Думай, Спиридон! - приказал я себе голосом Щуки, - ищи выход, чтобы не призывать смерть как избавление. У Анфисы отсутствует инстинкт самосохранения, до завтрашнего вечера она не доживет, если не погибнет сразу, покалечится и будет долго мучиться. Будет кричать от боли, но никто, кроме меня, не услышит.
- На ровном месте люди тоже калечатся, - напомнил Щука.
- Но свобода дороже.
- Свобода? - поморщился он, - Жизнь, дружок, жизнь, а свобода - бантик сбоку. Полная свобода у мертвых. Никто к ним не пристает. Сестрица поплачет на могиле, но мне фиолетово.
Черно, там все черное, - подумал я, но не сказал. В целом с ним трудно спорить, гениальный ум, я был уверен, свое признание он получит. Но сейчас сомнительно, премии за веру вряд ли дают, как бы он ни приращивал мистическое знание. Или дают?
А ведь до него ученые ставили телегу впереди лошади. Он сделал гениальное открытие, что пространственно-временной континуум ничего другого не порождает, кроме бесконечного разнообразия форм, цветов и оттенков. Через них мы его, то есть, континуум, и воспринимаем. В постоянном изменении, типа: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Да что тут континуум, всю вселенную мы так воспринимаем. Как игру света. Игра игрой, а какую-нибудь мушку спасает случайный раскрас, например, черная полоса на оранжевой спинке. Солдата спасает камуфляж, тут уж не случайно, тут осмысленно.
Щукино случайным образом перескакивание из формы в форму объясняет необъяснимую моду. Простая истина сомнительного качества. В оправдание он надолго уходил в рассуждения о сущностях и существовании с акцентом то на первое, то на второе, и неизменно заключал, что ничего дороже жизни нет. В этом направлении и надо шагать.
Легко на природе на фоне морского пейзажа рассуждать о горшках и решетках как данности, но не в становлении. А как быть, если ты встроен в технологическую цепь времен английской промышленной революции? Философы обещали радость от труда. Свободного, не забывай, Спиридон, рабский труд убивает. Но со мной рядом трудились добровольцы, они не рабы. А кто они? Ненормальные?
Щука говорил, что ненормально быть нормальным в ненормальном мире. Он это сказал в психбольнице, когда я пытался соседу по палате объяснить правила гигиены.
Я всегда хотел вырваться из больницы. Щука этого не понимал, он учил меня приспосабливаться: если ты попал в психушку, расслабься и получи удовольствие. Разве найдешь еще место, благодатнее, где тебя по утрам спрашивают: на что жалуешься? хотя и не слушают, но не всегда перебивают. И правильно, что жалуешься, глупо выглядеть бодрячком, в нашей больнице не принято, к твоему сроку однозначно еще добавят.
По его логике и в подвале можно чувствовать себя счастливым.
Он классик. Как уважающий себя классик, создает цитатник на все случаи жизни. Как-то сравнил стремление к свободе со спортом: кто быстрее перескочит из одной формы в другую, из коробки в коробку, или бег в мешках. Все упирается в скорость: оторваться, вознестись, стать недосягаемым или быть готовым к насилию.
В данном контексте в минусе моя физическая форма. Но в плюсе спецодежда. Если цвет - это игра света, то черное и серое имеют нулевое значение. Игры нет, ты невидимка, особенно в ночное время. Ночью отсюда не выбраться, но даже солнечным днем на фоне бетонных стен и грязного снега не будем бросаться в глаза прохожим. Надо пользоваться ошибками охранки и не совершать своих.
К тому же меня мамуля родила ночью, когда ей спать хотелось. Егор родился утром.
Не отвлекаться! - приказал я себе и вспомнил, что Назар предупреждал: с Щукой надо быть настороже, ему лишь бы болтать, без разницы, лишь бы сладко.
Сладкое любили отец и мы с Егором. Мамуля при жизни отца к празднику пекла торт Наполеон. Долгий процесс начинался с утра. Брат приходил из школы, а мамуля все возилась. Мы с братом не выдерживали и заглядывали на кухню, ждали, когда она начнет острым ножом вырезать из выпеченного тонким слоем теста круги по размеру суповой тарелки. Обрезки делились поровну, но Егору впридачу доставалась кастрюля с остатками крема из масла, желтков и сахара. Остатки он выскребал ложкой, а потом уже я собирал пальцем. На дне оставалась тонкая, сладко - жирная пленка, я умудрялся вылизывать языком.
Когда умерла мать Назара, мамуля испекла торт прямоугольной формы, что повлияло на мой вкус: прямоугольных и квадратных пирожных не ем. После смерти отца она ничего не пекла, даже Егор не мог уговорить ее. Равнодушно смотрел на покупные пирожные, слишком приторные, пугал мамулю диабетом.
Как-то Назар испек квадратные пирожные с чуть-чуть подгнившими бананами, я отказался. Он посоветовал избавиться от дурного влияния Щуки с его формами и содержаниями. И я с ним согласился.
Запоздалая волна стыда окатила меня. Что же ты, Спиридон, как плохо тебе, так и друзья плохие. Нельзя ступать на путь зла, следует искать в себе истину, рыться и находить.
Истина проста: бежать тогда, когда нас поведут в ад, другой возможности нет. Разумеется, важно, кто нас поведет, но в любом случае столкновение форм неизбежно как необходимое условие изменения скорости и направления движения.
Идти на нарушение морального закона неприятно, но другого выхода нет. И мы непременно спасемся, сольемся серой одеждой с другими рабочими и пространством и обретем свободу за забором промпредприятия. Не о себе беспокоюсь, Анфиса тут погибнет. Я готов на все, кто к нам с мечом придет, не мы это начали. Мы сами на себя доносы не писали. Но как это растолковать Анфисе?
Конечно, сомневался: если всем известно, что на территории промзоны есть рабы, что бесчеловечно, но существует (значит, считается нормальным), то нас загонят простые мирные жители города Эн. Поэтому бежать надо в первые дни, пока мы не примелькались. День - два, и все, печать изгоя, - говорила мамуля, пытаясь изменить что-то в моем лице, больно давила на лоб, сжимала щеки, подобно скульптору пыталась вылепить голову сына. От наманикюренных ногтей оставались царапины, и она смазывала их зеленкой.
Утром нам принесли чайник с чаем и кашу - размазню. Я не заметил, кто принес, потому что еще не встал. Анфиса сидела за столом, по привычке крошила хлеб и скучала. Я спросил, болит ли бедро. Она мотнула головой.
Щука говорил, что сумасшедшим неинтересно в нашем мире. Скучно всем бывает, не только сумасшедшим, поэтому можно поспорить. Да и к тому же она не сумасшедшая, просто ей не везло в жизни. А кому везет? - всплыла провокационная мысль, усилием воли подавив ее, я стал анализировать детали побега.
После еды аккуратно завернул на Анфисе штанины и рукава. Она терпеливо стояла и даже, как мне казалось, с любопытством наблюдала за моими стараниями.
Я шептал ей: "Только не подведи, Анфиса, вопрос жизни и смерти", - как говорила Мария Спиридоновна, когда искала очки.
Она улыбнулась в ответ. Контакт был. Вошел вчерашний парень с наушниками, смурый на вид, она доверчиво подала мне руку. Охранник кивком и легкой усмешкой одобрил нашу готовность следовать за ним. Может, решил, что этой паре работа понравилась. Бывают такие идиоты, почему-то их не лечат.
На краю гибели обостряется слух и зрение. Только не забывать анализировать и оценивать риски, чтобы не подвести любимую. Щуки рядом нет, но я помню: пространство трехмерно, поэтому имеем как минимум три направления движения, но в действительности вариантов множество. Сложность в выборе из множества лучшего и не обязательно самого короткого. Дорог много, а идешь только одной. Какой? Любовь подскажет, она непреходяща.
Парня с музыкой в ушах сменил вчерашний мужчина, похожий на брата. Я чуть отстал, он не обратил внимания, Анфиса почти бежала, держась за меня. Только бы не засмеялась в неподходящий момент.
Мы двигались по направлению к будке, похоже, трансформаторной. Как только зайдем за неё, скроемся из виду, буду действовать. Охранник опережал нас на два шага. Вдруг где-то заработал мотор. Я наклонился, схватил достаточно увесистую железку: кусок трубы? деталь сборки? и с размаха нанес удар по голове охранника. Он упал, и мы бежали.
Анфиса даже приплясывала, так ей нравилось, что мы бежим, взявшись за руки.
Недавно почистили дорогу, навалили сугробы Анфисе по грудь. Хоронясь за ними, мы добрались до дыры в заборе. Смеясь и прижимаясь ко мне, с моей помощью, она перебралась на другую сторону, следом я. Упали в снег, выбрались на накатанную дорогу. Она радовалась и скакала, лепила снежки и бросала в меня. Но праздновать победу рано, любая машина догонит нас за секунды. Надо сойти с дороги и бежать из последних сил.
И вот мы на краю бескрайнего поля, с причудливой скульптурой под толстым слоем снега, наверное, заводская свалка. Анфиса упала в снег: "Спиря, ты только посмотри, какое небо, серое, а там, вон там, голубое, как в прорехе". Она засмеялась, звонко, переливчиво, задрала ноги, штанины собрались в гармошку, и стало видно голое тело. Откуда-то, будто из-под земли, вылез мужик, на лицо вылитый поэт Сергей Есенин, которого играл в кино один артист, - приспустил штаны и стал онанировать.
Спугнуть не стоило труда, я кинул камень и, проследив, в каком направлении затрусил озабоченный, поддерживая штаны, понял, куда нам двигаться.
Мы шли по его следам, я слышал переливчатый смех Анфисы и радовался.
Вдруг грохнула дверь, гул, гудок паровоза, голос охранника: "Где-где, мудохаюсь тут в подвале".
Плотные фигуры нависли над нами грозовой тучей. Я услышал грубые мужские голоса.
- Падалью от нее прет.
- Отмоем.
- Не хрен возиться, если полно готовых.
- Деньги лишние? Давай поднимай!
- Надо проверить, сейчас ведь сразу не различишь, мужик или баба.- Я увидел, как чья-то грязная рука лапала грудь Анфисы. - Ага, женщина.
Ее схватили и потащили к выходу, а она смотрела на меня огромным застывшим взглядом. Я молил, дай же знак, скажи хоть что-нибудь, нужен ли я тебе, или без разницы. И услышал: "Спиря, спаси меня, Спиря". Губы едва шевелились, она задыхалась.
Ее тащили, я бросился на широкую спину и вцепился в горло, но что-то ослепило меня. Полет, удар головой, накрыла боль, и я умер.