Лесина Екатерина : другие произведения.

Часть 5. Дорога тени (главы 1-4)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

Часть 5. Дорога тени.

Глава 1. Мельница Гротти

   До Джека доносилось эхо чужих мыслей, холодных и скользких, как весенние черви. Мысли эти были недоступны Джеку, хотя он, преодолев отвращение, попытался заглянуть в живой клубок. Клубок развалился и сам потянулся к Джеку, облепляя и вытягивая.
   Мерзость!
   Теплое копье согласилось, что да, мерзость.
   - Драугру не страшно оружие, хоть бы и такое, - Бьорн, вернувший прежний, человеческий облик, расхаживал по дому. Кривые медвежьи когти скользили по меховым покровам, оставляя ровные аккуратные, что грядки, полосы. - Его не возьмет огонь. Его не успокоит слово. Только сила... сила против силы.
   Он остановился. Волосатые кулаки уперлись в столб, а руки вздулись мышцами, как если бы Бьорн желал опрокинуть и столб, и крышу, которую тот подпирал.
   - Ты силен, - сказала Ульдра.
   Она единственная из всех была спокойна, сидела на лавке и терла камень о камень.
   - Но не сильнее драугра.
   Камни зеленоватые, гладкие, так и норовят выскользнуть из Ульдриных пальцев. Но она держит цепко, вертит, крутит, перетирает воздух.
   - Бьорн касатку тянул! Касатку! Огромную, как... как твой дом!
   - Детеныш.
   - Бьорн кинул ей крюк с куском мяса, а сам стоял на скале! Касатка кружила, кружила. Долго. Плавник ее резал волны, как масло. Бьорн кинул в нее копье, но копье увязло в жиру. Бьорн кинул другое, и третье, и потом еще много. Все копья! Касатка сделалась похожей на ежа. Она нырнула и выскочила из воды перед самым носом Бьорна. Бьорн заглянул в ее глаз и ударил мечом! А касатка упала в море.
   - И проглотила наживку. Она решила, что ты для нее слишком жилистый. Но для драугра - в самый раз.
   - Молчи, женщина!
   Бьорн поднял каменный стол и, перевернув, швырнул в стену. Стена вздрогнула, загудела до самого верха. И чужое, слушавшее Джека столь же внимательно, как Джек слушал его, забеспокоилось. Оно двигалось, но оставалось на месте. Драло гору, но вязла в ней, как копья Бьорна в шкуре касатки.
   Злилось.
   Кто оно? Живой мертвец, как рассказала Ульдра? Существо неуязвимое? Копье Гунгнир убило Вёлунда-кузнеца, но теперь молчало. Джек спрашивал, а оно делало вид, будто не слышит.
   - А ты? - спросил Джек, ничуть не сомневаясь, что Алекс поймет вопрос правильно. И он, сидевший в углу, гладивший молот, точно кота, покачал головой:
   - Ничего.
   - Ее зубы сомкнулись на веревке и перетерли бы, когда б не была веревка из лунного света сплетена. Нет в мире ничего крепче веревки из лунного света.
   - Только веревка из волос мертвецов.
   Камни замерли, чтобы тотчас восстановить нарушенный ритм скольжения.
   - Она рванула, желая снести Бьорна со скалы. Но Бьорн - не глуп! Бьорн привязал себя к камню! Бьорн крепко взялся за веревку и поволок... волок долго! Касатка гуляла. Она тянула под воду, чтобы Бьорна съесть. А Бьорн тянул наверх, чтобы съесть касатку. Кости Бьорна трещали! И хребет тоже трещал. И мясо рвалось. Но Бьорн держался.
   - Я... я вам верю, - сказала Юлька, забиваясь в угол.
   Боится? Бьорн страшен. Его облик вновь поплыл, а черты лица потянулись, выплавляя медвежью морду. Оскаленные зубы стали длинней, острей.
   - Бьорн держался целый день! И еще ночь! И уже потом потянул сильно, выволок касатку на гору. Она обессилела, но все равно была тяжелой. Бьорн взял свой меч и разрезал касатку от головы до хвоста. Бьорн съел ее сердце и печень. Он стал очень сильным.
   Медвежесть исчезла. Бьорн сел на корточки и повторил.
   - Он победит.
   Ульдра ничего не ответила, она лишь терла и терла. Воздух искрился, наполняясь волшебством, а Ульдрины руки будто бы стирались, становились тоньше, прозрачней.
   - Не надо, - Бьорн коснулся ее колена. - Бьорн сильный и без жерновов Гротти. Намели лучше удачи для них. Пусть дойдут.
   Камни упали на пол, не стукнули - зазвенели. И когда Джек поднял, то удивился тому, до чего легкими были они, как пустые консервные банки.
   - Что это? - спросил Джек.
   - Осколки от Гротти, жерновов волшебных... матушка Бьорну про них пела. Хорошо пела.

- Намелем для Фроди

богатства немало,

сокровищ намелем

на жернове счастья...

   Камни отозвались на голос Ульдры, задрожали, потянулись друг к другу, спеша перемолоть сухой воздух. А столкнувшись - искрой сыпанули.
   - Джек смелет то, что хочет. Только пусть думает сильно.
  

Никто здесь не должен

зло замышлять,

вред учинять

иль убийство готовить.

   Злое наверху опять забеспокоилось, а осколки жерновов вертелись, крутились, приклеившись к пальцам. Думать сильно? О том, чего хочется? Но Джек не знал, чего ему хочется. Он сыт и в тепле. А та тварь снаружи внутрь никак не попадет. И вообще Бьорн сильный. Пусть тогда совсем сильным станет, чтобы тварь победить.
   Пусть Алекс не злится.
   И Юлька больше не плачет.
   А та скотина, из-за которой у Джека рука чешется, пусть сдохнет в муках. Ну или тоже почешется хотя бы.

Мелем мы снова:

сын Ирсы местью

Фроди ответит

за гибель Хальвдана...

   Камни тянули тепло, но Джеку не жалко. Пусть берут! Пусть намалывают судьбу, удачу, силу... пусть перемалывают начисто страх, который Джеку и вовсе не нужен. Пусть и память с собою возьмут. Джек не желает вспоминать.
   Раскалялась докрасна мельница Гротти, хрипела, подпевая голосу Ульдры, ярила драугра. А Джек все молол и молол...
   Миру - мир. Морю - покой. Касатке - простор. И кораблям спокойного пути. Силы - Бьорну. Жизни - Ульдре. Троллям - крепких каменных голов.
   Весело Джеку. Горячо Джеку. Сердце ухает от счастья, и Джек смеется, сжимает пальцы и крошит камень, как если бы не камнем он был - песком. И лишь когда последняя крупица слетает с ладони, Джек будто просыпается. Он стоит в куче песка, разодранные в кровь руки саднят, а копье жадно лижет рубиновые капли.
   - Ты силен, Владетель. А дойдешь до Хельхейма - станешь всесилен, - Ульдра укладывала косы короной, скрепляя из рогатыми гребнями. - Если дойдешь. Осколки жерновов... в них волшебства-то капля.
   - Бьорн остановит драугра.
   - Задержит. Не знаю, как надолго. Я дам вам быка. Самого быстрого из моих быков. Он донесет вас до Пыльных холмов, но дальше - придется самим. Шшеа будет ждать вас.
   Джек обошелся бы и без разговорчивой кошки, которая врет чаще, чем говорит правду.
   - И... - Ульдра склонилась. Лиловые глаза ее были почти черны. - И я верю, что у тебя получится.
   Ее истончившиеся, истертые мельницей пальцы, неслышно скользнули по щеке.
   - У вас всех получится. Но переодевайтесь. Долгие слезы ранят сильней.
   Джек не понял, кто тут плачет и почему, он так и вовсе не чувствовал печали, а только пустоту и еще голод копья. Оно жаждало боя, но не с тем, кто ждал наверху.
   Новая одежда понравилась Джеку даже больше прежней. Штаны из крепкой кожи, мягкая рубашка и теплая длинная куртка на меху.
   - Бьорн убил песцов. Песцы теплые. Волки - теплее. Вот, - он вытряхнул меховые плащи, сделанные из цельных волчьих шкур. - Этот был жадным. Бьорн звал его Фреки. Прожорливый. Фреки приходил пугать коров. Бьорн убил его. Кулаком.
   Волчья шкура легла и прилипла к плечам. Вдруг да прорастет? Джек не отказался бы побыть волком. А лучше медведем - как Бьорн. Медведи большие. Их никто не тронет.
   Алекс в новом наряде гляделся шире и выше прежнего. Светлые волосы его выделялись на черном волчьем меху, и Бьорн самолично помог закрепить плащ.
   - Бьорн назвал его Гери. Жадный. Гери приходил после Фреки. Был совсем большим. Бьорн убил его.
   - Кулаком, - закончил рассказ Алекс. - Спасибо. Клевый прикид.
   - Алекс опять говорит не то, что думает. Локи тоже много говорил. Асы разозлились. Асы поймали Локи и связали кишками его сына. А великанша Скади повесила над ним змею, чтобы яд капал на лицо Локи.
   - Учту.
   - Локи говорил асам правду. Правду тяжело слушать. Правду тяжело говорить. Бьорн так думает. Бьорн желает удачи. Бьорн победит. И будет ждать. Когда Хвергельмир станет горячим, сюда придут касатки. Много больших касаток для Бьорна!
   - Вот, - встав на колени, Ульдра накинула пуховой плащ на Юлькины плечи, а в край воткнула иглу, тонкую, яркую, как искра. - Не потеряй.
   - Бьорн не скальд. Он сказал бы вису героям.
   Пустота внутри Джека наполнялась горечью. То, что ждало снаружи, нетерпеливое, жадное, было сильно. Бьорну не выстоять.
   Но какое Джеку дело? Джек ведь сам по себе.
  

Глава 2. Выбор Бьорна.

   Холм раскололся, выпуская белого быка. Был он могуч, широкогруд и, верно, подобен Вспоровшему Небеса, которым так гордился хвастун-Хюмир. Важно ступал бык, давил камни трехпалыми копытами. Не рога нес - серп месяца новорожденного, яркий и острый.
   - Сестрица, неужели ты думаешь, что это меня остановит? - Брунмиги глядел на быка снизу вверх, но страха, столь привычного прежде, не ощущал. Топчется чудище, трясет головой, ушами ветер ловит.
   На спине его широкой, что стол, дети сидят. Трое... беда-беда, тех двоих жалко, да разве ж Брунмиги виновен? Он предлагал дельце миром решить.
   - Эй, - тролль подвинулся к быку, спуская с руки петли поводка. - Ты. Слезай.
   Мальчишка - когда только перемениться успел? - покачал головой и поднял руку с копьем. Неужто то самое? Целит, смотрит, готовое слететь с хозяйское ладони.
   - Не поможет! - Брунмиги все ж попятился и пригнулся, пусть уж поперед копьеца драугр станет. Ему-то и Гадюка Боя не страшна.
   А мальчишка хорош, хорош... в отца пошел. Но о том лучше не думать.
   - Прочь, - сказал Джек и шлепнул быка по холке.
   Тяжкой рысью пошел бык на Брунмиги, на драугра. Раскрылись ноздри, запах мертвечий вдыхая, и заревел бык громко, едва ли не громче Хеймдаллева рога.
   - Ату его! - только и крикнул Брунмиги, за валун откатываясь, а сам прижался к земле, что дрожала, готовясь исторгнуть целое стадо. - Хвати его!
   Ударил драугр, вцепился когтями в скользкий бок бычиный, да соскользнул, отколов кусок. Мрамор раскрошился в синюшных пальцах, а бык, заревев громче прежнего, понесся скачками. Он летел быстрый, как Улль, и трещала твердь, а поверженный драугр вертелся на месте, нюхал воздух.
   - Не уйдешь! - крикнул Брунмиги, и ему ответили:
   - Джек уйдет. Бьорн так думает.
   И Брунмиги вновь пришлось пятиться, вжимаясь в твердую плоть валуна. Усебьорн стоял на вершине холма, и медвежья, отцовская шкура уже врастала в плечи, давая силу.
   - Бьорн зовет маленького братца в дом. Бьорн даст ему хлеба и рыбы. Бьорн возьмет его ловить касатку. И накормит сырой печенью. Маленький братец вырастет большим. Сильным. Маленькому братцу незачем водить драугра. Драугр вырастет и съест братца. Бьорна это печалит.
   Он не спешил перекидываться, держался на самом краю, сохраняя человечий облик.
   - Нет, - ответил Брунмиги. - Бьорн пусть не мешает. И Бьорн останется жить.
   Драугр вертелся. Он то падал на след, то выворачивался змеей, пялился мертво в оборотня, точно решить не мог, которая из целей важнее.
   - Бьорн не боится смерти, маленький братец. Бьорну плохо, что маленький братец не понимает.
   - Чего?
   - Страх - убивает.
   Он сделал шаг и стал медведем.
   - Как знаешь, - Брунмиги тихо сказал: - Убей его.
   Драугр не сдвинулся с места, он вытянулся, прижав руки к телу, и поднялся на цыпочки. Задранная голова почти касалась затылком плеч, а платочек съехал с синюшной шеи, обнажив кривой шрам. Белые нитки выделялись на нем, как черви на гнилом мясе.
   Бьорн приближался. Он двигался медленно, всем телом перетекая с лапы на лапу. И хоть был ниже, легче недавнего быка, но гляделся опасней. Из полуоткрытой пасти текла слюна, оседая на шерсти блестящими нитями. Отвисшая губа подрагивала, и виден был розовый, свернувшийся улиткой язык.
   Заломит. Как есть заломит. Драугр молодой... не в полной силе. А усебьерн - матерый.
   Но ослабелый. Конечно, столько-то зим внизу просидеть?
   На всякий случай Брунмиги отполз в стороночку. Он держался валуна, жалея лишь, что не способен забраться на его вершину.
   Широкая медвежья лапа почти коснулась пиджака. Драугр отпрянул и остановился в полушаге. Как и прежде, он был недвижим, лишь губы подрагивали, точно мертвец едва-едва сдерживал смех.
   - М-м-ма... - сказал он. - М-м-маррр... Маркетинг. Вирусный маркетинг является одним из самых эффективных средств рекламы.
   Голова дернулась и перекатилась на левое плечо. Правое же пошло вниз, повиснув на растянутых связках.
   - Больно... больно... больно... - драугр повторял слова быстро, сухим, деловитым тоном. - Пожалей.
   В реве усебьерна не было и тени жалости.
   Драугр вздохнул и рухнул наземь. Сжавшись в комок, он подкатил к медведю и вцепился в шкуру. Замелькали руки, заклубилась шерсть.
   - Так его, так... - Брунмиги прикусил губу, забиваясь в щель меж камнями.
   Скакал драугр, метался осой надоедливой, жалил, драл, выдирая куски. Кровью горячей воздух пропах. Лилась бурая, текла радостно, спешила смешаться с соленой водой.
   Ворочался медведь, быстр, но не быстрей мертвеца. Силен, но бессилен. Злился. Клацал зубами, брызгал слюной, гнилью дышал. Смеялся драугр, хохотал мерзеньким детским голосочком, повторяя, как заклинание:
   - Больно... больно... больно...
   Он остановился всего на мгновенье, за которое капля не слетела бы с чайкина крыла, но усебьорну-оборотню хватило и малости. Вскинулся он на дыбы, обнял могучими лапами драугра и сдавил. Так мачта под бурей трещит, как затрещали кости. Так ветер в соснах воет, как выл драугр. Так море ревет в скалистой пасти фьорда, как ревел медведь.
   Изорванная шкура роняла алые слезы. Но жернова мышц мололи сухую драуржью плоть.
   Перемелют ли?
   Лапы медвежьи - два дуба столетних. Хребет его - хребет коня морского. Душит, давит, выдавливает дарёную жизнь. Но и драугр силен. Отчаявшись вырваться, прильнул к мохнатой груди, обнял нежно. Впились пальцы в мех, пробили и толстый слой жира, и мышцы. Выдрали кости, как корни из земли, и снова в рану вошли.
   Хрипел медведь. Спешил.
   Не успевал.
   Хрустнул хребет драугра, вытянулись ноги, но руки прочно засели в кряжистой туше.
   - Больно... Больно... Больно? - повторил драугр и резко рванул руку, вытягивая черный ком мяса.
   - Больно...
   Он выронил стучащее сердце на камни, и стал спокойный, терпеливый, дожидаясь, когда умрет упрямый медведь. А тот не спешил. Стоял, глазами мутнея, держал драугра.
   Сам виноватый! Сам! Не лез бы в чужие дела, так и пожил бы.
   Поплыла шкура туманом речным, сползла на камни, готовя ложе смертное. Человек лег в нее, как в колыбель материнскую.
   Драугр с переломанной спиною тоже упал, пополз, упираясь локтями, дополз до сердца и вцепился зубами. Рычал, рвал жесткое мясо, глотал жадно и оглядывался - не отберет ли Брунмиги.
   Не отберет.
   - Молодец, - Брунмиги выбрался из щели и бочком подошел к телу. В лицо заглянул, сам не зная, зачем. Улыбался Бьорн, на небо глядя, точно видел крылатые тени, что спешили по душу его.
   Но какая душа у оборотня?
   Никакой.
   И крылатых-то не осталось. Нету больше смысла в славной смерти. Так чего ради помирать?
   - Уходи, - Ульдра стала над погибшим. - Уходи!
   Слезы стояли в лиловых глазах, но ни одна не пролилась. Руки сжимали нож костяной, но не затем, чтобы ударить.
   - Уходи, - повторила Ульдра и, шагнув к драугру, протянула руку. - Отдай.
   Он же, ошалелый от крови, зарычал.
   - Уйди, сестрица. Не мешай. Он голоден. Мясо нужно.
   - Не его.
   Пальцами драугр заталкивал остатки мяса в рот, чавкал, перемалывая острыми зубами, и красные капли испачкали ульдрин наряд.
   - Вернись в холм, сестрица, - сказал Брунмиги, подвигаясь ближе. - Вернись, и тогда... тогда с тобой ничего не случиться! Я заберу тебя наверх. Там солнце. Много солнца! Там трава зелена, если ты еще помнишь зелень! Там в полдень сосны плачут живицей, а ночью рокочут жабы. Там люди, забывшие, кто они есть. Смешные. Беспомощные. Думающие, что они владеют миром...
   - Уходи.
   - Они будут биться за каплю твоего молока, а Варг...
   - Норны сказали Варгу слово. И будет так. А ты уходи.
   - Или что? - Брунмиги ухватил-таки хвост поводка. Драугр, увлеченно облизывавший камни, будто и не заметил, что попался. - Ты тоже желаешь биться? Смотри, он не пожалеет...
   Валун, за которым Брунмиги прятался, стал быком. И другой тоже, и третий... их становилось все больше - быков, коров, звездноглазых, круторогих. Сползались они к ульдре, смыкали широкие спины, выставляли рога, словно колья. Глядели.
   Заворчал драугр, чуя, что уходит законная добыча, кинулся под самые копыта, да уперся в камень. Полоснул было когтями, да отколол кусок. Не шелохнулось ульдрино стадо.
   - Что ты творишь, сестрица?!
   Молчание было ответом. Гасли очи лиловые, умирали коровы, уходили быки.
   Иссякали силы хозяйки холма.
   Еще одно чудо ушло из мира. А все почему? Мальчишка виноват! Мальчишка! Умер бы, как другие, тогда, глядишь, и не случилось бы беды.
   - Эй ты, иди сюда, - Брунмиги плеснул из фляги. - На от, выпей.
   Драугр осушил плошку одним глотком, потом свернулся калачиком, зажав руками обездвижные ноги, и замер.
   - Больно, - пожаловался он. И закрыл глаза.
   Уходили на приливе. Драугр хромал и ронял целые пласты синеватой, отмершей шкуры.
  
   А на отливе волны протянули к Соленому зубу лодку, узкую и легкую. Правила ею женщина в красном траурном убранстве. Золотые перстни сверкали на пальцах ее. Золотое ожерелье лежало на груди. Золотой тяжестью схвачены были косы тугие.
   Бережно несли дочери Эгира жеребенка моря. Из рук в руки передавали, пели колыбельную.

Грозен, бил булатом

Врага Рёгнир брани. --

Влага рога Грима

Пролилась отселе.

   Слушал Бьорн висы и чудилось - спит. Крепко прижимает во сне кубок резной и меч из драконова стекла. Кутается по привычке в отцовскую шкуру, и снежные осы садятся на кожу, не жалят.

Течь в груди точила

Силы, рдян из раны

Ток хлестал. И умер

Древний стражник края.

Бранных игр не слышит

Спящий рог зубриный.

   Ульдра подняла со дна лодки рог и, скинув крышку, выплеснула дикое пламя, зеленое, как трава.
  

Глава 3. Долина забытых героев.

   Бык несся огромными скачками, вбивая в скалы копыта. И скалы рушились, разваливались с треском и грохотом, выпуская клубы белесых снежинок. Они липли к бычьей шкуре, но соскальзывали, оставаясь позади, как остался дом Ульвы и море.
   Ветер толкал в спину, но путался в черной волчьей шкуре. Алексу оставалось лишь держаться. Он и держался. На широкой бычьей спине усидеть оказалось несложно. Места хватило всем, и так уж вышло, что Алексово оказалось последним.
   - Девочку не потеряйте, - сказала Ульдра, перед тем, как вывести быка наверх. И еще на Алекса посмотрела так, с упреком, как Аллочка иногда смотрела на отца.
   Алекс собирался ответить, что не собирается никого терять, но не успел.
   Там, наверху, он только и увидел, что карлика в смешном наряде и синее существо, не то человека, не то обезьяну. Вид его был мерзок невыносимо, и Алекс схватился за молот. Мьелльнир же сперва загудел, требуя изничтожить тварь. А потом вдруг стих, точно испугался.
   Сокрушитель не знает страха, так ведь?
   Как бы там ни было, но драугр и тот карлик остались позади, а бык понес их вглубь страны, которой не существовало. Он бежал и бежал, а скалы наливались синевой, как если бы на них опрокинули чернила. Все чаще попадались деревья, белые, гладкие, с ветвями-щупальцами. И ветви эти поворачивались к Алексу, тянулись, заставляя сами стволы изгибаться и кланяться в притворной почтительности.
   - К нам, к нам... - шелестели они, раскрывая жадные пасти цветов. Дрожали волосяные лепестки, слетали, устремлялись по ветру, спеша догнать.
   Не догоняли.
   Под деревьями лежали кости. Некоторые выпирали кучами, обглоданными остовами ребер, ожерельями позвонков, руками, сжимавшими ржавые мечи.
   Здесь некогда проходило войско?
   Попадались и черепа, уже в ветвях, костяным вороньем сидели, укрывались старыми шлемами, звенели остатками кольчуг, приглашали отдохнуть.
   Рассказать обещали.
   - Я - Торгсиль Рудая секира. Я - кормилец ворон... Орм Одноглазый ...хозяин волков... Брюгги Силач... крылья зрел... шел, шел, шел... ложь... ложь... ждали... здесь, здесь... Сирглами из Гардарики... крепкий берег, каменные зубы... Ивар Широкие объятья. Сидел на Сконе, Скьёльдунгов славный сын. Держал табун коней морских. И воинов, которым равных нет. Множил земли... кольца прибавлял.
   Эхо катало голоса, дробя их на тысячи, и каждый желал рассказать о себе.
   Алекса не хватит на всех! Пусть отстанут!
   - На острове Фюн возвел я город, краше которого нет... нет...нет...есть... Прекрасней всех городов и земель Ауда Ивардоттер. Я Хрёрек Метатель колец, братоубийцей прозванный, так говорю. Бурю мечей я поднял. Волки сыты стали! Слушай, слушай...
   Алекс не желал их слушать. Но бык, утомленный бегом, теперь ступал медленно, огромными рогами раздвигая ветви. И те не смели перечить, убирались, обнимали черепа, уже им давая право речи.
   - Я Ангантюр, держатель го?тов, которых вел...
   - Колец бессчетно роздал...
   - Звалась Кримхильд Волоокой... - женский плач - коготь по стеклу, железо по камню. - Любить желала и любимой быть...
   - Брунхильд Сильная искала лишь того, кто был ее достоин! Слабым места нет в покоях дочери валькирий!
   Бык остановился.
   - Хельги, сын Хьёрварда, лязг щитов не раз я слышал, рубахи битв не раз я мерил и ран огонь в руках держал...
   - Пошел, - Алекс хлопнул быка по боку, но тот не шелохнулся. Он стоял посреди леса и лишь головой поводил. - Пошел!
   - Тише, - Юлька обернулась. Лицо ее было злым, а глаза опасно блестели. - Ты мешаешь!
   Кому? Вот этим мертвецам? Нельзя мертвецов слушать!
   - Сваву Легкокрылую в жены взять я жаждал... Альв, сын Хродмара, отнял иву злата.
   Алекс спрыгнул на землю, которая оказалась мягкой, как мармелад. Она вроде бы и держала, но стоило замереть, как ноги начинали тонуть. Не земля - синее болото пыли.
   Черепа улыбались. Сколько их? Бессчетно!
   Не пыль это - толстый слой праха, пепла несгоревшего. Он и кормит дерева, он стекает с костей, оставляя их, как оставляет нетронутыми сами камни, лежащие на дне.
   - Спускайся, - Алекс подал руку, и когда Юлька покачала головой, просто стянул ее.
   Она вовсе нетяжелая.
   - Отпусти!
   - Идти надо. Джек?
   Двоих не выволочь. Крышкина дергается, стучит по спине, но хоть не визжит.
   Алекс скинул ее на груду праха - синяя пыль взметнулась, заплясала, облепляя шлем черным вороном - и велел:
   - Стой смирно.
   Качались деревья, расправляли крылья истлевших знамен. Осокой прорастали из праха стрелы, голые остовы копий подпирали небо. Щербатые щиты смыкались плотно, сдерживая туман, и шептали черепа:
   - Идите, идите...
   - Идем, - Джек тронул плечо. - Надо уматывать.
   - А бык?
   Бык каменел. Задние ноги его обрели гранитную серость, прилип к боку хвост и трещины поползли по рогам. В лиловых глазах еще теплилась жизнь, но надолго ли хватит ее?
   - Почему? - Алекс провел по широкой голове, тронул мягкие ноздри, из которых торчало кольцо. Горячее дыхание зверя грело руку.
   - По кочану, - огрызнулся Джек, перекидывая через плечо сумку.
   Он просто не хочет говорить вслух. Если бык умирает, значит, и Ульдра мертва. И Бьорн тоже. Он не пустил бы мертвеца в ее дом. И если так, то...
   - Надо идти, - повторил Джек.
   - Можно крови дать.
   Крови в человеке много. Литра четыре. Хватит пары капель, чтобы бык ожил, поднял их на спину и понес сквозь лес. Или вернулся к холму, к хозяйке, дал бы ей немного жизни.
   Алексу не жалко крови.
   - Хильд Хитроумная руду жил лила на камни. Открыла путь бурану Хьядингов...
   - Давай, - Джек переложил копье в левую руку. - Им тоже охота. Выжрут досуха.
   - ...Хёгни и Хедин не знают покоя...
   Юльку пришлось взять за руку. Она ступала, дико озираясь по сторонам, иногда останавливалась, вырывала руку и говорила. А что говорила - не понять.
   Земля же, чем дальше, тем сильней хватала за ноги, норовя удержать от следующего шага. И каждый давался с боем. Молот выл. Копье кричало, и Алекс слышал его крик. Но шел и шел, тянул за собой Крышкину, а когда устал тянуть - снова на плечо закинул.
   Джек шагал впереди, выбирая дорогу меж одинаковых белых стволов. От ветвей он отмахивался, через кости переступал, а порой шел и по костям, и тогда голоса затихали. Становилось слышно, как всхлипывает Крышкина.
   - Вот и вы, - Шшеа сидела в огромном черепе, сохранившем остатки волос. Они свисали до самой земли ярко-рыжими воздушными корнями. - Я уж испугалась, что не дойдете.
   - Дошли, - Джек оперся на копье. - Ты нас бросила.
   - Отлучилась. По делу... по очень важному делу...
   - ...Мьелльнир... мой Мьелльнир... здесь мой Мьелльнир...
   Кошачий хвост смахнул пыль с черепа, и голос умолк.
   - Вас тут не заговорили? Они умеют.
   - Что это за место? - спросил Алекс.
   - Просто место. Одно из многих. В Ниффльхейме великое множество всяких мест, которые раньше имели имя, но потом потеряли. Имена - они как вещи, тоже имеют обыкновение теряться.
   - Нет! Нет... нет... нет... - все голоса слились в один, и Алексу пришлось зажать уши руками, чтобы не слышать этот отчаянный крик.
   И Крышкина закричала вместе с ними.
   - Что это за место?! - он и сам теперь кричал, выплескивая на кошку злость. Она ушла, зато появился драугр, и Бьорн погиб, и Ульдра с ним. А кошка жива, сидит, улыбается. Издевается.
   - Ну... прежде звалось это поле - Нидавеллир. Мрака долина. Ныне, пожалуй, имя негодно. Сменим его? Назовем это место... долиной забытых героев. Кто знает теперь о Хёгни, убившем Сигурда? Или о мстительной дочери Гьюки? Или о Сванхильд лебяжьебелой, которую Атли под копыта коней бросил? О самом Атли, поедателе сыновей? О Хельги, убийце Хундинга? Хёдбродде, победившем Инсунга? И славном младшем брате его. Оглянись, человечий детеныш. Здесь некогда эйнхерии Вальгаллы бились с инеистыми великанами и йотунами. А дети Хель добивали слабых. Асы сошлись с асами, и рухнули чертоги Имира. Здесь море пахали два корабля, равновеликих славой и силой. Скидбландир стремился пробить грудь Нагльфара. А тот пламенем волны палил. Змей же Ёрмунганд, восстав со дна, грозился изничтожить всех. Здесь великан Сурт увидел, что нет в бою ни правых, ни виновных. И собрав весь жар мира, выплеснул его на берег. Берег теперь далеко, правда? Здесь некогда закончился мир. Но кто теперь помнит об этом? На твоих ногах прах героев. Но на что он годен? Деревья и те не растут.
   И кошка звонко рассмеялась. Только из глаз ее текли слезы. Прах глотал их, выпуская белесые, похожие на червей, ростки.
   - Помни... помни нас... - умоляли голоса. Алексу же хотелось убраться подальше от этого места.
   Прах героев прочно прилип к сапогам из черной кожи. Впитался в волчий плащ и в волосы тоже.
   - Идем, - кошка соскочила на землю, и прах выдержал ее. - Здесь и вправду не стоит задерживаться... Когда-нибудь это место исчезнет, и всем станет спокойней. К слову о забытых... Алекс, твой отец весьма о тебе беспокоится. Я посоветовала ему завести другого детеныша, но он как-то не захотел. Пока во всяком случае. Он еще не знает, что норны дали виру за тебя. Хотя если и узнает... Вы, люди, бываете упрямы.
   - Ты видела отца?
   - Конечно, видела. Не скажу, что успела соскучиться... он мало изменился. Такой же трус, как прежде.
   Алекс остолбенел. Врет! Отец - не трус. И никогда не был трусом. Это Алекс всего боится и ревет, как девчонка. А отец... отец сильный. Сильнее всех!
   - Ему было начертано владеть Ниффльхеймом, - сказала Советница. - И тогда Бьорн остался бы жив.
  

Глава 4. Вересковый мед и святая горечь.

   Драугр дотянул до края леса и упал, распластавшись в пыли. Он лежал и бока его судорожно ходили, как после долгого бега. Из-под сомкнутых век сочилась гниль, похожая на слезы. Но Брунмиги не верил, что драугры способны плакать.
   - Больно? - спросил он, склоняясь над мертвецом. Прикасаться к нему было мерзко, но Брунмиги преодолел брезгливость и развязал шейный платок. - Лежи, лежи уже.
   Нити прорвали кожу, и на шее черным пятном расползалась рана. Брунмиги попытался стянуть края ее, но старая шкура сошла.
   - Линяешь?
   Драугр не шелохнулся.
   - Линяешь, - повторил Брунмиги для себя уже. Звук его голоса тревожил покой ушедших, они перешептывались, звали, манили. Пускай себе.
   - Отдохнем? Им ведь от нас не уйти, верно? А раз так, то надо отлежаться. Ты вот вылиняешь, вырастешь. Сильным станешь. Ты и так сильный.
   Дернулись веки, приоткрывая черные щели-глаза.
   - Погладить? - тролль провел по жестким волосам, колючим и ломким. - Когда-то давным-давно у меня был сом. Настоящий бык водяной. Огромный, что это дерево... каждый ус с мою руку толщиной. Он жил в моем омуте. Мог бы уйти, но жил. Сом катал меня по реке, до самых порогов и назад. Я ему лягушек ловил. И шкуру выглаживал. Вечно она за зиму зарастала зеленью...
   Кожа с драугра слазила легко, стоило поддеть когтем, как отпадала, обнажая свежую, мягкую. И мертвец перевернулся на спину, подставляя брюхо и грудину. Четко проступали переломанные ребра, а одно, проткнув плоть, торчало наружу.
   - Потерпи, сейчас мы его, - Брунмиги брался аккуратно, дрожа от ужаса. Вдруг да кинется глупая тварь? Сожрет и не подавится. Но драугр лежал смирнехонько, глядел только и не понять было, о чем он думает.
   - А потом пришли люди. Перегородили сетями реку, стали кричать, воду баламутить... не помогло. И тогда дохлого петуха в омут бросили. И сом проглотил. Я говорил ему, что нельзя людям верить...
   Осколок вошел с хрустом, повернулся и сам приклеился к другому. Брунмиги вытащил палец из дыры и та затянулась.
   - Отравили моего сома. Страшно это было. Он мучился, метался в ямине, а ослабнув - поднялся наверх. Там его и ждали. Били копьями, дубинами. Крюками протыкали шкуру, волочили... а ихний главный, с крестом который, все твердил, что отродье демона они одолели. Только какой же из сома демон? Рыбина он, хоть и большая.
   - Большая, - повторил драугр.
   - Без него река опустела... и лягух развелось. Есть хочешь?
   - Хочешь!
   - Тоже безголовый. На вот, пей.
   Драугр хлебал из плошки, а Брунмиги тряс флягу, пытаясь на слух определить, много ли в ней осталось. Должно было много, столько, чтоб до самого края мира дойти. А когда понадобится - то и за край этот. Но дальше что?
   Не знал и потому, верно, не торопился тролль Брунмиги погоню длить, позволял себе дух перевести, глядел на деревья и вспоминал иной лес.
   Деревья росли на камнях и тянулись до самых небес. Кроны их красили зеленью облака, ловили солнечный свет и спускали к корням. Свет обнимал шершавые стволы, плавил живицу и наполнял воздух свежим хвойным духом. Свет рассыпался по земле, прорастая белыми цветами багульника, миртом болотным и сухим вереском. Пчелы плясали, гудели, обещая скорое медовое богатство. И бортник, старый, седобородый Бруни, и вправду крепкий, как броня, каждый день проверял свои угодья.
   На осень он приходил с горшком, наполненным, и корзиной трав. Жег, дымил, изгоняя злые пчелиные семьи. Тянул крепкие соты, резал ножом.
   Злились пчелы, кидались на вора.
   Никогда не обирал их Бруни до последнего. Берег. И старый порядок зная, всегда оставлял у подножья сосны крупный кусок сот.
   Вкусен был мед вересковый. Сладок. А еще, случалось, пел Бруни-старик чужие висы хриплым голосом, о героях и чудовищах, о землях дальних и море, которое было близко и далеко, о подвигах ратных, бурях оружных, девах прекрасных... слушали его сосны и вереск.
   Запоминали, чтобы зиму напролет пересказывать друг дружке истории. Слушал и Брунмиги. А когда захворала правнучка Бруни, девка хилая, слабая, такую только гриму и отдать, самолично отправился тролль к ближайшему кургану, кланялся ульдре, просил молока.
   Вспоминание резануло обидой.
   Сама виновата, сестрица рогатая! Разве ж не предупреждал ее Брунмиги? И тогда, и теперь? Но упрямство у них воистину бычье...
   Выздоровела правнучка, выросла. Замуж вышла. Деда схоронила и, деток родив, назвала старшего Бруни, крепкая броня, значит.
   - И знаешь, что дальше было? - спросил тролль, хотя как мог знать это мертвец-драугр, рожденный в мире, где не принято было о прошлом помнить. - А было так, что погнали меня из реки...
   Сначала церковь выросла. Появилась она на могильном древнем кургане. Его насыпали люди с желтыми волосами, пряча под жесткой земляной периной такого же, как они человека. В ногах его лег конь. В руки ему дали меч. Две женщины, тонкие, что ивовые прутья, сами ушли в безвестную страну. И золото грузное прикрыло раны на груди их.
   Черепом Имира ладья легла, укрывая мертвых. И слышал Брунмиги, как стучат комья по дереву. И слышал потом, как хрипит землица, сковываясь морозами. Помнил, как уходит она под скальную подошву, и серым башмаком вырастает на ней Медвежий холм. Отчего Медвежий - Брунмиги не знал. Отродясь не было в Северном фьорде медведей. Но речь не о том.
   Порастал холм травой. Носили птицы семена и поднимались из семян деревья. Карабкались ввысь, цепляясь колючими ветвями за небо. Гордые стояли, лишь ветру кланяясь и то не до земли. А ударили топоры, брызнула кровь желтая, яркая, и покатились сосны. Скатились, сцепились сучьями, стали срубом неошкуренным. И поднялся над крышей его крест, тенью накрыл землю, будто клеймом.
   - Земля-то держала... земле-то что? Ей хоть крест рисуй, хоть круг. А нам вот... сперва Грима прогнали. Аккурат на его ночь.
   Поднимались сердцецветы со дна крохотными жемчужинами, разворачивались на ладонях листьев, расправляли лепестки. И наполнялись живые чаши терпким лунным вином. Катилось оно с лепестков, поило реку, и река хмелела, играла всеми красками, будто бы и не река, но сам Биврёст лег меж берегов радужной дорогой.
   Грим наигрывал. Плыла его песня по-над водой, дразнила камыши. И соловьи умолкали, чтя чужое мастерство. А луна поднималась все выше и выше.
   Скоро придут девы... скоро войдут в воду, протянут руки белые, лебяжьи, сорвут цветок чудесный. А наутро поднесут тому, кто ранил сердце трепетное, кубок с брагой, молоком или хоть бы водой. Лишь бы выпил, лишь бы глянул, лунным вином ослепленный, а прозрев, увидел ту единственную, без которой иной свет немил станет.
   И нету такой силы, которая бы разбила эти чары.
   Но слетались с берегов не тени легкие, девичьи. Пламя сползалась на сотнях факелов, опаляло воздух. А громкие голоса, лай собачий да лязг заглушали гримову скрипку.
   Первым к реке спустился человек в длинном платье. Он торжественно проткнул берег крестом и, воздев руки над водой, принялся читать. Брунмиги слышал заунывный голос, вгонявший в сон, и отползал, потому как слова человека, непонятные, но страшные, ранили. Они пробивались под толстую троллью шкуру и застревали, чтобы колоть и зудеть, как старые терновые колючки.
   Люди тем временем спустили лодки, раскатали сети и бросили, накрыв сразу все сердцецветы. Лунное вино выплеснулось в воду, река закипела, забурлила гневной пеной. Тронула крест и отпрянула, ожегшись. А люди закричали, потянули сети к берегу, выдирая тонкие корешки из песчаного дна. Ломались сочные стебли, рвались о веревки листья, а цветы расползались в грязную белую кашицу.
   Плакал грим, выронив скрипку.
   Тянул сеть на себя, но где ему одолеть всех?
   И железные ножи пронзили волны, скользнули по нитям золотых волос. Перебили, как перебивают водяную жилу.
   Больно было.
   Бурлили омуты, поднимали со дна гневное, гнилое, спешили выкинуть в лодки, но те уже укрылись на безопасном берегу. А священник читал и читал, усмиряя реку. Голос его несся к небесам, дразня асов. Но не валькирии - лишь чайки метались над оскорбленной рекой.
   - Не было асам дела до дел земных, - Брунмиги повернулся к лесу, белые деревья которого стояли, виновато опустив ветви. - Не было! Сами виноваты!
   - Виноваты, - равнодушно повторил драугр, подбираясь ближе. Он лег у ног, свернулся, обняв колени, и так лежал. Только пальцы его шевелились, раздирая грязную ткань костюма.
   - Виноваты...
   Брунмиги спрятал флягу к сердцу. Жалость мимолетная отступила.
   Наутро к реке подкатили бочонки с гнилою водой, которая помнила вкус церковного камня. И памятью этой отравила всю другую воду. Река кричала. А может голосом ее кричал грим, остриженный и обожженный. Одуревший от боли, он в полдень забрался на мост и начал играть. Солнце иссушало гримову кожу. Короткие волосы занялись. По коже поползли пятна черной гнили. Но грим играл.
   Пальцы резал о струны. Звал. Проклинал. Умолял.
   - Десять мелодий есть у грима. Для радости. Для печали. Для солнца и ночи. Для рассвета и заката. Для гнева и покоя. Для милосердия и мести. Но есть одиннадцатая. Последняя. У каждого - своя.
   И не устояли могучие сосны. Выдрали корни из земли, пустились в пляс. Поднялись волны, выше и выше, пока не обнажилось само речное дно. И ветер кинул воду на деревню. Вода же воду потянула.
   Наполнилось сухое русло морской влагой. Не удержало ее, лопнуло, как лопает худой бочонок под гнетом молодого пива. Небо же добавило слез, смешав их с яростью молний.
   Сгинула деревня.
   Церковь лишь устояла, потому как поставлена была на высоком холме, и человек, лежавший в нем, жаждал лишь покоя.
   - Люди назвали это чудом... и разрушили мост. Потом все удивлялись, что рыба ушла, а берега рогозом поросли. Но кто без грима за ними глядеть будет? Только разве назовут себя виноватыми? Искали-искали и нашли. Сома моего нашли... дескать, он большой и всю рыбу поел. Демон потому что. Убили... а как не помогло, то назвали Бруни-бортника колдуном, хотя каждый знает, что только женщина колдовать может. Ну или варг, которому судьбой написано. Ему-то судьбой. А эти сами все порешили. Значит, сами судьбу свою и накликали... не люблю я людей. И жалеть не стану.
   - Жалеть, - отозвался варг, повернувшись к лесу. Ноздри его раздулись, а на горле вспучился розоватый слюнный пузырь.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"