Почему наследников Британской короны называют Принцами Уэльскими, а не Английскими или, скажем, Шотландскими?
Боюсь, что на этот вопрос я не смогу вам ответить. "Если так, то зачем браться за такие темы?" - спросите вы и будете правы. Что я могу сказать? Только то, что мне незачем углубляться в историю, ведь героем этой главы, да и многих последующих будет нынешний наследник престола, ныне здравствующий принц Чарльз. " А что, разве о нем мало написано?" - спросите вы и снова будете правы. Написано о нем много, даже чересчур. С тех пор, как он официально принял титул Принца Уэльского?, в Темзе утекло немало воды. И теперь этот джентльмен уже давно вступил в тот жизненный этап, когда на смену романтическим легендам приходят прозаические сплетни. Мы не собираемся сочинять ни того, ни другого, мы расскажем трогательную и поучительную историю, не вошедшую ни в одну из его литературных биографий.
"Позвольте, - спросите вы, - да о том ли принце идет речь? О том добродушном, осанистом джентльмене средних лет, у которого самого подрастают двое очаровательных сыновей, двое красавчиков, настоящих сказочных принцев? Вот уж кому пристало скакать на резвых конях да позвякивать шпорами и хрустальными туфельками в кармане!" "Нет, нет, что вы! - скажу я, - Эти юноши и не помышляют о подобных глупостях. В настоящее время они проходят курс королевских наук в одном очень закрытом учебном заведении со строгим внутренним распорядком. Им просто некогда. Говорят, их папа тоже окончил это учебное заведение, а может быть и другое, очень на него похожее, и теперь образцово исполняет свои обязанности наследника престола уже долгие годы. Поэтому мы выбрали для своего рассказа время, когда у принца еще было время. Он еще туда не поступил. А было ему тогда лет девять или десять, вполне может быть, что и десять с половиной. Это, впрочем, не столь важно. История эта произошла на моей памяти, не так уж и давно... Хотя, шутка сказать, было-то это в прошлом, двадцатом веке, мало того, даже в прошлом тысячелетии, - так что мне сам бог велел не быть столь дотошным в хронологии. Разница в год, или в два, или даже в пять лет для нашей истории не существенна. Далее я буду цифры округлять, а факты переосмысливать с поправкой на наше время.
Итак, принцу было десять лет, на этом мы и порешим. Я всегда считал, что это самый прекрасный возраст, полный чистоты, невинности и неведения. Признайтесь, кто из вас в этом возрасте всерьез задумывался о будущем? Принц Чарльз тоже был не исключение. Уж кому-кому, а ему и подавно не о чем было беспокоиться. Судьба его была предопределена. Ему предстояло в будущем стать королем Чарльзом, если я не ошибаюсь, Третьим. Это ему предстоит и сейчас, хотя прошло немало лет, и еще долго будет предстоять - "храни, Господь, Королеву", как поется в английском национальном гимне. Но это вовсе не значит, что он мог сидеть, сложа руки. Жизнь открывала перед юным принцем широкое поле деятельности, пройдет еще немного времени и он успеет увлечься конным спортом, гоночными автомобилями, авиацией, живописью, готической архитектурой. Встретит он и прекрасную принцессу. Кое в чем ему, конечно же, придется разочароваться, кое-что осмыслить заново, но не будем торопить события. Ему только десять лет, самый прекрасный и беззаботный возраст.
В этом возрасте, как и все мы, юный Чарли был нежно привязан к маме и папе. До поступления в известное учебное заведение еще оставалось некоторое время. Так что, не будем пока ему мешать, не будем его пугать, авось все обойдется! Пусть себе еще порезвится на воле, пусть еще насладится чудесной атмосферой тесного домашнего очага, согретого и взлелеянного усилиями мамы, королевы Элизабет и папы, принца Филиппа. Пусть этот чудный мальчуган еще немного побегает в коротких штанишках под величавыми сводами Букингемского дворца и в прохладной тени аллей Виндзорского парка.
Наследник престола рос очаровательным и необыкновенно развитым ребенком, чем искренне радовал королеву-маму и королеву-бабушку. В семье его звали Чарли, Малютка, Деточка, Крошка и очень редко "Ваше Высочество". И вот года за три до описываемой нами истории он должен был отправиться первый раз в первый класс. Ему было лет семь или восемь, а может быть, и восемь с половиной. Привилегированных школ тогда, как и теперь в Лондоне было хоть пруд пруди, но королева-мама ни за что не хотела растить из сына лоботряса, и пожелала выбрать школу, хоть и приличную, но ни в коем случае не "школу для принцев".
- Ну что ж, ни в коем случае - так ни в коем случае, - согласился со своей супругой принц Филипп и при этом тяжело вздохнул.
И вот юный первоклассник Чарли стал посещать школу где-то в Вест-Энде. Поначалу все шло как по маслу. Принц радовал родителей отличными успехами и примерным поведением. Свои книжки и тетрадки он содержал в идеальной чистоте, а каракулями изрисовывал специальный альбом. В этом королева могла не раз убедиться, осматривая по утрам его папку на молнии. Мать гордилась сыном. И лишь одно ее смущало. Она всерьез опасалась, что принц будет стесняться своей избранности и высокого сана. "Деточка, а почему ты ни разу не пригласишь своих школьных товарищей к нам в гости?" - спросила однажды королева с хитрецой. "А можно их позвать, мамочка?" "Ну, конечно же, что за вопрос!" - пролепетала Ее Величество, гладя сына по головке.
Школьные друзья Чарли пожаловали в заранее назначенный день. Одетые в чистенькие новые сюртучки и расчесанные родителями в аккуратный косой пробор, они робко и бесшумно гуляли вместе с Чарли по роскошным пустым апартаментам, косясь по сторонам на коллекции средневекового оружия и ренессансного фарфора. Королева ласково их встретила на северной лестнице, проводила в свою гостиную, угостила фруктами и лимонадом, поговорила с каждым и подарила каждому детскую книжечку или блокнотик. В них были вложены визитные карточки, составленные самим обер-церемонейместером, лордом Чемберленом и украшенные факсимиле Ее Величества, а также и пригласительные билеты на еженедельный раут. Последние адресовались родителям детишек. С подарками под мышкой славные детки раскланялись и покинули дворец. Королева осталась очень довольна.
Дни шли за днями, прошел месяц, и безоблачная атмосфера в королевском доме омрачилась. Все чаще и чаще среди вещей принца стали обнаруживаться всевозможные орудия уничтожения, как-то: рогатки, скобочники и даже крохотные арбалеты, искусно изготовленные из бельевых прищепок и стреляющие французскими булавками. Какие-то неведомые умельцы вложили в этот арсенал массу труда и выдумки. Королева никак не могла заподозрить сына в пристрастии к усидчивому рукоделию, принц ведь даже не умел как следует очинить карандаша. Откуда мальчик разжился таким богатством? Происхождение смертоносных орудий было загадочным, но королева избегала пристрастных допросов. Первое, что она сделала, - приказала проверить тщательнейшим образом наличность дворцовой библиотеки, а также целостность музейных и антикварных ценностей, не запираемых в шкафы. Самые ужасные ее подозрения быстро подтвердились - ее сын занимался натуральным обменом. Бесследно исчезло несколько книг, фарфоровых статуэток, принадлежностей амуниции в оружейных витринах и еще кое-какая мелочь. В королевском семействе возник разлад. "Что я тебе говорил!" - воскликнул папа Филипп, герцог Эдинбургский. "А ты разве что-нибудь говорил?" - холодно переспросила королева, не углубляясь в неприятный спор. На поиски исчезнувших ценностей пустились специальные тайные агенты. Назавтра принца забрали из школы в Вест-Энде.
Скрепя сердце, королева согласилась с мыслью, что принц пока не готов, как другие дети, восседать на обычной школьной скамье. Ну что ж, временно, пока не будет найден выход из этой ситуации, можно обойтись домашним образованием. Ничего в этом нет страшного. В свое время она сама постигла начальные азы под руководством своей мамы Элизабет старшей, бабушки принца Чарли. "Это была прекрасная школа" - с гордостью вспоминала королева при каждом удобном случае. Бабушка заулыбалась, тоже припоминая эту блаженную пору. Но когда речь зашла о Чарли, она почему-то заупрямилась, замахала руками и заявила, что сейчас с нее вполне достаточно Энни. Энни - принцесса Анна, сестра Чарли. Королева несколько растерялась, ведь в силу своей чрезвычайной занятости она не могла уделить воспитанию наследника достаточно времени. Страна в те годы нуждалась в ее королевском попечении не меньше, чем ее семейство. И тогда принц-папа немедленно выразил готовность помочь. "Мой сын не будет расти беспризорником!", - заявил он мысленно и вызвался лично обучать сына арифметике. "Это - начало всех начал!" - провозгласил он вслух, потирая руки.
Королева скептически усмехнулась, но согласилась рискнуть.
Герцог Эдинбургский усердно взялся за дело. И вот теперь ежедневно принц Чарльз просиживал по два часа в просторном отцовском кабинете за решением примеров и задач. Нарешавшись вдоволь, сын с отцом отправлялись на пешеходную прогулку или садились в автомобиль и мчались на скачки в Эпсом. Королева поначалу решила не вмешиваться в воспитательную методику герцога Эдинбургского. Но в один прекрасный день она сочла нужным подняться наверх и проверить, как обстоят дела. Она подкралась на цыпочках и приоткрыла дверь. Взору ее предстала радужная картина: мальчик сидел один за широким отцовским письменным столом, склонясь над тетрадкой и грызя ручку.
- Я решаю задачку, которую задал мне папа, - ответил Чарли, - очень трудная задачка.
- А где же папа?
- Он вышел подышать воздухом.
- Может быть, я смогу тебе помочь?
Принц прочел условие задачи: "Когда нашей бабушке будет сто лет, то, сколько тогда будет мне?", задумчиво посмотрел в окно, затем зажмурил один глаз и мечтательно произнес: "Я тогда уже, наверное, буду королем Англии..."
Королева выпрямилась, как ужаленная.
- Ну что ж, подумай, подумай, детка... - тихо проговорила она и бесшумно покинула покои принца Филиппа.
"Да, это была ошибка! Никогда не следует поддаваться на уговоры, никогда не следует проявлять слабости!" - твердила королева самой себе, спускаясь по лестнице. Наследника в любом случае следовало немедленно вернуть за школьную парту, пусть даже в конце триместра. Разумеется, школу надо найти подходящую, то есть самую лучшую, пусть даже самую что ни на есть аристократическую. Сказано - сделано! Вместо прежней кожаной папки мальчика снарядили папкой из красного сафьяна и повезли в школу на "Роллс-Ройсе". Теперь уже нечего будет опасаться, что простодушный Чарли попадет в дурное общество или поддастся нежелательному влиянию.
Особенных проблем с новой аристократической школой у мальчика на первых порах не было. Но что-то непонятное настораживало. Не то чтобы учителя жаловались на Чарли, - напротив, все его хвалили наперебой. Принц, хотя и не числился в первых учениках, но был далеко не последним в классе. "Он необычайно быстро решает арифметические задачки!" - говорили учителя. Королева только кисло улыбалась на эти похвалы. Учителя чего-то не договаривали - она хотела знать правду и ничего кроме правды. Тут учителя начинали что-то мямлить и переминаться с ноги на ногу, и это ощущалось даже в телефонную трубку. "Нет-нет, - настаивала королева, - я прошу вас ничего не утаивать!" "Дело в том, что... то есть, это конечно временные трудности... То есть многие мальчики не испытывают на первых порах особенной склонности к этим предметам..."
Короче говоря, как выяснилось, Чарли проявлял совершенное равнодушие к изящной словесности, ну просто полное нежелание что-либо прочесть даже в рамках скудной школьной программы. На уроках литературы он просто дремал на задней парте, или, что еще хуже, развлекался посторонними вещами. Чем именно он развлекался, учителя не решались уточнить, но королева догадывалась, - наверняка, стрельбой французскими булавками. Дома во дворце он книг не открывал. И все это притом, что неимоверными стараниями мамы и бабушки мальчик так рано научился читать по-английски!
Королева была расстроена до глубины души. Этого она не ожидала. В кого пошел ее сын? Ведь сама она в детстве страсть как любила книги и была феноменально начитанной девочкой. Этим, конечно же, она была по гроб обязана королеве матери. О, какая это была счастливая и незабываемая пора! Как обожала маленькая Лиззи просиживать часами на коврике у ног матери и слушать ее чтение. Почтенная леди обладала поразительным декламационным даром, многое помнила наизусть. А как тонко, доходчиво она могла объяснить многие непонятные места в книжке. Юная принцесса, затаив дыхание, постигала тайны уже совсем не детской, а самой что ни на есть классической литературы. С тонким умыслом, конечно же, мать пропускала чересчур страшные или пикантные места. От этого самые длинные книги становились во много раз короче. Лиззи было жалко до слез, что книги так быстро кончались. И тогда мать брала с полки новую книгу... Какой это был заряд духовности - можно сказать, на всю жизнь!
Тогда она была еще совсем маленькой, даже моложе Чарли. Неужели драгоценное время упущено, и принц окончательно отбился от рук? Эти рогатки, эта арифметика, бог знает что! Она сама была виновата, что дала Чарли подпасть под дурное влияние. Чего стоило ей самой окружить сына большей заботой? Нет, конечно же, и она старалась по мере сил. И она читала ему когда-то Шалтай-Болтая, "У нашей Мери был баран" и тому подобную чепуху. Но тогда он был совсем крошкой, и она еще не приняла корону, - у нее была куча свободного времени. Тогда она еще могла контролировать воспитательный процесс. А сейчас? Когда это она успела выпустить поводья? И вот результат: томик Шекспира пошел в обмен на какой-то самострел. Теперь в этой школе если Чарли не стреляет из бельевых прищепок, то просто спит на уроках.
Ее величество решительным шагом направилась в комнату наследника и потребовала от него список книг, рекомендованных на год вперед. Испуганный сын подал ей свою тетрадку. Изобилие наименований привело королеву в ужас. Чтобы самой это все перечитать, ей бы пришлось забросить все государственные дела и предоставить королевству плыть по воле волн. Следовало немедленно принять самые действенные меры. Никаких экскурсий, поездок и скачек! Они всей семьей запираются в Лондоне во дворце, по крайней мере, до конца июня. Принцесса Анна может пока пожить у бабушки в Кенсингтоне. Чарли необходимо нанять самого квалифицированного репетитора, и чтобы тот непременно умел читать вслух. Непременно вслух! Без этого невозможно привить мальчику любовь к изящной словесности. А что касается списка, то, слава богу, в дворцовой библиотеке осталось достаточно книг, не все они пошли в обмен на рогатки!
Может возникнуть вопрос, предполагала ли сама Ее Величество выкроить часок, взять книгу и посидеть с сыном?
Да проститься ей этот скромный недостаток, то есть, нелюбовь к чтению вслух. Этот недостаток объединяет большинство государственных деятелей. Представим себе, например, такое событие, как открытие ежегодной сессии Британского парламента. Гвоздем программы, как известно, является традиционная тронная речь Ее Величества. Она должна зачитывать по бумажке изложенную правительством ежегодную программу, отмечать достигнутые нацией успехи, и в конце не без основания выражать надежду на дальнейшее процветание экономики, незыблемость нравственных устоев и неколебимость веками освященных традиций британского общества. Вообразите себе на минутку, что все это ей приходилось читать, сидя на неудобном троне с тяжелой бриллиантовой короной на голове! Нетрудно представить, насколько это может быть утомительно.
Поиски толкового наставника, помимо знаний обладающего и известными актерскими способностями, очень скоро увенчались успехом. Королеве был представлен почтенный мистер Уилкинс, отставной университетский профессор, блестящий знаток великого Шекспира. Так его порекомендовали бабушке, и никто не собирался этого достоинства оспаривать. Один Чарли не поверил на слово и пожелал убедиться лично в профессиональной пригодности своего будущего наставника.
Пожилой профессор предстал перед августейшим семейством. Он с улыбкой возвратил принцу томик пьес гениального драматурга, встал в позу и в течение полутора часов выдавал наизусть целые акты бессмертных трагедий. Строго следя по тексту, Чарли убедился, что профессор ни разу ничего не переврал, и даже ни разу не запнулся. За это он был удостоен горячей овацией.
Послушав чтение профессора, принц так воодушевился, что пожелал немедленно приступить к занятиям. Члены королевского семейства торопливо удалились, стараясь не шуметь. Мистер Уилкинс почтительно поблагодарил своего нового титулованного питомца за доверие и попросил возвратить ему томик Шекспира, дабы возобновить урок.
- А что, с Шекспиром мы еще не покончили? - удивился принц.
"Да, - подумал наставник, - пожалуй, что Шекспира на сегодня будет многовато". Он был заранее предуведомлен королевой о некоторых трениях, существующих у принца с изящной словесностью, поэтому не хотел быть излишне назойливым. Если мальчику надоел Шекспир, бог с ним, с Шекспиром!
Но когда они вместе открыли список литературных произведений, то Чарли водя по нему пальцем, отверг также Мильтона, Чосера, Попа, а вслед за ними и всех великих представителей английской литературы. А что же тогда осталось в списке? Наряду с вышеперечисленными гениями туда попал и французский литератор Жюль Верн со своим опусом "Дети капитана Гранта". Понять логику составителей программы было нетрудно. Героями романа Жюля Верна являются храбрые шотландцы, описанные автором с большой симпатией. Стоит ли напоминать, что в числе прежних носителей британской короны были шотландцы, хотя, как правило, они начинали свою стезю, будучи принцами Уэльскими.
2
К своему стыду, славный профессор Уилкинс не читал знаменитого романа Жюля Верна. Но он не пожелал в этом признаться, не подал вида, втайне рассчитывая ознакомиться с романом в процессе чтения вслух. Книга была незамедлительно доставлена королевским библиотекарем. Профессор водрузил на нос очки, откашлялся и начал чтение.
С грехом пополам они преодолели первые пять страниц, а потом все пошло как по маслу. О, какая это была изумительная книга. Они читали ее всю неделю, и едва лишь они ее закончили, как тут же, по взаимному соглашению начали читать заново. Вторичное чтение уже давалось профессору с трудом, но принц приходил во все больший восторг. И чем больше профессор находил в книге нелепостей, тем больше она привлекала его ученика. По сюжету герои романа отправились на поиски пропавшей экспедиции и, как положено у французского писателя, вместо того, чтобы искать в нужном месте, они сами постоянно что-нибудь теряли. То они теряли нужное направление, то своих спутников, то собственный корабль, а то и самих себя. Профессора, как истинного англичанина это выводило из себя, но принц сердито махал рукой, требуя продолжения. "Господи, - думал про себя профессор, - что за несносный бред!" Взять хотя бы этого капитана Гранта, того самого, которого приходилось искать на протяжении четырехсот страниц. Перед тем как потерпеть кораблекрушение он скитался по морям в поисках некоей неведомой земли. Там, по его мнению, он мог поселиться сам на постоянное место жительства и поселить всех, кому уж очень невмоготу. И тогда никто не станет никого обижать, и все заживут припеваючи. Этой неведомой земле полагалось быть по возможности необитаемой, в крайнем случае, малонаселенной. Пусть поселенцы немного поборются с природой. Но еще лучше, чтобы эта земля была плодородной и чуть ли не истекала молоком и медом.
Профессор задумчиво почесал в затылке. Вся эта теория была ему знакома. Только шотландцы тут были не причем.
Так вот, в поисках этой земли капитан Грант рыскал по всему южному полушарию в районе 37 параллели. Профессор знал, что ни черта этот капитан не найдет, потому что не там ищет. В конце концов, прибило незадачливого искателя к необитаемому островку, простой скале посреди бушующего океана, ни сном, ни духом не напоминающую землю обетованную, разве что названием. Скала эта называлась остров Табор?. Профессор опять почесал в затылке, ему вновь почудилась странная параллель.
Принца стали раздражать эти паузы, и он подгонял профессора: "Ну, дальше, дальше!" Чарли не приходило в голову никаких ассоциаций. Чтобы проникнуться целями и планами благородного капитана-мечтателя, принцу надо было еще подрасти. Но вся эта история с поисками была чертовски захватывающей. Принц слушал, широко раскрыв рот. Юных детей доблестного шотландца звали Роберт и Мэри Грант, и принц вместе с ними совершал воистину головокружительный маршрут. Он плыл, преодолевая штормы, по суровым южным морям; взбирался на отроги поднебесных Анд и спускался оттуда к знойным пампасам Патагонии; пересекал коварный австралийский материк, населенный дикими аборигенами и беглыми каторжниками, продирался сквозь колючие джунгли Новой Зеландии, кишащей людоедами.
Но один эпизод из всей этой многостраничной катавасии особенно подействовал на принца. Это место так его заворожило, что он заставлял мистера Уилкинса возвращаться к нему снова и снова. И если бы французский романист был бы жив и знал, что его произведение столько раз исполняется "на бис", то наверняка вышел бы поклониться наследнику английского престола и остальной публике.
Представим себе воочию, как происходил этот урок изящной словесности. В половине девятого, позавтракав, принц входил в классную комнату дворца, одаривал кивком почтенного наставника, садился в глубокое кресло и закидывал ногу на ногу. Профессор Уилкинс, с достоинством отвесив поклон, взлетал на небольшой помост с кафедрой, надевал очки, слюнявил палец и начинал искать в книге нужную страницу.
- Итак, Ваше Высочество - обращался он к аудитории, - на чем мы с вами остановились?
- Мы остановились на том, как кондор утащил мальчика! - с готовностью отвечал принц.
- Но, Ваше Высочество, мне кажется, что это место мы уже с вами прочли?
- Нет, как раз этого места мы еще ни разу не прочли! - заявлял принц, болтая ногами.
- Но так мы никогда не найдем капитана Гранта!
- Ну и пусть! Капитан подождет.
" Ну что ж, - думал профессор, - действительно, пусть себе этот капитан посидит еще на своем необитаемом острове, все равно, когда-нибудь да отыщется!"
И чтение возобновлялось с вышеуказанного места. Профессор ровным голосом поддерживал эпическое повествование о том, как группа выбившихся из сил путешественников располагалась на ночной привал у самого края горной расщелины. Они раскладывали бивуак, мирно беседуя о том и сем, а затем, основательно подкрепившись едой и согревшись, укладывались на боковую. И тут наступало самое главное...
Профессор таинственно понижал голос до шепота, подсматривая краем глаза за своим слушателем. Принц уже не болтал ногами и не делал попытки засунуть палец поглубже в нос, он с трепетом ожидал развития событий. В это мгновение спящего мальчика Роберта Гранта ухватывала острыми когтями и утаскивала ввысь чудовищная по размерам местная птица - кондор. О, какого страху тогда натерпелись несчастные путешественники! Для пущей наглядности профессор воздевал в стороны руки и низко опускал лысую голову себе на грудь. Ни дать, ни взять - кондор! При этом очки соскальзывали с его вспотевшего носа и падали на ковер.
Тогда принц вскакивал с места, подавал учителю его очки и заглядывал в раскрытую книгу. Он уже знал, что на этой странице должна быть картинка, - мальчик, висящий в когтях кондора. "Есть! - издавал Чарли отчаянный клич, как если бы "Арсенал" забил гол в ворота "Ливерпуля". Профессор благодарил за поданные очки и приглашал принца сесть на место. Оттерев пот и водрузив на нос очки, профессор медленно прищуривал левый глаз, закидывал голову набок, точь в точь, как благородный индеец-проводник по имени Талькав из книги. Ему надо было так прицелиться из ружья, чтобы не дай бог не попасть в мальчика. "Бац!" - и раненая птица начинала терять высоту, а затем плавно приземляла свою полуживую жертву на мягкий снег. "Уф-ф!" - облегченно вздыхали профессор и его ученик.
- Этот Роберт Грант дешево отделался, чтоб мне провалиться!
- Несомненно, Ваше Высочество!
Чтение продолжалось, но притихший на своем кресле Чарли уже слушал невнимательно и с затуманенным мысленным взором погружался в грезы.
Профессору так до конца и не дано было осознать степени воздействия этого отрывка на воображение Чарли. С тех пор принц изменился, стал искать одиночества, перестал играть со своими сверстниками. Он все больше уединялся в одной из отдаленных комнат и играл сам с собой, исполняя поочередно и роль мальчика из книги и роль зловещего кондора.
Чарли жил, как во сне, дыша разреженным высокогорным воздухом. Он пробуждался по утрам, разбуженный гулом снежных лавин. Весь день он жмурился от нестерпимой белизны ледяного покрова. Отходил он ко сну, проваливаясь в снег. Натянув на нос теплое атласное одеяло, он блаженно улыбался в предвкушении сладкого мига. Лишь только, благословив сына и поцеловав его в лобик, королева гасила свет и закрывала за собой дверь, Чарли оставался в кромешной тьме один на один с опасностью. Он отбрасывал одеяло, ложился на спину поперек кровати, свешивал голову и раскидывал в стороны руки с тем, чтобы кондору было удобно держать его когтями за пижаму. Там, в самом низу под его головой, где располагался освещенный лунным лучом коврик, теперь проносились в тумане острые пики заснеженных скал. Ледяной вихрь шумел в ушах. Кондор размеренно махал огромными черными крыльями, все крепче сжимая в когтях грудную клетку своей хрупкой жертвы. Взор Чарли угасал и жизненные силы оставляли его...
Утром принца находили в очень странной позе. Королева удивлялась, но особенного значения этому не придавала, - ведь дети всегда спят беспокойно. Если же принц еще и сбрасывал одеяло на пол, да к тому же подкладывал под себя подушку, - тем более, причин для беспокойства не было. Мальчику, вероятнее всего, было просто мокро. И в этом случае королеве никогда не изменяла деликатность, намеков на эту конфузливую тему она старалась избегать.
3
Прошло уже немало дней. Капитан Грант, как и следовало, ожидать, благополучно нашелся, и, казалось, что все мытарства позади. Но не тут-то было. Однажды эта тема всплыла за завтраком. Ранним утром принц в сопровождении учителя, умытый и причесанный отправился в трапезную. За столом уже сидела вся семья, за исключением принцессы Анны, гостившей у бабушки. Принц выглядел очень свежим и здоровым, видимо путешествие по воздуху и ночевка на снежном склоне придали румянца его бледным щекам. Обойдя длинный стол и пожелав папе и маме доброго утра, он уселся на старинный стул с высокой спинкой - как раз напротив своего учителя. Королева подождала, пока он усядется, а затем махнула рукой. Служитель в ливрее начал разносить завтрак, традиционно состоящий из овсянки, булочек с маслом и джемом, жидкого кофе для взрослых и сладкого чая для Чарли. Кроме краткой дежурной молитвы за королевским завтраком было не принято заводить посторонних разговоров. Лишь изредка дозволялось подавать реплики. Его Высочество папа следил за тем, чтобы Его Высочество Чарли...
Тут я начинаю немного путаться в титулах, и потому позволю себе краткое объяснение. Как должны были обращаться друг к другу члены образцовой королевской семьи? Дело в том, что папа Филипп, принц Эдинбургский, королем не числился. Королевой, то есть, Ее Величеством была мама Елизавета Вторая. Принц Эдинбургский даже не был наследником престола, им был принц Уэльский. Для папы в освященной традициями королевской иерархии предназначалась роль так называемого короля-консорта. Что это означает? Как сказал бы русский писатель Чехов, всего лишь "мужа своей жены". По ранжиру и по сути даже малолетний Чарли стоял выше своего отца. Как же в таком случае они должны были друг к другу обращаться? Ее Величество мама могла не церемониться и сказать своему сыну запросто: "Чарли, выпрямись!", или "Чарли, прекрати болтать ногами!". А что было делать папе, герцогу Эдинбургскому, особенно при маме и при посторонних? Ему ничего не оставалось, как звать своего высокородного отпрыска полным титулом: "Твое Высочество, подай-ка мне перечницу!" или "Твое Высочество, не хлюпай чаем!". Но, впрочем, принц Филипп был очень молчалив. Он знал, что его исторический предшественник принц Альберт рано оставил свою супругу королеву Викторию вдовой. И поэтому Принц Филипп старался всем своим покладистым поведением и философским спокойствием отстоять свою жизнеспособность.
Итак, на королевский завтрак была подана традиционная овсянка. Принц первым делом пожелал убедиться, что ему подали в тарелке Тернеровского сервиза, но ни в коем случае не Веджвудского. Королева снисходительно относилась к этой причуде сына. Но не думайте, что Чарли был столь придирчивым знатоком и ценителем фарфора. Он просто знал, что в Тернеровской тарелке помещается меньшее количество не любимой им овсянки. Но даже и для этого количества принцу приходилось мобилизовать свою волю и воображение. В тарелку он старался не смотреть. Из дворцовых покоев он мысленно переносился на какую-нибудь отмель кораллового рифа, и представлял себе, что перед ним не липкая овсянка в Тернеровской тарелке, а черепаховый суп, сваренный в панцире, и не чашка бледного чаю, а оловянная кружка с полупинтой ямайского рома. Таковы были зрительные ассоциации. Теперь эту кашу полагалось проглотить. И здесь принц снова мысленно обращался к литературным реминисценциям. Еще до появления на сцене профессора Уилкинса был прочитан Робинзон Крузо. Добрый моряк, помнится, проглатывал одним махом порцию хвойного отвара и так избавлялся от малярии. То же самое Чарли проделывал с овсянкой, давясь и морщась. Наконец, с этим яством было покончено, и принц первый решился нарушить молчание.
"Мамочка, а, правда, что кондоры едят детское мясо?" - спросил он, жуя булку с джемом. Королева растерялась на минутку, но, придя в себя, строго поглядела на профессора. Тот немедленно поперхнулся чаем, извинился, и принялся торопливо объяснять королеве, в чем тут дело и что приключилось с юным Робертом Грантом, персонажем романа Жюля Верна. Не закончив объяснений, профессор сбился и густо покраснел. Принцу это совсем не понравилось, и он задал свой вопрос о кондоре вторично. Королева выпрямилась и отодвинула от себя чашку.
- Нет, Чарли, разумеется, нет! Этого просто не может быть! - заявила она, поглядев сурово на профессора, давая понять, что она не намерена отвечать за весь вздор, порожденный больной фантазией французского писателя, - У Вас на лацкане пятно, уважаемый профессор!
- Благодарю Вас, Ваше Величество, - залепетал профессор Уилкинс, - Э-э... если кондор и утащил мальчика, то это вовсе не значит, что.. э... э... он собирался его непременно съесть.
- А что же он собирался с ним сделать? - спросил дотошный принц.
- Он, вероятно, мог утащить его по ошибке, то есть, он его с кем-то, то есть, с чем-то перепутал! - профессор уже не знал, что он говорил...
- А кого же тогда едят кондоры? - не унимался принц.
- Деточка моя, - обратилась королева сочувственно к принцу, как будто он лежал в бредовой горячке, - неужели тебе, в самом деле, так хочется это узнать?
- Да, мамочка, мне так хочется! - рассердился принц.
- Я не премину об этом осведомиться и расскажу тебе. А теперь ты можешь пойти поиграть с мячом в парке!
- Но у нас сейчас урок чтения!
- Я тебе разрешаю вместо урока поиграть с мячом в парке, - повторила королева ледяным тоном. Она откинула салфетку, встала из-за стола, дав понять, что завтрак окончен. Ей предстояло заняться неотложными государственными делами. Король-консорт тоже направился к себе кое-чем заняться. Допустимо предположить, что он пошел почитать газету.
В просторной приемной королеву уже ждали с отчетами два секретаря: правительственный и парламентский. Кроме них присутствовал референт, призванный помочь Ее Величеству разобрать официальную корреспонденцию. Все, кто был допущен в приемную в столь ранний час, немедленно обратили внимание на то, что королева нынче на редкость рассеянна. Причиной было странное поведение сына за завтраком. Секретари по очереди что-то говорили, но королева не слушала и лишь глядела в окно.
В какой-то момент она вдруг прониклась к маленькому Чарли такой неописуемой жалостью, что ком подступил к горлу и слезы затуманили глаза. Увы, она безнадежно запустила его воспитание. Поведение принца было непредсказуемо, а душа загадочна. А что, если именно сейчас мальчик так нуждается в материнском участии? Может быть, он жаждет к чему-нибудь привязаться, чем-нибудь всерьез увлечься? К примеру, изучением животного мира? И вместо того, чтобы найти с сыном общий язык, общие интересы, она посмеялась над его наивностью и тем самым воздвигла барьер непонимания. Так поступают многие матери, а потом жалуются на семейный разлад. Подобает ли ей усугублять подобные ошибки?
Королева вздохнула из глубины души, поблагодарила секретарей и поскорее их выпроводила. Взамен она потребовала к себе сэра Огастеса Арчера, одного из самых доверенных своих помощников. Одновременно она велела отыскать сына и привести его прямо в свой рабочий кабинет.
Сэр Огастес никогда не входил в кабинет королевы без папки с бумагами. Даже если и не было никаких особых дел, то наготове всегда был лист с официальным недельным расписанием Ее Величества. Теперь, почтительно стоя немного в тени, он приготовился записывать указания королевы.
- Дорогой сэр Огастес, оповестите Форейн-Оффис, что на этой неделе я не смогу принять верительных грамот.
- Слушаюсь, Ваше Величество. У нас предвидятся еще изменения в расписании?
- Очень может быть. А вот и Чарли! Ты вошел очень кстати мой мальчик, поди сюда. Знаешь, о чем я подумала? Ведь неплохо было бы нам посетить наш чудесный зоопарк, как ты думаешь? Я там не была целую вечность, и если ты не прочь составить мне компанию, то я буду очень рада.
- Не прочь!
- В таком случае посоветуй-ка нам с сэром Огастесом какой-нибудь день недели, чтобы удобнее было захватить папу и бабушку.
- Завтра! - лаконично заметил принц.
- Завтра? Э... видишь ли, завтра суббота, и в городе будет полно народу. Мне бы не хотелось вносить сумятицу в жизнь Лондона и портить нашим подданным конец недели.
- Ну, тогда послезавтра.
- Это, тем более, невозможно. Ты забываешь, что мы с папой и бабушкой идем надолго в церковь.
- Ну, так после церкви!
- Но послушай, мой мальчик, это не совсем удобно, знаешь ли. Бабушке нужно будет немного отдохнуть, да и мне хотелось бы после проповеди собраться с мыслями.
- Вот и соберешься в зоопарке.
Ее Величество живо себе представила, как после проповеди Архиепископа Кентерберийского о чуде божественного творения она помчится в зоопарк, чтобы посмотреть на обезьян и убедиться, насколько был прав старик Дарвин.
- Нет-нет, Чарли! - замахала королева руками. - Что ты такое говоришь! Кто же ходит в зоопарк после церкви?
- Ну, тогда после послезавтра, - согласился покладистый наследник. Королева расплылась в улыбке.
- Милейший сэр Огастес, запишите-ка нам зоопарк на понедельник, первая половина дня. Ведь так, Чарли?
- Я не знаю, мамочка.
- Чего ты не знаешь?
- Я не знаю, в какое время кондор обедает.
- Я думаю, что если постараться, то мы ему не помешаем. В крайнем случае, мы можем подождать в сторонке, если нам позволят. Не так ли, сэр Огастес? - пошутила Ее Величество.
- Безусловно, так. Я все уточню и тут же доложу, Ваше Величество.
- Ну, вот и прекрасно. Ты рад, детка? Ну, тогда беги и обрадуй папу!
Чарли вприпрыжку выбежал из кабинета, хлопая по паркету мячом. Королева теперь с легким сердцем принялась за прерванные дела. От чтения протокола дебатов в Палате Общин ее отвлек приход супруга.
Принц Филипп, вопреки традиции вошел без стука и без бумаг, но с газетой под мышкой. По всему было видно, что изменение недельного расписания нарушило его планы. От похода в зоопарк он попытался уклониться, сославшись на изобилие накопившихся дел.
- Ты, видимо, не совсем понял, в чем дело, мой дорогой. Так я тебе повторю: мы, то есть я, мама и ты идем с нашим дорогим мальчиком в зоопарк. Ты - отец, и у тебя не может быть в это время никаких дел! - тихо и внятно произнесла королева, как будто в назидание всем лондонским мужьям. Какая жалость, что при этом никто не присутствовал и не удосужился записать для потомства.
- Ну что ж, - отозвался принц Филипп, - в зоопарк, так в зоопарк.
И он свернул в трубку свою газету.
2
РЕЦЕПТУРА ПРОФЕССОРА МУНИ
1
И вот желанное утро понедельника наступило. После традиционного предрассветного дождя выглянуло солнышко и осветило зашторенные окна королевского дворца. Окончив завтрак и церемонию выездного переодевания, семейство Чарли было уже в сборе.
Из своего Кенсингтонского дворца поспешила приехать королева-бабушка, чтобы присоединиться к экскурсии. Своих дорогих внуков она просто обожала и не пропускала ни одного пикника или утренника, затеваемого в их честь. Ее уже успели обрадовать новостью, что Чарли увлекся "птичками". Против птичек бабушка не имела ничего против, хотя сама питала слабость к собачкам: буль-терьерам и пуделям. Любовь к животным всегда отличала английскую королевскую династию. И хотя ни королева, ни ее муж не были вегетарианцами, они не признавали кровавых излишеств французской кухни, не ели ни устриц, ни пулярок, ни каплунов. Герцог Филипп любил животных настолько, что даже сегодня, посетив зоопарк, он намеревался на минутку заехать в Эпсом и сделать ставки на 2-3 забега рысаков. А что уж говорить о самой королеве, вся нация знала и уважала ее как прекрасную наездницу, аккуратную посетительницу манежа, ипподрома и лошадиных торгов.
Но сегодняшнее утро было выбрано не для подобного рода невинных развлечений. В королевском семействе царила торжественная атмосфера - день был посвящен маленькому наследнику. Королева отнеслась к этому со всей серьезностью. Она накануне поклялась себе, что осмотрит все до конца, если Чарли этого пожелает, и даже, если понадобится, пробудет в зоопарке до самой темноты. Но при здравом размышлении она решила привлечь к экскурсии бабушку, которой любящий внучек, конечно же, не даст сильно утомиться. Кроме того, прогноз погоды ко второй половине дня предвещал низкую облачность и большую вероятность осадков.
До самого Королевского зоопарка было рукой подать. Был он лишь северной частью большого паркового массива в центре Лондона, называемого Риджентс-парк. Королева его очень редко посещала и не очень симпатизировала этому месту, вероятно из-за нелепого названия?. Но, несмотря на это, а, может быть, благодаря этому колоссальный Риджентс-парк был и остается любимым местом отдыха и развлечений лондонцев. Все рекламные проспекты и справочники об этом твердят и в один голос уверяют, что парк полон народу даже в будние дни. "Вот это уже совсем ни к чему, - размышляла Ее Величество, - лучше бы им побыть на своих рабочих местах!". Ведь любая ее прогулка, даже самая невинная, являлась официальным выездом и привлекала к себе пристальное внимание прессы и просто зевак.
Сэру Огастесу не надо было ничего объяснять, он все понимал с полуслова. И знал, как обставить королевский выезд прилично, но без излишней помпы. Он немедленно созвонился накануне с лорд-мэром, и тот пообещал сделать все от него зависящее. Был согласован специальный дежурный график дорожного движения, ограничены места стоянок, отключены некоторые светофоры и расставлены дополнительные регулировщики. По профилактическим причинам станции метро "Риджентс-парк" и "Комден-таун" должны были два часа работать только на вход. Королевская прогулка должна была храниться в строгом секрете.
Большинство лондонцев, прослушав сводку муниципальных новостей по радио, не придало большого значения этим транспортным пертурбациям. Одни со смехом утверждали, что в центре города забил нефтяной фонтан, другие подумали о натурных съемках очередного боевика. И лишь немногие лукаво и со знанием дела усмехнулись. К таким немногим, без сомнения, принадлежал и мистер Эндрю Трипкин, редактор новостей "Утреннего Лондонского Меркурия". Еще накануне вечером, выслушав сводку, он поднял глаза от бумаг на карту, украшавшую стену его кабинета. По ней он мысленно отметил названия улиц и станций метро. Вызванной секретарше было объявлено о повальном аврале среди репортерского корпуса. Миссис Шатл робко поинтересовалась, что же такое стряслось. "Как, неужели вы не поняли? Королева едет в зоопарк!" Секретарша ахнула и присела на стул. И причиной ее растерянности был не сам факт королевского визита, а то, что редакция была пуста. Увы, день завершался, все разошлись, разыскивать этих шалопаев в такое время было бесполезно. В распоряжении редактора был лишь один внештатный начинающий фотограф по имени Лоренс Блоссом. Редактор выругался. Королева своим визитом застала всю редакцию врасплох.
Вот кого-кого, но дирекцию зоопарка сэр Огастес Арчер оповестил заблаговременно, то есть за два дня. Дирекция была в панике, - шутка ли, впервые за двадцать лет королева удосужилась посетить зоопарк. Что можно сделать за два дня? В чрезвычайном темпе были заново отредактированы и отпечатаны пробным тиражом роскошные буклеты со всевозможными цветными фотографиями и картами. Буклет обогатился статистикой и изобиловал латинской терминологией.
И вот ранним утром в понедельник королева получила новенький, пахнущий типографской краской буклет. За чашкой утреннего кофе она успела его с интересом полистать. В последний раз, помнится, она посещала зоопарк в нежном возрасте и очень поразилась, глядя в буклет, изобилию всех этих клеток, вольеров, водоемов, бассейнов, аквариумов и террариумов. Неужели все это так расползлось?
- Что расползлось? - поднял удивленно брови ее супруг. Но королева не удостоила его ответом, продолжая раздраженно перелистывать брошюру.
- Господи, ну зачем вся эта латынь, все эти цифры и графики, я совсем не собираюсь устраивать им ревизию. Нет, сэр Огастес должен был внушить этим господам, что не нужно всей этой суеты, что это лишь семейная прогулка ради мальчика!
- Твое Величество совершенно права! - поддержал ее принц Филипп.
- Ну, зачем, скажи на милость, мне знать темпы роста поголовья бегемотов в их зависимости от кубических метров водоема?
- Абсолютно лишняя информация! Пусть себе эти бегемоты принимают ванну по очереди!
- Бедненькие! - посочувствовала королева-бабушка.
- Тебе не кажется, мой дорогой, что этот директор намекает на новые ассигнования? По-моему, он слишком много на себя берет, этот директор. Чарли, детка, ты не будешь возражать, если мы посмотрим этих бегемотов как-нибудь в другой раз?
- Не буду, мамочка! - с готовностью ответил принц.
- А вместо них мы посмотрим слонов, правда?
- И слонов я не хочу.
- Я же тебе говорил, - вмешался принц Филипп, - что нашему сыну по вкусу острые ощущения, зубастые хищники, тигры, львы, леопарды. Хр-р-рр, - зарычал он по львиному.
- И леопардов я не хочу!
Родители Чарли переглянулись между собой. Выяснилось, что наследника совершенно не тянет ни к крокодилам, ни к верблюдам, ни к гориллам, ни к другим крупным представителям животного мира.
- Я тебя не понимаю, Чарли! Для чего же ты вытащил нас всех сегодня в зоопарк?
- Я? Я вас вытащил? - вскричал принц, - Я только хотел посмотреть, что кондор ест за обедом.
Королева совершенно упустила из виду это обстоятельство, эту мелочь. Ее разобрала досада.
- И это все, чего ты хотел? Ты слышишь, Филипп? Это все, чего он хотел! Ради этого мы так долго собирались, ради этого я все это надевала.
- Я же тебе говорил...
- Ты разве что-нибудь говорил?
- Я говорил, что тебе вместо серой шляпки лучше было бы надеть красную с вуалькой.
- Что? Кого? - переспросила бабушка.
- Кого едят, то есть, что едят кондоры за обедом! - громко разъяснил ей герцог Филипп.
Вошел, поклонившись, сэр Огастес Арчер и возвестил, что машины поданы к внутреннему подъезду. Двери покоев сами собой растворились настежь, и сэр Огастес пригласил Ее Величество пожаловать к выходу. Королева надела перчатки и взяла за руку сына. При выходе она объявила сэру Огастесу, что сегодня их посещение зоопарка ограничится только пернатыми. Процессия последовала по боковой анфиладе и без лишних разговоров спустилась по широкой лестнице к внутреннему подъезду. У ворот уже пофыркивал и подрагивал огромный серый "Роллс-Ройс". Следом за ним на почтительном расстоянии дожидался второй, точно такой же. "Роллс-Ройсы" всегда ездили парой, хотя просторное чрево одного могло бы вместить все королевское семейство, включая бабушку. Но бабушка, как самая старшая, предпочитала ездить без сопровождающих родственников. У северо-восточного входа во дворец к кортежу должны были присоединиться автомобили сопровождения и охраны. Согласно специально разработанному для подобного рода поездок сценарию, кортеж должен был последовать к месту, объезжая ряд второстепенных улиц, чтобы избежать перекрестков и светофоров. Ехать им предстояло четверть часа. Идя напрямик пешком, можно было бы дойти до парка минут за десять.
2
А между тем, пройтись пешком, не торопясь, по утреннему Лондону, минуя набережную Темзы, глядя на водную гладь цвета имбирного пива в этот майский денек было просто наслаждение. Небеса расчистились после утреннего дождя, и город засверкал своей красочной палитрой.
Большой Королевский зоопарк, один из старейших в Европе, готовился к приему высоких гостей. Всем уже была сообщена потрясающая новость, все были на взводе. Все, за исключением животных, разумеется, чувствовали себя именинниками.
Еще к семи часам утра директор зоопарка профессор Арчибальд Муни прибыл на службу, срочно созвал научный и технический руководящий персонал с тем, чтобы уточнить предстоящий маршрут королевской экскурсии. Была выбрана самая краткая экскурсия, ибо территория зоопарка безбрежна. Предполагалось, что высокие гости выборочно осмотрят основные объекты и выслушают краткие объяснения из уст высокопрофессиональных научных работников. Директор будет сопровождать гостей от начала и до конца. А на заключительном этапе сам выступит в роли научного консультанта.
Надо признаться, что зоология в широком смысле слова не была специальностью Арчибальда Муни. По образованию он был ветеринаром, специализируясь по крупному рогатому скоту. Это не помешало ему быть прекрасным администратором и экономистом, то есть в буквальном смысле экономить на всем. Это было очень кстати, поскольку средств на содержание королевского зоопарка постоянно недоставало. За годы его директорства количество животных возросло, а численность персонала сократилась. Королеве нечего было опасаться, что у нее перед глазами будет маячить слишком много служителей. Маячить было особенно некому.
В этот день всему оставшемуся скромному и сплоченному коллективу зоопарка вменялось в обязанность проявить максимальную ответственность и аккуратность, а для начала всем без исключения вдеть белые астры в петлицы. Выслушав наставления директора, работники зоопарка стайкой покинули пределы кабинета и направились исполнять свои обязанности. Мистер Муни также вдел в петлицу белую астру, подошел к карте своих владений и синим карандашом обвел некоторые названия, в том числе крокодилий питомник и водоем с бегемотами. Там он предполагал сам провести экскурсию и дать Ее Величеству квалифицированный научный отчет. Над ним он работал полночи, и его не мешало бы в столь ответственный момент немного подзубрить. Но волнения двух последних дней и ночей вывели из колеи обычно собранного и энергичного профессора. Душа его была не на месте. Его мучили нехорошие предчувствия. Чтобы немного рассеяться, он вышел на короткую утреннюю прогулку по своим владениям.
После сильного предрассветного дождя проглянуло солнце, несмотря на прохладу уже парило. Директор с радостью оставил свой плащ висеть на гвозде в конторе. Легкой пружинистой походкой, огибая изящным креном лужи, он направился в святую святых - кормоцех, свое любимое детище и предмет особой гордости. Работники служб еще издали заметили импозантную фигуру шефа, а он помахал им ручкой. Комбинезоны небольшого сплоченного коллектива цеха не отличались первозданной чистотой, но на каждом в петличке красовалась астра. Все работало, вертелось, колотило, скрипело, скрежетало, чавкало, хлюпало. Мелькали погрузчики со скирдами слоновьего силоса, мерно трясся и работал челюстями грануляторный стан, тянулась по транспортеру дорожка из сечки и ботвы, приземистый агрегат мучительно выталкивал из своего нутра комья белкового комбикорма. Директор обошел со всех сторон холодильные установки, получил порцию горячего ветра из вентилляторного жерла и заодно выслушал крик служителя в правое ухо. Оказывается, только что поступила телефонограмма. Звонил из дворца сэр Огастес Арчер и просил кое-что срочно передать директору. Их Величества и Их Высочества намерены ограничить свой визит только осмотром пернатых. Самому же директору было предписано не оставлять своего поста и ждать у телефона дальнейших указаний. У директора медленно отвисла челюсть. Сказать по правде, он вообще не включил птиц в план экскурсии. Как раз в это время уже вторую неделю экскаватор рыл в этом месте траншею. Зачем королеве было на это любоваться? К тому же, пока она осматривала бы крокодилов, птичек можно было беспрепятственно покормить в первую очередь. В соответствии с этим планом весь сложный и выверенный, как часы механизм был запущен. Служители уже погрузили провизию в положенные емкости, взгромоздили все на ручные тележки и велосипедные прицепы и в данный момент проделывают путь к месту назначения по только им ведомым потаенным дорожкам и объездным путям. Как теперь все это остановить? Весь строгий и логичный сценарий шел прахом.
Профессор Муни выбежал на свет из тьмы кормоцеха и растерянно оглянулся по сторонам. На глаза ему попалась дверь транспортного ангара, хранилища тележек, велосипедов, ведер, метел, лопат и прочего хлама. Как и полагалось, ангар был пуст. И только в самом темном углу валялся один старый велосипед начала века с литыми шинами и ржавыми шарнирами. Директор принялся извлекать его на свет божий. Велосипед, несмотря на тяжесть, выкатился из ангара свободно, и директор попытался закинуть ногу в седло. Это ему удалось не без труда. Оттолкнувшись, он проехал пару ярдов, упал, но, не теряя присутствия духа, проделал то же упражнение второй раз. Его охватил азарт: сумеет ли он одолеть эту штуковину? Успех был полным, и, бешено вихляя из стороны в сторону передним колесом, он принялся разрабатывать старую цепную передачу.
- Сэр, сэр, куда же вы? - услышал он позади себя голос старшего механика. Да, ему следовало бросить велосипед и стремглав бежать к телефону: снова звонили из дворца.
- Алло! - прокричал в трубку запыхавшийся директор и услышал ласковый и приветливый голос сэра Огастеса. Этот джентльмен вновь поинтересовался здоровьем профессора и успехами на его трудном поприще. Этот ласковый тон, да еще то, что профессора величают "дружище" сулил очередную неприятную новость. Профессор схватился за сердце: "Чего же он тянет, говорил бы сразу!". Сэр Огастес обрадовал его тем, что визит не отменен и что Ее величество уже в дороге, и что визит не продлится долго и не причинит никому беспокойства, и что даже всех птиц никто осматривать не собирается. Просто Его Высочество принц Чарльз намерен присутствовать при кормежке одной из птиц.
- Какой? - осведомился пораженный профессор.
- Кондора. Даже если мы приедем раньше времени, то не торопите события, мы можем и подождать. Если будет предусмотрен буфет - мы не будем иметь ничего против. Принц предпочитает лимонад, а для Ее Величества Королевы-Матери подойдет персиковый сок.
- Что...о...о? - возопил директор, - Этого не может быть, это исключено! Это совершенно исключено!
--
Вы шутите, милейший! У вас не найдется персикового сока?
--
О нет! Я имею в виду кондора...
--
У вас нет кондора? Он, что, подох?
--
Он не подох, но...
--
Никаких "но"! Бросьте ваши шутки, мы уже в дороге. До встречи у входа.
Директор выронил трубку, пульсирующую короткими гудками. Безобидная прихоть принца грозила обернуться чудовищным конфузом. Напрасно самонадеянный сэр Огастес не удосужился выслушать до конца объяснений профессора, хотя и числился по разряду самых понятливых чиновников Министерства Двора. Но ничего изменить профессор Муни был уже не в состоянии. Проклятая телефонная беседа отняла у него драгоценные минуты. Часы ему возвестили о том, что даже к центральному входу он пешком не поспеет. И теперь вся надежда была на проклятую ржавую развалюху. "Успокойся, Арчибальд, - сказал он самому себе, вытащив из бокового кармана маленькое зеркальце и расческу, - в этом недоразумении нет никакой твоей вины!" Привести в порядок прическу и усики не заняло у профессора много времени, так как расчесывать было почти нечего, и директор кинулся к брошенному велосипеду. Такой прыти он от себя не ожидал: лихо развернувшись на 180 градусов, он взял быстрый старт. Велосипед нехотя вильнул влево и вправо и понесся, скрипя и дребезжа. Передача была всего одна, и крутить педали профессору приходилось весьма энергично. Директор не садился за руль велосипеда лет тридцать, чудесное ощущение легкости и молодой прыти охватило его. Голова его не отягощалась излишними сомнениями, а велосипед был избавлен от прицепа. Если бы кто-нибудь увидел его в безукоризненном черном смокинге и с белой астрой в петлице, мчащимся по пустынным окраинным дорожкам огромного старинного парка, то решил бы про себя: "Старый джентльмен опаздывает на свидание!" А, проводив его взглядом, кто-нибудь непременно крикнул бы вслед: "Осторожно, сэр, не сверните себе шею!"
Арчибальд Муни вспомнил юность. Когда-то он, точно также вдев цветок в петлицу, летел на велосипеде по мощеным улицам захолустного городка. Его несли крылья любви на свидание с будущей миссис Муни. Ветер судьбы бессильно свистел у него в ушах, в то время как педали крутились сами по себе. Кривое заднее колесо выделывало зигзаги и язвительно подразнивало юного влюбленного своим скрипом: "Арчи-арчи-арчи!". Этот скрип сопровождал его и теперь, когда он мчался навстречу своей судьбе. Он жаждал увидеть свою королеву и сказать ей по секрету несколько слов. Что он собирался сказать Ее Величеству? Этого профессор еще не сформулировал в подходящей форме. Ему все время мешала эта фраза, та самая, которую он сказал тогда своей будущей невесте: "Мне кажется, что нам не следует гулять у этого пруда, от него так несет болотной ряской!".
Первый спецагент, выставленный на маршруте, резко обернулся, заслышав нарастающий звук "Арчи-арчи-арчи", бросился в сторону от ржавого велосипеда, и тут же достал из кармана рацию. Директор во весь опор мчался по направлению к центральному входу.
Солнышко уже начало пригревать, от утреннего дождя не осталось ни следа. Рабочий день вступал в свои права. Бестолковая птичья перебранка сменилась деловитым размеренным чириканьем. По мере приближения к центральному входу нарастал шум иного рода. Толпа хорошо, средне и плохо одетых джентльменов растерянно металась в суете и неразберихе. Это были представители средств массовой информации. Предстоящий визит Ее Величества и августейшего семейства никак не афишировался, и этого было достаточно, чтобы наделать во много раз больше тарарама. Эти господа, не нуждающиеся ни в какой аккредитации, сторожили у входа с самого раннего утра. Большинство из них, включая начинающего фоторепортера "Меркурия" Лоренса Блоссома, успело промокнуть под дождем и продрогнуть до костей. Стремление согреться придавало всем еще больше прыти и наглости. Лоренса сильно беспокоила его новенькая, страшно дорогая редакционная камера "Кодак", у нее было что-то не в порядке с затвором, и в решающий момент она могла подвести.
На охрану Ее Королевского Величества был выставлен взвод полицейских в белых касках, они заняли позиции на всех подступах к парадному входу. Внутреннее кольцо охраны составляли многочисленные господа в штатском, готовые по первому сигналу действовать согласно инструкциям. Поэтому выбрать удобное место для съемки было не так просто. Лоренс перебегал от места к месту, но его рослые собратья теснили его в арьергард. Он даже попытался взобраться на крутую приступку гранитного столба, откуда бдительный сержант Флокс приказал своим подручным его немедленно стащить.
Наконец час пробил. Появилась первая машина эскорта - бронированный автомобиль с мигалкой. Последовала резкая команда, и полицейские развернулись кругом на месте, встали лицом к толпе и грозно застыли, расставив ноги. С появлением серых "Роллс-Ройсов" толпа забегала и запрыгала. Каждый норовил отпихнуть товарища или запрыгнуть ему на плечи. Лоренса так сильно толкнули в спину, что он упал прямо к ногам грозного сержанта Флокса, стоящего в позе Гулливера на параде. В образовавшийся просвет можно было беспрепятственно полюбоваться блестящими колесами королевского автомобиля. Дверца машины открылась, и показались на свет чьи-то лакированные штиблеты. Сэр Огастес Арчер удостоился чести раскрыть дверь перед Ее Величеством. Лоренс направил камеру на элегантные серые туфли королевы. Раздался гром аплодисментов, защелкали и замигали вспышками десятки фотокамер. Лоренс тоже принялся остервенело нажимать пальцем, но затвор не издавал положенного звука. Вместо него до ушей Лоренса донесся другой звук, непривычный уху. Звук этот по мере нарастания все больше напоминал скрежет мясорубки, ритмично перемалывающей гвозди: "Арчи-арчи-арчи". Заскрипели велосипедные тормоза и литые резиновые шины отпечатали рваный след на его щиколотках. Лоренс выпустил из рук камеру и взвыл от боли. Профессор Арчибальд Муни, подскочил в седле и грузно упал в объятия мощного сержанта. Сержант остался стоять неколебим, подобно устоям нации. И лишь под его каблуком что-то жалобно треснуло. Это была новая камера Лоренса Блоссома.
Выйдя на свежий воздух, Ее Величество одарила присутствующих своей неотразимой белозубой улыбкой. Научные сотрудники зоопарка представились по очереди, каждый прикоснулся к ее руке. Королева погладила по головке наследника и поправила ему белый платок в нагрудном кармане. Принц нетерпеливо топал ножкой, все время тянул королеву вперед, видимо, нужное направление ему уже подсказывала интуиция. Затем показалась на свет бабушка под руку с принцем Филиппом. Была подана команда, полицейские и прочая охрана выстроились в каре и начали теснить прессу к выходу. Бедному профессору Муни уже успели скрутить руки за спиной, сержант Флокс тем временем внимательно изучал его документы.
Лоренс Блоссом, который в эти минуты еще пытался выковырять из влажного грунта покореженный корпус своей камеры, вдруг совершенно отчетливо расслышал слова маленького принца Чарли: "скорей-скорей, а то мы не успеем к его обеду". Ту же самую загадочную фразу могли слышать и многочисленные коллеги Лоренса. Что имел в виду наследник, к какой такой важной персоне спешили попасть на обед члены августейшей фамилии, - все это так и осталось для них загадкой. Между тем, сержант кончил заполнять протокол, профессор Муни был выпущен из железных объятий полицейских, ему было возвращено драгоценное удостоверение со всеми подобающими извинениями. Процессия высоких гостей с принцем во главе, включая маму и бабушку, с трудом семенящую под руку с принцем Эдинбургским, уже успела скрыться из виду.
3
Нам ничего не стоит опередить королевское семейство и прибыть к месту назначения за несколько минут до процессии, не останавливаясь и не отвлекаясь на прочие красоты чудесного зоопарка. Минуем поскорей тропинку с чугунным столбом и зловещим указателем "СТЕРВЯТНИКИ" и подойдем поближе к клетке. Нельзя было не восхититься ее удачно вписанным в ландшафт расположением и тем старанием и искусством, с которым она была обсажена густой растительностью. Окружали ее настоящие благоухающие джунгли. Роскошные кусты гортензий, конкордий, бегоний и бугенвилий радовали неприхотливый взгляд, но не могли усладить обоняния необходимой гармонией. Концентрированный аромат напоминал, скорее, парикмахерскую. В этом не было вины славных мастеров английского садово-паркового искусства, - инициатива насаждений целиком принадлежала самому профессору Муни. В свое время ему досталась в наследство лишь клетка на склоне голого овражистого пустыря.
Сама эта клетка с точки зрения архитектуры представляла некоторый интерес. Чем-то она напоминала знаменитый Хрустальный дворец в миниатюре. Столбы и подпорки были словно сплетены из ажурного чугуна. Вместо стекла служила редкая проволочная сетка. Для удобства пернатых обитателей в землю были вкопаны и забетонированы два бутафорских дерева, кроны которых крепились к столбам тросами. Экзотические обитатели клетки могли при желании отдыхать на гладких суках и ветках, а могли, если им заблагорассудится, спуститься вниз и прогуливаться на площадке, присыпанной песком и опилками.
Первоначально клетка предназначалась для дюжины большекрылых обитателей, но со временем их число сократилось до трех, самых жизнеспособных. Пора нам их представить: два африканских грифа из кратера Нгоро-Нгоро и один андский кондор необычайно редкой южной разновидности. Грифам было около семи лет, кондор был значительно старше.
Стрелка часов приближалась к половине десятого, - грифам и кондору полагалось получить свой паек.
В предвкушении трапезы грифы уже спустились на площадку и в нетерпении переминались с ноги на ногу. Кондор не выказывал никаких признаков голода и не покидал своего насеста на самом верхнем суку дерева. Казалось, что он был погружен в дрему, упрятав глубоко в пушистый воротник лысую голову с индюшачьим гребнем. Это был уникальный экземпляр "Vultur gryphus", видимо, самый крупный из всех, находящихся в европейских зоопарках. Превосходил он размерами и размахом крыльев даже своего собрата в Венском Шенбрунне. Если верить справочной табличке, то размах его крыльев в полете достигал 12 футов. Но очень мало кто мог в этом удостовериться, так как зрелищем своего полета он не баловал посетителей. Ему было совершенно безразлично, во что обходится рядовому лондонцу входной билет. Лишь с закрытием зоопарка и наступлением темноты он изредка позволял себе променад на крыльях из угла в угол клетки, и то, лишь для собственного удовольствия.
В девять часов тридцать пять минут, как и положено, вдали показался долгожданный служитель на велосипеде с прицепом. Первым делом он позаботился влезть на столб и повернуть табличку. Теперь надпись "СТЕРВЯТНИКИ" уткнулась лицом в джунгли, а лицом к публике повернулась другая надпись: "ПРОДОЛЖЕНИЕ ОСМОТРА" со стрелкой. Посетителям предлагалось не задерживаться у благоухающих зарослей, а следовать своим чередом. С 9-45 до 10-35 стервятникам полагалось принимать пищу без свидетелей.
Позвольте представить вам служителя зоопарка, которому предстоит сыграть в дальнейшем нашем рассказе немалую роль. Звали его Джонни Хопкинс, служил он в зоопарке вот уже целых полгода и числился исполнительным и добросовестным работником, несмотря на юный возраст. Было ему всего пятнадцать лет. Стервятники были им вполне довольны, и, узнавая его, радостно хлопали крыльями. Отличить Джонни Хопкинса от остальных представителей человеческой породы было несложно, принадлежал он к негритянской расе. Кроме того, отличала его особая униформа, в ней он напоминал армейского дозиметриста. Особое сходство придавал ему респиратор, скрывающий пол-лица и толстые несколько деформированные губы. Дело в том, что в свободное от ухода за пернатыми время Джонни увлеченно играл на трубе. Денег на новую трубу Джонни еще не заработал, а в старой трубе треснул мундштук. Щербинка причиняла губам Джонни немалые страдания. Кроме того, наш Джонни был спортсмен, бегал кроссы, и отличался изяществом, ловкостью, гибкостью и немалой силой. Это помогало ему без устали вертеть педали, ворочать тяжелые ящики с кормом и втаскивать их через очень узкий, низкий и неудобный лаз, - другого входа в клетку не было.
Свой рацион согласно заведенному порядку птицы получали по очереди: сначала грифы, а затем кондор. Грифам, чтобы насытиться хватало четверти часа. Они бы и рады были еще чем-нибудь поживиться, да опасались гнева старого кондора. Одним ударом клюва он мог размозжить любому из них череп. Пока они наполняли утробу, кондор в это время презрительно взирал со своей верхотуры. Они должны были кончить, Джонни должен был освободить место, убрать за грязнулями-грифами остатки, смести их метелкой в черный бумажный мешок и уложить в обитый жестью ящик. Затем в обязанности Джонни непременно входило тщательно разровнять песок и опилки, присыпать место грифовой трапезы хлорной известью, попрыскать дезодорантом и оттащить ящик прочь из клетки, подальше от глаз. Иначе кондор ни за что не соглашался спуститься.
Наконец приходила и его очередь. Джонни втаскивал отдельный ящик в узкий лаз и особой лопаткой раскидывал пищу на полу. Кондор пробуждался от дремы, потягивался, распрямлял крылья и слетал вниз на широком вираже. Джонни был не новичок, он уже не пятился в страхе при подлете крылатого Вельзевула, лишь слегка пригибал голову и морщился при виде лысой головы с наростом. Затем он покидал клетку молча и безропотно - кондор не любил присутствия посторонних при своей трапезе.
Теперь нам осталось ответить на сакраментальный вопрос принца: что же ест кондор за обедом. Тут следует внести ясность, речь пойдет не о кондоре, как зоологическом виде, а о данном конкретном обитателе Хрустального дворца. Все учебники зоологии единодушно утверждают, что стервятники плотоядны, но природа уготовила им незавидную участь - довольствоваться падалью. Второе, что отмечают учебники, это завидное долголетие и природный оптимизм стервятников. Несомненно - одно исходит от другого. Зоопарк не может предоставить животным всех тех возможностей, которые предоставляет природа на воле. Так тюрьма не может заменить человеку всей полноты ощущений, предоставляемой свободой. Человек не волен, к примеру, взять свой отпуск и позагорать в Ницце или Сорренто на берегу лазурного моря. Но поесть спагетти и выпить кьянти он может и в тюрьме. Лондонский зоопарк тоже усилиями профессора Муни при всем недостатке средств обеспечивал своим обитателям полное соответствие рациона. Профессор вычитал в том же учебнике, что стервятники обладают феноменальной пищеварительной системой, способной переварить неслыханное количество смертоносных продуктов распада живой ткани, в том числе трупного яда. Профессора Муни этот феномен заинтересовал. А что если этот компонент столь же благотворен для их организма, как для нашего - белки, витамин С и бэта-каротин? Профессор ответил на этот вопрос однозначно положительно и позаботился, чтобы его подопечные не испытывали недостатка в животворном трупном яде. Специальная технология хранения обеспечивала необходимые процессы. Мясо хранилось в герметичных резиновых мешках, но не в холодильнике, а на солнышке или под кварцевой лампой. Затем мясо перегружалось в черные, обитые цинком ящики. Рукой Джонни куском мела был на них нарисован череп и скрещенные кости. И грифам и Кондору полагались одни и те же продукты, но срок хранения их отличался. Вы спросите, почему?
Кондор, хотя был в видовом отношении близок грифам, обитал на другом континенте, и образом жизни несколько отличался. В свое время профессор Муни раздобыл редчайшую рукопись покойного орнитолога Френсиса Эшли, который долго наблюдал кондоров в природе. Одна фраза в этой рукописи остановила внимание профессора: "Кондоры с наступлением первых теплых дней находят в проталинах прошлогодние останки павших животных". Профессор очеркнул красным карандашом слово прошлогодние. Неужели желудок и кишечник кондоров уже настолько устойчив? Профессор сделал из этого соответствующие выводы и продлил срок консервации продуктов для кондора до двух недель. Кроме того, профессор счел нужным обогатить рацион этой редкой птицы особыми питательными добавками, состоящими из мела, туфа, перепревшего казеинового клея и негашеной извести. После этого Джонни Хопкинс пририсовал на жестяном ящике кондора дополнительный второй череп. Теперь у вас не должно было возникнуть вопросов, почему Джонни был одет дозиметристом и напяливал на нос респиратор. Работа его представляла немалую опасность для жизни, отсюда и меры предосторожности. Всякий раз, по окончании кормежки он был обязан отправить бумажные пакеты для сжигания в печи, а ящик вымыть кислотой и опрыскать формалином. Спецодежда отдавалась в термохимическую обработку, а сам Джонни должен был тщательно вымыться в душе ромашковым мылом и даже вычистить зубы зубной пастой "Корнидент". Последнее условие было, по меньшей мере, странным. Джонни ведь не делил трапезы со своими подопечными, а вкушал свой сэндвич отдельно.
Так изо дня в день Джонни утаскивал и притаскивал ящики, подметал и дезинфицировал. Кроме этого, на его попечении были некоторые водоплавающие и пеликаны, но их Джонни обслуживал во второй половине дня после санобработки. О визите королевского семейства Джонни ровным счетом ничего не знал и ни о чем не догадывался. Этот день не должен был ничем отличаться от предыдущих. Мы оставили его в тот момент, когда он успел проделать часть работы, покормил грифов, удалил остатки и вытащил наружу их ящик с одиноким черепом на крышке. Грифы были явно недовольны, они сердито шипели и хлопали крыльями, словно негодуя, - почему им не досталось ничего от пресловутых питательных добавок в виде мела, клея и т.п. Но при виде второго черного ящика с двумя черепами они прекратили шум и отковыляли в дальний угол клетки. Из ящика Джонни извлек и рассыпал на полу порченую рыбу, синеватые остатки бычьего позвоночника и прочие лакомые куски. Затем Джонни плюхнул рядышком ком желтоватой массы из питательных компонентов, нам уже известных и напоминающей цветом овсянку. Стараясь не глядеть на все это, Джонни покинул клетку и пробрался в тень густого кустарника, чтобы отдохнуть. Он прилег на травку и снял резиновые перчатки. "Какой сегодня странный день, - подумал он, - так мало посетителей". Странно, но даже у столба с лукавой надписью "ПРОДОЛЖЕНИЕ ОСМОТРА" он сегодня никого не увидел. Обычно удивленные посетители недоуменно рассматривают этот столб, листают путеводитель, поражаясь отсутствию обещанных стервятников. Не встретил Джонни даже того детину неопределенного возраста с длинным лицом и томным выпученным взором. Этот тип аккуратно наведывался в последнее время, приходил утром и накануне закрытия, чтобы посмотреть кормежку пеликанов. Над головой Джонни облака постепенно застилали небо. Он зевнул, и, чтобы не задремать, выдрал зубами из земли длинную травинку и принялся пожевывать ее. Святая заповедь гласила: "Ни к чему не прикасаться, не вымыв руки!"
4
А тем временем августейшая делегация уже приближалась. Автор уникальной рецептуры кормления кондоров профессор Арчибальд Муни успел нагнать королевскую процессию и ухватить за рукав сэра Огастеса. Произошло это у самого столба с надписью "ПРОДОЛЖЕНИЕ ОСМОТРА". Благородный джентльмен, вскинув брови, выслушал все доводы профессора. Затем он вытащил из кармана платок, оттер с отворотов сюртука брызги профессорской слюны и холодно заметил:
- Ну что ж, природа есть природа. Насчет запаха не стоит беспокоиться, к столу Ее Величества нередко подается сыр Рокфор. Что-либо изменить в планах Ее Величества или даже отменить, как вы того требуете, я не в силах, если бы даже захотел. Поздно. Поздно, милейший! Займите свое место и следуйте поодаль!
На перекрестке у столба служитель зоопарка с астрой в петлице почтительно предложил процессии проигнорировать надпись и свернуть по тропинке налево. Если бы королеве попалась на глаза исконная надпись "СТЕРВЯТНИКИ", она бы несколько удивилась. Она не могла бы предположить, что ей предстоит лицезреть пиршество стервятника. В зоологии Ее Величество была не столь сильна.
Войдя в тень конкордий и гортензий, принц Чарльз ускорил шаг, вырвался вперед и вприпрыжку устремился к клетке. Тем временем солнце скрылось за облаком, и как бывает в таких случаях, благоухание цветов стало чувствоваться острее. К ним почему-то стал примешиваться еле ощутимый запах гари. Клетка, напоминающая Хрустальный дворец внезапно предстала взорам королевы, ее супруга и королевы-матери. В этот момент подул легкий ветерок. Гости потянули носом воздух и остановились, как вкопанные. Самая старшая представительница королевского дома растерянно огляделась по сторонам и тут же стала искать в сумочке платок. Принц Филипп также достал свой платок из кармана брюк. Никто больше не сделал по направлению к клетке ни шагу. Лишь один Чарли радостно прильнул к клетке носом и даже взобрался на приступку. В дальнем темном углу клетки кондор вкушал свою трапезу, нисколько не смущаясь присутствием юного принца. Принц моргал своими белесыми ресницами, глаза его светились полным счастьем.
Никто не решался оттащить его от клетки. Все стояли поодаль, зажав платками носы и нерешительно переглядываясь. Не прошло и пары минут, как королева опомнилась и твердым шагом выступила вперед.
- Чарли, деточка, пойдем-ка отсюда. Я тебе обещаю, что мы еще сюда вернемся. Как только эти гнус..., то есть, я хотела сказать, замечательные птицы покушают. Чарли, ты меня слышишь?
Но Чарли ничего не хотел слышать. В это время кондор решительно расправлялся с бычьим позвонком. Рой мух и ос вился вокруг яства, кондору было наплевать на них. Он тряс головой и шипел, как змея.
- Чарли, деточка, - взмолилась королева, - это просто немыслимо! Ты ведь любишь свою бабушку? Посмотри, ее уже мутит. Она не любит кондоров, она еще хочет успеть посмотреть морских свинок. Папа тоже еще не смотрел своих львов. Чарли! Чарли! Филипп, скажи ему что-нибудь!
- Чарльз! Почебу ты не слушаешь свою бабу! - сказал герцог Эдинбургский, не отнимая платка от носа.
Наконец королева не выдержала, схватила сына за руку и поволокла его силой прочь от клетки. Все семейство поворотило стопы и ускоренным шагом покинуло смотровую площадку. Скоро от них не осталось и следа за стеной благоухающих кустов.
Перед клеткой остался один профессор Муни. Теперь пришла его очередь достать платок. Им он оттер вспотевший лоб. Только теперь он ощутил последствия велосипедного кросса. Колени его предательски дрожали и не желали слушаться. Проделав пару шагов прочь, он с трудом опустился на траву. В это время куст зашевелился, и из-под его сени вылез Джонни Хопкинс. Он немного смутился, но еще больше поразила его смертельная бледность профессора.
- Все в порядке, сэр? - спросил Джонни с осторожной и виноватой улыбкой.
- Что? Что за шутки? Чему это ты улыбаешься? - прохрипел тот.
- Вы испачкались, сэр! - Джонни указал на продранную штанину профессора.
"Проклятый велосипед!" - подумал профессор и покраснел, - Что ты на меня уставился? Ты закончил свою работу? Отправляйся на место!
- Слушаюсь, сэр!
Арчибальд Муни отряхнул пыль с колен и нетвердым шагом отправился вдогонку за королевским семейством. Джонни проводил его взглядом и только затем натянул на руки резиновые перчатки. На нос он опустил респиратор и снова полез в клетку. При его появлении кондор взмахнул крыльями, подняв тучу песка и пыли, разбежался и взмыл в воздух, чтобы примоститься вновь на своем любимом суку. Здесь он сложил сначала левое, а затем правое крыло, вытянул шею и стал сердито наблюдать за действиями Джонни. Негритенок с респиратором на носу все проделал методично и неторопливо, подмел остатки, собрал их в мешок и уложил в недра ящика. Кончив посыпать пол хлорным порошком из мешочка, он вытащил насос с ручкой и попрыскал вокруг себя. Санитарная обработка завершилась, осталось только уложить инструменты в ящик и вытащить его через узкую дверцу в углу. На прощанье Джонни поднял руку и показал кондору знак победы двумя пальцами. Тот в ответ моргнул ему одним глазом. Через минуту тяжелый ящик был уже за пределами клетки.
Джонни выпрямился и снова поглядел в сторону кондора. Стервятник неподвижно сидел на суку, расправив крылья. Это было потрясающее зрелище, что ни говорите! Ведь размах крыльев его составлял целых 12 футов, если верить табличке. А на взгляд Джонни их было, наверняка, целых 13. Но только теперь Джонни обнаружил, что возле клетки он не один. Рядом стоял какой-то мальчишка и с тем же восхищением глядел на кондора.
- Сэр, скажите пожалуйста, а что, кондор уже кончил обедать?
- Катился бы ты отсюда, тонконогий! - проворчал Джонни. При этом он прибавил еще одно крепкое выражение. Но высказал он это все с респиратором на носу, и вышло нечто похожее на "Бу-бу-бу!". Вечно эти рассеянные мамаши оставляют своих недоростков, а потом бегают и ищут, сломя голову, по всем углам. Заблудиться в лабиринте гигантского зоопарка ничего не стоило, и если бы не громкоговорители и не услужливость персонала, число потерянных детей множилось бы день ото дня. Так бы несчастные заморыши и остались среди зверей и росли бы как Маугли или Тарзан. Перспектива отводить за ручку малолетку и сдавать его на попечение дирекции в данный момент Джонни не привлекала. Ведь ему еще предстояла санитарная обработка. Его ждали голодные пеликаны и фламинго. Кого-то этот мальчишка мучительно напоминал. Джонни даже снял перчатку, чтобы почесать в затылке.
Долго вспоминать ему не пришлось. По дорожке во всю прыть бежала всполошенная мамаша, а за ней и всполошенный папаша. Никакого сомнения быть не могло. Это были королева Елизавета Вторая и принц Филипп Эдинбургский.
2
ГРОЗА
1
На своем толстом суку сидел кондор, сложив крылья и погрузив лысую голову в мягкое лоно воротника. Пришло послеобеденное время, и можно было немного вздремнуть до прихода новых посетителей.
Знаменательная сцена, произошедшая только что на его глазах у подножия клетки, лишь ненадолго развлекла его. Он тотчас же о ней забыл. Для него все посетители были на одно лицо, все эти чопорные английские семейства с мамами папами и бабушками. За многие годы целые поколения продефилировали у его клетки. Сегодня он видел принца с мамой и бабушкой, а, скажем, в 1936 году точно так же приходил сюда и дедушка, тогдашний король Георг Шестой со своей дочкой, будущей королевой. Ей тогда тоже было лет десять. Девочка была своенравной и не пожелала даже приближаться к клетке, несмотря на папины уговоры. Кондор и тогда не проникся особенной важностью момента и почти позабыл этот эпизод. Случилось это так давно, до войны... Войну он помнил хорошо.
Ах, не будем ее вспоминать! Скажем только, что война - фактор нежелательный. При наличии этого фактора трудно проверить некоторые научные гипотезы. Как докажешь, что в условиях зоопарка животные могут дожить до ста лет, а, может быть, и до ста двадцати? Так пожелаем же человечеству, Соединенному Королевству и Риджентс-парку ста лет без войн. Увы, из довоенных обитателей зоопарка не осталось никого. Не осталось ни слоновьих черепах, ни крокодилов, ни других долгожителей. Выжил один кондор, тот самый, что теперь восседает на высоком суку. Но и этот факт не является полностью достоверным. Никакими документами он не подтвержден. Дело в том, что при бомбежке 1942 года возник пожар, уничтоживший большую часть научного архива зоопарка. Исчезла и его послужная карточка.
Через несколько лет после войны, вступив в должность директора зоопарка, Арчибальд Муни вынужден был завести новую. Вписав заголовок и латинский термин, директор почесал в затылке. Далее следовали одни прочерки: возраст; порядковый номер; кличка или прозвище; обстоятельства поимки или приобретения и так далее. Все это было не столь важно. Важно было другое: что было с ним делать, с этим кондором, как его содержать, нужна ли ему подруга? Мистер Муни об этих странных птицах ничего не знал, затевать переписку с коллегами из зарубежных зоопарков не стал, а решил сам покопаться в научной литературе. Стоит ли говорить, что в те времена литература о кондорах была довольно скудной. Со времен Жюля Верна и до времен Саймона и Гарфанкла, прославивших имя кондора своим шлягером "El condor pasa", человечество не на много продвинулось в изучении этих редких птиц. На фольклорные источники индейцев Южной Америки профессор тоже не мог положиться.
И тут, на счастье, профессору случайно попалась на глаза любопытная рукопись зоолога Френсиса Эшли, бывшего однокашника, проведшего немало исследований в Перу, Чили и Аргентине. Труд зоолога назывался "Аномалии в поведении стервятников Южной Америки". Завершить и оформить свои записи этот ученый не успел, так как трагически погиб на войне в 1942 году. Только эти записки, да еще настойчивость и интуиция помогли профессору Муни достичь поразительных результатов. Мало того, что кондор доказал свою жизнеспособность, стоически перенес долгие годы неволи и безбрачия, он еще и не был подвержен никаким известным заболеваниям. Профессор все эти достижения вписал себе в актив, гордясь особой рецептурой питания, разработанной им в самом начале поприща. Его нисколько не смущало, что другие стервятники дохли один за другим, - ценности ни в материальном, ни в научном плане они не представляли. Уникальный кондор выжил - это было главное.
Директором в его расчетах и выкладках двигал лишь холодный научный азарт. В его отношениях к птице не было ни теплоты, ни человечности. Даже клички дать кондору он не удосужился. Профессор был истинным джентльменом и не мог в глубине души уважать образ жизни стервятников. Ах, если бы профессор узнал всю достопамятную историю кондора, его точный возраст! Ведь этот кондор был старше самого профессора лет на пять. Хотя бы из уважения к старости, мог бы он выделить кондора из числа всех прочих обитателей зоопарка? Или для этого понадобился только королевский визит?
Что ни говорите, господа, а старость - счастливая пора. Когда на склоне лет твои скромные заслуги оценены по достоинству, когда ты окружен уважением и почетом, возведен во дворянство, и к твоему имени прибавится почтительное звание "Сэр"... Об этом профессор мог только мечтать. Но мог ли он представить себе, что к нему самому когда-нибудь на аудиенцию прибудут царственные особы, а он будет на них презрительно взирать сверху и даже не удостоит кивком головы? Но не станем укорять профессора, воздадим ему должное - свое дело он знал и любил.
Итак, проводив коронованных гостей, престарелый кондор сидел на своем высоком помосте и размышлял. Чуть пониже пустовала удобная ветка, на которой обычно проводили ночные часы два грифа из африканского кратера Нгоро-Нгоро. В данный момент они копошились внизу, на полу. Взлететь на ветку они были уже не в состоянии: до такой степени они наелись. Теперь они так и будут ползать, как индюки на потеху посетителям. Кондор презрительно фыркнул, - ничего такого себе он никогда не позволял. Застать себя на полу клетки? Это все равно, что застать себя голым в бане перед публикой. Кондор помнил этих двух грифов еще птенцами с неокрепшими крыльями. Подросли они на его глазах, но, боже, во что они превратились! Они даже не способны держать крылья на весу. Зато их брюхо раздалось вширь и тянет к земле. Всякий раз, когда этот черный человек в маске приволакивает свой ящик, творится нечто невообразимое. С какой жадностью набрасывается эта пара на еду и спешит набить брюхо до отвала. Спрашивается, зачем? Человек не собирается отнимать у них ничего. Никаких конкурентов рядом нет, ни гиен, ни шакалов. Откуда у них такое стремление наедаться впрок, на черный день? Им предстоит зимняя спячка, они перенесли войну, эвакуацию? Как можно так преступно терять форму, пренебрегать гигиеной и гимнастикой? Когда, спрашивается, они в последний раз делали стойки и потягивания, не говоря уже о тренировочных полетах? Хорошо хоть, что инстинкт подсказывает им принимать ультрафиолетовые ванны. Да и то, смотреть противно, как они это делают: бессильно распластывают крылья на грязном полу.
Кондор уже много лет не разрешал себе поблажек ни в малом, ни в большом. Особенно он следил за диетой. В условиях клетки это самое важное. Есть надо медленно и малыми порциями. После еды не следует забывать поклевать камешков и горького белого порошка. Опыт показывает, что эти добавки способствуют перистальтике. Вообще, надо сказать, питание - это лишь часть общей культуры. Дело даже не в культуре, а, если хотите, в менталитете. Взять, к примеру, этих грифов. Над всем их поведением по молодости лет тяготеет родовая память. Что они помнят? Подножия горы Килиманджаро или благословенный кратер Нгоро-Нгоро, все эти несметные кочующие стада жирных антилоп, бесчисленные капища и алтари - остатки буйных пиршеств львов и леопардов? Вот тогда налетает целая туча жадных и голодных грифов, затевается суетливая и постыдная свара из-за жирного куска. И вот весь этот сброд наедается до такой степени, что способен только ковылять вразвалку, тяжело дыша. Как еще этот зоологический вид умудрился не утратить природных навыков? Природа наградила их легендарной остротой зрения и чутьем, способностью многомильных перелетов. Но зачем им все это в заповедных местах, кишащих живностью и мертвечиной? Зачем подниматься ввысь на высоту нескольких тысяч футов и высматривать знойную саванну? Смотри только вперед близоруким глазом и сразу же увидишь своих. Вот они невдалеке роятся, как мухи, над трупом какого-нибудь слоненка или жирафенка. Своими заповедниками человечество сослужила грифам недобрую службу. Эта пара наделена сверх всякой меры психологической аномалией - наследием сытых лет. Поэтому они столь драчливы и неистовы в еде.
Кондору надоело глядеть на них, и он устремил взор наверх. Небо над головой было зарешечено. Пришло самое время подумать о небе. Когда-то очень давно небо было просторно и свободно. А земля простиралась далеко внизу, подернутая дымкой. Какой голой и суровой была эта земля, очерченная скалистым горизонтом! Это была его родина. Но кондору понятие "родина" было неведомо, он не учил в школе географию. В вопросе ориентирования на местности это понятие вряд ли поможет. Направление полета диктовалось разумной необходимостью и выгодой. Если тебе положено обитать на высокогорных склонах, то и обитай там, а в прерии далеко не залетай. Иначе за последствия ты будешь винить только самого себя. А чем, собственно, они могут грозить, эти прерии? Воздух так чист, обзору ничто не мешает, и крошечные тени движущихся животных хорошо различимы с любой высоты. Можно мысленно нанести направление их движения на карту, а затем вернуться и прочесать местность на бреющем полете. Вот неподвижная точка, - наверняка павшее животное. Не следует торопиться, лучше немного покружить для уверенности, убедиться, что на наследство нет претендентов. А теперь можно идти на снижение, описать широкую дугу, выбрать направление ветра при посадке, чтобы безошибочно приземлиться рядом с жертвой. Вот она - добыча. Стоит еще раз оглядеться, а затем нанести удар тяжелым клювом по вздувшемуся на солнцепеке брюху.
Кондора всегда тянуло в прерии, подальше от гор. Зачем ему было удаляться от положенной сферы обитания, от этой так называемой "родины", от своих сверстников, от мимолетных подруг и многочисленного потомства, которое надо было изо дня в день растить и содержать? Он просто не любил гор. С малолетства повадился он покидать скалистую расщелину и устремляться на восток. Он был из породы одиночек, бродяг и отщепенцев.
Вожделенные прерии, однако, таили в себе немало опасностей для пришельца. И первая среди них - засуха. Земля уже отдала небу все до последнего вздоха. Сухой горячий воздух перестает быть упругим и не держит тебя в своих объятиях. Все тяжелее удержаться на высоте, все время надо работать крыльями, да еще какими крыльями! На таких крыльях удобно парить, но совсем не легко ими махать. Что поделаешь, надо возвращаться обратно в горы. Горы собирают воздух и создают из него опору для парения и полета.
А зимой что может защитить в прериях? Зато горы укроют от колючих и жестких ветров. Глубокая расщелина поможет перетерпеть вьюгу. С наступлением затишья собратья кондора отправлялись рыскать по ущельям в надежде поживиться хоть чем-нибудь. Добычи, прибитой вьюгой, было хоть отбавляй. Но нашего кондора снова и снова тянуло на восток, на равнину, подернутую ледяной дымкой.
Был ли этот риск оправдан? Чего ему стоил этот зимний полет? Ни о каких тысячах футов высотного парения речи уже не шло. Хоть крылья и держат на лету, но лысой голове холодно. Не очень помогает и гребень на макушке, призванный служить аккумулятором тепла согласно законам термодинамики. Зоолог Френсис Эшли предположил в своих записях, что гребень служит кроме всего прочего чем-то вроде стабилизатора-обтекателя. Но и этот фактор не мог помочь, все равно глаза на высоте заледеневают. Смотреть же надо в оба - внизу один ровный снег. Что он таит под собой - камень или добычу? Трудно различить с высоты, приходится спускаться все ниже и ниже, исследовать милю за милей. Чаще всего кондор возвращался с наступлением темноты в свою расщелину и устраивался на ночлег голодным.
Но ничто его не смущало. Наутро он вновь улетал прочь, оставляя семью и собратьев. Даже в период обильных июньских снегопадов, когда уже ничего нельзя было различить под толстым белым покровом, он отлучался надолго, и его уже мало кто ждал обратно. Как он находил себе в это время пропитание, никому не известно. Занимался ли он нелегальным промыслом неподалеку от человеческого жилья? Весьма сомнительно. Кондору не положено поддаваться этому опасному искушению. На морозе дым от очагов не рассеивается, а иногда поднимается высоким столбом. Дым - штука неприятная - он ест глаза. Слезящиеся глаза мгновенно покрываются ледяной коркой. Приходится спускаться все ниже. В таких случаях подслеповатый кондор становится сам легкой добычей. Животные в загонах и под крышей начинают проявлять беспокойство. Люди, имеющие ружья, стреляют не хуже, чем индеец Талькав из книги французского писателя. Господин Жюль Верн насчет их меткости нимало не приврал, хотя во многом наплел массу небылиц. Единственное, что он упустил, так это упомянуть о праздничных головных уборах этих Талькавов, украшенных перьями кондоров. Да будет вам известно, кондоры никогда не теряют перьев на лету, как люди не теряют скальпов на ходу! Воистину, как бы не мучил голод, приближаться к человеческому жилью не стоит ни в горах, ни на равнине.
Но самое страшное в эту пору, если тебя в полете застанет буран. О каком убежище можно мечтать среди бескрайней снежной степи? Сопротивляться ветру бессмысленно, он закрутит тебя штопором и похоронит в снегу, не успеешь даже опомниться. Проще довериться воздушному фронту и лететь с ним по его прихоти. Все зависит от продолжительности бури и направления ветра. Так можно кочевать до нескольких суток в полубессознательном состоянии, набирая и теряя высоту. Все равно когда-нибудь ветер стихнет, встретив противоположный фронт со стороны моря.
Не раз и не два кондору доводилось увидеть море. Такого не может быть, скажете вы. Но тогда откуда же у жителей побережья взялось столько легенд о каждом таком редком госте? Ему приписываются чудовищные размеры и сверхъестественная сила. И только ученые утверждают, что этого быть не может, что ему там не место, это не его сфера обитания. Но почему? Ведь у моря столько корма, не бог весть какого, - трупы тюленей, рыб и чаек, - зимой ведь и это идет впрок. Кроме того, у кромки берега намного теплее. Можно отдохнуть, подкормиться, выбрать крутой откос и пуститься в обратный путь с попутным ветром. Оба раза это нашему кондору удавалось, и оба раза он возвращался назад.
Но двух раз недостаточно, чтобы изучить коварство моря. Ветер у побережья переменчив, воздух полон невидимых лабиринтов и ловушек. Можно по винтовой лестнице подняться на неслыханную высоту, а можно и попасть в разреженную зону и камнем упасть в черную воду. Ровная морская гладь не похожа на горные кряжи, приходится искать преобладающие ветра почти вслепую. Во время своего третьего полета кондор попал в шторм, к тому же солнце уже зашло, и в кромешной тьме он потерял ориентировку. Ветер нес его в неизвестном направлении, молнии сверкали сверху и снизу. У любого душа ушла бы в пятки, но у кондора душа ушла в крылья. С плотно закрытыми глазами он летел по воле ветра, надеясь только на провидение. Эта надежда вела когда-то Колумба в поисках противоположного берега - берега успокоения...
Кондор очнулся на своем толстом суку. Он, кажется, вздремнул немного. Почему именно теперь он вспомнил о том давнем шторме? Не потому ли, что тучи сгустились над его клеткой? Не потому ли, что в воздухе запахло электричеством и гарью? Кондор упрятал голову еще глубже в воротник. Подул холодный пыльный ветер. Ни одного посетителя не было рядом с клеткой, смолк птичий гомон и бесследно испарился цветочный аромат.
Так что там было дальше? Ах да, дул большой ветер. Кондора несло на периферии циклона прочь от берега. Сгустилась тьма, изредка сверкали молнии. Не было никаких сил бороться. Ветер выкручивал ему руки, как жестокий тюремщик обезумевшему узнику. Он в последний раз открыл глаза. Берега успокоения не было видно...
Так уноси же меня, ветер, в небытие! Нечего тешить себя призрачной надеждой. Это уже не сумерки - это кромешная мгла. Крылья налиты свинцом, и держат только вопреки разуму. Кондор не может встретить смерть в пучине, он должен встретить ее в полете. Но это уже не полет - это агония. Прощайте, братья и сестры...
Порыв ветра потряс остов клетки и тряхнул провисшей сеткой. Грифы внизу захлопали крыльями и принялись бегать из угла в угол. Кондор потянулся, отполз к излучине сука и принял подветренную позу. Ему надо было додумать вновь всю свою историю. Нет, нельзя упускать ни одной подробности. Так о чем он думал тогда над морем? О братьях и сестрах, покинутых навсегда в их горах? Неужели память о близких - это единственное, что могло согреть тогда его остывающий мозг? Неужели именно об этом думает гонщик на последнем вираже? Или только теперь на этом суку в клетке он удосужился о них вспомнить?
Да, кажется, у него были братья. Один-то был наверняка. Трудно восстановить в памяти его облик. Как-то раз летом, уже вдали от родных гор, пролетая над равниной, кондор с удивлением обнаружил чью-то скользящую тень. Неужели кого-то еще могла привлечь эта знойная равнина? Ну что ж, добро пожаловать! Пусть эта земля будет общей, ведь не спорить же теперь о дележе территорий! Может, вслед за ним стоит теперь ожидать и других родственников? Но другие родственники не наведывались. А брат иногда прилетал на трапезу, чтобы напомнить о своем существовании. Ведь если кому-то пришло в голову разделить с тобой твое одиночество, то это, наверняка, твой брат. К этой мысли давно пора привыкнуть. Стоило лишь нашему кондору покинуть приветливые горные склоны и обратить взор в сторону безбрежной равнины, он, прежде всего, искал благотворного соседства. Если даже он не обнаруживал его рядом в воздухе, а крошечной его тени - внизу, на земле, все равно он чувствовал его присутствие и поддержку.
Но однажды наш кондор остро ощутил горький привкус одиночества. Покружив лениво над равниной безо всякой надежды, он понял, что с братом что-то приключилось. Трудно в это поверить, но бедняга попал в ловушку. Он запутался когтями в сетке, расстеленной под приманкой. Человек ловко связал его канатом, погрузил в мешок из-под зерна и отвез в свою деревню. Неведомый братец поплатился за свою безалаберность. Всех обстоятельств его поимки наш кондор не знал, но мог предположить только этот вариант. Как не велика прерия, но двоим в ней не выжить. Мне почему-то пришла на память присказка, которую любят повторять циничные английские дети: Когда родит корова двойню - один телок идет на бойню...
Братца связали и увезли. Что могло ожидать его в маленьком заброшенном селении? Одно из двух, либо какой-нибудь местный Талькав обновит оперенье своего праздничного головного убора, либо на живого кондора найдется покупатель и отвалит за него сотню-другую песет.
Уже тогда, задолго до войны за живых кондоров давали вполне приличную цену, гораздо большую, чем за мертвых. Стоило Талькаву не зариться на добычу, а убираться восвояси. Пусть большая птица пока поживет. Но когда еще слух о пойманном кондоре разнесется по округе? Когда еще заглянет в селение пыльный старенький фургон, за рулем которого окажется предприимчивый делец? Сколько недель, или даже месяцев пройдет? А пока узнику придется посидеть на привязи в сарае. Чтобы не уморить его окончательно, ему дадут немного полетать, но веревка будет короткой, а узел - крепким. И тогда он станет сущим посмешищем в глазах глупых местных ребятишек.
А что сталось с братцем потом, одному богу известно. Увы, ни в одном из европейских зоопарков не числится ни одного кондора с довоенным стажем. Очень может быть, что он не покидал пределов страны, где был пойман. Там и зоопарки совсем другие и законы другие, не под стать английским. Состарившихся птиц там принято отпускать на волю. Даже люди, осужденные на пожизненное заключение, по прошествии столь длительного срока подпадают под амнистию. Это происходит в День национальной независимости согласно указу президента республики.
Но не будем отвлекаться. Итак, воспоминание о брате - то единственное, что пришло в голову нашему кондору в роковой час, когда буря уносила его в морскую даль. Прощай, брат! Кто знает, может быть, с утратой последнего из близких уходим из жизни и мы сами. А, может быть, смерть уже пришла. Ведь смерть - это переход в иное измерение: из света дня - во тьму ночи; от вольного простора - прямиком в мешок или в трюм, или в сетку. Вопрос лишь в том, сколько времени продлится этот переход - один миг, или придется еще долго терпеть и страдать в одиночестве?
Тогда, заваливаясь на бок в свистящем вихре, он не успел до конца ничего додумать. Слава богу, это была не морская пучина. Его приняла в свои объятья мягкая песчаная отмель. Он удачно приземлился, песок не промерз, кондор не погиб и даже ничего себе не повредил.
Пролежал он без сознания около суток, но затем ожил. Словно вылупившийся из яйца птенец, он вздрогнул, поежился, напряг шею, поднял голову, и только затем открыл глаза. Неужели он еще не вылупился из скорлупы? Нет. Это была всего лишь утроба пыльного мешка из-под зерна. Под собой кондор ощутил тряский железный пол. Тарахтел мотор, и нестерпимо пахло мазутом. Сквозь сетчатую пелену мелькали человеческие силуэты. Кондор бессильно уронил голову. Осмысливать происходящее он не захотел. Все последующие события только укрепят его в убеждении, что он уже перешел грань, отделяющую жизнь от смерти.
Второе его рождение поразительно напоминало первое. Из развязанного мешка он бессильно вывалился на соломенную подстилку. И было ему поначалу тепло и спокойно в старом овечьем загоне. Для порядка его приковали на настоящую железную цепь. Прежняя обладательница этого сокровища, огромная мохнатая собака без устали лаяла за стеной, негодуя на то, что ее лишили предмета законной гордости. Пришелец, которому досталась железная цепь, лишь изредка ею позвякивал, но в остальном проявлял к своему положению полное безразличие. Время от времени в сторону овечьего загона направлялся человек, давал собаке в бок пинка, входил внутрь и высыпал перед узником на пол несколько рыбин, пахнущих нефтью. Узник к ним поначалу не притрагивался. Он справедливо рассудил, что, лежа на полу, не имеет смысла подкреплять себя едой. Ведь едят только для того, чтобы летать, а куда улетишь с цепью на шее?