Аннотация: "От большей мудрости приходит большая печаль, и умножая наши знания мы умножаем нашу боль" (Эклизиаст)
Не приходилось ли вам когда-нибудь разбирать вещи недавно умершего и близкого вам человека? И рассматривая пожелтевшие старые фотографии, сохраненные чьи-то и зачем-то письма, меморабилию и другие безделицы не думали ли вы тогда о том, что это вот и есть все, что от него осталось: все его мысли, переживания, надежды и разочарования сумевшие уместиться в эти несколько картонных ящиков? И может быть, одновременно, вас также беспокоила мысль, что вы можете случайно наткнуться на что-нибудь такое, чего вам не следовало бы знать, на какую-нибудь глубоко спрятанную тайну или на какое-нибудь щекотливое обстоятельство, и что это невольное открытие может напрочь изменить ваше мнение как о человеке, так и о самом себе.
Вот, примерно, такие мысли вертелись у меня в голове, когда я разбирал вещи, оставшиеся после смерти моего отца. Они лежали у нас дома, в запыленном чулане, в двух картонных коробках, нетронутыми, в течении четырех минувших лет. Да, именно столько времени прошло с момента его кончины. Незаметно все-таки бежит время!
В последние годы своей жизни отец жил в коммунальной квартире на самом краю города, в небольшой и темной комнатушке, которую он унаследовал от родителей, бабушки Клавы и дедушки Васи. Мебели у него почти не было, личных вещей - тоже, так, только что кот наплакал: несколько рубашек, костюм, радиоприемник "спидола"... Комнату мы быстренько продали, кое-что из вещей раздали, кое-что - выбросили, а все остальное я сложил в две большие коробки, которые нашел в коридоре и отнес их к себе домой, в чулан, туда, где хранились никому ненужные вещи. Там-то они и пролежали все это время - я постоянно был занят чем-то другим; у меня не доходили руки. А может быть просто не хотелось.
И вот, совсем недавно, когда мы купили себе новую квартиру и стали готовиться к переезду, моя жена Люся сказала мне:
"У нас появилась отличная возможность избавиться от разного рода барахла. Посмотри, Гена, в чулане, может быть можно что-то там выбросить."
Так, после незаметно пробежавшего, четырехлетнего перерыва, я снова прикоснулся к этим старым картонным коробкам. В первой из них, в той, что побольше, не было ничего, кроме альбомов с почтовыми марками. Мой отец был заядлым коллекционером - он собирал марки где только мог, покупал их или обменивался с такими же, как он, чудаками, изучал длиннющие каталоги и состоял членом различных филателистических клубов и организаций. Как-то раз он сказал мне:
"Родители всегда оставляют что-нибудь своим детям. В наследство. Вот и я оставлю вам свои марки. Я собирал их всю свою жизнь и мне будет приятно сознавать, что и ты, а следом за тобой, возможно, и мои внуки, будут продолжать начатое мной дело."
К сожалению ни я, ни мой сын Дима, совершенно не интересуемся марками. Более того, я считаю это пустым, никчемным занятием, отнимающим у людей их драгоценное время. Ну, а у Димы в голове совсем другое: музыка, девочки, футбол... Какие еще марки?
Пролистав несколько страниц одного из альбомов, я сложил все обратно.
"Надо будет зайти как-нибудь в филателистический клуб и узнать сколько это может стоить" - подумал я - "сейчас, в связи с переездом, наш бюджет сильно пострадал и нуждается в пополнении, а марками у нас все-равно никто не интересуется."
И отложив первую коробку в сторону, я перешел к следующей. В ней лежали фотокарточки, несколько писем и записная книжка.
Фотокарточки меня заинтересовали. И хотя на многих из них были незнакомые мне люди, но были среди них и такие, от которых щемило сердце. Вот, например, вся наша семья: мама, папа и я. Еще до развода родителей. Мне года два-три, не больше. Я сижу на руках у отца и мы все втроем улыбаемся, счастливые. А вот мы возле городской новогодней елки. Я хорошо помню этот момент: я попросил у Деда Мороза, чтобы он подарил мне на Новый Год детское ружье с пистонами и был несказанно удивлен, когда обнаружил затребованный подарок рано утром у нас дома под елкой. Ну и ну, подумал я тогда, какой все-таки расторопный Дед Мороз.
А вот и семья моего отца: он сам, бабушка Клава и дедушка Вася. У дедушки нет левой ноги: он потерял ее во время войны. Он был боевым летчиком и летал на самолете ЯК-1. Рассказывали, что ему не хватило всего одного сбитого немецкого самолета, чтобы стать героем Советского Союза. Меня всегда поражало, как ловко он передвигался на костылях. Бабушку я плохо помню - она умерла от несчастного случая, когда я был еще совсем маленьким, а вот дедушку я запомнил хорошо и навсегда. Возможно он и был главной причиной, по которой я посещал квартиру своего отца - мне всегда было с ним легко и приятно. Дедушка водил меня в кино, покупал мороженное и всячески поощрял мои капризы.
"Он испортит нам нашего ребенка" - ворчала моя мама.
"Папа, перестань его баловать" - вторил ей мой отец.
А вот фотография каких-то школьников, наверное одноклассников моего отца. Ну да, конечно, вот и он - второй слева в верхнем ряду. Нахмуренный и сердитый. А вот еще одна с какими-то незнакомыми мне людьми. По-видимому, его сослуживцы по работе. А вот он "на картошке." А вот... А это кто такой?
С поблекшей и выцветшей фотографии на меня смотрел белобрысый, одетый в форму немецкого офицера, мужчина.
"Наверное какой-нибудь актер после любительского спектакля" - подумал я и взглянул на обратную сторону, чтобы убедиться, нет ли там какой-либо записи.
Но не найдя ничего, я отложил фотографию в сторону и стал рассматривать другие. Не очень долго, однако. Отложенная мной фотокарточка почему-то все время стояла у меня перед глазами, как-будто что-то в ней было не таким, каким должно было быть. Что-то в ней не соответствовало моему воображению. Но что именно? Может быть немецкая форма? Или еще что-то?
Я снова разыскал ее среди горки уже просмотренных фотографий и стал внимательно изучать, стараясь не упустить какую-нибудь важную, ускользнувшую ранеее, деталь и понять в чем же состоит загвоздка. Что в ней такого необычного? Фотография как фотография, мужик как мужик, только почему-то одет в немецкую форму. Вот и все. Ничем он ни примечательный, ничего в нем нет особенного. Такой же как и все.
Но постепенно, вглядываясь в его осанку и в черты его худощавого лица, я понял в чем было дело - ну да, конечно... Почему я раньше не сообразил? Мужик этот был мне знаком. Да, да, я его где-то видел. В этом у меня теперь не оставалось никаких сомнений. Но где, когда, при каких обстоятельствах? Кто-то из друзей моего отца? Но ведь я почти никого из них не знал. А может быть это какой-нибудь знаменитый артист кино? Я стал перебирать в памяти всех знакомых мне артистов, которые когда-либо играли немцев: Тихонов, Масюлис, Козаков... Нет, не похож.
"Гена" - раздался из кухни Люсин голос - "Сколько я тебя могу звать? Уже все остыло"
А за ужином она меня спросила:
"Нашел ты что-нибудь интересного в чулане?"
"Нашел. Марки отца. Целых шесть альбомов."
Люся задумалась:
"Надо бы узнать сколько они могут стоить. У нас сейчас туго с деньгами, а они лежат там мертвым грузом. Ни тебя, ни Диму они не интересуют."
"Отец собирал эти марки всю свою жизнь" - робко возразил я
"Ну да, конечно..." - замямлила Люся - "Что-нибудь еще?"
"Фотки разные..."
Мне почему-то не хотелось рассказывать ей про фотографию белобрысого мужика в немецкой форме. Но мне она не давала покоя. Как какая-нибудь мелодия - привяжется иногда настырная, ты ее бубнишь, бубнишь, от нее уже и оскомина и тошнить хочется, а она все никак не отвяжется. Так вот и с этой фотографией. Я долго ворочался в кровати, перебирая в памяти всех, кого я только знал, стараясь найти хоть у кого-нибудь сходство с белобрысым мужиком. Заснул я только под утро, когда начало светать.
******************
И почти сразу-же проснулся. Будильник надрывно звенел, голова трещала, как после похмелья, кости нестерпимо ломило. К тому же я вспомнил, что сегодня рабочий день и настроение стало под стать самочувствию. А когда, кряхтя, я прошлепал в туалет и взглянул на себя в зеркало, то оно вообще пропало: на меня смотрело вялое, усталое лицо с безобразными синими мешками под глазами.
"Ну, и на кого я стал похож?" - подумал я с горечью - "Люся права: надо есть побольше витаминов и пить меньше водки. И заниматься по-утрам спортивной гимнастикой. А то так скоро превращусь в столетнего старца."
"И не слишком злоупотреблять кофе" - докончил я свою мысль, заваривая в кофеварке ароматное колумбийское зелье, без которого я не смог бы прожить и дня.
И тут меня осенило. Да, именно в этот момент я вдруг вспомнил, где я видел мужика с фотографии. Я видел его в зеркале. Полминуты назад.
Сон мигом прошел. Вне себя от своего открытия, я помчался назад, в туалет, и долго стоял перед перекошенном трюмо всматриваясь и изучая свое лицо. Потом нашел в чулане вчерашнюю фотокарточку и начал нас сравнивать. О том, что я похож на чувака с фотографии уже не могло быть сомнений: и тот же нос, и те же глаза, и тот же подбородок, и даже бородавка с левой стороны точно такая же.
"Что за чушь?" - подумал я - "Как совершенно незнакомый мне человек мог бы быть так на меня похож?"
И тогда страшная, нелепая, невероятная мысль стала медленно рождаться в моем сметенном подсознании:
"А что, если этот белобрысый, незнакомый мне мужик мой отец? А что, если мой отец- совсем не мой отец? А что, если мои родители все это время скрывали от меня правду моего рождения и я незаконнорожденный? А что если...?"
Ответ на все эти вопросы мог дать только один человек: моя мама.
***********
На работе все как обычно: каждый занят своим делом, а, возможно, своим бездельем. Сергей Маркович, как на троне, сидит за столом из красного дерева. В течении нескольких лет он упорно добивался, чтобы стол начальника бюро отличался от столов его подчиненных. И вот только две недели тому назад администрация удовлетворила его просьбу. Он сидит полностью погруженный в чтение газеты, вернее, ее спортивной страницы, где опубликованы результаты последних футбольных матчей.
"Сергей Маркович" - я робко постучал костяшками пальцев по полированной поверхности стола - "Сергей Маркович, я хочу взять отпуск"
"Угу" - ответил Сергей Маркович, не отрываясь от газеты - "Когда?"
"С сегодняшнего дня."
Глаза Сергея Марковича оставили турнирную таблицу и целиком переместились на меня.
"Никак нельзя, мой дорогой. Ты сам понимаешь, что у на..."
Но заметив выражение моего лица он закончил свое предложение в другой тональности:
"...пиши заявление"
Путь к маме лежал через весь город. Она жила в доме престарелых, в пансионате, в сосновом лесу на берегу живописного озера. Место было замечательное, но добираться к нему было нелегко: сперва нужно было ехать на трамвае, а потом еще на двух автобусах. Трамвай двигался очень медленно, так медленно, что казалось, что быстрее дойти пешком. В какой-то момент я даже хотел выйти и подтолкнуть его по примеру волка из мультфильма "Ну Погоди". Автобусы ехали побыстрее, но зато подолгу стояли на перекрестках у светофоров. В левом кармане моего пиджака жгла и давила на сердце фотография белобрысого мужчины. Кто он такой? Откуда он взялся? Какое он имеет отношение ко мне? Что скрывали от меня мои родители? Вопросы лезли один на другой, но ответов на них пока не было. Они должны были прийти в скором времени. Нетерпеливо перебирал я в уме всякие варианты, рассматривал все возможные сценарии, разыгрывал каждый шаг нашей предстоящей с матерью беседы: как мне лучше всего приступить к ней, какими словами начать, как подойти к главному пункту и как избежать стихийных и непредусмотренных последствий. И только уже перед самым пансионатом, на предпоследней остановке, я принял решение "брать быка за рога".
"Мама, кто этот человек?" - спросил я ее, когда вместо приветствия протянул своей матери злополучную фотографию.
Она взяла у меня фотокарточку, несколько удивленная моим нестандартным поведением, мельком взглянула на нее и спросила:
"Гена, кто это?"
Мы внимательно посмотрели друг на друга. Потом она снова поднесла фотокарточку к своим безразмерным очкам:
"Гена, а почему он так похож на тебя?" - спросила она, изучив ее более обстоятельно.
"Ты правда его никогда раньше не видела?"
"Кого? Этого немца? Нет конечно. А что случилось? Откуда у тебя его фотография? Что-нибудь случилось?"
"Да нет, ничего. Ничего особенного." - я вспомнил, что доктор настоятельно просил не волновать маму - "Все в порядке. Я к тебе зайду в другой раз."
"В какой другой раз? Ты ведь сейчас у меня."
"Сейчас у меня нет времени, мама; я спешу. В другой раз. У нас все в порядке."
Разговор с матерью меня совершенно обескуражил. С одной стороны он убедил меня в том, что я ребенок своих родителей, а это было именно тем обстоятельством, которое тревожило меня больше всего. Результат нашей встречи можно было записать в актив. Но, вот, с другой стороны, я так и не узнал, кто же все-таки это мужик с фотографии и почему он на меня так похож. Какая-то тайна скрывалась от меня и я потерял ключ к ее разгадке.
Хотя... стоп. Может быть есть какой-нибудь другой, неизвестный мне, ключ? Может быть не все потеряно? Я вдруг почувствовал себя Шерлоком Холмсом. Да, надо еще раз хорошенько поразмыслить и все проанализировать, посмотреть, что мне известно и что - нет. И какие выводы можно из этого сделать.
Ну, во-первых, мама тут не при чем. А значит - этот человек каким-то образом связан только с моим отцом. Но каким? Можно было бы предположить, что отец держал фотографию для того, чтобы накостылять неизвестному мужику за маму. Но этот вариант отпадает - мужик не был ее любовником. Что еще? Возможно фотокарточку подарил отцу кто-нибудь из его друзей после своего дебюта в любительском спектакле. Возможно, конечно. Но тогда трудно объяснить мое с ним сходство. Случайность? Или вот еще - отец увидел у кого-то этот снимок и ему показалось забавным, что мужик так похож на меня. Он выпросил фотокарточку, чтобы потом показать ее мне. Тогда почему же он мне ее никогда раньше не показывал? Я насчитал несколько возможных версий, но не одна из них не показалась мне убедительной. Не хватало логики и еще чего-то, возможно, здравого смысла. А может быть логика тут была совсем не нужна?
Я помню как, однажды, Дима принес из школы домой задачку и показал ее мне: "вот мол, папа, решишь ты ее или нет?"
Задачка была простая. Два парохода стоят на причале у озера в устьи реки. Один отправляется в путешествие по озеру, а другой по реке. Сперва он плывет по реке против течения, а потом разворачивается и плывет назад, к пристани, уже по течению. В это же время другой пароход делает на озере тот же самый маневр. Спрашивается: если оба отчалили от пристани в одно и тоже время и их скорости в стоячей воде одинаковы - вернуться ли они назад к причалу одновременно или нет?
"Что же тут сложного?" - удивился я - "Если в начале отнять скорость течения реки от скорости речного парохода, а потом ее прибавить, то в результате его средняя скорость получиться такой же, как и скорость другого парохода, того, что плывет по озеру. А значит, при всех остальных равных условиях, они вернуться к пристани одновременно. Ответ прост и очевиден."
"А вот и нет"- засмеялся мой сын - "тот, что плывет по озеру приплывет раньше."
"Почему?"
"А потому, что взвешенная средняя величина не равна усредненной."
И умный сын объяснил отцу-невежде основы элементарной алгебры. А я сделал для себя вывод, что не все то, что выглядит логичным и очевидным, является достоверным.
(Примем, например, что скорость пароходов в стоячей воде равна десяти километрам в час, а скорость течения реки - двум. Допустим также, что они оба проплыли сорок километров - двадцать в одну сторону, и двадцать обратно. Тот, что плыл по озеру вернется в исходную точку через четыре часа: сорок нужно поделить на десять. Тому, что плывет по реке, два с половиной часа понадобиться для того, чтобы проплыть вверх по реке против течения: двадцать километров нужно поделить на восемь - на скорость парохода минус скорость течения реки; и еще час сорок займет ему обратная дорога: двадцать мы делим на двенадцать. Таким образом весь путь ему займет четыре часа и десять минут. То есть, он вернется на пристань на десять минут позже первого)
**************
Кстати, говоря о Диме, - когда я вернулся домой, он уже вовсю орудовал на кухне: придя со школы он готовил себе яичницу. Увидев меня Дима сильно удивился:
"Папа, почему ты так рано с работы? Ты плохо себя чувствуешь?"
"Я чувствую себя нормально."
"Тебя уволили?"
"Послушай, Димыч, не мог ли бы ты приготовить яичницу и на мою долю? Уж очень хочется есть."
"Конечно" - Дима страшно обрадовался, что я его о чем-то попросил - "А тебе как: глазунью или омлет? "
"Все равно. Делай так, как ты делаешь себе."
"Вот, черт - у нас хлеба нет. Мама вчера забыла купить. Придется есть без хлеба."
"Ну вот, мама, мама! О чем она думает, когда идет за покупками? Я ей сто раз говорил: перед тем как пойдешь в магазин запиши то, что нужно купить. Чтобы не забыть. Я ей даже специально для этого записную книжку ку..."
"Папа, ты куда?"
"Оставь, Димыч, яичницу на столе. Я ее потом себе погрею" - ответил я уже из чулана.
Как я мог забыть? Ну, конечно, записная книжка. Может в ней есть что-нибудь о злополучной фотографии?
Разбираться в отцовских каракулях оказалось довольно сложным занятием: он писал небрежно, укорачивал одни буквы, размазывал другие, делал пропуски, употреблял странные, одному ему известные, значки. Через какое-то время я порядочно устал и моя первоначальная задача отошла на задний план. Я стал думать о том, что у меня с отцом никогда не было близких, теплых отношений. Возможно виновата в этом была моя мама: после развода она постоянно винила его в распаде нашей семьи и у меня создалось о нем мнение, как о законченном эгоисте и негодяе. Если бы не дедушка Вася я бы, наверное, с ним не встречался бы вообще. И вот сейчас, пытаясь разобраться в его замысловатом почерке, я вдруг почувствовал к нему какую-то неуемную, обильную жалость. Ну, в самом деле -каково жилось ему в его маленькой комнатке, в грязной коммунальной квартире, где соседи шумели и ругались с самого раннего утра и до позднего вечера? Наверняка он был одиноким, никому не нужным, человеком, особенно после смерти своих родителей. О чем он тогда думал и на что надеялся? Может быть он хотел, чтобы я зашел к нему как-то раз, без всякого повода, и сыграл бы с ним партию в шахматы, как когда-то, во времена моего детства? А может быть он мечтал похвалиться передо мной своей новой коллекцией марок? Теперь уж он никогда этого не сделает. Тяжелое чувство вины сжало мне сердце.
Вздохнув, я положил записную книжку обратно в ящик:
"Займусь-ка ей как-нибудь в другой раз. Сейчас не до нее. Да и вообще, на черта она мне нужна? Что от этого плохого или хорошего? Пойду, посмотрю лучше, что Дима делает. Может быть сыграем с ним партию в шахматы. Давно не играли."
Я уже собрался встать, когда мой взгляд уловил несколько раскрытых конвертов в дальнем углу коробки.
"Что это еще за письма?" - с удивлением подумал я.
Я взял наугад одно из них. Оно было адресовано моей бабушке Клаве и отправлено до востребования.
"Странно" - подумал я - "Почему до востребования и почему мой отец хранил его?"
Я открыл конверт и прочитал следующее:
"Уважаемая, Клавдия Ивановна. Посылаю вам фотокарточку, о которой вы меня спрашивали. Я нашла ее у нас во дворе - вы были правы: вы потеряли ее, наверное, когда выезжали. Никакого вознаграждения мне не нужно - я к вам по-дружески, по-христиански. С уважением, Нина Григорьевна."
Опять фотография! Сколько же их может быть? А что если...? Нелепая мысль неожиданно пришла мне голову. И как утопающий хватается за соломинку, так и я ухватился за возникшую передо мной возможность раскрыть тайну белобрысого мужика. А что если...? А почему бы и нет - всякое может быть.
На конверте я нашел обратный адрес:
"Н. Г. Федорова, Брянская область, город Унеча, Первомайский переулок, дом номер 1."
****************
Люся вернулась с работы около шести часов вечера. Увидев меня, она сильно удивилась:
"Ты почему так рано с работы? Что-нибудь случилось?"
"Лапа, я завтра уезжаю."
"Куда?"
"В Унечу"
"Унеча - это что?"
"Городок такой. В брянской области."
"Тебя послали в командировку?"
"Да нет, это не командировка. Это я по собственному желанию. Понимаешь, какое дело..."
И я рассказал Люсе про фотографию, и про мою поездку к маме, и про письмо адресованное моей бабушке неизвестной Федоровой Н. Г.
Люся слушала внимательно, ни разу не перебивая. А выслушав, сказала:
"Я думаю, что тебе не нужно ехать."
"Почему?"
"Ну, во-первых, ты сам сказал, что вряд ли разговор идет об одной и той же фотокарточке."
"Ну, допустим. А во-вторых?"
"А во-вторых.... А во-вторых бывает так, что лучше ничего не знать. Оставить все как есть."
"То есть, другими словами, продолжать пребывать в невежестве?"
"Да, если тебе нравиться такое выражение."
"Счастлив невежда творящий зло" - попробовал пошутить я.
Но Люся оставалась серьезной:
"Я это к тому говорю, что чаще всего мы знаем только небольшую часть чего-то. И на этой основе делаем выводы. Далеко не всегда правильные."
"Лапа, когда ты стала философом?"
"Я никем не стала. Просто я чувствую, что ничего хорошего из этой поездки не получится. Может быть только плохо. Поверь мне - я это чувствую."
"Ты опять со своей интуицией."
"Она меня никогда еще не подводила."
"Послушай, Лапа. Та ли эта фотография или не та я могу узнать только расспросив Федорову Н. Г. Хуже от этого быть не может, а оставить загадку неразрешенной - я потом буду грызть себя всю оставшуюся жизнь."
"Геночка, дорогой, не едь пожалуйста. Я тебя очень прошу."
**********************
Унеча встретила меня мелким дождем и неприятным холодным ветром. Первомайский переулок располагался недалеко от вокзала и я нашел его без особого труда. Дом номер один тоже был на месте. Впрочем, самого дома я не увидел - его окружал высокий забор из подгнивших досок, заросший вьюнами и сорняком. Никаких звонков на калитке я тоже не обнаружил и поэтому просто громко постучал. В ответ загремела тяжелая стальная цепь и какая-то псина рявкнула на меня увесистым басом. Еще через минуту отворилась калитка и на пороге появилась молодая женщина в цветастом платке и тонком прозрачном плаще, накинутом поверх халата. Она оглядела меня с ног до головы и сурово спросила:
"Вам кого?"
"Я ищу Федорову Нину Григорьевну" - стараясь говорить как можно более непринужденным голосом, ответил я.
"Здесь такая не проживает" - ответила, в той же тональности, неприветливая женщина и попыталась закрыть калитку
"Извините меня еще раз" - быстро залепетал я - "но у меня есть письмо, отправленное именно с этого адреса."
"Какое письмо?"
Я передал ей конверт адресованный моей бабушке.
"Адрес правильный" - подтвердила женщина, мельком взглянув на него - "Только никакая Федоро... Постойте, постойте... По-моему это фамилия тех людей, которые жили здесь до нас"
И еще раз осмотрев меня с ног до головы, она произнесла уже более дружелюбным голосом - "Да вы проходите в дом. Чего здесь стоять, на дожде?"
И гаркнув на лающего пса "Полкан - на место", она провела меня через низкие сени в просторную и светлую комнату, служившую, по-видимому, гостиной.
"Присаживайтесь" - сказала она и указала мне на стул, рядом с покрытым, вышитой белой скатертью, столом.
В доме пахло парным молоком, деревом, и еще чем-то, как мне кажется, нафталином. На противоположной от меня стене висел старомодный календарь с отрывающимися страничками, а рядом с ним, в красивой резной рамке, фотография пожилой женщины. Справа, вместо стены, располагалась старинная русская печь, такая, какие можно увидеть только в фильмах, а за ней, в узком промежутке, виднелась часть чисто прибранной кухни. На печи, приоткрыв левый глаз, дремал огромный рыжий кот. Где-то жужжала муха. Где-то тикали настенные часы.
Странное чувство вдруг овладело мною: как будто я здесь уже был, как будто я уже вдыхал когда-то все эти запахи и слышал тихое тиканье часов, и кто-то, какой-то очень близкий мне человек, должно быть - женщина, подхватывала и вынимала из печи длинным деревянным ухватом закопченный чугунок с вкусно дымящейся картошкой.
"Что за наваждение?" - подумал я - "опять мне чудятся разные вещи"
"Вы присаживайтесь, присаживайтесь" - повторила свое приглашение хозяйка дома - "я вам сейчас чай приготовлю. А вот и коржики - я недавно их испекла."
Она пододвинула ко мне стеклянную вазу, сделанную в виде ладьи и наполненную домашним печеньем.
"Спасибо, мне ничего не нужно" - я попытался отвертеться от неожиданного гостеприимства.
"Ну так вы посидите немножко, а я сбегаю к соседке - Кровкиной Зинаиде. Она живет тут, напротив нас. Она много лет тут живет. Может быть она знает как найти ва..."
Хозяйка остановилась, не дойдя полшага до порога:
"А кем она вам будет - эта Федорова? Она ваша родственница?"
Я мог, конечно, соврать.
"Нет, она мне не родственница" - сказал я, секунду помешкав
"А кто? Ваша старая знакомая?"
"Да нет, и незнакомая она мне тоже..."
"Так кто же она вам?" - голос у хозяйки снова стал жестким
Ах, черт возьми! Раз уж начал,то надо идти до конца. Нельзя останавливаться на половине пути:
"Я вобщем-то ищу не ее, а одного мужчину. Просто я думал, что она может помочь мне найти его."
"Какого мужчину?"
Я протянул ей фотографию белобрысого мужика в немецкой форме:
"Вот этого"
И тут я увидел как, едва лишь взглянув на его фотокарточку, она испуганно раскрыла глаза, как резко изменилось выражение ее лица и ни сказав больше ни слова, она пулей вылетела в сени.
Что такое? Что случилось? Чем напугал ее этот человек с фотографии? Неужели она его знает? И куда она помчалась, как угорелая? Привести его сюда?
Такие вот тревожные мысли не давали мне покоя все те десять минут, пока я дожидался в одиночестве мою новую знакомую. Мне не сиделось на стуле, я вскакивал, садился опять, ерзал, бегал вокруг стола и снова садился, и кажется, даже, успел поседеть за это короткое время. Неужели? Неужели, вот так - ни с того ни с сего, ко мне пришла удача и я близок к разгадке, не дававшей мне покоя, тайне? Неужели мне так повезло? Поразительно! Невероятно! Просто невероятно!
Наконец хозяйка дома вернулась, и не одна, а с двумя женщинами. Первой из них было лет под девяносто: этакая горбатая старушенция с трудом передвигавшая худые ноги. Ее вела под руку другая женщина, помоложе, покрупнее, но тоже на закате своих лет.
"Это мои соседи" - представила их хозяйка дома - "Зинаида Павловна Кровкина и ее мама - Никитична."
Все трое женщин уселись за стол напротив меня.
"Лена сказала, что вы показывали ей фотографию" - первая начала Зинаида - "ну фотографию, в общем, одного мужчины. Не могли бы вы нам ее опять показать?"
Я подал ей фотокарточку
"Вот мамань, смотри" - она повернулась к своей маме - "он или не он?"
"А что мне смотреть?" - грубо ответила старушенция - "он, не он, все они на одно лицо, выродки проклятые. Гореть бы им в аду синим пламенем."
"Моя мама старая женщина" - как бы оправдывая ее, обратилась ко мне Зинаида - "другой раз не усе помнит. Давеча она мне совсем другое сказывала... Тут, до вас, еще один мужчина приезжал, лет пять - шесть тому назад. Так вот он точно такую же фотокарточку показывал. Такую как у вас. А я не знала, что яму ответить. Мамань в больнице тогда была. А когда я ей про эту фотокарточку рассказала, да описала немца у ней- то она мне и говорит: так это ж точно Клавкин кавалер. Помнишь, мамань? Ты же так говорила?"
"А чего мне не помнить? Я еще с ума не выжила."
"И про Клавку потом рассказывала и про то, как он за нею ухаживал..."
"А кто такая Клавка?" - осторожно спросил я
"Да, девчина одна была" - ответила мне Никитична - дочка председателя колхоза с Пискаревки. Видная девка была, пригожая, щеки розовые, кровь с молоком. Вот эта хата, ну вот, где мы теперь сидим - так это папаша иёный на свадьбу ей подарил. Так-то. Я тогда еще совсем маленькой была, мне годков восемь было, а все помню. Богатая свадьба у няе была. А надарили, надарили-то... Каких только подарков не было! И рушнички такие, и вышитые скатерочки... Молодым то все нужно. И муж у нее тоже видный хлопец был. Летчик. Вот запамятовала его имя только... "
"Ну, а потом что было?" - перебила ее Зинаида
"А что потом? Не успели они свадьбу сыграть, как война началась. Забрали муженька у армию - летчиком он был. А потом скоро немцы сюда пришли, стали порядок наводить - кого расстрелять, кого в тюрьму посадить. Так вот - стала эта Клавка якшаться с одним из немцев. Слыхала я, будто из-за батьки своего, непутевого. Посадили яго немцы в тюрьму - мало, что ли, председателем был. А можа и коммунистом. Кто яго знает? Сказывали, будто Клавка за яго слово замолвила. Кавалеру своему. А кавалер-то иёный, ну тот, который з фотографии, так он у них, у карателей, начальником был. Майором кажись... Аль не майором? Можа и майором... Ну, не у том дело. Выпустили они Клавкиного батьку. Потом, когда наши пришли, яго опять посадили. На этот раз с концами..."
"Ты, мам, нам больше про Клавку расскажи. И про немца."
"А чего рассказывать? Смотрю однажды у окно - мать твою мать, самолет с красными звездами у нас тут на поле садится, прям рядом с нашей хатой, где стадион "Локомотив" сейчас. Ну думаю, слав тебе Господи, наши наконец-то возвернулись. Ан - нет: то Клавкин муж прилетел, отношения выяснять. Сказывали люди, будто один из наших, унеченских, яго в летной части повстречал. Ну и рассказал яму про жану яго. А тот как раз мимо Унечи летел и думает, зайду-ка я к себе домой, узнаю, что правда и что нет."
"Ну"
"Что ну? Не знаю, о чем они там между собой гутарили, а только вышел он из своей хаты часа через три, сел к себе у самолет и улетел у часть у свою."
"И немцы яго что - не поймали?"
"Какое! Повезло яму. Немцы у тот день у лясу были, партизан искали."
"А что дальше-то?"
"А дальше.. А что дальше? Слыхала я то, что прилетел он у часть, а там уж поминки по яму справляют. В особый отдел яго послали: признавайся мол сам, как на духу, где ты был и чего робил и где самолет твой летал? Ну он и рассказал, не шибко умный был. С яго потом все медали поснимали, разжаловали у рядовые и послали у штрафбат искуплять свою вину. Где-то на Украине яго и ранило и ногу оторвало. Воротился он до хаты уже без ноги, но зато как раз вовремя: наши Унечу тольки-тольки освободили, а местные хлопцы Клавке проходу нигде не давали: немецкая подстилка, шлюха ты и все такое. Ну, а он давай драться з ними, да куда яму-то без ноги? Побили яго наши хлопцы, шибко побили - неделю у больнице пролежал. Вот только запамятовала я имя яго... А потом появились Федоровы. Ну, они им хату за бесценок продали и умотали Бог знает куда. А между бабами нашими мова шла, что Клавка, мол, к тому времени брюхатой была, от немца этого поганого. Ужо и скрывать ей было трудно..."
"Да, трагическая история" - сказала Лена - "я ее никогда раньше не слыхала. Интересно, что с ними стало?"
"А вы, я извиняюсь," - обратилась ко мне Зинаида - "по какой части? Вам для чего нужно было знать про этого немецкого фашиста? Вы что - историк? Собираете исторические факты?"
Ну что ж - другого выхода не оставалось.
"Да, именно так - вы угадали. Я из исторического музея..."
"Как жалко, что вы не писатель!" - воскликнула Лена - "если бы я была писательницей, то обязательно написала бы об этой истории. Такая любовь, такая любовь ... Такие только в фильмах бывают."
"Это ты про кого?" - удивилась Зинаида - "про немца, что ли?"
"Да какого немца! Я про летчика..."
"Точно он!" - перебила Лену старуха Никитична, которая все то время, пока мы беседовали, внимательно изучала принесенную мной фотокарточку - "Как мне не помнить яго - все конфетами угощал, паршивец этакий. Только он вроде бы постарше тогда был. И на вас больше похожий."
Зинаида перегнулась ей через плечо:
"А что, похож. Ну точно, как две..."
И осеклась. Я почувствовал, как вдруг залился темно-бордовой краской с ног до головы.. В комнате стало жарко и неуютно.
"Ну, я пойду" - сказал я троим женщинам - "у меня поезд скоро прибывает. Я сегодня назад уезжаю."
"Может все-таки чаю выпьете?" - захлопотатала Лена - "На дорогу. А то как так - без чая?"
"Да нет, спасибо. Мой поезд через десять минут здесь будет; боюсь, что не успею." - уверил я ее.
Остаток дня я провел на скамейке унечского вокзала, в полном одиночестве, если не считать бюста Щорса и рыжеволосой девушки-кассирши, дремавшей за окошком кассы.
Мои мысли разбегались и я не мог их собрать. Что же такое получается - мой дедушка выходит был не мой дедушка Вася, а немецкий офицер? И я на четверть немец? Внук карателя? И где-то в Германии может быть ходят мои троюродные братья и сестры, не подозревая, что у них есть родственник? А может быть прихлопнули моего деда красные партизаны и он покоится себе где-нибудь в безымянной могиле?
Был такой фильм или книга, я не помню, называлась "человек меняет кожу". Вот и я вдруг почувствовал, как-будто мне поменяли кожу. Кто я? Тот же человек или другой? Очень странно ощущать себя кем-то другим.
Но может быть все это неправда, может быть Никитична врет, ошибается? Никто ведь точно не знает, была моя бабушка Клава беременной или нет. Это всего лишь сплетни. Надо проверить даты. Надо уточнить. Мой отец родился... А дедушка Вася вернулся... когда Унечу только-только освободили. Правильно? Так ведь Никитична сказала. А когда Унечу освободили? Где это можно узнать?
Я разбудил мирно дремавшую кассиршу:
"Скажите, пожалуйста, вы случайно не знаете в каком году освободили Унечу?"
"Чаво?" - веснушчатое лицо кассирши вытянулось, примерно, вдвое - "Гражданин, если вы не перестанете безобразничать, то я сейчас вызову кого надо."
Я снова присел на скамейку. Какая, в принципе, разница? День рождения можно подделать. А вот физиономию - никак. Какая есть - такая есть. И взялась она у меня не с луны и не от Бога, а передалась по наследству от моего действительного деда, немецкого фашиста. Как какое-то позорное клеймо. И не смыть его теперь. Но почему же? Ведь говорят: дети не отвечают за грехи своих родителей. А у меня получается, что отвечают. Разве это справедливо?
Я поймал себя на мысли, что в последнее время я задаю себе слишком много вопросов, на которые не нахожу ответа.
Возможно, что Люся права: может быть действительно лучше ничего не знать? Жить в неведении. Тогда не будет вопросов и не надо будет искать на них ответы. И жизнь станет спокойной и безмятежной.
Взять, например, моего отца - он ведь тоже приезжал сюда, он тоже хотел узнать тайну своего рождения. Значит она была ему не безразлична. Но вот повезло ему - Никитична оказалась в больнице и он умер в неведении. Разве ему было бы лучше если бы он узнал правду, к которой он так стремился?
Или мой дедушка Вася - инвалид, герой войны, а во всем остальном - обыкновенный, заурядный человек, не оставивший после себя ни одной строчки в учебниках по истории. Разводу с женой он предпочел жизнь в коммуналке, а меня он любил как собственного внука. В чем он виноват? Почему ему выпала такая доля?
Мне кажется, что закон сохранения должен распространяться на все, а не только на энергию и материю, и что если кто-то где-то и что-то берет, то другой должен где-то и что-то обязательно отдать. Ничто бесследно не исчезает и ничто ниоткуда не берется и в среднем все остается на своих местах. Но это не простое среднее. Где-то там, высоко-высоко, взвешивают на весах каждого из нас, смертных, так, чтобы взвешенная средняя величина никогда не равнялась усредненной. Как в той задачке о двух пароходах.