Лесина Екатерина. Часть 2. Главы 6-9

Глава 6. Взрослый разговор.

Спал доктор Вершинин беспокойно. Ему давно не случалось видеть снов, а теперь не просто видел - жил во сне, только не собой, а тем самым лысым главврачом. Он шел по коридору больницы, дышал камфорой, формалином и венгерской сиренью, лиловые кисти которой заглядывали в раскрытые окна палат.

Было жарко. Беспокойно.

- Доктор... - на пути вдруг возникла дама. В наряде с широкой юбкой, она походила на куклу, которую бабушка Вершинина усаживала на заварочный чайник. И лицо у нее было кукольное, фарфоровое, с неестественно розовыми щеками.

А вот круглые очочки на этом лице смотрелись нелепо.

- Он ведь поправится? Он поправится?

Дама терзала белый платочек и все спрашивала и спрашивала. Вершинин понятия не имел, о чем она спрашивает, но ответил:

- Все в руках Божьих.

Как только сказал, так сразу очутился в крохотной комнатушке с белыми стенами и круглым окном. Свет, в него проникающий, падал аккурат на распятие. Прибитое над кроватью, оно гляделось несуразно огромным и даже пугающим. Но Вершинина занимало не распятье, а больной.

Мальчишка. Лет четырнадцать. Голова перебинтовано. Черепно-мозговая травма? Иных повреждений нет - Вершинин знает это совершенно точно. Разве что шрам под левой ключицей, такой занятный шрам... такой знакомый шрам... Вершинин наклонился, чтобы приглядеться к этому шраму, но выпал из сна.

В другой сон.

Здесь снова была больница, рыжая восточная стена, которая, правда, выходила не на автостоянку, но на кладбище. Шел дождь, но небо оставалось ясным. Вершинин стоял, запрокинув голову, и глотал капли, соленые, как слезы. Плакали монашки, громко, навзрыдно.

Крестились.

Крестов на кладбище целый лес, вырастают из зеленой травы, блестят нарядно.

Пусть их.

- Господи спаси... господи спаси...

Карлик в черной кожанке прячется под дамским зонтом. Зонт ярко-зеленый, как кладбищенская трава.

- Я тебя видел, - говорит Вершинин карлику. - Ты клоун. Из цирка.

Карлик скалится и стреляет из огромного нелепого нагана.

Вершинин просыпается. Он сидит в кровати и дышит, сипло, продавливая воздух сквозь сцепленные зубы. Руки дрожат, а волосы мокрые, как будто он и вправду из дождя вынырнул.

- Приснилось, - Вершинин засмеялся, до того радостно ему было, что все виденное - лишь сон. - Ну и дурацкими же сны бывают!

Рыжий Аспирин, устроившийся на соседней подушке, заурчал: если ему и снились сны, то явно не кошмары.

А у подъезда доктора Вершинина ждали. На газоне дремал белоснежный "Хаммер", а все тот же карлик, на сей раз выряженный в белую ливрею и цилиндр с желтыми пуговками, сидел на ступеньках.

- Здравствуйте, доктор, - сказал он, вскакивая. - Позвольте вас прокатить?

- Кто вы и что вам надо?

- Друг! Поверьте, ваш искреннейший друг! Такой, который желает добра и только добра!

Улыбка у карлика была омерзительнейшая.

- Извините, но я не имею желания...

- Садитесь в машину, доктор. Не злите хозяина, - карлик засмеялся дребезжащим бубенцовым смехом. - Вы же теперь знаете, чего бывает, когда хозяин злится?

Карлик медленно вытащил из белого кармана ливреи неестественно огромный наган, который в карман же спрятал.

- Садись.

Он с обезъяньей ловкостью открыл дверцу машины и впихнул Вершинина внутрь.

В салоне стоял зверский холод.

- Потерпите, доктор, - сказал человек в белой песцовой шубе, украшенной песцовыми же головами. - Это у вас с непривычки.

И Вершинину показалось, что головы мертвых зверьков кивнули.

- Кто вы такой?

- Доброжелатель, - ответил человек. Он был не стар и не молод. Да и само лицо его было невыразительно. Вершинин пытался разглядеть, запомнить, но у него не выходило, как будто бы лицо это, слепленное из тумана, постоянно менялось.

- Я хочу поговорить с вами о перспективах, - он и говорил-то тихо, почти шепотом, но несмотря на рокот мотора, Вершинин слышал каждое слово. - О ваших перспективах, доктор Вершинин. Вы ведь сами думали о них, верно? Вы хороший врач. Очень хороший.

- Благодарю за комплемент.

Холод пробирал до костей. Шершавый язык его вылизывал кожу, натирая до красноты, иглы-зубы пробивали мышцы, и кости постепенно леденели.

- И вот вы, хороший врач, по недосмотру судьбы застряли в этой никчемной больничке, которая если и держится на плаву, то сугубо благодаря вашим стараниям.

- Неужели?

- Именно. Вы выбиваете финансирование. Вы ищете спонсоров. Вы бьетесь, чтобы все это заведение работало, как следует, - легкие как снежинки слова слипались в сугробы обстоятельств. - Вы не виноваты, что усилия ваши не приносят результата. Больница обречена. Она устарела. Она... дань истории, не более. И вы сами рискуете стать таким вот анахронизмом, существующим лишь по чужой милости. Не думали об этом, а Борис Никодимыч?

- Не думал.

- А зря. Но у меня есть вариант. Вот, - в льдисто-прозрачных пальцах появился прямоугольник. - Частный медицинский центр "Здравушка". Пост заведующего отделением хирургии. Для начала. Полгода и ваш организаторский талант оценят по достоинству. Пост директора и пакет акций позволят вам наладить жизнь не только свою, но и вашей бедной сестры. Ей мало тех денег, которые вы отправляете, а совесть не позволяет вам брать больше. Другой бы взял. Но вы - честны. И это тоже станут ценить...

Прямоугольник жег руки холодом.

- Решайтесь, Борис Никодимыч, решайтесь, - он улыбался, демонстрируя зубы - белые треугольники, приклеившиеся к бесцветным деснам.

- А взамен что?

- Сущая мелочь. Безымянный мальчишка из третьей палаты...

- Хотите, чтобы я убил его? - Вершинин попытался вернуть визитку, но та примерзла к пальцам.

- Чтобы вы его отпустили. Вам ли не знать, Борис Никодимыч, чем чреваты подобные травмы. Вы ждете, что мальчик очнется? Возможно. А дальше? Вы научите его дышать без аппарата искусственной вентиляции легких? Двигать пальцами рук. При некоторой толике везения - и самими руками. Говорить. Слышать через аппарат. Видеть. Если, конечно, повреждения мозга позволят ему понимать, что он видит и слышит. Вы держите это несчастное дитя на привязи вашего безумного гуманизма. Но есть ли в нем какой-нибудь смысл? Это не будет убийством. Нужно лишь смириться с очевидным. Вам не спасти всех.

- Но я постараюсь, - решение созрело моментально.

- Упрямитесь? Чего ради? Я не буду переубеждать, не имею подобной привычки, но мне просто интересно.

- Ради себя.

- Что ж, достойно. Но Борис Никодимыч, все, что будет происходить дальше - с вами ли, с больницей - последствия вашего решения. Надеюсь, вы не станете в нем раскаиваться.

Рокот мотора стих, и машина остановилась.

- До свидания, - сказал Хозяин. - И удачного вам дня.

Вершинина высадили на автобусной остановке, и он долго стоял, пытаясь согреться. Солнце плавило асфальт, но холод все равно не отпускал Вершинина. А когда отпустил, Борис Никодимыч почувствовал себя совершенно обессиленным. Полсотни метров от остановки до больницы он едва-едва прошел. Но стоило переступить порог кабинета, как усталость чудесным образом исчезла.

Аж дышать легче стало.

Вершинин и дышал, растапливая лед в груди.

И вправду, чего он испугался? Человека, лица которого не помнил? Неясных угроз? Да угрожали ему всякие и по-всякому. Ничего, и Вершинин живой, и больничка работает. И будет работать - уж он позаботиться.

- Борис Никодимыч! Борис Никодимыч! - в кабинет заглянула старшая медсестра, которую больные величали Аллой Федоровной, а коллеги - Аллочкой. - Вы слышали? Слышали? К нам едет ревизор!

Глава 7. Пиво для Короля.

Завод "Северная марка" стоял в самом центре древних болот, ныне скованных цепями мелеоративных каналов. Исчезли крохотные озерца и дикие омуты. Железные клычья плугов подняли моховые залежи, обнажив жирную торфяную плоть. И голодное солнце, памятуя о прежних своих неудачах, жгло яро, пуская пожар за пожаром, расчищая дорогу городу.

Он же шел, пуская неторопливые жилы дорог, прорастая бетонными домами и глухими трубами, в которые ныне уходили питающие осенние дожди.

Завод возник сразу, еще до дорог и домов, просто словно бы вырос однажды, окруженный белым забором, по которому вилась надпись: "Мир! Труд! Май!"

После надпись сменялась, хотя забор оставался прежним, не старея, но и не молодея.

К заводу привыкли, и дома нового района проглотили его точно также, как некогда само болото глотало людей. Впрочем, о болоте теперь если и вспоминали, то лишь по осени и весне, когда вода подтапливала подвалы.

Белый "Хаммер" остановился перед шлагбаумом, тенью которого на земле лежала широкая бурая полоса. Варг выбрался из машины и, пригладив вялых еще соболей, крикнул громко:

- Матушка Мосса! Принимай гостей!

Шлагбаум тотчас поднялся, а линия истончилась.

Матушка Моссакеринген правила заводом крепкою хозяйскою рукой, хоть и росточком была в два с половиной альна, а весу и вовсе смехотворного. Зеленое платье ее, перехваченное девичьим расшитым пояском, заламывалось грубыми складками. Из складок торчали широкие лопатообразные ладони и длинные тонкие ноги в деревянных башмаках. Мутными стекляшками сидели в волосах ягоды клюквы. Время от времени ягоды падали, катились по полу, чтобы исчезнуть в щелях.

- Здорова ли ты, матушка Мосса? Хорошо ли ходит пиво в твоих бочках? - спросил Варг, кланяясь уважительно, низко. - Зелен ли мох в твоем болоте? Горек ли дурман? Крепка ли белена?

Моссакеринген, ничего не ответила и поманила Варга.

Путь их лежал под крытые цеха, в которых ходила живая хлебная брага и сновали люди обыкновенные, разве что примороченные слегка. Старая лестница с проржавелыми перилами, нырнула под плиты фундамента и еще ниже, туда, где начинались истинные пивоварни Моховой старухи.

Стены их, убранные нарядными разноцветными мхами, слабо светились. В дальнем углу, окруженный черепами, сидел человек в строгом черном костюме. В руках его был турий рог в серебряной оковке, а на голове - старый треснувший шлем. У самых ног его проложили тропу жуки-мертвяники. Бесконечной чередой волокли они с ближайшего кладбища кости, а криворукие финские ведьмы кидали их в костер, поддерживая ледяное пламя.

Лизало оно бока огромных котлов, в которых зло бурлило темное варево. Белый пар поднимался над ним, просачивался сквозь стены и туманами гулял по бывшему болоту.

Матушка Моссакеринген шмыгнула носом и хрипло сказала:

- Вон пошли.

Сгинули жуки, исчезли ведьмы, втянувшись в зыбкие стены пивоварни. Лишь припоенный человек не шелохнулся, но он уже и не человек, так, оболочка одна.

- Ко мне Курганник сегодня заявился. Упреждал. Говорил, что, дескать, плохо мне будет, если тебе сподмогну.

Зеленые сполохи мертвого огня стирали морщины со старушачьего лица, делая его еще более жутким.

- Обсмелел без меры, - сказала старуха и плюнула в варево, которое тотчас почернело, загустело, крепости прибавляя. - Позабыл, что мое пиво некогда к столу Лесного короля возили! И сама Рейса-Рова не брезговала Диких всадников к моим пивоварням вести!

- Славное было время.

Варг сел на скамеечку из цельной старой коряги. Деревянные лапы ее поспешили принять тяжесть рук, а корявые ноги зашевелились, подползая к огню.

- Славное. Было.

В руках матушки Моссакеринген появилась плоская ложка на длинном костяном черенке. Ложка нырнула в варево, выбивая целые клубы белого дыма и терпкий хлебный аромат.

Варг дышал им, оживая. Соболя и те зашевелились, задергали пустыми лапами, завиляли по-собачьи хвостами.

- И теперь не хуже. Разве плохо тебе живется, матушка Мосса? По-прежнему варишь ты свое пиво. Люди-то знающие ценят его. И ценят тебя.

- Так-то оно так, да только... - матушка Моссакеринген подцепила и выволокла волосяной колтун, в котором запутались зеленые шишечки хмеля и вываренные ягоды белены. - Только с каждым годом оно тяжелей. Ты спрашивал, как пиво мое ходит? Плохо, марин сын. Плохо! Нет в нем горечи, нет в нем сладости. Не отрава, не спасение. Не тепло, но и не холод. Так, жижа в бочке. А я все шепчу ему, нашептываю, как шептала многие годы, да слова мои теперь бессильны. Что на это скажешь?

Она сердито шлепнула по раскаленному боку костра.

- Но ведь держит? - Варг указал на сидящего в углу человека, что неотрывно пялился в рог.

- А... эт как его... рейдер! Поглотить меня думал. Волчья сыть, гнилой человечек. Разве много такому надо?

- Гнилой, значит?

Варг поднялся.

- И пиво не ходит... плохо это, когда у моссакеринген пиво не ходит. Всем плохо. Короли недовольны будут, пусть и не лесные.

Он поднял человека за горло и тряхнул так, что кости зазвенели.

- И моя задумка не получится.

Полупрозрачные пальцы сжали ягодину кадыка и рванули. Красная струя хлынула в котлы и на пламя, которое присело, рассерженно шипя. Но вскорости шипение сменилось гневливым треском.

- Ешь! Пей! Бери!

Пальцы Варга вычерчивали кровавые руны, запечатывая воздух.

- Этого человека отдаю тебе.

И огонь, коснувшись лица, выпил дыхание жертвы.

- Алой пены волны

Лью из зуба зубра.

Матушка Моссакеринген закрыла глаза и прижалась к стене.

- Ведать будут верно

Хеймхелля крылы...

Жадные зеленые рты глотали капли. Наливались белизной бока котлов, задыхалось темное королевское пиво.

- Слово станет крепко

Колоды ожерелий.

Он отшвырнул опустевшее тело и вытер пот со лба.

- Теперь все будет хорошо, матушка Мосса. Сварится твое пиво. Крепко станет. Духмяно. Налей, что ли кружечку?

Моховая старуха подчинилась. Рог подала новый, тяжелый. Горечью обожгло свежесваренное пиво, загудело в висках, вывернуло наизнанку, а после улеглось, упокоилось, точь-в-точь как огонь.

- Что ж молчишь, матушка Мосса? Или жалеешь, что привечала меня?

- О содеянном пусть люди жалеют. Пустое это, - той же ложкой она откатила мертвяка в угол и забросала охапками сухого белого мха. - Сварил ты мне пиво... сварил... только чем такой вар отольется не думал-то? Кровь на кровь бежит.

- А и пусть бежит. Или тебе их жалко?

- Миропорядок...

- Нет миропорядка! Того, к которому ты привыкла, матушка Мосса. Ты говоришь, кровь будет литься? А она и прежде лилась, поила асов досыта. Но где теперь асы? Ушли. Но кровь-то осталась. Вот она, рядом ходит, живая, дурная, бери сколько надо! Пей от горла! А вы по привычке над каждой каплей трясетесь. На золотой жиле сидите и медную крошку считаете. Не жалей чужой крови, матушка Мосса. Вари свое пиво. Пои сильных. Бери слабых. Живи, как живется!

Заверещали тонкими голосочками соболя, и стекляшки глаз окрасились яркой зеленью.

- И я жить стану, если не помешают.

- Мальчишка-то тебе зачем? - Моссакеринген хлопнуло по стене, и та раскрылась жадными глотками бочек. Дубовые доски в ободьях гримовых волос почернели от старости, но держали жирное черное, как сам торф, болотное пиво. - Или из бахвальства пустого?

- Нет, - мотнул головой Варг. - Не из бахвальства. Мой он. На нем руны Ур, Гифу и Йара. Я их резал. Мне их красить. Я их дал. Мне и брать.

- Хаугкаль знает?

- А когда б знал - отпустил бы? Молчи, матушка Мосса. Я знаю ответ. И потому, раз уж выпало нам сыграть, то буду играть. И не гляди на меня с укором. Лучше дай бочонок королевского пива, коль не жалко. А коль жалко, то хотя бы мертвяка отдай.

- Забирай, - сказала моховая старуха, выкатив самую большую бочку. - Кого хоть угощать станешь?

- Дикую охоту.

Но мертвяка Варг тоже забрал: в хозяйстве сгодится.

Глава 8. Дети Асгардсрейи.

Семен Семенович Бояринов объявился в клинике одновременно с ревизором. Они и в дверях столкнулись, смерив друг друга раздраженными взглядами.

- Извините, - буркнул Бояринов, поведя плечом, и протиснулся в дверь. А за ним протиснулись широкоплечие молодцы в форме охранного агентства "Вотан".

Ревизор ничего не ответил, но поправил кругленькие очки в кривой оправе. Был он тщедушен и костляв, обряжен в черный костюм, широкие штанины которого прикрывали блестящие штиблеты. На груди пиджак оттопыривался, обрисовывая плоскую флягу, которую ревизор то и дело поглаживал, улыбаясь при том пресчастливо.

- А я про вас многое слышал, - сказал он Вершинину и осторожненько сдавил руку пальцами.

Борис Никодимыч заметил, что ладонь у ревизора красная, обожженная.

- Билли Эйгр.

- Простите? - Вершинину показалось, что он ослышался.

- Билли Эйгр. Это мое имя, - ревизор растянул губы в улыбке. - Что ж, показывайте свое хозяйство.

Его длинный нос с вывернутыми ноздрями, из которых торчали венчики волос, дернулся, а рука непроизвольно погладила флягу.

- С чего желаете начать? - спросил Вершинин.

- Пожалуй, с крыши. Если начинать, то сверху. Привычка, знаете ли. У вас ведь выход на чердак имеется?

К несчастью, выход имелся, и Билли Эйгр, выбравшись на чердак, ходил, подпрыгивал, с неприкрытым наслаждением прислушиваясь к скрипу досок. Щели в крыше, пусть и редкие, от взгляда его расползались, а сама крыша гремела и позвякивала.

И ветер, как назло, поднялся. Злыми пальцами перебирал он листы шифера, сыпал ржавчиной, радуя ревизора.

- Непорядок... непорядок... непорядок... - повторял раз за разом Билли Эйгр. - Что ж у вас за непорядок-то? Дом в аварийном состоянии.

Сверху грохнуло, заскрежетало, зацокало, словно там, снаружи, конь выплясывал.

- Я подавал заявку на ремонт, - позволил себе заметить доктор Вершинин, подвигаясь к лестнице.

А ревизор, который только что стоял возле древней трубы, что осталось еще от прошлой больницы, преградил дорогу, оскалился, и глаза за очками полыхнули красным.

- Сносить надо! Согласитесь?

- Ремонтировать.

Ветер завизжал разъяренным жеребцом.

Вершинин не понял, как и когда очутился в больничном коридоре. И куда пропали медсестры? А пациенты? Почему пусты палаты?

А снаружи ярилась буря. Пыльные шали ее заслонили окна, выдавливая стекло из фрамуг, просачиваясь в мельчайшие трещины, грозя разнести все и вся. Метались в пыльном круговороте тени, забирая и без того скудный солнечный свет. День стал ночью. Нервно вздрагивало освещение.

А если линию повредит?

Генератор есть. Генератор старый. Но выдержит. Должен. А проводка? Она постарше генератора будет.

- Непорядок, непорядок! - лепетал ревизор, вслушиваясь в голоса бури.

- Непорядок, Борис Никодимыч, - подтвердила светловолосая дама в черном же костюме. К лацкану пиджака присосался значок "Почетный донор". Вершинин видел паучьи лапки, вцепившиеся в ткань, и алое металлическое брюшко-картинку.

- В педиатрическом отделении совершеннейший непорядок! Антисанитария.

- И нормы противопожарной безопасности не соблюдаются, - сказала вторая дама, почти точная копия первой. Различали их прически - у номера один конский хвост. У номера два - аккуратный узел.

И значок другой.

- С отчетностью и вовсе беда, - проскрежетал древний дед в том же форменном черном костюме. - Я только-только накладные проглядывать начал, а вас уже сажать можно. Что ж вы так, Борис Никодимыч?

Доктор Вершинин смотрел на деда, на круглую его голову с белой волосяной паклей, на массивный нос и веки, словно бы пришитые к надбровным дугам. Из-под них сочились слезы, текли по старушечьим щекам и падали на белый воротник.

- Что ж вы так, Борис Никодимыч, - сказали обе дамы хором, - папу волнуете? У него, между прочим, сердце слабое! А у вас накладные не в порядке!

- И-извините!

- Ревизия... недостача... превышение полномочий... жалобы... жалобы имеются! Непорядок!

Он вдруг понял, что беспомощен перед ними, бессчетными, заполонившими дом неудержимой стаей. Они рвали древний дом, вколачивая в стены гвозди инструкций и положений, заполняя трубы жижей полупереваренных статей, пунктов, подпунктов... и дом травился, слабел.

Надо что-то предпринять!

Стая кружится. Тычет вопросами. Сменяет лицо лицом. И вот уже не люди - всадники, намертво вросшие в седла. Их кони черны, и бархатные пасти, разодранные железными поводьями, кровью заливают больничные коридоры. В руках всадников - хлысты, докрасна раскаленные. В глазах - пламя. И лишь седой старик по-прежнему слеп. А веки его и вправду пришиты, точнее приколоты к бровям костяными крюками.

- Сядешь ты, Вершинин, - говорит он с высоты седла, и звенят-перезваниваются стремена. - Ой, сядешь!

- Если не ляжешь, - хохочет стая, скалясь белоснежными зубами.

- Не перечь Варгу, Вершинин. Не перечь!

- Прочь! - старика вдруг заслоняет черноволосая женщина. Чешуйчатый хвост ее заканчивается змеиной пастью. Две иглы ядовитых зубов сочатся желтым ядом, который падает в чашу-череп, украшенную синей министерской печатью. - Все прочь!

- Матушка Рова! - взвыла стая. И тучей красных нетопырей поднялись удостоверения, они хлопали псевдокожаными крыльями, стряхивая позолоту и чернила.

Женщина молчала.

Стая сдалась. Отползла на шаг.

- Кто ты? - только теперь к Вершинину голос вернулся.

- Рейса-Рова. Гурорисса. Та, которая водит Дикую охоту.

- Чего тебе надо?

- Твоего согласия. Твоей жизни. Твоей души. Выбирай.

- Уходи.

Она тронула бока коня, и черный жеребец подался вперед. Он придавил Вершинина к стене, оскалился и дыхнул жаркой вонью.

- Уходи, - повторил Вершинин, глядя на всадницу.

- Что? Не боишься меня?

Теперь Вершинин видел и трещины на конской шкуре, сквозь которые проглядывали розоватые мышцы и седые кости; слышал, как хрустит древняя подпруга, сдирая кожу и как падают желтые капли, разбиваясь о костяную твердь.

- Уходи.

- Выпей, - сказала Рейса-Рова, протягивая череп. - Выпей, Вершинин.

Он принял чашу, удивляясь тому, что тяжела она без меры, будто отлита из цельного серебра.

- Пей же! Не страшны дети Асгардсрейи тому, в ком нету страха!

Призрачный ветер заскулил, и прочие всадники подались прочь, шепча недовольно.

- Что делаешь ты? - спросил слепой старик. - Позабыла, зачем мы здесь?

- Нет, Хельблинди, Смертельнослепой, сам позабывший, кто он есть. Я помню! И тени асов не будут под варгом ходить. Пей! - она дернула поводья, поднимая жеребца на дыбы, и Вершинин сделал глоток.

Яд был горек, как слезы.

- Пей! Пей до дна! До дна!

Ее смех звенел, и свет, мигнув, погас. Темнота заполнилась хрипящими горячими телами, стуком копыт, воем собачьей охотничьей стаи.

Вершинин пил, вливая горечь глоток за глотком.

Сейчас, наверное, он умрет.

- До дна! До дна! Пей же! Пей!

Точно умрет.

Пустая чаша покатилась по полу. А доктор Вершинин прилип к стене. Ему чудилось - сам дом держит его, но такого быть не могло, как не могло быть и лошадей в узком коридоре. Вновь вспыхнувший свет ослепил и заставил схватиться за сердце.

- С вами все хорошо? - заботливо осведомился ревизор, поддерживая Вершинина под локоть. - Вы бледно выглядите, Борис Никодимыч. Уж не приболели вы?

- Я?

- Вы, - ревизор поправил очки. - Полежите. Отдохните. Подумайте. Дело, конечно, ваше. Но Варги - существа упрямые. Не след с ними ссорится. Матушка-то не вернется, но он другого кого найдет... зачем воевать?

Он шел, оставляя на белой плитке характерные полукруглые следы, похожие на отпечатки конских копыт. Но Вершинин моргнул и следы исчезли.

- Что ж, до встречи... надеюсь, не скорой.

Сейчас обожженная ладонь была горяча. А ревизор, выйдя из здания, принюхался к ветру.

- Погода сегодня хорошая...

Небо трещало, грозя бурей.

Тем же вечером доктор Вершинин обнаружит на плече новую родинку, в форме конской головы. Но это событие будет сущей мелочью по сравнению со всеми предыдущими.

Глава 9. Драугр.

Варг слышал, как близится буря. Он вышел навстречу, ставши в воротах дома, заслонивши их, как некогда заслонял путь к дому иному. Но на сей раз Варг не станет бегать, хотя и шли на него не люди, а сама Дикая охота.

Неслись собаки по-над землею, роняли пену кони, грызли железные удилища. Визжали всадники, подхлестывая скакунов хлыстами раскаленными. И острые копыта выворачивали землю, рассекали камни.

Хрипели рога.

Варг перехватил ясеневую ветку с заледеневшими острыми листьями и замахнулся.

- Стой! - крикнул он, рассекая воздух.

И Асгардсрейя остановилась. Взметнулись юбки Рейсо-Ровы, посыпалась парша с конской гривы, и вздрогнул камень, принимая тяжесть Дикой охоты.

- Что скажешь мне, Рейса-Рова? - спросил Варг, усмехаясь. - Неужто не порадуешь известием добрым?

- Не порадую, - ответила Рейса-Рова.

- Что ж так? Твои псы утратили хватку? Кони повыдохлись? Или может, сама ты устала? Если так, то зайди в мой дом. Отдохни. Гостем будешь и ты, и дети твои. Ешьте досыта. Пейте допьяна. А потом идите и принесите мне его голову!

Всадники зароптали. Варг видел цепи ярости, протянутые сквозь их тела, связавшие души, объединившие в одно целое, имя которому - Асгардсрейя, Дикая охота. Цепи эти тянулись к Извечному слепцу и волоокой Рейса-Рове, переплавляясь черной кровью ее в яд, которым полнилась, но не наполнялась чаша. Поговаривали, что целое море вместит она. А может и вмещала, горечи людские бессчетны. Тоской веяло от нее, и новорожденные туманы норовили подползти ближе, протянуть жадные лапы, зачерпнуть чудодейного зелья.

- Что молчишь, Рейса-Рова? - Варг упер ветку в землю, но земля оттолкнула то, что сама и родила. - Или не по вкусу тебе мое угощенье?

- Твое угощенье хорошо, Варг Безымянный, - Рейса-Рова подалась вперед, почти легла на конскую шею. - Вот только в словах твоих не было правды. Ты дал нам след. Но дичь - не та.

- И чем не та? Или вы, дети Дикой охоты, томте-ниссе испугались?

- Зачем ты дразнишь их? Ведь знаешь, что мы сами есть страх. А твой Вершинин - чист.

- Да какая теперь разница?!

Он позволил себе закричать, и цепи Асгардсрейи зашевелились, распались на звенья, поползли к нему, но замерли у отведенное черты.

- Какая разница теперь? - уже тише повторил Варг. - Прежние времена миновали. Учитесь жить наново. Не брезгуйте дичью.

Ропот всадников утих, стоило Рейса-Рове поднять руку.

- Мы есть прежние времена. И так было. И так будет.

- Гордость говорит?

- Правда говорит. Ты не слышишь. Ты - варг. Тот, кто вне закона.

Добыча по праву. Это она сказать желает? И это говорит, роняя слова, как змеиный хвост роняет капли яда. Горе тому, кто пригубит чашу Асгардсрейи. Не остаться ему прежним. Смешается яд с кровью, выжжет душу, вымучит... но это - если душа имеется. А коль нету ее, то заполнит пустоту безумной яростью, выкует цепь да привяжет к цепям иным, обрекши во веки веков скакать по небу.

- Не бойся, Варг. Мы страшны живым и мертвым. А ты не жив. Ты и не мертв, - Рейса-Рова переложила чашу в левую руку. - А изничтожит тебя твой собственный страх.

- У меня не осталось страхов.

- Это ты так думаешь, - она вдруг улыбнулась ласково и, протянув руку, коснулась ветки. Позеленели листья, выстрелили белые корни, впиваясь в землю. И вот уже не ветка - молодой ясень качается на ветру.

- И пиво свое, Безымянный, или выпей, или вылей... а лучше вернись в Ниффльхейм. Дом Хель все еще ждет тебя. Не вернешься? Что ж, тогда не взыщи, если кто из младшей стаи по следу твоему пойдет.

- И ты не взыщи, тетушка Рова, если кто из младшей стаи следом моим отравится.

Ветер взвыл, и Дикая охота исчезла. Только ясень остался, тонкий, с зеленой дикой кроной. Варг хотел было вывернуть треклятое дерево, да передумал: чего попусту силы тратить.

Скоро зима. Само умрет.

-...все больше беспокойства у жителей Северо-Западного округа столицы вызывает история с останками, обнаруженными...

Впаянная в камень панель держала картинку, лишь изредка искры пробегали по лицу дикторши, делая черты гротескными, уродливыми.

- ...тридцать два тела были извлечены...

- Хозяин, все готово, - сказал Брунмиги от порога.

- ...в настоящее время ведутся работы с целью установить личность...

По велению Варга панель увеличила лицо и выплеснула его на окружающий камень. Этому человеку шла гранитная серость и плотность. Черты тяжелые, особенно челюсти. Нижняя выдается, и губы человека заламываются в характерный бульдожий прикус.

- ...подростки в возрасте десяти-четырнадцати лет...

- Цепкий, - оценил челюсти Брунмиги. - Но можно его...

- Нет. Пусть себе бежит.

Не догонит. Пусть и слаб ныне Варг, но и в слабости он сильнее человека, хоть и меченного Дикой охотой. Нет уж, не стать ему на след, не придти к забору, не спуститься в подвал, на самое дно его, не видеть сердце йотуна, на слышать, как трещат стены и проседает свод на каждом ударе. Но держат, держат кости. Белые ребра - арками. Грудина - потолком. Бедренные кости - что колонны. Суставы-капители плотно плесенью облеплены, светятся, тьму разгоняя. А из земли фаланги выпирают, каждая - с Варга величиной. На вершинах их - пузыри с болотными огоньками.

Но не на них Варг глядел, и не на кувшины с кровью, вдоль стен выстроившиеся, и не на поленницу костяную, но на стол, на котором лежал давешний мертвец. Горло его было аккуратно зашито и замотано желтым женским шарфиком.

Расстегнутая рубашка обнажала изрисованный рунами торс. Цепи прочно держали мертвеца, хотя он пока не шевелился, лишь глядел в потолок пустыми глазами.

Варг возложил левую руку на лоб, а правую - на ребра. Нажал. Раздался сухой треск и мертвец слабо дернулся.

- Железны враны

врезались в раны,

Выхватив из-за пояса нож, Варг воткнул его между четвертым и пятым ребрами, завершая рисунок.

- Останки стали

в тарчах торчали.

Он повернул клинок и надавил. Сухо треснула рукоять. Железо осталось внутри тела.

- Твой грозный пыл

Врагов разил.

Мертвец заерзал, пытаясь вывернуться. Из раскрытого рта донесся сип. Кости его начали расти, раздирая ткань костюма, мышцы вытянулись жгутами, а кожа переменила цвет, сделавшись блекло-синей, как трупные пятна.

- Но слово стало

Сковало сталью.

Варг вытянул руку и Брунмиги подал бумажный сверток, из которого на свет появилась раскровавленная тряпка. Она накрыло лицо драугра, и жесткие руки колдуна принялись втирать ткань в кожу.

- Ищи... ищи... ищи...

Ткань расползалась под пальцами, драугр выл и рвался на цепях, и те трещали. Когда же цепи лопнули, то ледяные пальцы колдуна удержали поднятного. Толкнули на каменное ложе, и распластавшийся драугр смирился перед силой.

- Накорми его, - велел он Брунмиги. - И завтра пойдете. Доберись до мальчишки прежде, чем он доберется до Хеймхеля.

И задрав голову, Варг крикнул, хотя Рейса-Рова не могла его слышать:

- Эй, тетушка Рова! Поиграем? Посмотрим, чья гончая крепче след держит?!

Зазвенели золотые жилы гримовых волос, удерживая сердце великана, но не лопнули.

Биллэйгр - Bileygr - Плоховидящий, Херблинди (Herblind, Слепой воин, Слепой хозяин), Твиблинди (TvМblindi, Дваждыслепой), Хельблинди (Helblindi, Смертельнослепой) - имена и воплощения Одина.

Оставить комментарий © Copyright Лесина Екатерина (summaha@yandex.ru) Размещен: 20/08/2011, изменен: 17/12/2011. 34k. Статистика. Глава: Фэнтези Владетель Ниффльхейма		Ваша оценка:
Аннотация: "Хвост" второй части.

Лесина Екатерина : другие произведения.

Часть 2. Главы 6-9