Лев Исидорович Кранихфельд : другие произведения.

Глава вторая. Мои школьные годы.

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ВСТУПЛЕНИЕ. МЕСТО И ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ.Ночные размышления.Действующие лица и исполнители.КЛАССНЫЕ ИСТОРИИ.ШАХМАТНАЯ ГОРЯЧКАМальчишки и девчонки.МОЙ ДРУГ ЖЕНЬКА ФРИДПОСЛЕДНИЙ УРОК.ДВАДЦАТЬ ТРИ АПОСТОЛА.

   Глава вторая. Мои школьные годы.
  
   2.1. ВСТУПЛЕНИЕ.
  
   Я коренной москвич. Здесь я родился, здесь, скорее всего, и умру. И именно здесь, в Москве, я поступил в школу. Было это в далёком 1939-м году. Моя первая школа, расположенная на углу Армянского и Малого Комсомольского переулков, проучила меня всего два года. Дальше началась война. Третий и четвёртый классы я заканчивал в эвакуации, в городе Куйбышеве (ныне снова Самара). Должен честно признаться, что ничего путного об этих четырёх годах своего школьного обучения, я не помню. С кем я учился? Кто и чему нас учил? Не помню и не знаю! Помню только, что читать, писать и даже считать, я научился задолго до поступления в школу. Помню также, что вплоть до четвёртого класса мы учились вместе с девчонками (так называемое совместное обучение). Так что мои первые школьные годы кажутся мне теперь ненужными и лишними, и настоящая школьная жизнь началась для меня только в 1943-м году, когда я пришёл в 5-й класс 313-й мужской школы города Москвы.
  
   2.2. МЕСТО И ВРЕМЯ ДЕЙСТВИЯ.
  
   Давным-давно, когда Церковь ещё не была отделена от Государства, улицам и переулкам Москвы и других городов Российской Империи давали названия, непосредственно связанные с христианской (православной) религией. Так, в тихом квартале, у самых Покровских ворот, появились Большой и Малый Успенские переулки. Шло время, и к власти в стране пришли большевики-коммунисты. Одним из главных лозунгов новых хозяев страны был "религия-опиум для народа!" Поэтому уже в 22-м году было принято решение переименовать все эти улицы и переулки. При этом новые названия должны быть созвучны именам и фамилиям вождей и рядовых героев революции. Но так уж вышло, что улиц и переулков с церковными названиями оказалось неизмеримо больше, чем вождей и даже рядовых героев Революции (недаром эту революцию сегодня всё чаще называют просто переворотом). Вот и оказалось, что всем переулкам не удалось получить громкие революционные названия, а пришлось удовлетвориться самыми обыкновенными (в том числе и церковными) названиями. Так, Большой Успенский переулок получил название Потаповский, по имени архитектора, построившего церковь Успенья Божией Матери, что у Покровских Ворот, а Малый Успенский - Сверчков переулок, по имени купца (гостя) Ивана Сверчкова, профинансировавшего строительство указанной церкви. Прошло ещё лет десять, и в этом Сверчковом переулке было построено стандартное школьное здание и открыта средняя школа- десятилетка с подозрительным номером 313. Именно эта школа и станет основным местом действия моего скромного повествования. Для полноты картины назову ещё два места действия. Это 612-я женская школа, расположенная в Потаповском переулке, и, конечно же, Чистые пруды - заветное место наших встреч, свиданий и просто отдыха! У каждого москвича было свое отечество: у Окуджавы - Арбат, у нас - Чистые Пруды! А ведь сравнительно недавно (каких-нибудь триста лет тому назад) эти Чистые Пруды народ презрительно называл Поганой Лужей. И только решительное вмешательство светлейшего князя Меньшикова (друга и фаворита Петра 1-го), заставившего вычистить эту Лужу, позволило образовавшемуся пруду получить современное название - Чистые Пруды. Что касается времени действия, то время было суровое, но захватывающе интересное! Великая Отечественная война была в самом разгаре, однако, после громких побед под Сталинградом и на Курской дуге никто не сомневался, что победа будет за нами. Многие московские семьи, хлебнувшие горя и лишений в эвакуации, возвращались в родной город. И как здорово было снова пройтись по знакомым улицам и переулкам, снова ощутить себя, пусть несовершеннолетним, но полноправным гражданином великого города. И первой, главнейшей проблемой вернувшихся мальчишек было поступление в школу. Так в сентябре 1943-го года из мальчишек, живущих в окрестных переулках, сформировался 5-й "б" класс 313-й мужской школы. "Почему - мужской? И кому в голову пришло в разгар войны производить такую кардинальную школьную реформу?" - может спросить непредвзятый читатель. На этот счет у меня есть своя версия...
  
   2.3. Ночные размышления.
  
   3 часа ночи. Ближняя дача опустела. Члены Политбюро и другие приглашённые на ночное пиршество гости давно разъехались по домам. И Он снова один. Самое время подумать и что-нибудь сделать для страны, для народа. Идёт война, которую Он чуть-чуть не проиграл. Но, как говорят русские: чуть-чуть не считается! Теперь, после Сталинграда, стало полегче. Теперь Он уже не сомневается: победа будет за Ним! Пусть не завтра, но всё равно будет! Надо только подумать, как ещё укрепить Армию. А сколько Он сделал для неё в последнее время! Вернул Армии Гвардию, надел погоны, дал насладиться победами под Москвой и Сталинградом! А сколько новых полковников и генералов появилось в её рядах? Разве сосчитаешь? Да разве Он когда-нибудь жалел чего-то для родной Красной Армии? Кстати, почему "Красной"? Ведь это - неумная выдумка проклятого Троцкого! Надо дать народу постепенно привыкнуть к другому названию. Вот Черчилль и Рузвельт упорно называют её "Русская Армия" Ну что ж, название неплохое. Но нет, нельзя! Могут обидеться украинцы, белорусы и некоторые другие. Лучше - "Советская Армия"! - просто и по существу! Надо завтра же утвердить новое название на Политбюро. Пусть все привыкают к новому названию - "Советская Армия"! Но Он-то знает, что Армия - это не подхалимствующие и смертельно напуганные генералы и маршалы. Армия - это преданные ему лично солдаты и младшие командиры. А их становится всё меньше и меньше. Потери на фронтах не уменьшаются. А ведь эта война - не последняя. Впереди - "последний и решительный" бой! А где взять рядовых для этого боя? Надо сегодня, сейчас думать об этом! И, прежде всего, надо немедленно возродить кадетские корпуса! Правда, название это после Революции стало несколько одиозным. Ну что ж? Он придумает другое название. Например, "Суворовские училища". И пусть не все выпускники этих училищ станут офицерами, но солдат из них подготовят отличных! И вот ещё что. Надо немедленно прекратить совместное обучение в общеобразовательных школах! Кого выпускают такие школы? Хлюпиков, не знающих азов военного дела! Какие из них выйдут солдаты? Вернуть в страну мужские и женские гимназии! В мужских ввести обязательные военные занятия! Совместное обучение оставить только в маленьких сельских школах...
   Все, что задумывал товарищ Сталин, у нас в стране осуществлялось неукоснительно и немедленно. Уже в 1943-м году в Москве были образованы десятки новых школ - мужских и женских.
  
   2.4. Действующие лица и исполнители.
  
   Итак, 5-й "б" класс 313-й мужской школы! Сколько нас было тогда? Наверное, человек тридцать, не больше. Конечно, было бы здорово перечислить всех поимённо. Но как это сделать? Кто сейчас помнит всех своих одноклассников далёкого 1943-го года? Ведь школьный класс - это как вагон дальнего следования. Сначала он заполняется (на станции отправления), потом некоторые слезают (на промежуточных станциях), а некоторые входят. И к концу пути в вагоне остаются только те пассажиры, у которых оказались билеты до конечной станции. А вот этих-то пассажиров нашего класса, "доехавших" до конечной остановки (аттестата зрелости) я, конечно же, помню. Их список привожу по алфавиту.
  
  
   1. Александров Дмитрий.
   2. Балашов Феликс.
   3. Белкин Наум.
   4. Варлыгин Виктор.
   5. Варюшин Владимир.
   6. Гамбург Леонид.
   7. Готлиб Юрий.
   8. Денисиков Анатолий.
   9. Зыбин Кирилл.
   10. Китаев Юрий.
   11. Котов Михаил.
   12. Кранихфельд Лев.
   13. Лалаев Эдуард.
   14.Левянт Владимир.
   15. Макагонов Сергей.
   16. Маслов Артем.
   17. Мороз Владимир.
   18. Новиков Борис.
   19. Рубинштейн Александр.
   20. Салов Борис.
   21. Фрид Евгений.
   22. Фурман Владилен.
   23. Щеглов Юрий.
  
  
   И хотя память, действительно, никуда не годится, но я помню еще нескольких ребят из нашего школьного братства, не доехавших до конечной остановки не по своей воле (остались на второй год, переехали вместе с семьей в другой район, ограничились семи- или восьмилетним образованием и т.д.) И, прежде всего, это мой друг на все времена Гога (Георгий) Назарбеков, Володя Третьяков, чей гостеприимный дом на улице Чернышевского я вспоминаю с ностальгическим чувством, Володя Шахрай, с кем мы частенько прогуливались по родной Кировской улице, восторженно вглядываясь в прекрасные лица встречных девушек, Делик Сукачев, с которым мы азартно резались в шахматы, Витя Абол, Сергей Есаулов и кое-кто еще, кого я помню только по фамилии, за что прошу меня извинить. Теперь несколько слов о наших учителях. Вы не поверите, но я, действительно, помню очень немногих из них. Как говорится, чем богаты, тем и рады.
   Нашей первой классной руководительницей (5-й, 6-й и 7-й классы) была учительница русского языка и литературы Ольга Львовна Волынская. Несмотря на свою явно аристократическую фамилию, Ольга Львовна была простой, интеллигентной женщиной, очень похожей на дореволюционных народных учительниц. Она никогда не повышала голос, и класс относился к ней с большим уважением.
   Самым знаменитым учителем математики в школе был Александр Соломонович Ходоров (партийная кличка "Соломон"). И хотя он не был постоянным учителем нашего класса, не рассказать о нем нельзя. Это был человек выдающейся биографии. До войны он преподавал ту же математику в средней школе имени Некрасова (впоследствии женская школа номер 613). Когда началась война, Александр Соломонович, как и тысячи других московских интеллигентов, добровольно ушёл на фронт. Его примеру последовали и все мальчишки выпускного класса, где он был классным руководителем. И так уж случилось, что с войны вернулись тяжело раненый учитель и один, чудом уцелевший ученик... Годы, проведённые на фронте, отложили определённый отпечаток на внешний вид и характер Александра Соломоновича. Ходил он всегда в одной и той же выцветшей гимнастёрке с ярко-золотой ленточкой - знаком тяжёлого ранения. Будучи ярославским уроженцем, он, несмотря на своё явно "неарийское" происхождение, безбожно "окал". Александр Соломонович никогда не рассказывал нам о своих воинских подвигах, но вот в своей прошлой, 613-й, школе организовал и возглавил Музей Боевой Славы - в память своих учеников, не вернувшихся с полей сражений. Математиком и педагогом он был "от Бога", за что пользовался большим авторитетом среди учителей и учеников.
   Еще я помню Елену Николаевну Ольховикову - учительницу математики в старших классах. И помню я её, наверное, за её оригинальную методу преподавания алгебры, геометрии и тригонометрии. А заключалась эта метода в том, что в свободное от работы время Елена Николаевна отыскивала в старинных учебниках и журналах заковыристые задачки по упомянутым выше предметам и устраивала на своих уроках увлекательные спортивные соревнования - кто быстрее и оригинальнее решит эти задачи. Среди непременных и заинтересованных участников этих соревнований я помню себя и моего старого друга Михаила Котова. И не в обиду Мишке будет сказано - чаще побеждал я.
   И наконец пришло время рассказать о самом оригинальном, самом интересном нашем учителе - Анатолии Эммануиловиче Левитине. Он пришёл к нам в самом начале 10-го класса и сразу поразил нас и своим внешним видом, и манерой поведения, и методикой преподавания родной литературы. Среднего роста, с длинными, зачёсанными назад волосами он очень напоминал народного учителя-разночинца с полотен художников-передвижников. А вот манера поведения у него была скорее барская, немного пренебрежительная и чуть-чуть снисходительная. Вначале такая манера немного обижала наше независимое сообщество, но потом, узнав этого человека поближе, мы перестали обижаться и искренне полюбили его. Что касается методики преподавания, то здесь мы получили наглядный урок совершенно нового подхода к преподаванию литературы. Анатолий Эммануилович не давал уроки - он читал лекции о Горьком, о Фадееве, о Леонове и других корифеях социалистического реализма. Это было так ново, так необычно и, вместе с тем, так интересно и увлекательно, что мы все были окончательно покорены, а уроки литературы стали самыми интересными и захватывающими. Мы даже не замечали некоторые забавные обороты его речи. Так, говоря о каком-нибудь литературном персонаже, он обычно начинал так: "Сатин - это человек, который..." или "Лука - это человек, который..". В устах другого человека эти словосочетания, возможно, были бы, действительно, смешны, но у Анатолия Эммануиловича они были наполнены глубоким философским смыслом и воспринимались нами вполне естественно. А потом случилось непредвиденное: накануне выпускного экзамена по литературе (сочинения) Анатолий Эммануилович исчез. Он не пришел на последние уроки, и что особенно поразило, на сам экзамен. По школе поползли всякие слухи. Большинство сходилось на мнении, что А.Э. Левитина задержали наши правоохранительные органы. Расхождения были только в причинах ареста. Одни говорили, что он американский шпион, другие - что его взяли за крупные махинации с валютой, третьи - за борьбу против атеизма. Мы, его ученики, не верили ни одним, ни другим, ни третьим. Нам очень не хватало Анатолия Эммануиловича, особенно в эти трудные дни перед решающим экзаменом. Однако молодость есть молодость! Мы не то, что забыли о нём, но лихорадочные предэкзаменационные будни и торжественные экзаменационные бдения как-то отодвинули, притушили, что ли, остроту нашей потери...
   Прошло 10-12 лет. Мы давно закончили свои университеты, и почти все обзавелись семьями и детьми. Как и все порядочные московские интеллигенты, мы жадно слушали всякие "вражеские" голоса, особенно своих соотечественников, по своей или (чаще) не по своей воле покинувших родину. И именно в то время среди этих диссидентов, вещающих по Би-Би-Си или по "Голосу Америки", появился новый "голосок", очень острый и объективный, которым обладали немногие. Фамилия этого нового оракула была Краснов. Иногда он назывался двойной фамилией: Краснов - Левитин. Большинству из нас даже в голову не могло прийти, что это наш Анатолий Эммануилович. И всё-таки это был он!!! Прошло ещё несколько лет, и среди нашего школьного товарищества пронёсся слух, оказавшийся святой правдой, - Анатолий Эммануилович приехал в Москву и собирается читать лекцию в Государственной библиотеке иностранной литературы. На эту встречу мы ехали с особым волнением - ведь, по сути, это была встреча с детством! Мы приехали строго к назначенному часу. Анатолий Эммануилович задерживался. Его привычка запаздывать на уроки и лекции была нам известна еще со школьных времен. Поэтому мы терпеливо ждали. Наконец минут через двадцать появился и лектор. ЭТО ОН! Я УЗНАЮ ЕГО! - вслед за Маяковским хотелось крикнуть каждому из нас. Это был действительно он, Анатолий Эммануилович Левитин, слегка постаревший, но совсем такой, как раньше! Потом была длинная (часа на полтора) лекция на религиозные темы, которую мы, честно говоря, слушали в пол-уха. Мы ждали конца или хотя бы перерыва. Наконец лекция закончилась. Те из публики, кого глубоко интересовала тема лекции, бросились к лектору, стремясь задать свои вопросы. Образовалась небольшая толпа. Мы тоже подошли к нашему учителю н терпеливо ждали, когда иссякнут вопроси по теме лекции. Но вот Анатолий Эммануилович ответил на последний вопрос и удивлённо - вопросительно посмотрел в нашу сторону. Вперёд выступил Михаил Котов. Он протянул Анатолию Эммануиловичу фотографическую карточку и спросил: "Анатолий Эммануилович, вам что-нибудь говорит эта карточка?" Учитель долго смотрел на наши детские лица образца 1949-го года, глаза его загорелись, и он воскликнул: "Ну, как же! Это же мои ученики!" - "А кого вы здесь узнаёте?" - гнул свою линию Котов. Анатолий Эммануилович ещё раз взглянул на фотокарточку и сказал: "Вот Фурман!" Больше он никого не узнал. Справедливости ради следует отметить, что изображение на фотокарточке было очень мелким. После этого Котов представил каждого из нас, присутствующих тут же. И надо было видеть неподдельную радость старого учителя от встречи со своими непутёвыми учениками...
   Ещё через несколько лет до нас дошли печальные вести, что Анатолий Эммануилович погиб. Царство ему небесное! Память о нём навсегда останется в наших сердцах!
   И в заключение этого парада преподавателей следует хотя бы кратко упомянуть самого "главного" нашего учителя - директора 313-й мужской школы Павла Петровича Шестопалова. Сразу скажу - наши ребята его крепко не любили. Может быть, поэтому ему присвоили пренебрежительную кличку ППШ (пистолет-пулемет Шпагина). Он был излишне (по нашему мнению) строг и беспощаден к нарушителям дисциплины. А внешне он был очень похож на министра пропаганды Германии доктора Геббельса, такого, каким его изображали в своих карикатурах художники Кукрыниксы. Павел Петрович преподавал у нас черчение. Не знаю, помогли ли его уроки нашим одноклассникам, в большинстве своём поступившим в технические ВУЗы. Может быть, да, а может быть, и нет.
   Ну вот, я вкратце ознакомил вас с почти всеми действующими лицами и исполнителями этой истории. Вкратце потому, что подробнее вы узнаете о многих из них в последующих параграфах этой главы, а почти - потому, что, возможно, появятся и другие действующие лица и исполнители. К этим, другим, прежде всего, надо отнести девочек из класса - "побратима" 612-й женской школы и некоторых наших учителей, не упомянутых выше из-за непростительных пробелов моей памяти.
  
   2.5. КЛАССНЫЕ ИСТОРИИ.
  
   Для того, чтобы мои читатели могли быстрее окунуться в волнующую атмосферу нашей школьной жизни, я решил рассказать несколько небольших смешных и трогательных историй, произошедших с нами те далёкие годы. Только не подумайте, что, судя по названию параграфа, эти истории, действительно, такие классные и увлекательные. Просто большинство из них происходило в нашем старом и любимом классе. Я уже упоминал о своей поистине дырявой памяти. Поэтому часть из описанных ниже историй напомнили мне мои одноклассники Михаил Котов и Виктор Варлыгин, за что я им премного благодарен.
   2.5.1. УДАР, ЕЩЕ УДАР.
  
   С самого раннего детства мне хотелось быть сильным и смелым. По ночам мне часто снился одинаковый сон: я иду по нашему Лучникову переулку, и вдруг мне навстречу четверо бандитов. В руках у каждого нож. Они требуют денег, и открыть государственную тайну. Денег у меня нет, а никаких тайн я не знаю. Но бандиты не унимаются. Они окружают меня со всех сторон и грозят тут же "замочить". Но не таков был я! Одним, известным только мне приёмом, я по очереди кидаю этих подонков на землю и собираю выпавшие из их рук ножи. Потом я спокойно иду домой, а бандиты с воплями и стонами уползают в ночь...
   Красивый сон, но очень мало похожий на действительность. Поэтому, когда в школе вывесили объявление об организации боксёрской секции, я был одним из первых ее участников. Руководил секцией белокурый старшеклассник, который, по нашему мнению, умел в боксе всё. Мы же пока ничего не умели. По началу вместе со мной в секцию записалась почти половина нашего класса. Но потом, после серии изнурительных тренировок большинство из них тихо, без особой огласки, покинули секцию. А я же стойко терпел все "трудности роста" и даже дополнительно дома проделывал некоторые упражнения, показанные нашим наставником. Моё старание не осталось незамеченным. Главный тренер похвалил меня и обещал вскорости выпустить на ринг. И вот этот долгожданный день настал. Я вышел на ринг (не настоящий, конечно) с твердым намерением победить. Кто будет моим противником, я не знал. И вдруг тренер вызывает на ринг для тренировочного боя со мной моего одноклассника Володю Плющанцева. За природное добродушие и миролюбие мы в классе дали ему подходящее прозвище "Плюшка". Правда, Плюшка был на голову выше меня, а ширину его плеч я вряд ли мог измерить обеими руками. Но это меня не смущало. Я твердо верил в свою удачу и в своего тренера. Бой, как и положено, начался с разведки. Потом я перешёл в наступление. Как учил тренер, я поочерёдно наносил удары то в голову, то в корпус. Но странное дело, все мои удары в голову попадали на Плюшкины перчатки, а удары в корпус отскакивали от Плюшки, как теннисные мячи от сетки или стенки. Я был в отчаянии. От сознания своего полного бессилия у меня опустились руки в буквальном смысле этого слова. И в этот момент, желая, по-видимому, подбодрить и утешить меня, Плюшка протянул свою руку в гигантской перчатке в мою сторону. Повторяю, он не собирался меня бить. Протянутая рука была рукой дружбы. Но так уж случилось, что, пытаясь увернуться от этого агрессивного (по моему мнению) жеста, я просто наткнулся на этот поистине медвежий кулак. Что было потом, я помню смутно. Я лежал на полу в полной отключке, а вокруг столпились все присутствующие в зале. Это был первый нокаут, совершённый в нашей боксерской секции. На Плюшку было жалко смотреть. Он был подавлен и растерян и никак не мог понять, что же случилось? А случилась самая банальная история - на ринг были вызваны боксёры несовместимых весовых категорий, что категорически запрещалось международными правилами бокса. Больше я в эту секцию не ходил, а с Плюшкой мы договорились не трепаться на эту тему. Не знаю, как он, но я стойко молчал, как рыба, почти 60 лет.
  
   2.5.2. AX, МОРЕ, МОР Е...
  
   Скажите, пожалуйста, кто из московских мальчишек тех лет не мечтал о море? Наверное, никто! Мы все бредили морем, штормовыми ветрами, ураганами и прочими атрибутами морской романтики. При этом особым шиком считалось достать и, главное, надеть на себя настоящую флотскую тельняшку или матросскую бескозырку. Первым в тельняшке пришёл в класс Женька Фрид. Правда, потом выяснилось, что это была не настоящая тельняшка, а треугольный кусок от неё, аккуратно пришитый к внутренней стороне рубашки. Потом появились и другие ребята в тельняшках. Но самый громкий успех, самый большой фурор произвёл Гога Назарбеков. Он сознательно прогулял первый урок и явился на второй с некоторым опозданием. Он как-то боком заглянул в дверь класса и попросил разрешения присутствовать на уроке. Получив это разрешение, он развернулся лицом к классу и пошёл (скорее, поплыл) к своему месту в среднем ряду. Класс ахнул - на груди у Гоги красовалась невиданная доселе тельняшка. Ослепительные белые полосы чередовались в ней с не менее ослепительными синими полосами. Класс гудел от восторга. Гога же, довольный произведённым впечатлением, поворачивался то вправо, то влево, то назад, давая всем одноклассникам возможность полюбоваться своей тельняшкой. И только справедливое замечание учительницы прекратило этот незапланированный показ мод в 6-м "б" классе. Когда прозвенел звонок на перемену, все ребята бросились к Гоге. Каждому хотелось потрогать или хотя бы дотронуться до этого полосатого чуда. И как всегда бывает в таких случаях, толкотня почти сразу превратилась в кучу-малу. В суматохе с Гоги сдёрнули его пижонскую курточку. То, что мы увидели, подвергло всех нас в глубокий шок. Худющее гогино тело было обёрнуто в стандартный лист ватмана, на котором гогиной рукой были аккуратно выведены синие полосы. Лист ватмана крепился к гогиному телу белыми резинками от трусов. Постепенно шок плавно перешёл в гомерический хохот. Громче всех смеялся сам Гога...
  
   2.5.3. КТО РАЗДЕЛ ДЕВОЧКУ?
  
   Наверное, Виктора Варлыгина вполне заслуженно можно назвать Главным архивариусом нестандартных событий нашего класса. Во всяком случае, и этот эпизод напомнил он... Дело было в конце 9-го класса. По географии мы изучали Северную Америку. Наша учительница, Мария Максимовна, с большим увлечением рассказывала нам о Ниагарском водопаде и о связанном с ним варварском обычае индейцев, обитавших в окрестностях этого географического феномена. Оказывается, раз в год, в определённое время, они (индейцы) совершали жертвоприношение. Пирога, на которую сажалась обнажённая красивейшая девушка племени, сбрасывалась с верхнего бьефа Ниагары со всеми вытекающими из этого печальными последствиями. В качестве иллюстраций Мария Максимовна принесла с собой несколько цветных открыток с изображением водопада и его окрестностей. Среди этих открыток была и открытка с обнажённой девушкой. Из чисто педагогических соображений Мария Максимовна с помощью простого карандаша "одела" девушку во вполне приличный купальник. Пересчитав открытки, Марья Максимовна пустила их по рядам. После внимательного и заинтересованного осмотра открытки вернулись на стол Марии Максимовны. Она снова пересчитала и стала по очереди просматривать их. И вдруг её обычно симпатичное и приветливое лицо стало злым и ожесточённым. Она выдержала профессиональную паузу и громким шепотом спросила: "Кто раздел девочку?" Но ни Мария Максимовна, ни мы так никогда и не узнали, кто это сделал...
  
   2.5.4. В ПОИСКАХ ЛЬВА ЯШИНА.
  
   Мой старый друг, Толька Косычев, какими-то своими путями достал мне томик стихов Сергея Есенина, изданный в оккупированной немцами Латвии и запрещённый в нашей любимой стране. Это было такое наслаждение - смаковать проникающие прямо в душу строки поэта! Вчера вечером я не успел прочитать книжку и сегодня приволок её в класс. На первом уроке мне никто не мешал, и я спокойно читал и даже записывал наиболее понравившиеся четверостишья. Так же прошла и первая перемена. А вот на втором уроке я неожиданно схватил пару. Меня окликнула учительница географии Мария Максимовна и спросила, о чём идёт урок. Я, естественно, не знал, за что и был наказан. Не очень огорчённый случившимся, я продолжал читать Есенина. Звонка на большую перемену я просто не услышал. Закончив очередную поэму, я осмотрелся. В классе никого не было. Все рванули в коридор. И только в среднем ряду, наклонив голову низко к парте, сидел Гога Назарбеков. Вид у него был удручённый. Я подошёл поближе. "Что с тобой, Гога?" - спросил я. "Да, ничего, всё в порядке" - ответил он, ещё ниже опуская голову. "Ничего себе, порядок?" - подумал я и стал тормошить приятеля. Наконец Гога не выдержал и открыл мне причину своего подавленного настроения. "Понимаешь, - сказал он на полном серьёзе, - я собирался составить футбольную команду из двоек, полученных мной в этой четверти, скомплектовал нападение, полузащиту и защиту, а вот на вратаря двоек не хватило". - "Ну, так поставь в ворота тройку или, ещё лучше - пятёрку", - неудачно пошутил я. Но Гога стал настойчиво убеждать меня, что в команде должны быть одни двойки. Тогда я внёс ещё одно предложение: пусть Гога возьмет в качестве вратаря мою двойку но географии, полученную как раз сегодня. Но Гога сверкнул глазами и гордо заявил: "В моей команде должны играть только мои двойки!!!" Возразить против этого я не мог. Однако, как говорил кто-то из великих, безвыходных ситуаций не бывает! Меня вдруг осенила блестящая идея. "Гога, - сказал я, - впереди ещё два урока. Неужели ты, великий выдумщик и аферист, не найдёшь возможности получить на них одну жалкую двойку?" В этот день Гога шёл из школы домой с прекрасным чувством добросовестно выполненного долга...
  
   2.5.5. Дурак вы, Китаев!
  
   Наверное, в каждом классе была своя тайна. Была она и у нас. Нашей великой тайной был стенной шкаф, уютно расположившийся на правой стороне классной комнаты. Шкаф был довольно большим и глубоким, хотя и заваленный всяким хламом. Так или иначе, но очень скоро этот шкаф превратился в место "отсидки" учеников, не желающих присутствовать на том или ином уроке. Причины были самые разные: и невыполненное домашнее задание, и нежелание встречаться с тем или иным учителем, и желание покрасоваться перед одноклассниками, и многое другое. Короче, за сравнительно небольшой срок в этом добровольном заточении побывали почти все наши ученики, за исключением самых законопослушных... В этот день "дежурство" по шкафу приняли сразу двое: Женька Фрид и Юрка Китаев. Что касается Женьки, то здесь никаких вопросов не было. Женька отсиживался в шкафу довольно часто с серьёзной мотивацией и без неё (из чисто хулиганских побуждений). А вот Юрка Китаев...Что побудило этого аристократа и блюстителя нравственности залезть в тёмный и захламлённый шкаф, да ещё в такой компании, остаётся загадкой до сих пор. Тем более, что залез он в эту добровольную темницу на уроке математики, который вела в то время Елена Николаевна Ольховикова. Это была сильная, независимая женщина, довольно крупная, со здоровым румянцем на щеках, со смоляными волосами, уложенными сзади в аккуратный пучок и всегда очень тщательно одетая в платья и костюмы преимущественно чёрного цвета. Несмотря на её довольно строгий характер, с ней можно было пошутить, но, не дай Бог, плоско или пошло. Она была, безусловно, профессионалом в своём деле, и пользовалась большим уважением в классе. К своим ученикам она относилась ровно, не выделяя никого, даже самых способных. Вот только Юрка Китаев... Нельзя сказать, что он был ее любимцем, но наши классные аналитики что-то заметили, хотя и не спешили делать сенсационные выводы. А между тем, урок шёл своим чередом. Как очень точно сказал Михаил Светлов: "Отряд не заметил потери бойца". Все были захвачены дуэлью между мной и Михаилом Котовым: кто быстрее решит головоломную задачу по алгебре, которую где-то откопала и принесла в класс Елена Николаевна. Такие дуэли Елена Николаевна устраивала довольно часто. Однако завершиться сегодняшней дуэли так и не было суждено: в дело вмешался "потерянный" боец Китаев. Уже к середине урока пребывание в этой отнюдь не одиночной камере стало для него трудно переносимым. То ли воздуха было маловато, то ли тесно стало его довольно габаритной фигуре, но ему страстно захотелось "на волю". Я думаю, что и Женька приложил достаточно усилий, чтобы сделать жизнь заключённого Китаева невыносимой. И когда она, действительно, стала невыносимой, в классе раздался грохот, и из нашего любимого убежища вывалился Юрка Китаев, встал во весь рост и со смущенной улыбочкой ждал разноса от Елены Николаевны. А она подошла к нему, смерила ироничным взглядом и спокойно сказала: "Дурак вы, Китаев!".
   На этом инцидент был исчерпан.
  
   2.5.6. СИЛОВОЕ РЕШЕНИЕ!
  
   Наш класс всегда отличался всевозможными розыгрышами, приколами и даже хулиганскими действиями. При этом осуществлялись они почти по одному и тому же сценарию. Сперва заседал временный оперативный штаб (ВОШ). Этот неформальный орган был ярким проявлением нашей классной демократии. В нём не было ни начальников, ни подчинённых. Каждый ученик мог временно стать членом ВОШа и выйти из него в любой момент. Среди постоянных членов ВОШа я помню Кирилла Зыбина и Сергея Макогонова. Главной задачей ВОШа было придумывание и детальная разработка очередного розыгрыша или прикола. Потом этот сценарий докладывался общему собранию класса и, в случае одобрения, принимался к реализации. Дело было в десятом классе. Большинству из нас уже исполнилось по 18 лет, и по закону природы мы стали потихоньку обрастать всякой растительностью. Те из нас, кто были постарше (Нёма Белкин, Борис Новиков), начали бриться ещё в девятом классе. Остальным же пришлось осваивать эту процедуру сейчас. При этом прийти в класс чисто выбритым считалось делом чести каждого ученика. И только один наш товарищ не придерживался этого общего правила и позволял себе приходить в школу с бурной растительностью на лице. Это был Володя Варюшин, а "бурная растительность" на лице, которую Володя так хранил и оберегал, имела свои неповторимые особенности, она вся сосредоточилась в бакенбардах. На подбородке и на верхней губе не росло ничего. Зато на щеках выросли пышные бакенбарды - что делало Варюшина отдалённо похожим на знаменитый портрет Пушкина-лицеиста. Именно это обстоятельство и побудило меня временно вступить в ВОШ. Я вступил туда, так как у меня родилась некоторая идея. На этом заседании ВОШ стоял один вопрос: что делать с Варюшиным? Поначалу все члены ВОШ были единодушны: с Варюшиным надо что-то делать! А потом начались разногласия и очень серьёзные. Первым своё предложение внёс я. Я предложил с завтрашнего дня переименовать Владимира Варюшина в Александра Пушкина и впредь называть его по имени (Александр) или по фамилии (Пушкин). Александра Сергеевича Пушкина у нас в классе любили, поэтому я хотел сыграть на этом. "Представляете, - говорил я своим коллегам по ВОШу, - встречаете вы на улице Варюшина, снимаете свою шапчонку и говорите: "Здравствуйте, Александр Сергеевич!" или, как Хлестаков у Гоголя: "Здорово, брат Пушкин!"" Однако даже эта возможность дружески пообщаться с любимым поэтом не увлекла остальных членов ВОШа. "Во-первых, - сказали они, - Пушкин был брюнетом, а у Варюшина баки цвета спелой соломы. А во-вторых, превратить человека в Пушкина - это скорее поощрение, чем наказание, а мы здесь собрались с другой целью". Первый выпад я парировал знаменитыми словами Сергея Есенина:
  
   Блондинистый, почти белесый,
   В легендах ставший, как туман.
   О, Александр, ты был повесой...
  
   А на второй мне нечего было ответить. И, действительно, если бы кто-то, даже в шутку, назвал меня Пушкиным, я бы, наверное, с ума сошел от радости...
   Короче, победило другое, как теперь говорят, силовое решение данного вопроса: насильно побрить Варюшина. Это жестокое предложение внёс Кирилл Зыбин. И все его поддержали. Против был один я. Назавтра класс приступил к реализации задуманного. Кто принёс мыло, помазок и опасную бритву, я сейчас не помню. И кто держал отчаянно отбивавшегося Варюшина, я тоже не помню. А вот кто брил, это я хорошо помню. Конечно, это был Кирилл Зыбин! Сам процесс бритья происходил на большой перемене. И надо же было тому случиться, что, вопреки обычному, учитель литературы, Анатолий Эммануилович Левитин, урок которого был сразу после большой перемены, пришёл в этот день не только без опоздания, но и даже несколько раньше звонка. Экзекуцию пришлось прервать. Не шибко квалифицированный Фигаро, Зыбин успел побрить только левую часть физиономии Варюшина. На правой - по-прежнему красовался великолепный бакенбард!
   На следующий день Володя Варюшин пришёл в класс, чисто выбритый со всех сторон...
  
   2.6. ШАХМАТНАЯ ГОРЯЧКА
  
   Я никогда не был вундеркиндом, хотя читать начал с 4-х лет. А вот кто и когда научил меня играть в шахматы, я просто не помню. Правда, сейчас мне кажется, что сразу же после рождения, я уже знал, "как ходят, как сдают" и неплохо комбинировал. Но доказать это я не могу. Примерно до 6-го класса мой шахматный талант никак не проявлялся.
   В это время я сильно сдружился с учеником нашего класса Гогой Назарбековым. Я часто (да почти каждый день) бывал у него дома в элитном здании в Телеграфном переулке. Этот дом, стоящий на углу Телеграфного и Кривоколенного переулков, был специально построен для руководящих работников московской промышленности.
   И вот в этом доме семья Назарбековых (Гога, папа и мама) занимали шикарную, совершенно отдельную 3-х комнатную квартиру. Мне, после нашей "вороньей слободки" в Лучниковом переулке, эта квартира казалась каким-то оазисом, райским уголком среди "коммунального" засилья. С не меньшим почтением я относился и к старшим членам семьи Назарбековых. Гогин отец, Арзуман Захарович, был в то время не то начальником Главка, не то замминистра какого-то общесоюзного министерства. Очень важный и строгий, ко мне он относился очень доброжелательно, называя меня при этом только по фамилии и умудряясь так исковеркать мою бедную фамилию, так перевести её на армянский лад, что я не знал, обижаться мне или радоваться дружескому тону, которым произносилась эта фамилия. Гогина мама, Ася Матвеевна, миловидная невысокая женщина с чёрными живыми глазами была намного моложе своего супруга. Она нигде не работала, но активно занималась общественной деятельностью. В частности, она была непременным членом родительского комитета нашей школы и всегда была и курсе наших классных дел. Гога был её единственным ребёнком, и она его обожала и, естественно, баловала. У него была своя комната, в которой мы частенько уединялись, и в которой практически и началась моя шахматная карьера. Играли мы самозабвенно, не замечая времени.
   В начале мои результаты оставляли желать лучшего. Из десяти партий я, в лучшем случае, делал одну ничью. Остальные - проигрывал. Потом ничьих стало больше, и наконец наступил день, когда я впервые выиграл у самого Гоги Назарбекова! Это был праздник, который навсегда остался со мной! Дальше мы уже играли почти на равных - с переменным успехом.
   И именно в это время Гога сказал, что нам пора влиться в могучую семью квалифицированных шахматистов Советскою Союза и пояснил, что для этого надо организовать шахматный турнир среди начинающих шахматистов. А чтобы придать этому турниру официальный статус, его следует проводить или в школе, или в домоуправлении (на турнирной таблице должна стоять печать этих высоких учреждений!) Так в моей биографии появился первый шахматный турнир. Турнир организовали в классе. Участвовать в этом спортивном состязании изъявили желание сразу двадцать человек. Как вскоре выяснилось, добрая половина из них просто не умела играть в шахматы. Но Гога, которого единогласно выбрали старостой турнира, очень метко сказал: "Главное не побеждать, а участвовать!" Так в наше скромное существование проникли олимпийские идеи. На следующий день на стене класса появилась красочная турнирная таблица, которую по заданию Гоги Назарбекова талантливо нарисовал Мишка Котов. Хочу напомнить, что в те далёкие времена никаких коэффициентов Эло, этих современных шахматных рейтингов, ещё не было, и всё шахматное сообщество делилось на шахматистов со званиями (кандидат в мастера, мастер, международный мастер, гроссмейстер, международный гроссмейстер, и наконец чемпион СССР, и чемпион мира), на шахматистов-разрядников (1-го, 2-го и 3-го разрядов) и на шахматистов, имеющих 4-ю и 5-ю категории. Поскольку никто из наших одноклассников не имел даже самой низкой, 5-й категории, то наш турнир можно было назвать первичным, то есть турниром на соискание именно этой, 5-й, категории. Условия были простыми: 5-ю категорию получит тот, кто наберёт не менее 50 % очков (за выигрыш давали очко, за ничью - полочка). Таким образом, 5-ю категорию получит любой участник, набравший 9,5 очков. Те же участники, которые наберут 14 и более очков, получат сразу 4-ю категорию! Вообще любителей шахмат в нашем классе было немного. Помимо нас с Гогой, неплохими шахматистами были Мишка Котов (он единственный из всего класса целый год занимался в нашем школьном шахматном кружке, который вел старейший советский мастер Ф.И.Дуз-Хотимирский), Наум Белкин, Делик Сукачёв, Юрка Щеглов и некоторые другие. Однако шумная реклама турнира и энтузиазм упомянутых выше "профессионалов" привлекли в наши ряды и с десяток "пижонов", назвать поимённо которых я не могу, так как просто не помню. В основном играли после уроков. Однако особый интерес представляли партии, которые игрались подпольно, во время уроков. Помимо обычного шахматного таланта, здесь очень ценился и талант конспиратора. И надо было видеть, как издавна враждующие ученики вдруг садились за одну парту и весь урок сидели лицом друг к другу, напряжённо смотря в небольшое пространство между ними, где каким-то образом размещалась шахматная доска с фигурами. Борьба в турнире шла бескомпромиссно, хотя погоду, конечно, делали "профи". Вперёд поочерёдно вырывались то Гога Назарбеков, то Мишка Котов. Они-то в итоге и заняли 1-2 места с 15-ю набранными очками. Я занял скромное 3-е место, набрав 14,5 очков. По 14 очков (4-5 места) набрали Наум Белкин и Юрка Щеглов. Все упомянутые товарищи (в том числе и я!) сразу получили 4-ю категорию. Ещё шесть человек получили 5-ю категорию. В общем, турнир явно удался!
   Не обошлось и без курьёзов. Дело в том, что аутсайдеры турнира (так называемые "ходячие очки") неожиданно взбунтовались и стали требовать материальную и моральную компенсацию за без борьбы отданные очки. До денежной компенсации они тогда не додумались, но в счёт её брали бутерброды, марки, значки и другие материальные ценности.
   В качестве моральной компенсации принимались звонкие шелобаны и готовые к списыванию письменные домашние задания...
   Но недолго длилась эйфория от успешного проведения этого соревнования. Счастливые обладатели 4-й шахматной категории стали думать и гадать: а что же дальше?
   Неудовлетворённое честолюбие неудержимо звало их на новые подвиги. Впереди была новая вершина - 3-й спортивный разряд! Но как его добиться? Ведь для того, чтобы организовать турнир на 3-й разряд, нужно иметь, как минимум, одиннадцать шахматистов 4-й категории. А где их возьмёшь, если нас всего пятеро? Правда, в соседнем 7-м "а" классе есть двое с четвёртой категорией, но этого всё равно мало. Но, как верно сказал кто-то из великих: "безвыходных ситуаций не бывает!" Нашёлся выход и здесь. Кто-то принёс в класс известие, что интересующий нас турнир организуется в Красногвардейском доме пионеров, что расположен совсем рядом - у Покровских ворот. Мы, все пятеро, тут же рванули туда и записались в этот многообещающий турнир. Хотите - верьте, хотите - нет, но четверо из нашей дружной пятёрки набрали в этом турнире 3-й спортивный разряд!
   А дальше шахматная горячка как-то поутихла Большая часть новоиспечённых третьеразрядников, по-видимому, вполне удовлетворили своё честолюбие и прекратили борьбу за более высокие разряды и звания. Они продолжали играть в шахматы, но в основном это были товарищеские встречи без настоящего спортивного азарта. И только ваш покорный слуга решил бороться дальше - за самые высшие шахматные звания.
   На очереди был второй спортивный разряд. Но как его добыть? И тут опять на помощь пришёл Гога Назарбеков. Он рассказал мне о так называемых турнирах-гандикапах, в которых участвуют шахматисты самых разных разрядов. В основном такие турниры организуются для того, чтобы дать возможность талантливым и, главное, удачливым начинающим шахматистам получить сразу более высокий разряд. И тут меня осенило: надо срочно организовать чемпионат нашей 313-й мужской школы! Ведь в 10-м классе учатся двое второразрядников, Медников и Болтянский, и в параллельном 9-м "а" классе есть парочка третьеразрядников (Юрка Ростовский и кто-то ещё). Вот так и наберётся необходимый минимум -11 человек! И я начал действовать...
   В архиве М. Котова сохранился подлинник письма, посланного мной ему весной 1948-го года. Думаю, что целесообразно привести его здесь полностью.
  
   "Товарищ Котов!
   Общественность 9-го "б" класса и всей школы призывает Вас принять участке в турнире на первенство школы по шахматам. Ваше участие обеспечит турниру коэффициент 2,9, что даст возможность Вашим товарищам (здесь я имел в виду, в первую очередь, себя) набрать 3-ю и даже 2-ю категорию. Вы сами тоже можете завоевать 2-ю категорию, набрав 7 очков из 10-ти возможных. Ежели Вы займете первое место, то получите ценный приз. Игра будет происходить по понедельникам и субботам по 2,5 часа, так что ущерба урокам Ваша игра не принесёт. Зато она (игра) принесёт Вам большую пользу. В турнире будет участвовать 11 человек. Окончится турнир через 3-4 недели. Ваше участие сделает турнир более интересным и содержательным и обогатит шахматный мир новыми произведениями искусства!
   Ещё раз призываю Вас принять участие в турнире!
   От имени товарищей Лев Кранихфельд.
   P.S. Нота аналогичного содержания послана Науму Белкину.
   Москва. 18.04.1948г.
  
   Однако, ни серия аналогичных писем, ни личные уговоры не помогли. Чемпионат школы 1948-го года так и не состоялся. Квалифицированные шахматисты его игнорировали. Медников и Болтянский больше думали о достижении 1-го разряда и о выпускных экзаменах, а на наших третьеразрядников самым губительным образом повлияла весна, и они больше думали о свиданиях с девчонками из 612-й школы, чем о высоком шахматном искусстве. Чтобы как-то охладить этих героев-любовников, я откопал в старом шахматном журнале и продемонстрировал им очаровательное четверостишье:
  
   И если силу, радость и покой
   Взяла она -- та, что быстрее лани,
   Склонись скорей над шахматной доской.
   И здесь любовь, но только без страданий!
  
   Но даже эти философские строки не помогли. Романтические отношения между учениками и ученицами соседних школ были в самом разгаре, и ребятам, конечно, не хотелось терять драгоценные часы на весьма проблематичные шахматные радости.
   Ну, а мне ничего не оставалось, как направить свои стопы к МГДП.
   МГДП - Московский городской дом пионеров - располагался тогда в тупике переулка Стопани, рядом с метро Кировская (сейчас - Чистые Пруды). Я до сих пор не знаю, кто такой был этот Стопани - то ли корифей медицины, то ли второстепенный деятель партии большевиков, то ли и то и другое вместе (что-то вроде Семашко), но это и не важно. Важно другое - в переулке, названном в честь этого самого Стопани, вольготно расположился городской дворец пионеров. Впервые я попал в этот дворец ещё до войны.
   Меня приняли в знаменитый ансамбль под руководством Владимира Сергеевича Локтева.
   Конечно, я не стал ни солистом, ни рядовым участником известного хора под управлением В.С.Локтева. Для этого у меня не было никаких данных (медведь, наступивший мне на ухо, жив до сих пор). Зато за сравнительно короткий срок я научился играть на замечательном музыкальном инструменте - четырёхструнной домре и основательно изучил нотную грамоту. Мои успехи заметил Владимир Сергеевич и посадил меня в первом ряду струнного оркестра, присвоив мне гордое звание "домра-прима". Перед самой войной я участвовал в нескольких концертах в составе этого оркестра, а в первые дни войны мы дали незабываемый концерт на площади у Белорусского вокзала, провожая на фронт москвичей-добровольцев.
   А потом была первая эвакуация в Рязанскую область. Баржу, на которой вывозили из Москвы младших школьников, сильно бомбили немцы. Меня здорово оглушило. Когда я вернулся домой весной 1942-го года, играть по-прежнему я уже не мог. Это подтвердила и первая репетиция в доме пионеров. Владимир Сергеевич грустно и сердечно простился со мной и подарил мне на память казённую домру приму, которая ещё много лет сопровождала меня по жизненному пути...
   Потом была вторая эвакуация в Куйбышев, из которой я вернулся в Москву летом 1943-го.
   Знакомые ребята из нашего двора рассказали мне, что в доме пионеров членам любого кружка каждый день дают талоны, по которым в буфете можно получить стакан суфле и белую французскую булочку. Что такое суфле я представлял весьма смутно, а вот французские булочки хорошо помнил и любил ещё по довоенному времени. В Москве было голодно, все продукты - только по карточкам. Поэтому я направил свои стопы в знакомый мне до боли дворец пионеров. Чтобы застраховаться на предмет получения французских булочек, я записался сразу в два кружка - исторический и литературный. В исторический - потому что это вообще интересно, а в литературный - потому что я уже начал сочинять первые, очень слабые и несамостоятельные стихи. В историческом кружке я, помимо ежедневных талонов на ДДП (детское дополнительное питание), получил потрясающе интересные знания о русских (и не совсем русских) царях и императорах. В литературном кружке я впервые соприкоснулся со всем великолепным многообразием настоящей русской поэзии. Там я впервые услыхал многие стихи Есенина, Блока, Бальмонта Гумилёва, Ахматовой и других поэтов, игнорируемых нашей школьной программой. Если к этому добавить, что в 1947-48 годах литературным кружком МГДП руководил сам Самуил Яковлевич Маршак, то станет ясно, что туда я пошёл не только из-за этих талонов на суфле и французские булочки...
   Однако вернёмся к нашим баранам. Ведь мы говорили о шахматах. В шахматный кружок (скорее, клуб) дома пионеров я пришёл сразу же после неудачной попытки организовать чемпионат школы. В кружке было два руководителя - Андрей Адольфович Ярошевский, кандидат в мастера спорта и вообще добрейший человек, и Евгений Ануфриевич Пенчко по прозвищу "железная рука". Андрей Адольфович больше занимался с нами теорией, а всю практическую (организационную) работу взял на себя Евгений Ануфриевич, который всюду, к месту и не к месту, употреблял словосочетание "железная рука". Так, железной рукой он на фронте расправлялся с фашистами, железной же рукой он обещал разгромить своих партнёров по блиц - партиям, до которых он был большой охотник, и так далее...
   Кажется, я вступил в этот пионерский шахматный клуб очень даже своевременно. Дело в том, что как раз в это время Евгений Ануфриевич всё той же железной рукой организовывал очередной чемпионат МГДП. Этот открытый чемпионат по своей сути очень напоминал те самые турниры-гандикапы, о которых мне так увлечённо рассказывал Гога Назарбеков. Действительно, в турнире участвовали один мастер (кажется, Хенкин), двое или трое кандидатов в мастера (в том числе и Андрей Адольфович Ярошевский), пятеро перворазрядников, семь шахматистов 2-го разряда и трое третьеразрядников. А вот как я попал в эту почтенную компанию, я сейчас не помню. Скорее всего, мне просто повезло, и Евгений Ануфриевич включил меня в турнир для ровного счёта (по традиции в чемпионатах МГДП играли 20 человек). Представляете, как я себя чувствовал в обществе этих шахматных гигантов? Играли мы четыре раза в неделю. Играли с часами и с записью партий. По началу я всем проигрывал, что никого не удивляло. После пяти туров я "набрал" ноль очков и, наверное, вскоре бы бросил этот турнир, если бы не шестой тур. В этом туре мне предстояло встретиться с самим Игорем Чаплинским! Сейчас мало кто помнит, что в те годы Игорь Чаплинский был шахматной надеждой Москвы в противовес шахматной надежде Ленинграда и всего Союза - Борису Спасскому. Уже в 10 лег Игорь имел 1-й разряд и явно претендовал на более высокие шахматные звания. И вот с таким соперником мне предстоит встретиться! Преодолев трусливое желание скрыться и больше никогда не прикасаться к шахматам, я нехотя приплёлся в дом пионеров. Игорь снисходительно поздоровался со мной и сделал первый ход - е2 - е4. Подумав, я решил применить сицилианскую защиту, а именно вариант дракона. Пока всё идёт по теории. Вот уже и 20-й ход. Смотрю, мой Игорёк явно занервничал. Он предвкушал быструю победу, а тут какой-то третьеразрядник продержался до 20-го хода и сдаваться не думает. Как я понимал его в тот момент!
   Вместе с тем какое-то особенное чувство руководило мной во второй части этой партии. Я почти машинально делал ходы, но это были те самые необходимые, единственные ходы. Наш столик окружили участники турнира и болельщики (Чаплинского, разумеется). Все понимали - назревает сенсация. И вдруг Игорь довольно спокойно предлагает мне ничью...
   У меня было значительно лучше. Я это понимал, но ведь ничью мне предложил сам Игорь Чаплинский! И я согласился. Воодушевлённый этим небывалым успехом, в следующих трёх турах я сделал ещё две ничьи (в том числе и с Андреем Адольфовичем). Теперь я считал себя полноправным участником турнира, да и остальные участники стали смотреть на меня с некоторым уважением. Всё это привело к тому, что вскоре я выиграл первую партию в этом турнире у Толи Норштейна, потом вторую - у Витьки Тихонова. И уже на самом финише турнира мне удалось сделать ещё три ничьи. В итоге я набрал 4,5 очка из 19-ти, чего вполне хватило для получения 2-го разряда! Турнир закончился летом, а осенью всех нас ждал 10-й, последний, класс школы, и шахматные страсти, естественно, поутихли.
   И в заключение несколько слов о шахматной судьбе наших классных алехиных и капабланок.
   Как и следовало ожидать, для большинства из них шахматы остались на уровне хобби (приятного досуга). И только один из нас с помощью упорного труда и бесспорного шахматного таланта достиг высокого мастерского звания и стал настоящим шахматным профессионалом. Это (угадайте, кто?) Гога (Георгий Арзуманович) Назарбеков. Не смотря на свой возраст (1930 года рождения), Гога продолжает активно участвовать в престижных турнирах на первенство Европы и преподает шахматную науку в школе при нашем посольстве в Праге, где он с семьей живет в настоящее время. Пожелаем же ему крепкого здоровья и творческого долголетия!
  
   2.7. Мальчишки и девчонки.
  
   А всё-таки зря наши высшие руководители затеяли эту странную школьную реформу (я имею в виду введение раздельного обучения в средних школах). Ведь главная цель этого сомнительного мероприятия - организация эффективной военной подготовки в старших классах мужских школ - так и не была достигнута. В подавляющем большинстве таких школ преподавание военного дела было поставлено крайне халтурно и непрофессионально. Настоящих военных педагогов просто не было, а привлечённые к этому делу демобилизованные офицеры, как правило, были беспомощны перед буйными ватагами свободолюбивых старшеклассников.
   Не прошло и пяти лет, как новое руководство страны вернуло всё на круги своя. Мальчишки и девчонки снова стали учиться вместе! И это правильно!
   Что касается нас, учащихся 1943-го года, то мы просто попали в качестве непосредственных исполнителей неудачного эксперимента. По началу (5-й, 6-й и отчасти 7-й классы) никаких трудностей в нашем монашеском образе жизни мы не ощущали. Единственным неудобством можно было считать то, что естественное удовольствие любого мальчишки младших классов - дёрнуть за косу девчонку-одноклассницу - было для нас теперь недоступно. Однако, в конце 7-го и, особенно, в 8-м классе мы вдруг почувствовали, что нам чего-то не хватает. Открыл то, чего нам не хватает, наш признанный лидер и комсорг Мишка Котов. Он, как и подобает лидеру, первым в классе познакомился на Чистых Прудах с девчонками из соседней школы и даже стал регулярно ходить к ним на "свиданку". Мало того, через несколько дней он предложил всему классу познакомиться с соответствующим классом 612-й женской школы, расположенной совсем рядом, в Потаповском переулке. Большинство класса встретило это предложение бурным восторгом. Однако были и несогласные. К моему стыду, к этим несогласным вначале пристал и я. Мне казалось, что тесное знакомство с девчонками и вытекающие из этого факта новые обязанности могут сильно ограничить нашу свободу, к которой мы привыкли и которая, по моему мнению, подвергалась опасности. Но недолго длилось моё негативное отношение к этому знакомству. Не прошло и несколько дней, как мой лучший друг Женька Фрид позвонил мне по телефону и позвал прогуляться. Я вышел из дома и, не спеша, пошел по улице Кирова к месту встречи. У своего дома Женька ждал меня не один. Рядом с ним стояли две девчонки примерно нашего возраста. Одну из них я знал. Это была Софа Боришанская - подруга Женьки. Вторая же была мне незнакома. Женька представил нас друг другу. Девушку звали Тамара Шапиро. Это была очень красивая (скорее, очень симпатичная) девчонка с чёрными, как смоль, короткими волосами и тёмными блестящими глазами. Несмотря на миловидность лица, голос и манера говорить и спорить у неё были какими-то мальчишескими, что придавало ей особое очарование. Мы прошлись по Чистым Прудам и проводили девушек до дому. Для меня это было первое в жизни свидание. Когда мы остались одни, Женька поинтересовался, как мне показалась Тамара, и услышал в ответ мои восторженные вопли. Женька сказал, что его такой вариант вполне устраивает (под "вариантом" он имел в виду моё ухаживание за Тамарой), но тут же предупредил, что у меня уже сейчас много соперников. В то время я был самоуверенным юнцом, и никакие соперники мне были не страшны, о чём я тут же сообщил своему другу. Женька скептически хмыкнул, но ничего не сказал. А я в мельчайших подробностях вспоминал нашу прогулку и с нетерпением ожидал следующего свидания. Короче говоря, я влюбился, и вроде бы, не на шутку. Так, по крайней мере, мне казалось. Как молодой, начинающий поэт, я должен был отразить это событие в своём творчестве. Стихи пришли почти сразу.
  

Тобой одной

  
  
   Тобой одной, тобой одной я эти дни живу!
   Твоей улыбкой золотой я брежу наяву.
  
   А может быть, не золотой? Так это всё равно!
   И безвозвратно свой покой я потерял давно.
  
   Меня ты в пропасть завлекла, я проклял день и час,
   Когда судьба, как демон зла, столкнула в жизни нас.
  
   А может быть, не надо так? Ведь это - ерунда!
   И безнадёжный лишь чудак не любит никогда.
  
   Ревёт в груди, гудит в груди, клокочет вновь и вновь,
   И все сомненья позади - да здравствует любовь!!
  
   А может быть, всё это - бред?Конечно, чушь и бред!
   Как может полюбить поэт в свои шестнадцать лет?
  
   Конечно, стишата слабенькие, но с секретом. Думаю, что внимательный читатель легко его разгадает. Во всяком случае, Женька, которому я первому показал их, сразу догадался об этом нехитром секрете. После этих стихов я практически стал "официальным вздыхателем" Тамары Шапиро. Именно это обстоятельство и обострило ситуацию, о которой предупреждал меня Женька Фрид. Появились и дали думать о себе знать соперники. Большинству из них я не придавал серьёзного значения. Но вот Наум...
   Наум Белкин (царство ему небесное) был на два года старше нас с Женькой. Однако, это не мешало нашей крепкой дружбе. Я очень любил и уважал Наума за его поистине братское отношение к Женьке. Да и он, по-моему, очень тепло относился ко мне. Но вдруг я заметил, что его отношение ко мне резко изменилось. Он стал сторониться меня, а наши разговоры потеряли былую откровенность. Как всегда в таких случаях, я пошёл к Женьке и рассказал ему о замеченных мной странностях. Женька долго смеялся, а потом сказал: "Я же предупреждал тебя, старик. Ты, как слепой. Нёма уже полгода сохнет по Тамарке. И, насколько я знаю, у него это серьёзно". - "А как она?" - с робкой надеждой спросил я. "А что она? - невозмутимо сказал Женька, - по-моему, она всем вам крутит мозги - и тебе, и Науму, и всем остальным!" Эти женькины слова сильно подействовали на меня, и я стал рассуждать. Своеобразие моих рассуждений заключалось в том, что я сам задавал себе вопросы и сам с предельной откровенностью отвечал на них.
   "Тебе нравится Тамара?" - "Да, очень нравится!"
   "Вы часто встречаетесь?"- "Да, нет, не очень".
   "А почему?" - "Не знаю..."
   "Ты хоть раз поцеловал её?"- "Ты что! Разве можно!"
   "А как она к тебе относится?" - "Не знаю".
   "А Наум хороший парень?" - "Очень хороший!"
   "А как он относится к Тамаре?"- "Женька говорит, что он сохнет".
   "И это у него серьёзно?" - "Женька говорит, что да".
   "А как она к нему относится?" - "Не знаю".
   Вот такой диалог произошёл между мной и моим внутренним голосом. После этого разговора у меня наступил "момент истины". Я вдруг понял, что все мои восторги по поводу внешности и прочих положительных качеств Тамары, это никакая не любовь, а просто юношеская (даже скорее, детская) влюблённость, а вот у Наума - у него это, возможно, по-настоящему. Поэтому, как честный человек и как преданный друг, я должен наступить на горло собственной песне и отойти в сторону. Приняв это судьбоносное решение, я позвал Женьку и настоятельно попросил его передать об этом решении Науму (у самого меня вряд ли хватило для этого сил и спокойствия). Женька был крайне удивлён моим решением, но обещал немедленно поговорить с Наумом. После этого наши отношения с Наумом стали опять безоблачными и сердечными. Как память о нашем соперничестве и примирении я написал стихи.
  

Паяц

Науму Белкину

  
  
   Ночь, как разбойник, луну заарканила.
   Ветер тучи сгоняет на плац.
   Ты слышишь меня, итальянец Канио,
   Мой старый товарищ, паяц?
  
   Давай от этой житейской плесени
   Уйдем, куда и глаза не глядят.
   Мы будем вдребезги пьяны и веселы,
   Как мёртвый, случайно попавший в ад.
  
   Не надо грустить и жалеть не надо!
   Зачем покоряться старухе-судьбе?
   Ведь всё равно - её светлого взгляда
   Никто не вернёт ни мне, ни тебе!
  
   Пусть ночь, как разбойник, луну заарканила.
   Пусть ветер тучи сгоняет на плац.
   Мы будем смеяться, я и Канио,
   Мой старый товарищ, паяц!
  
   Если говорить честно, то эти стихи навеяны не только драматической ситуацией, сложившейся в нашем не очень серьёзном "треугольнике". Как раз в это время на экраны Москвы вышел великолепный итальянский фильм "Любимые арии" с молоденькой Джиной Лоллобриджидой в главной роли. По сути дела этот фильм представлял собой гала-концерт, состоявший из ряда отрывков из самых знаменитых мировых опер, с участием самых великих итальянских певцов (Беньямино Джильи, Тито Гоби и т.д.) Среди других, там показали и отрывок из оперы "Паяцы", который произвел на меня очень сильное впечатление. Вот так одно наложилось на другое, и появились эти стихи, которые я, без всякого сомнения, посвятил Нёме Белкину. А жизнь, между тем, продолжалась, только я теперь не чурался коллективных встреч с девчонками из соседней школы. Наоборот, я стал одним из самых активных участников этих встреч. Я охотно посещал вечера, довольно часто устраиваемые в 612-й школе, и даже однажды, преодолев естественную робость, читал там со сцены свои стихи. Встречался я и с Тамарой, но эти короткие встречи не приводили меня теперь в трепет, как это было совсем недавно. Иногда я ловил не себе её удивлённые взгляды, но делал вид, что меня это не касается.
   Сближение двух классов всё углублялось и углублялось. Пришло время, когда все самые интересные (и внешне, и внутренне) девчонки были "разобраны" нашими ребятами. Правда, случались и треугольники, и четырёхугольники, и другие многоугольные фигуры, но всё это можно было отнести к издержкам этого удивительного "амурного" процесса. Только я оставался "холостым", и уже почти что привык к этому состоянию, как вдруг... Сколько еще этих "вдруг" встретится мне на жизненном пути!!!
   А случилось это в 612-й школе на одном из вечеров. Шли танцы. Я танцевал из рук вон плохо (только танго и фокстрот). Поэтому я робко стоял у стены и с лёгкой завистью смотрел на танцующих. И вдруг (опять это "вдруг"!) среди нетанцующих девчонок, сидящих на скамейках в конце зала, я увидел девушку, в которой сразу опознал свою незнакомку, которая снилась мне в бесчисленных поэтических снах и грёзах. Это была она - с золотыми волосами и светлыми светящимися глазами. Я буквально ошалел и не знал, что мне делать. Потом я очнулся и решил действовать! В это время музыка заиграла танго, и я решительно направился к незнакомке. Больше всего на свете я боялся, что она мне откажет. Но сегодня фортуна была на моей стороне! Моей учительницей танцев была Софа Боришанская, о которой я упоминал выше. С большим трудом мы с ней освоили танго и немного фокстрот. Поэтому, когда по требованию танцующей публики, медленное танго перешло в быстрый фокстрот, мы продолжали танцевать. И тут сразу сказалась моя низкая квалификация - я (не намеренно, конечно) наступил на ногу своей незнакомке. Танцевать дальше не было смысла, и я предложил пойти прогуляться. К моему дикому восторгу, она согласилась. И вот мы уже идём по заснеженным Потаповскому и Телеграфному переулкам к Чистым Прудам. Мы, правда, идём молча, но, всё равно, я на верху блаженства! Я проводил её до дома (она жила у самых Чистых Прудов, рядом с "Колизеем"), и здесь мы наконец-то познакомились. Незнакомку звали Люся, чему я несказанно обрадовался (так звали мою маму). Этим же вечером я написал стихи:
  

Мне так хорошо с тобой!

  
  
   Мне так хорошо с тобой,
   Будто сейчас весна,
   Будто своей рукой
   Гладит меня она.
   Мне так хорошо с тобой!
  
   Ветер холодный стих.
   Только метель поёт.
   Пусть мой хороший стих
   В сердце к тебе войдёт.
   Путь наш далёк, далёк -
   Слышишь, прошла метель.
   Месяц послушно лёг
   В звёздную колыбель.
  
   Много счастливых дней
   Встретится на пути.
   Можно любви моей
   Вместе с тобой идти?
  
  
   Мне так хорошо с тобой,
   Будто сейчас весна,
   Будто своей рукой
   Гладит меня она.
   Мне так хорошо с тобой!
   И вот для меня снова настал "влюблённый" период. Правда, на сей раз он оказался намного серьёзней. Я стал старше, и мне всё время хотелось дотронуться до Люси, погладить её по волосам и даже поцеловать. Но я, как мог, сдерживал себя, так как был уверен, что если я попробую реализовать хотя бы одно из этих желаний, то немедленно получу звонкую пощёчину или что-нибудь адекватное. А пока мне вполне хватало редких совместных прогулок и длительных разговоров на самые различные темы. Наверное, Люся не хотела, чтобы кто-нибудь видел нас вдвоём около её дома. Поэтому мы обычно расставались в конце Чистых Прудов. А потом, как в песне:
  
   Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она,
   Чтоб посмотреть, не оглянулся ли я.
  
   И так продолжалось несколько месяцев. А как всё это кончилось, я достаточно точно и откровенно описал в стихах:
  

Мой старый плащ

Подражание Беранже.

  
  
   Не плачь, не плачь,
   Мой старый плащ,
   Мой рваный плащ,
   Не плачь!
  
   Мы не расстанемся с тобой,
   Товарищ мой,
   Хороший мой.
   Мой старый плащ,
   Не плачь!
  
   Пускай смеётся детвора,
   Завидев нас вдвоём.
   Жара? Ну что ж, пускай жара!
   Мы всё переживём!
  
   Зато когда упрямый дождь
   Пойдёт на нас войной
   И не проедешь, не пройдешь
   Под яростной водой,
  
   Тогда мы вместе, как всегда,
   Смеёмся и поём:
   Вода? Ну что ж, пускай вода!
   Мы всё переживём!
   Переживём? Переживём!
   Мы всё переживём!
  
   Бывало прежде - ты да я
   Пойдём бродить вдвоём,
   Искать счастливые края
   Под маленьким окном,
  
   Искать, томиться, ждать и ждать
   Улыбки за окном
   А, впрочем, нам не привыкать -
   Мы всё переживём!
  
   Но всё ж бывали вечера,
   Когда мы шли втроём,
   И я готов был до утра
   Забыть про отчий дом!
  
   В один из этих вечеров
   Мы ждали у Пруда,
   И, как всегда, в конце концов
   Она пришла туда.
  
   Зажглись огни, луна взошла,
   И в этот тихий час
   Она сказала, что пришла
   Ко мне в последний раз,
  
   Что ей своё, а мне своё,
   Что ей не до стихий,
   И я напрасно для неё
   Писал свои стихи.
  
   Она ушла печально прочь
   Оставив нас вдвоём...
   Мы пережили эту ночь,
   И всё переживём!
   Переживём? Переживём!
   Мы всё переживём!
  
   Не плачь, не плачь,
   Мой старый плащ!
   Мой рваный плащ,
   Не плачь!
  
   Мы не расстанемся с тобой,
   Товарищ мой,
   Хороший мой,
   Мой старый плащ,
   Не плачь!
  
   И хотя мои школьные романы сложились не очень удачливо, всё равно, я всегда вспоминаю эти годы с большой теплотой и благодарностью.
   Прошло несколько лет. Позади выпускные экзамены в школе, и вступительные в институте (МЭИ), и первые студенческие годы. Я активно участвую в эстрадном спектакле "Весна на факультете" эстрадного коллектива электромеханического факультета. Моё активное участие заключается не только в сочинении сценария и основных текстов, но и в сольном выступлении со стихами. Я читал небольшую поэму, целиком посвящённую мальчишкам и девчонкам моей юности.

Весна

В память о нашей юности.

  
  
   Внизу, у самой у реки,
   На скверике под клёнами
   Гуляют важно старики
   И молодежь зелёная.
  
   Просторами подлунными
   Идут легко и звонко
   Весёлые и юные
   Мальчишки и девчонки!
  
   И хоть вчера пришла весна,
   И за горами лето,
   Но все девчонки, как одна,
   По-летнему одеты!
  
   Девчонкам этим, как весне,
   Как солнцу, бурно рады мы.
   И ленты светятся в огне
   Цветами майской радуги!
  
   Мелькают ножки стройные
   Юнцам на удивление,
   Каждая достойна
   Попасть в стихотворение!
  
   Весна! Счастливая пора!
   Улыбок рдеет зарево.
   С любой готов, хоть до утра,
   В подъезде разговаривать!
  
   А тот мальчишка, что зимой
   Гонял собак по улицам,
   Сегодня за густой листвой
   Со школьницей целуется.
  
   И новых чувств святая рать
   Впервые в нем разбужена...
   И долго будет мама ждать
   Сегодня сына к ужину.
  
   И в напряжённой тишине
   Квартиры одинокой
   Вдруг станет ревновать к весне
   И к юности далёкой.
  
   Весна на улице, весна!
   Шумит, не угом?нится
   На то и молодость дана,
   Чтоб жечь её в бессоннице!
  
   И по бульварам и садам,
   Весною опьянённые,
   Бредут за счастьем по пятам
   Счастливые влюблённые!
  
   ***
  
   И мы, друзья, не так давно
   Бульварами бродили.
   И мы, друзья, не так давно,
   Как мальчики, любили.
  
   И нам казалось - никогда -
   До самой дальней старости -
   Не встретит нас в пути беда,
   Тревога и усталость!
  
   И вот теперь, как раньше мы,
   Идут легко и звонко
   Не мы, а наши младшие
   Братишки и сестрёнки!
  
   Весна на улице, весна!
   И солнце льётся жгучее.
   Давай-ка выпьем, старина,
   По этому по случаю!
  
   О чём жалеть нам? Жизнь длинна,
   Хоть знаем мы заранее,
   Что наша первая весна
   Ушла в воспоминания!
  
   ***
   Туман сгустился над Москвой,
   Бульвары мглой одеты.
   Прощайте, вам пора домой
   Ромео и Джульетты!
  
   И по бульварам и садам,
   Весною опалённые,
   Бредут под утро по домам
   Усталые влюблённые.
  
   И пусть шумит для них весна,
   И все желанья сбудутся!
   Как было раньше, и она
   Цвела на нашей улице!
  
  
  
   Я вспоминаю наше последнее выступление. Это был выездной (гастрольный) спектакль в новом высотном здании МГУ имени Ломоносова. Спектакль принимали на "ура". Я читал стихи с большим воодушевлением. После окончания спектакля в самый разгар аплодисментов из зрительного зала ко мне на шею бросилась невысокая черноволосая девушка. Я был ошарашен. Такого ещё не было! Потом я вдруг узнал эту девушку. Это была Вика Орлова - наша подруга из класса - побратима 612-й женской школы! Домой мы ехали вместе, и взахлёб, перебивая друг друга, вспоминали наши классы, одноклассников и одноклассниц, наших учителей, Чистые Пруды и, конечно же, кинотеатр "Колизей"!
   Мы были очень молоды тогда, и нам казалось, что этот прекрасный мир принадлежит только нам и что в наших силах сделать его ещё лучше и ещё прекраснее!
  
   2.8. МОЙ ДРУГ ЖЕНЬКА ФРИД
  
   Наверное, есть что-то несправедливое и обидное в том, что мы так быстро привыкаем к потере друзей. Вот было нас двадцать три выпускника 10-го "б" класса, окончивших школу в июне 1949-го года. А сколько осталось? Меньше половины! В разные годы уходили ребята "в ту страну, где тишь да благодать". Мы с болью встречали каждую такую потерю и клялись вечно помнить и любить их, как живых. Но жизнь есть жизнь, и постепенно новые потери как бы отодвигали прошлые немного в сторону, и мы снова провожали своего товарища в дальний, последний путь и снова клялись в вечной памяти и любви. И вот здесь мне представилась редкая возможность отдать хотя часть неоплатного долга памяти ушедшего друга.
   Я вырос без отца. Его расстреляли в 1938-м году. Наверное, именно поэтому я так стремился и так дорожил настоящей юношеской и мужской дружбой. И в этом смысле мне повезло - у меня всегда было много друзей. И, конечно, самая крепкая и долговечная дружба зарождалась к школе. В школе я дружил с Мишкой Котовым, Борисом Новиковым, Гогой Назарбековым, Нёмой Белкиным и многими другими ребятами. Но в этой главе я хочу рассказать о самом близком, самом откровенном и незабвенном моём друге Жене Фриде. Насколько я помню, Женька учился вместе с нами с 6-го или с 7-го класса. На первых порах он был мало заметен на фоне громогласных и задиристых школяров, которыми всегда славился наш не слишком тихий класс. Небольшого роста, с ладной спортивной фигурой и красивым, почти иконописным лицом, Женька постепенно завоевал уважение и любовь одноклассников. Мы сблизились с ним на почве общей любви к кинематографу. В те далёкие времена кино было той единственной отдушиной, той воистину волшебной шкатулкой, откуда мы, молодое поколение советских людей, черпали дополнительные (помимо школьных) знания об окружающем мире. По этим старым довоенным фильмам мы изучали отечественную историю, географию, лениниаду, стахановское движение, историю партии (ВКПб, разумеется) и многие другие вещи. Все эти фильмы мы смотрели по много раз и знали практически наизусть. При этом мнения о фильмах у нас с Женькой были удивительно одинаковыми. Мы любили одних и тех же актёров - Николая Крючкова, Николая Черкасова, Бориса Андреева, Евгения Самойлова и, конечно же, Петра Алейникова и влюблялись в одних и тех же звёзд противоположного пола - Любовь Орлову, Валентину Серову, Лидию и Веру Смирновых и, конечно же, в Людмилу Целиковскую! В кино мы предпочитали ходить в учебное время. Это было интересней, чем слушать длинные и почти всегда скучные поучения учителей. В нашем распоряжении были окрестные кинотеатры - "Аврора" (у самых Покровских Ворот), "Спартак" (у Земляного Вала), "Уран" и "Хроника" (на Сретенке), и, конечно же, самый родной и любимый "Колизей"! Билеты в кино (особенно в утренние часы) стоили недорого, так что наших карманных денег вполне хватало.
   А теперь я должен покаяться и принести свои самые искренние извинения. Я не знаю, о чём писать дальше! Я вижу Женьку, как живого, перед собой, но ничего связного и законченного вспомнить не могу. Поэтому прошу меня простить, но дальше я буду писать о Женьке отрывками, эпизодами, фрагментами - так, как подсказывает мне моя почти отказавшая память.
  
   2.8.1. Часы с боем.
  
   Женька был мастер на все руки. Он мог изготовить и починить любую вещь, но особенно он славился, как часовых дел мастер. Уже легендой стала история с часами семьи Котовых. Все ребята, кто был у Мишки Котова дома, должны помнить старинные настенные часы с мелодичным боем, которые висели у них в большой комнате. Так вот, однажды эти часы встали и перестали бить. Елизавета Михайловна, мишкина мама, понесла их по часовым мастерским, но безуспешно. Всюду или ссылались на сложность и невозможность ремонта, или запрашивали беспредельные цены. И тут появился Женька. Он заявил, что попробует починить эту старину. Елизавета Михайловна, измученная предыдущими хождениями по мукам, решила рискнуть и отдала часы Женьке, не очень надеясь на благополучный исход дела. Прошло три дня, и Женька принёс эти злополучные часы. Они безупречно ходили и, как в своей далёкой молодости, мелодично отбивали часы и получасья!
  
   2.8.2 Жора и Капа.
  
   ...Примерно б-й класс. В классной комнате - столпотворение. Это тот редкий момент, когда ученики предоставлены самим себе. На учительском столе двое мальчишек самоотверженно отбивают чечётку. Один из них Женька Фрид, другой Мишка Котов. Чувствуется, что эта парочка долго и упорно тренировалась, так как получается у них совсем недурно. Класс благодарит танцоров бурными аплодисментами. Через год Женька меняет партнёра. Теперь это тоже Мишка, но на этот раз - Ребров. Новый дуэт тут же получает партийную кличку "Жора и Капа", а их виртуозный танцевальный номер красивое название - "Жора и Капа рубают компот".
  
   2.8.3 Божья роса
  
   ...Примерно 7-й класс. В то время Женька жил вдвоём с мамой, Дорой Григорьевной, учительницей одной из московских школ, в довольно просторной комнате на 4-м, высоком, этаже старого дома, стоящего на улице Кирова (была в Москве такая улица). Главной примечательностью комнаты было старинное окно с широким белым подоконником. Окно смотрит прямо на известный, на всю Москву чайный магазин, построенный и оформленный в китайском стиле. Окно распахнуто, а мы с Женькой лежим на подоконнике и смотрим вниз. Конец рабочего дня, и на улице много народа. Недавно прошла гроза, и многие прохожие несут зонтики. Это вполне заурядное обстоятельство наводит Женьку на шальную мысль. Он соскакивает с подоконника, бежит на кухню и возвращается через минуту с наполненной водопроводной водой кастрюлей. Потом он вынимает из буфета чистый заварочный чайник, заливает его водой из кастрюли и льёт воду прямо на головы прохожих. Мы лежим довольно высоко, поэтому струйка воды доходит до тротуара в виде душа или дождя. Прохожие в недоумении. Дождь вроде бы давно прошёл, а тут опять... Одни подымают ладони, стараясь понять, дождь это или не дождь? Другие раскрывают неожиданно пригодившиеся зонтики. Вместе с тем, и те, и другие вопросительно смотрят вверх. Чего они хотят там увидеть? Мы с Женькой надёжно защищены солидным козырьком, расположенным под самым окном, а Господь Бог давно перебрался в другие края... Нам весело, и мы время от времени повторяем этот забавный эксперимент. Всё кончается с приходом Доры Григорьевна. Оказывается, она стала живой свидетельницей очередного спектакля и сразу поняла, откуда взялась эта "божья роса"! После длинной, но вполне справедливой нотации, мы слезаем с подоконника и садимся делать уроки.
  
   2.8.4. Вдоль по Питерской.
  
   ...Примерно 9-й класс. У Женьки появился собственный мотоцикл. Как он попал к нему, и какой он был марки, я сейчас не помню, но ездил он на нём просто виртуозно! Я вообще с недоверием отношусь к подвижной собственности, особенно двухколёсной. Но с Женькой я готов был ехать всегда и куда угодно, так как свято верил в его фантастическое мастерство вождения. Этой веры я не терял даже тогда, когда Женька садился за руль не совсем в трезвом виде. Кстати, многие товарищи утверждали, что именно в этом виде Женька за рулём бесподобен, и я готов был им верить. В совершенстве овладев мастерством вождения, Женька не успокоился и стал придумывать различные цирковые трюки. И начал он с простейших из них. В каком-нибудь из наших родных переулков прямо на проезжей части он (с нашей помощью, конечно) сооружал мощный барьер в виде старой бочки или кучи кирпича, отъезжал в конец переулка и сходу брал этот барьер, пролетая несколько метров по воздуху. Этот аттракцион приводил в восторг вездесущих мальчишек, которые отныне становились преданными и восторженными поклонниками моего друга, и подвергал в ужас окрестных старушек, которые тут же бежали в ближайшую церковь и молились за изгнание "летающего антихриста" из нашего микрорайона. Но главный цирковой трюк, прогремевший на всю Москву, был впереди... Середина дня. Я сижу у себя дома, на Лучниковом переулке, и делаю уроки. Вдруг раздаётся призывный гудок женькиного мотоцикла. Я выскакиваю на улицу. Прихватив моего друга детства Тольку Косычева, живущего напротив, мы катим дальше. А дальше - это угол Большого и малого Комсомольских переулков, где на верхнем этаже 4-х этажного кирпичного дома живет наш общий друг Борис Новиков. Мы опять призывно гудим, и почти сразу появляется Борис. Нас уже четверо. Мы без труда размещаемся на мотоцикле и едем в Армянский переулок, где в глубине одного из дворов живёт Нёма Белкин. Потом мы заезжаем ещё куда-то (куда - не помню), захватываем ещё кого-то (кого - тоже не помню) и оказываемся в Телеграфном переулке у дома, где живёт Гога Назарбеков. Гога появляется не сразу, а после длительной дискуссии с мамой, Асей Матвеевной, принципиальной противницей мотоциклетного спорта. Теперь мы все, семь человек, в сборе. С трудом, в строго оговорённом порядке, размещаемся на мотоцикле и едем в сторону Чистых Прудов, огибаем вышеназванные пруды, проезжаем мимо любимого кинотеатра "Колизей" и мчимся вдоль Бульварного кольца. Встречные прохожие с изумлением смотрят нам вслед и не могут понять, что же это такое могло быть? Редкие в этих местах милиционеры не успевают выхватить свои свистки и только машут нам вслед своими дубинками! А мы уже пересекли Трубную площадь и несёмся к Пушкинской площади! Здесь, за зданием газеты "Известия" мы резко сворачиваем налево и вырываемся на наш столичный Бродвей - улицу Горького. Милиционеров здесь намного больше, и они отчаянно свистят нам вслед. Но не тут-то было. Проехав ещё метров сто, мы опять сворачиваем влево и несёмся по Кузнецкому мосту прямо к дому. Здесь уже не страшно. Здесь - наша малая родина! Однако, приехав на Чистые Пруды, мы ещё долго не расходимся и обсуждаем перипетии проделанного путешествия и намечаем новые маршруты...
  
   2.8.5 Сила искусства.
  
   ...10-й класс. Урок литературы. Его ведёт новый учитель Анатолий Эммануилович Левитин. Об этом человеке мы говорили в этой книге, а пока вернёмся к уроку. Мы уже познакомились с Анатолием Эммануиловичем и обратили внимание на его некоторые не совсем стандартные привычки. Так, например, он часто опаздывал на уроки. Мало того, бывали случаи, когда мы, собравшись у окна в ожидании учителя, с изумлением видели, как он величественно выходил из такси и направлялся к нам на урок, (мы тогда не знали, что, помимо преподавания в нашей школе, он ещё состоял на службе у московского митрополита). Ещё у него была привычка во время его уроков-лекций или при опросе наших скудных знаний опираться обеими ладонями на первую парту у окна. Этой его безобидной привычкой решили воспользоваться мои хулиганистые одноклассники (инициатор - Кирилл Зыбин). Он предложил намазать поверхность парты химическими чернилами. Предложение понравилось, и было принято к реализации. В этот день Анатолий Эммануилович выглядел усталым. Наверно, так оно и было, и он решил не начинать новую тему, а произвести опрос отстающих учеников. Первым он вызвал к доске Женьку. Тот уже успел схватить две двойки по этому предмету, и этот вызов был для него знаковым. "Ну, горе моё! Прочти что-нибудь из этого ... Маяковского". Дело в том, что наш новый учитель очень любил литературу, но терпеть не мог Маяковского. В этом он сильно расходился с классом, которому Маяковский, наоборот, очень нравился. Женьке же эти литературоведческие тонкости были по лампочке. Он встал у доски лицом к классу и торжественно произнёс: "Владимир Маяковский. Товарищу Нетто пароходу и человеку". Анатолий Эммануилович обречённо вздохнул и встал на своё привычное место у первой парты и привычно облокотился на неё. А женькин голос звенел:
  
   Я не даром вздрогнул. Не загробный вздор.
   В порт, горящий, как расплавленное лето,
   Разворачивался и входил товарищ "Теодор
   Нетте"
  
   Я очень любил поэзию Маяковского и даже в тайне считал его своим учителем. Поэтому я часто слушал его стихи в исполнении мастеров художественного слова. Да и сам не редко декламировал любимые стихи вслух, но такого чтения, как у Женьки я не слышал никогда. В эти стихи он вкладывал всю душу:
  
   Это - Он. Я узнаю его.
   В блюдечках-очках спасательных кругов.
   Здравствуй, Нетте! Как я рад, что ты живой
   Дымной жизнью труб, канатов и крюков.
  
   Класс замер. Так всегда бывает, когда люди соприкасаются с настоящим искусством. Теперь уже никто не сомневался, что этот, никому не известный Нетте, приходится нашему Женьке близким другом, а, может быть, и родственником, и что Женька, действительно, ужасно рад этой неожиданной встрече в расплавленном порту. И даже Анатолия Эммануиловича проняло. Он как-то сгорбился и с удивлением смотрел на Женьку. Конечно, Маяковского он после этого не полюбил, но к Женьке стал заметно добрее... А Женька всё читал и читал. Особенно ему удалось последнее четверостишье:
  
   Мне бы жить и жить, сквозь годы мчась,
   Но в конце хочу -- других желаний нету --
   Встретить я хочу свой смертный час
   Так, как принял смерть товарищ Нетте!
  
   Анатолий Эммануилович ещё раз вздохнул, поставил Женьке (совершенно несправедливо, по-моему) четвёрку в журнал и тихо сказал: "Ну, иди, горе моё!" Женька повернулся к классу и пошёл между партами. И тут раздался громовой хохот - на щеке у Женьки чётко отпечатались фиолетовые полосы, оставленные отеческим прикосновением ладони Анатолия Эммануиловича...
   Ну вот, пожалуй, и все законченные фрагменты из женькиной школьной жизни, которые мне удалось выцарапать из своей дырявой памяти. А дальше пошла та самая взрослая жизнь, о которой мы тайно мечтали в последние годы. И первым серьёзным вопросом на нашем жизненном пути был выбор высшего учебного заведения. После неудачной попытки поступить в Литературный институт имени Горького, мне было все равно, куда поступать дальше. Женька же очень хотел попасть в МЭИ (московский энергетический институт). Поэтому я решил идти вместе с ним. К нашему неразлучному дуэту присоединились Гога Назарбеков и Юрка Щеглов. И вот наша дружная четвёрка, возглавляемая Женькой, отправилась в Лефортово, поблизости от которого вольготно раскинулись корпуса МЭИ.
   Первым экзаменом было сочинение. На следующий день сообщали результаты. Я получил пятёрку. Юрка - четвёрку. Даже вечный двоечник Гога получил тройку. А вот наш вдохновитель и организатор не выдержал напряжения и получил пару. Так первый раз разошлись наши дороги. Правда, Женька был не один. Не выдержало этого экзамена ещё человек сто. Не знаю, кому пришло в голову построить этих неудачников в колонну, но они стройными рядами прошли мимо главного корпуса МЭИ и отправились искать счастья в других институтах Москвы. После этого мы с Женькой стали видеться всё реже и реже...
   1968-й год. У меня по глупейшей причине срывается защита кандидатской диссертации - не хватает кворума. Один из старейших членов Учёного Совета "засел" на даче далеко от Москвы и не реагирует на приглашения принять участие в столь важном для меня заседании Совета. И тут появляется Женька. Он на своей машине едет в эту дачную Тмутаракань, уговаривает и привозит в Москву этого учёного. Защита прошла успешно. Банкет состоялся в ресторане "Новый Арбат". Но вполне понятным материальным причинам я не мог пригласить на этот банкет всех своих друзей и знакомых. Так вот, эти самые "внебанкетные" друзья решили поздравлять меня в домашних условиях - в нашей квартире в городке Моссовета.
   Естественно, эти визиты сопровождались дружескими тостами. То ли они договорились, то ли просто так вышло, но эти визиты стали почти ежедневными. Это меня начало тревожить. И тут появился Женька (он разбирался с очередной аварией, произошедшей у платформы Яуза, рядом с нашим домом). Я поплакался ему в жилет и признался, что пью каждый день в течение месяца. "Не приведёт ли это к хроническому алкоголизму?" - спрашивал я своего лучшего друга. И вот что он мне ответил: "Не бери в голову, старик! Я пью каждый день уже лет восемь и, как видишь, вполне в порядке! Не бери в голову и займись чем-нибудь полезным". Мы выпили с Женькой по рюмке "столичной", и он побежал на свою работу...
   О нелепой трагической гибели Женьки я узнал только на следующий день (мы с женой и детьми отдыхали за городом.). Я тут же рванул в Москву, в Марьину рощу, где жили Женька с Софой. Я попал на поминки. Когда я увидел всё это - уйму цветов и толпу народа на лестничной площадке, и понял, что это не чья-то злая шутка, а горькая правда, я заплакал второй раз в своей взрослой жизни (первый раз я плакал, когда утонул мой младший брат Сергей).
   И в заключение я должен признаться: мне до сих пор не хватает Женьки! Его облик по-прежнему со мной. И когда мне приходится принимать трудное решение, я всегда задаю вопрос: а как бы поступил в этом случае Женька?
  
   2.9. ПОСЛЕДНИЙ УРОК
   (фантазия в стиле RETRO)
  
   То, что последний школьный урок когда-нибудь наступит, мы знали всегда. Но особенно ясно мы ощутили это в конце 10-го класса, накануне майских праздников 1949-го года. Мне только что исполнилось 18 лет, и я окончательно почувствовал себя взрослым человеком. Мне захотелось что-нибудь придумать, чтобы последний урок навсегда остался в нашей памяти. Первое, что пришло мне в голову - это написать стихи. И пусть не думают, мои недоброжелатели, что я выбрал путь, что "проторенней и легче". Ничего подобного! Писать по заказу - всегда трудно, а по собственному заказу - трудно вдвойне. Наверное, именно поэтому у меня ничего путного не вышло так, отдельные строки и четверостишья. Потом, через пару месяцев, эти осколки сложились в неплохие стихи на окончание школы, которые я читал на выпускном вечере. Так и ничего не придумав, я обратился за советом к Владику Фурману. В последнее время мы очень сблизились с ним, и для меня его мнение было, если не решающим, то весьма важным. "Мне бы твои заботы!" - скучным голосом ответил Владик на мою просьбу помочь придумать сценарий последнего урока, и я понял, что придётся думать самому. После трёхдневного раздумья у меня родилось три варианта упомянутого сценария:
   1. После последнего звонка всем встать и исполнить хором какую-нибудь патриотическую песню, например, "Варяга" или "Гимн демократической молодёжи".
   2. После упомянутого звонка всем также встать и кто-нибудь из классных "авторитетов" (скорее всего - М. Котов) произнесёт торжественную клятву, текст которой ещё предстояло сочинить. В качестве своего личного вклада в эту клятву я предложил к ней следующий эпиграф:
  
   И пусть пройдут другие годовщины,
   Другие зацветут вокруг сады.
   Всё те же мы! Нам целый мир - чужбина!
   Отечество нам - Чистые Пруды.
  
   3. По старой школярской традиции коллективно прогулять последний школьный урок!
   Честно говоря, мне самому больше всего понравился третий вариант сценария. Было в нём что-то бунтарское, почти хулиганское. Но я отчётливо понимал, как мало у этого варианта будет сторонников, особенно в преддверье выпускных экзаменов. Что касается двух остальных вариантов, то мне они представлялись какими-то предсказуемыми, неоригинальными и просто скучными. Так что думай - не думай, а остаётся один вариант - коллективный прогул, если конечно кто-нибудь не придумает что-то получше.
   Шли дни, последний урок неуклонно приближался, но никто ничего путного не предлагал, и я решил обнародовать свои предложения. Реакция одноклассников была вполне ожидаемой. За мой любимый вариант (коллективный прогул) проголосовали только Женька Фрид и Сергей Макогонов. Остальные - против. Из двух других вариантов большинство остановилось на первом (хоровое пение), резонно решив, что торжественную клятву уместнее произносить на выпускном вечере. Но я не сдавался и решил бороться до конца. И вот что из этого вышло...
   Последний учебный день прилетел быстро. Ребята пришли в класс приодетые, торжественные и слегка смущённые. Все детали сценария были оговорены накануне, однако я сильно мандражировал, опасаясь каких-либо накладок.
   Первые четыре урока прошли как-то незаметно. Да и уроками их назвать можно было с большой натяжкой. Просто наши дорогие учителя по-отечески (скорее - по-матерински) напутствовали нас на долгую взрослую жизнь, давали искренние советы, как готовиться и вести себя на выпускных экзаменах и, наконец, желали всем, без исключения, успехов и счастья. Это было так трогательно, что мы провожали каждого наставника дружными аплодисментами.
   Но вот настал и наш звёздный час! На последнюю перемену никто не вышел. В соответствии с одобренным всеми сценарием, за эти несколько минут мы должны были перестроить свои ряды, то есть встать по ранжиру. В итоге за первыми партами оказались самые маленькие (низкорослые) ученики - Женька Фрид, я, Нема Белкин и Кирилл Зыбин. За нами - более рослые и, наконец, в конце, на "Камчатке", - наши гренадёры Юрка Щеглов, Сергей Макагонов и Варюшин с Варлыгиным. И вот он прозвенел, наш предпоследний школьный звонок. Как и было оговорено, мы все дружно встали и застыли по стойке "смирно!" А последним уроком в тот день у нас была логика. Этот неординарный предмет был введён в программу старших классов только в этом, 1948-1949-м учебном году. Вела этот предмет у нас совсем молоденькая симпатичная девушка - новоиспечённая выпускница философского факультета МГУ по имени Екатерина (отчество, простите, забыл). Для солидности назовём её Екатериной Ивановной. По началу наша братва отнеслась к новому предмету с явным недоверием и высокомерием. Зато учительница понравилась всем. Весёлая и жизнерадостная, она своим видом и поведением могла растормошить любого скептика и мизантропа. Постепенно и сам предмет становился всё интересней и заманчивей. Просто Екатерине Ивановне удалось превратить каждый редкий урок логики в живую интеллектуальную игру, в которой были свои победители и побеждённые, и в которой царил дух благородного спортивного соперничества! Весь класс с охотой включился в эту игру. Мы с энтузиазмом выдумывали различные силлогизмы, как правило, юмористического или даже озорного характера. Екатерина Ивановна вместе с нами смеялась над наиболее удачными из них и конкретно указывала на неправильные силлогизмы. Например: "Все люди - братья! Зыбин - человек. Следовательно, Зыбин - мой брат. Так зачем же он спёр у меня новую авторучку и не отдаёт до сих пор?" Или: "Волков бояться - в лес не ходить! Я боюсь волков. Так что мне теперь - и в лес нельзя?" Она была всего на несколько лет старше, и многие из нас смотрели на неё не просто как на учительницу... Что вы хотите? Ведь нам было уже по 18 лет!
   И вот эта "комсомолка спортсменка и просто красавица" (как много лет спустя скажет о ней товарищ Сааков), как всегда с некоторым опозданием, вбегает в класс, садится за учительский стол и бодрым голосом произносит: "Здравствуйте товарищи! Сегодня мы поговорим о ...". О чём мы должны поговорить с ней на этом уроке, мы так и не узнали. Приветливая улыбка медленно сошла с лица Екатерины Ивановны. "Что с вами ребята?" - как-то растерянно спросила она. Вопрос повис в воздухе. Никто не шелохнулся. Класс по-прежнему стоял по стойке "смирно!". Мёртвую тишину нарушало только цоканье каблучков Екатерины Ивановны. Она, как подстреленная чайка, металась по классу, останавливалась то у одного, то у другого ученика, смотрела на него снизу вверх, пытаясь что-то понять, но не найдя взаимопонимания у стоявшего истукана, тут же переходила к следующему...
   В конце концов, проклиная всё на свете, она с громким плачем выбежала из класса. Мы продолжали стоять. Прошло несколько минут. Дверь в класс распахнулась. На пороге стояла зарёванная Екатерина Ивановна. Вслед за ней в класс вошёл директор школы Павел Петрович Шестопалов (ППШ). По его виду мы поняли, что он пришёл с карательными целями. И в этот момент каждый из нас решил для себя стоять до конца. "Видите - видите, что они..." - со слезами в голосе проговорила Екатерина Ивановна. Но Павел Петрович молчал. Он пристально вглядывался в нас и ничего не говорил. Так прошло несколько минут. Потом он вдруг улыбнулся (и стал удивительно похож на киноартиста Бориса Чиркова в фильме "Александр Пархоменко"), полуобнял плачущую учительницу и тихо сказал: "Пойдёмте, Екатерина Ивановна! Это они так прощаются со школой". Он бережно вывел её из класса, и в наступившей тишине ещё некоторое время слышался стук каблучков нашей учительницы и приглушенный басок "великого и ужасного" Павла Петровича Шестопалова. А мы простояли так ешё минут двадцать, дождались действительно последнего звонка в своей школьной жизни и медленно, без обычного базара, разошлись по домам. А мне вдруг стало так стыдно за себя, за всех своих одноклассников, за этот дурацкий сценарий, который я придумал в самый последний момент и который так единодушно поддержали все без исключения ребята, за то, что мы совершенно ни за что обидели хорошую девушку и, наконец, за то, что за грубоватой внешней оболочкой мы так и не разглядели тонкую, интеллигентную сущность своего директора.
  
   2.10. ДВАДЦАТЬ ТРИ АПОСТОЛА.
  
   К десятому классу нас осталось всего двадцать три человека. Однажды на каком-то уроке кто-то из учителей, желая подразнить нас, сказал: "Ну что вы сидите, как двадцать три апостола?" Эти слова запали мне в голову. Дело в том, что я уже давно, ещё с девятого класса, задумал создать поэтический сборник, посвящённый моим одноклассникам. И пока дело ограничивалось поисками названия. А тут - готовое название! Да ещё какое! И я решил немедленно заняться сборником. Придя в этот день домой, я сел за стол и для начала стал листать томик своего любимого поэта Владимира Маяковского. Листал, листал и вдруг наткнулся на посвящение: "Себе любимому!" Вот, подумал я, как надо начинать сборник! И так и начал:

ЭТО БЫВАЕТ ВЕСНОЙ

Льву Кранихфельду

   Весной повсюду куда интересней!
   Хороший вечер весна родЗла.
   Она разбудила любовь и песни
   И даже молодость разбудила!
  
   Вот я, например, иду и курю,
   А нет папиросы - любуюсь вечером.
   Мне интересно, и я смотрю
   На каждого встречного и поперечного!
  
   Эй, гражданин, приумерьте шаг!
   А то бежит, как вор из кутузки.
   Вы, гражданин, типичный ишак,
   Или осёл, говоря по-русски!
  
   А впрочем, не надо. Зачем буянить?
   Давайте лучше пожму вам руку!
   Простите меня и поймите, что тянет
   Меня за язык весенняя мука.
  
   Во всём виновата весна-проказница!
   А может, причина другого сорта?
   А впрочем, товарищ, какая разница?
   Катитесь лучше, товарищ, к чёрту!
  
   Поймите, что утром хорошим, ранним
   Спустилась на землю весенняя эра.
   Смотрите, на улицах даже пьяных
   Сегодня не трогают милиционеры!
  
   Какого чёрта вон тот, кривой,
   Идёт с такой расписной красавицей?
   Девушка, милая, пошли со мной!
   А этот? Бог с ним! Пускай удавится!
  
   Он смотрит, как мёртвый из чёрного склепа,
   Глазами, пугая покойников.
   Смотрите, какой он злой и свирепый,
   Как сорок арабских разбойников.
  
   А я пойду, куда ни зови -
   Во все грозовые безбрежности!
   Во мне девяносто процентов любви
   И двести процентов нежности!
  
   Весной повсюду куда интересней!
   Хороший вечер весна родЗла.
   Она разбудила любовь и песни
   И даже молодость разбудила!
  
   На второе место я, по вполне понятным причинам, поставил стихи, посвящённые Женьке Фриду:
  

Сонет

Евгению Фриду

  
   Любовь и жизнь - у них одна дорога.
   Сердца друг другу прочно покоря,
   От юных лет до смертного порога
   Они пройдут по жизни, как друзья!
  
   Я мало жил, да и любил немного.
   Но всё равно - уверен твердо я:
   У жизни и любви одна дорога,
   Они пройдут по жизни, как друзья!
  
   И разве можно солнцу запретить
   Всходить, даря свои лучи вселенной?
   Оно сияет вечно и бессменно!
   И paзве может юность не любить?
  
   И нету в человеческой крови
   Любви без жизни, жизни без любви!
  
   Вспомнив о Женьке, я не мог не вспомнить о его боевой, а нашей дорогой подруге Софе Боришанской. В последние школьные и почти все студенческие годы мы часто собирались в её большой коммунальной квартире на первом этаже высокого каменного дома в конце Машковой улицы (почти у самого Садового кольца). Мягкая, женственная, Софа покоряла всех нас своим дружелюбием и отзывчивостью. Чаще других бывал на Машковой Женька, где он, в конце концов, и бросил свой якорь... Мы, его друзья, безмерно радовались этому давно ожидаемому событию...
  

ПОЕЗД УХОДИТ НОЧЬЮ

Софье Боришанской

  
  
   Поезд уходит ночью
   В дальние города.
   Может быть пару строчек
   Ты мне пришлёшь туда?
  
   Девочка, где б ты не была,
   Чувствуй себя смелей!
   Знай, сколько звёзд на небе
   Столько твоих друзей!
  
   Каждый тебе поможет
   Крепким пожатьем рук.
   Девочка, знай, я тоже
   Твой настоящий друг!
  
   Поезд уходит ночью.
   Но вперекор судьбе,
   Пару хороших строчек
   Я написал тебе!
   Эти, может быть, не самые лучшие стихи в сборнике написаны не просто так. Дело в том, что в то время в Москве было очень много детей так называемых "врагов народа". Некоторых из этих "врагов" после окончания бесконечных сроков в лагерях и тюрьмах отпускали на волю, однако жить в Москве, Ленинграде и некоторых других местах им категорически запрещалось. Вот они и селились вблизи от этих запретных мест - в Калуге, Рязани, Владимире или Ярославле, а их дети в дни каникул ездили туда на свидание с родителями...

***

   У нас в классе было немало ребят с замашками лидеров, но настоящим и признанным всеми лидером был, безусловно, Мишка Котов. Это признавали все ребята, начиная с 5-го класса. Несколько позже, в 8-м, его единогласно выбрали комсоргом класса, и им он оставался до самого 10-го класса. И знаете, что я вам скажу? Если бы во всех маленьких и больших комсомольских коллективах нашей страны были комсорги, похожие на Мишку Котова, то страна могла пойти по другому, более светлому пути. Впрочем, это моё личное мнение. Мишка жил в большом дворе так называемых военных домов у самых Чистых прудов. Я хорошо знал его маму, Елизавету Михайловну, деда, Михаила Николаевича, и младшего брата Аркадия и часто бывал в их гостеприимном доме. А когда в начале 1951-гo года арестовали и выслали в Казахстан мою мать, Елизавета Михайловна и Мишка совершили благородный и бесстрашный поступок - организовали празднование моего двадцатилетия у себя дома! Поэтому с Мишкой меня связывают крепчайшие, почти родственные отношения.
  

РОСКОШЬ и БОГАТСТВО НЕ К ЛИЦУ ПОЭТУ

Михаилу Котову

  
   Роскошь и богатство не к лицу поэту
   А покой - удел беззубых стариков.
   Я ж пойду, как нищий, собирать по свету
   Радость и печаль со всех материков.
  
   Там, где мало счастья, там, где много горя,
   Я частицы сердца людям передам,
   Чтоб по всем дорогам - по земле, по морю
   Радость полетела по моим следам.
  
   Ну, а если будет тяжело порою,
   Вновь меня укроют рощи и поля.
   Нищие бродяги - вот мои герои.
   Ветхая землянка - вот моя земля!
  
   Но куда бы ветры нас не заносили,
   И в какие б я не попади края.
   Вечно в самом сердце будет жить Россия,
   Самая прекрасная родина моя!
  
   Да, покой и роскошь не к лицу поэту,
   Чтоб оставить память в глубине веков,
   Я пойду, как нищий, собирать по свету
   Радость и печаль со всех материков!
  
   Вспоминая свое двадцатилетие, я вспомнил стихи, написанные в эти дни. И поскольку Мишка моложе меня на полгода, я ещё тогда решил посвятить их своему другу. Пусть это будет небольшим дополнением к этому параграфу.
  

Когда человеку двадцать

Михаилу Котову

  
   Когда человеку двадцать,
   Он знает, что ему
   За звёздами не угнаться
   В серебряном дыму.
  
   Романтику детских сказок
   Наивных мечтаний рой
   Уже обработал разум
   Скептической кислотой.
  
   И сердце не рвётся на части
   В порыве большой мечты.
   Смешное, убогое счастье,
   Лишённое красоты!
  
   Но в трудной людской породе,
   В потёмках земного дня
   Судьба иногда находит
   Счастливые имена.
  
  
   И им никогда не поздно -
   До самых последних дней
   Мечтать о далёких звёздах,
   О счастье для всех людей!
  
  

***

   Я никогда не претендовал на роль лучшего друга Бориса Новикова. Это монопольное право целиком принадлежало М. Котову. Однако на роль просто хорошего друга я вполне мог претендовать. Мы жили почти что рядом и почти каждый день вместе шли в школу. Это сближает. Но ещё больше сблизила нас общие любовь и восхищение Женькой Фридом. Борис с энтузиазмом поддерживал все мотоциклетные аферы Женьки и всегда был их активным участником. Но, конечно, главным его другом и, я бы сказал, идейным наставником был Мишка Котов. Они даже в один институт поступили - в строительный (МИСИ). Однако после окончания института Борис пожелал пойти работать в систему МВД. Больше мы с ним никогда не виделись, и, видит Бог, не по моей вине...

СЕРДЦЕ

Борису Новикову

  
  
   И не потому и не поэтому.
   Просто так, чтоб только не молчать,
   Я пошёл одним путем с поэтами -
   Своё сердце людям передать.
  
   Мне немного в этой жизни надо.
   Ничего на сердце не тая.
   Чтоб всегда была со мною рядом
   Песня неразлучная моя!
  
   Чтобы сердце - вечный спутник песни
   Билось до конца без перебоев,
   Чтоб не знало старости и плесени,
   Беспокойное и молодое!
  
   Если я, а то бывает с каждым,
   Поскользнусь и спутаю следы,
   Сердце обязательно укажет
   Самый честный выход из беды!
  
   А когда весёлая девчонка
   Подойдет и отуманит взглядом,
   Сердце бьётся радостно и звонко.
   Одним словом, бьётся так, как надо!!
  
   Пусть избороздят морщины кожу мне.
   Знаю, не потребую покоя!
   Сердце? Ведь оно совсем такое же -
   Беспокойное и молодое!
  
   Когда ж смерть-старуха многопалая
   Постучит ко мне в вечерней мгле,
   Я уйду без всякого скандала,
   Но оставлю сердце на земле.
  
  
   Чтобы мне с грядущим счастьем встретить,
   Не уйти в забвение седое,
   Будет жить моё простое сердце,
   Беспокойное и молодое!
  
   Следующий в моей очереди Нёма (Наум) Белкин. Немногословный, выдержанный, всегда серьезный, Нёма заметно отличался от нашей шумной и озорной братвы. Он был на пару лет старше нас, и это было заметно в неприятии им некоторых наших особенно дерзких авантюр и приколов. А жил Нёма в Армянском переулке в глубине двора в небольшой и довольно тесной квартирке (бывшей дворницкой). Я довольно часто бывал у него, и мы азартно играли в шахматы. Нёма крепко дружил с Женькой Фридом, что нимало способствовало и нашей дружбе. Именно ему я решил посвятить свою так и не написанную до конца поэму.
  

ВСТУПЛЕНИЕ В ПОЭМУ

Науму Белкину

  
   Вот так, наверно, заплетают кружева -
   Немеют руки, пухнет голова.
   Как я из сердца по слогам выуживал,
   Как, правда, настоящие слова!
  
   Я не поэт, но только вечерами,
   Мечтая о своей большой судьбе,
   Мне хочется хорошими словами
   Кому-нибудь поведать о себе.
  
   В нерадостные, пасмурные, дни,
   Когда тоска тебя томит и душит,
   Читатель мой! Приди и загляни
   В мою всегда бунтующую душу.
  

***

   Конечно, самым нестандартным и оригинальным учеником в нашем классе был Сергей Макогонов. Всегда аккуратно одетый и подстриженный, Сергей по своему внешнему виду не давал никаких поводов к установившейся за ним репутации экстремиста. По своей идеологии он был близок к сегодняшним скинхедам без малейших, правда, признаков национальной нетерпимости. А по существу это был очень добрым и порядочным парнем...
  
  


Макогониада


   По нашему белому свету,
   Ведя за собою друзей,
   В зубах зажимая "ракету"
   Идёт Макогонов Сергей...
  
   Идёт он легко и спокойно
   По мирной весенней Москве.
   Но чудятся новые войны
   Его небольшой голове.
   На две разъяренные партии
   Расколот воюющий мир.
   И кажется - он в авангарде
   И кажется он - командир!
  
   Но мир почему-то не хочет
   Этой самой войны.
   Ему надоели ночи
   Без сна и без тишины.
  
   Он хочет покоя и отдыха,
   Этот "неумный" мир.
   Он дышит весенним воздухом
   Под тихий уют квартир.
  
   Повсюду счастливые лица,
   Звенит, заливаясь, ручей...
   По мирной, весенней столице
   Идет Макогонов Сергей.
  

***

   Самым интеллигентным учеником у нас в классе был, безусловно, Дима Александров. Сама манера говорить и спорить выдавала в нём "паршивого интеллигента" в энном поколении. Может быть, поэтому некоторое высокомерие по отношению к окружающим было так заметно. А может, мне просто так, кажется? Во всяком случае, я прошу прощения у его близких друзей за то, что не нашёл более высоких слов для его характеристики. Впрочем, он прекрасно играл на скрипке...
  

СКРИПКА

Дмитрию Александрову

  
   Скоро ночь. Уснули переулки.
   Город затаился и молчит.
   В тишине, как в сказочной шкатулке,
   Грустная мелодия звучит.
  
   Это скрипка. Где-то на окраине,
   Как во сне, не помня ничего,
   Пела скрипка. Ей в руках хозяина
   Больно и тревожно за него.
  
   Пела скрипка нежно и печально,
   Полная тревоги и тоски.
   Может, седина совсем случайно
   Серебром опутала виски?
   Может там, где заречным овалом
   Притаилось милое село.
   Ещё бродит по лесным завалам
   Юность беспокойная его?
  
   Юность! Переходы, наступленья,
   Боевые памятные дни...
   Пой же, скрипка! Пой и на мгновенье
   Молодость далёкую верни!
  
   Пой же, скрипка! Пой на зло метели,
   Прерывай её могильный вой!
   Мы с тобою вместе поседели,
   Но душа осталась молодой!
  
   Ночь пройдёт, блуждая в бездорожье,
   Ночь пройдёт, и снова будет свет!
   Ведь недаром мы с тобою прожили
   Столько долгих и прекрасных лет!
  
   Пой же, скрипка! Рви завесу ночи!
   Спорь, как прежде, с пасмурной судьбой!
   Жизнь прошла, но песня не окончена!
   Песню не задушишь сединой!
  
  

***

   Мне кажется, что замашки настоящего лидера появились у Феликса Балашова сразу после рождения. Он наверняка верховодил в детском саду и младших классах школы. Но у нас в классе уже был свой лидер, и Феликсу пришлось ограничиться ролью внеклассного лидера. Я имею в виду многочисленные пешие и другие походы и экскурсии. Здесь Феликс был, как говорится в своей стихии.
  

ВОТ ТУРИСТЫ ИДУТ

Феликсу Балашову

   Вот туристы идут стороной незнакомой.
   Они песню поют об оставленном доме,
  
   О Москве дорогой, где родились когда-то...
   Не вернуться домой неразумным ребятам.
  
   Они долго идут по дороге лесистой
   Им деревья поют: "Доброй ночи, туристы!"
  
   Им не страшен туман и другие невзгоды -
   Их ведёт атаман, поседевший в походах.
  
   Не хотел атаман торопиться с привалом.
   Он плевал на туман, и на тучи плевал он!
  
   Он ведёт их вперёд по дороге знакомой.
   Он закончит поход и вернёт их до дому.
  

***

   Если говорить о "самых-самых" в нашем классе, то самым большим аристократом был, несомненно, Юрка Китаев. Не знаю, из какой графской или княжеской семьи он происходил, но вид у него всегда был вальяжный и гордый. Создавалось впечатление, что школа, класс для него просто промежуточный этап на пути к будущей блестящей карьере. Он никогда не участвовал в наших озорных затеях, бережно блюдя свою незапятнанную репутацию. Неодобрительно он относился и к массовому весеннему "заболеванию" наших мальчишек под окнами соседней женской школы. Однако, и он в итоге сломался, не выдержав ослепительных взоров очаровательной Лины Левантовской.
  

ДОН ЖУАН

Юрию Китаеву.

  
   Хмурый день догорел с опозданием.
   Тёмный вечер сошёл с облаков.
   Но идет, как всегда, на свидание
   Дон Жуан из военных домов.
  
   Пусть не хмурится пасмурный вечер -
   Дон Жуану на всё наплевать!
   Он дождётся назначенной встречи,
   Если даже полмесяца ждать!
  
   Дон Жуан! Запевай серенаду!
   Пой, чтоб сердца горело в груди,
   Громче пой! И большая награда
   Ожидает тебя впереди!
  
   Жалко, нет семиструнной гитары.
   Помогла бы, быть может, она.
   Дон Жуан - замечательный парень,
   И она, так сказать, не дурна!
  
  
   Где же он? Где она? Не иначе
   Их укрыл темно-синий туман.
   Дон Жуан! Я желаю удачи.
   Будь же счастлив всегда, Дон Жуан!
  

***

   Ну, а самым спокойным и невозмутимым учеником нашего класса был, безусловно, Борис Салов. "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты". Эта старая поговорка очень подходила к Борису. Он крепко дружил с Нёмой Белкиным, и уже само это характеризовало его с самой лучшей стороны. Конечно, Наум был не единственным его другом. Я тоже в некотором роде смею претендовать на эту почётную роль. Поэтому-то я посвятил ему самые откровенные свои стихи.
  

ВАМ НЕ ПОНЯТЬ!

Борису Салову.

   Вам не попять, не поверить вам
   В мятежность моей души,
   Моим, как совесть, правдивым словам
   И чувствам моим большим!
  
   Что я, как обманутый дилетант,
   Которого пошлостью затравили,
   Растрачивал ненависть и талант
   На мерзкую грязь эпиграмм и пасквилей.
  
   Писал о тоске, о ненастной грусти,
   Которой сердце, как бромом, отравлено.
   Писал, что в душе, как в кармане, пусто,
   Писал обо всём, кроме самого главного!
  
   Когда же было совсем невмочь,
   Писал о девушке синеглазой,
   Которая снилась мне каждую ночь,
   Которой, признаться, не видел ни разу.
  
   Вам не понять, как в бессонный мрак,
   Когда и в душе темно,
   Я сердце своё зажимал в кулак,
   Чтоб не закричало оно!
  
   И, как гармонист с неудавшейся свадьбы,
   Я шёл, проклиная людские забавы.
   И в эти минуты я сам даже рад был,
   Что не было денег и не было славы.
  
   Слава... Она легкокрыла и ветрена -
   Придёт, одарит теплом и светом
   И снова умчится с попутными ветрами
   Чужие мечты собирать по свету.
  
   А мир, как стоял, так и будет стоять -
   Спокойно и величаво,
   И будет медленно истлевать
   Твоя недолгая слава.

***

   Высокий, стройный с гордо посаженой головой и тонкими чертами лица, Сашка Рубинштейн всегда ассоциировался у меня с образом лорда Байрона. И хотя в наших судьбах было одно существенное совпадение (его отец тоже был расстрелян в 1939 году), мы не были с ним ни близкими друзьями, ни даже приятелями, но светлая память о нем навсегда останется в моем сердце!

ЭТА НОЧЬ - МОЯ!

Александру Рубинштейну

  
   Эта ночь - моя! Никто не властен -
   Ни один во всей большой стране
   У меня отнять частицу счастья,
   В первый раз пришедшего ко мне.
  
   Эта ночь - моя! И даже ветер,
   Этот старый сплетник и болтун,
   Не узнает ни за что на свете
   Про мою заветную мечту!
  
   Девушка такая, словно песня,
   Та, что не забудешь навсегда.
   Вот умри и десять раз воскресни,
   Но такой не встретишь никогда!
  
   У нее глаза такие светлые --
   Раз взглянёшь, и взгляд не отвести!
   Улыбнется просто и приветливо,
   Я готов полмира обойти!
  
   Эта ночь моя! Пусть ветры буйствуют,
   Дождь косой пусть слезы льет рекой.
   Все равно - навеки косы русые
   Будут звать поэта за собой.
  
   Эта ночь - моя! Никто не властен --
   Ни один во всей большой стране
   У меня отнять частицу счастья,
   В первый раз пришедшего ко мне.
  

***

   В шестом классе наш коллектив пополнился реэвакуантами (так тогда называли москвичей, вернувшихся из эвакуации). Это были Виктор Варлыгин (он прибыл из Уфы) и Владимир Варюшин (кажется, из Ульяновска). Оба рослые, спокойные, они как-то сразу "прикипели" друг к другу, сели за одну парту и не меняли эту позицию до самого последнего урока в 10-м классе. Им я посвятил единственные в сборнике шутливые стихи:
  

УСЛОВИЯ МИРА НАРУШЕНЫ

Виктору Варлыгину и Владимиру Варюшину

  
   Условия мира нарушены,
   Над партой взметнулась рука.
   Варлыгин подрался с Варюшиным
   За десять минут до звонка.
  
   Такого не видывал сроду
   Наш тихий и мирный приют.
   Огромные толпы народа
   На зрелище это бегут.
  
   Подрались Варюшин с Варлыгиным,
   Варюшин Варлыгина бьёт!
   Дерутся руками и книгами
   Все десять минут напролет.
  
   Здесь автор заврался немного.
   И верить, конечно, нельзя!
   Но было б неплохо, ей Богу,
   Увидеть такое, друзья!
  
  

***

   Вот передо мной старая школьная фотография. На первом плане наш военрук (военный руководитель). Насколько я помню, его звали Павел Николаевич Евсеев. Так вот, этот Павел Николаевич появился у нас в конце 9-го или в начале 10-го класса (точно не помню). Он пришёл к нам прямо после демобилизации. В армии он, скорее всего, командовал ротой и привык к строгой воинской дисциплине. Наша же весёлая вольница была ему непонятна и поэтому неприятна. В общении с нами он часто срывался на крик. Особенно доставалось от него Нёме Белкину. Ну и мы, в свою очередь, платили ему всякими пакостями и розыгрышами, один из которых изображён на упомянутой фотографии. В то время как весь класс стоит в шеренге по стойке "смирно!", трое ребят разыгрывают драматическую сцену: двое, лиц которых различить нельзя, ведут третьего - дезертира, роль которого талантливо исполнил Володя Мороз. Потом мы весело смеялись, а военрук, как всегда, выходил из себя. Мне же в голову запала мысль обязательно осветить этот эпизод в стихах:
  

ДЕЗЕРТИР

Владимиру Морозу

  
   Когда зарницы вспыхнули над миром,
   И первый луч от солнца прилетел,
   Несчастного солдата-дезертира
   Вели друзья-солдаты на расстрел.
  
   Он еле шёл, слегка понурив голову,
   Рыданья разрывали ему грудь.
   Он еле шёл, и старый друг повёл его
   В последний путь, в последний, страшный путь!
  
   Он еле шёл, и не было покоя,
   А мир казался страшным и чужим,
   А солнце, до безумства молодое.
   Как девушка, наигрывало с ним!
  
   А через час обычным чётким строем
   Солдаты шли средь уличных седин.
   Солдаты шли, их было только трое,
   И на душе у каждого - один!
  
   Когда же ночь обнялась с шумным городом.
   И он затих, затих и присмирел,
   На небе звёзды сумрачно и гордо
   Вели свою подругу на расстрел!
  

***

   Как писал Александр Фадеев в "Молодой гвардии", я перехожу к самой тяжёлой, трагической странице своего повествования. Это я о Владике Фурмане. Когда он пришёл к нам в класс, я не помню. Мы сблизились с ним уже в 10-м классе и, особенно, на 1-м курсе института. Он часто бывал у меня на Лучниковом, и наши бесконечные разговоры и споры на литературные темы иногда затягивались до глубокой ночи. Как критик, он был жесток, но справедлив. Вспоминаю такой случай. Мне захотелось написать шутливое стихотворение, посвящённое моим ежедневным путешествиям от дома в институт. Ездил я туда на трамвае, и каждой трамвайной остановке я посвящал отдельное четверостишье, например:
  
  
   Остановка - Земляной.
   Справа - вывеска пивной,
   А за ней ещё пивная
   С левой стороны трамвая.
   Или:
   Дедушки и бабушки!
   Следующая - Бабушкин!
   Не толпитесь, старые,
   Проходите парами.
  
   И так далее и тому подобное. Я оставил черновик на столе, а сам пошёл в магазин. Когда я вернулся через полчаса, на столе лежала записка, в которой характерным владикиным почерком было написано: "Написал? Ну и дурак!" Учился Владик во 2-м медицинском институте, который потом (на 2-м курсе) перевели в Рязань. Наши встречи резко сократились. Koгда он стал интересоваться политикой, и кто были его новые друзья, я не знаю до сих пор. Знаю только, что группа молодых людей (в том числе и Владик) очень хотели разобраться в не очень далёкой истории. Особенно их интересовала роль некоторых деятелей большевистской партии в Октябрьской революции. И, как всегда бывает в таких случаях, нашёлся "лучший" друг, который постучал в компетентные органы, и всю эту группу тут же арестовали. А дальше всё пошло по хорошо знакомому сценарию: ночные допросы, пытки, обещания выпустить на свободу в обмен на "чистосердечное" признание и, наконец, "суд" и вполне ожидаемый приговор: девушек - в лагерь, мальчикам - расстрел.
   Стихи, посвящённые Владику Фурману, я написал сразу после выпускного вечера, задолго до описанных выше трагических событий. Некоторые предсказательные мотивы кажутся мне зловещими.
  

Всё прошло

Владику Фурману

   Всё прошло, и мне не скрыть печали,
   От тяжёлых мыслей не уйти.
   Мы с тобой совсем не замечали,
   Что пошли по гиблому пути.
  
   На осталось ничего от жизни -
   Ни любви, ни счастья, ни огня.
   Может быть, на нашей школьной тризне
   Юность убежала от меня?
  
   Я, конечно, не безумный Чацкий,
   Но, поверив призрачным мечтам,
   Иногда мне хочется помчаться
   За сбежавшим счастьем по пятам!
  
   Где оно? Ведь ты не знаешь тоже.
   Нам к нему мосты разведены.
   Мы с тобой, как близнецы, похожи -
   Оба не дойдём до седины!
  
   А потом, не ждя вознагражденья,
   Кто-нибудь напишет пару строк:
   Им предназначалось от рожденья
   Пистолет и горсть свинца в висок.
  

***

   Внимательный читатель, которому наверняка понравились некоторые мои герои, может спросить: а где же посвящение Гоге Назарбекову? Дело в том, что, к сожалению, Гога не входил в число 23-х апостолов. Он покинул нас после 9-го класса и вот по какому дурацкому поводу. В конце 9-го класса мы писали выпускное сочинение. Для Гоги это сочинение было решающим. Он умудрился "схватить" двойку в третьей четверти, и от результата сочинения напрямую зависела годовая отметка по литературе. Тема по тем временам была совсем не трудная: "Каким вы представляете настоящего человека?" (формулировка приблизительная). Вместо того, чтобы, как все нормальные советские люди, написать что настоящим человеком он видит героя повести Бориса Полевого "Повесть о настоящем человеке", этот шлимазл написал, что, по его мнению, настоящим человеком следует считать Остапа Бендера - героя полулегальных романов Ильфа и Петрова. Учительница литературы - молодая девица, вскормленная и вспоенная комсомолом - была так возмущена такой наглостью этого любителя антисоветских книг, что, не задумываясь, влепила нашему другу звонкую пару, несмотря на то, что ошибок в сочинении почти не было (Гога вообще писал довольно грамотно). Поднялся скандал. Но учительница, поддержанная директором школы, победила. Правда, горевал Гога недолго - его почти тут же приняли в 10-й класс школы рабочей молодёжи, функционирующей по вечерам в помещении нашей школы. Так что в институт мы поступали (и поступили) вместе с Гогой.
  

***

   А потом был выпускной вечер, на котором я с большим воодушевлением читал стихи на окончание школы. Правда, Державина я среди присутствующих на вечере почему-то не заметил. Да Бог с ним, с Державиным.

НА 29 ИЮНЯ 1949 ГОДА

   Друзья мои! Хорошие друзья!
   Давайте выпьем, может быть, поможет.
   К чему скрывать? Сегодня грустен я,
   И вам, наверно, очень грустно тоже!
  
   Мы были вместе столько долгих лет -
   С июльским солнцем и февральской вьюгой.
   К чему скрывать? Ведь это не секрет:
   Нам будет очень трудно друг без друга!
  
   Но каждый, кто любил наш старый класс,
   Унёс с собой частицу его чести.
   Мы верим, он не опозорит нас -
   Мы б не учились с негодяем вместе!
  
   Друзья мои! Нас школа в жизнь направила.
   Она для нас - прекраснее всего!
   Спасибо ей за золотое правило:
   Один за всех, и все за одного!
  
   Ты помнишь, Дженни, не боясь упрёка
   И выговора тоже заодно,
   Мы убегали с третьего урока,
   Чтобы попасть на первый сеанс в кино?
  
   Ты помнишь, Мишка, праздничные улицы,
   А мы идём и весело поём?
   Ты помнишь, Мишка? Так не надо хмуриться!
   Мы вместе еще много раз пройдём!
  
   Нам солнце одинаково светило.
   Учились вместе думать и мечтать.
   Нас двадцать три! И не родилось силы,
   Чтоб нашу дружбу крепкую сломать!
  
   Пусть путь для каждого пока что неизвестен,
   И пусть трудов немало предстоит.
   Мы будем вместе, сердцем будем вместе.
   Друзья мои! Товарищи мои!
  
   А потом прошло ещё пятьдесят лет, и вот мы (мы - это те, кто остался) собрались на квартире Софы Боришанской отметить эту не слабую годовщину. И я на старости лет опять написал стихи:

На 50-ТИ ЛЕТИЕ ОКОНЧАНИЯ ШКОЛЫ

Памяти павших.

   Пятьдесят, пятьдесят... Это, в общем, не так уж и много -
   Чуть побольше морщин, чуть поменьше мальчишеских грёз.
   Но уходят года по неведомым тайным дорогам,
   И мы смотрим им вслед без надежд и без слез.
  
   Пятьдесят, пятьдесят... Жили-были мальчишки
   С твёрдой верой в Вождя и в Советский народ...
   Если б можно назад, к пионерским вернуться штанишкам...
   Да, наверно, нельзя. Можно только вперёд!
  
   Пятьдесят, пятьдесят... Если б можно вернуться
   В годы первой любви и живых матерей,
   В тот волнующий мир, где нас ждут - не дождутся
   Чистопрудный бульвар и кино "Колизей"
  
   Пятьдесят, пятьдесят... И куда эти годы так мчатся?
   Будто им. невтерпеж долететь до последнего дня.
   Ну, а нам-то чего?
   Нам теперь не пристало бояться -
   Мы хлебнули всего - и воды, и беды, и огня!
  
   Пятьдесят, пятьдесят... Бог, болезни и старость
   Наугад вырывают из жизни друзей.
   И как память о них, нам, живущим, остались
   Чистопрудный бульвар и кино "Kолизей"!
  
   Пятьдесят, пятьдесят... Это, в общем, не так уж и много -
   Чуть побольше морщин, чуть поменьше мальчишеских грёз
   Но уходят года по неведомым тайным дорогам,
   И уходят они навсегда и всерьёз.
  
   Ну вот, вроде бы и всё! Правда, внимательный и умеющий считать читатель может спросить: почему из 23-х апостолов в этой главе рассказано только о пятнадцати? И он прав, этот читающий математик! Действительно, почему? Да потому, что я хронический должник! Я в долгу перед всеми своими одноклассниками, о которых не упомянул в этих скромных записках. Простите меня, ребята, и знайте, что я вовсе не забыл вас. Просто стихи, посвящённые вам, показались мне чуть-чуть слабее остальных, и я не решился предавать их широкой огласке.
  
  
  
  
   3
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"