
   - Инопланетяне, - возразил Тод, ногой сметая осколки. - "Розали". "Кэрол А. Диринг" и прочие аномалии Бермудского треугольника.
   - Спекулятивно. И недостоверно.
   Возражать он не стал. Жаль. Когда он возражает, Айне легче думается.
   - Ложись спать, завтра отсюда убираемся, - Тод с легкостью поднял девочку, отнес в кровать и накрыл одеялом. И ботинки снять не позволил.
   Все-таки адекватность его восприятия вызывала сомнения. Чтобы не усугублять стресс, Айне закрыла глаза и сложила руки на груди. Ее поза должна была отражать состояние покоя. Тод позе поверил. Он расхаживал по комнате, бормоча что-то под нос. Иногда останавливался, но ненадолго. Движения его носили хаотичный характер, а редкие слова, которые удавалось расслышать, имели смысла не больше, чем все, случившееся с Айне.
   И все-таки она заснула. Разум вновь отступил перед потребностями несовершенного тела. Во сне Айне видела муравейник и восхищалась внутренней гармонией структуры. И даже когда Тод поднял, одел, еще сонную, Айне продолжала видеть перед собой многомерное совершенство, управляемое единственной точкой приложения силы.
   Очнулась она только за воротами. Ревел мотор. Колеса болотохода месили грязь. И Айне крепче прижалась к широкой спине Тода, вдыхая незнакомый запах мира. Мир тоже был совершенен. Следовательно, требовалось лишь найти точку воздействия.
   - Куда мы едем? - крикнула Айне. И Тод, не оборачиваясь, ответил:
   - Альфа.
   Пожалуй, выбор и вправду был оптимален. Кроме того, Айне любопытно было бы посмотреть на Центр.

Глава 7. Опоздавших не ждут.

   Холм показался издали. Рыжий горб с темными пятнами домов. Словно блохи запутались в верблюжьей шерсти. Торчали штакетины сухих сосен. Скрипел ветряк, перекачивая силу ветра в небытие проводов истлевшего генератора. И на черном колесе восседала пара аистов.
   Когда Глеб подошел слишком близко, одна из птиц подпрыгнула и расправила перепончатые крылья. Закинув голову, аист издал трещащий звук. И второй, выпрямив суставчатые ноги, подхватил.
   Глеб снял сначала первого, потом и второго, уже подпрыгнувшего и готового спикировать на человека. Позже, взобравшись на холм, Глеб сшиб колесо и добил выводок из трех уже начавших покрываться чешуей птенцов.
   Единственная улица заросла высокой травой. Старые дома просели, а из крайнего штопором поднималась кривая сосна. Заходящее солнце придавало ее коре и иглам красноватый оттенок, деревню же красило лиловым.
   Глеб нашел колодец - ворот работал, цепь с ведром тоже были на месте - и вытащил воды. Обеззараживающая таблетка растворилась с тихим шипением. Вкус, правда, испоганила окончательно. А ведь хотелось нормальной водички, ледяной, чтоб аж зубы сводило, а горло перехватывало, упреждая ангину. Три глотка и передышка. И снова три, а остаток ведра - на голову перевернуть, наслаждаясь прохладой.
   То лето было жарким. Раскочегаренное солнце еще в мае выжгло траву. Листва на редких деревцах побурела и съежилась. Люди торопились поскорей добраться до цели, будь то дом или офис с отфильтрованным искусственно охлажденным воздухом.
   А Глебу нравилось.
   Он сбегал из школы в зал, зачастую пустой, но тем лучше было. Никто не смотрел, не лез с советом и не насмехался, что Глеб сменял спортивную саблю на нынешнюю, притворявшуюся старинной. От древности в ней была лишь форма, но и она завораживала Глеба.
   Плавный изгиб клинка. Длинная рукоять с широкой лентой, защищающей пальцы. Изящный эфес и гравировка на пятке. Приятная тяжесть в руке.
   Иллюзия боя с тенью.
   Глеб становился перед зеркалом, салютуя собственному отражению, и свет катился по стали, вспыхивая ярко и зло.
   Первый шаг - приглашение к танцу.
   Чувства обостряются. Закрой глаза и ничего не изменится. Сабля сама ведет партнера. Она заставляет вспомнить каждую щербину в полу и переступить через торчащую шляпку гвоздя. Пригнуться. Ударить, пронзая тень. Потянуть, слушая, как режущая кромка вспарывает душный воздух.
   Услышать грохот машин на улице. И гудение земли, принимающей сваи под будущий дом. Молот работает мерно, как сердце, и Глебо подстраивается под ритм.
   Тело вскипает, льется градом пот. Но движение - жизнь.
   И Глеб продолжает танец.
   Он останавливается, лишь когда силы иссякают. Тогда тянет упасть на пол и лежать, дышать, пока не надышишься. Но Глеб знает - нельзя. И заставляет себя идти по периметру зала, мимо зеркал и балетного станка, мимо шведской стенки и старого тренажера с обломанными педалями.
   Десять кругов, пока не выровняется дыхание. И еще столько же, чтобы сердце унять. Потом убрать за собой. И верную саблю, обтерев от пыли, укутать в старый теткин шерстяной платок.
   И тетке позвонить, сказать, что с ребятами гуляет. Ложь, конечно, но ей почему-то спокойнее, когда Глеб с этими несуществующими ребятами, чем один. Он выбирается из зала уже в сумерках и бродит по городу. В тот вечер он до реки дошел. Стоял на берегу, широком в противовес узкому руслу Двины, и глазел на свое отражение. По течению спускались тени и скукоженный кленовый лист. Трещали кузнечики.
   И телефон нарушил благодатное состояние безделья, разозлив Глеба:
   - Да? - сказал он, поднимая рюкзак и сверток с саблей. - Скоро буду, теть. Не нервничай.
   - Ты уж постарайся, Глебушка, - пропела тетка. - Тебя люди ждут.
   Он тогда удивился не людям, а необычно ласковому теткиному тону. А уже позже начал гадать, кто именно ждет и зачем.
   Двое-из-ларца, одинаковых с лица. Точнее лица их - вареные яйца на воротниках-подставках. Ноздреватая неровность кожи, широкие щеки и узкие лбы. Темные костюмы и золотистые значки на лацканах пиджаков. Чашки чая в руках. Бумаги на столе.
   Тетушка, застывшая в кресле.
   Реальность существовала в картинках, как комикс.
   - Наташка заболела? - Глеб сразу понял, зачем эти здесь, но до последнего надеялся на ошибку. - Несчастный случай, да?
   Номер первый поправил галстук. Номер второй поставил чашку и хорошо отрепетированным голосом произнес:
   - К моему величайшему прискорбию, я должен сообщить, что ваша сестра погибла в результате несчастного случая...
   Он говорил много, вот только у Глеба отключило слух. Наташка не могла погибнуть! Не могла и все тут! Ну не такая она была, чтобы взять и умереть.
   - Примите наши соболезнования, - завершил речь номер первый, протягивая бумаги. - Компания признает свою вину и готова компенсировать...
   Бумаги подписывала тетка. Она же получила деньги и получала до тех пор, пока Глебу не исполнилось восемнадцать. И Глебу в этой ее готовности брать виделось предательство. Как будто он и тетка взяли да продали Наташку.
   Тогда он еще не знал, кого винить в произошедшем, и винил сразу всех.
   От воспоминаний стало душно. Больная рука заныла, а в груди возник тяжелый ком, пробудивший кашель. Выворачивало кровяной слизью.
   И Глеб печально подумал, что это, наверное, конец.
  
   Ферменты медленно расплетали белковые косы. Трещали водородные связи, разрывались узелки ковалентных. И взрыхленные нити ложились на конвейер обратного синтеза. Временно гайто прекратил свое существование. Свежесозданные ошметки ДНК отмокали в ядерном соке, и ласковые руки рестиктаз вклеивали новые буквы в старый текст.
   Клетки работали.
   Гайто оживал.
   Элемент за элементом выстраивалась новая сеть материального воплощения. Кружево нейронов становилось плотнее, пока не вытянулось столбом спинного мозга. Щупальцами растянулись двенадцать пар черепных нервов, и волна прошла сквозь все элементы головного мозга.
   Гайто считывал информацию.
   Адаптировался.
   Фильтровал потоки нервных импульсов, пытаясь отловить нужное. Один из потоков вызвал особую тревогу: левая верхняя конечность носителя была повреждена. Начавшееся было восстановление, судя по остаточным следам стимулированное искусственно, затормозилось. Осколки костей плавали в гнойном вареве из лизированных бактерий и клеток.
   Воспалительный процесс обеспокоил гайто. В перспективе он мог привести к потере носителя. Однако перепрофилирование иммуноглобулинового синтеза и дополнительная стимуляция деления остеобластов должны были изменить ситуацию.
   Гайто был доволен.
   И носитель тоже, чему способствовал дофаминовый выброс.
  
   Двухэтажное здание сельского управления издали казалось неповрежденным. Только черные рамы зияли провалами, да сквозь плитку проросли бархатцы и астры. Из хищных венчиков торчали псевдотычинки, поблескивающие медвяными каплями приманки. При появлении Глеба цветы закачались, словно перешептываясь. А стоило наступить на один, и прочие втянулись в подземные норы.
   Внутри дома ничем не пахло. Из щелей кондиционера свешивались нити паутины. Одна из дверей была разнесена в щепки, а содержимое коморки вытащено в коридор. Валялись древние гроссбухи, собирая пыль, притаилась в углу чернильница, и желтоватый череп с подоконника пристально следил за Глебом.
   - Здорово, Йорик, - поприветствовал Глеб.
   Остальные кости лежали в уголке, прикрытые желтоватым тряпьем, словно спрятанные про запас. И шелест крысиных лап, раздраженное шипение лишь заставило ускорить шаг.
   Ночевать в поселке было опасно.
   Ночевать на болоте было еще опаснее.
   И на чашах виртуальных весов лежали две кучи сопоставимого дерьма. Только это обстоятельство странным образом веселило Глеба. Появилось желание пробежаться, заорать и приставить дуло к виску. А что: раз и все, никаких мучений, никаких стремлений, никаких угрызений совести.
   И врачиха невинноубиенная сниться перестанет.
   Правда, она пока и не начинала. Но Глеб не сомневался: будет. Все они, паскуды, во снах являются, шагают строем, чеканят шаг. И честь отдают, будто он, Глеб, командует мертвяками.
   Сзади раздался шорох, и Глеб, повернувшись, пальнул на звук. Грохот выстрела сотряс здание от фундамента до крыши, а серое вытянутое тельце кувыркнулось, поймав пулю.
   Кошка. Просто кошка. Может быть и обыкновенная даже. Вот кошку жалко. Правда, стоило подойти поближе, и жалость иссякла: у кошки по загривку шел ряд шипов, а на когтях поблескивала темная смазка, наверняка ядовитая.
   И жила тварь, несмотря на дыру в брюхе, дергалась, ползла к Глебову ботинку, пытаясь дотянуться лапой. На лапу Глеб наступил. А потом наступил и на голову, раздавив хрупкий череп.
   У андроидов трещало иначе.
   То, что виноваты именно андроиды, Глеб понял, прочитав отчет. Оказывается, тетушке его предоставили в числе прочих бумаг, но та по каким-то своим соображениям всю стопку припрятала. И наверное, права была, потому что Глебу следовало дозреть до понимания.
   Он зрел помидором на подоконнике, и когда тетка попала в больничку, да там и преставилась - Глеб был готов. Отчет он перечитывал трижды, подозрительно перетряхивая канцелярские фразы, но подвоха не усмотрел. Он и раньше подозревал, что дроиды вовсе не так безобидны. И подтверждение данного факта предопределило дальнейший путь Глеба.
   Форум. Разговор. Приглашение. Городской стадион и трибуна, с которой говорил человек. Нормально говорил, понятно, безо всяких там выпендрежей юридических. И Глеб четко осознал: вот слова, в которых нет ничего, кроме правды.
   И когда его позвали снова, он пришел, чтобы остаться. "Черные сотни" стали новой семьей, а напарник - братом.
   Глеб помнил самостоятельный выход и дрожь в коленях. В руках была бита. Дроида не гнали. Пристроились в хвост на проспекте и шли следом. Он оглядывался, оглядывался, а потом сорвался и побежал, нырнув в переулок. И напоролся на живую стену. Глебов напарник поставил андроиду подножку и добил пинком. А мастер ячейки, проверив регистрационную карту, сказал:
   - Бей.
   Глеб еще подумал, что не сможет и на замахе зажмурился. Бита проломила череп, и в лицо брызнуло чем-то мокрым. Группа заулюлюкала, напарник же, выбив биту, крикнул в ухо:
   - Бежим!
   Сзади доносился усталый вой ментовских сирен. И уже сидя в подвале, отмывшись добела, Глеб пытался понять, что чувствует.
   Ничего.
   - Ну, за боевое крещение! Ты, по ходу, свой человек. Нежный только больно. Ничего, пройдет. Главное, помни, что вместе мы - сила! - напарник протянул стакан.
   - Вместе мы - люди, - отозвался Глеб.
   Слабость усиливалась. Глеб только и сумел, что забраться на чердак, по пути закрывая за собой двери. Узенькое оконце было забрано решеткой, а крыша выглядела целой. В углу нашелся остов старой кровати и кипа матов, видимо, перекочевавших из спортзала. Обшивка во многих местах зияла ранами, и желтоватое ватное нутро вылезало наружу. Но все лучше, чем на полу. Глеб обложил матами кровать, соорудив некое подобие хижины, и забрался внутрь. Качало. Руку дергало немилосердно. И перед глазами красные мушки заплясали.
   Нужно отдохнуть. Просто отдохнуть. И поесть.
   Еда проваливалась точно в пустоту. Глеб глотал, не ощущая вкуса. Запахи тоже куда-то пропали. И звуки заменились шипением. Не башка - старый телевизор.
   Ничего. Справится. Полежит. Поспит. Утром проснется целеньким и здоровеньким. Наташка всегда говорила, что сон лечит.
   Наташка сбежала из дому, бросила Глеба на тетку, а потом вообще умерла.
   Сука!
   Точно, как он раньше этого не понимал? Она во всем виновата! Она и никто другой. От удивления такой очевидностью мысли, Глеб пропорол вилкой десну.
   Боль отрезвила.
   Вероятно, Наташка ни при чем. Просто Глеб подыхает, вот и мерещится всякое. Например, он сам, но снятый словно бы изнутри.
  
   Структура носителя была приятно сложна. Гайто разрастался, спускаясь по волокнам нервной ткани к жерлам сосудов и полям мышц. Он снисходил к органам, один за одним подключая их к новой системе и корректируя.
   Погас микроочаг воспаления в миокарде.
   Погибла колония клеток округлой формы в печени, так и не успев выплеснуть в русло кровотока зонды метастаз. И засбоившие было островки Лангерганса вернулись к прежнему ритму работы, исправно выделяя инсулин.
   Гайто старался.
  
   Человек спал. Он казался беззащитным, и черный кот бесшумно протек в дыру окна. Он крался, но подойдя на расстояние броска, замер. Кот втянул запах. Длинные усы его дрогнули, а шипы на хребте поднялись. Издав сиплый звук, кадавр попятился.
   То, что лежало под матами, представляло опасность. Об этом недвусмысленно говорил запах. Запахам кот доверял.
  
   Первым, что Глеб ощутил при пробуждении, был голод. Желудок сводило спазмами, а во рту набралось столько слюны, что она стекала по подбородку. Мышцы ныли, кости ломило, но голод диктовал свои условия. Глеб, стараясь совершать минимум движений, вытряхнул из сумки банки с тушенкой. Ел он, выгребая содержимое пальцами, причмокивая и облизывая, а наесться все не получалось.
   Ощущение сытости накатило сразу и вдруг, столь же отупляющее, как и голод. Глеб попытался преодолеть его, но только и сумел, что выползти да справить естественные надобности. Моча была бурой. Но сытость мешала нервничать.
   И Глеб, зарывшись в маты, снова заснул. Снилось ему собрание. Он стоял, облокотившись на трибуну, и говорил. Сначала тихо, потом громко, крича и перекрикивая толпу. Количество людей множилось, а потом они стали походить друг на друга. У всех были лица Наташки, а из голов торчали проводочки-петельки. И Глеб знал, что может дернуть любого - послушают.
   Было страшно.
   Второе пробуждение мало отличалось от первого. Разве что голод был не столь всеобъемлющим. И лихорадило меньше. Правда, отключило все равно, зато без снов. И в дреме Глеб слышал помещение и каждый предмет, в нем находящийся. Услышал и зверя. Тот сидел на подоконнике и разглядывал Глеба. У зверя было четырехкамерное сердце и еще одно, дублирующее, эхо которого терялось в ритме основного пульса. И сквозь дрему Глеб прицелился в голову, но стрелять не пришлось: зверь ушел.
   Потом Глеб не мог сказать, был ли зверь на самом деле или же существовал лишь в искаженном болезнью воображении. Главное - Глеб остался жив. И силенок прибавилось. А рука почти перестала чесаться. Все-таки медицина - великая вещь.
   - В бою не сдается наш гордый "Варяг", - севшим голосом сказал Глеб, пытаясь пошевелить пальцами. Получилось. Но повязку снимать он не стал. Сложив вещи, Глеб спустился с чердака и принялся обыскивать здание.
   Телефон. И еще один. И даже два, но все молчат. Темны мониторы, подернуты пылью. В кожаной папке покоится стопка документов, а из-под стола выглядывает мумифицированная нога в бурой туфельке. В шерсти ковра запуталось стекло. Из глазированных горшков торчат хлысты сухих лиан.
   Грязное зеркало трюмо подмигивает светом. Глеб трет поверхность, обдирая и пыль, и паутину, которая прилипает к рукаву. Отражение проступает медленно и оно незнакомо. Это узкое лицо с острыми скулами и мутными глазами не может принадлежать Глебу.
   Глебу только-только двадцать пять исполнилось, а мужику в зеркале хорошо за тридцатник. У него рожа мятая. Рыжая щетина на подбородке и шее растет клочьями, а в просветах кожа шелушится. На лбу шрам. На носу второй шрам, свеженький.
   Сам мужик невысок, худощав, еще и сутулится. У Глеба же осанка была. Два года себя дрессировал, как собачушку, не то на Гамлета героического метил, не то на неудачника-Ромео. Но главное же, что с результатом! А теперь что? Ничего. Хрень в складочку.
   Мужик ухмыльнулся и поправил лямки рюкзака. Из-за плеча выглядывало дуло винтовки, а поверх грязного комбеза лежала сбруя кобуры с ТТ.
   Глеб коснулся кончика носа мизинцем, и отражение повторило жест. Еще подмигнуло, дескать, и не надейся, ты это, больше некому.
   - Да пошел ты, - сказал Глеб и, повернувшись к зеркалу спиной, продолжил осмотр. Наткнувшись на поросшую плесенью банку варенья, он пальцем снял колонии и принюхался. Потом решился и попробовал. Очнулся, только когда в банке не осталось ни капли. И чувство голода поутихло.
   Рация нашлась в грязной комнатушке, где хранили всякий хлам. Висело вместо шторы алое знамя с золотыми серпом и молотом да дырами в ткани. Висел плакат "Здоровый образ жизни" и барабан без палочек. Висела труба, широкую горловину которой затянуло паутиной. Глеб собирался было закрыть дверь, но взгляд зацепился за бурый ящик с ручкой, обмотанной скотчем.
   Ручка была от двери, а ящик оказался старой довоенной рацией. Работающей рацией. Она не могла работать, но меж тем работала. Шипел эфир, стрелял оборванной волной в ухо. Ползла стрелка, меняя диапазоны. И вздыхало окрестное пространство, раскрывая перед Глебом пустоту.
   -...прим...
   Голос выскочил из небытия, чтобы тут же исчезнуть. Глеб повернул колесо, отматывая пройденные частоты. И дальше двигал медленно, осторожно.
   -...вызывает... уничтожен...
   Старая машина дразнила. Но Глеб был упрям.
   - ...вызывает Ева-нуль. Центр должен быть уничтожен! Вызывает Ева-нуль. Центр должен быть уничтожен. Вызывает...
   - ...на золотом крыльце сидели. Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. А ты кто такой?
   Этот голос Глеб узнал бы из тысяч и замер, боясь пропустить хоть слово.
   - ...вызывает Ева... вызывает Ева...
   - ...кто ты такой?
   - ...уничтожить...
   - Бах, - сказала рация женским голосом и умерла.

Глава 8. Дамские штучки и фига в кармане.

   Широкие колеса "Скорпиона-3" давили мох, втаптывая в сфагновое покрывало тонкие ветки багульника. Летели брызги болотной воды. Мелькали редкие сосны. Треугольником растянулась волчья стая. Вел самец. Пятнистая волчица держалась рядом. Она бежала, широко раззявив пасть, и язык развевался розовым флагом. Молодняк шел задним эшелоном, и Ева чувствовала спиной их недобрые взгляды.
   Мелькнул и исчез молодой осинник, уже заселивший берег запруды. Сухими штакетинами торчали стволы старых берез. За ними проглядывала синее полотно заводи, черными стогами на нем торчали бобровые хатки.
   Ева взяла левее, на бурое кочковатое поле. Волки к выбору отнеслись с пониманием. Им тоже не хотелось встречаться с бобрами.
   Затрясло. Колеса то проваливались в мягкие ямины мочажин, то втаскивали тело болотохода на полосы гряд. Небо скользила по маслянистой поверхности луж. И монотонность движения пробуждала к жизни воспоминания.
  
   Зеркальная маска искажала пространство. В нем Евы не существовало. Точнее она превращалась в пятно, которое дергалось и перебирало ложноножками, тревожа окрестную темноту.
   Человеку под маской тоже доставалось от дерганий Евы-амебы, и, реагируя на ее движения, он шевелил руками. Пальцы расходились. Пальцы смыкались.
   - Это все, что вы можете сказать? - и голос у него ненастоящий, синтезированный и адаптированный согласно ситуации.
   - Да, - Ева смотрит туда, где по ее убеждению должны находиться глаза.
   - Ваш отчет не полон.
   - Извините?
   Он достает из-под столешницы планшет и толкает в сторону Евы, повторяя:
   - Ваш отчет не полон. Отсутствуют личные впечатления.
   - Я не знала, что они вам интересны, - Ева не удержалась от сарказма и не удивилась, когда тот был проигнорирован. - Мои личные впечатления неинформативны.
   Раньше он ценил информативность. И сам спускался в лабораторию, а не вызывал Еву наверх. Его кабинет - стеклянный шар на стеле лифтовой шахты. Кабина взлетает стремительно, как пузырек воздуха по полости вены. И колени подгибаются не столько из-за рефлективной предопределенности, сколько от подсознательного ужаса.
   Рожденные ползать не желали летать. Но приходилось.
   Лифт останавливается мягко. Расходятся створки, и красный ковер кабины смыкается с покрытием пола. Толстый слой крашеного войлока гасит шаги. И Ева сама не замечает, как переходит с нормального шага на крадущийся. Внимательно следят за ней фасеточные глаза камер.
   Его кабинет огромен. Здесь искусственная тьма и столь же ненастоящий свет делят пространство. И пол расчерченный черно-белыми квадратами похож на шахматную доску. Вряд ли это случайно. Тогда кто он, замерший у затененного окна? Король? Король - слабая фигура. В ней только и есть, что условная значимость. Королева? Имеется в нем и некоторая женственность, в жестах, в самой манере говорить и вести беседу. Но все же Ева отметает и эту фигуру. Ферзь? Конь? Кто угодно. Под маской легко спрятаться даже игроку. Вот с ней самой все куда проще - пешка. Белая, черная - не имеет значения. Главное, что пешка осмелилась высунуть любопытный нос за границы клетки.
   И сейчас по этому носу ударят.
   - Почему она умерла? Как думаете вы? - он интонационно подчеркнул обращение.
   - Потому что переоценила собственные силы.
   - Дальше.
   - Да нечего дальше! - зеркало в качестве собеседника выводило Еву из равновесия. Как будто она забыла его лицо. Да помнила! Все, черт побери, помнили! И ни к чему эти прятки.
   Заигравшиеся детишки нашалили, а виноватой сделают Еву.
   - Я не знаю, что взбрело ей в голову! Я не знаю, почему она решилась на этот эксперимент. И я не знаю, почему сразу четверо! Да еще на той неделе она с одним магом не могла управиться, а тут...
   - Вы весьма эмоциональны, - заметил куратор. Он достал из-под стола бутылку с минеральной водой и стакан.
   - Вы сами хотели впечатлений. И... и да, я эмоциональна. Я ведь человек.
   - В отличие от меня? - он открыл бутылку и налил в стакан. - Вы ведь не считаете человеком меня? Возьмите.
   Ева выпила и удивилась тому, что, оказывается, ее мучила жажда. Запоздало испугалась, что в воде могло быть что-то кроме воды. Но страх тут же показался смешным: Ева и так расскажет ему все, что он желает услышать. Иначе ведь невозможно.
   - В какой-то мере считаю. Или скорее считаю в какой-то мере человеком. Людьми. Вы сами понимаете, тема скользкая. Мы стали слишком... разными. А Наташа мне нравилась. Как человек человеку. Личная симпатия, если вам знаком такой термин.
   Второй кивок. И легкое движение пальцев на левой руке. Это что-то значит? Или Ева просто усматривает значения там, где их нет и быть не может.
   - Наташа была... очень эмоциональной. Но не настолько, чтобы поставить этот идиотский эксперимент! Во всяком случае, в одиночку, - тихо договорила Ева. Ну вот и сказала вслух то, о чем и думала с опаской.
   А он молчал, не спеша ни соглашаться, ни отрицать. Только столкнулись над столом уже не пальцы - кулаки. Пауза затягивалась. Ева ждала. И он все-таки заговорил первым:
   - Ваша версия логически не противоречива.
   - Но недоказуема. Вы это хотели сказать?
   - Да.
   Ева знала это. Еще тогда, когда составляла отчет. Данные с камер наблюдения. Показания свидетелей. Протокол. Журнал. И грызущее ощущение неправильности случившегося.
   - Я хочу, чтобы вы посмотрели эту запись, - сказал человек, указывая на одну из стен. По знаку его стена дрогнула и переменила окраску, превратившись в огромный экран. - Вместе со мной.
   Ева пожала плечами: составляя отчет, она лично пересмотрела все записи и неоднократно. Еще один раз ничего не изменит.
   Изображение было даже не черно-белым, а серо-серым. Все оттенки графита сплетались в объекты. Их искаженные пропорции в совокупности с мучнистой крупой помех ставили на записи метку незаконности. Но Еву это не удивляло. Скорее уж странным было то, что источник записи оказался столь примитивным.
   - Только смотрите внимательно, - попросил бессмертный. - Очень внимательно. Вы узнаете место?
   Конечно. Разве можно не узнать стеклянный куб, стены которого еще сохранили девственную прозрачность? На записи не видны швы и внутренняя решетка, а вот камеры наблюдения выхвачены четко. Они направлены внутрь куба и с механическим равнодушием фиксируют пустоту.
   Наташа появляется в кадре. Белый халат сливается с белым лицом, и контрастом глядятся слишком темные волосы.
   -...изначальная установка на моделирование стресса как необходимый элемент для создания первичного контакта верна. - Наташкин голос прорывается сквозь шипение. - Но встает вопрос о синхронизации управляемых объектов. Оптимальным видится частичная перестройка исследуемой зоны согласно эталону. Однако неправилен сам подход в создании последовательной структуры!
   Она становится так, что заслоняет камеру. И на картинке появляется светлое поле лабораторного халата с глубокими бороздами складок.
   - Структура должна быть иерархичной! Создание узлов-концентраторов позволит решить проблему распределения давления...
   Звон стекла на миг перекрывает голос. А Наташка отодвигается в сторону.
   -...единственный реальный способ...
   Запись мигает. Мельтешат картинки. Весь звуковой ряд сменяется протяжным свистом. И снова наступает темнота.
   - Это все? - Ева порывается встать, но хозяин останавливает и снова указывает на стену. Фокус записи сменился. И сама она расцвела кислотно-яркими красками. Единственным неудобством была некоторая размытость, Ева не сразу догадалась о причине: съемка велась через стекло.
   Очень толстое бронебойное стекло.
   В аквариуме сидела Наталья. Рукава ее халата были закатаны, тонкие запястья лежали на столе, из-под ладоней расползалась темная паутина проводов. Камера выхватила сверхкрупный план, демонстрируя неровную поверхность кожи со вздутыми трубками сосудов и светлыми остями волосков, и снова отползла. Она откатывалась, пока в поле зрения не попала вся клетка. Кроме Натальи в ней находились трое в оранжевых комбинезонах.
   Они ходили по периметру помещения, Наталья же оставалась неподвижной. Она смотрела на свои руки, а объекты - в затылок друг друга.
   - Я не помню этого эксперимента, - сказала Ева. - Я не помню!
   Снова мельтешение кадров. Снова куб. И Наталья, буравящая взглядом объект номер девять. Самый тугой из всей партии, будь у Евы выбор - сразу бы списала.
   Объект поднялся. Медленно, заметно преодолевая внутреннее сопротивление. Сделал шаг к стеклу и камере, с удовольствием вырисовавшей искаженное лицо. Пошатнулся. Упал ничком, и судорога прокатилась по телу.
   Но все-таки он подчинился!
   - У нее получилось! У нее получилось с этим, а я...
   Знак замолчать. И новая запись со старыми знакомыми. Теперь за столами двое: Наталья и номер девять. И трое вышагивали по периметру.
   Система работала. Наташкина система работала! Некоторое время. Вот в Натальином ухе вспухла капля крови. Она увеличивалась, пока не выползла на мочку, спустилась по золотой цепочки серьги на плечо. Алое пятно расплылось на белой ткани. Наталья медленно подняла руку, попыталась пальцами поймать серьгу, но промахнулась. И уставившись на пустую ладонь, закричала.
   Этот звук прошел сквозь стекло и выплеснулся с экрана на Еву. Она зажмурилась, пытаясь избавиться от воя в ушах, а когда открыла глаза, увидела: все закончено.
   Наталья лежала ничком на столе. Номер девять возвышался над ней. Троица бродивших остановилась. Ева знала, что будет дальше: бросок озверевшей стаи, хруст костей и завывание сирены. Белый газ, заполнивший куб, и спустя две секунды - новый сигнал.
   Опасность биологического заражения.
   Немедленная стерилизация.
   Блокирование уровня.
   И нервное ожидание приговора рядом с кубом, на боковине которого электронное табло считает градусы по трем системам. Но запись остановилась раньше. На этот раз не было паузы с мельтешащими картинками: обыкновенный обрыв и черный экран могильной плитой Евиной жизни.
   - Запись передали мне лишь вчера, - счел нужным пояснить человек в маске, хотя Ева и не спрашивала. - Признаков монтажа, дорисовки или иных способов воздействия на визуальный и звуковой ряды не выявлено.
   - Оригинал, значит.
   Ева посмотрела на руки: руки дрожали. Под ними не было ни проводов, ни мониторов. Просто ткань - смесь синей шерсти и дешевенькой вискозы.
   - В какой-то мере да. Оригинал.
   - И вы знаете, кто ее сделал?
   Ткань была мягкой на ощупь и не мялась почти. Ева мяла-мяла, комкала, пытаясь оставить след, но ткань распрямлялась и щекотала подушечки пальцев синтетическим пушком.
   - Я уже знаю, - ответил бессмертный, поднимаясь: - Это были вы, Ева.
  
   Топливо закончилось внезапно. Машина чихнула и заглохла. Некоторое время "Скорпион" двигался по инерции, но затем остановился, всеми четырьмя колесами сев в мягкую мочажину.
   До цели оставалось километров сорок. Вот только небо уже начало темнеть, а волки, окружив Еву плотным кольцом, сели и вывалили языки. Дышали они громко и тяжко, точно упрекали за спешку.
   - Вы же не станете нападать теперь? Ведь не станете? - уточнила Ева.
   Волки, естественно, не ответили.
   Машина медленно погружалась, кренясь на нос. Выбравшись из болотохода, Ева обошла его, прикидывая шансы на спасение. Шансы были ничтожны и окончательно растаяли, когда мочажина отрыгнула пузырь болотного газа.
   И волчица захихикала, кокетливо стрельнув разноцветными глазами.
   - Да ну вас! - буркнула Ева и, заскочив в кабину, принялась собирать вещи. Сумки она перекинула через плечо, пистолет сунула за пояс. Получилось неудобно: при ходьбе рукоять давила на живот, да и не покидало ощущение, что стоит дернуться и ствол выстрелит.
   Эта смерть была бы глупой. Впрочем, умных смертей в принципе не бывает.
   А дорожка протянулась до самой до луны. Темнело стремительно. Лосиные мухи слетелись на тепло и теперь копошились, норовя забиться в волосы. Особо настырные лезли в нос и рот. Приходилось отплевываться. Найдя более-менее сухое место, Ева принялась устраиваться на ночлег. Волки наблюдали.
   - Ну чего вам надо, а? - Ева кинула волчице кусок соевой галеты. - Чего во мне такого? Цветы растут? Хотя... сейчас и не такое возможно.
   Пятнистая подношение проигнорировала. Шлепнувшись на мох, она принялась чесаться. Когти выдирали клочья шерсти, а розоватая шкура на глазах прорастала темными чешуйками. Из раскрытой пасти свешивался длинный язык, по которому стекали мутноватые капли слюны.
   Мох плавился.
   Ева закрыла глаза, сказав себе, что все происходит не с ней и вообще это кошмар, пусть и довольно логичный для сна. А если так, то лучше воспользоваться моментом и поспать. Глядишь, и выйдет проснуться в нормальной жизни.
   И Ева отключилась: сны всегда ее спасали. К тому же там было сухо.
  
   ...Ева старалась не нервничать. Она шла нарочито неторопливо. Держала улыбку и сдерживала дрожь в пальцах. Остановилась у стенда, скользнув взглядом по старым объявлениям. Кивнула охранникам. Вцепившись в сумочку, прошла сквозь рамку сканера.
   Вернула пропуск.
   Сказала:
   - До завтра.
   Получила ответ. Сделала пять шагов до двери и, оказавшись по ту ее сторону, позволила себе выдохнуть. Оставалось немного: дойти до стоянки и передать образец.
   Это будет правильно. Пожалуй, только это и будет правильно. Спускалась Ева медленно, вглядываясь в хитрые рожи крылатых быков. Крайняя пара поднималась на дыбы и, смыкаясь кончиками рогов, образовывала арку. В ней наверняка еще один сканер упрятан.
   Но и он не сработал.
   Все шло хорошо. Просто замечательно. И в обморок падать незачем. Двадцать метров до цели. Десять. Пять. Белое авто пряталась в тени вяза. Сиял хром деталей, влажновато лоснилась кожа салона, и непритязательно скромной выглядела позолота деталей.
   - Вы здесь? - спросила Ева севшим голосом.
   - Здесь, - ответили со спины. - Здравствуй, Ева.
   - Здравствуйте, Ева.
   Она рассмеялась, и сразу стало легче. Ее смех словно гарантия, что дальше все будет нормально. Она ведь обещала. А Ева всегда держит слово.
   На Еве черное платье-сетка, в дыры которой просвечивает белое тело. В синих волосах сверкают драгоценные камни, а зеркальные очки неприятно напоминают маску.
   И Ева поднимает их, точно забрало.
   - Ты принесла? - Она протягивает руку. Соскользнувший рукав обнажает многочисленные шрамы. - Дай мне. Дай!
   - Это... это часть, - Ева снимает медальон. - Тут образец активатора, но...
   Она схватила медальон, как скопа рыбу, и спрятала в нагрудном кармане, велев:
   - Иди.
   - Вы ведь сдержите слово, да? Дело закроют? Он отстанет от меня? Я ведь не виновата! Я просто присматривала за ней! По вашей просьбе. А когда все случилось, испугалась.
   - Бывает, - улыбнулась девушка-с-голубыми-волосами. - Ты не волнуйся. Все будет хорошо. Мы его переиграем.
   Этого обещания хватило до самого дома. И уже в подъезде Ева вспомнила, что не сказала, где искать второй элемент. Она собиралась позвонить, как только окажется в квартире. И о звонке думала, поворачивая ключ в замке. Он еще хрустнул как-то неприятно. Дверь поддалась не сразу, а когда приоткрылась, грянул взрыв.
   Он был очень громким. И пламя ревело, ревело, пугая.
  
   Ева проснулась.
   Ревело не пламя: медведь плясал на задних лапах, отбиваясь от окруживших его волков. Зверь был молодым. Черная шкура обвисала складками, лишь на плечах вздуваясь валунами мышц. Плоский череп в затылочной части разрастался в широкий костяной воротник. Мощные челюсти зверя перемалывали волчье тело, половина которого уже находилась в пасти.
   Ева достала пистолет. Прицелилась.
   Всхлипнув от страха, нажала на спусковой крючок.
   Первая пуля вошла в грудь, не причинив медведю вреда. Он даже добычу не выронил, только повернулся к Еве и, опустившись на все четыре лапы, двинулся к ней. Пятнистая волчица с визгом бросилась наперерез, норовя вцепиться в глотку, но была встречена ударом лапы. Когти пробили тело насквозь, подняли и стряхнули.
   Ева снова нажала на спусковой крючок, и пуля пропахала борозду на черепе монстра. Медведь заревел. Волки взвыли. Закружились. Заметались. Они налетали и, выдрав кусок плоти, отступали. Если получалось. Противник их был быстр и ловок. А Ева все никак не могла попасть. Пули уходили в тело, словно в ком ваты.
   А потом пули закончились.
   И волки отползли, освобождая путь.
   Медведь, добравшись до жертвы, поднялся на задние лапы. Ева тоже встала. Медленно вытащила второй пистолет, как-то неудачно застрявший в кармане. Обняла рукоять обеими ладонями и, глядя в блеклые медвежьи глазки, приставила дуло к нижней челюсти зверя.
   Зверь стоял, чуть покачиваясь. Его горячее дыхание обволакивало Еву. Его когти почти касались ее плеч. Его раздвоенный нос вдыхал Евин запах. И она нажала на спусковой крючок, и нажимала раз за разом, вгоняя пули в черепную коробку.
   Когда медведь пошатнулся, Ева запоздало рухнула на землю, откатилась, пропуская падение массивной туши. Агония была долгой. И уцелевшие волки наблюдали за ней с тем же интересом, что прежде за Евой.
   Перед рассветом волки завыли, оплакивая павших. И Ева, выползая из шокового состояния, завыла вместе с ними. Она сидела, глядела на тающую луну и размазывала по лицу медвежью кровь.
   Ева Крайнцер не могла погибнуть на болотах.
   Ева Крайнцер давным-давно была мертва.
   Но это обстоятельство не помешало ей достичь цели.
   На третий день, когда Ева уже решила, что сбилась с пути, из сизого тумана выступили знакомые очертания. Альфа ничем не отличалась от Омеги. И лишь крылья бесполезного ветряка были выкрашены не белым, но оранжевым. Да солнечные батареи слишком уж блестели на солнце.
   А волки, как и в прошлый раз, отстали, позволив Еве самой продолжить путь.

Глава 9. Свободное падение.

   Расставив по периметру поляны датчики движения, Тод занялся обустройством лагеря. С тихим шипением раскрылась палатка и, отсканировав окружение, сменила окрас с глянцевого металлического на буровато-желтый. Медленно расправлялись спальные мешки, перекачивая энергию солнечных батарей в аккумуляторы. Разогревался паек.
   Приняв пластиковый контейнер, Айне недоверчиво колупнула содержимое. Попробовала. Вкусовые качества питательной массы были далеки от идеальных или хотя бы от оптимальных.
   - Я тебя видела, - сказала Айне, отправляя в рот ложку желтоватого пюре. - На записи.
   - На какой записи?
   Тод ел быстро, и при этом почти не глядел на то, что именно ест.
   - Лаборатория. Женщина. Биологический возраст между двадцатью и двадцатью пятью годами. Европеоидного типа. Волосы синие, скорее в результате генмоделирования, чем покраски. Черты лица крупные. Телосложение нормальное.
   Тод пожал плечами и отвернулся.
   - Ты не помнишь ее?
   - Нет.
   - Или не хочешь говорить.
   - Не хочу.
   - Почему?
   - Ешь давай, - он отставил пустой контейнер. - И выбрось это из головы.
   - Почему? - есть не получалось. Каша, остывая, сворачивалась комками. И вкус у нее был гадостным. Но Айне не сомневалась: Тод заставит доесть все. Он упрямый. И еще должен подчиняться, если приказать, он ответит на вопросы.
   - Это был эксперимент. Какой? - Айне зачерпнула целую ложку и отправила в рот.
   - Лабораторный.
   Вероятно, парадоксальную очевидность ответа следовало расценивать как шутку. Раньше Тод не проявлял чувства юмора. И Айне улыбнулась, демонстрируя полное понимание ситуации.
   - Негативный характер воспоминаний связан с физическим дискомфортом, который тебе пришлось испытать во время эксперимента? - уточнила она.
   - Дискомфорт - хорошее слово. Обтекаемое.
   - Как ее звали?
   - Не помню.
   - Врешь.
   - Вру, - спокойно согласился Тод, забирая пустую емкость. - Мне действительно не хотелось бы продолжать данный разговор. Понимаешь?
   Айне кивнула. Раньше он не пытался ограничивать выбор темы разговора. Но раньше Айне не интересовал Тод как индивид. Его постоянное присутствие являлось обязательным элементом ее мира, столь же естественным и стабильным, как сам бункер.
   Бункера не стало. И будет жаль потерять еще и Тода.
   - Но на самом деле ты помнишь ее имя. Верно?
  
   Ее звали Евой. Девочка с синими волосами. Три ультрамариновые прядки в челке цвета незабудок. И три буквы имени. Оно отпечаталось на подкорке, вошло в вену с очередным адским коктейлем, который донес до нейронов классический шрифт и кириллические буквы.
   Е-ва.
   А фамилия стерлась. Тод каждый раз пытался ее запомнить, цепляясь за слово-соломинку, и каждый раз соломинка разламывалась.
   Или не было никогда фамилии? Только имя.
   Е-ва.
   И как от порядочной Евы, от нее пахло яблоками.
   Вспоминать о прошлом было не то, чтобы неприятно. Скорее сами воспоминания представлялись набором мутных картинок. Пиратская копия чьей-то жизни, которую насильно впихнули в голову, прицепив к якорю-имени.
   Собственная память начиналась в бункере. Пожалуй, в этом они с девчонкой были похожи. А еще в том, что у обоих не было выбора: взаимообреченность как основной вектор существования. Самое забавное, что Тод не помнил, как оказался в поселке.
   Дверь бункера помнил. Кодовый замок, с которым долго возился седовласый человек. Он еще и нервничал, постоянно озираясь на Тода, а Тод силился понять, где он находится и почему человек вызывает стойкую антипатию.
   Память выскребли.
   Наконец, дверь открылась, и человек отступил, сказав:
   - Идите. Я за вами.
   - Вы меня боитесь? - спросил Тод, удивляясь тому, что может говорить. Следом появилось удивление другим фактом: разве было время, когда он не мог говорить? Факт аннигилировался, столкнувшись с пустотой файловой системы долговременных воспоминаний.
   - Иди! - рявкнул человек. Его раздражение проступило вздувшимися сосудами на шее и висках. Руку человек сунул в карман. Тод срисовал ствол также легко, как и второй, припрятанный над ботинком. Параллельно пришло понимание: убить седого легко.
   В принципе убивать легко.
   Об этом Тод думал, пока спускался. В шахте был лифт, но сопровождающий предпочел лестницу. Он держался в двух метрах и наверняка крепко сжимал в мокрой ладони пистолет.
   Когда спуск закончился, Тод, не дожидаясь приказа, отступил от двери. И стоял так, чтобы седой его видел. Люди - существа нервные. Им не следует давать повода.
   Здесь замков было три: цифровой и два сканера, но оба неактивны. Когда дверь щелкнула, открываясь, седой сказал:
   - Если с девочкой что-нибудь случится, ты умрешь. Понятно?
   Он не лгал и не пытался запугивать, потому как сам боялся до одури. И у Тода появилось сомнение, что страх нынешний связан с ним. Но он отрапортовал:
   - Так точно.
   - Замечательно. Иди. Знакомься. Ее зовут Айне.
   А потом сказал совсем непонятное:
   - Радуйся, что в списке ты был десятым.
   Тод вошел не в бункер - в квартиру. И как любая квартира она начиналась с прихожей. Здесь стоял шкаф из беленого дуба и кожаное кресло рядом с высоким столиком. На столике примостился старый телефон, трубка которого упала и повисла на витом шнуре.
   Тод трубку вернул на место. И кожаную куртку повесил в гардероб. В кармане куртки - пластиковый цилиндр с синим и белым бисером и два мотка тонкой проволоки.
   Это для незабудок.
   У Тода хорошо получаются незабудки.
   Седой вытащил пистолет из кармана и прицелился.
   - Я успею раньше, - предупредил Тод, разглядывая себя в зеркале. Отражение было незнакомо. Рост метр девяносто три минус два сантиметра подошвы ботинок. Телосложение атлетическое. Фенотип - типично-европеоидный с ярко выраженной нордической доминантой.
   Одежда не говорит ни о чем. Серый комбинезон со снятым поясом. И ботинки без шнурков. Мелькает мысль, что серый цвет лучше оранжевого, но почему - не понятно.
   - Потом насмотришься, - не выдерживает Седой.
   - Прошу вас убрать оружие.
   В бункере право на ношение оружия имеет лишь Тод. Если человек откажется подчиняться, Тод вынужден будет ликвидировать человека.
   Программа вступала в действие.
   Человек положил пистолет на столик рядом с телефоном.
   - Второй тоже.
   Спорить седой не стал. Медленно наклонившись, он расстегнул кобуру. Поднимал левой рукой и держал на весу.
   - Успокойся, - сказал человек, демонстрируя раскрытые ладони. - Ладно? Я сейчас тут покажу все и уйду. Понятно?
   Прихожая вывела в двухсотметровый зал. Синие стены с черными окнами мониторов. Ряды полноспектральных ламп. Ковровое покрытие с имитацией персидского ковра. Отсутствующая мебель. Несколько дверей. Седой принялся перечислять, начав с ближайшей:
   - Выход на технический этаж. Ванная комната. И вторая. Можешь считать совей. Тренажерный зал. Тир с возможностью трехмерного моделирования пространства. Кухня. Кладовая. Ее спальня. Идем.
   У самых дверей Тод заступил человеку путь. Программа диктовала свои алгоритмы поведения. И седой понял правильно, только буркнул:
   - Давай, знакомься.
   Айне сидела на горшке и задумчиво грызла большой палец.
   - Это же... - Тод застыл. Память однозначно идентифицировала объект, запуская подкаталоги программы. Но это не сделало происходящее более понятным.
   - Ее зовут Айне. Возраст - пять месяцев. Головастик.
   Голова и вправду была большой. Щеки ее покраснели и шелушились. На лбу виднелся синяк. А в глазах ультрамаринового цвета читалось искреннее удивление.
   Айне вынула палец изо рта и булькнула что-то. Тод поклонился. А потом взял седого за плечо и вытолкал из комнаты.
   - Да ей нянька нужна!
   - Вот и станешь, - прошипел человек. - Нянькой, мамкой, учительницей. Это не мое решение. Будь моя воля я бы тебя...
   Не договорил. Зато появилось ощущение пистолета, приставленного к затылку. И счета. Голос женский, ласковый, отмеряет цифры, словно уговаривает на что-то.
   На что? Невидимые сирены в голове отключили воспоминания, вытолкнув в реальность.
   - Ее родители...
   -...знают, что делают. Подробные инструкции здесь, - из кармана плаща появился широкий планшет. - Отчеты составляешь еженедельно. Код экстренной связи использовать лишь... да прочитаешь. Ты ж ответственный. Тебе деваться некуда.
   И в этом человек был прав. Эндопрограммирование признавало свободу воли и выбора исключительно в рамках программы. На деле все оказалось не так и плохо.
  
   Когда закончилось топливо, Тод посадил Айне на плечи. Было удобно. И видно далеко. Правда, смотреть оказалось не на что. Во все стороны болото выглядело одинаково унылым. Редкие зеленые плесы, поросшие ринхоспорой, сменялись рыжими мочажинами. И тогда под ногами Тода чавканье сменялось хлюпаньем, а сам он начинал ругаться, тихо, чтобы Айне не услышала, но она все равно слышала.
   Ругательства были однообразны, как само болото.
   Дважды выходили к озерцам, синим, круглым, будто вычерченным по одному трафарету. У последнего Тод остановился и спустил Айне на землю.
   - Ты устал? - поинтересовалась она.
   - Нет. Тебе поесть надо. Время.
   И Тод занялся вещами. Айне же, осмотревшись - бескрайность и устойчивость пейзажа угнетали - шагнула к воде. Ей еще не доводилось сталкиваться с таким объемом нефильтрованной жидкости. Цвет ее свидетельствовал о высокой концентрации органических и минеральных соединений, что не могло не отразиться на органолептических свойствах воды. Правда, Айне сомневалась: разумно ли будет ее пробовать.
   Тод, не глядя, проворчал:
   - Нельзя.
   - Почему?
   - Провалишься.
   Пожалуй, замечание было разумным. Айне покачалась с ноги на ногу, ощутив, как ходит земля. Она прошлась вдоль кромки воды, фиксируя новые ощущения. Собственная координация оставляла желать лучшего. Все-таки длительное существование в замкнутом пространстве имело ряд негативных сторон. Равно как и нынешнее - позитивных.
   Тод вряд ли согласиться с подобными рассуждениями. С другой стороны, он должен был бы испытывать сильнейший внутренний диссонанс вследствие жесткого ограничение свободы и ряда потребностей. И ступоры программы вполне могли бы слететь.
   Жаль, что раньше ей это не приходило в голову.
   - Сколько тебе лет? Я имею в виду биологический возраст, - уточнила Айне, забираясь в гнездо из сосновых веток и мха. Она потрогала иголки, оторвала несколько и попробовала растереть. Иголки оказались жесткими, точно пластиковыми. Еще от них исходил запах, отличный от запаха коры.
   - Абсолютный или относительный?
   Она задумалась.
   - Относительный. И абсолютный. И еще программный. Если знаешь.
   - Абсолютный - не менее семи лет. Даже восьми с учетом времени, которое бы потребовалось на выращивание, - сейчас Тод говорил спокойно, и выражение лица, и движения свидетельствовали, что данная тема не представляется ему неудобной. - Относительный... полагаю между тридцатью и тридцатью пятью годами. Программный не известен. Извини.
   Данная словесная конструкция наверняка не подразумевала, что Тод испытывает чувство вины за свое незнание. Порой Айне удивлялась количеству ненужных слов, затрачиваемых людьми на соблюдение условностей межличностных контактов.
   Сунув иголки в рот - на вкус они оказались такими же пластмассовыми, как на ощупь - Айне сказала:
   - Значит, если судить по абсолюту, то мы ровесники?
   - Выходит, так, - Тод протянул сложенное одеяло и попросил: - Выплюнь эту гадость. И вообще не ешь ничего здесь, ладно?
   Айне выплюнула иголки и тайком сковырнула чешуйку коры со смолистыми каплями на внутренней поверхности. И когда Тод отвернулся, лизнула. Вкус у смолы имелся. Однако у Айне не имелось слов, подходящих для адекватного его описания.
   - Но если рассуждать логически, ты должен быть старше. Смотри. Я помню твое появление. Я помню твое присутствие. Ты был также ограничен в передвижении, как и я.
   - Ну да, - сказано это было неидентифицируемым тоном. Спектр эмоций Тода оказался значительно шире предполагаемого. Айне это нравилось: было интересно.
   - Но твоя спецификация мало соответствует исполняемым функциям.
   - И что?
   - Тебя адаптировали, частично изменив программу. Логично предположить, что изначально ты выполнял иные задачи, сопряженные с силовым воздействием. Второй фактор, подтверждающий мою теорию - запись.
   Тод сел на корточки и коснулся пальцами раскрытых ладоней Айне.
   - Пожалуйста, маленькая, хватит об этом.
   - Ты ведь пришел к тем же выводам, так?
   - Что я старше, чем думал? Это не имеет никакого значения, деточка. Ты тоже старше, чем выглядишь. И разве это что-то изменит в твоей жизни? В моей жизни?
   Его эмоции по-прежнему были не понятны.
   - Нет, - Айне погладила ладонь и, перевернув, коснулась шрамов на тыльной стороне. Шрамы были старыми. - Тод, тебе на самом деле не хочется узнать, кто ты?
   - Я знаю. Я - твой нагуаль.
   - Дух-покровитель? Образ соответствует действительности. Но если временной отрезок твоего существования шире указанного диапазона. И разве тебе не интересно, кем ты был раньше?
   - А тебе не интересно, кто твои родители? Почему они сослали тебя в бункер? Почему ни разу не пришли посмотреть на доченьку? И почему...
   - Ты нервничаешь, Тод, - Айне провела указательными пальцами по мимическим морщинам на лбу и щеках. - Ты раньше никогда не нервничал.
   - Просто ты не задавала ненужных вопросов.
   Невербальный слой информации предупреждал: следует остановиться. Тод объективно сильнее, и не только в разрезе параметров веса и массы, но и в скорости реакции. Айне убрала руки и мягко произнесла:
   - Информация о моих родителях вряд ли повлияет на мое существование. А вот твоя модифицированная память трещит. И это заставляет тебя действовать неадекватно. Мне не хотелось бы, чтобы ты сломался.
   - Другого подарят, - буркнул Тод, отстраняясь.
   - Я привыкла к тебе.
   Отчасти это было правдой. А еще Тод врал. Интересно, насколько осознанной была эта ложь?
   Достав коробку с бисером, он принялся нанизывать бусины. За полчаса привала Тод успел сделать два лепестка. Судя по цвету и форме, на сей раз должна была получиться фиалка.
  
   К вечеру зарядил дождь. Анализировать происходящее стало сложно. Водяные нити сшивали небо с землей. Мир стал уже и гаже. Нудно хлюпала под ногами Тода болотная жижа, скрипел прорезиненный плащ и шелестела поверхность очередного озера, уже не синего - серого.
   Айне высунула язык и поймала каплю, которую пробовала тщательно, но так и не поняла, чем эта вода отличается от той, которая в душе. Разве что формальной нестерильностью и нерегулируемой температурой: с каждой минутой становилось холоднее. Сначала Айне сдерживала дрожь, пытаясь приспособиться. Она и дышать старалась реже, и вдыхая, и выдыхая через нос. И пальцами шевелила, разгоняя кровяной поток в ладонях. Но в какой-то момент все ухищрения стали бесполезны.
   А Тод все шел и шел. Ему хорошо. Он крупный. Он физиологически приспособлен к экстремальным условиям. И выполняемая работа позволяет согреться. И чем больше Айне думала об этом, тем сильнее становилась иррациональная по сути обида на Тода. Она вызывала мышечный тремор и судорожные сокращения мимических мышц. Когда же из глаз сыпанули слезы, Тод остановился.
   - С тобой все в порядке? - он снял Айне с плеча и подхватил на руки, развернув. Поднял, как будто она вообще ничего не весил. Тряхнул - с плаща полились потоки воды, а капюшон свалился на спину. Прикосновение дождя к волосам стало последней каплей в чаше терпения.
   Айне завизжала, задергалась, пытаясь дотянуться до Тода ногой или хотя бы зубами вцепиться в руку. Или в куртку. Куртка мокрая, кожаная. У кожи кисловатый вкус. А запах все тот же - болотно-дождевой. Сволочной андроид просто переложил Айне под мышку - зубы она не разжала - и пошел дальше.
   Качалась земля. Шелестел дождь. Слюна заполняла рот и стекала по рукаву. И собственная физическая беспомощность показалась как нельзя более отвратительной.
   Он все-таки остановился, взобравшись на небольшое плато, окаймленное щеткой сухого можжевельника. Поставив Айне на землю, он попросил:
   - Потерпи, маленькая. Уже недолго.
   Айне кивнула. Следом за разумом отключились и чувства, и теперь ей было все равно, что делать и сколько ждать. Крылья палатки защитили от дождя. Воздух, нагреваясь, лишь усилил озноб, а горячая жижа, лишенная вкуса, просто перетекла из кружки в Айне. На последнем глотке Айне отключилась.
   И согрелась уже во сне.
   Она проснулась от звука. Глухой и ритмичный, он был смутно знаком. Ассоциативно звук вызывал ощущение безопасности, и некоторое время Айне лежала и слушала. Лежать было тепло, хотя и несколько неудобно. Она находилась словно бы в коконе с колючими стенками, за которыми явственно осязалось нечто живое.
   Тод? Тод.
   Глаза его закрыты. Лежит на боку. Левую руку сунул Айне под голову, правую с пистолетом перебросил поперек. Рука тяжелая. А лежать душно. Мало того, что Тод к себе прижал, так еще и в свитер завернул, и куртку наверх набросил. Айне попыталась вывернуться из пут, и Тод открыл глаза.
   Интересно, он в принципе отключается на сон?
   - Ты как себя чувствуешь? - тыльная сторона ладони коснулась лба Айне. От
Тода пахло оружейной смазкой и порохом. Запах был приятен. И звук тоже. Айне раньше не доводилось слышать, как бьется чужое сердце.
   - В пределах нормы, - ответила Айне, выпутываясь из свитера и куртки. Бисерный цветок упал на землю. Она угадала - фиалка с темно-лиловыми лепестками и желтой сердцевиной. Красивая. У Тода получались красивые цветы, особенно незабудки. Только раньше он сразу разбирал их, а теперь вот оставил. Было приятно.
   - Спасибо, - Айне подняла цветок за проволочную ножку. - Нам еще долго идти? Я устала.
   - К вечеру прибудем.
   Тод сдержал слово. И когда солнце, перевалив через барьер зенита, устремилось вниз, вдали показалась серая громадина забора. дроид ускорил шаг. А затем и вовсе перешел на бег.
   Они почти пересекли зону видимости, отмеченную выбеленными вешками, когда заметили волков. Стая лежала, притаившись среди темно-бурых, развороченных кочек, и наблюдала за тропой. Тод сам увидел. Замедлил шаг. Остановился. Опустил Айне на землю. Рядом шлепнулся рюкзак. А в руке Тода появился пистолет. Щелкнула взводимая пружина. Покачнулось дуло, выбирая мишень. Волки наблюдали за Тодом с ленивым любопытством. А старый вожак и вовсе зевал.
   - Ликвидируй их, - попросила Айне. - Пожалуйста.
   Эти существа, несмотря на отсутствие внешних признаков агрессии, были опасны. Если Тод спросит, чем именно опасны, она не сможет сказать. Опасны и все. Смотрят. Видят. Что-то такое видят, чего видеть нельзя. И Айне отступила, прячась от их взглядов.
   А они все приглядывались и приглядывались. Вот медленно поднялся вожак. Оскалился и шерсть на загривке дыбом встала.
   Пуля вошла точно в левый глаз, взрывая черепную коробку изнутри. Второго сбила на лету, выломав грудную клетку. Третья и последующие свинцовым градом прибили стаю к земле. Подняться Тод не позволил.
   Последнего волка, с перебитым позвоночником, Айне застрелила сама. И Тод одобрительно кивнул: со зверем у нее вышло лучше, чем с тренажером.
   И диапазон испытанных ощущений имел ряд значительных различий. Но их Айне собиралась проанализировать позже. Сейчас она хотело одного: добраться, наконец, до цели.
   Оставалась пара сотен шагов.

Глава 10. Другие.

   Поселок Альфа лежал между двух гряд. Яблоко из металлических сплавов и бетона, наполовину ушедшее в землю. Плотная кожура стен с паршой пулеметных ячеек. Мягкая сердцевина домов и тонкая пленка, отделяющая внутреннюю зону. Бурый черенок бункера сочился дымом, добавляя мути в рассветное утро. За поселком синела полоса запруды, но хаток видно не было.
   Выбили? Или проще: вывалили в воду пару бочек с ТТХ, доведя концентрацию до запредела? Но где тогда отводные каналы? Почему запруду попросту не осушат? Или все не так, и это - естественный резервуар воды, нужный поселку? Тогда его следовало бы создавать снаружи.
   Глеб поскреб щетинистую шею. А не по фигу ли? Главное, что выглядел поселок целым. И поднявшись в полный рост, Глеб зашагал по заросшей тропе. Шел он медленно и, выбравшись на открытое место, перекинул винтовку за спину. И руки поднял, хотя левая все еще почти не двигалась.
   - Я свой! - крикнул издали. И подобравшись к самым воротам, тише повторил: - Я свой! Я человек!
   И добавил вполголоса:
   - И это звучит гордо.
   Ворота открылись.
  
   Игорь - ах, к чему теперь отчества, оставим их прошлому миру - слушал с вежливым вниманием воспитанного бюрократа. И выражение лица было соответствующим, отстраненным. Приклеенная улыбка, прищуренные глаза и чертовы очки в серебряной оправе, сползшие на кончик носа. Время от времени Игорь, прерывая Глеба жестом, очки поправлял. Но даже это делал с понтом: мизинцем.
   - Значит, вы утверждаете, что поселок Омега погиб? - мягко поинтересовался Игорь. И замком сцепленных рук уперся в подбородок. На запястье сверкнул широкий браслет "Тиссо". Часы весьма ему подходили, чистому, гладкому, будто выбравшемуся из прошлого мира. Кто сейчас носит галстуки? И белые рубашки с запонками на манжетах? Кто заглаживает на брюках стрелки?
   Кто сидит на алюминиевой бочке, постелив сверху подушку?
   Чмо, которое за пределы внутреннего периметра нос высунуть побоится.
   И это чмо сейчас долго и муторно вытягивает из Глеба душу, задавая свои чмошные вопросы и отказываясь слышать главное:
   - Нету поселка! Нету! - Глеб кричал, но Игорь отмахнулся от крика и, подняв стопку бумаг, переспросил:
   - Совсем нет?
   - Нет, мать твою, частично!
   Бумага была белой, лощеной и перетянутой крест-накрест резинкой. Зачем? А затем же, зачем и ручка чернильная, и нож для бумаг с посеребренной рукоятью, и очочки эти. Понты голимые.
   - И причиной гибели стала массированная атака...
   Бубнеж доводил. И тон этот, успокаивающий, психиатрический. Еще бы в угол фикус поставить и совсем замечательно будет. В Наташкином кабинете фикус имелся, а потом пропал куда-то. Наверняка сперли.
   Глеб закрыл глаза, глубоко вдохнул и, выдохнув через нос, повторил:
   - Они развалили стену. А кадавры доделали остальное. Всех вырезали. Понимаешь?
   - Нет, - все так же спокойно ответил Игорь и снял очки. Он аккуратно сложил их в футляр и прикрыл сверху байковой тряпочкой. - В том и проблема, что ваша версия несколько отличается от прочих. Видите ли, вы не единственный, кому удалось выжить.
   Он сделал паузу и постучал ручкой по листу. Стальное острие клевало белый лист, разбрызгивая слюну-чернила. Капли оседали и на белоснежной манжете, а хлыщ будто бы и не замечал этого. Он будто бы вообще ничего вокруг не замечал.
   Игорь и застыл так, с поднятой над листом ручкой, чтобы спустя секунду ручку отложить, подняться, поправить галстучек и вежливо попросить:
   - Прошу вас пройти со мной.
   - Куда?
   Глеб с тоской вспомнил оставленную на посту охраны винтовку. Сейчас выведут, поставят к стеночке и перекрестят автоматной очередью. Стоп. Зачем им это? Они ведь и на подходе могли бы пристрелить. А раз не пристрелили, то паниковать нечего.
   Просто нервы на пределе.
   Просто устал.
   - Вам не стоит проявлять волнение. Вашей жизни и здоровью ничто не угрожает. Мы лишь желаем понять, что там произошло на самом деле, - произнес Игорь, застегивая пуговицы пиджака. Пиджак был синим в узкую полоску, а брюки - бутылочно-зелеными и с металлической искрой. И вместо туфель - резиновые шлепанцы со знакомым рибоковским логотипом. У Глеба были похожие, давно, в прошлой жизни.
   - Извините.
   Глеб уставился на собственные, заляпанные грязью ботинки. Ну да. Все правильно. Все логично. Все хорошо.
   - Значит есть еще люди? - спросил Глеб, пытаясь сгладить неприятный эпизод. - Много?
   - Двое. Если считать людей, - зачем-то уточнил Игорь.
  
   Гайто беспокоился. И носитель беспокоился тоже. Не владея соответствующими органами, он меж тем смутно ощущал воздействие поля и реагировал повышением уровня кортикостероидов в крови. Это увеличивало скорость диссоциации сигналов между гайто и носителем. И гайто отошел в тень, анализируя информацию.
   Плотность поля была нестабильной. Рваная по краю поселения, она возрастала к его структурному центру. Импульсы исходили оттуда же. Частота их менялась.
   И чем выше становилась, тем сильнее реагировал носитель. А контроль над ним слабел.
   Гайто с трудом удалось погасить очередной выброс адреналина. Пробки гамма-аминомасляной кислоты заблокировали ряд нервных цепей, но гайто сомневался, что сумеет удержать их в течение длительного времени.
   Требовалось найти объект для отвода агрессии и понижения уровня тревожности.
   К счастью, проблема разрешилась сама собой.
  
   Первой Глеб увидел девочку. Она сидела на столе и читала книгу. Девочка была маленькой, а книга - толстой. На темном глянце обложки проступали золотые буквы, но слово, в которое они складывались, Глеб не сумел прочесть.
   Девочка захлопнула книгу и, сунув ее за спину, поинтересовалась:
   - Ты - еще одна неизвестная в нынешнем уравнении? На мой взгляд, процент запредельного становится угнетающе высок. Надеюсь, третий вариант станет последним?
   Глеб, не зная, что ответить, пожал плечами. Дети не должны говорить так, чтобы взрослые их не понимали. Или не должны выглядеть детьми. А эта выглядела.
   Правильный овал лица. Неестественно бледная кожа. Веснушки на носу как грязь. Светлые ресницы и светлые волосы, собранные в две косички. На одной висит цветок из бисера. Худенькая шейка. Лиловая кофточка с капюшоном. На груди аппликация: мультяшный заяц с баскетбольным мячом. Глаза, что у зайца, что у девочки - огромные, точно нарисованные.
   - И у тебя когнитивный диссонанс, - сказала она, достав книгу. - Однако с учетом обстоятельств подобная реакция является одним из проявлений условной нормы.
   - Ну да, конечно, - ответил Глеб, отодвигаясь от девочки. Бросив взгляд на Игоря, он убедился, что тот наблюдает за происходящим, не делая попыток вмешиваться.
   - Она бессмертная, - пояснила женщина с опухшим лицом. - Вельд-2 поколение. Или даже Вельд-3. Мутации. Акселерация.
   - Не стоит говорить обо мне так, как будто меня здесь нет. Насколько мне известно, это выходит за рамки общепринятых норм.
   Женщина фыркнула и окинула Глеба цепким взглядом. Он же, не особо стесняясь, уставился на нее. Чуть за тридцать, но выглядит старше. Полновата, хотя изрядно похудела за последнее время. Кожа на шее обвисла индюшачьим зобом, и щеки поплыли. Нос крупный. Брови прямые. Веки набрякшие, а ресницы редкие. Глаза блестят как при простуде. И губы в трещинах.
   Это лицо определенно было знакомо. Но вот где Глеб его видел?
   - Глеб, - сказал Глеб и протянул руку. Женская ладонь оказалась широка, а под ногтями виднелись полосы грязи.
   - Ева. Ее зовут Айне. Его - Тод.
   Только тогда Глеб понял, что в комнате не двое, как представлялось раньше, а трое. Тод просто держался в тени. И правильно. Только неправильно, что он вообще находится здесь, среди людей.
   -...и я не удивлюсь, если окажется, что вы их не знаете. Я вас не знаю точно, - договорила Ева, вытягивая руку. - Странно все.
   А тварь нарочито человекообразна. Эти хуже всего. Легко притвориться, легко затеряться. Раз - и ты думаешь, что рядом с тобой человек. И он поддерживает иллюзию, выжидает, чтобы нанести удар.
   Глеб шагнул к андроиду, опуская руку на пояс. Пальцы схватили пустоту. Ах да, пистолет на выходе остался, вместе с винтовочкой. Игорь, предусмотрительный гад, подстраховывался. Ничего, Глеб и без винтовочки управится.
   - Вынуждена тебя предупредить, - произнесла девочка, спрыгивая со стола. - Проявление агрессии с твоей стороны снимает всякую ответственность с моей стороны. Тод, я права?
   - Да, - ответил дроид.
   А малявка подошла к нему и за ручку взяла. Усраться, до чего умильная картина. Андроид - друг человека! Маг - ребенка не обидит! Что там еще орали защитнички? А и плевать. Другое важно: оружия у него нет. Во всяком случае, Глеб надеялся, что нет. Если у человека изъяли, то и у этой сволочи должны были.
   Глядит нагло. Насмехается. Чувствует себя в безопасности под теплым крылышком бессмертной. Вот только не угадал, дружок. Насрать Глебу на девчонку. Кончилось их время. Наигрались. Или доигрались, если правильнее говорить?
   Оно шагнуло и стало, заслоняя малявку. Руки скрестило. Уставилось. А проектик-то типично военный. Комплект мышц, упакованный в стерильно-типовую оболочку. Впечатление портит штрих-код на левом виске. И что сие означает? С такими татушками Глебу не приходилось сталкиваться.
   - Следует совершать опрометчивых поступков, - предупредило оно.
   Наверное. Пока во всяком случае. Рука только-только срослась. И повязку еще не сняли. С повязкой неудобно будет. И малявку жаль, небось, расстроится, если игрушку попортят.
   Глеб медленно кивнул, и оно кивнуло в ответ: дескать, все будет, но в другом месте и в другое время. От этого невысказанного вслух обещания аж дышать стало легче. И в голове прояснилось.
   - И какую версию нам расскажете вы? - поинтересовалась Ева, отвлекая внимание на себя. - У нас уже имеются две. И я предчувствую появление третьей.
   Все же встречал ее Глеб. Запомнил, но мимолетно, как незначительную деталь чего-то существенно более важного. Вот только не понять, чего именно. Бровки эти аккуратные, взгляд внимательный и белое пятно на запястье, точно ожог от монеты.
   - Они тоже из поселка Омега, - нарушил молчание Игорь. - Ева появилась первой. Она утверждает, что поселок уничтожили муравьи. Волна расселения.
   Ева пожала плечами.
   - Айне и ее... сопровождающий просто встали перед фактом исчезновения всех жителей.
   Потому что врут. Они жителей и уничтожили. Девчонка, конечно, человек и бессмертная, но все равно - ребенок. А ребенка обмануть легко.
   - А вы вот говорите про кадавров и андроидов. Это странно, - произнес Игорь совершенно равнодушным тоном. Ему же взаправду плевать глубоко: андроиды, муравьи или инопланетяне. Ему охота вернуться в комнатушку, к забытой ручке, футляру с очками и чистой пока бумаге.
   - И мне интересно, узнаете ли вы кого-нибудь? - закончил выступление Игорь.
   Кого? Женщину? Сложно сказать. Она точно не из Омеги, но возможно, Глебу случалось с ней пересекаться. Деваху с нерусским именем? Глеб как-то не обращал внимания на детей, но андроида запомнил бы точно.
   Но поселок был чистым!
   - Я изучала все личные дела, - произнесла девчонка, обеими руками вцепившись в ладонь андроида. - Их карт в Базе не было.
   - Твоей тоже, - огрызнулась Ева.
   - Моя относилась к числу закрытых.
   - Ну да, конечно. И твоей игрушки тоже. А гидроксифенилглицин вам доставляли маленькие гномики в обход основных запасов. Нет, деточка, тебя бы я могла пропустить, а вот его - нет. На мне были все препараты! Я была врачом!
   Она? Лжет. Глеб помнил врача. Она была беспомощной, но погибла в больнице, и смерть обнулила счет взаимных претензий. В ее комнатушке Глеб отсиживался. Ее оборудование использовал. Ее лекарствами жив до сих пор. А эта линялая выдра врет, будто врач - она.
   - Полагаю, что имела место дифференциация запасов, и ты действительно располагала исчерпывающей информацией о доступной тебе части. Но предположение, что данная часть представляет собой все запасы - изначально алогична.
   Это какое-то безумие. Или грамотный развод. Малявка врет. И Ева врет. Странно только что вранье они не согласовали. А так понятно все: пробраться в поселок, устроить саботаж и открыть ворота тем, кто уже идет по следу.
   - Игорь! Я, кажется, знаю... - Глеб повернулся, желая поделиться идеей, но оказалось, что Игорь уже исчез.
   - Все страньше и страньше, правда? - сказала Ева. Она отступила и от девчонки, и от Глеба. - Вот так взять и уйти. И в прошлый раз тоже. Привел их, послушал и пропал. Кажется, на самом деле ему не интересно, что произошло с поселком. А еще, он не представляет, что с нами делать.
   - Отсутствие проявления эмоций не свидетельствует об отсутствии интереса к чему-либо, - заметила малявка.
   И дверь осталась открытой. Глеб выглянул в коридор: никого.
   - Здесь, право, не такой порядок, как у вас? Или у нас? - Ева вышла за Глебом и указала на коридор. - Но к гостям они щедры. Этот дом - исключительно для нас. Выбирай себе нору. Моя крайняя. Удобств минимум, но после болот - просто люкс.
   Уходить она не собиралась. Села на хвост и пошла за Глебом. И вышла на улицу, под козырек крыши, по обе стороны которого спускались блестящие жилы водосборников. Дождь давно закончился, но луж на асфальте осталось изрядно. В них отражалась и улица, и дома, выстроившиеся в знакомом порядке. Точно домой вернулся.
   Альфа, Омега, разницы никакой... разве что застывший поперек улицы грузовик со спущенными шинами и ржавой крышей. Лобовое стекло в трещинах, капот отсутствует, но на платформе возвышается груда ящиков, заботливо укрытая брезентом.
   - Будешь? - поинтересовалась Ева, протягивая пачку сигарет. - Или ты за здоровый образ жизни?
   Чего ей надо? Поддержкой заручиться?
   - Мадам, а не пойти б вам лесом?
   - Воздержусь, - пачку она не убрала.
   - Кто ты? - Глеб сигарету принял.
   - Ева Крайцер. Врач поселения Омега. Ты меня не помнишь, да? Я тебя тоже не помню. И девчонку. Это ложь, что она не покидала бункера. Знаешь почему? Потому что она сошла бы с ума от столкновения с реальностью. Мошка выбралась из банки и сразу полетела. Так не бывает. А еще потому что даже бессмертным нужны врачи. Особенно детям. Особенно бессмертным детям. Они же мутанты, нестабильны совершенно. Я знаю, доводилось дело иметь.
   - И что?
   Ветряк крутился, хотя ветра не было. Ходили люди. Даже не так: люди прогуливались. И не обращали внимания на Глеба, на Еву, даже друг на друга.
   - Ничего. Она врет. А ее дружок подтвердит любую ложь. У него выбора другого нет.
   - От меня тебе чего надо? - Глеб сунул сигарету в карман: потом пригодится. - Я тебя не знаю. Ты меня не знаешь. Мы не знаем вот их. И в результате что? А то, что не я в этом разбираться должен! И не ты, кем бы ты ни была.
   Вот только тот, кто должен, самоустранился. И хорошо, если он просто спрятался в нору и следит за происходящим через стеклянные глаза скрытых камер. Если анализирует и решает, а не пачкает чернилами очередной лист бумаги.
   - Мне? Ничего, - Ева улыбнулась. - А вот тебе моя помощь пригодится. Хотя бы для того, чтобы избавиться от повязки. Сам накладывал?
   - Медмодуль.
   - Без врача это все равно, что сам. Возни много, пользы - чуть. Даже удивительно, что ты дошел.
   Засунула б она свое удивление в задницу. Глеб это и сказал. Ева лишь пожала плечами - мол, как знаешь - и, указав на людей, спросила:
   - Смотри, внимательно только. Ты ничего не замечаешь?
   Он смотрел. Внимательно. Улицы грязные. А люди чистые. Одеты как на парад. Ощущение, что не по поселку гуляют - по площади. Одна вон держит алый зонт, точно флаг на спицы натянула. И плевать, что дождя нету, главное - смотрится красиво.
   - Женщины, - подсказала Ева. - Они все - женщины, причем репродуктивного периода. А детей нет. И мужчин, кроме Игоря, я не видела. Так что, будь осторожен.
   И слизнув с губы табачную крошку иным, дурашливым тоном, Ева продекламировала:
   - О бойся Бармаглота, сын! Он так свирлеп и дик, а в глуше рымит исполин - Злопастный Брандашмыг!
  
   Вернувшись в комнату, выбранную Тодом в качестве временного пристанища, Айне забралась на кровать и открыла книгу:
   - Третий элемент любопытен, - сказала она прежде, чем вернуться к чтению
   - И чем же?
   - Он выглядит поврежденным. И явно нервничает. Еще ты ему не понравился,. Воспринимать информацию с первичного носителя было неожиданно любопытно. Поток расширялся, включая осязательный и обонятельный элементы.
   - Он мне тоже.
   - Его не трогай. Ева нейтральна по отношению к тебе и агрессивна по отношению ко мне. Глеб активно агрессивен по отношению к тебе и пассивно - по отношению к Еве. Система пребывает в состоянии динамического равновесия.
   Айне лизнула палец и потерла страницу. Буквы размазались. Все-таки подобный метод хранения данных весьма ненадежен. И неудобен.
   - Еще он ниже тебя. И Игорь ниже. Следовательно, именно твои морфометрические параметры являются девиантными в популяции.
   - Я не являюсь частью их популяции.
   Айне это знала. Но факт не отменял фенотипического сходства.
   - Тод, скажи, какова логическая вероятность того, что один поселок исчез тремя разными способами?
   Тод не ответил. Он запер дверь на засов и, раскрыв единственное окно, высунулся в проем. Вернулся, стащил с себя свитер и надел на Айне. В свитере было неудобно, даже когда Тод закатал рукава и воротник поправил.
   - Я полагаю, что ниже вероятности того, что две версии являются ложными. Следовательно, Ева и Глеб лгут.
   - Или мы, - Тод выбрался в окно и, заглянув в дом, попросил: - Будьте любезны, маленькая леди, оставаться в помещении. И двери никому не открывать. Я быстро.
   Отсутствовал он и вправду недолго. Айне успела прочесть три главы и задумалась над самим смыслом существования книги. Уровень полезной информации в ней был крайне низок, форма подачи - специфична. Вместе с тем авторский вымысел притягивал внимание.
   - Зачем нужны книги? - спросила Айне, когда створки окна приоткрылись.
   - Чтобы читать, - Тод перекинул в комнату сверток, а потом и сам забрался. - Лучше скажи, умная девочка, почему здесь нет стульев?
   Айне не знала. Более того, она не обратила на данную деталь внимания. Или обратила, но после отбросила за недостоверностью факта: отсутствие стульев в одной комнате не говорит об отсутствии стульев в других. Стоп. Что-то такое она уже говорила той женщине, которая неприятна.
   Тод же отряхивался. Он был мокрым и грязным, особенно ботинки. К левому прилипла желтая гусеница сфагна. И Тод, сняв ее, заговорил:
   - Внешний периметр фактически не охраняют. Я вышел. Я вошел. И никто не обратил внимания. Оружейная вообще открыта. Вот, - он развернул сверток, продемонстрировав изъятое на входе. Дробовик и Бизон-4 уже вернулись в кобуру, прочему же арсеналу еще предстояло найти свое место. - Я почти уверен, что они не заметят пропажу.
   Выбрав самый маленький пистолет, Тод протянул его Айне.
   - Носи. Мне не нравится это место. Лучше будет, если мы просто уберемся отсюда. Ты немного отдохнешь, возьмем машину и...
   - Не получится, - Айне сняла свитер и отдала Тоду. - В аптечке три ампулы. При твоем метаболизме в нормальных условиях это месяц. При увеличении скорости обмена веществ - от недели до полутора. А после твоей смерти я останусь одна или на болотах, или в другом странном поселке. Понимаешь?
   Он понимал.
   Кажется, услышанное пришлось не по нраву. Тод комкал свитер, утрамбовывая в серый шерстяной ком, которым и запустил в стену. Не добросил.
   - Почему? Почему ты со мной так? Ты даже не сказала, когда уходили... можно было поискать... в больнице. В бункере. Где-нибудь, а ты... Ты просто промолчала, твою ж!
   Айне отстегнула футляр аптечки, в котором лежали ампулы и шприц. Ощущение, испытываемое в данный момент времени носило негативный оттенок.
   - Вот. Возьми. И взять ты мог в любой момент. Или посмотреть. Разве я когда-нибудь ограничивала твои действия?
   Никогда. Но позволяла ли программа самостоятельный поиск? Айне не знала. Она ошиблась, и теперь эта ошибка могла стоить Тода.
   - Я тебе доверял.
   И Айне хотелось бы вернуть это доверие. Хотя бы для того, чтобы ее собственные внутренние ощущения изменили знак. Футляр он принял, взял осторожно, сжал в ладонях.
   Тод не спешит прятать, как не спешит и отдать. Он ждет, но Айне не понимает смысла его ожидания. В конце концов, она ребенок! Она не научилась еще идентифицировать все чужие эмоции! И не знает правильного ответа.
   Поэтому отвечает то, что приходит в голову:
   - Я проверила списки, Тод. В поселке жили люди. И больницу строили для людей. И препараты приобретали для них же. А в бункере больше не было.
   - То есть, - он откинул крышку и провел пальцем по пластиковым зарядам, - не случись случившееся, я однажды просто встал бы перед фактом?
   Врать бессмысленно.
   - Да.
   Закрыв футляр, Тод протянул его Айне:
   - Держи, маленькая леди. И постарайся не потерять. Что-то я сомневаюсь, что здесь тебе дадут новую игрушку.
   - Ты не игрушка. И я хочу тебе помочь. Ты... хороший? Если субъективно оценивать мое восприятие тебя как личности без указания конкретных положительных качеств? Хороший - это же верное определение.
   Тод поднял свитер и, натянув, занялся пистолетами:
   - Уронили мишку на пол. Оторвали мишке лапу. Все равно его не брошу, потому что он хороший.
   Аналогия прочитывалась легко, обида тоже. Но Айне занимал иной вопрос: как стала возможной сама ситуация дефицита? И что будет, если в поселке Альфа нет гидроксифенилглицина?
   Наладить синтез.
   Теорию Айне знает. Но опыт показывает наличие разницы между теорией и практикой. И если так, то в случае еще одной ошибки, Тод может прекратить свое физическое существование.
   Последовавшая за данным выводом эмоциональная вспышка была настолько мощной, что Айне растерялась. А потом слезла с кровати, подошла и обняла Тода:
   - Прости меня, пожалуйста.
   Он напрягся и попытался отстраниться.
   - Я не умею извиняться. Я не знаю, когда это следует делать и вообще зачем. Но без тебя мне будет плохо. И сейчас плохо. Я не хочу, чтобы ты умирал.
   Пожалуйста. Айне говорит правду. Просто она еще не умеет говорить правду так, чтобы в нее поверили.
   - Это ты извини, - сказал Тод. - Иногда я забываю, что ты все-таки ребенок.
   Айне зажмурилась, прижимаясь щекой к свитеру. Под ним знакомо бухало сердце. Когда же Тод обнял, стало совсем хорошо. Только пистолет за поясом неудобно давил на живот, но Айне согласна была потерпеть.
   В конце концов, всегда приходится чем-то жертвовать.
   Р.Киплинг, Эпитафия командиру морского конвоя, пер. С.Васильченко
   Стихи С.А. Иваненко
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"