Максимиллиан Левчин, Рафаэль Левчин

УРОБОРОС-2

то ли тело

Ингварю Вынову и мн. др.

Голова первая

Пьяненький мистер Пан вывалился из дверей подземки на мокрый, как язык ньюфаундленда, но совершенно несвежий и удивительно грязный снег.

- Как всё же неудобно получилось, -- проговорил мистер Пан, поднимаясь и отряхиваясь. Белые лайковые перчатки теряли девственную чистоту и покрывались бурыми пятнами стыда. Запахнувшись в широкое чёрное пальто, мистер Пан спрятал перчатки в карман, покрутив их с минуту в руке и вопрошая свой усталый мозг, что, собственно, можно делать с подобной вещью.

Мистер Пан огляделся, наконец, вокруг. Сверху на него смотрело глупым глазом холодное и блестящее, как новые двадцать пять центов, почти уже стоящее в зените зимнее солнце. В воздухе пахло грязью, стоял затхлый аромат давно нерасстёгиваемого пальто, лёгкий запах дешёвого вина и масса ещё каких-то странных, но невероятно знакомых запахов.

День надвигался своей пустотой, до его конца оставалоась масса времени, которую мистеру Пану предстояло убить в одиноческом распитии напитков с невысоким содержанием алкоголя.

На гигантском щите рекламы молодая красивая кореянка сообщала, что самое главное -- это вовремя позвонить, и всё будет хорошо. Ньюфаундленд облизнулся, и мистер Пан со вздохом, поискав в карманах, кинул ему мёртвую кильку, которую тот немедленно уничтожил. Мистер Пан поискал монетку во внутреннем кармане, прикидывая, куда бы ему позвонить, но не нашёл и чертыхнулся.

Подождав с минуту, мистер Пан зашагал нетвердыми шагами к лестнице. Засовывая руки поглубже в карманы, он выронил одну из дефлорированных перчаток, но не заметил этого...

Переминающийся с ноги на ногу мистер Пан, немного нетрезвый, наконец вскрыл замок своей квартиры и дрожащими руками попытался засунуть ключ во внутренний карман. Ключ не влезал, здоровенная бороздка торчала и больно колола грудь.

Мистер Пан вошёл, пошатываясь, в квартиру и, не заперев даже двери, двинулся в уборную, откуда вскоре раздались ругательства и звуки, подобные шуму, созданному столкновением двух бульдозеров на полном ходу, - ньюфаундленд снова повредил сливную систему.

Однако через минуту слегка раскрасневшийся и почти довольный мистер Пан появился в голой гостиной, наградив пролезающего сквозь щель в незакрытой двери ньюфаундленда тяжёлым и полным горечи взглядом.

Теперь мистер Пан стоял, прислонившись к обшарпанной и шершавой, как чёрствый хлеб, стене, и наблюдал единственного представителя мебели в его убогой обстановке -- высокий табурет зелёного цвета, стоящий посреди комнаты и освещающийся слабой, свисающей с потолка лампочкой внутреннего сгорания.

Мистер Пан раздумывал с минуту, повесить ли на него одежду или же сесть самому. Наконец, духовные интересы возобладали над материальными - мистер Пан, вздохнув, как паровоз, начал медленно раздеваться.

Стащив с себя здоровенное чёрное пальто, мистер Пан оглядел его скорбным взглядом, окончательно искоренившим мысли о весельи и удовольствии, и, по обычаю помедлив, повесил его, не спеша, на табурет. Полы несчастного разлеглись на полу, немытом с Рождества Христова, причём правая легла в лужу, которая немедленно обнаружилась в соответствующем месте.

Мистер Пан развязал галстук-бабочку и внимательно пересчитал сальные пятна на нём. Пятен было девять. Мистер Пан вспомнил, что третьего дня их было семь, но тут же забыл об этом и, зевнув в кулак, завязал его (галстук) узелком вокруг одной из ножек табурета.

...Повертев в руках рубаху со всё ещё твёрдыми манжетами, он осмотрел их внутри и обнаружил лёгкие наброски перистых облаков, сделанные антрацитовым карандашом по всей окружности рукава. Подобная же картина ожидала его на вороте. Вздохнув так, что полы пальто ещё сильнее вжались в грязные доски пола, мистер Пан повесил рубаху поверх пальто.

Закончив процедуру раздевания длительным вздохом, мистер Пан, покосившись на ньюфаундленда, поискал в кармане пальто и вытащил оттуда небольшой сверток - вещь неясной формы, - замотанный в грязные, промасленные местами газеты. Установив его на табурете и проверив даже на прочность, с каковой сверток лежал на нём, мистер Пан стал медленно его разворачивать. Как он и ожидал, там оказался шмат заплесневелого хлеба средней величины. Воровато и подозрительно оглядываясь на ньюфаундленда, пытающегося между тем вытянуть застрявший хвост из щели, мистер Пан мгновенно вытащил из внутреннего кармана единственной оставшейся на нём одежды, а именно трусов, небольшой складной ножик, раскрыл его и с неожиданной быстротой нарезал хлеб на длинные неровные ломти, сложил ножик, отправил его назад. После этого он в считанные секунды запихал один из ломтей в рот и, лихорадочно пожевав, проглотил почти целиком. Проделав это, он стал чинно упаковывать хлеб назад в газету, но огромная тень нависла над ним, и, снова продемонстрировав неожиданную прыть, мистер Пан схватил сверток и метнулся в угол, а громадный ньюфаундленд обрушился всей своей мощью на табурет и в частности на злосчастное пальто. Табурет раскололся в нескольких местах, вещи валялись по полу в некоем странном порядке. Между тем за единственным окном комнаты стемнело и показались некие звёзды. Ньюфаундленд подошёл к мистеру Пану и потёрся большой головой о его колено. Мистер Пан проворчал что-то и стал развешивать вещи на малозаметные гвоздики, вбитые по периметру комнаты. Повесив, наконец, пальто, он засунул в один из карманов сверток, а порывшись в другом, достал длинную дохлую кильку, немедленно залившую капающим с неё соком многострадальное пальто. Достав ножик и раскрыв его, мистер Пан подбросил кильку в воздух и рассёк её на лету ножом. Обе половинки сей же момент подхватил ньюфаундленд, выразивший свою благодарность тем, что лизнул давно не мытую ногу мистера Пана своим шершавым языком. Мистер Пан вытер нож об один из висящих на стене грязных белых носков, сложил его, повесил на стенку за маленькое колечко, но передумал и положил его в карманчик трусов.

Он остановился в своих движениях и присел на пол, чтобы подумать.

Голова 2

Расплывчатая фигура возникла, как всегда, не там, где её ждал. Как всегда, запахло чем-то мокрым и горелым одновременно. Как всегда, Вент сощурился до рези в глазах, но пришедший не стал виден отчётливее - тем паче, что он предусмотрительно отступил в день... то бишь в тень.

- Тьма с тобой! -- ритуально пробурчал Вент.

Пришедший не менее ритуально чем-то лязгнул. Лязг был хороший, вкусный - так и виделась звучная блестящая пластина, без раковин, ржави и зазубрин. Вент даже облизнулся и попытался подойти к пришедшему поближе. Тот мгновенно отпрянул.

- Покажи! -- почти не владея собой, выкрикнул Вент.

Пришедший сделал неуловимое движение тем местом, где можно было предполагать голову. Да, его не объегоришь - за показ ему тоже полагалось платить. Так... в одном дофине двенадцать фальстафов... за показ и шести многовато...

- Пять!

Пришедший дёрнул тем местом, где у него обозначалось плечо... или крыло... или арбалет за спиной... или Красный Лорд знает что!

- А, гори ты огнём, семь!

Тёмная фигура утвердительно фыркнула и выложила три, одна другой лучше, полосы, сразу видно - отменной легированной стали!

Конечно, Вент решил взять все три, без вариантов. В конце концов, этих несуществующих дофинов пусть забирает хоть сотнями!

- Беру все! Даю двадцать пять дофинов и ещё десять фальстафов!

Пришедший кивнул, и Вент, как всегда, ощутил какое-то неуловимое прикосновение к затылку. Когда-то это его пугало и вызывало отвращение, но теперь было привычнее бритья. Сгрёб полосы и поинтересовался:

- Ещё чего есть? За показ даю шесть фальстафов!

Тёмная фигура распахнулась, и перед глазами Вента замелькали предметы один другого соблазнительнее. Некоторые он знал, хотя давно не видел, другие были непостижимы и оттого ещё более притягательны.

- О, вот это! - Вент ткнул пальцем наугад.

Тёмная фигура каким-то образом, не говоря ни слова и почти не двигаясь, дала понять, что это будет стоить очень недёшево.

Вент и сам считал, что размахнулся не по средствам: хотя этих самых дофинов и фальстафов никто никогда не видал, но всё же, всё же... лучше не шиковать, мало ли! Однако уж больно ему хотелось получить эту штуку, хотя он и под пыткой не смог бы вспомнить, что оно такое. Ну да ничего, Инка вспомнит. Инка самый умный в их квартале... нет, не умный, а... умная... нет, всё ж таки умный... потому как... это... мужик... просто кликуха в женском роде... хотя опять же точно никто не знает.

- А-а, знай наших! Пятьдесят дофинов!..

Блестящая красивая штуковина без задержки перекочевала в мешок Вента, и торговец, уменьшившись в размерах, дал понять, что на сегодня довольно. Вент ритуально пошевелил ушами и сделал книксен, потом завязал потуже мешок, вскинул на плечо и, уже шагая по направлению к дому и привычно напрягшись, чтобы это самое направление вспомнить, сообразил, что забыл проследить, куда пойдёт торговец. Впрочем, тут же подумал, что это всё равно бы ничего не дало - в прошлый раз проследил, и толку-то? Тут же почти и забыл.

Вент махнул рукой и замурлыкал песенку, которая зацепилась в его голове, как он был уверен, ещё с той поры, когда у него было не погоняло "Вент", а какое-то красивое длинное имя со многими звуками, согласными и несогласными,.. и смысла которой он практически уже не понимал:

Лепечет лунная вода

о чём не надо.

Гуляет знамя навсегда

у колоннады.

Не так уж худо в корабле -

тепло и сыро,

и рядом с Буддой на столе -

мешок кефира.

Стрекочет дождь у нас в дому,

смывая время...

Кто вспомнит странное, тому

отрубят темя!

В соседней улице вспыхивало, шипело и плевалось сгустками пламени. "Вот так и бывает всегда, когда кончает счёты с жизнью большой квантовый генератор..." - подумал почему-то Вент, даже не стараясь объяснить себе, откуда он взял эту загадочную фразу.

Голова 3

Ньюфаундленд выпрыгнул в окно, махнув массивным задом. Мистер Пан очнулся от мыслей (или ото сна?), приподнялся, взглянул на неровно склеенный табурет, скромно стоявший в углу, встал и, качаясь, подошёл к стене, и начал одеваться.

Закончив эту продолжительную процедуру, мистер Пан проинспектировал свой внутренний карман на случай завалявшегося жетона для подземки и, к равнодушной радости своей, обнаружил таковой, однако секунду спустя понял, что это просто метаморфизированный ключ, ругнулся вполголоса и подошёл к стене. Отсчитав по одному ему известной системе от потолка столько-то ладоней и столько-то шагов от угла, он нажал на какую-то доску, каковая немедленно открылась, порылся за ней и вытащил оттуда вожделенный жетон.

Запихав его в карман к алчущему ключу, мистыер Пан закрыл стену, усмехнулся чему-то своему, присвистнул и вышел вон из квартиры, громко захлопнув дверь. На улице он позвал ньюфаундленда, закурил папиросу "Розмарин" и зашагал в сторону ткацкой фабрики "Ева" -

* Далее следует вставная голова, никоим образом не связанная

with the main body of the text.

Старуха Рибосомиха и Торквемада

Направив свет мощной лампы в лицо Старухе Рибосомихе, невыспавшийся и потому злой человечек почёсывал лысину под маленькой ермолкой. Его имя было Торквемада. В грубом камине догорали последние страницы "Легенды о Великом Инквизиторе". Старуха Рибосомиха щурился и потирал широким задом грубый стул.

- Ты обвиняешься... - Торквемада замешкался, - ты знаешь в чём. Это не подлежит оглашению всуе.

- Я знаю, в чём я обвиняюсь, - поспешно сказал Старуха Рибосомиха, - я помню.

- Да? - Торквемада удивился. - За одно это тебя следовало бы сжечь. Нет, лучше просто высечь.

- Послушай, епископ, отпусти меня на один день в город, а?

- Ха-ха! - Торквемада хохотал. - Ты должен знать, что из этих подземелий живым не выходил никто...

- А как же мистер Пан? - Старуха Рибосомиха улыбнулся беззубым ртом своей начитанности.

- А... э-э... - Торквемада на секунду смешался, - ты и это помнишь?!

- Да! - Старуха Рибосомиха задёргался в хохоте и наконец-то загнал в зад здоровую занозу из свежего дуба.

- Еретик... - торжественно и как-то восторженно прошептал Торквемада. - Еретик...

Будильник на столе его переполз по-пластунски поближе к уху и громко зазвонил.

- Дьяволище! - Торквемада выкатил правый глаз и поискал рукой что-то в углу каминной комнаты.

Старуха Рибосомиха встал, сложил себя пополам, точно по предыдущей складке, потом ещё и ещё раз.

Торквемада вздохнул, положил Старуху Рибосомиху к себе в карман и вышел из комнаты, трансфенестрировав.

Камин доел и потух.

Голова 4

Тяжкий пневматический молот раз за разом бухал о наковальню, что ничуть не мешало Иоасу Хитроумному читать газету и ковырять в ухе. Газета была примерно шестидесятилетней давности; установить точнее не представлялось возможным, поскольку поля с датировкой не сохранились... да, собственно, не сохранилось почти ничего, так что газетой это можно было назвать весьма условно, скорее это был облакоподобный кусок трухи, для сохранности забранный между двумя кусками зеленоватого стекла и окантованный некогда алой, а ныне бледно-лиловатой изолентой. На одной стороне можно было разобрать только:

"...у карм...

...ни...

...хр... ...замаскиро...

...когда потерявшие человеческий облик хищни...

...сме...

...ром..."

Зато на другой было много чего, в том числе отчёт учредительной комиссии регионального общества греков Приазовья, употребляющих два основных языка, существенно отличающихся один от другого, - румейский и урумский, а также говор понтийских греков и диалект населённого пункта Великая Новосёлка...

- Иоасик! - раздался голосок из соседней комнаты.

Иоас сделал вид, что ничего не расслышал, но его закопченная физиономия невольно расплылась от уха до уха. Впрочем, он тут же прогнал непрошенную улыбку и строго посмотрел на брусок металла, вишнёво светящийся и уже начинающий принимать нужную форму.

- Иоасик! - голосок прозвучал настойчивей.

- Ну, чего тебе, вредное ты вещество? - пробурчал Иоас.

- Расскажи чего-нибудь, - требовательно заявил голосок.

- Я тебе уже всё поперерассказывал, больше не знаю! - гордо ответил Иоас.

- Ага, это ты хочешь, чтобы я тебя попросил! Ну так я же прошу!!

- Отстань, сушь болотная!

- Ну, Иоасик, не будь таким вредным! А то я не проснусь!

- Ну ладно, знай мою доброту, октоцефалус ты этакий... - Иоас на секунду задумался, затем уверенно продолжил: - Значит, так: едет однажды один коммивояжер по своим делам, а навстречу ему - риттер...

- Ой, а кто это? - поинтересовался голосок.

- Ну, это, в общем, то же самое, что кавалер.

- Так почему же ты так прямо и не говоришь?

- Да потому, что рассказывать надлежит так и только так, как рассказывали мне, не меняя ни единого слова!

- А это почему?

- По кочану! Потому что и так... прапрадед рассказывал прадеду, прадед - деду, дед - отцу, тот - мне, а я... - Иоас запнулся, - ...ну вот. Ошибки, искажения, придумки, хоть бы и невольные, хочешь не хочешь, всё равно накапливаются. Так если ещё и нарочно переделывать - от канона мокрое место останется!!

- И что тогда будет?

- Пиво будет, холодное! - разозлился Иоас. - Ты слушать будешь или вопросами меня донимать?!

- Всё, всё, всё! Слушаю, слушаю! Не сердись, Иоасик, пожалуйста! Только скажи ещё: и что, все всегда говорили "риттер"?

Иоас хмыкнул и почесал обгорелый остаток левого уса:

- Ну... иногда ещё говорили типа "боярский сын" или "ронин"...

- Ух, клёво! Но всё равно "кавалер" лучше всего! И красивее, и понятней. Иоасик, а можно, мне ты будешь рассказывать со словом "кавалер"? А? Ну, пожалуйста!!

- Ну... ладно... - неожиданно для себя согласился Иоас. - Но тогда уж и не "коммивояжер", а "продавец"!

- Идёт!

- И всё, чтоб больше не перебивать! Схвачено? Да, так едет, значит, продавец, а навстречу ему - кавалер. А кавалер-то, сам понимаешь, при всех делах, в золоте и парче, а конь под ним...

- Ой, а что это - "конь"?

- Тьфу ты! Ну, грифон такой бескрылый!

- А... а как же он движется, если бескрылый?

- Силой мускулов и собственного духа, - несколько туманно пояснил Иоас.

- Ну, ты даёшь! - восхитился голосок. - Ну, классно придумываешь!

- Я ничего не придумываю, а рассказываю по правде, как оно было! Ты слушать будешь или что?!

- Ну, всё, всё, молчу!

- Значит, конь под ним - королю впору, а за ним - пажи да ружьеносцы, свитка то бишь... В общем, зыркнул продавец на это дело, да и бухтит себе под нос: "Эх, ну и житуха же у этих риттеров... то бишь кавалеров!" А рит... кавалер возьми и услышь! Поворотил он коня, подъехал к продавцу и говорит ему в присутствии всей свитки: "Почтеннейший, не хочешь ли быть моим гостем? Я именно направляюсь и путь держу в мой родовой замок, он как раз неподалеку, и прошу тебя составить мне компанию!"

Иоас перевёл дух:

- Ну, само собой, ежели кавалер в гости приглашает, то отказываться не приходится - и непочтительно, и неумно, и небезопасно даже. Поехал продавец с кавалером бок-о-бок, приятно беседуя, как равный с равным. А вскоре и замок действительно показался, завидели их с башни, ворота распахнули, обслуживающий персонал навстречу высыпал, спешиться помогли, коней в стойло повели, а кавалера с гостем - в пиршественную залу. Ну, а уж там, ясно-понятно, столы ломятся, водяры хоть залейся, хавка такая, какой продавец и не нюхивал. Посадили его на почётное место...

- А это какое? - ожил голосок.

- Высокое, - пояснил Иоас. - Оттуда лучше видать, где самая-самая вкуснятина... да, значит, на почётное место насупротив самого кавалера с супругой; и вот берляют они этак в своё удовольствие, да только примечает вдруг продавец странную такую хреновину: они с кавалером пьют из золотых чаш, а кавалерова супруга - из человечьего черепа. Ну, то есть он-то оправлен в серебро, чтобы типа не протекал, но - в натуре череп! Тут уж продавец заробел и, прямо сказать, струхнул, чего только ни передумал, а опосля десерту решился - подвалил к кавалеру и спрашивает потихоньку, пошто, мол, у его уважаемой миледи такой кубок странноватый... "А, это, - ответствует кавалер преспокойно, - видишь ли, такая давнишняя неприятная история. Жил тут по соседству один недостойный кавалер, каковой однажды, моим долгим отсутствием воспользовавшись, соблазнил мою жену. Уж прости, не знаю, как принято поступать в таких случаях у людей вашего сословия, а у нас, риттеров..."

- Кавалеров!

- "...у нас, риттеров и кавалеров, разговор недолог: вызвал я этого брандахлыста на честное благородное единоборство и убил, как собаку. Иначе и быть не могло - Лорд правду видит. Что до жены, то её я простил. Нам, рит... кавалерам не подобает быть чрезмерно строгими к женским слабостям. Но дабы впредь она так не поступала, распорядился я сделать из черепа убитого кубок и повелел ей пить из оного всегда - дабы не забывала, что была неправа!". Продавец, услыхав такую залепуху, вовсе увял. А кавалер как ни в чём не бывало продолжает: "Но я вижу по твоему бледному обличью и подрагивающим рукам, что грубо пренебрёг обязанностями хозяина, утомив тебя этими семейными историйками в то время, как ты нуждаешься в отдыхе. Позволь же мне лично сопроводить тебя в гостевую комнату."

И ведёт он его, освещая путь канделябром...

- Чем-чем?

- Чем надо! Ведёт, значит, и приводит в специальную комнату. Там, в натуре, кровать под балдахином и все дела... только запашок стоит странноватый... желает как бы спокойного сна, делает ручкой и выходит, заперев за собою дверь, но оставив канделябр, уже затухающий. И в неверном свете оного видит продавец: здравствуй, ужас! - на стене висят два трупа, уже почти что разложившиеся, скорей даже костяки с остатками плоти...

- Чего остатками?

- Мяса, ёлы-палы!! Ты будешь слушать или перебивать будешь?! В общем, продавец чуть было совсем не поехал со страху. Ткнулся в дверь - а дверь-то на запоре!! Пооорал-поорал - нулевой результат! Ну, забился он тогда в угол и всю ночь продрожал дрожмя, а утром является кавалер, выводит гостя, за ночь поседевшего, на свет Лордов и заявляет, слегка усмехаясь: "Тебя, надо полагать, интересует, в компании чьих бренных остатков довелось тебе ночь провести под моим кровом? Изволь, поясню: у того недостойного кавалера остались сыновья, вознамерившиеся, войдя в зрелый возраст, мне отмстить за отца и с таковою целью убившие моих двух племянников. Ввиду же того, что сии трусливые скоты под различными предлогами уклоняются от поединка, а у меня есть и иные дела, окромя как всё кинуть и за ними гоняться... короче молвить, дабы не позабыть о долге мести, повелел я тела убитых не хоронить, а к стене спальни приколошматить... но ты, я вижу, уже очень торопишься в путь, не так ли?"

Продавец, тряся головой, белькочет что-то вовсе невразумительное; кавалер провожает его до ворот, самолично подсаживает в седло, тем самым как бы величайшую честь оказывая, и говорит на прощание: "Ты тут давеча позавидовал нашей кавалерской жизни. Сегодня, полагаю, ты уже несколько иного мнения, а? Ступай же, да будет Лорд с тобой, и впредь никому никогда нипочём не завидуй!"

Иоас перевёл дыхание, высморкался в кусок ветоши и, глянув ещё раз на металл, уже почти принявший форму двулезвийного меча, вышел в соседнюю комнату. Там никого и ничего совершенно не было, зато в наружную дверь кто-то давно и упорно колотился. Иоас сплюнул и отодвинул засов.

В дверь ввалился монашек аскетического вида и с порога возопил:

- Иоас, известный также под именами Инь, Инка, Инноний, Иннокентий и так далее, и тому подобное, матерь-церковь делает тебе самое-самое предпоследнее предупреждение!

Иоас, хмыкнув, не удостоил монашка ответом, зато голосок снова ожил:

- Ой, а что это за полудурок, а, Иоасик?

- Чревовещание?! - вскинулся монашек. -- Да за одно это тебя!..

Иоас опять проигнорировал собеседника, зато голосок набрал силу:

- Ну, точно ж чокнутый! Иоас, а давай его съедим, ладно?

- Притихни, Ванька! - устало сказал Иоас. - Сколько я, по-твоему, ещё вас держать могу?

Жестом бретёра он выдернул из заспинного чехла обшарпанную, далеко не гварнериеву скрипку, одновременно достав из-за голенища коротенький смычок, и несколько секунд держал их именно так, как опытный бликующий бретёр держит рапиру и дагу, приглашая противника взглянуть на его стойку и убедиться, с кем невезучий противник вознамерился иметь дело. Затем бросил скрипку к плечу и взмахнул смычком.

С первыми же звуками монашек превратился в кучу трухи, как и Вент, и Торквемада, и подавляющее большинство симулякров города. Мистер Пан, потерявший уже обе перчатки, и поспешавший с торгов ньюфаундленд, будучи демонами второго рода с гораздо более сложным уровнем перцепции, лишь застыли в нелепых позах, вращая глазами-плошками. И только тоненький голосок возвратился в далёкое тело, просыпающееся ото сна и не помнящее сей сон совершенно.

Голова 5

Под крылом самолёта разворачивалась львиная шкура пустыни. Кое-где сверкали неправильные линзы - там, где песок расплавился ударами лиловых молний. Самолёт должен был вскоре упасть, мотор кашлял и запинался, но пилота это вполне устраивало, поскольку именно с этой целью он и поднялся в воздух. Корявые городские стены прыгали и переминались где-то позади, и уже почти не различить было, оглянувшись, изразцовое чудовище на главных воротах, носящих громкое название Врат Одинокого Друга. Город напоминал огромный капкан, стальная пружина которого давно сломалась, но бронзовые челюсти выглядят по-прежнему грозно.

Пилот отвёл взгляд от города, потом сорвал с лица защитные очки и швырнул их за борт. Тотчас ветер с песком выжал из его глаз слёзы, но пилот почти не обратил на это внимания. Навстречу ему в воздухе двигались, неуклюже переваливаясь, огромные полупрозрачные рыбы, журавли с куклами на крыльях, пригоршни чёрных жемчужин, цветы-людоеды и огненные калейдоскопы. Пилот рванул на себя руль высоты, чтобы подняться над всем этим им же созданным кичем, который будет вдохновлять ещё многих и многих в оба направления временной оси - но фантомы поднимались вместе с ним.

Он чертыхнулся и сплюнул за борт. Плевок попал в ближайший призрак, и тот стал быстро менять очертания, превращаясь в пляшущую багровую воронку, втянувшую самолёт в себя и мгновенно ослепившую пилота.

Несколько минут слепоты показались ему часами. Когда же сверкающая лилово-алыми искрами тьма рассеялась, самолёт стоял, растопырив шасси, на главной площади города, и песок шелестел по крыльям.

Пилот снова сплюнул, и город стал менять свои очертания. Тогда он вылез из кабины на крыло, спрыгнул на землю и зашагал, покачиваясь, как моряк, в сторону древнего кладбища, где бронзовые мечи, воткнутые рукоятями вверх в изголовья могил, напоминали о несловесной памяти. Сделав шагов шесть-семь, упал на песок и рассыпался в прах.

И тогда над площадью, невесть откуда, зазвучал голос:

- Нами раскрыто существование очень опасной секты людей с родинкой на правой щеке. Они втираются в доверие к честным гражданам и злоумышляют против любого действия, следуя своей гнусной природе. Их происками обеспечены все грядущие беды и несчастья.

Однако гораздо опаснее другая секта - секта людей с родинкой на левой щеке. Они не только злоумышляют и вредят, но и распространяют лживые слухи и устраивают всевозможные провокации, притом любые действия, направленные на удовлетворение их ненасытных желаний, лишь ещё более возбуждают их алчность и злолюбие.

Но воистину опаснее, несравненно опаснее третья секта -- секта людей вообще без всяких родинок на каких бы то ни было щеках или иных частях тела. Ибо этих людей немыслимо выделить среди всех прочих, и, пользуясь этим, внешне неотличимые, они уже захватили важнейшие посты и руководящие должности, в их руках, в их власти находятся армия и флот, заводы и оранжереи, алтари богов и городская канализация. Именно эти люди являются создателями чудовищной теории о существовании так называемого дьявола, и в угоду этой концепции они... впрочем, к чему говорить о том, что и так всем нам известно.

И поскольку противостоять действиям даже одной из этих сект, не говоря уже о всех трёх, немыслимо и невероятно, остаётся лишь одна крайняя возможность...

Голос захрипел, перешёл в душераздирающий визг, напоминавший царапанье стали об алюминий, затем откашлялся и бодро продолжил:

-- А теперь прослушайте результаты сегодняшнего большого забега! Как и предполагалось, фавориткой стала кентавресса Ампула, дочь гностического бога Абраксаса и кобылы Марплы!..