Пролог: Москва, август 1938 года: Где Теодору Степановичу Малому отказывают в последней сигарете.
1. Вена, конец лета 1933 года. Где англичанин забредает не в тот век
2. Лондон, апрель 1934 года. Парню из Кембриджа пришла в голову блестящая идея шпионить в пользу красных.
3. Лондон, июнь 1934 года. Англичанин принимает предложение, которое он не совсем понимает.
4. Лондон, июль 1934 года. Хадж признается, что что-то у него в рукаве.
5. Лондон, осень 1936 года. Где одним выстрелом убивают трех зайцев
6. Саламанка, Испания, декабрь 1937 года. Инглиш обнаруживает, что выхода нет, кроме как вверх.
7. Биарриц, апрель 1938 года. Александр Орлов, криптоним Швед, обнаруживает, что англичанин вооружен.
8. Гибралтар, июль 1938 года. Филби из «Таймс» сожалеет, что не является вегетарианцем.
9. Лондон, ноябрь 1939 года. Хадж экипирует своего мальчика для фальшивой войны.
10. Кале, май 1940 года. Специальный корреспондент The Times г-н Филби обвиняется в предательстве короля и страны.
11. Лондон, июнь 1940 года. Мистер Филби обещает сохранять невозмутимое выражение лица ради фотографии на своем бейдже.
12. Лондон, декабрь 1940 года. Мистер Бёрджесс выпускает кота из мешка во внутренней записке.
13. Лондон, январь 1941 года. Советский резидент Горский доказывает, что он все-таки шпион.
14. Москва, июль 1941 года. Где бывшая младший лейтенант, а ныне старший лейтенант Ю. Модинская посещает Ближнюю дачу.
15. Москва, январь 1942 года. Бывшая старший лейтенант Ю. Модинская отказывается от последней сигареты.
16. Лондон, июль 1945 года. Где Хадж пишет третий акт шпионской драмы.
Эпилог: Бейрут, январь 1963 года. Англичанин бежит в Советскую Россию с десятью банками таблеток от расстройства желудка Arm & Hammer в карманах.
Кода: Правдивая шпионская история. Где автор «Молодого Филби» объясняет, почему идея о том, что Ким Филби мог быть двойным агентом — или это должно быть тройным агентом? — не является надуманной.
Главные персонажи этой книги
Также Роберт Литтел
об авторе
Я полагаю, что следует задаться вопросом: становится ли идеал недействительным из-за того, что людей, его придерживающихся, предают?
— Пэт Баркер, Дорога призраков
Кода: Правдивая шпионская история. Где автор «Молодого Филби» объясняет, почему идея о том, что Ким Филби мог быть двойным агентом — или это должно быть тройным агентом? — не является надуманной
Главные персонажи этой книги
Также Роберт Литтел
об авторе
ПРОЛОГ: МОСКВА, АВГУСТ 1938 ГОДА.
Где Теодору Степановичу Малому отказали в последней сигарете
: Y в Y. Модинская на моем жетоне означает Елену, так же звали мою покойную бабушку по материнской линии, одну из первых женщин-комиссаров славной Красной Армии времен революции. Мне тридцать три года. До моего недавнего перевода на должность аналитика разведки я работал научным сотрудником во втором главном управлении Наркомата внутренних дел, более известном по инициалам НКВД. Нет, я не женат, если, конечно, не согласиться с формулировкой старшего лейтенанта Гусакова о том, что я женат на своей работе.
Да-да, вы один из немногих, кто понял, что и для меня это было испытанием. Разумеется, для осужденного это было тяжелым испытанием (в этом-то и дело, не правда ли?), но я никогда даже не спускался на этажи, где допрашивают государственных преступников, не говоря уже о допросе за мгновение до казни. Семнадцать картонных коробок с материалами дела № 5581 (на каждой коробочке стояли красные грифы «Совершенно секретно» и «Комитет государственной безопасности Совета Министров СССР») месяц, полторы недели назад. и с тех пор я корпел над содержанием большую часть своего бодрствования: стопки отчетов, напечатанных на чистом бланке, от англичанина или о нем; пачки телеграмм, проходивших между лондонской Резидентурой и Московским Центром, каждый месяц перевязанные толстой резинкой; оценки добросовестности англичанина аналитиками, работавшими над делом до меня. Несмотря на то, что я провел за столом пятнадцать часов в день, мне удалось просмотреть лишь около двух третей документов. Что касается моих выводов, то теоретически мое мнение еще было открыто, но я уже нашел несоответствия в конспектах, подготовленных моим непосредственным предшественником перед его депортацией в сибирский трудовой лагерь. Мой начальник отдела пятого отдела второго главного управления старший лейтенант Гусаков проводил меня до дверей комнаты для допросов. Я помню, как он выкинул накрахмаленную манжету и нетерпеливо взглянул на часы, прикрепленные к внутренней стороне его пухлого запястья. — Вы можете провести с ним полчаса, младший лейтенант Модинская. Ни минуты больше. Мы не должны заставлять товарищей в склепе ждать».
Охранник открыл дверь узкой, голой комнаты с высоким потолком. Я услышал, как он запер за мной дверь, как только оказался внутри. В комнате стоял явно неприятный запах. Сначала свет цвета пепла и вес свинца просачивался сквозь щель окна высоко в стене. Мне показалось, что я услышал визг фрикционных тормозов, когда троллейбусы остановились на площади Дзержинского перед Лубянской тюрьмой, чтобы встретить рабочих, выходящих из ночной смены. Когда мои глаза привыкли к сумраку неосвещенной комнаты, я различил фигуру человека, сидящего на трехногом табурете. Он был высокий, худой, даже худощавый, небритый, неопрятный, одетый в бесформенный пиджак поверх грязной белой рубашки, застегнутой на костлявую шею. Над верхней губой виднелись тонкие треугольные усы. Волосы на его голове казались спутанными. На нем были туфли без шнурков и чулок. Я с облегчением увидел, что его лодыжки и запястья скованы кандалами.
Я уселся на единственный предмет мебели в комнате — деревянный стул с прямой спинкой, какой можно найти на любой честной советской кухне. Когда заключенный продолжал смотреть в пространство, я незаметно кашлял. Заметив мое присутствие, он вздрогнул. Его голова дернулась набок в неловком приветствии. Я услышал, как он пробормотал: «Прошу меня извинить».
"Извините?"
«Меньше всего я ожидал, что меня будет допрашивать женщина. Когда за мной пришли в камеру, я думал, меня везут на казнь. Я… я нагадил в штаны. Я потерял всякое обоняние, когда во время допроса мне сломали нос, но по выражению лиц товарищей-охранников, которые вели меня по коридорам, подозреваю, что от меня воняет до чертиков».
Я чувствовал, что он изо всех сил пытается контролировать свои эмоции. Я видел, как он поднял скованные руки, но, поскольку его голова была склонена, я не мог понять, вытирает ли он слезы с глаз, пот со лба или пену из уголка рта.
«Мне жаль видеть вас в таком положении», — сказал я, думая, что выражение сочувствия создаст благоприятную атмосферу для интервью. «Я заметил, что ты носишь обручальное кольцо. Ваша жена сопровождала вас, когда вас вызывали обратно в Москву?»
«Ей было приказано вернуться со мной. Она не ожидала… — Пленник откашлялся. «Слухи о чистках в рядах НКВД она считала капиталистической пропагандой. Она сказала, что нам в любом случае нечего бояться, поскольку мы преданные коммунисты и невиновны ни в каких правонарушениях».
"Где она сейчас?"
— Я надеялся, что ты мне скажешь.
«В протоколе вашего суда о ней не было ни одного упоминания».
«Однажды ночью вскоре после ареста я услышал, как женщина окликнула меня по имени из дальней камеры. Мне показалось, что я узнал голос своей жены». Он посмотрел вверх. "Пожалуйста, помогите мне."
Я отвернулся. «Особый трибунал осудил вас как врага народа. Я ничего не могу для тебя сделать».
«Вы действительно думаете, что я фашистский агент?»
— Я прочитал приговор — вы признались, что работали на дивизию Абвера Главного командования вермахта.
«Меня пытали. Из меня выбили признание. Я признался, когда больше не мог терпеть боль». Разговаривая скрипучим шепотом, он сказал: «По крайней мере, дай мне сигарету».
Наполнение комнаты табачным дымом решило бы одну из моих проблем. К сожалению, это было против правил. «Это запрещено», — сказал я.
«Каждая цивилизованная страна мира дает последнюю сигарету осужденному», — жалобно сказал он.
Мне хотелось прикрыть рот и нос надушенным платком и дышать через него. «У нас мало времени», — сказал я ему.
— Ты имеешь в виду, что у меня мало времени.
— Вы были лондонским резидентом , когда завербовали англичанина, — сказал я. Я читал с одной из своих учетных карточек. «Шифрованная телеграмма номер 2696 в Московский центр из лондонской резидентуры , июнь 1934 года: Мы завербовали сына выдающегося британского арабиста, известного как близкий друг саудовского монарха Ибн Сауда и предположительно имеющего связи с высшим эшелоном британской секретной разведки. Услуга. «Телеграмма подписана вашим криптонимом: Манн ».
Заключенный быстро поднял глаза. Глазницы его как будто впали в череп, сами глаза были странно безжизненными, словно умерли в ожидании казни. Можно ли было представить, чтобы свет покинул глаза раньше, чем жизнь покинула тело? «Почему это всегда возвращается к англичанину?» — говорил осужденный. «Я никогда не ставлю одну ногу перед другой без согласия Центра».
«Согласие Центра на набор было основано на вашей оценке ситуации», — напомнил я ему.
«На мою оценку ситуации повлияло стремление Центра вербовать агентов в Великобритании».
«Сколько раз вы встречались с англичанином?»
«Я потерял счет».
«Правильный ответ — девять».
«Почему вы задаете вопрос, на который знаете ответ?» Он сердито покачал головой. «В качестве резидента , не говоря уже о том, что я был контролером англичанина, для меня было обычным делом регулярно встречаться с ним».
«Опишите его».
«Все подробности — в моих отчетах в Центр».
— Я хотел бы услышать это из твоих уст.
Заключенный шумно втянул воздух через ноздри. «Англичанин родился не в том веке. Он был одним из последних романтиков. Возможно, наивный, но идеалист до мозга костей. Он был прежде всего антифашистом. Он считал Сталина оплотом против Гитлера, а коммунизм — оплотом против фашизма».
«По вашему мнению, он был в первую очередь коммунистом или антифашистом?»
«В то время подход Центра (не будем забывать, что в 1934 году была завербована англичанина) подчеркивал антифашистскую линию международного коммунистического движения, призывал к созданию единого фронта против гитлеровской угрозы. Поэтому неудивительно, что мы вербовали агентов, мотивированных преимущественно антифашизмом».
«Вас не отпугнуло его прошлое — его ультраконсервативный отец со связями в Саудовской Аравии, его корни из высшего класса, его элитарное образование в Кембриджском университете?»
"Откладывать! Напротив, именно его биография в первую очередь привлекла мое внимание. Я увидел потенциал для долгосрочной схемы проникновения. У нас были грузовики рабочих-коммунистов с восточно-лондонским акцентом, у нас были шахтеры Ньюкасла, которые читали « Манифест Коммунистической партии» на свадьбах своих дочерей, но никто из них не мог выдержать свою часть беседы в джентльменском клубе. Как можно ожидать, что они проникнут в правительство, дипломатический корпус или, еще лучше, в секретную разведывательную службу Великобритании?»
«Неужели тот факт, что он разыскивал вас, а не вы его, должен был вызвать подозрения, что его контролировала британская разведывательная служба, что они послали его проникнуть в нашу разведку?»
«Я не оспариваю, что после того, как он вернулся из Вены, он появился в лондонской штаб-квартире Центрального комитета Коммунистической партии Великобритании…»
Я взглянул на одну из карточек, лежавших у меня на коленях. «На Кинг-стрит, 16».
Похоже, он был озадачен моим знакомством с материалами дела. — Точно, в доме номер 16 по Кинг-стрит. Он заявил, что хочет вступить в Коммунистическую партию».
Заключенный указал на одно из многочисленных несоответствий в кратком изложении моего предшественника. Я сказал очень спокойно: «Это неправдоподобно, что человек, который идет с улицы в штаб-квартиру центрального комитета, не будет сфотографирован британскими агентами и не будет затем включен в список наблюдения. В таком случае у англичанина было мало шансов проникнуть в британские государственные органы, если только...»
Осужденный закончил фразу. «…если только его конечной целью не было проникнуть в наши государственные органы, чтобы кормить нас дезинформацией». Он попытался скрестить ноги, но кандалы на лодыжках удержали его. «Товарищи из лондонского центрального комитета сообщили ему, что им необходимо проверить его, прежде чем он сможет стать членом Коммунистической партии Великобритании. Ему сказали вернуться через шесть недель. Доклад с именем англичанина попал на мой стол. Я проверил его биографию. В Кембридже он был членом печально известного Социалистического общества. Его ближайшие друзья, знакомые были, как и он, ярыми левыми. Не успел он положить диплом в карман, как отправился в Вену, чтобы участвовать в инспирированном коммунистами восстании против диктатора Дольфуса. Вы наверняка знаете, что первым предложил нашим органам свое имя один из доверенных агентов Московского центра в Вене Литци Фридман. В ее первоначальном отчете он описывался как марксист, который считал Советский Союз внутренней крепостью мирового освободительного движения, который боготворил Homoсоветикуса , который верил, что международный коммунизм приведет к более здоровой Британии и лучшему миру. Центр отправил меня в Вену, чтобы я присутствовал на одной из полумесячных встреч женщины Фридман с ее советским контролером. Я лично слышал, как она выдвигала его кандидатуру, слышал, как она предполагала, что из него выйдет отличный агент. Я брал у нее интервью в Лондоне после того, как она сбежала из Дольфуса и Вены. Она снова настаивала на антифашизме англичанина, на его стремлении присоединиться к Коммунистическому Интернационалу . Московский Центр взвесил все эти детали, когда согласился, что лондонская Резидентура должна попытаться его завербовать».
«Согласно материалам дела № 5581, вы лично завербовали англичанина».
Он в отчаянии кивнул. «Я организовал встречу на скамейке в Риджентс-парке средь бела дня. Женщина Фридман привела его ко мне, приняв меры предосторожности, чтобы убедиться, что за ними не следят».
"И что?"
Заключенному удалось выдавить кривую улыбку. «Сначала он предполагал, что речь идет о его вступлении в Коммунистическую партию. Накануне вечером я записал то, что скажу, как если бы это был сценарий радиопостановки. Я сыграл роль, которую сам себе отдал, в совершенстве. «Если вы хотите вступить в партию, вас, конечно, примут в свои ряды с распростертыми объятиями», — сказал я ему. «Вы можете проводить дни, продавая Daily Worker в рабочих кварталах. Но это было бы пустой тратой вашего времени и талантов». Он, казалось, был поражен моими словами. «Каковы мои таланты?» он спросил. «По происхождению, по образованию, по внешности и манерам вы интеллектуал. Вы способны смешаться с буржуазией и выдать себя за нее. Если вы действительно хотите внести значительный вклад в антифашистское движение, простое членство в Коммунистической партии Великобритании — это не ваш билет. Тайная альтернатива, которую я предлагаю, не будет простой и даже опасной. Но вознаграждение в виде личных достижений и реального улучшения участи рабочего класса мира будет огромным. Вы приехали из Кембриджа — одно это откроет вам двери в журналистику, на дипломатическую службу и даже в Секретную разведывательную службу Его Величества. Присоединитесь ли вы к нам в борьбе против гитлеризма и международного фашизма?»
За Лубянкой рабочие начали раскапывать щебеночную мостовую с помощью пневматических молотков. Я вспомнил лектора в академии подготовки, который говорил об эффективности длительного молчания на допросе. В тот момент я не совсем понял, что он имел в виду. Теперь я понял. Молчание могло бы быть особенно полезным в нынешней ситуации, когда заключенного будут отправлять на казнь после окончания допроса. В его интересах было продолжить разговор. Помня об этом, я придержал язык, сосредоточив взгляд на катушках магнитофона рядом с моим стулом. Тишина затянулась, и он забеспокоился. Он извивался на табурете, поднял скованные запястья и запустил пальцы одной руки в волосы. Когда я наконец нарушила молчание, я увидела, что он был благодарен мне за возобновление полового акта и с нетерпением ждал ответа.
— Англичанин знал, кто вы, когда вы сделали свое предложение? Я спросил.
«Я сказал ему только, что он может звать меня Отто».
«Он знал, на кого вы работаете? Позвольте мне перефразировать вопрос: знал ли он, на кого вы якобы работаете?»
Заключенный вздрогнул от слова «притворился» . «Я не был новичком в деликатном деле вербовки агентов. Я говорил достаточно расплывчато: я говорил об антифашистском фронте, я говорил о рабочих всего мира, объединяющихся против своих эксплуататоров. Но у англичанина между ушами были клетки мозга. Хотя он был слишком сдержан, чтобы сказать это, у него не могло быть никаких сомнений в том, что я представлял Московский Центр и Советский Союз».
«Что произошло после того, как вы пригласили его работать на вас?»
«Произошло то, что он согласился на месте».
"Без колебаний?"
«Без колебаний, да».
«Разве вам не показалось странным, что он не будет сомневаться, что он не будет утверждать, что ему нужно время, чтобы взвесить риски и обдумать последствия своего решения?»
«Я обратился к авантюристу и идеалисту в нем. Я предложил ему присоединиться к большевистскому проекту по наведению пролетарского порядка в капиталистическом хаосе. Я предложил ему осмысленное существование, и это было одной из причин, которая мотивировала меня, когда я согласился работать в Центре. Возможно, вы подписались по тем же причинам. Вспоминая ту первую встречу в Риджентс-парке, я не удивился, увидев, что англичанин энергично кивал».
Я решил спровоцировать пленника в надежде заставить его отступить от явно тщательно подготовленного повествования. «С точки зрения Центра, вербовку англичанина следует рассматривать в более зловещем свете. Как он может быть добросовестным агентом, если человек, который его завербовал, является осужденным немецким шпионом?»
Он ответил: «Вы находитесь в таком же настроении, как собака, гоняющаяся за своим хвостом».
«Как вы смеете оскорблять чекиста!»
Моя вспышка, кажется, его позабавила. «Тот, кто находится в нескольких минутах от выстрела крупнокалиберной пулей в затылок, не теряет сна из-за оскорбления чекиста».
Я признаю, что понял его точку зрения и решил, что обидой ничего не добьешься. — Вы не отвечаете на мой вопрос, — ровно заметил я. «Мало того, что вы, лондонский резидент НКВД и контролер англичанина, были предателем родины, ваш предшественник в лондонской резидентуре Игнатий Рейф, криптоним Марр, который также поручился за англичанина, предал родину и подвергся казни. Еще один советский контролер англичанина, — я перебирал карточки, пока не наткнулся на нужную, — Александр Орлов, криптоним Швед, в прошлом месяце перешел на Запад…
«Швед дезертировал !»
«Его настоящее имя — Леон Лазаревич Фельдбин — он израильтянин. Он исчез со своего поста на юге Франции».
«Орлов был честным большевиком. Он воевал в революции. После революции он был в составе 12-й Красной Армии на Польском фронте. Александра в разведывательный аппарат привел сам Феликс Дзержинский. Если окажется, что он дезертировал, рассмотрите возможность того, что он участвует в операции Центра по обману вражеских служб с помощью дезинформации».
«Излишне говорить, что я посоветовался со своим начальством. Бегство Орлова не было операцией. Он знал, что англичанин был завербован нашим НКВД — многие его донесения с мест прошли через руки Орлова. Однако даже сейчас, когда мы говорим, англичанин не был арестован. Факты говорят сами за себя."
Осужденный заключенный рухнул на табуретку и недоверчиво покачал головой. «Вы не принимаете во внимание успех миссии англичанина в Испании во время гражданской войны».
«Пока он якобы работал под прикрытием в Испании в качестве британского журналиста, ему было поручено убить фашистского лидера Франко. Неудивительно, что он не предпринял ни малейшей попытки выполнить этот приказ. Неудивительно, что вас разоблачили как немецкого агента, учитывая, что Германия поддерживала Франко и его националистические армии, вы отправили телеграммы в Центр, оправдывая невыполнение англичанином приказа».
«Приказ был абсурдным. Англичанин обучался только сбору разведданных. Инстинкты и таланты, необходимые для классического шпионажа, не готовят агента к мокрой работе. Кроме того, у вооруженного иностранца не было бы возможности подобраться к Франко, убить его и сбежать. Убийца, если бы его поймали, признался бы, что был советским агентом. Это могло бы стать причиной международного инцидента. Германия и Италия, ревностные сторонники Франко, вполне могли объявить войну Советскому Союзу. Такой приказ мог отдать только человек, полностью оторванный от реальности».
У меня в руках была соответствующая учетная карточка, но я мог процитировать ее содержание, не глядя на нее. «Приказ исходил от товарища Сталина, который считал, что националистические армии и их римско-католические сторонники потерпят крах, а республиканцы восторжествуют, если фашистского лидера Франко удастся устранить».
К этому времени узкая комната была наполнена дневным светом. Я видел, как дрожат губы заключенного. Через мгновение он сказал: «За годы, прошедшие с тех пор, как его завербовали, англичанин предоставил нам массу правдивой информации».
«Очевидно, что он отправил правдивую информацию. Агенты проникновения обязаны предоставлять правдивую информацию, чтобы подтвердить их достоверность и заставить вас проглотить ложную информацию, которую они подсовывают в свои отчеты. Вы, агент Абвера, предоставили Центру правдивую информацию о немецком боевом порядке и приоритетах его вооружения, чтобы заставить нас проглотить определенное количество ложной информации».
«Я бросаю вызов вам привести хоть один пример предоставленной мной ложной информации».
Я пожал плечами. Разговор ни к чему не привел. «Вы были поручителем за англичанина и передавали как правдивую информацию то, что он писал вам в своих донесениях».
Я собрал карточки, на которых записал вопросы. Заключенный заметил этот жест. — Не уходи, ради бога, — прохрипел он. «Я должен говорить с тобой как можно дольше».
«Мне дали полчаса…»
Он достал из кармана пиджака коробку спичек. «На внутренней стороне обложки я написал короткую записку товарищу Сталину. Для меня еще не поздно, если ты сможешь передать ему это. Он наверняка вспомнит Теодора Степановича Малого, вспомнит мою верную службу партии во время революции, мою преданность государству с тех пор. Он даст указание судьям пересмотреть свой приговор».
«Карандаши заключенным запрещены», — я счел необходимым напомнить ему. «Это серьезное нарушение правил и может иметь для вас серьезные последствия».
Я видел, как осужденный протягивал коробок спичек и шел ко мне в кандалах на щиколотках. «Ты моя единственная надежда», — прошептал он.
Мне неловко признаться, что я спотыкаюсь через комнату к двери. Я смутно помню, как постучал по нему костяшками пальцев. С облегчением я услышал поворот ключа в замке. Дверь открылась. Я наполнил легкие спертым воздухом коридора. Там стоял старший лейтенант Гусаков с товарищами, вышедшими из склепа, коренастыми мужчинами в грязных кожаных фартуках поверх формы НКВД и курящими толстые скрученные вручную сигареты. Вид женщины, вышедшей из комнаты, застал их врасплох.
— Уведите ее, — пробормотал один из них. «Здесь не место для женщины».
Другой товарищ, невысокий человек с бритым черепом, сказал с усмешкой: «Если, конечно, она не приговорена к высшей мере наказания». Остальные товарищи в замешательстве отвернулись.
Старший лейтенант Гусаков махнул головой и направился к лифту. — Смог ли Малый пролить свет на нестыковки в конспектах вашего предшественника? — потребовал он, когда я подошел к нему. Он остановился как вкопанный. — Англичанин, на чьей он стороне?
«Доказательства, которые я видел до сих пор, указывают на то, что он был британским агентом», — ответил я. «Осужденный Малый ничего не сказал, чтобы убедить меня в обратном».
OceanofPDF.com
1: ВЕНА, КОНЦ ЛЕТА 1933 ГОДА.
Где англичанин забрел не в тот век
Англичанин прибыл с другой планеты в поисках приключений, повода для веры, товарищества, привязанности, любви, секса. Ему повезло, он нашел кого-то, кто красил волосы так часто, что она уже не была уверена в исходном цвете: меня. Мы были примерно одного возраста — ему был двадцать один год, и он только что закончил университет, когда он пришел в мою квартиру в центре города, — но на этом любое сходство между нашими жизненными линиями заканчивалось. Я была наполовину еврейкой, наполовину нет, и две части моей личности находились в постоянном конфликте; Я был сионистом, сражавшимся за далекую еврейскую родину, прежде чем присоединился к коммунистам, сражающимся за австрийских рабочих, находящихся поближе. Я была замужем и развелась (когда обнаружила, что мой муж предпочитает спать в Палестине, чем со мной). Однажды меня даже бросили на две недели в австрийскую тюрьму за мою коммунистическую деятельность, которая привлекла внимание полиции; Меня поймали на том, что я сдавал свою свободную комнату некоему Иосипу Брозу, который оказался хорватским коммунистом, разыскиваемым в полудюжине балканских стран. (Он проводил партийные собрания у меня на квартире, указывая на тех или иных товарищей и давая им задания со словами Ти, к... Ты, что . Он делал это так регулярно, что мы прозвали его Тито .) Мое пребывание в тюрьме было не т потрачено впустую; Я обнаружил, что за неимением зеркала девушка могла видеть свое отражение в чашке кофе достаточно хорошо, чтобы нанести помаду, без которой я чувствую себя незащищенным. Несмотря на мой арест, моя тайная работа в Московском Центре, к счастью, осталась незамеченной. Вы могли бы утверждать, что я был на противоположном конце спектра от весталки. У меня были любовники, когда мне было приятно заводить любовников, но я старался сохранять между нами эмоциональную дистанцию, поэтому они неизменно заканчивали тем, что становились бывшими любовниками. Правда в том, что до англичанина я никогда по-настоящему не была близка с самцом этого вида. Интимный в смысле получения удовольствия от доставления удовольствия. Интимно в том смысле, что просыпаться по утрам рядом с совершенно обнаженным Homo erectus было отличным способом начать день.
Ах, англичанин... Вы не поверите, как он был невинен, когда появился у меня на пороге: красивый в каком-то робком виде, болезненно неуверенный в себе, страдающий (как я потом узнал) хроническим несварением желудка, говорящий с милым заиканием, которое становился более выраженным, когда субъект переходил к социальному или сексуальному общению. Я сразу понял — девочки рождаются с шестым чувством языка тела — с ним никогда не трахались, по крайней мере, с женщинами. Совершенно другой вопрос, был ли это сделано мужчиной. Однажды поздно вечером, когда мы услышали разрывы артиллерийских снарядов в рабочем квартале на другом конце города, англичанин выпил слишком много шнапса и сказал мне, что его, как он выразился, наебали. Я так и не узнал, происходило ли это посвящение в одной из тех шикарных британских школ-интернатов, которые не разжигают камины до тех пор, пока вода не замерзнет в кранах, или позже в Кембридже. Мне довелось достаточно пообщаться с королевскими англичанами, не говоря уже о королевских англичанах, чтобы знать, что такое «жукать» . Простите, если не поделюсь подробностями. Я болтаю. Боже мой, я действительно болтаю, когда говорю об англичанине. Да, я говорил, что в сексуальном плане он был зеленым за ушами, когда вошел в мою жизнь. Я был бы удивлен, узнав, что он когда-либо видел грудь молодой женщины, а тем более прикасался к ней. Он, конечно, не знал, как расстегнуть бюстгальтер. Когда мы наконец собрались спать в одной постели, а это произошло через десять дней после того, как он переехал в мою свободную комнату, быстро стало очевидно, что у него есть лишь теоретическое представление о женской анатомии. Но, надо отдать ему должное, в сексе, как и в шпионаже, он быстро учился.
— Где ты научился так трахаться? — сонно спросил я его на следующее утро после той первой ночи.
— Ты чертовски хорошо меня научил, — сказал он. «Твой орггазм у меня на губах. Я чувствую вкус этого».
Это, друзья, оказались квинтэссенцией Филби, Кима для его приятелей, Гарольда Адриана Рассела для английских знати из высшего общества, которые случайно за нашим столиком выкуривали сигареты губкой, когда мы пили чай, как мы делали почти каждый день, даже зимой. на террасе кафе «Херенхофф».
Но я забегаю вперед: эту историю лучше всего рассказывать в хронологическом порядке. Представьте себе мое изумление, когда, откликнувшись на столь осторожный, почти неслышный стук, думая, что это негр пришел за углем, я открыл дверь своей трехкомнатной квартиры и увидел молодого джентльмена, переминающегося с ноги на ногу. в мучительной неуверенности, рюкзак свисает с одного худого плеча, маленький, но элегантный кожаный чемодан стоит на полу рядом с его шикарными, хотя и потертыми походными ботинками. Моей первой мимолетной мыслью было, что передо мной кто-то, кто забрел не в тот век. У него были нежно-розовые щеки подростка, которому почти никогда не приходилось бриться; растрепанные волосы с остатком пробора посередине; мятые фланелевые брюки с намеком на складку; потертые манжеты брюк, зажатые металлическими велосипедными зажимами; подпоясанная двубортная кожаная мотоциклетная куртка с большим поднятым воротником; бежевый шелковый шарф, повязанный вокруг шеи; мотоциклетные очки на шее; на запястье висит потертый кожаный мотоциклетный капот, какой, возможно, носили люди, когда мотоциклы впервые были изобретены. «На твоей двери нет номера, — сказал он, — но поскольку тебе между шестью и восемью, я решил, что тебе должно быть семь».
Я провел пальцами по своему свежеотчеканенному светловолосому пажу, чтобы проверить, влажная ли еще перекись в аптеке. — Что ты надеялся найти под номером семь? — потребовал я, закладывая фундамент эмоциональной стены, которую хотел воздвигнуть между нами.
Мой посетитель, говоря по-английски, едва заметно завиток верхней губы, сказал: «Меня заставили т-поверить, что я смогу снять комнату на Латшгассе, 9, квартира номер семь».
Чем больше он заикался, тем больше я видел, как рушилась моя эмоциональная стена. — И кто заставил тебя поверить в это?
«Один из товарищей из Альянса Роте Хильфе, который помогает преследуемым беженцам».
«Что привело вас в Вену?»
«Мой мотоцикл привез меня в Вену. Я взял на себя смелость припарковать его у тебя во дворе, рядом с мусорными баками.
«Я не спрашиваю о вашем виде транспорта. Я спрашиваю о вашей мотивации».
«Аааа. Мотивация». Я помню, как он в замешательстве пожал плечами. Мне пришлось обнаружить, что клише раздражали его, тем более, когда они срывались с его собственных уст. «Вена — это место действия», — сказал он. — Или будет п-будет. Я пришел сыграть свою часть.
Я думал об этом. «Вы хотите сказать, что проехали на мотоцикле весь путь из Англии, чтобы внести свой вклад ?»
— Не считая Ла-Манша, это всего лишь девятьсот миль, плюс-минус. Он одарил меня застенчивой улыбкой. «Если я могу быть настолько смелым, то как насчет тебя?»
"А что я?"
«Почему ты в Вене?»
«У меня встреча с историей». В те дни, как и сейчас, нельзя было быть слишком бдительным. «Не меняйте тему. Откуда вы узнали о Роте Хилфе?
«Один из моих профессоров в Кембридже является членом Британской коммунистической П-партии — он дал мне рекомендательное письмо в Австрийский комитет помощи от немецкого фашизма. Я могу показать тебе письмо.
Он начал лезть в свой рюкзак, но я отмахнулся от него. Любой мог предъявить письмо. «Какой адрес у Роте Хильфе? Какой товарищ дал вам мой адрес? Я стоял готовый захлопнуть дверь перед его растерянным лицом, если он ответит неправильно.
Он достал из внутреннего нагрудного кармана небольшой блокнот на спирали и, смочив подушечку большого пальца языком, начал перелистывать страницы. Я видел, что они были заполнены аккуратным, почти микроскопическим почерком. "Верно. «Роте Хильфе» находится на Лерхенгассе, 13, на три этажа выше, как только вы сойдете с очень убогой лестницы, пройдете четыре двери, и Би-Боб — ваш дядя. Он посмотрел вверх. «О боже, я не думаю, что ты знаком с твоим дядей Би-Боба ».
— Я могу это понять, — сказал я. "Продолжать."
"Да. Верно. Офис «Роте Хилфе» состоит из четырех комнат: в одной из коробок, сложенных до потолка, валялась использованная одежда, а в другой кишат ветхие промокшие люди, которых я принял за коммунистов, вытравленных из Германии герром Гитлером после поджога Рейхстага. Те, кто не играл в шестьдесят шесть, спали в своих пальто на матрасах, поставленных на полу. Вся квартира воняла вареной капустой, хотя я ни разу не видел печи, где можно было бы приготовить капусту. Что касается товарища, который дал мне ваш адрес, то я знаю только его псевдоним. Друзья звали его Аксель Хейберг. Они посмеялись надо мной, когда дошли до объяснения, что Аксель Хейберг — это название острова в Северном Ледовитом океане».
— Ты всегда так делаешь?
— Ч-что делать?
«Записывайте в блокнот все, что видите?»
"На самом деле да. Когда мне было одиннадцать, мой святой отец потащил меня в грандиозное путешествие по Леванту — Дамаск, Б-Баальбек, Б-Бейрут, Сидон, Тир, Тверию, Назарет, Акру, Хайфу, Иерусалим, да что угодно, я был на базар. Он обязал меня вести дневник. С тех пор я более или менее в этом разбираюсь. Он протянул бледную ладонь. — Филби, — сказал он. «Гарольд Филби. Ким моим очень немногим друзьям».
«Почему очень мало?»
«По моему опыту, Homo Sapien обычно разочаровывает. Только Homoсоветикус оказывается на высоте исторического положения, бросая вызов промышленному капитализму, национал-социализму и его фюреру , а также вашему ужасному Дольфусу здесь, в Вене».
Помню, меня так тронуло это заявление, что я сжал его руку обеими своими. — Литци, — сказал я, возможно, немного более охотно, чем мне хотелось бы. «Литци Фридман, Лачгассе, 9, квартира номер семь. Я вырвал семерку, чтобы отпугнуть полицию, если они снова придут меня искать. Щекотно.
— Щекотно?
— Конечно, было приятно познакомиться с вами. Заходите.
* * *
"Деньги."
"Деньги?"
« Zahlungsmittel» по-немецки. Физет Шешкез на венгерском языке. Валута по-итальянски. Арджент по-французски. Деньги на королевском английском, языке, на котором вы говорите более или менее свободно».
Это было ранним вечером второго дня пребывания Кима в Вене; Я был слишком тактичен, чтобы поднять эту тему в первый же день. Мы только что вернулись на Лачгассе 9, набрав пачки листовок в секретной, хотя и примитивной, подпольной типографии и доставив их в штабы рабочей милиции в больших жилых домах недалеко от обочины дороги. Признаюсь, было очень волнительно ездить на мотоцикле Кима «Даймлер». У меня немного закружилась голова, глядя на церковные шпили и на то, что американцы называют небоскребами (некоторые из них высотой в десять или двенадцать этажей), парящими над моей головой, когда мы мчались по узким улочкам Внутреннего Штадта. Когда мы свернули на Лачгассе, пошел небольшой дождь, прилипший к моей коже. Я заметил, что мой англичанин (так я начал о нем думать) этого не заметил. Пища для размышлений: проблема была в глазах или в том, что наш венский доктор Сигизмунд Фрейд называет либидо? Вернувшись в свою квартиру, я переоделся в сухую рубашку, вытер волосы полотенцем, затем разложил бутерброды и немного пива и поднял деликатный вопрос об аренде. «Да, деньги. Британские фунты. Австрийские шиллинги. Немецкие рейхмарки. Сколько у вас есть?"
«Мы говорим о c-cash?»
«Мы не говорим о долговых расписках. Конечно, мы говорим о наличных».
«Аааа. Да. Хорошо. Мой святой отец заплатил мне за перепечатку рукописи его книги — он проехал на окровавленном верблюде через Аравийскую пустыню от Персидского залива до Красного моря за сорок четыре дня. Адский подвиг – Т.Э. Лоуренс думал, что только дирижабль может пересечь то, что саудовцы называют пустым кварталом . Чтение было бы чертовски полезным, если бы отец смог найти п-издателя, который не думал, что наш Лоуренс Аравийский владеет авторскими правами на саги о пустыне. Не помогло и то, что сноски были на урду, на котором мой отец свободно говорит. Или это был перс? Хм. Что касается денег, у меня осталась мелочь от той случайной работы плюс сто фунтов, которые он подарил мне на мой д-день рождения.
Сто фунтов были огромным состоянием в рабочей Вене. «У вас действительно есть сто фунтов стерлингов?»
Он кивнул.
"Показать его мне."
Ким сидела на одном из кухонных стульев, которые мы принесли в гостиную на заседание комитета позже тем же вечером. Он положил левую лодыжку на правое колено, расшнуровал походный ботинок и стянул его. Затем он достал пачку купюр, приклеенную скотчем к нижней стороне язычка ботинка. Он передал мне деньги. Я посчитал это. Там было сто фунтов стерлингов, правда, в хрустящих пяти- и десятифунтовых банкнотах. Купюры были такими новыми, что я боялся, что чернила сотрутся с пальцев.
— Как долго ты планировал это продлиться?
«На самом деле, я подумал, что, живя на пресловутых скудных средствах, я, возможно, смогу растянуть это до года».
"Двенадцать месяцев?"
«Это обычная продолжительность лунного года».
Я схватил карандаш и начал подсчитывать суммы на обратной стороне конверта, переводя фунты в шиллинги и складывая сумму, которая ему понадобится на аренду и питание. «В Вене можно поесть за шесть шиллингов в день, если ты вегетарианец». Я посмотрел вверх. «Вы вегетарианец?»
"Я сейчас."
"Хороший. Я прочитал в нашей социалистической газете Arbeiter-Zeitung статью, в которой говорилось, что средний человек живет на 2,4 года дольше, если не ест мясо».
«Входит ли в ваш бюджет сигареты?»
"Как много ты куришь?"
«Пачка в день».
«Я не читал ничего о том, что сигареты вредны для здоровья. Но вам все равно придется экономить, чтобы стянуть гроши».
«Если я выкуриваю меньше пачки в день, я больше заикаюсь. Вы также забываете бензин для мотоцикла, если предположить, что мы продолжим использовать его в Вене».
«О, мы обязательно воспользуемся этим. Я заставлю наш транспортный комитет заплатить за бензин. Я подсчитал столбцы. — Думаю, на семьдесят пять фунтов тебе хватит на весь лунный год. Я отсчитал семьдесят пять фунтов и вернул ему.
Он посмотрел на счета, затем на меня. — Что ты собираешься делать с остальными двадцатью пятью?
«Поздравляю. Вы только что присоединились к Венскому комитету помощи. По совпадению, годовое членство для англичан на мотоциклах составляет двадцать пять фунтов».
«Но я приехал сюда, чтобы вступить в Международную организацию помощи борцам революции».
Настал момент начать его образование. «Если вы хотите работать на благо коммунистов, вам придется делать это осторожно. Со временем я смогу замолвить за тебя словечко в определенных кругах. Тем временем вам предстоит сыграть роль наивного молодого английского идеалиста, приехавшего помочь беженцам. Австрийская коммунистическая партия вместе с Международной организацией помощи борцам революции были объявлены Дольфусом и его бандой незаконными. Мы, коммунисты, работаем через Комитет помощи, и это законно. За ваши двадцать пять фунтов четыре или пять немецких товарищей, которых вы видели спящими на матрасах, смогут оказаться в безопасности во Франции». Я посмотрел на него. «Могу ли я интерпретировать ваше молчание как согласие внести этот вклад?»
— Н-есть ли у меня выбор?
Я придвинула стул ближе к нему, пока наши колени почти, но не совсем соприкоснулись. (Не хотела, чтобы он паниковал.) «У тебя всегда есть выбор — в этом вся суть жизни. Выбор. Не делать выбор — это выбор». Должно быть, я улыбнулся, что я обычно и делаю, когда собираюсь сделать предложение, которое не хочу, чтобы собеседник принял . «Вы можете оставить себе сто фунтов, собрать рюкзак и вернуться в Англию, если не хотите к нам присоединяться».
«Я очень счастлив здесь, в Вене, спасибо».
Товарищи, пришедшие на заседание комитета, были впечатлены, когда я сказал им, что англичанин пожертвовал двадцать пять фунтов Комитету помощи. Профессор из Будапешта, нелегал, пытавшийся быть на шаг впереди австрийской полиции, этого не сделал. — Ты вернул ему семьдесят пять? — спросил он меня по-венгерски. — Что с тобой, черт возьми, не так?
Ким посмотрел на меня. «Вы говорите по-венгерски?»
«Я венгр », — сказал я ему. «Меня воспитали бабушка и дедушка на территории тогдашней Австро-Венгерской империи».
— Но я слышал, что ты говоришь по-немецки.
«Мои бабушка и дедушка отправили меня в гимназию в Вене. Я здесь с тех пор. Это их квартира». Я сказал венгерскому профессору: «Англичанин будет для нас неоценим, когда начнется революция. Со своим мотоциклом, британским паспортом и бледным английским лицом он сможет проходить полицейские контрольно-пропускные пункты. Сегодня мы преодолели двоих из них, а хулиганы из хеймвера Дольфуса даже не обыскали наши рюкзаки. Я перевел то, что сказал, на немецкий язык для товарищей из райкома. Один из них, пристально глядя на Кима, спросил меня по-немецки: «Как вы можете быть уверены, что он не двойной агент?»
Ким, который говорил по-немецки так же, как англичане говорят на любом другом языке, кроме английского, то есть с дискомфортом, сказал: «Sie k-können nie sicher sein». Повернувшись ко мне, он спросил по-английски: «Будут ли ваши друзья чувствовать себя спокойнее, если я уйду в свою комнату?»
Венгерский профессор сказал по-венгерски: «Если бы короткий счет» — он имел в виду канцлера Дольфуса, который был известен как карлик, — хотел бы шпионить за нами, он не стал бы пытаться проникнуть в райком, он бы попытался проникнуть в окружной комитет. Центральный Комитет партии».
«Ты можешь остаться», — сказал я Ким. Остальным я сказал: «Сейчас он слишком невиновен, чтобы быть агентом-одиночкой».
«Я не уверена, что мне стоит воспринимать это как комплимент», — заметила Ким.
«Огромное преимущество невиновности, — помню, как я сказал ему с многозначительной ухмылкой, — состоит в том, что потерять ее можно доставить определенное удовольствие».
«Наша Лици сексуальна», — сказал остальным насмешливым нараспев один из товарищей, студент университета с длинными густыми бакенбардами по имени Дитрих. Они все засмеялись. Кроме меня. Дитрих был одним из моих бывших любовников.
Немного растерявшись, я повернулся к профессору и пригласил его начать лекцию. Сняв очки, потирая переносицу большим и средним пальцами, он начал говорить на немецком, более несовершенном, чем у Кима. «Промышленный капитализм покоится на пьедестале теории равновесия, которая утверждает, что процесс производства чего-либо создает достаточно покупательной способности, чтобы купить это. Великая депрессия и последующее бедствие мирового рабочего класса продемонстрировали, что эта удобная теория равновесия больше не…»
Вскочив на ноги, Дитрих оборвал профессора на полуслове. «Ваши марксистские теории мне до смерти надоели», — заявил он. «Они стали неактуальны. Подъем фашизма привлек внимание многих из нас к вещам, отличным от экономики. Нам следует поговорить о том, как помешать Гитлеру аннексировать Австрию…
Дитриха, в свою очередь, прервал Сергий, семнадцатилетний один из самых молодых делегатов рабочей милиции в райкоме. «Посмотрите на стаканы с водопроводной водой, которые Литци поставила на низкий столик», — сказал он. «Стаканы неподвижны, но вода в них дрожит, как будто то, что происходит в этом городе, то, что происходит в Европе, сотрясает кору земли».
«Вода дрожит, потому что Дитрих вскочил на ноги», — сказал с тихим смехом один из рабочих делегатов.
«Вода дрожит, — помню я, — как дрожит земля перед землетрясением. Революция взорвется в Вене. Есть большая вероятность, что оно распространится на весь капиталистический мир».
Соня, нынешняя подруга Дитриха и единственная женщина в комнате, подняла руку. Ей, как и мне, было чуть больше двадцати; в отличие от меня она была поразительно красива, с высокими скулами и глубоко посаженными угольно-черными глазами, ассоциирующимися с кавказскими горными племенами. Кажется, я помню, что один из ее дедушек и бабушек был узбеком. — Черт возьми, Соня, мы же не в университете, — неприятно отрезал Дитрих. — Ты можешь говорить, не поднимая руки.
«Я хочу задать вопрос», — объявила она.
«Обязательно задайте свой вопрос, дорогая девочка», — сказал венгерский профессор.
Соня наклонилась вперед, ее грудь надулась над блузкой австрийского крестьянина с глубоким вырезом. Ее декольте не осталось незамеченным для присутствующих вуайеристов. «Я, как вы знаете, представитель Социалистической партии в райкоме», — сказала она. Не привыкшая выступать публично, она глубоко вздохнула, прежде чем с яростной интенсивностью приступить к делу. «Я марксист, но не коммунист. И я задаю вопрос, который задают многие мои товарищи-социалисты: что большее зло, немецкий фашизм или советский коммунизм?»
Дитрих, который был убежденным коммунистом, закатил глаза, что заставило меня задуматься, о чем они вдвоем говорили в постели. Несколько партийных товарищей района, имевших партийные билеты, с отвращением отвернулись. И тут произошла любопытная вещь. Мой англичанин, внимательно следивший за разговором, переводя взгляд с одного говорящего на другого, как будто он был на теннисном матче в загородном клубе, обратился прямо к Соне. Вот, насколько я могу реконструировать, вот что он сказал: «Когда вы говорите «советский коммунизм», вы, конечно, имеете в виду сталинизм. Я думаю, что мы должны различать эти два понятия. Привередливое самодержавие Сталина следует рассматривать в исторической перспективе. Кадры, организовавшие большевистское восстание, жили нелегально в течение многих лет, даже десятилетий, прежде чем революция привела их к власти. Даже тогда их власть над властью была слабой — им приходилось защищать революцию от иностранных захватчиков и их белых русских прислужников в жестокой гражданской войне. Это, конечно, объясняет, отчасти, агрессивную роль советской тайной полиции и неприятную чистку партийных рядов в двадцатые годы, объясняет также убежденность Сталина в том, что он окружен врагами и должен уничтожить их, прежде чем они уничтожат его. Преследуя врагов, реальных или воображаемых, Сталин, несомненно, исказил коммунизм. Но коммунизм, в отличие от сталинизма, — это совсем другое дело. Коммунизм продолжится после Сталина и сталинизма. Отвечая на ваш вопрос: Гитлер, которому доверяют немецкие военные, и фашизм, захвативший воображение немецких масс, явно являются большим злом».
Покраснев от смущения, Ким быстро взглянула на меня. «Наш англичанин менее невиновен, чем мы думали», — сказал я. «Он правильно ответил на вопрос. Те из нас, кто поклялся в верности делу коммунизма, защищают идеал, а не личность».
— Вы хотите сказать, — сказала Соня, пристально глядя на англичанина в своем стремлении понять, — что Сталин — меньшее из двух зол?
— Это не совсем…
«Если Гитлер — большее из двух зол, то, следовательно, Сталин должен быть меньшим из двух зол».
«Это сложнее, чем вы предполагаете…»
«Меньшее из двух зол все равно остается злом?»
«Вы искажаете мой смысл…»
Соня не отпускала. «Вы хотите сказать, что предательство Сталиным коммунизма не делает коммунизм недействительным?»
«Никто ничего не говорил о том, что Сталин предал коммунизм», — горячо заявил Дитрих. «Есть разница между искажением и предательством. Искажение — это тактическое изменение курса. Это подправляет паруса по ветру. Он адаптируется к меняющейся реальности, чтобы можно было достичь стратегической цели — диктатуры пролетариата».
Сергий согласился. «Для Ленина два шага вперед, один шаг назад».
Профессор коснулся лопатки Сони. «Сталин — это коммунизм, дорогое дитя. Какой бы путь он ни выбрал, будьте уверены, это правильный путь».
«Со Сталиным или без него, мировая революция неизбежна», — сказал я. — Вечные разговоры об этом на Лачгассе, 9, квартира номер семь не ускорят процесс. Предлагаю оставить теоретическую часть нашей встречи позади и перейти к практическим вопросам. Кто за?
Все члены райкома, кроме Сони, подняли руки. Видя, что она проиграла в голосовании, она нахмурилась, глядя на Дитриха, который схватил ее за запястье и поднял для нее. Остальные засмеялись.
Дитрих поднял вопрос о приобретении оружия для отрядов рабочей милиции, которые каждую ночь вступали в стычки с бандитами из милиции Дольфуса. Важная партия оружия, спрятанная на одной из барж, курсировавших по Дунаю, проходившему через окраины Вены, была обнаружена и конфискована полицией ранее на этой неделе. Эта история попала в заголовки государственных газет. Один из делегатов ополчения отметил, что нам не хватает средств, которые крайне необходимы для закупки оружия за границей. Окружным комитетам было предложено ввести налог на местных торговцев, которых до сих пор просили вносить пожертвования только добровольно. Мы долго обсуждали этот вопрос, но не пришли к единому мнению. Церковный колокол в соседнем квартале начал пробивать час. Мы все считали кольца в уме. «Двенадцать», — объявил Дитрих. Он расправил плечи и потер Соню затылок. — Двенадцать, — согласилась она, положив руку ему на бедро.
Внезапно я смог представить, о чем они говорили в постели.
* * *
«Давайте сделаем революцию».
«Аааа». Я могу представить, как Ким откашливается, нервный тик, который обычно проявляется, когда он не совсем знает, что сказать. "Да. Давайте."
И мы это сделали. Мы переправили семь советских винтовок Симонова и четыре немецких Вальтера 41, разобранных на составные части и зарытых под мусором в мусоровозах, шуцбундерам ( рабочей милиции Австрийской социал-демократической партии) в Карл-Марксхофе, одном из похожих на крепость многоквартирных домов. . Мы переправили двадцать один немецкий пистолет Бергмана и дюжину советских тульских автоматов Токарева, спрятанных в детской коляске, в импровизированный арсенал, устроенный в подвале угольного бункера фабрики игрушек. Боеприпасы ко всему этому оружию мы принесли, по четыре-пять патронов за раз, спрятав у меня в бюстгальтере. Мы поставляли порох, завернутый в маленькие мешочки из васильковой бумаги, на подпольный завод по производству боеприпасов, который устроили на верхнем этаже многоквартирного дома. Мы проносили рюкзаки, наполненные листовками, спрятанными под гигиеническими салфетками Хартмана, мимо контрольно-пропускных пунктов, при этом Ким покраснел чуть сильнее, чем подросток-фашистский милиционер, который махал салфеткой вверх и кричал своим товарищам: «Смотрите, что я нашел!» С картонными коробками с надписью «Австрийское детское питание» мы доставили медикаменты в один из импровизированных лазаретов в крупных жилых домах для рабочих. В первые дни Кима все это сбивало с толку: встревоженные лица женщин и мужчин, распаковывающих привезенное нами оружие, подготовка к насилию на импровизированных фабриках, тесные и душные подвалы, где собрания затянулись до раннего утра. утро. Были случаи, когда нас приглашали голосовать, и никто не мог вспомнить, за что мы голосовали. Ослабленные от недосыпа, мы часто возвращались ко мне на квартиру, поскольку Вена впитывала первые лучи света, как сухая губка.
Буду откровенен: дни шли, и я с растущим нетерпением ждал, пока Ким сделает шаг, как обычно делают мужчины, когда хотят от женщины большего, чем просто разговор. Тыльная сторона руки, небрежно исследующая верхнюю часть позвоночника, чтобы проверить, носите ли вы бюстгальтер, — самое хорошее место для начала. Массировать лопатки всегда полезно. Прикосновение к бедрам, когда вы теснитесь в кабинке кафе, неизменно переводит отношения на новый уровень. Поцелуй в щеку, который, как заблудшая стрела, не попал в цель и задел уголок ваших губ, несомненно, следует рассматривать как намек на грядущую близость. Положение ладони на животе, смело приближающееся к изгибу груди, может быть только знаком заключенного дела. В обычных обстоятельствах остается только решить, где именно: его кровать или твоя. А от моего англичанина ничего. Нуль. Он предлагал мне сигарету (он курил эти ужасные французские Gauloises Bleues) и даже держал до конца пламя спички, пока я засасывал ее в себя, или принимал одну мою (новомодный чешский картонный наконечник с фильтром) без каких-либо усилий. наши кончики пальцев соприкасаются. Со временем я понял, что мне придется подвести эту конкретную лошадь к воде и заставить ее пить, если я надеюсь утолить жажду .
«Позволь мне кое-что спросить», — выпалил я вечером его десятого дня в моей квартире. "Ты…"
"Я что?"
— Ты… — я поморщился и выплюнул это. «Странно?»
Переполненные окурками пепельницы мы выбрасывали в мусорное ведро после ночного заседания райкома. Ким пристально посмотрел на меня. Мне показалось, что я заметил румянец на его английских щеках.
« Странный, как гомосексуалист ?»
Я слабо кивнул.
— Что, ммм-заставляет тебя спросить?
Я устроилась на диване рядом с ним, наши бедра соприкоснулись. "Ты находишь меня привлекательным? Я тебя привлекаю ?»
«Я нахожу тебя… чрезвычайно притягательным».
"Ну тогда?"
"Хорошо что?"
— Мне нужно нарисовать тебе схему?
— На самом деле, я набрался смелости спросить тебя, можем ли мы, мммм…
— Ради бога, Ким, тебе не нужно спрашивать!
«Аааа».
В этот момент он сделал то, что мог заставить себя сделать — схватил складку юбки выше моего колена, как будто претендовал на ткань и тело под ней. — Ты должен понять, такие парни, как я, боятся ухаживать за такими красивыми девушками, как ты.
"Чего вы боитесь?"
«Мы боимся, что ты скажешь «нет», а это разрушит то маленькое эго, которое у нас есть». Он прочистил горло. «Мы боимся, что вы скажете «да», и мы не окажемся на высоте, что также уничтожит то маленькое эго, которое у нас есть».
— Я тоже боюсь, — прошептал я.
«Чего бы ты боялся? Одним щелчком пальцев ты можешь заполучить любого мужчину.