- Пусть вам солнышко очи не застит, а светит только в спину да слепит ворога. И счастья всем - не сглазить! - аж до вечера!
Кошевой атаман заступил путь Мамаю, уже разбиравшему поводья, чтобы садиться на коня:
- Может, останешься на Сечи?
Козак покачал головою:
- К чему? Болезни всё одно не дадут воевать.
- Молодых учить будешь. Оставайся, брат.
- Нет. Не хочется, чтоб видели, как помираю.
- Ты не умрёшь, - с надеждой произнёс атаман. - Тебя же зовут Невмирущим.
Козак усмехнулся в длинные седые усы:
- Было когда-то. Да отдал все силы, мало осталось.
Вскочил на вороного. Золотая серёжка поблескивала на солнце, в морщинках пряталась непрошеная слеза. Ещё раз оглянулся на побратимов... и прочь поскакал.
Рубленые стены, дозорные башни Сечи - всё уходило вдаль. Впереди расстилалось Дикое Поле.
Дорога подковой огибала берёзовый перелесок, падала с пригорка и полем шла к огромному дубу. Перед тем как выехать на открытое место, Мамай спешился на опушке, огляделся. Возле того дуба ходил конь под седлом. Хозяина не было видно, зато трава вокруг - выщипана подчистую. Видно, долго конь гулял самопасом. Интересно, кому в голову пришло разбить привал среди поля? А вдруг засада?
Высоко в небе кружил жаворонок. Мамай всмотрелся в него, потом прижался к шелковистому стволу берёзы и закрыл глаза. Теперь он будто сам реял в зените и видел поле с высоты. Вот он, Мамай возле берёзы, а вот и дуб. Под ним навзничь лежит молодой козак. Бледный как полотно. Без памяти. Трава повалена, затоптана копытами, полита кровью. Видно, стычка недавно была.
Мамай помотал головой, словно стряхивая наваждение. Забрался в седло, ещё раз глянул по сторонам - убедиться, что нигде никого, и только тогда пришпорил вороного. Возле дуба вонзил копьё в землю, привязал к нему коня и наклонился над раненым. Одет тот был бедно - как говорится, дождем шито, ветром подбито. А на шее - небольшая рана.
Мамай поднялся, оглядел место. Под ногами что-то хрустнуло. Стрела. Брать её в руки остерёгся - нагнулся и долго разглядывал. На стальном жале запеклась кровь. Но козака ведь только зацепило. Получается, стрела отравлена? Мамай попросил прощения у дуба, ударил по стволу чеканом и подставил кружку.
Поморщился, черканул ладонь кинжалом, смешал дубовый сок с горилкой и собственной кровью. Лезвием разжал зубы козаку, влил питьё и сам проглотил капельку зелья. Козак зашевелился, застонал. Его трясло в лихорадке, а из раны потекла кровь. Мамай смешал землю с паутиной, наложил на рану и завязал чистым лоскутом.
Перетянув на себя чужую боль, Мамай почувствовал, как стынут ноги и морок встаёт перед глазами. Молодого козака, наоборот, отпускало, он перестал стонать и заснул, дыша спокойно, полной грудью.
Мамай всё же успел разложить костёр.
"Хоть бы ночь, одну только ночь да последний день погулять по белу свету. Как же хочется жить..." - и провалился в забытьё.
Когда очнулся, солнце уже заходило. Бил озноб. У костра мельтешила неясная тень. От неё веяло теплом сильней, чем даже от огня. Мамай невольно придвинулся - и вдруг замер, разглядывая странное существо.
Тень испуганно метнулась в сторону, за круг света. Не может такого быть... Наверно, дым щиплет глаза. Или ветер кружит искры, а тень - просто перекати-поле. Но она не пропадала, а ещё больше наливалась темнотой. Ростом поменьше человека, и будто в волчьей шкуре, мехом наружу. Глаза - два тлеющих уголька, а на них стёклышки, как у кошевого писаря окуляры. Лицо скрыто густой лохматой шерстью.
- А ну прочь от костра, бесово отродье! Думаешь, раз козак - характерник, то знается с чёртом? Брысь, пока саблю не достал.
Тень затрепетала, побледнела, но не исчезла вовсе. Наоборот, вздохнула так, что привычное ко всему сердце Мамая не выдержало, ёкнуло. И рука, что сначала потянулась к сабле, озадаченно почесала затылок.
- Ты что за чудище? - удивлённо спросил Мамай.
Тень молчала, а тем временем на востоке проступали из темноты дивные остроконечные горы, похожие на палатки в степи. Вокруг них светился воздух. Казалось, что крутые склоны и даже сама земля там курятся, как непогашенный костёр. Над горами вились лёгкие белые дымки - словно кто-то смолит люльку. Но на мирный привал это было не похоже. Наоборот, за горами происходило что-то страшное.
Багровое грозовое небо подсвечивали частые зарницы - то ли сполохи молний, то ли зарева пожаров. И грохотало так, словно бьют набат.
- Как же нам тебя не хватает, Мамай, - сказал, словно прошелестел его гость.
- Да кто ты? - снова повернулся к нему Мамай.
- Шубин, - блеснул стёклышками тот. - Я в шахте живу.
- Где? - не понял Мамай.
- В руднике. Где добывают горючий камень. А теперь вот остался под открытым небом, потому что... - глаза-угольки ещё жарче разгорелись, - потому что без тебя не справиться никак.
- Вон оно что... Не повезло тебе, брат Шубин. Даже такому завзятому бродяге, как я, когда-нибудь приходит конец. Но, раз такое дело, жди. Жди сокола в зените. А вслед ему прискачет и козак. Всегда так было. И так будет.
Шубин вдруг перенёсся к Мамаю и положил в руку что-то небольшое и горячее. Чёрный блестящий камешек - кусочек угля.
- Когда отчаешься, уйдут силы - это поможет. Как последняя надежда, - и исчез.
Растаял и огненный мираж на востоке.
Мамай не мог понять - приснилось это или было на самом деле. Рука всё сжимала тёплый камешек. Мамай вздохнул, спрятал подарок Шубина в торбу и проворчал, пристраивая под голову седло:
- Привидится ж такое! И то правда - притомился за день, что тот чёрт с казаном, полным козаков... Не при вашей дьявольской милости будь сказано, - на всякий случай добавил, всматриваясь в темноту за костром.
На рассвете молодой козак пришёл в себя и, увидев чужака, сразу схватился за саблю. Но старый только глянул - и рука того упала. Молодой разозлился:
- Кто ты? Откуда взялся?
- Да кто знает, - как ни в чём не бывало, отвечал Мамай. - Сидит себе козак, на кобзе играет, а что замыслит, всё обретает.
- Где ж кобза?
- А что, надо? - и подмигнул.
Молодой присмотрелся:
- Узнал тебя, побратим. Часто видел на Сечи. Ты ведь Бродяга?
- Может, Бродяга. А может - Михайло Неугадайло. У меня много прозвищ. Только никто не знает, какое настоящее. Даже я сам... Лучше расскажи, что тут быо вчера.
- Да что рассказывать. Пятеро их. Выскочили вон из-за того пригорка. Первого из ружья уложил. Второй напоролся на саблю. А те трое подхватили мертвецов да прочь поскакали.
- Почему? - Мамай внимательно глянул в глаза козаку. - Почему ты живым остался, когда раненый лежал?
Козак пожал плечами:
- Наверно, думали, что убит.
- Тогда почему не увели коня, а сами кинулись наутёк? - не отступался тот.
- Да напугались чего-то. Может, волка... Ты что, мне не веришь?
- Кто ты, какого куреня? - в ответ спросил Мамай.
- Степан Цапля. Вторая сотня Полтавского куреня.
- А ну, назови, кто в вашей сотне, - Мамай не отводил взгляда.
- Гаврило Стукало. Василь Сметана. Петро Маджар.
- Так. Ещё...
- Исай Карлич. Леско Усатый.
Мамай кивнул:
- Ладно. А сотник - его как зовут?
- Кто ж сотника не знает! Яков Дрозд.
Мамай снова довольно кивнул.
- Вижу, не врёшь. Давай садись-ка к костру. Перекусим да обмозгуем, как дальше быть. Далеко собрался?
Степан сел поближе, и саблю пристроил рядом. Мамай заметил, усмехнулся, но ничего не сказал.
- Старшего брата зимой крымчаки убили. Остался я один у стариков. Возвращаюсь домой, жениться хочу. Ещё до Сечи обручился.
- А невеста ждёт тебя?
- Конечно. Пойдёшь сватом?
Мамай подумал...
- А что ж, пойду! - и они ударили по рукам. - Только ты какой-то хмурый. Отчего?
Козак не ответил, а Мамай не стал мешаться в чужие дела, ибо говорят - не суй носа в чужое просо.
Позавтракали. Степан выкатил из костра раскалённый уголёк и голыми руками поднёс к люльке. Мамай не подал вида, что удивился. Достал из седельной сумы чистый рушник, молча протянул Степану.
- Зачем?
- Найдёшь дуб с завязанными глазами? Ну, если доверяешь мне.
Степан подумал, кивнул:
- Что ж, можно!
Стали в поле рядом. Мамай заставил Степана крутануться на месте и легонько подтолкнул:
- Иди!
Тот сначала шагнул в сторону от дуба. Но вдруг словно споткнулся на ровном месте... Остановился, покрутил головой. И уверенно двинулся назад. Медленно, словно из вязкого песка выдирая ноги, подошёл вплотную к дубу. Обхватил его и радостно рассмеялся:
- Это ж просто. Дуб яркий как огонь, его сквозь рушник видно. Или думаешь, что я в колдовстве мастак?
- А разве нет? - Мамай попыхивал грушевой люлькой с горькой полынью.
- Да ну! Побаиваюсь я тех колдунов. Мало ли... - он снял повязку. - Так, научился кое-чему у старого Богдана Забуги.
- Разве не ты врагам голову заморочил? Признайся, что ты им показал вместо коня?
- Говорю же - волка... на двух ногах.
- Оборотня? Молодец. А почему не ушёл от стрелы?
- Ну... Я ж не Мамай, не Батько Серко. Столько сил еще нет. Постой, ведь ты... ты сам Мамай, правда?
- Может, Мамай. А может статься, что Мамай - это ты. Ладно, нечего тянуть! - хлопнул по коленям: - Пошли!
Вот показался за поворотом дороги хутор. Только ни струйки дыма не плыло над крышами, не мычала в хлевах скотина, и никто не вышел навстречу двум рыцарям.
- Не успели... - прошептал Степан.
Мамай внимательно смотрел на него. Горе было у Степана на лице - но только не страх.
- Ты знал, что тут случилось?
- Нет. Просто почувствовал.
Медленно, тихим шагом, ехали по улице зажиточного когда-то хутора. Кроме первых двух хат, остальные дома были сожжены. Но может, и к лучшему, что застоявшаяся в воздухе гарь не давала разгуляться другому - страшному и сладковатому запаху. Конь Мамая осторожно выбирал дорогу через опустошённое село, мимо растерзанных, замученных тел. Мертвецов для такого большого хутора было мало. Наверно, остальных угнали в плен.
- Это не крымчаки, - угрюмо сказал Мамай. - Посол хана сейчас на Сечи. Они не попрут на рожон, когда у нас такой заложник.
- А кто они?
- Смотри!
Возле тына одной из хат ничком застыл мертвец со стрелой промеж лопаток. В кольчуге поверх сорочки из грубого полотна и в широких штанах, заправленных в грязные сапоги. Островерхая шапка с облезлым лисьим хвостом валялась неподалёку.
- Те же, что на меня напали. Выходит, они погибшего товарища бросили воронью? Не прибрали даже. Не по-людски это...
- Разве ж это люди? Чёрная восточная орда. Разбойники и воры. Своего не имеют, а хапают, что плохо лежит. Грабят и убивают. Зато, когда припрёт, молят о мире, братьми зовут. А потом снова - бьют братьев ножом в спину. Зато всегда получают своё, - Мамай кивнул на стрелу, торчавшую из кольчуги. - Но и страшатся они - острой козацкой сабли и вольной козацкой души.
Остановились возле дальней хаты. Её тоже сожгли, глиняные стены треснули и завалились внутрь.
- Твоя хата? - шёпотом спросил Мамай.
- Да... Никого нет. Может, живые?
- Может. Только лучше погибнуть, чем оказаться у черных в плену. Страшно то, что пленники забудут волю, что дети их от рождения станут - рабы. Ну-ка, поищем ещё - может, кто-то спасся.
- Надо найти Богдана Забугу. Хотя вряд ли старый козак им дался живым.
Забугу зарубили на пороге хаты. Он выронил саблю, но словно ещё тянулся за нею.
- Похоронить нужно... Всех похоронить, - горько сказал Мамай.
Вдруг Степан соскочил с коня и приподнял застывшее тело Забуги:
- Мамай, иди скорей сюда!
Старый козак прикрывал собой мальчика лет десяти. Спрятал его от врага, хоть и придавил сильно. На виске расплылся синяк от удара, на русых волосах запеклась кровь, но мальчик дышал.
- Это Андрей Подоляка, - сказал Степан. - Он джурой был у Забуги. Слабый совсем - не спасём.
- Всегда есть надежда, - возразил Мамай. - Просто когда хочешь кого-то спасти, отдаёшь часть себя.
Пока Степан делал горькую работу, Мамай вынес мальчика из мёртвого хутора. Уложил на тёплую землю, на солнечный пригорок, поросший мятой, полынью и любистком. Крепко сжал его руку и представил, как кружит в омутах вода на днепровских порогах. Сила воды, сила света, сила жизни бурлила перед его глазами. Последняя, которой больше не будет. И Мамай, не жалея, всю её отдавал хлопчику. Сам чувствовал, как слабеют ноги. А раскрыв глаза, видел тёмные круги вместо ясного неба.
- Держись, Андрей, не верь смерти, не иди за ней, - молил он мальчика. Тот ненадолго оживал, но потом снова слабел. Ещё немножко - и совсем сдастся...
И тут Мамай вспомнил про Шубина. Достал его подарок. Уголёк нагрелся в торбе, а может, на самом деле был таким. Чёрный блестящий камушек, даже от взгляда на который дышалось легче. Может, сжать его покрепче, выпить самому силу солнца, спрятанную в нём, не делиться ни с кем. Ведь так хочется жить... Посмотрел Мамай на камешек, подумал - да и вложил в руку Андрею. Не сразу, медленно, но вернулся на лицо мальчика румянец, стало глубоким и ровным дыхание. Вот только сам Мамай насилу поднялся. Подошёл к коню, погладил вороного - словно прощался.
- Дедушка, ты? - услышал Мамай позади.
- Нет, Андрей, старый Забуга уже далеко. Ушёл туда, где мы смолоду козаковали в степи.
- Это же неправда! Его убили, - и голос задрожал.
- Ещё не хватало реветь такому козаку, как ты. Слезами тут землю топить... - нарочно сердито проворчал Мамай. - Вот, смотри лучше, какой у меня конь.
- Хороший, - согласился Андрей.
- Только страшно норовистый. Никого, кроме меня, не подпускает. Настоящий козацкий конь.
- Такой, как у Козака Мамая? - спросил мальчик. - Забуга говорил, что когда-нибудь он обязательно придёт.
- Лучше, если бы не приходил. Потому что Мамай всегда там, где война. А ты, Андрей, умеешь верхом скакать?
- А как же. Забуга научил.
- Вижу, что не только этому. Глаза врагу отвести тоже умеешь. Будет у нас со временем новый характерник, ещё лучше Мамая.
Вечером на старом месте возле дуба снова разожгли костёр. Наварили густого пшённого кулеша, поужинали. Когда мальчик задремал, Мамай сказал Степану:
- Выпьем немного, помянем павших козаков, да ещё чарочку - стременную, ведь ждёт меня дальняя дорога. А ты ещё не сказал, кто твоя невеста и где она.
- Тут. На этом сожжённом хуторе. Да на любом, где тоже прогулялся враг. Вся Украина - невеста моя, её я должен оберегать и защищать. Так что свадьба у меня совсем не та.
- Значит, и кумом твоим быть - тоже другое дело, - кивнул Мамай. - У меня к тебе, Степан, просьба. Пришла моя последняя ночь. Когда это станется... прибери по-людски, не вниз лицом, как колдунов хоронят.
- Так ты ж вернёшься!
- А что, надо? - снова, как тогда про кобзу, спросил Мамай, и едва заметно улыбнулся.
- Надо, - ответил Степан.
Мамай сунул руку за пазуху и достал уголёк Шубина:
- Держи.
Степан дотронулся и тут же отдёрнул руку:
- Печёт!
Камень - почти не маркий, блестящий - отсвечивал красноватым светом. В глубине его танцевало пламя костра, а может, догорала вечерняя заря. Или то был другой, злой свет.
- Похоже, тот чертяка Шубин, хозяин его, всё же добрый. Вот погань прогоним, что засела в его хате, и уголь перестанет кровавить... Принеси воды из ручья, - попросил Мамай. - Что-то ноги не идут.
Степан ушёл. Мамай сидел, прислонившись спиной к дереву.
Андрей открыл глаза и спросил:
- Не спишь?
- Нет. Знаешь, хлопче, о чём я подумал? Говорят, со временем всё проходит, нужно только подождать. Ещё говорят, что время не лечит, однако учит на всё смотришь иначе. Это так. Но и забывать нельзя. Помнить и хорошее, и плохое. И ты - вовек не забывай того, что видел. И бей врага. Понял, Андрей?
- Да.
- А теперь спи.
Солнце склонилось на запад. На ярком закатном небе показалась тёмная точка. Она приближалась, росла на глазах, и стало ясно, что это сокол. И снова Мамай смотрел на землю глазами птицы. Бескрайняя степь, ручей над логом, берёзовый лесок, костёр возле дуба. Только самого Мамая у огня почему-то не было. "Ну что ж..." - он глубоко вдохнул и "отпустил" хищную птицу на волю.
Сокол пронёсся над головой, крылья со свистом рассекали воздух. Он поднялся так высоко, что снова превратился в точку. Чем больше угасало небо, тем светлей и больше становился сокол. Наконец, небо совсем померкло. Зато сокол теперь будто светился, и кроме него Мамай ничего не видел - ни в небе, ни на земле. А потом и этот свет потух...
Степан возвращался от ручья. В сумерках похолодало, из низин пришел туман. Мамай всё так же сидел под деревом, глядя в небо. А вокруг него, в туманной дымке, колыхались полупрозрачные фигуры. В дивном облачении, с оружием, которого Степан никогда раньше не видел. От Забуги он знал, что случаются ночи, когда восстают из могил и курганов козаки-характерники давних времён. Что идут они по свету, помогая тем, кто в этом нуждается. Но фигуры, обступившие Мамая, не были похожи на тех козаков. Скорей всего, пришли они к Мамаю не из прошлого, а из будущего. И были частью мирового козацкого воинства, что всегда в лихой час становится на защиту своей Родины.
Степан застыл на месте, завороженный. Вдруг где-то в низине закричала птица. Он оглянулся, а когда снова посмотрел на костёр, Мамай уже был один. Степан подошёл ближе. Мальчик спал. И Мамай тоже спал крепким непробудным сном. Козак молча посидел рядом, потом поднялся и закрыл ему глаза...
Наутро Степан выкопал могилу и схоронил Мамая по людскому обычаю, как тот велел.
- Легко тебе лежать, пером землю держать, Мамай.
Копьё его вонзил в землю. Рядом поставил баклагу и чарку, повесил на дерево саблю.
Всё это время над ним кружил сокол. То нарезая круги, то забираясь ввысь и камнем падая оттуда, чтобы снова взмыть от самой земли. Потом опустился на дуб и косился на Степана внимательными и словно удивлёнными глазами.
Козак помотал головой - померещилось, что это не сокол, а сам он рыскает над степью.
- А где же Мамай? - проснувшись, спросил Андрей. - Конь тут, а его нет. Он живой?
- Конечно, живой, - уверенно сказал Степан. - Только он всегда там, где его ждут. А нас с тобою ждёт дорога. Пойдёшь джурой на Сечь?
- Спрашиваешь!
- Тогда, Андрей, садись на моего коня.
- Вместе поедем?
- Нет. Придётся одному скакать. У меня на востоке другое дело. Слушай внимательно, расскажу, как добраться до Сечи. Скачи во весь дух. Скажешь, что Мамай послал в сечевую школу. Не грусти, Андрей, ещё увидимся. Пусть судьба тебя бережёт...
Андрею не хотелось расставаться:
- Как же ты? Вороной Мамая не подпустит чужого.
- Попробую. Может, примет, - Степан лукаво прищурился. - Спеши, не теряй время.
Он проводил Андрея взглядом и подошёл к коню. Тот спокойно стоял, словно дожидаясь хозяина, позволил себя взнуздать и положить седло. Только Степан поставил ногу в стремя, сокол мигом поднялся с ветки и закружил над головой, постепенно забирая на восток - словно звал за собой.
Козак вскочил на вороного и поскакал за соколом, навстречу солнцу.