Левин Леонид : другие произведения.

Победители и побежденные. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 1.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это - неотредактированная версия. Новые и отредактированные книги Леонида Левина на http://www.lulu.com/shop/search.ep?keyWords=%D0%9B%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D0%B8%D0%B4+%D0%9B%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D0%BD&type= Если по ссылке не получится - сайт Lulu.com наберите в поисковике Леонид Левин
  Леонид Левин.
  
  
  
  
  Победители и побежденные.
  
  
  
  
  
  
  
  
   All rights reserved to Leonid Levin. No part of this book may be reproduced, stored in a retrieval system or transmitted in any form or by any means electronic, mechanical, in-cluding photocopying, recording, or otherwise, without the prior permission of the author. Copyrights USA, 2004.
  
  
  
  
  
  
  
  Чикаго 2004.
  
  
  
  
  
  Посвящается светлой памяти
  всех павших и живых
  Победителей, одолевших матерого гитлеровского зверя.
  
  
   Основные происходящие в романе события реальны, но это вовсе не означает, что принимавшие в них участие исторические лица действовали и говорили именно так, как описывает автор. Впрочем, сие не исключено, а, следовательно, с большой долей вероятности возможно. Все остальные совпадения и недоразумения случайны и не являются предметом исторического исследования.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Книга 1.
  
  Глава 1.
  
  Генеральный Секретарь ВКП (б) тов. И. Сталин.
  Кремль. Москва.
  
  
   Красные кремлевские башни затянуло ночной пеленой, словно серым дешевым тю-лем. Багряным, огненным пятном выделялся в темени смутно подсвеченный прожекто-ром, красный стяг, безвольно обвисший на флагштоке. Покажется случайно забредшему на Красную площадь заспанному обывателю, что безмолвной и безлюдной громадой во мраке ночи навис Кремль над Москвой. Но это только обывателю покажется, на самом деле все далеко не так просто. В июньскую, муторную ночь не спали люди, собранные на-чальником личной охраны вождя генералом Власиком по приказу Сталина.
  
   Плотные, тщательно задернутые шторы кабинета Генерального Секретаря, не про-пускали во внешний мир ни единого клочка света, ни малейшего звука. В свою очередь, тяжелая ткань напрочь отсекла кремлевский кабинет от остальной страны, раскинувшейся на одной шестой части суши от Тихого океана до Балтийского моря. Вся жизнь, все собы-тия извне долетали сюда только в виде до крайнего предела выжатых, сухих казенных бу-маг и телеграфных депеш, лишенных жизни, эмоций, запахов крови и пота.
  
   Над СССР, как прежде над Британской Империей, почти никогда не заходило солн-це. Но даже светило не имело возможности проникнуть под суровую кремлевскую крышу, как не доходили извне ни шум столичного города, ни крики оседлавших древние стены птиц, ни бой курантов на Спасской башне. Ничто привнесенное снаружи не могло поме-шать работе хозяина кабинета. Ничто произнесенное в этих стенах не имело право ока-заться услышанным за их пределами ранее, чем на то будет позволено Хозяином страны.
  
   Законопослушные жители Москвы тихо спали, или, наоборот, беспокойно ворочались под пропитанными едким потом простынями, расщеривали в натужном храпе сухие рты, глотали застоявшийся воздух ночных комнат. А, может, просто изнывали в бессонной тревоге, в жути от страшных предчувствий, от гнетущих, неразгаданных поутру, снов. Безумная глухая тишина стояла над столицей, изредка нарушаемая робкими звонками редких ночных трамваев, глухим боем Курантов, мерными вздохами волн, окатывающих выложенные камнем ступени набережных реки, да мерными звуками шагов кремлевских часовых, сменяющихся с на века заведенной механической точностью у дверей Мавзолея Ленина.
  
   Москвичи почивали, а во Владивостоке, позевывая, тянулись на работу труженики ут-ренних смен. Сонные люди брели, подхлестываемые завыванием фабричных гудков, втя-гивались в сером предутреннем свете водоворотами заводских проходных, сплевывали под ноги ночную горечь, забивали первой никотиновой кислотой утренней папиросы.
  
   На кораблях и судах Тихоокеанского флота готовились играть зорю. Дежурные гоняли очумелых под утро вахтенных матросиков, наводили порядок перед подъемом флага и прибытием на борт командиров.
  
   В казармы пограничных застав возвращались из секретов наряды. Уставшие за ночь овчарки нервно раздирали в немой зевоте клыкастые пасти, свешивали красные, исте-кающие слюной языки через гребень желтоватых клыков. И людей, и псов ждали стан-дартные алюминиевые миски с похлебкой и положенный по уставу сон.
  
   Но где бы ни жили эти люди и что бы ни делали на пространстве от Бреста до Магада-на, практически все они, исключая разве младенцев и умалишенных, строили планы на более-менее отдаленное будущее. Выпускники школ готовились к экзаменам на аттестаты зрелости. Любовники назначали свидания. Воры тайными малявами сзывали воровские сходки. Парторги вывешивали объявления о партийных собраниях. В частях и на кораб-лях командиры всех рангов и званий, проклиная в душе замполитов, скребли перьями по тетрадным листам, заполняя планы-конспекты будущих политзанятий. Запершись с на-чальниками секретной части, замполиты, морща от напряжения лбы, вносили в листы по-литдонесений все происшедшее, услышанное и увиденное. Зэки подсчитывали дни до вы-хода на волю. Женщины высчитывали с тревогой дни, ежемесячно отводимые природой для шалых радостей любви. Инженеры с ужасом думали о конце квартала с его авралом и гонкой за плановыми показателями. Ученые мечтали о защите диссертаций, о летнем по-левом сезоне, о проведении серии решающих экспериментов, обязанных подтвердить но-вую научную теорию или же, наоборот, смешать с дерьмом теорию глубоко уважаемого оппонента. ... В общем, все что-то предполагали, о чем-то мечтали, чего-то ждали, на что-то надеялись. Все дружно и единогласно, заблуждались, самоуверенно предполагая, что от них что-либо хоть в малейшей степени зависит.
  
   Миллионы людей составляли население Страны Советов, но все их расчеты, все их желания и надежды, коим никогда уже так и не суждено воплотиться в реальность, зави-сели от принятия решения одним-единственным человеком.
  
   Человек этот уже давно носил весомое, короткое и звучное имя "Сталин". Просто - "То-варищ Сталин". Это жесткое, отдающее металлом слово, заменяло подлинную родовую фамилию Джугашвили, имя - Иосиф, отчество - Виссарионович. Сталин собственной страшной, неукротимой, стальной волей, помноженной, вначале на мелкие, пакостные устремления "тонкошеих вождей", а потом на идиотическое, инфантильное безволие со-ратников, словно зачарованных рысьими глазами, оказался во главе сначала партии, а за-тем и всей страны. И партия, и страна покорно признали особое, уникальное, главенст-вующее положение Вождя. Приняли сие как должное и неизбывное, ибо привыкли жить по закону толпы, имея во главе человека, возлагающего на себя, ранее в образе Само-держца, Помазанника Божьего, а теперь Генерального Секретаря Партии, все тяготы и бе-ды управления и принятия решений. Народ российский, в большинстве своем неосознан-но, извечно жаждал иметь на шее того батюшку барина, что мог и обязан явиться мудрым и сильным. Того - кто мог все и всегда решить за всех и каждого. Того - кто нашел муже-ство и желание нести бремя ответственности за происходящее. Такого сильного рукой Хо-зяина, что отважился карать и миловать любого иного, от имени всех остальных и каждо-го в отдельности. Освободившего тем самым этих "всех" от тяжкой головоломной необ-ходимости думать и решать.
  
   Сталин не отказался. Сталин, убрав сомневавшихся и колеблющихся, подозрительных и открыто враждебных, взвалил на покатые плечи заботу о жизни и относительном бла-годенствии послушных и более-менее управляемых "винтиков", "шурупчиков", "стойких солдат партии" и простых мирных обывателей.
  
   В эту ночь вновь пришло время принимать решение. Сталин, неслышно ступая мягки-ми подошвами кавказских сапог, двигался неторопливой походкой вдоль стены кабинета, словно нехотя обходил застывших на стульях, созванных им людей. Начальник охраны Власик выдергивал вызываемых из домов, из кабинетов, с дач, из своих и чужих постелей согласно особому, лично рукой Хозяина, написанному списку. Список этот не повторял ни состав Политбюро, ни перечень имен Центрального Комитета, ни руководство РККА. В нем не значились и многие "соратники". Спокойно, приняв на ночь по доброму шкалику "снотворного", спали на дачах маршалы Ворошилов и Буденный.
  
   - Начинающаяся война - это уже не их война. - Подумал Сталин, решая звать их, или не звать. - Их войны в прошлом. Делать им здесь сегодня нечего. Толку от "усатой иконы" и "дубового маршала" никакого и помощи тоже никакой. Хватит с нас позора финской ком-пании.
  
   Сталин прикурил очередную папиросу, и сквозь клуб дыма, словно наяву, возникли кадры доставленной разведчиками через третьи страны кинохроники, снятой противни-ком. Белое безмолвие промерзшего до корней леса. Просека, заполненная мертвым мерз-лым железом, выпотрошенные вещевые мешки, тряпки, спаявшиеся с растоптанным сне-гом листки писем и документов. Но главное - танки. Его танки с развернутыми в разные стороны башнями, с поникшими стволами, с настежь распахнутыми люками. Танки, так и не сделавшие ни одного выстрела по врагу. Как они, подлецы, смели умереть столь позор-но? Почему не сражались до последней капли крови и не умерли героями с его именем на устах? Просто выжгли до последней капли горючее из баков в бесплодных попытках со-греться и пошло замерзли.
  
   Рядом с мертвой колонной расхаживали наглые и ладные финские солдаты, одетые даже не в полушубки и валенки, а в лыжные костюмы и белые маскировочные халаты. Следующий кадр показал, как двое рослых, улыбающихся финнов тащили под руки обмо-роженного до черноты красноармейца, напоминающего пугало из-за напяленных одна на другую шинелей и ватников. Они тащили его, а тот, словно в бреду, в забытьи дурмана вымороженного до костей черепа мозга, всё пытался вырваться, выскользнуть из враже-ских рук, вываливался вперед нелепым кулем, переступал мелко-мелко негнущимися но-гами в нелепых огромных валенках. Наверно думал, что бежит, негодяй.
  
   - Не хотел сражаться и умереть как герой, сволочь. - Скрипнул зубами Сталин. - Теперь клоунаду устраивает. Притворяется, мерзавец.
  
   На экране финны строили в колонну уцелевших пленных в серых шинелях, в вален-ках-катанках, в ушастых "буденовках" с шишаками. Пленные заискивающе улыбались конвоирам черными, обтянутыми холодом и морозом лицами, старательно выполняли ко-манды. Притопывали валенками по снегу, Хлопали руками в уродливых матерчатых дву-палых рукавицах по бокам, по груди.
  
   - Радуются, подлецы, что жить остались. - Прокомментировал кадр Буденный.
  
   - Рано радуются. - Незамедлительно откликнулся Берия. - Они привыкли уже к холоду. Вот мы их за Полярный круг и отправим. С почестями. Оттуда не возвращаются.
  
   Сталин тогда промолчал. Резко выдернул тело из кресла и покинул кинозал. Пленных бойцов и командиров Красной армии финны действительно незамедлительно вернули по-сле подписания мирного договора, последовавшего за прорывом линии Маннергейма, па-дением второй защитной линии и сдачей Выборга. В конце концов, Советский Союз побе-дил и получил всё, или почти всё, желаемое. Но победа досталась слишком тяжело и доро-го. Такая победа отнюдь не радовала.
  
   Сталин резко разогнал рукой табачный дым и, словно напасть, словно наваждение, отогнал нерадостные воспоминания.
  
   Время поджимало. Вызванные люди прибыли. Можно начинать, но Сталин не торо-пился. В неизменном полувоенном френче, с аккуратно подбритыми висками, зачесан-ными назад седеющими волосами, он молча двигался по кабинету, изредка затягиваясь не привычной трубкой, а просто папиросой с чуть сдавленным желтыми клыками мундшту-ком. Морщинистая шея выглядывала из немного засаленного по краям воротника френча. После смерти жены обходился без подворотничков. Слегка прищуренные, упрятанные вглубь надбровий, недобрые янтарные глаза рыси под подстриженными парикмахером бровями с крутым изломом. Зло поджатые губы, прикрытые седеющими волосами слегка спускающихся на углы неулыбчивого рта усов. Хрящеватый нос с горбинкой, нависаю-щий над усами. Застывшие, словно стальное литье, черты лица вождя не предвещали лег-кого разговора собравшимся в кабинете.
  
   Иногда Сталин резко останавливался и оценивающим, цепким взглядом окидывал ко-го-то из присутствующих. В такие моменты остальные видели, как нервно подергивался небольшой, вовсе не волевой подбородок скуластого, оплывшего, немного обрюзгшего с годами, усталого морщинистого лица с давними следами оспы. Мешки и морщины под глазами, красноватые прожилки в белках глаз говорили о бессонной ночи. Желваки, слов-но окаменевшие на скулах, копили невыплеснутый гнев.
  
   В этот вечер середины июня Сталин вовсе не представлялся собравшимся сошедшим с портрета добрым и мудрым вождем народа. Нет, в отличие от обывателей эти люди знали его именно таким, знали лучше многих других и потому смертельно боялись.
  
   В числе присутствующих оказались лишь те, кому Сталин на сегодняшний день верил. Те, которых считал на данный момент необходимыми и надежными исполнителями в возникшей непростой ситуации, чье мнение желал узнать прежде, чем самому, единолич-но принять жизненно важное решение. Эти люди оказались сегодня ему необходимы не более и не менее чем инструменты специалисту. Не особо важно какому именно - плотни-ку, хирургу, камнетесу или токарю. Просто - инструменты. Просто - специалисту. Или - источники информации аналитику. Не более. Не менее. ... Их личное мнение, ограничен-ное сферой служебных функций и отсутствием политического кругозора, его не интересо-вало. Тяжкое бремя принятия политического решения Сталин не собирался делить ни с кем. ... Им, в лучшем случае, предполагались четко дозированные блага и награды, в худ-шем - полная ответственность за неудачное воплощение принятого решения в жизнь и соответствующее наказание.
  
   Вождь знал потенциальные возможности и способности каждого в отдельности и всех вместе. Он беспристрастно взвесил силу их ума еще тогда, когда планировал назначения на соответствующие посты. Ни один не мог, не смел и мечтать, стать ему соперником, превзойти товарища Сталина в умении объять проблему в целом, дать ей правильную го-сударственную и верную большевистскую, ленинскую, политическую оценку. Все те, кто мог, те - кто просто посмел бы отважиться на подобное, уже ушли в небытие. Ибо стране, завещанной ему товарищем Лениным, нужен лишь один Вождь, а не сонм разноголосых, отрешенных от практических дел умников. Что мог он, Вождь, ожидать от людей? Какой смысл имело интересоваться их мнением? Чтобы еще раз услышать в ответ подобостраст-ное: "Так точно, товарищ Сталин!" - от военных, и "Конечно, товарищ Сталин, вы приня-ли мудрое решение!" - от гражданских и партийных соратников? К лести Вождь привык. Этакое сладкое - приятно слышать и принимать за чистую монету в начале политического пути. А теперь один Вячеслав может отважиться позволить себе спор. Одному - можно. Ибо один в поле не воин. А тем более начетчик и исполнитель Вячеслав Молотов.
  
   Сталин двигался, не оборачивая голову в сторону стола. Но и без того знал, чувство-вал, как синхронно ворочаются вслед его шагам головы, двигаются в воротниках белых сорочек и защитных френчей шеи, как наливаются потом корни волос.
  
   - Из всех, кого сегодня нет, мне не хватает только троих - Мироныча, Бухарчика и Сер-го. - Думал Сталин. Он остановился у углового столика с массивным корпусом мощного всеволнового приемника, ткнул в пепельницу докуренный до половины окурок, вновь достал из кармана брюк темно-зеленую с золотом коробку "Герцеговины Флор", выудил толстым неловким пальцем очередную папиросу и, чиркнув спичкой, раскурил.
  
   - Бухарчик, Мироныч, Серго... - Каждый мог дать сегодня дельный совет. ... А при не-обходимости - заменить товарища Сталина. Заменить и самостоятельно вести дальше Партию и народ. Но здесь возникает вопрос: "А по какому курсу повел бы каждый из этих товарищей Партию и народ? Остался ли бы в этом случае курс выверенным по истинным марксистско-ленинским ориентирам? Или это был бы совершенно иной курс?". А Троц-кий? ... Лейба Троцкий. ... Этот не советовал и не советовался. Троцкий бы просто встал у руля. Но в каком направлении повел бы народ и Партию гражданин Троцкий? В неверном, опасном направлении собирались вести Партию троцкисты. Партия разгромила троцки-стов. ... Теперь их нет. Нет правых и нет левых. Никого. И некому дать дельный совет то-варищу Сталину.
  
   Сталин резко повернулся и окинул взглядом присутствующих.
  
   - Пожалуй, еще Жуков может решиться. Но и то, лишь по специальному, чисто военно-му вопросу. А война - это продолжение политики. Именно - продолжение, а не сама по-литика. Война - лишь один из инструментов ведения политики. Поэтому и товарищ Жу-ков уже не советчик. Но, пока, во всяком случае, и не препятствие в проведении нужной политической линии. ... Остальные - вообще не советчики. У них даже в голове не может зародиться такая ересь - советовать товарищу Сталину. Они неплохие исполнители его воли, его решений. Они не могут отважиться советовать товарищу Сталину по многим причинам, но, прежде всего, потому, что сами ждут его указаний. ... Ладно, время пошло, пора начинать.
  
   - Мы, сегодня здесь собрались для прояснения вопросов международной обстановки. Военная ситуация на западных границах тревожная. ... Возможна война. ... Ныне войны не объявляются. Они просто начинаются. Но, вероятна и примитивная провокация со сто-роны господина Гитлера с целью получения от нас определенных уступок. Предсказать трудно. Вот мы и хотим услышать мнение партийных руководителей, руководителей нар-коматов, специалистов в конкретных вопросах, прежде чем принять окончательное реше-ние о том, как должны реагировать на угрозу со стороны Германии. Заранее предупреж-даю, ни одно слово, сказанное здесь не должно выйти наружу. Виновных сурово накажем.
  
   Впрочем, последние две фразы Сталин мог не произносить. Люди, собранные в крем-левском кабинете многократно проверены и надежны. Но будущее неясно. И в этом неяс-ном будущем могла возникнуть вероятность того, что товарищу Сталину придется искать и найти виновного, того предателя, того "врага народа" который негодяйским образом умудрился войти в контакт со своими хозяевами и передать врагам важнейшие решения Вождя, принятые сегодня ночью.
  
   Каждый человек, отдельно взятый из числа присутствующих на совещании, владел лишь частичной, в пределах собственной компетенции, информацией, но все вместе си-дящие здесь руководители обладали полнейшими знаниями обо всем происходящем в стране, в армии, на границах, в зарубежных странах. Каждый из них более информирован, чем любой другой житель Советского Союза. Но только товарищ Сталин обладал обоб-щенными, суммированными, концентрированными данными. Только товарищу Сталину позволено знать все и принимать решение, опираясь на это знание. Именно от его реше-ния зависел каждый следующий прожитый страной день.
  
   Дневное время суток отводился народу и партии для реализаций решений вождя. Для самих решений предназначалась ночь. Ночь - для избранных, день - для всех остальных. Вождь предпочитал работать ночью.
  
   - Начнем с разведки. Докладывайте, товарищ Голиков и товарищ Меркулов.
  
   Начальник РУ Генерального штаба РККА генерал Голиков и Нарком Народного Ко-миссариата Государственной Безопасности Меркулов озадачено переглянулись, не поня-ли, кто именно должен докладывать первым.
  
   Бессонная ночь матово выбелила лицо руководителя военной разведки Красной Армии генерала Голикова, а зеленый цвет шелковых абажуров залил мертвенной темнотой под-глазья пока еще живого лица. Ночной ангел смерти словно прикрыл человека невидимым плащом, оросил крупными каплями серого пота гладко выбритую кожу черепа. Меркулов держался свободнее.
  
   - А ведь Голиков боится чего-то, он напуган. Что страшит генерала Голикова? - Мелькнула мысль в голове Генерального Секретаря. И сразу же эту мысль сменила сле-дующая. - Почему все они бреют голову? Даже Жуков брил голову. Неужели подражают этому тяжелодуму Тимошенко? Неужели стараются понравиться Наркому, словно про-дажные девки? Странная мода. Впрочем, - поглядел на Кагановича, - мои "соратники" подражают мне. Только Вячеслав выделяется. Ну, это его фирменный стиль. Темный кон-сервативный костюмчик, пиджачок, жилетка. Этакий скромный учитель гимназии. Это даже хорошо, особенно теперь, когда он возглавил МИД.
  
   - Докладывайте, генерал Голиков. - Плавно повел рукой с папиросой Сталин.
  
   В предстоящих событиях военным отводилась ведущая роль. Война - их профессио-нальное дело. Про себя отметил: "То, что товарищ Сталин дал первому слово руководите-лю военной разведки произведет на военных хорошее впечатление. Покажет, что товарищ Сталин любит и уважает РККА".
  
   - Что имеем по линии военной разведки, товарищ Голиков?
  
   - Сообщение, поступившее из Киевского Особого Военного Округа: "Начальник раз-ведотдела информирует о прибытии новых танковых, артиллерийских и пехотных частей в районы Люблина, Томашува и другие приграничные районы. Идет форсированное со-средоточение войск и активная подготовка театра военных действий". Производится ин-женерная подготовка местности, прилегающей к пограничной полосе, с целью обеспече-ния прохода танков и другой техники. Проводятся мероприятия для быстрого снятия про-волочных заграждений и наводки, в случае необходимости, понтонных переправ. - Четко, не заглядывая в папку с бумагами, произнес начальник Разведывательного Управления,
  
   - Из Западного Особого Военного Округа на основании проверенных агентурных дан-ных доносят: "Подготовка Германией войны против Советского Союза проводится все бо-лее и более целенаправленно и интенсивно. Из допроса пойманного войсковой контрраз-ведкой агента-диверсанта выходит, что его сведения должны быть переправлены назад через границу не позднее 5-го июня. Перед заброской в наш тыл агенту приказано вер-нуться именно к этому числу, так как позже начнутся военные действия".
  
   - Из других источников, следует отметить сообщение военно-морского атташе в Бер-лине, передающего со слов офицера немецкого генерального штаба, о готовности немцев на севере ударить из Норвегии и Финляндии, одновременно с наступлением в Прибалтике и вдоль Черного моря, вместе с румынами. В это же время развернутся наступательные операции на сухопутном фронте, поддерживаемые массовыми высадками парашютных десантов. Но, штаб адмирала Кузнецова считает эти сведения возможной дезинформаци-ей.
  
   - Что могут добавить чекисты?
  
   Встал Нарком Меркулов. Тоже отвечал без запинки. Словно сумел выучить урок за-ранее. А, может, действительно в курсе всех дел? Сталину деловитость наркома понрави-лась.
  
   - Группы "Рамзай" и "Радо" независимо друг от друга сообщают о предстоящем насту-плении немецкой армии одновременно на всём протяжении границы от Балтийского моря до Черного моря. Возможно вступление в войну на более позднем этапе, после оконча-тельного завершения подготовки их войск, Румынии, Венгрии, Хорватии, Словакии, Фин-ляндии, Италии. Имеются сообщения о попытке втянуть в войну и Болгарию. Зарегистри-рован визит царя Бориса в личную резиденцию Гитлера "Орлиное гнездо", расположен-ную в Альпах. Но этот вопрос остается открытым, ввиду противостояния части генерали-тета болгарской армии, некоторых влиятельных политиков и большей части населения, традиционно очень доброжелательно относящихся к СССР.
  
   - Из штаба авиации Геринга надежный источник сообщает о речи, произнесенной Гит-лером перед офицерами, выпускниками военных училищ. Настораживает фраза о том, что: "В ближайшее время произойдут события, многим могущие показаться непонятными. Но, вы должны понимать, что мероприятия, которые я, как Фюрер немецкого народа, пла-нирую провести, являются государственной необходимостью. Красная чернь поднимает голову над Европой. Красная чернь угрожает новому порядку и нашим завоеваниям!". Речь Гитлера в прессе не публиковалась.
  
   - Имеет смысл напомнить о состоявшемся 25 апреля разговоре между германским воен-ным атташе Кребсом и его помощником Шубутом, записанном с помощью специальной аппаратуры, скрытно установленной в особняке немецкого военного атташе. Немецкие военные говорили о малой пропускной способности наших железных дорог как о наибо-лее уязвимом месте в период развертывания и мобилизации Красной Армии. О том, что на железных дорогах Германии военные теперь, в целях маскировки, передвигаются только в гражданской одежде. Что после завершения плана "Марита" и покорения Греции настала очередь СССР. В частности Кребс подтвердил созыв всей немецкой армии, отзыв из от-пусков офицеров и солдат. В разговоре собеседники делали особый упор на тот факт, что наши органы безопасности не замечают их подготовку к войне. Цитирую: "Русские будут кусать себе локти, когда мы появимся нежданно-негаданно. Мы еще неоднократно испор-тим безмятежное спокойствие русских. Природные богатства России! Это будут наши ес-тественные завоевания".
  
   - И, пожалуй, самое важное из материалов прослушивания: " ... Мы сумеем договорить-ся с Англией и Америкой, а также использовать итальянцев, хорватов, венгров, румын, поляков, словаков, норвежцев, финнов и испанцев. Французов, поляков и прочих тоже можно включить в общий счет. Нам уже удалось завоевать около двадцати миллионов. Прокатимся победителями по Советскому Союзу. Будем вести войну, пока не захватим как минимум Украину". Следовательно, германское руководство с одной стороны считает реальным сговор с западными союзниками за счет СССР, а с другой - привлечение в ряды немецкой армии населения захваченных ранее стран.
  
   - Впрочем, среди немецких дипломатов не все безоговорочно поддерживают решение Гитлера начать против СССР войну. Посол Шулленбург очень пессимистически настроен в отношении решения Гитлера о начале войны против СССР. Он воспользовался в качест-ве канала информации нашим берлинским полпредом Деканозовым и, в частном порядке, просил его предупредить лично товарища Сталина о готовящемся нападении.
  
   - Мы это знаем. - Поморщившись, прервал наркома, Сталин. - Раз разговор зашел о полпредах, дадим слово Народному Комиссару Иностранных Дел. ... Говори, товарищ Молотов.
  
   - В апреле через английского посла в Москве Стаффорда Крипса до нас доведено по-слание Черчилля, в котором говориться: "От доверенного лица я располагаю верной ин-формацией, что когда немцы решили, что Югославия у них в руках - то есть после 20 марта - они начали переброску трех из пяти танковых дивизий из Румынии в Южную Польшу. В тот момент, когда они узнали о восстании в Сербии, движение это было приос-тановлено".
  
   - Ну, это лишь очередная британская попытка... - Заметил Сталин. - Она лишь доказы-вает их страстное желание втянуть нас в возню на Балканах. Вовлечь в европейскую вой-ну. Дополнения, переданные от имени Идена, только подтверждают это. Черчилль старал-ся толкнуть нас на активное сотрудничество со странами, сопротивляющимися Германии, повторяя, словно попугай, что мы упускаем последний шанс защиты своих территорий в союзе с Англией и ее друзьями.
  
   - Немцы, со своей стороны, продолжил Молотов, - всячески уклоняются от дипломати-ческих контактов. Не отвечают даже на полные оптимизма донесения собственного посла в Москве Шулленбурга. Проигнорировали сообщение ТАСС. На наше обвинение в нару-шениях границы СССР их самолетами разразились ничем не спровоцированным контр обвинением в нарушении советскими самолетами их границы, хотя они-то прекрасно по-нимают абсурдность подобных заявлений. Ни один наш самолет их границ не нарушал.
  
   - По линии НКИД, из посольства в Берлине - от посла товарища Деканозова, поступила заслуживающая доверия информация о готовящемся нападении в ночь на 22 июня. - Не-много заикаясь от сдерживаемого волнения, но, оставаясь внешне совершенно невозму-тим, сообщил Молотов. - И мне лично кажется, что следует отнестись к этому сообщению серьезно.
  
   Молотов смолк, а Сталин круто обернувшись, уставился на него, словно попытался проникнуть взором через толстый лобастый череп наркома. Ожидал, видимо услышать нечто совершенно противоположное. Но Молотов молчал, только подергивал "заячьей" губой со шрамом под щеточкой усов.
  
   - Странно, - подумал Сталин, - Вячеслав изменил точку зрения, а ведь он вернулся из Берлина в ноябре прошлого года, абсолютно уверенный, что Гитлер не нападет на СССР, что тот завяз в войне на Западе и вполне удовлетворен нашей твердой позицией благоже-лательного нейтралитета. Вячеслав казался вполне убежден, что Гитлер еще не потерял надежду на союз с СССР, что готов встретиться и лично обсудить наедине со мной, все возникшие за последнее время проблемы.
  
   Это, кстати, подтверждает и последнее личное послание Гитлера, пытающееся развеять все наши тревоги. Правда, сам Гитлер, как личность произвел на Молотова неприятное впечатление потными, мягкими ладонями вруна, немигающим змеиным взглядом репти-лии, несерьезным театральным зеленовато-мышиным мундиром с железным крестом на груди и красной повязкой со свастикой на рукаве. Не внушил доверия отрывистой, неар-гументированной, сумбурной речью. Но, это всё вторично. Мы поверили тогда Молотову. Мы решили, что господин Гитлер усвоил старый урок невозможности для Германии вое-вать на два фронта, что фюрер помнит старый завет Бисмарка. И, видимо, крепко просчи-тались. Гитлер закусил удила, и удержать теперь немцев от нападения, перевести игру вновь в область политики, уже невозможно. Мы же не довели дело до конца в Югославии. Тряхнули немного, пугнули и успокоились. Посчитали, что выгребем основные каштаны из огня для господина Черчилля, а вышло, что пошли на поводу у немецких жуликов. Не-хорошо!
  
   - Сообщите нам соображения о мерах, принятых по линии НКВД и НКГБ. - Не повер-нув головы в сторону стола, зло буркнул Сталин.
  
   Вместо Меркулова вскочил курирующий наркоматы по линии Политбюро Берия. Лав-рентий Павлович по-прежнему считал принятие мер своим святым делом. Сталин виду не подал, но подумал, что пора скоро и Берию отправлять по дороге Ягоды и Ежова. Заси-делся, зажился. А жаль, верный пес. Но слишком много знает, и слишком много власти собрал. Из охранных псов норовит в политические шакалы переползти. Постепенно ста-новится опасен.
  
   О мероприятиях по охране пограничного района слушал вполуха. Какая там охрана, если всё и вся с самолетов разведчиков немцы уже сфотографировали. Но когда Берия за-молк, добавил. - Обязательно нужно расстрелять десятка два - три диверсантов-разведчиков. И требуется вести повсеместную, неустанную проверочно-мордобойную ра-боту среди местного населения. Слишком долго они жили при панской Польше, слишком глубоко пустили при капитализме корни.
  
   - Что думают политически органы РККА? - Обратился к начальнику Политического Управления РККА Мехлису.
  
   - Здесь высказаны панические мысли о начале войны. Но это неверные мысли. По со-общениям разведки, где сосредоточены танки Гитлера? Где главная ударная сила - группа генерала Гудериана. Где она? А она на западе. У Гитлера: где танки - там прорыв. Это на-глядно видно из опыта поражения Франции. А где, по мнению товарища Сталина и Гене-рального Штаба Красной Армии, мог бы нанести удар Гитлер в случае действительного развязывания войны? На Юге! Ну, в крайнем случае, на Юго-западе. С непременным вы-ходом на просторы Украины, с захватом ее пшеницы, угля, руды. Несуразица выходит. Не стыкуются разведывательные данные с реальным положением дел.
  
   - Кроме того, Югославия дала нам отсрочку. Это победа и нашего МИДа и наших раз-ведчиков. Теперь, в этом году, у господина Гитлера практически не осталось времени для нападения. Не хватит же у него глупости начать войну в конце июня - начале июля в преддверии осенней распутицы и зимних заносов? Не авантюрист же он? Не собирается же победить Советский Союз за пару месяцев?
  
   Сталин кивком головы посадил худого, нервного, с черной шапкой курчавых волос Мехлиса, но на вопросы не ответил. Сталин пока думал, размышлял, анализировал. Он многое знал, многое уже понял, но для окончательного решения фактов не хватало, пока вопрос "Война или мир?" еще не вырисовывался окончательно, однозначно. Весы коле-бались, и ни одна чаша не перевешивала другую в руках богини Судьбы.
  
   - С сообщениями из лагеря противника мы разобрались. - Обратился к присутствую-щим Сталин. - Что думают по поводу возможной войны господа из лагеря англичан и их союзников? Возможно ли, что все слухи о войне лишь провокаторская выходка говенного Черчилля? Попытка втянуть нас в войну за спасение Британской империи? Причем втя-нуть в самых невыгодных для нас условиях. Возможно, в план интервенции немцев вхо-дит задача использовать для нападения на СССР какой-либо пограничный конфликт с тем, чтобы в процессе его развития могли быть применены все сосредоточенные силы агрессо-ра? Вот и вопрос о сроке нападения ... Для провокации - никогда не поздно. А если речь идет о полномасштабной войне, то доводы товарища Мехлиса имеют резон. Война - дело серьезное и сложное. Его нужно обмозговать основательным образом без кинематографи-ческой спешки. Если дело не обошлось без "Интеллидженс-Сервис" и англо-мерзавцев, разбойников-поджигателей, то мы им накладем по шеям. Тогда это провокация и невооб-разимая гнусность.
  
   Сталин резким толчком загасил в пепельнице докуренную до половины папиросу и тут же прикурил новую.
  
   - Доложите.
  
   Военной Разведке Генштаба докладывать особенно нечего, вся уцелевшая после ежо-вых чисток агентура оказалась присвоена людьми Берии. Поэтому докладывал вновь Меркулов.
  
   - Что касается господина Черчилля, то в одной из частных бесед, как нам сообщил ис-точник из "Форин Офиса", он заметил, цитирую: "Советские вожди делают все возмож-ное, чтобы лояльно и дружественно сотрудничать с Гитлером. Но одновременно накапли-вают всю возможную мощь для возможной войны с ним. Они регулярно посылают Гитле-ру поздравления по поводу каждой из германских побед над нами. Они снабжают Герма-нию в обход нашей блокады огромным количеством продовольствия и сырья. Сталин все-ми средствами старается выиграть время для своей страны и отнесется с полным безраз-личием к окончательному разгрому Великобритании, который никогда впрочем, не про-изойдет. Но он и не собирается ориентировать русские интересы и планы исключительно на германскую победу.
  
   Сталин не ожидал столь скорой победы Германии в Европе, такого внезапного кру-шения Западного фронта союзников. Он уверенно рассчитывал на затяжную фазу взаим-ного истощения, под прикрытием которой смог бы решить собственные задачи. Теперь советские вожди потрясены падением Франции и развалом "Второго фронта". Очень ско-ро они начнут взывать к нам о его скорейшем открытии.
  
   Я думаю, Сталин отдает себе отчет в опасности такой позиции, и понимает, какими огромными преимуществами жертвует, стараясь сохранить дружеские отношения с наци-стской Германией. Если это так, то он остается бессердечным, но ловким, хотя и плохо осведомленным гигантом.
  
   О своей осведомленности в делах товарища Сталина с господином Гитлером, мы на-помнили, приняв посильное участие в переговорах Молотова в Берлине, когда бомбами загнали высокие договаривающиеся стороны в погреб". - Прочитал тусклым, без выра-жения голосом Меркулов.
  
   - Ну, - впервые за вечер усмехнулся в усы Сталин, - оказывается, товарищ Сталин не так плохо осведомлен в международных делах, как-то считает старый лис Черчилль. То-варищу Сталину не нужно предупреждений господина Черчилля.
  
   А про себя подумал, вспомнив давнее, апрельское еще послание Черчилля, которое проигнорировал. - Товарищ Сталин знал, что война раньше или позже начнется, но види-мо ошибся, рассчитывая, что удастся выиграть еще месяцев шесть или семь мирного вре-мени.
  
   - Черчилль, по сообщению того же источника, - продолжил бубнить Меркулов, - зая-вил, что именно фактический провал берлинских переговоров убрал последние сомнения Гитлера о нападении на СССР. Гитлер видит в СССР основную преграду на пути оконча-тельной победы Германии. Без покорения Советского Союза решить поставленную задачу невозможно.
  
   - Без помощи Советского Союза невозможно осуществить и успешную высадку на континенте англичан, пусть даже с той или иной помощью американцев. Без нас недости-жима и сухопутная победа союзников над Германией. А одними бомбардировками ее на колени не поставишь. - Хмуро заметил Жуков.
  
   - Что еще говорил господин Черчилль? - Ткнул мундштуком папиросы в сторону Мер-кулова товарищ Сталин, проигнорировав замечание Жукова.
  
   - Он много глупостей говорил, товарищ Сталин. Не стоит, наверное, все перечислять. - Продемонстрировал свою осведомленность Берия.
  
   - Настоящим большевикам не стоит бояться глупостей капиталистических вождей, товарищ Берия. Мы, коммунисты, не страшимся их клеветы. Врагов надо хорошо знать. Но еще лучше надо знать потенциальных союзников, чтобы не прогадать, не допустить ошибок в их оценке, не просчитаться. А с господином Гитлером, мы чуть было, не совер-шили очень большую ошибку.
  
   - Слушаюсь, товарищ Сталин. Разрешите продолжить мне лично? - Спросил Берия.
  
   Сталин лишь кивнул головой.
  
   - Черчилль в кругу друзей посмел сказать следующее. Правда, это чисто приватное со-общение, не попавшее ни в прессу, ни в официальные записи "Форин Офис", ни в бумаги канцелярии Премьер-министра. Наш агент не уверен, что он даже сделал соответствую-щую запись в военном дневнике.
  
   - Цитирую: "Коммунистические руководители отбросили все шансы, проигнорировали все сообщения разведки. Они упустили великолепный шанс на Балканах. Они покорно ожидают, сами того не понимая, ужасающий удар, готовый обрушиться на Россию. Я раньше считал их эгоистичными и расчетливыми людьми. Теперь я вынужден признать, что ошибался. Они еще и простофили. Скоро, уже в июне, им придется бросить на весы войны всю силу, смелость, всю выносливость и все необъятные ресурсы Матушки-России. Сталин со своими комиссарами не проявили ни знание стратегии, ни смелости, ни компе-тентности, ни дальновидности. Они окажутся самыми бездарными сапожниками второй Мировой войны".
  
   - Начальник Имперского генерального штаба ответил Черчиллю на это, что немцы бу-дут захватывать русских в плен ордами. Один из гостей задал вопрос о возможном со-трудничестве с большевистской Россией. Черчилль помолчал, а затем ответил, что у него одна цель - поражение Гитлера. Остальное его мало волнует. Он с удовольствием сотруд-ничал бы и самим Сатаной, если бы Гитлер вторгся в пределы Ада. Он готов оказать рус-ским любую помощь, какую только сможет осилить Англия, и добавил, что он ни при ка-ких условиях, не пойдет на мир с гитлеровским режимом, и будет сражаться до его полно-го уничтожения. ... Черчилль уже сообщил на радиостанцию, что собирается сделать важ-ное заявление днем, в воскресенье 22 июня.
  
   - Возможно, старый лис блефует. Но уж слишком тонко выходит. Может, он что-то дей-ствительно пронюхал?
  
   Берия смолк, опустил листок тонкой бумаги. Пристально посмотрел в сторону военных, но те сидели с каменными, ничего не выражающими лицами.
  
   - Что же. ... Со своей точки зрения он, возможно, и прав. Черчилль выразился предельно откровенно. Мы, действительно очень эгоистичные люди. Не согласились влезть в драку на Балканах и потаскать горячие каштаны для нужд господина Черчилля. ...
  
   ... Время покажет, а История выяснит вопрос о компетентности и дальновидности, то-варища Сталина. Тогда и посмотрим, кто смастерит подходящие "испанские сапоги" для господина Гитлера. Пока же сапожное дело у господина Черчилля явно движется туго. Что же касается согласия сотрудничать с нами... то тут мы сначала поглядим, как повер-нется дело в первые дни войны. ... Так, они считают, что наши войска начнут сдаваться ордами? В это плохо верится.
  
   Обстановка немного разрядилась, собравшиеся заулыбались, в очередной раз привычно восторгаясь прозорливостью и верой в победу, исходящими от товарища Сталина.
  
   - Югославия, а не Британия затормозила подготовку германского наступления на СССР. И мы запомним наш долг перед югославским народом. - Поставил точки над "I", товарищ Сталин. - Перед Британией у нас долгов нет. И не будет.
  
   - Есть новые сведения от группы "Старшины? Что слышно непосредственно от госпо-дина Гитлера? - Неожиданно задал вопрос Сталин, резко повернувшись к Меркулову.
  
   Вождь словно забыл о собственной матерной резолюции на предыдущем донесении "Старшины", незамедлительно по получении, переданном ему лично наркомом НКГБ.
  
   Помнили о происшедшем и сам нарком, и Берия, но оба прекрасно знали кремлевские правила игры и потому ни единым словом, ни малейшим изменением интонации, ни вы-ражением лиц не дали понять Сталину об этом своем знании.
  
   - В последней радиограмме, - бесстрастно начал Меркулов, - сообщены ценные сведе-ния о том, что фюрер провел совещание верховного командования по вопросу предстоя-щей войны на Востоке. Гитлер заявил, что методы, которые нужно использовать в войне против России, должны кардинально отличаться от применяемых на Западе. Готовая завя-заться борьба - это русская борьба. Русские не подписали Гаагской конвенции, и обраще-ние с их военнопленными не будет определяться статьями конвенции. Комиссары и евреи вообще не должны рассматриваться, как военнопленные и обязаны уничтожаться немед-ленно по выявлению, равно как и прочие коммунисты. Предстоящая война - война двух идеологий и этот факт делает невозможным применение в России методов поведения сол-дат, определяемых международным правом. К сожалению, на этом связь стала невозмож-ной из-за выхода из строя батарей передатчика группы.
  
   - Связь немедленно восстановить! - Зло, прищурив глаза, выкрикнул в лицо наркому Сталин. - И примерно наказать виновных. Потеря связи в такой напряженный момент есть вредительство.
  
   - Вячеслав, приготовься быстро наладить контакты с правительствами в эмиграции. - Сталин на секунду задумался, выпустил к потолку серебристую струйку табачного дыма.
  
   - Но будь предельно осторожен с поляками. Их эмигрантское правительство, или "Польское правительство в изгнании", по терминологии господина Черчилля, состоит сплошь из мелких жуликов. Это не значит, конечно, что мы не должны считаться с этими жуликами в случае нападения Германии. В случае, если господин Гитлер решит вдруг на-рушить Пакт о ненападении. Но все же следует иметь в виду, что они мелкие жулики и будут требовать очень много, с запасом, чтобы оставлять простор для торговли. И тут у нас имеется одна весьма уязвимая позиция.
  
   Сталин остановился, словно навис над Берия и казалось, что тот сжимается, расплы-вается на сидении под тяжелым взглядом вождя.
  
   - С польскими офицерами ты, Лаврентий, поторопился. Слишком поторопился. Подвел нас, Лаврентий.
  
   Лаврентий Павлович Берия промолчал, только тускло, грустно блеснули стекла пенсне. Он промолчал, но хорошо запомнил выражение лица Сталина. Как прекрасно помнил и то, кто именно первым подсказал ему вариант непростого, но окончательного, кардиналь-ного решения польского вопроса.
  
   - Товарищ Молотов. Немцы наверняка создают, наверняка уже создали блок госу-дарств-сателлитов, готовых напасть на нас. Но если пока они не создали такой блок, они воевать с СССР не станут. Стало быть, как только обеспечат блок - начнут войну. Повод для этого найдут, "Гляйвицев" достаточно. Подлецы Тухачевский, Блюхер, Якир наверня-ка все немцам выболтали. Жизнь подтверждает правоту решений Политбюро, когда мы не дали Тухачевскому времени сговориться с немцами и захватить власть. - Сталин говорил, но пока произносил сказанное, неожиданно вспомнил, как сам однажды признался Моло-тову, что Тухачевский "чист на все 100%". Впрочем, Тухачевский расстрелян, а все ос-тальное теперь уже не важно.
  
   - В любом случае, надо иметь обеспеченные позиции в международном плане, поэтому НКИД должен постараться нейтрализовать работу немцев не только в Европе, но и на Востоке, и в Малой Азии. Особенно важны Япония и Турция. Дальний Восток и Закавка-зье для нас больное место. В отличие от господина Гитлера мы не можем себе позволить роскошь воевать на два, на три фронта.
  
   - Да, сообщите Информбюро, что пока в международном плане нужно продолжать держать уверенно-пренебрежительный тон в отношении воюющих против Германии "ве-ликих" держав. И - демонстрировать веру в собственные силы. Иногда - допускать дели-катно-простой плевок в котел хорохорящихся британцев. Пока терпят поражения - пусть кушают, а там посмотрим. Но если бьют морду воякам господина Гитлера - давать и это сообщение полно, но - с разумными комментариями.
  
   Сталин вновь начал бесконечное кружение вокруг стола. Затем остановился перед Жу-ковым.
  
   - Товарищ Жуков, доложите коротко, за десять минут, обстановку на линии противо-стояния с немцами.
  
   - Что же я успею доложить? - С тревогой подумал Жуков, а вслух сказал. - Вопросы огромной важности, товарищ Сталин, требуют серьезного внимания.
  
   - Не стоит волноваться, товарищ Жуков. Остановитесь только на основных, узловых моментах. Мы, здесь, все уже в основном знаем сложившуюся обстановку. - Мазнув по лицу начальника генерального Штаба РККА внимательным взглядом, уточнил Сталин.
  
   - В начале июня, - начал Жуков, - большинство боеспособных германских войск пере-брошено с Балкан к нашим границам. Практически все танковые соединения оказались в непосредственной близости или в районах сосредоточения. В общей сложности это со-ставляет 120 дивизий, из них 17 бронетанковых, 12 моторизованных. На южном участке их готовы поддержать как минимум шесть румынских дивизий. В резерве находятся еще 26 дивизий. Удар будет поддержан 2700 самолетами. Кроме того, по агентурным данным, на стороне Гитлера выступят кроме румын венгры, словаки, финны, итальянцы, даже ис-панцы. Возможно ограниченное участие нацистских добровольцев со всех оккупирован-ных стран. В течение зимы-весны на территории Польши нарастающими темпами велось строительство рокадных, грунтовых и шоссейных дорог, железнодорожных путей, аэро-дромов. Теперь строительство повсюду свертывается, большей частью начатое завершено и задействовано в структуре немецких военных сообщений. На аэродромы посажены сле-танные, имеющие значительный боевой опыт бомбардировочные и истребительные авиа-ционные соединения, переброшенные из Франции и Балкан. На вооружение их остались все те же типы самолетов, что и раньше. Поступление новых образцов техники разведкой и агентурными данными не отмечено. Танковые части имеют на вооружении тяжелые, средние и легкие танки, как немецкого производства, так и захваченные в качестве трофе-ев французские, английские и чехословацкие. Всего на территории, захваченной Гитле-ром, по нашим подсчетам, имеется порядка 16 - 17 тысяч танков различных типов. Ос-новная масса танков генерала Гудериана и лучшие части пехоты второй группы войск ге-нерала-фельдмаршала Рундштедта сосредоточены против частей генерала Павлова в на-правлении Минск - Смоленск - Москва. Первая армейская группа генерала-фельдмаршала Бока готова нанести удар в направлении Ленинграда. Третья группа войск под командова-нием генерала-фельдмаршала Лееба будет наступать на Украину с целью захвата Киева.
  
   - То есть германские войска закончили сосредоточение, отмобилизованы, полностью укомплектованы и готовы к бою. Мы вас правильно поняли? - Прервал Сталин. Ничего нового он не услышал. Примерно это же ему уже докладывал начальник Разведупра ген-штаба генерал Голиков еще 20 марта. - Что имеем против них мы, товарищ Жуков?
  
   - В результате призыва 800,000 человек приписного состава на военные сборы, в при-граничных округах доукомплектованы до 75-80 процентов личного состава 144 стрелко-вые дивизии. Теперь они имеют по 8 - 9 тысяч человек против 14 - 17 тысяч солдат и офицеров в укомплектованной и полностью развернутой немецкой дивизии. В 19 дивизи-ях численность и того меньше - всего 5 - 6 тысяч личного состава. В семи кавалерийских - по 6 тысяч человек. Всего на линии противостояния с потенциальным противником мы располагаем ста семьюдесятью дивизиями и двумя отдельными бригадами. До штатов во-енного времени большинство дивизий не укомплектованы ни материальной частью, ни вооружением. Особо тяжелое положение с механизацией, переводом частей и соединений с гужевой на механическую тягу. Промышленность не поставляет нам современные ар-тиллерийские системы, особенно полковые и противотанковые орудия, тягачи, автомаши-ны. Не налажен выпуск и не поступают в войска столь необходимые для борьбы с танками подкалиберные снаряды.
  
   Танковые корпуса находятся в процессе организации и формирования. Внедрение про-мышленностью новых танков Т-34 и КВ, переоснащение танков БТ-7 дизельными двига-телями В-2 идет слишком медленно. Всего в войсках получены 1863 новых танков. Но даже для них нет полностью сколоченных, обученных экипажей. Особенно большие про-блемы с подготовкой механиков-водителей и командиров новых типов машин. Пока им удается накатать на учебных машинах только по 3 часа вождения, что абсолютно недоста-точно. Особенно если учесть, что немцы выделяют на обучение не менее 40 часов. Кроме того, их экипажи, как правило, имеют боевой опыт. К сожалению, многие наши танковые экипажи не провели еще ни одной боевой стрельбы из орудий и пулеметов, ни разу не вы-езжали на танкодром. Практически ни один из двадцати механизированных корпусов еще не достиг даже низкого, элементарного уровня боевой готовности и комплектования. Нам не хватает почти тридцати тысяч машин, пятнадцать тысяч только новых типов. Старые машины БТ-7, БТ-5, Т-26 в приграничных округах большей частью уже выработали свой моторесурс, изношены, требуют капитального ремонта. Наблюдается нехватка запчастей к ним, так как заводы свернули их производство, и перешли на освоение новой продукции. Общее число бронетехники всех типов и марок порядка восемнадцати тысяч единиц, но она рассредоточена по всей территории СССР, большей частью устарела и изношена.
  
   С войсковой артиллерией положение неплохое. Артиллерийские части приграничных округов в основном укомплектованы, пусть и не совсем современными, но вполне надеж-ными системами до штатных норм. Началось формирование отдельных противотанковых бригад Резерва Главного Командования на базе новых пушек калибра сто миллиметров на механической тяге.
  
   Восстановлено производство 45-мм противотанковых, 76-мм полковых и дивизионных пушек, 155-мм гаубиц. Началось форсированное производство боевых машин БМ-13 и создание батарей реактивных минометов. Первая батарея будет полностью укомплектова-на и готова к боевым действиям в начале июля.
  
   Плохо обстоит дело с железнодорожной сетью в приграничных районах, которые мало приспособлены для массовой переброски войск. Если немецкие дороги Польши и Пруссии способны пропускать до двухсот и более воинских составов в сутки, то наши - едва 84. Генерал Павлов просит выделить средства на проведение работ по шоссейно-грунтовому строительству, что позволит снять часть нагрузки с железных дорог. Павлов предлагает привлечь к делу строительства десятиклассников и студентов учебных заведений, форми-руя из них бригады под командованием кадровых военных. Только это, как считает ко-мандующий Западным Особым Военным Округом генерал Павлов, может подготовить вероятный театр военных действий к войне.
  
   Начальник Генерального Штаба замолк, словно предлагая Сталину оценить предлагае-мое Павловым и принять окончательное решение.
  
   Сталин прошел мимо Жукова, словно не заметив паузы, и молча проследовал дальше.
  
   - Генерал Павлов не о том думает. - Размышлял тем временем Сталин. - Генерал Павлов думает о том, как вредительски сдать наступающим немецким частям новенькие дороги, чтобы обеспечить быстрейший темп их атаки. А товарищ Жуков на должности Начальни-ка Генерального Штаба РККА, вместо того, чтобы мордобойно раскритиковать такие пре-дательские планы, слепо поощряет их. ... Если даже генерал Павлов и не думает о преда-тельстве, то зачем ему в тылу хорошие дороги? К чему эти фантастические планы? Зна-чит, генерал Павлов не собирается крепко драться с немецкими войсками. Значит, генера-лу Павлову хорошие дороги в тылу войск округа нужны для успешного и быстрого отсту-пления. А нам быстрое отступление войск генерала Павлова не нужно. Войска должны кроваво сражаться и не думать об отходе. Войска должны понимать, что им отходить не-куда, тем более что УРы и прочие укрепления старой границы частично взорваны частями НКВД и НКГБ по указанию товарища Берии. Кстати, в нужный момент, мы товарищу Бе-рия припомним уничтожение укреплений старой границы. Укреплений "Линии Сталина"! - И вновь пришла мысль, что этот жизнелюбивый толстяк слишком много знает. Он ста-новится опасен, а не опасны лишь мертвые.
  
   - Продолжайте, товарищ Жуков. - Наконец прервал затянувшуюся паузу товарищ Ста-лин.
  
   - Плохо обстоит дело со связью. Даже радиосеть Генерального Штаба укомплектована радиостанциями РАТ только на 39 процентов, другими рациями - на 60 процентов, а за-рядными агрегатами вообще на 45. Хуже дело в округах. В Западном только 27 процентов радиостанций, в Киевском - 30, в Прибалтийском дело чуть лучше - 52 процента. С нача-лом военных действий мы рассчитываем получить недостающее от местных органов Нар-комата связи, но как это все получиться на практике...
  
   - По этому вопросу есть решение ЦК партии? Такое решение есть, товарищ Жуков. А если есть решение, то мы будем налегать на исполнение решений ЦК со всей жесткостью и неумолимостью. - Вспылил Сталин. И, уже спокойнее, добавил. - Впрочем, в граждан-скую и финскую войны мы обеспечивали надежную связь через посыльных, держали те-леграфную связь по прямому проводу. Можно, наконец, использовать шестовую теле-фонную связь.
  
   Жуков только сжал покрепче челюсти. Промолчал. Посыльные, шестовая связь, пря-мой провод хороши были в гражданскую войну. Сегодня танки Гудериана могут донести до штаба послание скорее самого быстроногого посыльного, намотав по дороге на гусе-ницы километры проводов шестовой связи. Жуков это знал. Знал, но решил смолчать. То, что он должен, обязан, сказать - уже сказал, и не его беда, если в итоге остался не понят вождем.
  
   - Как обстоят дела с авиацией?
  
   - В войска поставлены авиационной промышленностью 2,719 самолетов новых типов. Большая часть из них направлена в пограничные округа. Но переучивание летчиков идет медленно, особенно с бипланов на скоростные монопланы типов ЯК-1, МиГ-3, ЛаГГ-3 с убирающимися в полете шасси. Проще с переучиванием экипажей бомбардировщиков ИЛ-4. Идет поставка штурмовиков ИЛ-2, пикировщиков Пе-2. Но пока не полностью раз-работана методика их боевой работы. На сегодня 75-80 процентов фронтовой авиации со-ставляют устаревшие, тихоходные аэропланы типов И-16, И-153, Р-5, СБ, ТБ-2, ТБ-3 и другие, уступающие по всем тактико-техническим данным немецким боевым машинам основных типов. Мало квалифицированных пилотов. Велика аварийность. Потери самоле-тов в прошлом году достигли порядка шести сотен машин. И это без войны.
  
   - Учитывая высокую эффективность воздушного десанта немцев при захвате фортов Бельгии, в Норвегии, а затем в покорении Крита, с апреля - мая началось формирование пяти воздушно-десантных корпусов. За счет ОСАВИАХИМ нам удалось к началу июня обеспечить их элементарно подготовленным к парашютным прыжкам личным составом. Но, предстоит еще обучение бойцов-десантников военным дисциплинам и специальным вопросам тактики применения войск. Эта подготовка еще не начата.
  
   - Войска ПВО хорошо оснащены, укомплектованы и вооружены. Особенно ПВО Моск-вы и Ленинграда. Укомплектованность орудиями всех калибров и зенитными пулеметами порядка 95 процентов, тоже по средствам ВНОС. Развернуты первые 30 радиолокацион-ных станций РУС-2, наличие которых пока остается тайной для западных разведок. - Жу-ков замолчал и вытянулся по стойке "смирно", давая всем своим видом понять вождю, что его сжатый, не очень веселый, доклад закончен и добавить ему, к сожалению, больше не-чего.
  
   Все, что мог доложить сегодня, он уже высказал в записке Сталину от 15 мая. Там ска-зано простым, четким военным языком: "Армия Германии полностью отмобилизована, тылы развернуты, готова к войне. Она имеет возможность предупредить Красную Армию в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это и разгромить не-мецкую армию, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать герман-скую армию в тот момент, когда она сама будет находиться в стадии развертывания, не успеет организовать фронт и взаимодействие войск. Предупредить поражение наших войск можно только нанесением немедленного, мощного превентивного удара с целью разгрома основных сил центрального и северного флангов германского фронта". Все воз-можное сказано. Теперь оставалось только молчать.
  
   - Что товарищ Тимошенко, может добавить к докладу Начальника Генерального Шта-ба?
  
   - В случае широкомасштабных военных действий мы не имеем на границах достаточно сил даже для прикрытия. Наши пехотные дивизии в два раза слабее немецких по количе-ству личного состава, по технике, по оснащенности автоматическим оружием. Восемь ты-сяч против шестнадцати. Мы не можем организованно встретить и отразить удар немец-ких войск, ведь Вам, товарищ Сталин, известно, что переброска войск к нашим западным границам при существующем положении на железных дорогах до крайности затруднена. - Тимошенко обречено замолчал. Затем полез в карман, достал огромный белый платок и вытер пот с бритой головы.
  
   Сталин отвернулся от Наркома Обороны и ткнул папиросой в сторону адмирала Куз-нецова.
  
   - Что хорошего скажет Нарком ВМФ?
  
   - Ничего особенно утешительного сказать не могу, товарищ Сталин. - Четко выговари-вая каждое слово, произнес, глядя прямо в глаза вождю, адмирал Кузнецов.
  
   Товарищ Сталин очень не любил людей, которые не боялись так смотреть на него. Но с флотом пока приходилось считаться. Флотского офицера, а тем более адмирала, за три ме-сяца в инкубаторе пехотного училища не вылупишь. Флотский командир - вещь штучная, дорогостоящая, как и сами корабли. Приходится терпеть.
  
   - Почему? Мы делаем все, чтобы помочь флоту.
  
   - Да, мы получили около ста новых кораблей до эсминца включительно, подводные лодки. Но на стапелях остается более 270 недостроенных кораблей. В большинстве своем - это боевые корабли основных классов от лидеров эсминцев до линкоров включительно. К началу боевых действий мы можем противопоставить мощному и современному немец-кому флоту только три морально и технически устаревших линкора времен первой миро-вой войны, устаревшие крейсера и эсминцы. Неплохо обстоит дело с подводными лодка-ми и торпедными катерами. Но и они распылены по всем флотам и флотилиям. Не хватает морской авиации, тральщиков, морских охотников, минных заградителей, средств ПВО и десантных судов.
  
   - Кузнецов прав. - Думал, слушая наркома, Сталин. - Современные корабли наша про-мышленность и казна пока не потянули. Пришлось заморозить программы постройки линкоров типа "Советский Союз", тяжелых и средних крейсеров. Полученный от немцев крейсер "Лютцов" и тот не можем достроить. По сравнению с немецким и английским флотами наш не выдерживает никакого сравнения.
  
   А так хотелось товарищу Сталину выйти на океанские просторы. Как мечтал об этом, утверждая проекты современнейших, самых мощных в мире линкоров и тяжелых крейсе-ров.
  
   - Ничего, - решил про себя Сталин, - победим господина Гитлера и построим океан-ский флот. По копеечке соберем, а построим. Но пока, придется дорожить тем, что имеем. Дадим возможность флоту проявить себя. Пусть Кузнецов, объявит по флотам боевую тревогу в ночь с субботы на воскресенье. Большого вреда от этого не произойдет, даже если наши предположения о войне окажутся ложными. Флоту к тревогам не привыкать. Если разведка права - то мы спасем корабли и базы. Они нам пригодятся. Корабли и базы мы врагу отдавать не станем. А удержать жесткую оборону по Днепру флот поможет. По-могут мониторы и канонерские лодки Пинской флотилии. Без флота мы фланги сухопут-ного фронта не обеспечим. Нет, флот, какой ни есть, надо сберечь.
  
   - Бывший командующий ПВО Штерн еще не расстрелян? - Неожиданно спросил Ста-лин у Берия, вспомнив положительный отзыв Жукова о войсках ПВО. Начальник Гене-рального штаба хорошо отозвался о противовоздушной обороне страны, хотя и знал, что товарищ Сталин был взбешен, когда узнал, что немецкий бомбардировщик Ю-52, незаме-ченный войсками ПВО и ВВС, пролетел от западной границы до Москвы и спокойно со-вершил посадку на центральном аэродроме возле стадиона "Динамо".
  
   - И группа арестованных вместе с ним мерзавцев из ВВС тоже пока не наказана? Дои-грались негодяи! В такой важный, напряженный момент еще раз дали в руки Гитлера ко-зырь, показали слабость и неподготовленность нашего Воздушного Флота, нашей системы ПВО, а, следовательно, и всей Красной Армии. Мы не сомневаемся, что здесь имеет место грубо замаскированная попытка обмануть ЦК.
  
   - Никак нет, товарищ Сталин, пока живы. Некоторые виновники происшедшего уже уволены из армии, но пока не арестованы. Собираем материалы. Да никуда эти молодчики от нас не денутся! - Блеснул стеклами пенсне в сторону военных Берия.
  
   - Тогда, не стоит торопиться. - Столь же неожиданно согласился Сталин. - Пусть по-гуляют. С началом немецкой агрессии вы их арестуйте. Вот тут они и ответят за все сразу перед Партией и перед советским народом. И за то, что проворонили перелет и посадку немецкого Юнкерса чуть не в самом центре Москвы. И за разгром авиации на первом эта-пе военных действий. ... - Он помолчал, посмотрел на ошарашенного последними словами Жукова. - А разгрома нам не миновать. Вот и ответят за все разом. ... Пусть органы как следует проведут мордобойную работу. Потом мерзавцы должны быть расстреляны. Их надо всех расстрелять.
  
   Сталин говорил о командарме Штерне, о Рычагове, других начальниках и командирах военно-воздушных сил и ПВО, но смотрел при этом на Жукова. Смотрел с неким легким удивлением.
  
   Сталин не зря выхватил Жукова пристальным взглядом. У того имелись свои, давние, еще с Халхин-Гола счеты с опальным комкором. Командарм второго ранга Штерн в те го-рячие дни командовал Фронтовой группой и многие считали, что не Жуков, а именно Штерн внес необходимое спокойствие и уверенность в действиях войск, организовал снабжение, остановил исполнение столь щедро раздаваемых Жуковым расстрельных при-говоров. В итоге, Штерн во многом способствовал разгрому японцев. Комкор Жуков сла-вой со Штерном делиться не желал, хотя последний никоим образом на лавры героя и не претендовал. Так или иначе, но Жуков на дух не переносил и терпеть не мог ныне опаль-ного начальника ПВО. Естественно, Сталин ждал, что Жуков выскажет нелестное мнение по поводу попавших в немилость руководителей ПВО и ВВС, но тот упрямо молчал, на-бычась и выпятив квадратный подбородок над белоснежным подворотничком новой ко-веркотовой гимнастерки.
  
   - Товарищ Жуков, видимо, соблюдает корпоративную честь. - Решил Сталин. - За-помним и это, новое для нас, качество товарища Жукова.
  
   - Следствие по делу Штерна нужно будет вести со всей основательностью. Потребуется показать налаженную связь между этими господами и господином Гитлером. А затем мер-завцев расстрелять. По военному времени, расстрелять нужно всю группу диверсантов. Обязательно расстрелять десятка два - три генералов-вредителей. Это мобилизует и встряхнет остальных руководителей.
  
   - Слушаюсь, товарищ Сталин! - Быстро чиркнул в маленьком блокнотике Берия.
  
   - Да. Вскройте роль заграницы и ее агентов. Какие именно люди замешаны в этом деле. Сообщите соображения о мерах дальнейшей борьбы с разведчиками и диверсантами. Но, чтобы не вышло - покусали маленько негодяев и успокоились. Успокаиваться - нехорошо.
  
   - Жуков недоволен предстоящим арестом командиров. - Вновь подумал Сталин. - Не-доволен решением товарища Сталина. Ничего, товарищ Сталин еще немного испортит на-строение товарищу Жукову. Перед войной это не страшно, даже полезно. Злее воевать бу-дет.
  
   - Разведывательная сводка Генерального Штаба под номером 8 - является грубой ошибкой Генерального штаба, товарищ Жуков. Это - большая политическая ошибка. В свете того, что возложено на Сообщение ТАСС, эта сводка практически дезавуирует за-явление и выставляет руководство страны и партии в глупом виде. Если содержание свод-ки дойдет до немцев, а оно дойдет через еще не выявленных троцкистов и прочих мерзав-цев, окопавшихся в наших военных штабах, то сможет очень сильно помочь господину Гитлеру. Сыграет роль Гляйвица.
  
   Жуков побледнел, стиснул зубы. Потом попытался, что-то ответить, но Сталин уже отошел от него. Жуков не знал и не мог знать продолжение сталинской мысли о злосчаст-ной сводке. Жуков потел в неведении, а Сталин все ходил и ходил привычным, словно мельничной лошади маршрутом вокруг стола. Сталин думал. Сталин размышлял, столь же мало обращая внимания на присутствующих рядом людей, сколь слепая лошадь, вра-щающая жернов, обращает внимания на ожидающих очереди на помол зерна крестьян.
  
   - Господин Гитлер, узнав о сводке в которой раскрываются его намерения напасть на нас, сможет задуматься и переменить решение о нападении на СССР. Гитлер не дурак и сможет понять, в какую крысоловку мы его приглашаем. Если войны не избежать, то про-ходить она должна по сценарию товарища Сталина. Жукову это знать не требуется. Игра рядовых актеров моего политического театра должна проходить без фальши, естественно.
  
   Сталина, до самого последнего момента, не покидало ощущение того, что Гитлер не решится нанести удар в этом году. Незавершенная войны против Англии, вынужденная балканская отсрочка. Кроме того, подсознательно, он сохранял некое, особое, доверитель-ное отношение к этому человеку. Они никогда не встречались, но Сталин ждал и даже же-лал такой встречи. Ему хотелось увидеть человека, противостоящего ему. До определен-ного момента он почему-то верил Гитлеру. Ему даже казалось, что они, пусть разными путями, но ведут свои народы к некой общей цели.
  
   Два года назад, просчитывая выгоды предполагаемого Пакта с Германией, Сталин рас-считал, что господин Гитлер уже в сентябре втянется в длительный и кровавый конфликт на Западе. Черчилль прав, говоря, что он оказался страшно поражен и разочарован скоро-течностью и малой кровью, пролитой в сражениях за Францию, на которые он возлагал столь большие надежды. Вместо кровососной банки на теле Германии, конфликт вылился в Праздник Победы, завершившийся триумфальным шествием немецких войск перед фю-рером на Бранденбургской площади, по Кайзер Вильгельм Штрассе в Берлине.
  
   - Теперь Франция повержена. - Размышлял Сталин. - Но списывать британцев со сче-тов еще очень рано, они наглядно показали это, организовав рейд на Берлин прямо во время совещания в Рейхсканцелярии Гитлера с Молотовым. После чего все россказни немцев о крушении Британской империи можно спокойно проигнорировать. Что, собст-венно говоря, блестяще, одной убийственной фразой и сделал Вячеслав. Но может имен-но этой фразой он и запустил механизм войны?
  
   - Ишь ты, а вот при товарище Сталине Вячеслав помалкивает. Молчальник. Может и он уже слишком много знает, может - пришел и его черед? Нет, пока еще, нет. В такой мо-мент я не могу себе это позволить. Сначала надо выиграть войну. Потом - будет видно. А пока Вячеслав мне нужен. Но Гитлер обманул его, а он, сам, не ведая того, обманул меня. Выходит, что Гитлер тогда обыграл нас обоих, купил тем, что пообещал скорую личную встречу. О неминуемости войны я понял в тот момент, когда четко осознал, что такая встреча не состоится никогда. Никогда? Точнее только после победы товарища Сталина над господином Гитлером. А потом я посажу обманщика в клетку и привезу в Москву, чтобы казнить на Лобном месте Красной площади.
  
   Но сегодня, сейчас, товарищ Сталин, переиграл господина Гитлера ибо понял его за-мысел и опережает в предстоящей игре на несколько не военных, но политических ходов. Гитлер пока имеет оперативное, тактическое преимущество. Пускай. Мы имеем превос-ходство стратегическое, о котором он пока еще не подозревает. Товарищ Сталин разгадал его планы. Пусть не своевременно, пусть слишком поздно для принятия более выгодного военного решения, но - разгадал. Гитлер об этом не догадывается, как и не имеет понятия о планах товарища Сталина. Теперь остается сделать все возможное, чтобы господин Гит-лер пребывал в наивном неведении как можно дольше.
  
   - Политбюро считает, - раздался глуховатый голос Сталина, - что отдавать приказ о боевой готовности наших войск в данной ситуации бессмысленно и преступно. Виновни-ки и провокаторы будут сурово наказаны. Мы накажем командиров, которые попытаются самовольно маскировать в приграничной полосе танки, самолеты, артиллерию. Товарищ Берия, отдайте приказ о взрыве второстепенных укреплений по линии старой границе и о немедленном взрыве некоторых второстепенных сооружений на местах старых укреплен-ных районов. Оставшиеся укрепления должны быть расконсервированы и приведены в состояние боевой готовности на десятый день войны. Ни часом ранее!
  
   Жуков и Тимошенко недоуменно переглянулись. - Какой десятый день? Если часть укреплений окажется взорвана, то остальные практически потеряют боевую ценность. Во-енное значение укрепленных районов и состоит в огневом взаимодействии всех элемен-тов. Но даже то, что сохранится, физически невозможно привести в готовность, оснастить, вооружить и укомплектовать личным составом за десять дней. Старые, разогнанные УРы сколачивались и готовились годами.
  
   В этих кремлевских стенах только они двое четко понимали всю нелепость и весь трагизм сказанного Сталиным, но перечить вождю не желали. Не имели права, ибо хотели воевать с немцами, а не гнить у Берии в лагерях.
  
   - Кроме того, - продолжал ровным без выражения голосом Сталин, - Товарищ Моло-тов, запретите Деканозову эвакуировать персонал посольства из Берлина и дипломатиче-ские миссии из Германии и союзных ей стран. Немцы уезжают? Пусть немцы бегут. Нам бежать незачем. И не дразните немцев. Будете дразнить - головы полетят.
  
   - Товарищ Берия, передайте наше распоряжение наркому Торгового Флота. Он не име-ет права изменять график захода советских торговых судов в немецкие порты.
  
   - Товарищ Микоян, проследите за бесперебойностью и регулярностью поставок по до-говорам.
  
   Сталин четко и коротко отдавал распоряжения руководителям. Одетый как обычно в серый френч и брюки, заправленные в кавказские мягкие сапоги, с непривычной папиро-сой вместо трубки в левой руке, он теперь показался присутствующим выше ростом, крупнее. Плечи расправились, лицо осветилось вдохновенным внутренним огнем неведо-мой силы. В отличие от господина Гитлера, товарищ Сталин не брал и не собирался брать уроки риторики и сценического мастерства. Он не паясничал и не кривлялся часами перед зеркалом, добиваясь наиболее эффектных поз, не стремился к показным эффектам, но все равно был великим режиссером и неплохим актером.
  
   - Благодаря усилиям товарищей Микояна и Тевосяна мы получили от немцев образцы передовой техники, в том числе и военной. Мы поставили Германии один миллион тонн пшеницы, почти миллион тонн нефтепродуктов, сто тысяч тонн хлопка, пятьсот тысяч тонн фосфатов, каучук, сою, мы разрешили им пользоваться Северным морским путем и производить дозаправку и ремонт в Заполярье.
  
   - Что мы получили взамен? Образцы самолетов, орудий, танков, бронетехники, тягачей и недостроенный крейсер. Мало? Мало! Нет, много! Мы получили больше. Мы получили возможность узнать технические возможности врага. Вряд ли они сейчас, за несколько дней до войны, создадут что-либо принципиально новое. Будут воевать с тем, что есть. С тем, что себя хорошо зарекомендовало, а мы, наоборот, создадим оружие на голову пре-восходящее немецкое, не равное по параметрам и характеристикам, а на голову выше. По-этому мы планируем товарища Устинова на должность Наркома вооружений. Этот моло-дой товарищ справится с задачей обогнать врага в выпуске новой техники.
  
   - Основную военно-историческую задачу штаб партии Большевиков и товарищ Сталин видят в возвращении СССР территорий, утраченных после революции. И с этой задачей мы справляемся пока неплохо. Мы уже получили в этой войне предполье шириной в 200-300 км. Эту политическую победу военным нужно выгодно использовать.
  
   - На севере мы отодвинули границу, отвели угрозу от Ленинграда. Прибалтика воз-вращена, а это исконно русская земля. Белоруссия и Украина воссоединены. Буковина и Бесарабия вернулись в состав СССР.
  
   - Задача минимум предстоящей войны ... , - Сталин повернулся к расположенной в простенке карте и провел мундштуком папиросы по территории Белоруссии и Украины. Белый табачный дымок расползался из бумажного цилиндра с прикусом крепких зубов, словно пороховой дым предстоящих сражений. Дым вился вслед за движением прокурен-ного желтого пальца, лениво сползал вниз к морям и тянулся вверх, к океану.
  
   - Задача минимум - выполнена с малыми потерями. Пока. ... Теперь, завоеванное пред-стоит удержать. В перспективе - контроль над всем Кавказом, как минимум контроль над Проливами, возвращение южного Сахалина, возвращение Курил, Порт-Артура, Дальнего и КВЖД. Задачи грандиозные и без войны их нам не решить. Воевать придется. Весь во-прос в факторе времени войны. В моменте ее начала.
  
   Медленно, не глядя по сторонам, Сталин неожиданно молодо, подобравшись, словно тигр перед прыжком, упруго двигался в сомнамбулическом экстазе вдоль стола. И зачаро-вано, синхронно поворачивались вслед его шагам головы присутствующих.
  
   - Смущает прошлогодний полет ближайшего сподвижника Гитлера Гесса в Англию. Немцы поспешили объявить его сумасшедшим. Но сумасшедшие не пилотируют совре-менные истребители, не спускаются на парашютах возле родовых поместий влиятельных политических деятелей. Тем более странно, что сумасшедшим Гесса объявили только в Германии. В Англии и о его миссии, и о нем самом, предпочитают молчать. Из агентур-ных данных удалось получить часть протокола допроса Гесса, где он говорит о мире с Англией на весьма выгодных для той условиях. Это позволит Германии развязать руки на Востоке. Советская Россия в таком контексте напрямую не упоминается. Так, что же под-разумевает господин Гитлер, говоря устами Гесса о "свободе рук на Востоке"? Скорее всего, за спиной товарища Сталина в Британии ведутся некие секретные переговоры. Если они завершаться успешно, то в худшем случае мы окажемся перед единым фронтом вче-рашних противников, объединенных единой ненавистью к советскому большевизму. В лучшем - останемся один на один с полностью отмобилизованной армией господина Гит-лера, безопасный тыл которого негласно согласится гарантировать господин Черчилль. Все, что связано с Гессом, очень сильно засекречено и недоступно для наших агентов. Это значительно усложняет наше положение. И в военном, и, что еще важнее, в политическом плане.
  
   - Мы настаивали во время поездки товарища Молотова в Берлин на отводе германских войск от нашей границы, но наши предложения не услышаны. Почему немцы не захотели услышать наши вполне деловые, разумные предложения? Скорее всего, на господина Гит-лера возбуждающе подействовали неуклюжие действия Красной Армии в войне с финна-ми. Он перестал принимать Красную Армию всерьез. Перестал считать нас силой. А счи-таются в политике только с сильными. Судя по всему, англичане пока придерживаются такого же мнения.
  
   - Товарищ Жуков предлагает напасть первыми. Нанести по господину Гитлеру превен-тивный удар. В военном плане это, пожалуй, правильное решение. Только в тактическом плане, но в корне неверное и в стратегическом, и в политическом. На смертельный удар по Гитлеру у нас пока нет сил и средств. Следовательно, такой превентивный, упреждаю-щий удар может получиться весьма ограниченным, он не достигнет желаемого результата и принесет лишь вред. В политическом плане - позволит Британии и её союзникам объя-вить нас агрессорами и спокойно отлежаться в стороне от драки. - Сталин затянулся па-пиросой и повел ею в сторону Жукова, туда же, вслед за красным огоньком, осуждающе повернулись головы присутствующих, словно все они впервые товарища Жукова увидали.
  
   - Товарищ Тимошенко предлагает все наличные силы и средства выдвинуть к границе. В этом, возможно, есть и политический смысл. Только при условии, если господин Гитлер поймет серьезность наших намерений. - Головы одобрительно качнулись к Тимошенко.
  
   - Новые приграничные укрепления готовы всего на сорок процентов. ... Неутешитель-ный итог. Работы на границе надо форсировать. Работы вести непрерывно. Ночью, при свете фонарей. Не скрывать от немцев. Пусть наблюдают. Контролировать ход работ по-слать старого надежного инженера генерала Карбышева.
  
   - У Политбюро есть мнение не доводить решения сегодняшнего совещания до сведе-ния командующих округов. То, что им следует знать, мы им сообщим. ... В нужное время. - Товарищ Сталин уперся взглядом в широкий лоб Вячеслава. Молотов начал приподни-маться, вроде бы даже замычал. Но под взглядом Сталина осел обратно на сидение и по-корно склонил лобастую голову. Сталин снова, не обращая внимания на присутствующих, продолжил бесконечный мягкий ход по нежному ворсу ковра, жестко подминая его по-дошвами. На ходу бросал фразы коротко, четко, зная наверняка, что те к кому указания относятся все запомнят, запишут и начнут выполнять немедленно.
  
   - Политбюро запрещает передавать в войска сигнал "Гроза!" без личного указания то-варища Сталина.
  
   - Нужно бешено форсировать перевооружение и реорганизацию танковых бригад и стрелковых дивизий в механизированные корпуса. Танковых дивизий - в танковые корпу-са.
  
   - Надо перешерстить агентуру и изгнать из нее ненадежных, не преданных нашему де-лу людей.
  
   - Внутренние враги согласны на все, даже на немецкую оккупацию. Контрреволюци-онная и националистическая нечисть вместе с прогнившими насквозь пораженцами и дох-лыми оппортунистами может пойти на сговор с Гитлером. Нельзя щадить их, достаточно мы их щадили. Сегодня щадить их - значит совершать преступление.
  
   - Ужесточить дисциплину рабочих и служащих на предприятиях оборонной промыш-ленности и народного хозяйства. Запретить отлучки и самовольные переходы с одного места работы на другое. Я не сомневаюсь, что эти и подобные им мероприятия найдут среди граждан СССР величайшую поддержку и понимание.
  
   Неожиданно Сталин остановился, взмахнул папиросой, словно отгоняя надоедливую муху. - Надеюсь, товарищи помнят, что услышанное и сказанное сегодня никогда и ни при каких условиях не может покинуть эти стены? Тогда все свободны.
  
   Военные и гражданские люди, присутствовавшие на совещании, механически вы-строились в неровную очередь рангов и званий. Один за другим спешно покидали каби-нет, проскакивали мимо привычно дремлющего в приемной на кресле начальника личной охраны Сталина генерала Власика. Оказываясь во дворе - вдыхали полной грудью свежий ночной воздух и, стараясь не встречаться взглядами с глазами идущих рядом людей, бы-стрым шагом уносились в ночь.
  
   Разорванная цепочка силуэтов, серыми ночными тенями неровно выдавливалась из кремлевского подъезда. Мгновенно подкатывали огромные, угловатые, черные и уродли-вые автомобили. Поглощали пассажиров и мчали прочь, несясь, словно сгустки тьмы по пустынным, серым от бессонницы пустым московским улицам.
  
   Сталин, скрытый шторой, молча смотрел из окна кабинета вслед уходящим.
  
   - Не может такого быть, чтобы недоучка художник, жалкий австрийский ефрейтор обы-грал товарища Сталина, вождя советского народа, руководителя партии большевиков-ленинцев. Господин Гитлер умудрился стать во главе немецкого народа, во главе немец-кой, руководящей страной партии. Он вождь одного народа - немецкого народа. Его пар-тия - партия только немцев. На стороне товарища Сталина - все нации и народы СССР, все трудящиеся, весь пролетариат мира. Партийная идеология господина Гитлера узко нацио-налистичная, следовательно, ограниченная национальными рамками. Товарищ Сталин опирается на марксизм-ленинизм - интернациональную по своей изначальной сути, вер-ную идеологию, имеет крепкую теоретическую базу. - По привычке, говоря о себе в третьем числе, размышлял Сталин.
  
   - На стороне господина Гитлера оперативные, тактические, а, следовательно, лишь временные, военные преимущества. Он заблуждается, считая, что его планы остались не-разгаданны. Мы разгадали планы Гитлера. Мы решили продолжить игру с господином Гитлером. Дать ему как следует завязнуть клыками в теле огромной страны, захлебнуться по ноздри горячей, солоноватой кровью её народов. И территории, и солдат у нас доста-точно. Мы можем позволить себе поиграть в такую игру с господином Гитлером.
  
   - Потери предстоят огромные, но что поделаешь, война есть война. - Попыхивал зажа-той в левой, сохнущей руке папиросой, товарищ Сталин. - Примерно пятьдесят или даже шестьдесят процентов военных потерь придется на начальный период военных действий. Половина кадровой армии окажется потеряна. Плохо это или хорошо, в широком, в поли-тическом, плане?
  
   - В политическом плане это хорошо. - Решил товарищ Сталин. - Старая кадровая армия еще сохранила в себе наследие и наследников Блюхера, Якира и, конечно же, Тухачевско-го. Вот пусть они собственной кровью смывают приверженность ложным идолам. - Он повернулся и пошел в обратном направлении мимо пустых стульев, чинно выстроившихся вокруг стола. Ему в принципе все равно, заняты стулья людьми или нет, кто именно си-дит, неуклюже ворочая вслед его шагам головой на потной одеревеневшей шее.
  
   - Император Александр и фельдмаршал Кутузов не боялись затягивать Наполеона к Москве, в леса, растягивать его коммуникации, не побоялись они и потерять Москву. На-ша задача проще. Москву мы отдавать господину Гитлеру не намерены. Если он так жела-ет начать войну, мы ему в этом поможем. Пусть втянется хорошенько, а когда увязнет и обратного пути не останется, тогда мы ему набьем морду. Но и на этом не остановимся. В Берлине русские уже два раза бывали. А вот в Париже - только один. Париж - стоит обед-ни. ... Что же, попробуем разыграть с господами капиталистами такой пасьянс. А господи-ну Гитлеру отведем роль глупого Джокера.
  
   - Стоит ли идти на этот рискованный шаг? Ставить на кон все достигнутое за тяжелые годы пятилеток, коллективизации и индустриализации? - Размышлял товарищ Сталин, размеренно шагая вдоль стола.
  
   Внешне он оставался спокоен, бесстрастен, отрешен. Он молчал и присутствуй сейчас в кабинете соратники, провожающие глазами его мерную, бесшумную, рысью поступь они смогли бы лишь предполагать о чем товарищ Сталин думает. Но знать это - им не да-но, ибо само по себе это знание означало тягчайшее государственное преступление.
  
   - Стоит. - Решил товарищ Сталин. Это решение базировалось на знании того, сколько предприятий-дублеров оборонной, нефтяной, химической промышленности выросло за последние годы в восточных районах страны. Количества новых лагерей системы ГУЛАГ, обеспечивающих бесперебойную работу новых предприятий, затерянных порою в такой глуши Забайкалья, Урала, Дальнего Востока, куда невозможно никакими лозунгами на-брать ни обычную рабочую силу, ни даже пламенных идиотов комсомольцев с горящими от восторга романтики глазами. Он знал, что именно на востоке страны сооружается три четверти новых доменных печей, что татарская и башкирская нефть обнаруженная между Волгой и Уралом делает СССР намного менее зависимым от уязвимых и достаточно уста-ревших нефтяных приисков Кавказа и Каспия. Эти новые и, хотелось думать, неизвестные разведкам, как врагов, так и друзей, индустриальные районы станут промышленной базой, способной обеспечить сначала отпор агрессору, а затем и его полный разгром.
  
   - Стоит крупно рискнуть и крупно выиграть! Ибо только явная агрессия, не спровоциро-ванное нападение и последующее кровавое вгрызание агрессора в советскую землю дадут нам с одной стороны моральное право на бескорыстную помощь таких непримиримых вчерашних идеологических противников как господа Черчилль и Рузвельт, а с другой - мобилизуют и сплотят всех людей внутри страны на отпор врагу. Даже тех, кто в тайне не с нами, а против нас. На каком этапе мы переведем отпор в наступление и поведем его по территории врага, где, в каком месте и когда остановимся - вопрос времени. Ответ на этот вопрос может дать только конкретное развитие событий. В любом случае это произойдет если не на линии старой границы, то наверняка, на линии Днепра.
  
   - В свете такой постановки вопроса о войне, в свете перевода его из чисто военной, оперативной плоскости в более широкую, политическую плоскость, меняется и роль това-рища Сталина на начальном этапе сражения. Товарищу Сталину не стоит объявлять на-роду о начале войны. Товарищу Сталину не нужно брать на себя ответственность за при-нятие военных решений в первый, наиболее трагический и явно неудачный этап войны.
  
   - Вячеславу мы поручим обратиться к народу. Именно он недавно работал Председате-лем Совета министров, сегодня - он Министр иностранных дел, он - вел переговоры с Гитлером, его и Риббентропа именами назван Пакт с немцами. Вот пусть и отдувается за провал его, Вячеслава Молотова, неумной внешней политики. Товарищ Сталин пока оста-нется в тени. Не стоит связывать имя товарища Сталина с неудачами на международном и военном фронтах. Имя товарища Сталина всегда обязано ассоциировать у советского на-рода только с победами и достижениями.
  
   - Боевые действия пусть ведет Генеральный Штаб и Наркомат Обороны. Они люди во-енные, а товарищ Сталин - человек, пока, гражданский. Дадим им проявить себя. Вот ко-гда они стабилизируют фронт, тогда имя товарища Сталина можно связать с наступатель-ными успехами. Не стоит ассоциировать имя товарища Сталина с вопросами отступления и обороны. С отступлением и обороной народ должен связывать имена неудачных, пре-ступных генералов и адмиралов, не оправдавших высокое доверие товарища Сталина и сурово им наказанных.
  
   Сталин оставил покинувших его людей в неведении относительно просчитанной им программы - максимум. Еще не время. Как еще не время им знать, что по его, товарища Сталина прогнозу, практически все войска стоящие сегодня вдоль западной границы очень скоро лягут на столы операторов генштаба в виде бесстрастных цифр безвозврат-ных потерь.
  
   - Почему господин Гитлер пока побеждает? Почему Англия и Франция терпят пораже-ния? Действительно ли германская армия такая непобедимая? - В который уже раз зада-вал себе вопрос товарищ Сталин.
  
   - Германская армия побеждает западных союзников по нескольким причинам. - Отве-чал себе товарищ Сталин, по привычке разбивая сложный вопрос на несколько простых, с совершенно очевидными ответами. Раскладывал имеющиеся в наличии факты по полоч-кам.
  
   - Во-первых, германская армия в силу позорного для нее Версальского договора выну-ждена разрабатывать и развивать военную мысль, новую военную теорию. Теорию побе-доносной войны более слабого с более сильным противником. А западные союзники, ока-завшись в роли победителей, почили на лаврах, и их военная мысль застыла на уровне во-семнадцатого года.
  
   - Во-вторых, германская армия вооружилась новейшей техникой, более современной, чем оружие союзников. Произошло это потому, что старой, устаревшей техники у Герма-нии просто не имелось.
  
   - В-третьих, овладение новейшей техникой шло в германской армии параллельно с обучением новыми, более совершенными приемами войны. Новыми приемами примене-ния новейшей военной техники.
  
   Во всех трех случаях, к сожалению, именно мы способствовали прогрессу Германии как противовесу капиталистам Британии и Франции. И проморгали приход на сцену гос-подина Гитлера. Печально. ... Но это и плюс для нас. Мы многое знаем о возможностях немцев, ибо сами учили, до определенного времени, их танкистов в Казани, их летчиков в Ельне, их офицеров в наших академиях.
  
   Сейчас немцы зазнались. Они приписывают все победы гению Фюрера, превосходству их идеологии. Возможно это и так, коли речь идет о капиталистических противниках Гер-мании. Но в этом случае они совершенно заблуждаются в характере и особенностях пла-нируемой войны на Востоке. Они желают получить войну двух идеологий? Они ее полу-чат. Эта война Германии вынужденно пойдет под именно захватническими, унижающими национальное достоинство советских людей, лозунгами. Пойдёт под лозунгами покорения России, уничтожения ее древней государственности и культуры, покорения ее народов тевтонами. И здесь господин Гитлер совершит основную, смертельную ошибку. В такой войне советский народ станет воевать не за товарища Сталина, не за его большевистскую партию, а за свою Родину. И окажет, потому, максимально возможную поддержку и ар-мии, и большевистской партии, и товарищу Сталину.
  
   Сталин остановился у стула, поверхность которого, возможно, еще хранила тепло не-объятного тугого зада Лаврентия. В ушах зазвучал голос Берия с мягким кавказским ак-центом, появлявшимся, в основном, при общении с вождем, словно специально для того, чтобы подчеркнуть перед всеми другими, их с товарищем Сталиным, общие корни. Лав-рентий напрасно старается. Товарищ Сталин - не может быть грузином. Грузином жил до 1917 года "Коба" - Иосиф Джугашвили. У товарища Сталина, в отличие от товарища Ко-бы, нет национальности. У вождя такой страны как СССР не может быть национальности.
  
   - Полученные разведывательные данные не указывают на намерение Гитлера напасть на СССР. - Вспомнил Сталин не столь давние слова Берия. - Есть много противоречивых нюансов, товарищ Сталин. Так, например, мы до сих пор не видим достаточного танково-го потенциала, однозначно способного пробиться через расположенные в приграничных округах войска, прорвать линию обороны Красной Армии.
  
   Голос Берия журчал в мозгу, а Сталин вспоминал, что в апреле, после очередного док-лада Берии позволил немецкому военному атташе поехать в Сибирь и лично ознакомиться с нарастающей мощью двух новых сибирских заводов, производящих современные виды вооружения, в том числе с новыми танками и самолетами. Одновременно через группу "Шульце-Бойзена" в министерствах авиации и экономики были запущены слухи о том, что Германию ждет неизбежное поражение в случае провала Блицкрига и войны на два фронта. Видимо ни одно, ни другое не помогло. Не подействовало. Не сработало как за-думано. А может - вредительски искажено в передаче Гитлеру? Может дезавуировано те-ми же, кто эту дезинформацию и организовывал? Может очередное предательство?
  
   - Все предают. Почему не может предать Лаврентий? - Задумался Сталин. - Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено.
  
   - Кто знает. Ведь именно разведка НКГБ вносила сомнения в надежность иных источ-ников информации. Чекисты докладывали из Англии, что вопрос о нападении немцев бу-дет решен только после переговоров англичан с Гессом. Если они не договорятся, то вой-ны на два фронта Гитлер попробует избежать. Из Вашингтона шла дезинформация о го-товности СССР вступить в войну против Германии, ударив по ней с тыла в момент начала высадки на Британские острова. Оказалось, что источником этой фальшивки явился со-трудник британской разведки М. Хайд. Множество сообщений говорило о том, что война неизбежна только в случае урегулирования Гитлером отношений с Британией. Пусть даже сговор останется тайным и неведомым широкой публике и выльется в нечто подобное "странной войны" 1939 года.
  
   С другой стороны дело "Черная Берта" указывало на то, что англичане действительно стремятся спровоцировать военный конфликт между СССР и Германией, стараясь облег-чить свое, очень тяжелое, практически безнадежное военное положение. Информация, предназначенная для немцев, говорила, что Сталин, обеспокоенный растущей германской угрозой, намерен первым нанести предупреждающий удар по району Южной Польши. Из перехваченных материалов складывалось мнение, что Черчилль пытается через своих агентов распространить слухи о подготовке Советского Союза к войне с Германией.
  
   - Кому же можно в такой ситуации доверять? - Задавался вопросом товарищ Сталин. И отвечал уверенно. - Себе. Только себе. Своему звериному, еще никогда не подводившему, чувству предвидения опасности.
  
   - Все, раньше или позже, обманывают, изменяют, лгут, перерождаются из друзей во врагов. Маршалы, соратники, рядовые партийцы, женщины. Постоянно опираться невоз-можно ни на кого. Такова человеческая природа, такова сущность этого биологического рода млекопитающих. Измена лежит подспудно в затаенном уголке мозга. Измена гложет человека и, в определенный момент, вырывается наружу.
  
   - Прав был Иван Грозный - величайший политический деятель, основатель могущест-ва России, что не верил никому и убивал по первому подозрению. Изничтожал измену в зародыше, вместе со всеми ее потенциальными носителями. Почему уничтожал по перво-му подозрению, не тратя время на расследование? Потому, что действовал по единственно верному принципу: "Возможно всё - если не исключено".
  
   Товарищ Сталин учел уроки истории и действует по этому старому, доброму, хорошо себя зарекомендовавшему принципу, очищая страну и партию от врагов. Любой человек на девяносто процентов состоит из дерьма. Это нормально и естественно, важны остав-шиеся десять процентов.
  
   - Страдают невинные? Это плохо. Плохо, но объяснимо, ибо как говорит русская на-родная мудрость: "Лес рубят - щепки летят". Без этого не обойтись. Зато если товарищ Сталин узнаёт о совершившейся несправедливости по отношению к хорошему советскому человеку, то товарищ Сталин лично принимает самое живое участие в его судьбе. Наказы-вает, сурово наказывает, виновных и возвращает счастливца из призрачного мира лагерей и тюрем в нашу радостную советскую действительность. Такой человек вдвойне благода-рен и верен спасшему его, разобравшемуся в наветах врагов, мудрому вождю советского народа товарищу Сталину.
  
   - Товарищу Сталину многие изменили, изменила и женщина которую вождь назвал женой, осчастливил любовью, подарил ей счастье материнства. Что слышал от этой жен-щины товарищ Сталин? Попреки, укоры, женские дрязги. Воспоминания и напоминания о прошлом. По каждому поводу и без повода. Но прошлое для товарища Сталина навеки прошло. Прошло и - забыто. Нет, женщине не понять жизнь вождя, не заглянуть на высо-ту его помыслов и дел. Она приземлена. Ее больше волновало, что не берег ее, что посы-лал на аборты, что не помогал таскать кастрюли на кухню. Не поняла женщина, что цель её существования - это удовлетворения всех желаний товарища Сталина. В том числе и физиологических. Попрекала неучастием в семейных делах, в этих бесконечных родст-венных дрязгах. Товарищ Сталин уговаривал, просил эту женщину не предавать его, хотя давно уже никого ни о чем не просил. Её - просил. Он - доверял ей. Но она - предала то-варища Сталина.
  
   Эта женщина за спиной товарища Сталина, еще не остыв от подаренных ей ласк, мог-ла якшаться с политическими противниками мужа. Делила ложе с вождем, но просила за его смертельных врагов. Не жила его помыслами, его устремлениями. Все ее волновали мелкие людишки, мелкие дела. Всякие нищие и голодные дети рабочих предместий зна-чили для этой презренной мещанки больше чем планы индустриализации. Голодающие от собственной жадности, мрущие на мешках с зерном, кулаки и подкулачники оказывались дороже великой идеи коллективизации страны. Переродилась из друга во врага. Ничего не поняла, дрянь! Не поняла, что товарищ Сталин и есть Советская власть, что товарищ Сталин - есть Советское государство, Сталин - есть партия, наконец! А она подалась на удочку Рютина и компании: "Долой диктатуру Сталина!". И - ушла. Ушла. Предала и уш-ла. Все предают товарища Сталина. Стоит ли удивляться, что и Гитлер предал? Но все предатели сурово наказаны. Суровое наказание ждет и господина Гитлера.
  
   Сталин невольно мотнул головой, открещиваясь, освобождаясь от наваждений. От ви-дения черноволосой, любимой головы с пробитым выстрелом виском. Все проходит. Важно настоящее и будущее. Прошлое - удел неудачников.
  
   - Меркулов дал интересную подборку данных. Все это, каждый факт в отдельности, для нас не новость. Все это читалось в ежедневных сводках и донесениях. Но скомпоно-ванное вместе представило очень целостную, полную картину.
  
   - Тем более интересны сведения о сроках нападения, исходящие от групп "Рамзая" и "Радо". Соотнесем их со сроками, ставшими достоянием разведки англичан, столь любез-но разглашенных господином Черчиллем. Все сходится. Да, вопрос о нападении вообще, о сроке, в особенности, представляет, сегодня первостепенный интерес.
  
   - Мы ошибочно предполагали наличие разума и осторожности, присущих нам самим, у господина Гитлера. Отсюда наши предположения, отсюда и корни нашей ошибки.
  
   - Мы считали, что сможем провести широчайшую политическую компанию против не-мецко-фашистской агрессии и успеем добиться того, что парализуем, подорвем попытки к нападению на нас, по крайней мере, на ближайшие один-два года. Для нас это было бы немаловажно. Для нас это не столько передышка, сколько время, требуемое для заверше-ния реорганизации, модернизации и перевооружения армии. Нам это не удалось.
  
   - Кто виноват в провале этой тактики? Кто виноват в том, что война начинается на ус-ловиях, продиктованных врагом? Вспомним, кто и что делал, что предлагал.
  
   - И Лаврентий, и Вячеслав высказывались за разоружение и ликвидацию укрепленных районов линии старой границы. За разгром, а не за консервацию боевых сооружений. То-гда товарищ Сталин промолчал. Именно эти товарищи провели соответствующее решение через Совет Труда и Обороны. Мы отругали их по-дружески, но не назвали вещи своими именами, не назвали вредительством. Одновременно Каганович ратовал за перенос ок-ружных складов поближе к границе, отстаивал свои местнические выгоды как наркома НКПС. Пока мы это не станем выпячивать, но очень хорошо запомним на будущее. При-годиться. Это - плюс.
  
   Разведка - разведкой. Но, ведь то, что господин Гитлер задумал, для нас не новость. И никогда не было новостью. Еще в книге "Моя борьба" он четко определил: "когда мы го-ворим о новых территориях, мы должны, прежде всего, думать о России". Принципиально его решение не является для нас новостью, новостью является срок его окончательного воплощения в жизнь. Теперь определился и срок - 22 июня. Видимо подлец Гитлер напа-дет ночью или на рассвете, когда наиболее крепок сон...
  
   Дверь кабинета неслышно отворилась. В образовавшуюся щель протиснулся, как все-гда немного заспанный и помятый, начальник охраны генерал Власик. Формально он и его люди входили в штат НКГБ. В действительности он истово служил и беспрекословно подчинялся только Хозяину. Именно Власику Сталин доверял то, что желал скрыть от глаз руководителя всемогущего ведомства "ордена меченосцев" Лаврентия Берия.
  
   - Вызванные по вашему приказанию командиры прибыли, товарищ Сталин. Согласно Вашему указанию прибывшие зафиксированы в журнале регистрации под фамилиями Григорьев и Платонов. - Произнес вполголоса Власик и бесшумной тенью вновь исчез в черноте проема.
  
   - Опять усядется в свое кресло возле двери, и будет вполглаза дремать. - Неожиданно для самого себя тепло подумал Сталин. - Что же, служит мне честно. Потому и заспан, что на посту полных двадцать четыре часа. Словно цепной Цербер. Даже не поймешь, ко-гда же он успевает поесть, умыться, в баню сходить, на бабу залезть.
  
   В кабинет один за другим вошли подтянутые, стройные, красивые природной муж-ской красотой полковник военной разведки Старинов и старший майор НКГБ Судоплатов. Время Лаврентия Берия медленно, но неуклонно истекало, поэтому Сталин пока еще не активно, исподволь, но целеустремленно и настойчиво искал новые, сменные кадры из молодых профессионалов, не вовлеченных в партийные закулисные дрязги. Вот почему о ночном визите разведчиков-диверсантов Берия знать не полагалось.
  
   - Здравствуйте, товарищи. Проходите. Садитесь. - Взмахнул Сталин папиросой в сто-рону стульев, стоявших вдоль стены. До мест возле стола, вошедшие не дотягивали ни по званиям, ни по должностям. Но люди они проверенные в деле, толковые и надежные. Од-на ликвидация Троцкого чего-нибудь да стоила.
  
   Вошедшие неловко уселись, одернули привычно гимнастерки и приготовились слу-шать. Для них вызов в Кремль, к самому Хозяину, через головы Берия, Голикова и Мер-кулова мог означать все, что угодно. От самого плохого, заканчивающегося, как правило, у стенки с желобком для стока крови в подземном хозяйстве комендатуры Лубянки, до вознесения в том же здании в любой из кабинетов, в теплое кресло одного из еще ничего не подозревающих нынешних обитателей. Тем более, что Власик жестко предупредил: "Ни об их визите, ни о сказанном и услышанном в кабинете товарища Сталина не должен узнать ни один человек".
  
   - Что сейчас делает Свобода, товарищ Судоплатов, где его люди, чем заняты?
  
   - Подполковник Свобода живет на конспиративной, точнее явочной, квартире моей службы в Москве, товарищ Сталин. Иногда вывозим отдохнуть на дачу в Подмосковье. На связи с ним товарищ Маклярский. Фактически сейчас он в резерве. Его легион разоружен, люди трудоустроены, находятся под негласным наблюдением органов, но могут быть соб-раны по первому сигналу.
  
   - Какое у вас, лично, впечатление от полполковника Свободы, товарищ Судоплатов?
  
   - Свобода - профессиональный военный, патриот своей страны, горит желанием отом-стить Гитлеру за оккупацию Чехословакии. Дружественно настроен к Советскому Союзу. Считает его единственным гарантом восстановления независимости Чехословакии. Веж-лив, выдержан, держится с чувством собственного достоинства. Внимательный слуша-тель. Начитанный культурный человек.
  
   - Начинайте, не откладывая дела в долгий ящик, готовить полковника Свободу к ак-тивным действиям. Ситуация может в ближайшее время сложиться так, что нам потребу-ется начать быстро формировать в СССР чехословацкие национальные части. Составьте два плана. Один - формирование войсковых частей. Например, стрелкового корпуса. Вто-рой - подготовка мелких партизанских групп и более крупных разведывательно-диверсионных отрядов для заброски в Чехословакию.
  
   Сталин замолчал. Задумавшись, обошел вокруг стола и вновь остановился против за-мершего перед ним по стойке смирно Судоплатова.
  
   - С чехами более-менее ясно. А как идет подготовка боевых диверсионных групп из русских эмигрантов? Из эмигрантов других национальностей?
  
   - Из Китая в Москву возвращены Каридад Меркадер и Эйтингон. Мною подписана ди-ректива о развертывании подготовки групп, способных вести разведку и диверсионные действия в военных условиях за линией фронта. В том числе на оккупированных террито-риях и территориях, как самого немецкого государства, так и его сателлитов.
  
   - Ну, что же, товарищей Меркадер и Эйтигона мы знаем. Это надежные товарищи и не-плохие работники. Мы думаем, что с задачей они справятся.
  
   - Справятся, товарищ Сталин.
  
   - Что еще, товарищ Судоплатов? - Спросил Сталин, заметив некую недосказанность, напряжение лицевых мышц чекиста, словно тот успел в последний момент остановиться, не продолжить прерванную мысль.
  
   - Товарищ Сталин. Разрешите начать закладку на территории Белоруссии и Украины тайных баз для развертывания массовой партизанской войны, в случае нападения немцев и временной оккупации части территории Украины и Белоруссии. - Напряженно, словно механически выговорил Судоплатов мертвым, картонным голосом. И Сталин понял, как нелегко дались чекисту эти страшные слова "партизанская война" "оккупация".
  
   - Умен. Мыслит здраво. И превозмог себя, сказал правду. - Думал Сталин, разглядывая лицо разведчика. - И молод. ... Но в глаза мне смотреть не осмеливается. Это - хорошо. Понимает.
  
   Он снова пошел по многократно уже пройденному за сегодняшний день маршруту, и на мгновение подумал, что именно так движется старая слепая лошадь вокруг ворота во-доподъемного механизма. Подумал и отбросил это подлое, никчемное сравнение.
  
   - Идея неплохая. Но, вы, товарищ Судоплатов, допускаете политический просчет, оп-ределяя будущие базы как центры и основу партизанского движения. Партизанское дви-жение, как показала партизанская война 1812 года, партизанская гражданская война, на-конец, война в Испании, возникает на длительно оккупированных врагом территориях. Мы не собираемся отдавать наши территории господам немецким фашистам на длитель-ное время. Партизанская война предполагает вооружение населения, оставшегося на ок-купированной территории. Вы уверены, что все население не добровольно останется на территории временно занятой врагом? Вы, можете поручиться, что заложенные нами ба-зы, оружие и взрывчатка не попадут во вражеские руки изменников и предателей? В руки замаскировавшихся и выжидающих своего часа троцкистов, меньшевиков, кадетов и про-чего белогвардейско-фашистского отребья? Для диверсионной борьбы с немцами в усло-виях временной, именно временной, оккупации не нужно вооружать неподготовленные политически и в военном плане, а тем более непроверенные и ненадежные массы людей. Базы закладывать будем, но только для малых диверсионных групп из дважды и трижды проверенных и надежных чекистов и коммунистов. Соответственно и их число, и их обо-рудование и снабжение должно быть ориентировано именно на такие задачи. Вы поняли свою ошибку, товарищ Судоплатов?
  
   - Так точно, товарищ Сталин!
  
   - Испугался. Вспотел, словно из парилки вышел. - Неприязненно подумал Сталин, раз-глядев на лбу старшего майора крупные, медленно ползущие к переносице капли пота. Но вслух сказал другое.
  
   - Вы, товарищ Судоплатов, человек военный. Разведчик, а не политик. Ошибка ваша простительна. Мы, политики, для того и стоим во главе нашей партии, нашего государст-ва, чтобы поправлять ошибки. В том числе и военных. И разведчиков, тоже. Нельзя быть наивным в политике. Но особенно нельзя политикам оказаться наивными в разведке. Раз-ведка - святое, идеальное для нас дело. Поэтому из разведки необходимо убрать трафаре-ты. Менять тактику, методы.
  
   Сталин задумался. Вновь глянул на Судоплатова. Усмехнулся в усы.
  
   - Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Вы, молодец, сразу и поняли свою ошибку, и признали ее. Наш, советский человек, сначала признает свои ошибки, а потом исправляется. Вот товарищ Меркулов, не понял свои ошибки, запа-никовал, пришлось его поставить на место. А вот вы, товарищ Судоплатов, молодец. При-знали ошибку, совершенную потому, что стараетесь хорошо, закатав рукава, работать. Не боитесь грязной, черновой работы. Это правильно. Боящихся запачкаться коммунистов надо бросать головой в колодец
  
   Судоплатов знал, что недавно на стол Сталину лег доклад наркома госбезопасности, в котором ясно говорилось обо всех признаках надвигающейся войны. Сталин назвал док-лад слабо мотивированным. Написал на нем матерную резолюцию. Но ведь сейчас, с ними двумя, Сталин говорил именно о войне. Так в чем же дело?
  
   - Мы стараемся убедить господина Гитлера не начинать войну. - Словно прочел его мысли Сталин. - Правда, не совсем уверены, что это нам удастся. Но паниковать раньше времени, призывать, как некоторые, политически не грамотные военные к упреждающему первому удару, поддаваться на провокацию... мы себе позволить не можем.
  
   - Товарищ Старинов, мы помним, что вы уже пытались вместе с разоблаченными и расстрелянными врагами народа Якиром и Уборевичем осуществлять на Украине тайные закладки оружия для банд. - В упор, не мигая, посмотрел на Старинова Сталин, словно забыв о присутствующем здесь же, обласканном им Судоплатове, посмевшем заикнуться о том же.
  
   Старинова, человека прошедшего огонь и медные трубы во время испанской войны, тяжело раненного на войне финской, провоевавшего всю гражданскую, охватил такой страх, какого он не испытывал ни на фронте, ни в тылу врага.
  
   - Не волнуйтесь, товарищ Старинов. Мы вам по прежнему доверяем. - Ухмыльнулся в усы Сталин. - А пытавшийся вас оклеветать мерзавец Ежов, нами сурово наказан. Кстати, не вас одного он пытался уничтожить руками боевого отряда партии. Теперь мы выпуска-ем невиновных командиров и политработников. Но это к слову.
  
   - Теперь - о главном. Войны нам видимо избежать не удастся. Потребуются базы для групп диверсантов. Судоплатова и ваших бойцов-подрывников. Им нужны простые в из-готовлении, надежные мины и взрыватели. В Испании у вас это хорошо получалось. Рас-сказывают, что вы могли изготовить мину буквально из ничего, а замедлители взрывате-лей делали из... картофеля и яблок?
  
   - Так точно. Приходилось. Русский солдат на все горазд и из яблока взрыватель сма-стерит, и из топора суп сварит, товарищ Сталин.
  
   - Вы, товарищ Старинов, с началом войны получите назначение начальником парти-занской школы. С правом реквизиции всего необходимого у гражданских и военных вла-стей. Людям Судоплатова понадобится множество хитроумных взрывных приспособле-ний для борьбы в тылу наступающих немцев. К сожалению, вопросами подготовки войны занимались вредители. Мин заграждения у нас практически нет. Ни надежных противопе-хотных, ни противотанковых.
  
   Сталин внимательно посмотрел на Старинова. Полковник молчал. И тот и другой зна-ли суть вопроса и то, что теория наступательной войны "малой кровью" вовсе не требова-ла наличия запасов мин заграждения. А теорию эту пестовал и опекал именно товарищ Сталин. Но теперь наступало иное время, приходилось, жертвовать некими человечески-ми пешками, назначенными отвечать за отсутствие мин и принимать неотложные решения по срочной замене фабричных изделий самодельными.
  
   - Из чего еще можно делать надежные мины и взрыватели?
  
   - Взрывчатку в тылу врага придется выплавлять из корпусов не взорвавшихся бомб и снарядов. Для взрывателей использовать подручные средства. Например, для герметиза-ции взрывателей отлично подойдут "изделия Љ 2" Баковского резинового завода. Все, что имеются в наличии.
  
   - Вот и реквизируйте все. Время военное, не до баловства. Что еще можете предло-жить? Какие сюрпризы немцам можем приготовить заранее?
   - Инженерные мины с дистанционными радио взрывателями, товарищ Сталин!.. Там, где они будут установлены, немцы окажутся бессильны что-либо предпринять. Можно предложить заблаговременное минирование стратегических объектов. Например, в Харь-кове, Киеве, Львове, Перемышле, Минске и других городах Украины и Белоруссии.
   - О городах за Днепром, можете забыть и не вспоминать. Туда мы врага не пустим. - С раздражением проговорил Сталин. - Все остальное - выполняйте. Немедленно приступай-те к работе. Можете идти.
   Полковник и старший майор одновременно встали, четко повернулись и вышли. Ста-лин еще несколько секунд смотрел им вслед, словно решая судьбу обоих, затем повернул-ся и, заложив руки за спину, продолжил свое молчаливое задумчивое кружение вокруг стола.
   . - Харьков он вздумал минировать, Киев - на воздух поднимать. Или очень наивный, глупый человек, или затаившийся враг этот полковник Старинов. Возможно, действитель-но из одной банды с Якиром и Тухачевским? После разберемся, пока - нужен, пусть учит взрывников, гм-гм, пользоваться презервативами.
   - Нет, о Киеве и Харькове волноваться не стоит. Пусть господин Гитлер ломает зубы, грызя в течение двух - трех недель наши приграничные укрепления. К этому времени мы успеем посадить подошедшие войска на "линию Сталина", расконсервировать ее, восста-новить по мере возможностей. "Линию Сталина" немцы, вероятнее всего, тоже прогрызут. Ведь прогрызли мы куда более мощную "Линию Маннергейма". Кое-где, пожалуй, немцы даже дойдут до Днепра. Но Киева им не видать. Киев прикрыт укрепленными районами, к Киеву отойдут корабли Пинской военной флотилии, к Киеву подойдут подкрепления из центральных округов. Вот с рубежа Днепра мы и нанесем агрессору смертельный удар. От этого удара он не оправится, а мы пойдем дальше, и на его плечах ворвемся в Европу, дойдем до Парижа.
  
   Подумав о Париже, Сталин невольно задумался о своем собственном месте в истории. Зачем, для чего он создавал эту страну, перекраивал ее границы, смешивал, народы, изме-нял национальные характеры, привычки, черты? Для чего создавал новую общественную сущность под названием "советский народ"? Не для себя лично. Для истории. Точнее, для уникального собственного места в истории. Того места, что никогда не уйдет в тень, а все-гда останется сиять на небосводе, затеняя других, в тень сошедших. Это и есть бессмер-тие. И портреты его станут носит вечно на праздничных демонстрациях, и лежать ему вместе с Владимиром Ильичем в Мавзолее.
  
   - Впрочем, о смерти вообще думать рано. Товарищ Сталин - здоров и полон сил. На Кавказе люди и более ста лет живут. Безо всякой науки. Наша, социалистическая наука, наука - сбросившая гнет буржуазной ограниченности, наука - раскрепощенная гением то-варища Сталина, наука, основанная на гениальном учении товарища Ленина, может и должна сказать собственное слово если не в области физиологического бессмертия, то, по крайней мере, в области значительного продления жизни товарища Сталина.
  
   Недавно товарищ Сталин перечитывал книгу Гейдена о Гитлере. Перечитывал после тревожных сообщений с границы от пограничников, от разведчиков нелегалов, от дипло-матов и военных атташе. Автор писал, что Гитлер легко нарушает данные обещания, как это только становиться нужным в его интересах, но при этом считает себя честным чело-веком. Впервые он читал эти строки, перед заключением Пакта. Но тогда, в 1939, взвесив все обстоятельства, посчитал, что сможет легко переиграть господина Гитлера.
  
   - Переиграть пока не удалось. Есть ли в этом вина товарища Сталина? Товарищ Сталин работает на благо СССР по 16, по 17 часов в сутки. Происшедшее - не вина товарища Ста-лина. Это, вина тех подлецов, тех негодяев, что, отвечая за дело обороны страны, попро-бовали подвести товарища Сталина, снабдили его ложной информацией, обманули. Эти люди не оправдали доверие товарища Сталина и будут за это сурово, но справедливо на-казаны.
  
   - Других, посаженных ранее, придется понемногу выпускать. Пусть слишком засорены они троцкистами и всякого рода уклонистами, но делать нечего, большая нехватка кадров. Некому пополнение учить. После войны с ними разберемся. Выпускать придется строе-вых и штабных командиров, инженеров, техников, конструкторов. Одним словом, спе-циалистов, профессионалов, а политически подкованных болтунов можно оставить доси-живать срока. Не в них дело. Обойдемся без трепачей.
  
   Подумал о том, как следует сделать всё возможное, чтобы все выпущенные из лагерей и тюрем на свободу люди, однозначно отождествляли освобождение с именем товарища Сталина. Затем, вновь вернулся к вопросу предстоящей войны с Гитлером.
  
   - Нет, Гитлер не осторожный политик, он импульсивный неврастеник, а таким не место в политике. Начать войну на два фронта, не покончив с Англией? На такое может ре-шиться только безумец. Начинать войну против Советской России, против Красной Ар-мии в конце июня, может только дважды безумец. Неужели он действительно думает за-кончить ее к началу зимы? Неужели печальный опыт Наполеона ничего не говорит ему?
  
   Итак, Гитлер решил бить по Западному Округу, по Павлову и идти марш-броском на Москву. Выходит товарищ Сталин ошибся дважды. Во-первых, слишком хорошо думал об этом человеке, как о вожде немецкой нации, немецкого народа. Во-вторых, предпола-гал в нем сильного военного если и не стратега, то, по крайней мере, тактика. Идти на Мо-скву путем Наполеона? Вязнуть в белорусских болотах? Мы думали о нем лучше. Мы ждали господина Гитлера на полях Украины, рвущегося к ее хлебным житницам, к углю Донбасса, к заводам Харькова, Кривого Рога, Жданова, а встречать придется в Белорус-сии. Приходится признавать, что на первом этапе войны мелкий жулик Гитлер по всем статьям переиграл товарища Сталина. Нет, такой человек не может долго оставаться вож-дем. Гитлер исчерпал предел нашего долготерпения и его следует уничтожить. А уничто-жить его придется, повторив маневр Чингисхана, тот маневр, что привел русских князей к кровавому концу на реке Калка. Мы - азиаты, нам Чингисхан ближе и понятнее Наполео-на и ученых немцев.
  
   Сталин мерной, как ему казалось, совершенно солдатской походкой, раз за разом мол-ча обходил кабинет. В какой-то из моментов он остановился у окна, и ему представилось, что он вновь принимает первомайский парад, что он на трибуне Мавзолея в неизменной долгополой кавалерийской шинели, что сзади и сбоку расположились, теша себя причаст-ностью и близостью, соратники. Тимошенко говорит речь, помахивает сжатой в кулак, туго затянутой в кожаную перчатку рукой, оглашает осанну Вождю, предрекает неми-нуемый разгром врагам и войну скорую, малой кровью. Сладко и добро собирает в скла-дочки и морщинки улыбок мелкое, с козлиной бородкой, личико "Всесоюзный староста" Калинин, смотрит сверху на солдатушек, но думает при том о другом, не праздничном. Может об отправленной в лагерь жене, может о припасенной бутылочке, что разопьет сра-зу после окончания парада с некоей весьма привлекательной во всех отношениях особой. И плевать ему, старичку, что после всего положенного и исполненного, побежит, подмыв второпях ляжки, эта особа с очередным рапортом к своему хозяину, жирному и против-ному Лаврентию.
  
   Сталин не слушал Тимошенко, не обращал внимания на страдания Калинина. Заложив руки за спину, он молча ходил за спинами собравшихся на хребте Мавзолея людей и ни один не посмел оглянуться, посмотреть, повести даже глазом в сторону Хозяина.
  
   Наконец Тимошенко заткнулся и по брусчатке площади пошли парадным маршем вой-ска. Гремела медь, дудели трубы, утробно ухали барабаны сводного оркестра. Майский, прохладный ветерок развевал тяжелые алые полотнища с вышитыми гладью пятиконеч-ными звездами, со сдвоенными, его и Ленина портретами, с орденами Красного знамени.
  
   Коробка за коробкой дружно печатали шаг парадные расчеты дивизий и академий, мо-ряков и курсантов училищ, единообразно вскидывали на руку винтовки с примкнутыми штыками воины "Стальной" дивизии. Это их историческая привилегия, традиция, рож-денная в гражданскую войну. Хотя и очень сомнительная привилегия, ибо чужим челове-ком, врагом народа оказался создатель и первый командир дивизии, стараниями старого писателя Серафимовича, навечно запечатленный для истории, пусть и под несколько из-мененной фамилией.
  
   За серыми рядами пехоты на площадь выскочили легкие танки с командирами, в чер-ной коже торчащими в башнях, с огромными знаменами, с тонкими стволиками мелкока-либерных пушек. Допущенные на парад гражданские зрители восхищенно охнули, заап-лодировали. Дурачье, они не знали того, что снаряды танковых пушек уже не могли про-бивать борта современных немецких танков, что броня игрушечно красивых быстроход-ных машин не защищала экипажи от снарядов противника. А потому показушные танки совершенно бесполезны в предстоящей войне. Равно, как и сменившие их многобашен-ные, неповоротливые монстры с фанерно-тонкой броней.
  
   Сталин всё прекрасно знал, но улыбался, по-доброму пушил усы, приветливо махал ру-кой доблестным танкистам. Гладиаторам очень скоро предстоит гореть в этих зеленых ко-робках, им, идущим на смерть, положено приветствовать императоров. Но и умный им-ператор должен хотя бы легкой доброй усмешкой, вялым взмахом руки приветствовать уходящих на бой. Умирая, гладиаторам приятно вспоминать милость императора.
  
   Танки Сталину смотреть совсем неинтересно. Новые типы машин он видел на полиго-не и на кадрах кинохроники, привезенной с Карельского перешейка. На параде эти маши-ны пока не показывали. Время еще не пришло.
  
   Сталин оживился, когда на смену устаревшим танкам полезли из проездов механизиро-ванные части, зенитная и полевая артиллерия на тракторной и автомобильной тяге. Это уже будущее. Жаль только, что механизированные корпуса существуют пока лишь на бу-маге. Нет для них техники, нет вооружения, нет подготовленных командиров, нет даже достаточно специалистов для управления в бою.
  
   Парад прошел. Тимошенко обходил с ритуальным рукопожатием иностранных воен-ных атташе. Честь отдавал. Руку жал и немецкому генералу. Жал - деться некуда, но пом-нил, что три миллиона немецких солдат уже расписаны по местам атаки, сосредоточены вдоль границ СССР.
  
   Воспоминания закончены. Решение обдумано и принято товарищем Сталиным. Дело остальных вольно или невольно воплощать его в жизнь. Их удел - играть заготовленные для статистов роли. Произносить приличествующие случаю предсмертные монологи. Трагические роли в театре политической комедии с печальными финалами распределены. Деваться актерам некуда. Играть придется на совесть.
  
   Вождь остановился возле стола с радиоприемником, постоянно включенным в сеть, всегда готовым немедленно отреагировать зеленым глазом индикатора на движение паль-цев вождя. Сталин увеличил громкость и в кабинет ворвались щебечущие звуки мира эфира. Думая о своем, Коба машинально вращал ручку настройки и по освещенной изнут-ри шкале ползла тень стрелки указателя частот, пересекая цифры и буквы, ничего инте-ресного вождю не говорящие. В комнате раздавались то треск и шорох мирового про-странства, то писк морзянки, то голоса дикторов. Неожиданно зазвучала ритмичная стра-стная музыка танго и глубокий, мягкий мужской голос запел о луне, о пальмах, о любви.
  
   Сталин коротко выругался и резко, чуть не сломав ограничитель, вырубил звук прием-ника. Вождь не терпел танго и прочих буржуазных извращений, отвлекающих советский народ от поставленных им задач.
  
   Мысли сбились с выверенного товарищем Сталиным пути и настроение оказалось окончательно испорчено. Он зло ткнул веселый красный огонек в пепельницу, потушил последнюю папиросу и, кинув Власику короткое "Домой!", убыл на Ближнюю дачу.
  
   Невидимое солнце озолотило краешек неба, сторожко выглянуло из-за дымного инду-стриального, бессонного и безмерного горизонта России. Зарождалось новое июньское мирное утро. До начала войны оставались считанные дни, но люди, в большинстве своем, об этом или вовсе не догадывались, или не желали догадываться, или делали вид, что ни-чего подобного произойти с ними никогда не сможет.
  
   Ибо не спит в Кремле великий вождь товарищ Сталин. Вождь, который все знает, за всех думает, всех оберегает и предотвращает все происки многочисленных врагов внут-ренних и внешних. Аминь.
  
  
  
  
  
  
  Глава 2.
  
  
  
  Фюрер немецкого народа Адольф Гитлер.
  Имперская канцелярия. Берлин.
  
  
   Суровые бетонные орлы, с трудом удерживали в жадных когтистых лапах тяжелые лавровые венки со свастиками. Свастика - символ тысячелетнего Рейха, древний арий-ский символ неминуемой вечности. Орлы восседали на мрачных, готической архитектуры, сводах новой Имперской Рейхсканцелярии, возведенной под неусыпным надзором и при личном участии величайшего архитектора Германии и всего мира Адольфа Гитлера. Фю-рер принялся изменять облик Берлина с собственной официальной резиденции. Но в пла-нах неутомимого зодчего, воплощенных пока, к сожалению, лишь в макетах из папье-маше, виделся иной, новый облик древнего города. Не мещанского, ни респектабельного, ни аристократического, ни артистичного, ни города-музея, ни, тем более, рабочего, проле-тарского города. Гитлер создавал город победителей и завоевателей, город - наследник Нибелунгов Вагнера и таинственных гималайских арийцев. Грандиозные архитектурные планы предрешали коренную перестройку всего Берлина, но иные планы, планы полити-ческие, планы военные отодвигали культурные замыслы всё дальше и дальше в будущее.
  
   Псевдоготическая, тяжеловесная архитектура новой Имперской канцелярии изначаль-но предназначена вселять трепет и ужас в непосвященных в тайные деяния людей. Вид узких, вытянутых вверх, словно бойницы замка, дверей и окон, сумрачных расщелин ко-ридоров тяжким прессом давил волю ослушников. Но эта же нарочитая тяжеловесность и надежность обязаны вселять в соратников и союзников уверенность в непоколебимость третьего, тысячелетнего, Рейха. Каждому - свое.
  
   - Мал и тщедушен казался нелепо насупленный штатский коротышка Молотов, когда, прибыв в Берлин, поднимался, уперев в ступени тусклый взгляд пенсне, к моим парадным дверям. Как жалко он выглядел на фоне великанов эсэсовцев, попарно стоявших, ожив-шими статуями древних тевтонских рыцарей, на каждой ступени, у каждой двери. Он вы-глядел сломленным и верилось - передаст надлом души хозяину, Сталину. Но, увы, про-клятые англичане дурацким ночным налетом, как обычно испоганили, прекрасно заду-манную игру. - С мрачной иронией произнес Рейхсканцлер Германии и Фюрер немецкого народа Гитлер, оборотившись к Имперскому министру пропаганды Геббельсу.
  
   Тяжелые, толстой узорчатой стали створки с литыми гербами и непременной, ставшей ритуальной в Рейхе, свастикой, бесшумно разошлись в стороны. Ворота открывались до-вольно быстро, ибо никто не смел задерживать Фюрера, заставлять терять драгоценное время. Но постороннему наблюдателю сие действо представлялось нарочито медленным, исключающим торжественностью пустую суету сует. Впрочем, в этот поздний час, на не-приметном рубеже двадцать первого и двадцать второго июня, никого постороннего вбли-зи ворот не наблюдалось. Только непременные часовые из лейб-штандарта СС "Адольф Гитлер", да скрывающиеся во тьме соседних арок и подворотен агенты Рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.
  
   Часовые эсэсовцы синхронно выкинули в партийном приветствии руки, зычно рявк-нули "Хайл!" и, приглушенно урча мотором, автомобиль Фюрера выкатился на слегка влажную берлинскую мостовую. Следом за ним, настораживая случайных прохожих, не-отвязной тенью проследовал серо-стальной бронетранспортер с черным жалом пулемета в закрытой башенке, украшенной кроме свастики двумя свирепыми параллельными мол-ниями "СС". Боевая машина впервые сопровождала выезд Фюрера, ранее ограничивавше-гося закрытым автомобилем с эсэсовцами охраны, ставшим уже привычным для берлин-цев.
  
   Внутри мощного бронированного лимузина "Майбах", внешне, впрочем, ничем не от-личающегося от прочих мирных собратьев, устало откинулся на кожаные подушки чело-век. Несколько часов назад он единолично и окончательно принял решение, долженст-вующее определить на годы, не столетия вперед пути развития страны. Но не одной лишь Германии, не только престарелой девы Европы, жестоко изнасилованной и подмятой под железную стопу тевтонской непобедимой армией, но и всего остального мира. Сегодня открывалась первая страница новой, невероятной, авантюрной войны и впервые фронто-вой бронированный "Майбах" сменил длинный, мощный, но всё же гражданский "Мерсе-дес".
  
   Уставшего за последние дни человека узнало по кинохронике, фотографиям и карика-турам в газетах половина цивилизованного, и не очень цивилизованного, населения Зем-ли. Остальные представители вида "человека разумного", знали Адольфа Гитлера по портретам, по парадам, маршам и многотысячным сборищам. Сейчас он сидел вместе с личным другом и старым соратником Йозефом Геббельсом на заднем сидении лимузина и угрюмо молчал, внешне совершенно безучастно наблюдая в окно плавно протекающие за бортом автомобиля берлинские пейзажи.
  
   - Мой Фюрер устал. - Думал Геббельс, с обожанием глядя на вождя. - Последние не-сколько дней он практически не спал, держался только на таблетках и нервном возбужде-нии. Да, да, Адольф Гитлер - железный человек. Но и он, в конце концов, устал, он пере-утомлен, он буквально истощен событиями последних дней. Его нервное напряжение на пределе.
  
   Тяжелый автомобиль нес Гитлера по безлюдному городу, подминал мостовую улиц под непробиваемые шины. Машина мягко мчалась по лежащему в ночной дымке спящему Берлину. По городу, еще ничего не знающему, не догадывающемуся о собственной тяже-лой судьбе, судьбе - единолично определенной человеком в военном мундире без погон, но в офицерской фуражке с высокой тульей и красным, цвета запекшейся крови, околы-шем Генерального штаба вермахта. Фуражка прочно и глубоко сидела на крупной голове, по самые уши натянутая на крепкий бугристый череп. Из-под лакированного козырька, затеняющего припухлые, с нездоровыми мешками глаза, выглядывал толстый прямой нос, щепоть усов над тонкими злыми губами и косая прядь волос, нависшая над глазами. Во-лос два дня уже не мытых за недостатком времени, а потому неприятно сальных и покры-тых образовавшейся от недосыпа зудящей и мешающей сосредоточиться перхотью. Неко-гда волевые, жесткие, словно рубленые черты лица вождя за последние годы в результате потребления доброкачественной вегетарианской пищи, приятно округлились, наметился второй подбородок, оплыли щеки. Как обычно на фюрере одет военного кроя мундир без погон с солдатским Железным Крестом на груди. Гитлер привык к униформе, чувствовал в ней себя более комфортно и знал, что на тех редких фотографиях где снимался во фраке и при бабочке, выглядел не вождем нации, а скорее средней руки официантом.
  
   Из двоих людей, находящихся в обитом коричневой кожей с ритуальными свастиками салоне авто, наиболее озабоченным выглядел Геббельс. Фюрер принял решение, отдал армии необходимые указания и теперь, отдыхая, мысленно прогонял предстоящее обра-щение к народу, несколько отличающееся от того, другого, ранее объявленного войскам.
  
   Если в первые минуты поездки Гитлер еще оставался внутренне перевозбужден, до краев переполнен нервной энергией, то теперь он постепенно успокаивался, остывал, ос-вобождался от давившего на него страшного бремени великого деяния.
  
   Низкорослому, кривобокому и хромому Геббельсу казалось, что с каждым оборотом колеса "Майбаха", с Адольфа спадает усталость. Сам же министр пропаганды ни на мину-ту не мог позволить себе расслабиться. Боялся упустить нечто важное из сказанного вели-ким человеком в столь великий день. Геббельс старательно фиксировал в памяти и при первом же удобном случае переносил на страницы полевого блокнота, каждое слово, от-мечал каждый жест вождя. Подчеркивал, упоминал мимику и интонации Рейхсканцлера. Он делал записи настолько вдохновенно, что даже не замечал, как синхронно с губами фюрера дергаются и его тонкие губы. Он не чувствовал, как мышцы собственного, под-вижного, какого-то вовсе не арийского, а скорее обезьяньего лица, непроизвольно повто-ряют, словно гримасы в кривом зеркале, артикуляцию крупного лица собеседника. Лица, формы которого он обожествлял, совершенно искренне сравнивая с ликами древних пат-рициев и божественных императоров.
  
   Машина ехала по улицам Берлина, по тем самым улицам, где всего десятилетие назад разворачивалась борьба за новую Германию, за Рейх, за немецкий народ, за власть. Гитлер смотрел в окно и вспоминал первые, еще робкие, с оглядкой на полицию, выходы на улицы штурмовиков СА. В те годы, он и сам, случалось, шагал впереди разномастно оде-тых людей, вместе и рядом с Эрнстом Ремом, другими старыми партийцами. С теми глу-пыми, недалекими идеалистами, что всерьез принимали нацарапанную для них партийную программу. С теми ослами, что считали нравственным следовать не только указаниям Во-ждя, но и декларированным Партией, в начале ее становления, социальным целям. Хло-потное, но веселое и счастливое время романтиков национального движения! Время - за-полненное мордобоем демократов, избиением встречных евреев и коммунистов, даже стычками с полицией. Время - беззаботных дружеских выпивок в дешевых пивных под-вальчиках.
  
   Всё прошло. ... Старые соратники во главе с Ремом ничего не поняли. Их уделом на-всегда, до самой смерти, остались плоские солдатские шутки, кислое пиво, грязный ка-зарменный гомосексуализм. Они посмели критиковать собственного Вождя за появив-шуюся с годами респектабельность, за шелковый цилиндр депутата, за комфорт в личной жизни, за сговор с капиталистами. Что взять с глупцов? Их всех пришлось расстрелять в долгую ночь "Длинных ножей".
  
   С тридцать третьего года на площади Берлина, деловито и четко маршируя, вышли немцы, организованные в стройные шеренги и колоны. Вышли одетые в хорошо подог-нанную униформу, пошитую на деньги капиталистов. Время романтики закончилось. Он, Гитлер первым понял скрытую, непреодолимую тягу и непреходящую любовь великой нации к униформе. Первым делом он дал красивую, истинно мужскую форму своим при-верженцам. Форма объединила их, придала уверенность, вознесла над общей серой граж-данской массой.
  
   Объединенным униформой людям оказалось легче бить сомневающихся и несогласных разномастных одиночек. Красные попробовали тягаться с нацистами, но куда их бедным "юнгштурмовкам", красным ситцевым косынкам, галстукам, дешевеньким портупеям, до добротных, хорошо подогнанных коричневых мундиров, блестящих желтых кожаных краг, высоких сапог, тяжелых шелковых штандартов с орлами и свастикой. Он, Гитлер, правильно сделал ставку на крупный, истинно немецкий, национальный по природе, капи-тал и выиграл. В тридцать третьем году улицы уже оказались запружены полноводной ре-кой марширующих членов его партии. Коричневая живая река неукротимо неслась на Германию через Бранденбургские ворота, словно сквозь настежь распахнутые створки прорванного шлюза. Деньги, большие деньги послужили золотым ключом, что открыл во-лшебную дверцу ларчика успеха.
  
   Толпы восторженного немецкого народа стояли по берегам принадлежащей ему живой реки, разносящей по Берлину багряное колеблющееся пламя факелов и крепкий баварский дух новой национальной идеи. Его, Гитлера, идеи. Теперь береговые люди уже вовсю за-видовали марширующим партийцам. Немцы, движимые стадным инстинктом, дружно возжелали слиться с вышагивающими в единых шеренгах нацистами. Пожелали в едином порыве бить подошвами в такт барабану о гулкие мостовые и дружно выкидывать в при-ветствии руки. Даже расхлябанные берлинские интеллигенты оказались морально подго-товлены этим завораживающим ритмом, для того, чтобы жечь вместе с его ребятами не-нужные, вредные книги. Избавлять изнасилованную плутократами Германию от колдов-ских чар еврейских наук, от лишних мыслей и дум, от проблем завтрашнего дня. Ведь ку-да проще не задумываясь ни о чем, шагать в шеренге, упираться плечом в плечи соседей, бить в общем ритме подошвами крепких дареных сапог покорные улицы. Зачем морочить себе голову, если можно жить, пить, с утробным звуком опорожнять желудок, наскоро любить крепкозадых шлюх в едином простом ритме походного марша. ... И давить, да-вить, давить словно заклятого врага беспощадную мостовую богатенькой Унтер-ден-Линден.
  
   - Я не украл власть. - Заговорил Адольф, обращаясь к Геббельсу. - Не захватил бун-том, революцией. Я пришел к ней законно, через выборы. Любители порядка вручили мне власть совершенно демократическим путем. Вместе с властью, я прихватил, заодно и все законы, все атрибуты государственности, всех немцев и всю Германию. Взял - по закону. Взял и первым делом - изнасиловал всех оптом, согласных, безразличных, сомневающих-ся и протестующих. Изнасиловал, но законно! Изнасиловал, как насилует девственницу мужчина, становясь ее мужем. Насилует по закону! И женщина покоряется мужской же-сткой силе.
  
   - Старый маршал Гинденбург с его коротким, седым, прусским ежиком, усами, моно-клем и склеротическими щеками презирал меня. Презирал каждой клеткой тела! Я это фи-зически чувствовал. Презирал, но терпел! Не успели навек сомкнуться его косноязычные в последние годы уста, как именно я, Адольф Гитлер, немедленно объявил себя Рейхс-канцлером и вождем немецкого народа. И народ беспрекословно принял мое главенство над собой ибо был предварительно изнасилован, покорен, а, следовательно, - влюблен в меня.
  
   Гитлер замолк, нахохлился, по-стариковски уткнул угреватый пористый нос в подня-тый воротник легкого, военного кроя, плаща. Автомобиль пронесся мимо безжизненной серой махины Рейхстага, ставшей не более чем постыдным символом прошедших лет. Гитлер вспомнил как шел он с ненавистным черным цилиндром в руке, в белом шарфе и черном пальто во главе своих депутатов на первую сессию только-только избранного Рейхстага. По сторонам стояли и веселились обыватели, среди которых многие даже по виду, по мерзкому внешнему облику являлись евреями. О, они тогда наивно считали его всего лишь одним из многих болтунов, очередным политическим клоуном из труппы на-емных шутов, одетых в респектабельные черные фраки и белые шелковые шарфы. Да, он обрядился в эту комедийную униформу демократии, напялил бабочку и цилиндр на друга по партии толстого Геринга, вырядил в скоморошьи наряды остальных товарищей по пар-тийным мандатам, более привычных не к шелковым цилиндрам и фракам, но к надежным дубинкам, к галифе, крагам и мундирам.
  
   - Шагая во главе депутатов моей фракции, выбранных в Рейхстаг, я по партийному, резким, энергичным взмахом руки приветствовал собравшихся на улице зевак и полицей-ских. - Неожиданно для Геббельса продолжил вслух Гитлер. - Но тогда очень немногие ответили. В глазах некоторых полицейских я читал открытое презрение ко мне - австрий-скому выскочке, главарю люмпенов. Они все ещё видели во мне и моих людях не лидеров, а уличных забияк и хулиганов. Очень скоро всем пришлось изменить это в корне ошибоч-ное мнение. Я не намеривался шутить с Германией. И первым очистительным огнем вспыхнул клоповник Рейхстага, где наивно собирались заседать рядом со мной разные предатели немецкого народа вроде евреев, коммунистов и социал-демократов. Рейхстаг горел, и свет его ярче солнечных лучей освещал улицы Берлина, где в ту же ночь развер-нулась охота на презренных поджигателей.
  
   Я, именно я, указал немцам мерзких негодяев-поджигателей, но проклятые последыши Веймарской демократии украли у добряка Геринга победу в суде. Мне пришлось выпус-тить Димитрова и его клику под улюлюканье либералов всего мира и они удрали под кры-лышко Сталина в Москву. Я усвоил урок и на смену старым судьям пришли новые, на-родные, верные, судящие не по закорючкам ветхих законов, а по зову партийной совести. А следом за ними пришло и время концентрационных исправительно-трудовых лагерей, мест - где коммунисты на практике реализовывали лозунг бородатого еврея Маркса "Кто не работает - тот не ест". Мест, где евреи получали превосходную возможность без осо-бой задержки воссоединяться с обожаемым иудейским богом. Где жалкие гомосексуали-сты могли сколько угодно наслаждаться исключительно мужским обществом. Где социал-демократы - на соседних нарах бесконечно ведут споры с коммунистами, а католики - мо-лят своего Христа о мирном сожительстве льва и ягненка. Каждый получил свое.
  
   - А я, Адольф Гитлер, вырвав всю полноту власти у старого господина Гинденбурга, вскоре принимал первый в жизни парад Рейхсвера. О, какое жалкое зрелище! Армия шла передо мной под звуки старого прусского марша, без знаков свастики на штандартах и знаменах, усеченная и обесчещенная позорными версальскими уловками. Но это марши-ровала принадлежащая мне, Адольфу Гитлеру, армия! Только от меня одного зависело ее великое будущее. Я, не мигая, смотрел, сцепив кулаки, сжав до окаменения желваков зу-бы, еле сдерживая слезы гнева на проходящих в жалком жиденьком строю по четыре в ряд солдат. А вспоминал великую, полнокровную, отлично вымуштрованную армию Кайзера Вильгельма. Но мысленно уже видел другую армию, очищенную, омытую бесконечными победами от скверны версальского унижения, отлично вооруженную, механизированную. Армию - прикрытую с воздуха армадами боевой авиации. Армию - спаянную воедино моими идеями, моей волей. Армию - чисто немецкую! Арийскую армию - призванную воплотить в реальность безжизненные печатные строки "Моей борьбы", облечь их в плоть и кровь, вынести с бумажных страниц на просторы Украины, в леса Белоруссии, в степи России, на горные вершины Кавказа, а далее в Индию, Аравию, Египет.
  
   Автомобиль, с затененными по-военному времени фарами, метался улицами покрыто-го мраком светомаскировки Берлина, пересекал без видимой системы различные районы, проспекты, площади. За окном мелькали то пригороды бывшего "красного" Ведлинга, то богатая Унтер-ден-Линден, то Шарлоттенбург, то Целендорф. В один из моментов Гитлер узнал места, где ранее гнездились сонмища его личных врагов, где стояли их синагоги, магазины, конторы. Он помнил ту животную, несказанную радость с которой наблюдал документальные кадры, на которых веселые, здоровые, добродушные и сильные немецкие парни азартно крушили стекла в беззащитных еврейских магазинчиках. Где с прибаутка-ми и солеными шутками тягали за седые бороды и пейсы презренных, согбенных, с блед-ными словно выбеленными мукой страха лицами, владельцев еврейских лавчонок. Со-всем еще молодые люди в коричневых рубашках, приставив к стенам аккуратные лестни-цы, старательно малевали на уцелевших афишах позорные щиты Давида, наклеивали ти-пографским способом выполненные плакаты, призывавшие настоящих немцев не поку-пать у евреев.
  
   Пожилых людей, даже людей среднего возраста среди погромщиков Гитлер почти не заметил. Всё правильно! Весёлая разбойная работа не для тучных законопослушных бюр-геров, это - удел нового поколения, воспитанного на его, Адольфа Гитлера, идеях. Поко-ления, которое можно не колеблясь кинуть в огонь боев за завоевание жизненного про-странства на Востоке.
  
   Не осознавая происходящего, целое поколение немцев, истово мстило совершенно случайным людям, за перенесенные молодым Гитлером действительные и мнимые уни-жения от еврейских снобов, не понявших гениальность молодого архитектора и живопис-ца Адольфа Шилькгрубера. Интересно, но Гитлер лично, никого не убивал и не грабил. Вождь - мстил обидчикам чужими руками. Не очень благородно? Ну и что из этого? Зато весьма безопасно и абсолютно эффективно. Какая разница, кто именно вбивает кулаком зубы в глотку? Главное результат - выбитые зубы. Только результат оправдывает все ис-пользованные средства.
  
   - Я взял на себя бремя вести немецкий народ в будущее. - Вновь, уже вслух, произнес Адольф. - Но сначала нужно отрешить людей улицы и пивнушек от старой морали, от провонявшей еврейским чесноком нравственности. Я смог это совершить и наступило время очистительных костров культурной революции. На этих древних мостовых моло-дость Германии метала в очищающее пламя жертвенных костров связки книг, выжигала дотла еврейские науки, еврейско-большевистскую литературу, отрешалась от мерзкого интеллигентского прошлого с его иудейско-христианскими идеалами. Молодость и сила германии рвала корни и путы во имя светлого будущего человечества, построенного на национал-социалистскими идеях арийской нацией.
  
   Фюрер снова замолк, продолжая монолог мысленно. - Вся борьба проходила на этих мостовых, стелющихся сейчас под колеса моего автомобиля. Словно податливая нежная кожа несравненной Евы Браун покорно ложится под мою ладонь.
  
   - Дороги любят меня! - Улыбнулся Йозефу Гитлер и мелко потер зябнувшие потные ладошки. - Именно я, фюрер Германии, явился создателем прекрасных, невиданных нигде больше в мире немецких автобанов. Я организовал толпы безработных на вдохновенный и полезный труд. Труд - закаляющий мышцы и тело, укрепляющий дух. На труд, плечом к плечу с будущими камрадами по солдатскому строю, на труд, дающий необходимую пи-щу телу и удобную рабочую одежду. И - ничего больше. Только самый необходимый ми-нимум.
  
   - Раньше эти люди просто вышвырнули бы вон любого болтуна, призвавшего их тру-диться за миску похлебки и штаны "чертовой кожи". Мне они поверили. За мной они по-шли ровными рядами с лопатами и кирками на плечах. Готовые по моему знаку мгновен-но сменить их на ружья. В речах я всегда воздаю им должное: "Люди - вот главное богат-ство Германии! Германский народ, германская нация! И для этого народа я буду бороться, и сражаться без усталости и боязни. Сражаться до полной победы. Да здравствует Движе-ние! Да здравствует народ!".
  
   - Я кричу это искренне! И народ - эти толпы маленьких лавочников и ремесленников, обездоленных версальскими поборами, выбрасывает вверх руки и тоже орет мне в ответ, раздирая до гланд рты: "Хайль, Гитлер!". Орет, потому, что ему нужен лидер, вожак, спо-собный всех их объединить в свирепую волчью стаю, всех унифицировать и сплотить, ис-коренить брожение умов, уничтожить разнобой мнений и идей. Я и моя партия совершили это деяние для народа. Теперь очередь народа кровью в боях оплачивать доверие Партии, доверие Фюрера.
  
   - Через год после прихода к власти мои свастики высились выше крестов над рождест-венскими елями, все несогласные перевоспитывались в лагерях, все евреи пинком выпих-нуты с государственной службы. Кто еще мог совершить за год большее? А, Йозеф? Вду-майся! Свастика выше креста! Люди сменили лики иудея Христа, на штандарты арийца Гитлера! Кирхи - на партийные факельные марши. Благостных попов и пасторов на гру-бых, налитых пивом районных партийных руководителей. Мессы и службы - на митинги и парады! Исповеди - на доносы в Гестапо!
  
   - Что мне помогло? Напор и решимость! Старый маршал умер, и я немедленно выхва-тил из холодеющих рук не только символ президентства, но и резной жезл командующего армией. Армия приняла и призвала меня как верховного командующего. Немецкая армия поверила мне, Йозеф! Пошла за мной, когда я ни на минуту не задумываясь и не сомнева-ясь, положил на алтарь общего дела голову наивного дурачка Эрнста Рема, а рядом с его изрезанной шрамами толстой башкой - глупые головешки верных ему командиров штур-мовых отрядов СА. Армия одобрила это, ибо немецкая, прусская армия не любила капи-тана Рема. А крупный капитал его просто терпеть не мог за плохие манеры и гнусное по-ведение. Я тоже перестал верить Рему после того, как тот посмел встать рядом и прини-мать на равных парад этих надутых пивом СА.
  
   - Нет, нет, - замахал ластами белых ладоней Гитлер, - я никому не запрещаю, наоборот, даже предлагаю всем старым камрадам разделять со мной триумфы, но ведь у тебя, у Гер-мана, у Генриха, у Мартина всегда хватает врожденного такта, благородства и скромно-сти, вежливо отклонять подобные предложения. Поверь, старый друг, я очень ценю такое отношение к Вождю. Не к Адольфу, но к Фюреру.
  
   - Да, да, Йозеф, армия пошла за мной и принесла Присягу не дурацкой, ничему не обя-зывающей Конституции, а лично мне, Адольфу Гитлеру - Фюреру Германии и Рейхс-канцлеру Рейха. Солдаты и офицеры, одетые в тяжелые, глубокие стальные шлемы, кля-лись, воздев к небу пальцы правой руки, а рядом, словно принимая присягу, воздев жад-ные пасти стволов к небу, стояли их орудия, пулеметы и винтовки. При упоминании моего имени склонялись старые тяжелые полотнища, прославленных в боях знамен с тевтон-скими и прусскими орлами. А рядом торжественно вздымались к небу новенькие знамена, с четырьмя малыми свастиками по краям полотнища и одной, более крупной, крепко за-жатой в когтистой лапе черного прусского орла, в центре. Теперь солдаты не могли изме-нить мне, не изменив Присяге и Родине. Я, Адольф Гитлер стал для армии одновременно и образом старой доброй Родины и символом новой Германии. Я снова пошел на выборы, и они дали мне уже девяносто процентов голосов добропорядочных, законопослушных немцев.
  
   - Но четыре миллиона мерзавцев голосовали против! Четыре миллиона неисправимых негодяев посмели перечить мне, Йозеф! Значит, в лагерях должно появиться четыре мил-лиона мест. Иначе нельзя! Я пообещал моему народу, что в ближайшую тысячу лет в Гер-мании не произойдет революции, и я обязан сдержать слово. Четыре миллиона! Всего че-тыре миллиона - это малая цена спокойствия Рейха и я, не колеблясь, заплачу ее.
  
   - В тридцать шестом году на Празднике Урожая меня встречал миллион человек. Ты помнишь, дружище? Миллион! Народ полюбил своего Фюрера. А я - полюбил гордое уе-динение, полное дум и размышлений о судьбах народов. О, высокое, символическое, мис-тическое одиночество орла! Вот почему я построил собственное гнездо "Берхтесгаден", в так любимых мною Альпах. Там на веранде, прямо под невыносимо голубым небом я принимаю друзей. И ты, мой Йозеф, первый и всегда желанный гость вместе с Магдой и девочками. Для тебя, для старых товарищей по партии и борьбе, двери орлиного гнезда всегда распахнуты настежь. Но там я не фюрер. Нет, нет. Там я просто баварский обыва-тель, живущий в удобном, комфортабельном доме. Да - это мой дом, ибо я сам руководил его проектированием как рядовой архитектор. Что говорить, ты же и сам прекрасно зна-ешь, столько раз видел, как на изумрудных лужайках я играю с племянниками и собаками, на белых террасах отдыхаю с друзьями, на верхних площадках парадных лестниц прини-маю политических деятелей со всего мира, считающих за честь посетить скромную оби-тель затворника Адольфа.
  
   Гитлер говорил и говорил, словно не замечая, как лихорадочно шустро снует по блок-нотным страницам "вечное" перо Геббельса. Но подмечал всё, потому и наговаривал Йо-зефу именно то, что так или иначе, но должно навечно остаться на скрижалях истории. То, что и через тысячу лет продолжат читать и изучать на собраниях еще даже не зачатые не-мецкими матерями члены партии. Именно те строки, те мысли, что станут печатать в кни-гах рядом с его, Адольфа Гитлера, портретами.
  
   Неожиданно новый поворот улицы вызвал видение, о котором Гитлер не мог, не же-лал даже упоминать. Он вновь мрачно замкнулся и уставился в стекло.
  
   - Только одно иногда мешает, особенно по ночам, когда вместо любимого тела всегда желанной Гели я дотрагиваюсь до шелковистой кожи Евы. Да, Ева Браун достойная жен-щина и верная партийная подруга вождя. Ева - женщина, способная разделить бремя оди-ночества, утешить. Но она не способна заменить Гели. Гели Раубаль оказалась единствен-ная и неповторимая. Вытеснить её из моего сердца, увы, никто уже не сможет.
  
   - Ах, как подвела меня маленькая Гели, как подвела моя единственная любовь. Что или кто заставил ее поднести к виску дуло подаренного мною пистолета? Нажать белым то-ченым пальчиком с маленьким, розовым ноготком спусковою скобу? Я не знаю, а она уже никогда не ответит. Возможно людское злословие, сплетни. Может, она усомнилась, раз-очаровалась в идеалах борьбы? Не суть важно. Во всяком случае, я безжалостно отомстил тем, кого подозревал в наличии слишком длинного языка. Люди Генриха Гиммлера вы-рвали эти красные ядовитые жала из черных, смрадных ртов. Правда, никто из потенци-альных сплетников не признался в содеянном, и поэтому тяжесть не уходит с истосковав-шегося сердца. Тяжесть осталась. Но у вождя не может быть сердца! У вождя немецкого народа вместо сердца лишь кусок чистого альпийского горного льда. Но ведь и лед иногда дает трещину, тает под лучами солнца. Именно в такие моменты Гели приходит ночью и обвиняет в чем-то. С грустью и содроганием жду эти мгновения. Но, только не сегодня! Нет, сегодня не время и не место для сентиментальной грусти.
  
   - У национальных вождей, - продолжил вслух Гитлер, - вообще не может быть семей. Их жизнь принадлежит не семейному очагу, а народу, нации. Прав, сто раз прав бедный Рудди! Когда пронырливые ищейки Генриха застукали его со спущенными штанами в туалете занимающимся онанизмом, он гордо ответил, что не имеет, и не желает иметь женщину из плоти и крови, ибо его единственная любовь - Германия. Он отдает ей, обо-жаемой и любимой, всего себя, все физические силы, без остатка. А те делишки, которы-ми занимался в туалете, не более чем физиологический процесс вывода из организма лишних шлаков. Бедняга Гиммлер опешил и доложил мне, представляешь, Йозеф? Нет, ты можешь представить себе опешившего Рейхсфюрера Гиммлера! Я успокоил Генриха и посоветовал найти хорошую, покладистую женщину для Рудди, такую, чтобы взяла дело его "шлаков" и штанов в нежные умелые руки.
  
   Геббельс и Гитлер безудержно, до слез смеялись над бедным Рудди, мающемся в дан-ный момент в одной из английских тюрем и дрочащим уже не под бдительным оком лю-дей Гиммлера, а под не менее строгим надзором английских конвоиров. Хорошо если из шотландских стрелков и ходят в юбках, хоть какое-то слабое утешение. Звук голосов, про-никая наружу через стекло картонным, неживым эхом, недолго несся вслед за автомоби-лем, мгновенно заглушаемый мерным рокотом мощного двигателя броневика.
  
   - Да, Йозеф, это действительно смешно. Но ведь сегодня, я, Адольф Гитлер - есть олицетворение немецкой армии. Сегодня - я, Адольф Гитлер, живое воплощение духа не-мецкого народа! Сегодня я, Адольф Гитлер и есть Германия! Ибо нынешний немецкий народ, сегодняшняя Германия дело рук и помыслов моих! Ибо с каждым днём моего пре-бывания у власти страна крепнет и наливается здоровой национальной силой. И, прежде всего, наращивают мускулы моя армия, мой флот, моя авиация!
  
   - Да, да, мой Фюрер! Вы питаете соками своей чудотворной мистической силы весь немецкий народ, всю арийскую нацию! Берегите себя, вы - достояние немецкой нации! Вы - ее будущее!
  
   - Спасибо, старый друг. Слушай дальше. ... По Версальскому договору, думаю, ты еще помнишь это позорище, Германии запрещено иметь и строить воздушный флот, танки, линкоры. Но мы учили молодежь летать на планерах, на гражданских самолетах. Со вре-мен Веймарской республики молодые танкисты и пилоты тренировались в России. Тем лучше, сегодня став генералами и полковниками, они точно знают, где и что бомбить, где удобнее переправляться через русские реки. Правда, после моего прихода к власти рус-ские, в силу своих политических и партийных амбиций, разорвали исторические военные связи с Германией. Прекрасно! Я воспользовался случаем и подбросил Сталину то, чего ему так не хватало для уничтожения мнимых и реальных конкурентов в борьбе за власть - компромат на красных маршалов и генералов. Кровожадный грузин заглотал вонючую наживку и, уничтожив военную элиту, сидит теперь у меня на стальном крюке, словно щука, поддетая рейнским рыбаком под сизые жабры. Дергайся не дергайся - вовеки не сорваться. Я - превосходный рыбак.
  
   Автомобиль, мягко качнувшись на рессорах, завернул за угол и выскочил на Фридрих Кайзер Штрассе. Гитлер замолчал, уставившись глазами в только одному ему известную точку пространства, но мысленно продолжил молчаливый диалог с собственной памятью. Разговор, вызванный к жизни серым берлинским пейзажем. Геббельс сидел рядом с вож-дем, напряженный, словно стальная струна, ибо чувствовал, понимал - присутствует при великой работе мысли гениального человека. И второго подобного случая может уже не представиться.
  
   - Постепенно я начал приучать мир к новым реалиям. - Неожиданно вновь заговорил вслух Гитлер. - В воздухе появились первые боевые самолеты. На учениях военные атта-ше могли с удивлением наблюдать новые немецкие танки, пусть еще не очень хорошо бронированные и маломощные. Наконец, в море вышли, заложенные и построенные на верфях Германии, тяжелые крейсера и "карманные" линкоры, превосходящие хваленые британские дредноуты. Вчера ещё на них свысока смотрели иностранные атташе, сегодня они топят английские корабли в Атлантическом океане. Но мне плевать на иностранцев, самое главное, на военно-морскую мощь Рейха, затаив дыхание, смотрели немецкие маль-чишки, на боевые корабли со слезами гордости на глазах глядели их отцы, вчерашние ве-тераны кайзеровского флота и рейхсвера. Идеями партии, мишурой парадов и факельных шествий, грохотом танковых гусениц, воем аэропланных моторов и неудержимым бегом серых громад линкоров я завоевал души молодых и старых солдат. С помощью их муску-листых, тренированных, верных тел я завоюю весь мир.
  
   - Ты помнишь, что произошло, когда настал черед демилитаризованной зоны? О, как трусили мои генералы! Они дрожали от страха перед красноштанными французскими "пуалю" даже тогда, когда немецкие войска переходили через рейнский мост, входили по-ходной колонной в древний Кельн. Но я был спокоен, я знал, что провидение не покинет меня в тот час. И оказался прав. Ни англичане, ни французы не шевельнули даже пальцем. Я победил в первом же бою. Пусть бой прошел без единого выстрела. Генералы задыша-ли спокойней и начали постепенно верить, если еще не в мое полководческое дарование, то, как минимум в дар дальновидного и смелого политика. Через два года пришел черед аншлюса Австрии. Чехословакию англичане и французы сдали нам в Мюнхене, любезно открывая дорогу на Восток, подталкивая к настежь распахнутым воротам в большевист-скую Россию. Даже Польше перепал аппетитный кусочек добытого нами чехословацкого трупа. Наивные глупцы посчитали поляков нашими союзниками в восточном походе. Но я еще не был готов к великому антибольшевистскому походу. Я не мог идти в Россию, не усмирив лежащую за плечами Европу, не установив в тылу новый, немецкий порядок, не очистив его от евреев, не захватив все богатства, всех квалифицированных рабочих вместе с фабриками, золотые запасы, танки, самолеты, пушки и корабли.
  
   - Я не мог идти на Восток, Йозеф, - повысив до истерического взвизга голос, закричал Гитлер, - я не мог идти туда, не отомстив Франции за позор Версаля. Без этого меня не поняли бы мои солдаты.
  
   - Но и Восток, и Запад могли немного подождать, - уже совершенно спокойно продол-жил фюрер, - ибо являлись врагами внешними, вполне определенными в географических границах. Первыми на очереди стояли евреи. Евреи - враги духовные, враги кровные, на-циональные! С ними я покончил после "Хрустальной ночи", загнав в концлагеря или за-ставив бежать на столь любимый ими Запад. Впрочем, к чести западных стран можно ска-зать, что прогнившие демократии вовсе не торопились спасать евреев. Американские плу-тократы не принимали корабли с беженцами, швейцарцы не давали евреям виз и выгоня-ли прокравшихся тайком нелегалов, англичане не пускали беженцев в Палестину, фран-цузы, скрипя зубами, принимали, но держали на птичьих правах. Мы поступили честнее, с настоящей арийской солдатской прямотой. Мы забрали у презренных евреев все награб-ленное у немецкого народа, все - до последнего пфеннига, до последней нитки, и упрятали за колючую проволоку до принятия окончательного решения еврейской проблемы. Но этот глупый народ и за проволокой пытается на что-то надеяться, учит своих детей, даже справляет обряды ненавистной иудейской религии. Всё это зря. Я - лишил эту нацию бу-дущего. Я, Адольф Гитлер, так решил - значит так оно и будет отныне и вовеки веков.
  
   - Наступил день моего пятидесятилетия. Весь немецкий народ в едином дружном по-рыве радостно праздновал скромный юбилей своего Фюрера. Я въезжал на открытом "Мерседесе" через Бранденбургские ворота на площадь, туда - где тяжелыми, литыми квадригами застыли войска. И вновь на глаза навертывались слезы, но уже чистые, словно вода альпийских родников, слезы солдатской радости. Передо мной разворачивалась не игрушечная армия, доставшаяся в наследство от Гинденбурга, но стояли победоносные, отлично вооруженные войска, без единого выстрела одолевшие англичан и французов в Рейнской области, австрийцев в Австрии и чехов в Судетах. "Теперь, с этой площади я брошу их на завоевание мира. Все остальные цели недостойны моих солдат!", - Решил я, приветствуя марширующие внизу, у ног, нескончаемые шеренги парадных расчетов, про-вожая глазами мотоциклистов, танкистов, артиллеристов и лучших из лучших - отчаянно смелых парашютистов. С такими войсками необходимо немедленно приступать к делу. Солдаты без войн хиреют и вырождаются в жирных бюргеров.
  
   - И великое деяние начало свершаться! В тридцать девятом я за неделю покорил Поль-шу! Это оказалось настолько легко, что не стоит и вспоминать. В сороковом году я под-нимался по ступенькам исторического вагона в Компьенском лесу, чтобы принять позор-ную капитуляцию Франции. Да, я был счастлив, не удержался от того, чтобы по-детски непосредственно притопнуть ногой при виде надутых французских генералов и адмиралов в расшитых золотом кепи, идущих ко мне на поклон. Они - растеряли армии и потеряли страну. Я - дал немецкой армии победу, а Германии вернул Эльзас и Лотарингию! В этом же году я опять принимал парад в Берлине. Парад Победы! Вновь передо мной шли вой-ска, но теперь их тяжелый шаг не просто подминал мостовую, нет - это был немного уста-лый, но грозный марш победителей, унизивших французов и выгнавших с европейского континента проклятых, надменных бриттов, посмевших оттолкнуть протянутую им мою честную солдатскую руку. Это - неукротимый шаг солдат, только начавших боевой поход! Наверное, многие их них мечтали о доме, о мирной жизни, многие считали, что война за-кончена. Они - заблуждались, война только начиналась. Их ждали не Бавария, не Помера-ния, ни Австрия. Их путь лежал в Белоруссию, Украину и Россию. Их ждут Кавказские горы, пустыни Аравии и Гималаи Индостана. Я указал им новый маршрут - почетный путь воинов и героев.
  
   "Майбах" вернулся на площадь перед Имперской канцелярией. Замкнулся и круг вос-поминаний. Гитлер умолк и устало откинулся на подушки. Геббельс молчал. Тяжелая машина замерла. Шофер и адъютант ждали указаний.
  
   Наконец Гитлер встрепенулся, выпрямился на сидении и приказал немедленно воз-вращаться. Ворота, словно гигантская пасть, сомкнулись, проглотив автомашину и броне-вик. Гитлер сбросил на руки адъютанта плащ и, пройдя сквозь череду взлетавших в наци-стском приветствии рук, вместе с Геббельсом прошел в личный салон. Время до начала военных действий еще оставалось. Можно прилечь, отдохнуть на диванах. Но заснуть в такой момент фюрер не желал и не мог.
  
   Старые друзья, разговаривая, кружили по мягкому ковру вокруг огромного глобуса. Геббельс с трудом поспевал за фюрером, пошаркивал по ковру громоздким ортопедиче-ским ботинком, вслушивался, пытался впитать нескончаемый поток откровений.
  
   - Йозеф, ты должен знать! Все решено, все генералы на боевых постах, все необходи-мые приказы и распоряжения отданы. Остается только ждать, отдавшись року сотворен-ной мною истории. Да, я, Адольф Гитлер, заставил течение истории изменить ритм, ско-рость и русло. Теперь история народов есть ни что иное, как воплощение воли Фюрера немецкой нации Адольфа Гитлера. Вал новой истории навсегда сметет с лица земли, с ее политической карты, несуразное большевистское еврейское образование под названием Союз Советских Социалистических Республик. Только после завершения этой миссии я посчитаю собственную историческую задачу полностью выполненной. Сегодня - или ни-когда! Я не могу бесконечно отодвигать сроки "Барбароссы". С каждым днем сталинское воинство становится сильнее и сильнее. Их надо бить и уничтожать пока не набрали силу.
  
   - Не англичане, дрожащие на островах в предчувствии неминуемой высадки, не аме-риканские плутократы, погрязшие в разврате и богатстве, но именно русские, неполно-ценные славянские княжества, посмевшие собраться вместе под рукой Москвы, есть моя главная цель. Именно на Востоке лежит жизненное пространство немецкой Империи, там зарыты в горах и лесах неисчислимые богатства, законно принадлежащие немецкому на-роду, завещанные нам суровыми нордическими богами и героями, которым в свою оче-редь достались от таинственных богов древних гималайских Ариев обитавших в недос-тижимой Шангри-ла.
  
   - Йозеф! Сегодня время раздумий исчерпано до дна! Решение принято окончательно и бесповоротно! В войска разослан долгожданный сигнал "Дортмунд".
  
   Гитлер остановился у огромного глобуса и зло ткнул кулаком в красные очертания ненавистной большевистской России.
  
   - Я не зря в такую минуту держу рядом тебя, моего верного друга. Не зря лишил сна и общества семьи. Магда поймет меня. Сегодняшний день принадлежит истории, а кто кро-ме неутомимого, воистину "золотого" пера партии, может оставить для потомков подроб-ную, восторженную, но, тем не менее, предельно точную и честную запись великого дея-ния? Никто! Кто более достоин этой чести? Никто! Только ты, Йозеф! Ты - один. Я точно знаю, не спорь мой скромный, мой верный друг!
  
   Гитлер порывисто обнял Геббельса за худые плечи, притянул к себе, прижал к груди и ласково провел несколько раз плоской ладонью по прощупываемым даже через сукно мундира острым позвонкам. "Боже, как его терпит в постели пышногрудая красавица Ма-гда?" - Невольно проскользнула вовсе не подобающая торжественному моменту мысль.
  
   Естественно, Гитлер прекрасно знал, что хромой хитрец ведет подробные, точные, по-стоянные записи обо всех встречах с Фюрером, запечатлевает для потомков даже мимохо-дом оброненные реплики. Геббельс надеется опубликовать воспоминания и таким образом запечатлеть собственную мизерную персону рядом с великим Гитлером. Увековечить для будущего. Обессмертить имя Геббельса заодно и рядом с именем Адольфа Гитлера.
  
   "Пускай", - Ухмыляясь, думал Гитлер, следя за потугами Йозефа. - "Мой гений - ве-лик! Его не убудет, если верный, обиженный природой человечек сможет немного по-греться в лучах славы. Пусть, мне не жалко. Он - нужен, он - предан. Пока .... Пусть урод тешится". - Но вслух, естественно, сказал нечто совершенно иное.
  
   - Йозеф, ты же знаешь, старый верный товарищ, я делил с камрадами последний су-харь, будучи простым ефрейтором в вонючих заблеванных траншеях первой Мировой войны. Так продолжаю поступать и сегодня, став вождем немецкого народа. Таким, про-стым и доступным, останусь, заняв место лидера мира.
  
   - Да, мой Фюрер! Да! Сто тысяч раз - "Да"! Сто миллионов раз - "Да!". Именно так и только так думают немцы. Сердце немецкой нации бьется в унисон с вашим, мой Фюрер, сердцем!
  
   - Даже принимая Парад Победы в Берлине на Зигерсалле, в момент наивысшего тор-жества, когда передо мной стройными, тяжелыми колонами проходили полки и дивизии победоносного вермахта, я, прежде всего, оставался немцем, солдатом, простым членом нашего Движения. Ко мне из толпы тянулись руки берлинцев. Женщины кидались ко мне с воплями, умоляя осеменить, забеременеть их! Жаждали родить от меня! Немецкие ма-тери тянули ко мне младенцев, только коснулся, освятил, отметил на всю дальнейшую жизнь. Нет и нет, слава не изменила и не испортила меня!
  
   Гитлер не стал ждать ответа от Геббельса, ибо прекрасно знал его. Вместо этого он молча отвернулся к окну, затянутому серым тяжелым бархатом светомаскировочной што-ры.
  
   В душе австриец Адольф Шилькгрубер ненавидел и презирал серую немецкую массу, состоящую из разнохарактерных и разноликих, не полностью пока унифицированных, а потому далеких от совершенного арийского образца, особей мужского и женского пола. От представителей толпы всегда несносно разило потом, отрыжкой плохо переваренной больными желудками мясной пищи, бедностью и кислым дешевым пивом. Отдельно взя-тых представителей этой массы, которую, впрочем, он прекрасно знал изнутри, из кото-рой не так давно вышел, Гитлер на дух не переваривал. Единицы стали для него настолько ничтожны и близки к нулям, что фюрер предпочитал мыслить не единицами населения, не понятиями "человек", "личность", но категорией - "немецкий народ". Причем и поня-тие "народ" также представлялось лишь временной политической игрушкой, этаким эпи-столярным оружием, употребляемым в нужных случаях и в нужное время вместо более правильного термина "немецкая нация".
  
   Хотя отельных особей, собранных в толпы, фюрер не воспринимал всерьез, но, не смотря на это, с толпой в целом он превосходно ладил, толпой легко и артистично управ-лял, повелевал толпой как никто иной в Германии. Так или иначе, но вдохновенному ора-тору Гитлеру всегда удавалось польстить немецкой толпе, заразить ее манией величия "расы господ", "расы сверхлюдей", "расы сверхчеловеков", воодушевить, перетянуть на сторону национал-социалистской партии. Сегодня разноликая и разношерстая толпа ока-залась большей частью переодетой в одинаковые, ласкающие глаз, серые солдатские мун-диры, красиво смотрелась и стала вполне готова к немедленному употреблению.
  
   Гитлер устало положил плоские ладони на спинку стула, устремил взгляд в одну точ-ку, непонятно каким образом выбранную, на мертвом, сером пространстве, наглухо за-крытого тканью высокого, пока еще не открывавшегося окна. По утвержденному Фюре-ром Протоколу окна Канцелярии вновь распахнутся настежь в день окончательной Побе-ды, для его торжественного обращения к народу.
  
   Постепенно взгляд фюрера механически сполз вниз и застыл на судорожно вцепив-шихся в кроваво-черное дерево спинки стула пальцах. Адольф Гитлер не любил собствен-ные руки. Особенно ладони. Он знал, что они у него влажные и холодные, что их прикос-новения вызывают непроизвольную дрожь омерзения даже у любящих женщин. Знал, но ничего поделать с физиологией не мог. Гитлер понимал, что рукопожатие выходит у него вялым и невыразительным. Как и в случае с ораторским искусством он сначала пытался преодолеть слабое естество, выработать сильное, волевое, достойное вождя движение. Но, что не удалось - то не удалось, а потому рукопожатий избегал и здоровался за руку редко, чаще ограничивался партийным приветствием, вскидывая руку ладонью вперед и к плечу. На первых порах жест выходил энергичным, резким, но со временем эмоциональная но-визна притупилась и, если фюрер не успевал проконтролировать мышцы, движение реф-лекторно начинало выглядеть все более и боле вялым и безразличным.
  
   - Да, Йозеф, сегодня великий день. - Заговорил Гитлер спокойным, сочным, без малей-шего намека на усталость, сильным голосом, обращаясь к Геббельсу, но по-прежнему об-ратив лицо к серой гладкой поверхности маскировочной шторы. - Сегодня, мы начинаем поход против большевизма.
  
   - В более широком плане, это - поход против имперской России, против ее искусст-венной государственности. Хотя, существует во всем происходящем и некий парадокс. Ты знаешь, я считал и считаю Сталина действительно выдающемся историческим деятелем, сильной личностью. В противном случае, он не смог бы стать вождем русского народа. Я сам фюрер немцев и уже только поэтому займу достойное место в истории. Сталин - ос-танется в истории только на странице, отведенной моей победе над Россией. Жаль, что мы так и не встретились, интересно взглянуть на этого повелителя азиатских орд перед тем, как сокрушить его. Но это поправимо. Я увижу Сталина после победы над русскими полчищами и тотального разрушения его империи.
  
   - После победы над Россией, возможно, даже поручу Сталину управление покоренной страной, например, назначу нашим гауляйтером. Естественно при полной германской ге-гемонии. Он лучше, чем кто-либо другой, способен справиться с русскими. Только он сможет совершить столь крутой поворот, наплевав на общественное мнение. Хотя, я со-мневаюсь, что оно вообще существует или существовало в Советской России.
  
   - Сталин - незаурядный, гениальный, в своем роде, человек. Он не ведает сомнений в борьбе, он непоколебим в достижении целей любыми средствами, не знает шатаний, коле-баний и уступчивости. Кроме того, мне кажется, он смертельно ненавидит евреев и, как это не парадоксально, искренних ортодоксальных большевиков-коммунистов. Подумай, Йозеф, ведь Сталин, как никто другой, облегчил нам работу, уморив в лагерях или пере-стреляв всю еврейскую "ленинскую гвардию", а, заодно, миллионы лучших, наиболее образованных, талантливых советских людей, среди которых сотни тысяч евреев! Это, пожалуй, даже больше чем успели сделать пока мы сами. Кроме того, Сталин не лишен тонкого чувства юмора - уничтожая, он обвинял их, этих евреев, в сговоре с немецкими фашистами! Объявлял их гитлеровскими шпионами! И, видимо, находил некие верные средства убеждения, настолько сильные, что сами евреи в эту чепуху начинали искренне верить, а на судах били себя в тощие груди и истово каялись во всех грехах!
  
   Гитлер задумался на мгновение, улыбнулся, а затем, резко отшвырнул стул и повер-нулся лицом к Геббельсу.
  
   - После уничтожения еврейского большевизма в России, Йозеф, я, пожалуй, действи-тельно поступлю благородно, вручив побежденному диктатору право править её остатка-ми. Назначу Сталина гауляйтером восточных территорий. России нужен именно такой че-ловек. Наверно никто другой не сможет выполнить поставленные мною задачи лучше, чем Иосиф Сталин. Он, наверное, еще надеется на нашу встречу. Но он и не представляет себе как, где и насколько скоро подобная встреча состоится.
  
   Еще секунду назад озабоченное, суровое словно маска лицо Гитлера, озарилось хит-рой, лисьей улыбочкой и он, не удержавшись, шутовски притопнул ногой обутой в лаки-рованный, голенище бутылочкой, сапог. Притопнул точно так же, как годом раньше, ко-гда чуть-чуть не пустился в пляс перед кинокамерой возле исторического вагона маршала Фоша в Компьенском лесу. В том месте, где смыл чернильной подписью позор немецкой капитуляции, капитуляцией французской.
  
   - После финской войны, поняв, насколько беспомощна Красная армия, Сталин старал-ся во всем угодить мне, шел навстречу, стремился выполнить все пожелания. От него просто разило вонью страха! Он сигнализировал мне, что на него можно во всём поло-житься. Сталин поручился своим честным словом и СССР действительно очень серьезно и добросовестно относится к подписанному в Москве Пакту. Сталин боится разозлить меня. Но он глуп и недальновиден. Он продемонстрировал в "зимней войне" слабость, забыв, что на слабых - не полагаются, с беспомощными - не вступают в союзы, бессильных - просто давят. Сворачивают им шеи!
  
   Гитлер изобразил руками резкое, нервное движение, словно свернул шею куренку.
  
   - В тридцать девятом году я предполагал силу на стороне Сталина, боялся его армии и потому пошел на все, чтобы нейтрализовать её. Тогда он мог требовать от меня многого. И ему казалось, что он обокрал бедного глупого Гитлера, выторговал все возможное. Но, на самом деле, Сталин получил немного. Он плохой торгаш. От всего польского пирога ему досталось лишь то, что и так отошло бы к России по линии раздела лорда Керзона. Будь идиоты большевики более сговорчивы и не столь фанатичны в двадцатых годах.
  
   - Мне кажется, Йозеф, я все предусмотрел. Командные кадры Красной Армии, унич-тожены с нашей подачи и пока не восстановлены. Не подготовлена полноценная замена для репрессированных высокопоставленных генералов и адмиралов. Выпуск новой, со-временной техники, предназначенной заменить устаревший хлам, собранный возле границ Рейха, только разворачивается. Красная Армия не представляет собой военной силы. Я не поверил в это во время польской компании. Все полностью подтвердила позорная зимняя компания финской войны.
  
   - Ты знаешь, Йозеф, я очень внимательно просматривал кадры финской кинохроники, фотографии с мест боев. Меня поразили снимки мертвых груд русского железа, занесен-ные снегом, горы трупов умерших от голода и холода солдат. Не погибших в бою, а умерших, замерзших! Один солдат умер сидя, он замерз в позе мыслителя, опустив лоба-стую голову на упертую локтем в мертвое колено руку, ушел в небытие с выражением ужаса и проклятия Сталину на усатом лице. Проклятия человеку, пославшему его сюда на смерть в дрянной шинельке и без еды. Маршал Маннергейм много и подробно рассказы-вал о нелепой, беспомощной, непрофессиональной тактике русских войск. Этот красный монстр воевал без головного мозга! Да, в конечном счете, они добились своего и вынуди-ли финнов подписать договор, но только потому, что проломили защитную линию, зава-лив доты тысячами мерзлых трупов красных солдат! Они не умеют воевать, они не имеют современной техники, они не могут применять на практике даже то немногое, что у них есть. Сталин обезглавил собственное воинство, и мы должны благодарить этого великого человека за его титанические усилия, Йозеф, ибо он внес в нашу будущую победу неизме-римый, огромный по своей значимости, воистину бесценный вклад.
  
   - Теперь, усевшись за кремлевскими стенами, Сталин наивно думает, что я завяз в вой-не с Черчиллем, этим старым боровом с частично ампутированными, а частично пропи-тыми мозгами. С этим, воняющим сигарным пеплом, атавизмом величия Британской им-перии времен королевы Виктории. Нет, через голову Черчилля я обратился к здравомыс-лящим, не полностью пока лишившимся арийских корней людям в Англии. Я думаю, бомбежками, торпедами подводных лодок и обстрелами крупнокалиберных орудий мне удастся убедить английский народ привести сторонников и друзей нового порядка к вла-сти. Но даже если и нет, то в любом случае, обескровленная Англия палец о палец не ударит для помощи коммунистической России. Кто, как ни Черчилль, стоял у истоков ин-тервенции? Кто, как ни Черчилль, является самым последовательным в Англии борцом с коммунизмом в России? Конечно же, они предоставят ей истекать кровью в одиночку, развязав нам руки, предоставив свободу действия!
  
   - Посмотри, Йозеф, как странно перепутаны судьбы этих двух стран и их лидеров. Все надежды Англии и Черчилля обращены на Россию. Черчилль каждый день молится о вступлении России в войну и всячески подталкивает Сталина к наступлению на нас. Ста-лин - войны с Германией не желает и боится, но окажется безмерно счастлив, если мы с Черчиллем сцепимся в кровавой мясорубке при высадке в Англии. Мы - завтра сделаем всё, чтобы молитвы Черчилля воплотились наяву. Сталин рассчитывал на затяжную и кровавую французскую компанию. И - ошибся. Черчилль - мечтает стравить нас со Ста-линым в длительной кровавой борьбе на истощение. И - ошибётся. Мы уничтожим Рос-сию на одном дыхании, в вихре "Блицкрига"! Пять недель - и Россия повержена. Не дож-давшись помощи, следом за Россией и сама Британия падет к стопам победителя! Вывод однозначен - в ходе предстоящей компании Россия обязательно должна быть уничтожена.
  
   - Сталин считает, что я потерял время в Югославии и Греции. Нет, я закалил солдат, дал им запас энергии победителей, опыт, умение и, что особо важно, привычку побеж-дать.
  
   - Сталин считает, и вполне справедливо считает, ибо в этом ему помогли убедиться мои агенты, что вермахт не готов к зимней войне. Сущая правда! Но не полная! Полная правда в том, что зимней войны не будет! Зимой мои солдаты комфортабельно располо-жатся отдыхать на русских печах теплых зимних квартир, а вот русские об одежке долж-ны позаботиться заранее. Русским, а не немцам, придется дрожать от холода у костров в ледяных пещерах на склонах уральских гор или в снежных берлогах сибирской тайги.
  
   - Сталин не желает и боится воевать со мной. Об этом сообщал 7 июня из Москвы по-сол Шулленбург. Об этом говориться в совершенно секретной разведывательной сводке от 13 июня. Но я притяну грузина к войне за уши. Я заставлю его воевать! И Гляйвица для этого не потребуется. Другое дело, если бы Сталин действительно изготовился к войне. В этом случае я, может быть, изменил решение. Одно дело застать противника врасплох, мирно спящим в постели. Иное - биться с изготовившимся к драке врагом. В этом случае, мы ограничились бы выдвижением новых, жестких, требований экономического и поли-тического характера. Одновременно продолжая получать от России стратегические мате-риалы, вновь активизировали войну на один фронт против Англии, выжидая нового под-ходящего случая для нападения на Россию. Сталин пойдет на все, лишь бы оттянуть на год-другой, войну. Время при этом, играет на руку русским. Меня такое положение дел вовсе не устраивает.
  
   - Я, Йозеф, колебался в выборе средств и путей движения на Восток. Мир или война? Недолгое время после заключения Пакта мне казалось возможным мирно включить Рос-сию в свой процесс обновления мира, в приведение условий в Европе в соответствие с но-выми реальностями. Вовлечь Сталина в установление нового порядка. Но визит Молотова заставил усомниться в искренности Сталина. Во-первых Сталин отчаянно трусит, во-вторых - не в состоянии понять величие и грандиозность моих планов, а, главное, копит силы и выбирает время, чтобы самому напасть на меня, прыгнуть на спину, едва я оборо-чусь лицом к Британии, впиться мне в шею, перегрызть хребет. За всё это он поплатится унижением военного поражения. Только катастрофа его политической и военной систем встряхнет его, заставит правильно и четко понять истинное состояние вещей. Только по-сле этого его хитрый ум и демонические способности управления русским народом можно будет использовать на благо Рейха в качестве гауляйтера края, или помощника гауляйте-ра. Я говорил уже об этом, но, знаешь, еще не решил окончательно. В любом случае сла-вяне и прочие неполноценные расы, населяющие Россию, обречены на исчезновение, а, следовательно, и Сталин нам потребуется на весьма и весьма ограниченное время. Не бо-лее того...
  
   - В тридцать девятом, Сталин размашисто, торжественно расписался на карте, прило-женной к основному тексту Пакта. Наверное, он радовался искренне, как и я в Компьене. Сталин пил за мое здоровье при подписании Договора и делал это вполне сердечно. Ска-зал: "... немецкий народ любит своего фюрера".
  
   - Да немецкий народ, обожает своего вождя! - Мгновенно среагировал Геббельс.
  
   - Брось, Йозеф! Народ, что женщина! Если откровенно - я просто изнасиловал то, что ты называешь народом. Я - изнасиловал, а он, в ответ, меня же и возлюбил. Что можно сделать с таким народом? Всё! Что можно ожидать от него? Бесконечного доверия, бес-предельного напряжения сил, полной и беспрекословной готовности идти на жертвы и лишения! Женщина готова идти на все ради человека первым лишившего ее невинности и ставшего законным мужем. Так и народ, Йозеф! То, что есть лучшее в немецком народе, немецкой нации сегодня - это то, что в него заложил я, что произросло из моего духовно-го семени. Только новое поколение немцев, духовным отцом которого являюсь я, Адольф Гитлер, достойно жить в новой Германии, в Тысячелетнем рейхе, раскинувшемся от океа-на до океана. В Рейхе, который немцам подарю я. Только новое поколение немцев станет, наконец, настоящими арийцами не только по крови, но по духу.
  
   - Первой в ряду духовного перерождения нации идет моя армия, мой флот, мои летчи-ки, мои танкисты, мои войска СС. Если раньше, в рейнском походе, простые пехотинцы превосходили по боевому духу прусских аристократов с красными подкладками шинелей генерального штаба, то сегодня и мои генералы полностью избавлены от комплекса вер-сальского синдрома. Генеральный штаб сухопутных войск не только согласен со мной, но и сам требует немедленного вторжения в Россию! Отсчет времени пошел. Теперь остано-вить военную машину невозможно, даже если бы кто-то и захотел это сделать. Я принял решение и не отступлю от него ни на шаг. Я не остановлю неукротимый вал моих солдат, до тех пор, пока специально спроектированные для устрашения уцелевших варваров, из-готовленные в мастерских СС гигантские ритуальные статуи тевтонских воинов, окажутся воздвигнуты вдоль новых границ Рейха по Уралу и Волге. Великое деяние свершается на наших глазах, Йозеф! Мои войска, мои гренадеры, летчики и танкисты дадут сегодня смертельный пинок колосу на глиняных ногах, и отряхнут большевистский прах с побе-доносных немецких сапог.
  
   - Мне известно, Йозеф, о малодушии некоторых соратников по партии, о шепотке за спиной, что мол, решение фюрера о войне с Россией полнейшее безумие, о том, что даже лиса Риббентроп, так много сделавший для налаживания отношений со Сталиным, теперь смеет скулить и сомневаться в моем гениальном предвидении. В моем, Адольфа Гитлера, мистическом, пророческом видении будущего!
  
   Гитлер замолк, словно и впрямь перед ним открылись сверкающие бездны будущего. В действительности, он лишь представил не успевший даже начаться завтрашний день 22 июня.
  
   Собственно ничего сложного в предвидении событий завтрашнего дня не имелось, ибо вся церемония заранее досконально разработана дружищем Борманом. Но мечталось легко, и фюрер без особой натуги представил, как, ни на кого не глядя, шагает он, Адольф Гитлер, сквозь рев восторженного зала к почетному месту на подиуме. Идет, чтобы объя-вить новую скоротечную и победоносную войну немецкого народа. Раскрытая ладонь правой руки небрежно поднята в нацистском приветствии, левая покоится на ремне ките-ля со скромным "Железным крестом" на груди. Он идет сквозь рев толпы, но не смешива-ется с ней. Ибо он выше толпы, он - ее Бог, ее герой и повелитель. Воздух вокруг дрожит от выкриков "Зиг Хайль!", "Хайль Гитлер!" Хайль Фюрер!".
  
   Потом он поднимется на трибуну, и его приветствуют приближенные соратники. Сре-ди ближайших - жизнелюб и умница, по виду напоминающий откормленного хряка, на-литый нежным розовым салом Герман Геринг. Верный, постоянно насупленный, испор-тивший желудок и наживший язву в постоянной борьбе с врагами Рейха, шеф тайной по-лиции Генрих Гиммлер. Незаменимый, благостный, тихий и незаметный, несмотря на внушительные размеры Мартин Борман - "серый кардинал партии", всегда предпочи-тающий творить дела и наносить разящие удары, не выходя из тени. И, естественно, "зо-лотое перо" Движения - Йозеф Геббельс, министр пропаганды и, по совместительству не-превзойденный мастер дезинформации.
  
   Он, Гитлер, парит в вышине. Внизу воет, сливается в экстазе переполненный зал. Он выжидает несколько минут и подает рукой знак. Повинуясь мановению руки Фюрера, зал мгновенно смолкает и верный паладин Генрих предоставляет слово Фюреру и Рейхсканц-леру Великой Германии. Снова буря аплодисментов, знаменующая собой звездный час краха коммунизма и начала великих преобразований, предвиденных им в тюремной каме-ре пакостной Веймарской республики.
  
   - Да, Веймарские негодяи засадили меня в тюрьму, но я не пал духом, не сдался, я предвидел этот момент торжества. Именно для этого и писал в тюремных стенах заветную книгу, апофеоз воли - "Майн Кампф".
  
   - Но, это только первая книга. Вторую, Йозеф, мы напишем после войны, разбирая вот эти, наспех сделанные твоей рукой записи и копии моих, уже ставших к тому времени не-секретными, приказов. А, пока, слушай и записывай живое дыхание истории!
  
   - В течение осени Йодль, Кейтель, весь Генеральный штаб по моим указаниям разра-батывали план "Барбаросса". План перемещения на восток немецких армий, план наступ-ления на Россию в следующем, то есть уже этом, 1941 году. Операцию я планировал на-чать в мае, сразу же после того как окончится невероятная русская распутица и подсохнут их ужасные варварские дороги. Теперь приходится торопиться ибо до наступлений моро-зов предстоит закончить поход взятием Москвы и превращением этого города, этого золо-тоглавого символа русской государственности, культуры и православия в одно сплошное болото.
  
   - Мне пришлось совершить титанический труд, сосредоточив армии вдоль фронта про-тяженностью в две тысячи километров от Балтийского до Черного морей. Только мой во-енный гений смог организовать перегруппировку и снабжение всей этой великой армады, решив величайшую, из когда-либо решавшихся в мировой военной истории, задач. Я, именно я, Адольф Гитлер, впервые в мире осуществил гениальнейшую маскировку стра-тегических военных планов политическим камуфляжем. Кто, как не ты, помог в этом? Со-средоточение войск шло под дымовой завесой переговоров, под лестные предложения о разделе наследства Британской империи, под выдвижение дурманящих мозг Сталина про-ектов о Проливах, об Индии, о колониях. В военном плане я демонстративно наводнял южный фланг войсками, до тех пор, пока Сталин и его маршалы не поверили в то, что главный удар, если он будет нанесен, действительно состоится именно на юге для захвата Украины. Мы подсунули Сталину под его крючковатый нос прекрасно пахнущую идейку, что планы и средства новой Германской империи не изменились со времен 1918 года. Это - арифметика войны. А алгебру он не удосужился изучить. Потому, просчитав её, эту идею на пальцах и усвоив убогим умишком семинариста, он принял ее на веру. Ибо сам поступил бы подобно.
  
   - Мне, Фюреру немецкого народа Адольфу Гитлеру, удалось постичь алгебру и геомет-рию войны, открыть ее новые, более сложные, недоступные ограниченному уму Сталина законы. И в результате задурить голову комиссарам. Убаюканные нашими обещаниями и заверениями, они забыли о моей смертельной ненависти к большевизму, но об этом ни на минуту не забывал я, мечтая день и ночь единственно о его уничтожении. В этом - цель моей политической жизни. Цель нашей борьбы. В этом - мое великое предназначение, как человека реализовавшего старинный девиз "Дранг нах Остен". Я твердо решил уничто-жить Россию и большевизм, я подчинил все силы, мобилизовал все ресурсы на выполне-ние поставленной задачи.
  
   Гитлер подошел к столу и взял исполненную специально для него на машинке с круп-ным шрифтом копию плана "Барбаросса". Плана, вышедшего уже из картонных обложек, сменившего бумажные листы сначала на пятнистые карты генштабистов, а потом на леса, поля и дороги прифронтовой Польши, на горы Венгрии, на поля Румынии, леса Финлян-дии и Норвегии, на берега пограничных рек, на портовые причалы морей. Секретность плана оказалась настолько велика, что даже Геббельс, участвуя в операции дезинформа-ции русских, не знал всех деталей, а сейчас впервые увидел и услышал содержание полно-стью.
  
   - Германские вооруженные силы должны быть готовы разгромить Советскую Россию в молниеносной компании ... - Читал знакомую ему до последней запятой преамбулу Ди-рективы Љ 21 Гитлер.
  
   - Блицкриг! Молниеносная война! Победный марш танковых и механизированных час-тей по рассыпавшемуся в прах глиняному колоссу большевистской власти. Пресловутое единство советского народа - есть миф двадцатого столетия и я без труда развею его. Со-ветский Союз, это искусственное мертворожденное чудовище, будет уничтожен, а на его месте возникнут протектораты разноплеменных рабов, смысл существования которых бу-дет заключаться в беспрекословном выполнении приказов арийских хозяев. Ибо именно отборными представителями арийской расы мы заселим просторы, опустевшие после уничтожения славянских унтерменшев. - Отвлекшись от текста, орал в пространство Гит-лер. Глаза его налились кровью, изо рта вместе со словами вылетали мелкие капли слюны. Жидкость оседала на коже лица Геббельса. Но тот не смел даже моргнуть глазом, заворо-женный священным экстазом Фюрера.
  
   - Блицкриг на земле обеспечен блицкригом в воздухе! Восточной компании выделены такие силы Люфтваффе, что можно рассчитывать на быстрое окончание наземных опера-ций. - Неожиданно спокойно, словно и не напрягал жилы на шее минуту назад, сказал Гитлер. Геббельса всегда умиляла неповторимая способность Гитлера мгновенно перехо-дить из состояния крайнего возбуждения в спокойное деловое состояние.
  
   - Флот ... Большому флоту пока на востоке делать нечего. Там у него просто нет достой-ного соперника. Главные силы флота, даже во время Восточной компании, безоговорочно направлены против Англии. То, немногое, что имеет Сталин на Балтике, мы уничтожим минами, торпедами подводных лодок и катеров, а в основном - бомбами пикирующих бомбардировщиков. Жаль, но придется утопить "Лютцов", так неосторожно проданный русским в период недолгой любви. Все оставшееся на плаву, скопом захватим в покорен-ном Ленинграде и подарим финнам. Пусть забирают быстрее, прежде чем мы взорвем к чертовой матери колыбель русской государственности и затопим развалины серыми уг-рюмыми водами Балтики.
  
   - Сопротивление операциям вермахта могут оказать только Черноморский флот и речные флотилии. Против Дунайской придется использовать группировку кораблей ру-мынского, венгерского и бывшего австрийского речных флотов, по качественным и коли-чественным параметрам превосходящую русских. С кораблями Пинской флотилии, дер-жащими фронт в районе белорусских болот, озер, рек и каналов, придется разбираться танкам Гудериана и самолетам Германа Геринга. Они быстро пустят на дно старые поль-ские галоши, наскоро отремонтированные русскими. С Черноморским флотом предстоит повозиться. Он самый сильный на Черном море, обеспечивает южный фланг сухопутного фронта. Перебросим сюда асов пикировщиков из средиземноморской эскадры Кессель-ринга, топивших корабли англичан в Средиземном море у берегов Крита. Заставим Бенито Муссолини раскошелиться и при первой возможности перебазировать в Крым боевых пловцов 10-й эскадры с их управляемыми торпедами и буксируемыми магнитными ми-нами.
  
   Следующие строки Директивы "Барбаросса" неожиданно вызвали у Гитлера некое не-приятное ощущение, заставили сжаться сердце в предчувствии чего-то страшного, заледе-нили и без того холодные ладони. Но Фюрер волевым усилием отогнал наваждение, пре-одолел секундную слабость, энергично потер одну о другую ладошки, восстановил нор-мальное кровообращение.
  
   - Проклятые югославы! Поддались на провокационные посулы Сталина и Черчилля. Отняли у меня вместе с греками и албанцами драгоценные недели, затраченные войсками на выполнение Директивы 25 и плана "Марита"! - Вскричал, потрясая над головой сжа-тыми кулаками, Гитлер. Гнев оказался непритворный и всплеск эмоций вышел совершен-но естественным. Геббельс бросился фиксировать происшедшее для истории на страницах блокнота, а фюрер, используя передышку, устало опустился в облитое серой замшей крес-ло и вытер вспотевший лоб. Ему было, что вспомнить.
  
   Узнав о военном перевороте в Белграде и единодушном отказе народа и армии Юго-славии от тайком подписанного в Вене протокола о присоединении страны южных славян к тройственному Пакту, об отставке Цветковича и высылке принца Павла в Грецию, Гит-лер впал в приступ черного бешенства. Приступы, являвшие последствия неудачно зале-ченного сифилиса, подхваченного на уличной проститутке в солдатские годы, последнее время случались все чаще. Приступы туманили сознание фюрера, вырывали из реального мира и бросали в иной, мистический мир. Мир, внешне схожий с мрачными декорациями вагнеровских мифов о древней Вальгале, Зигфриде и Брунгильде, о Вальпургиевой ночи, с их миром Нибелунгов, Богов и героев. В крохотный, искусственный, театральный, при-митивный мир простых решений, в котором во всю мощь, оглушая, гремела музыка вели-кого Вагнера. Сначала Фюрер побаивался подобного физиологического состояния, но до-вольно быстро понял, что именно в эти мгновения на него нисходит состояние мистиче-ского предвидения.
  
   Тогда весной, получив подобное знамение свыше, Гитлер, отложив все дела, связан-ные с "Барбароссой", без промедления созвал совещание высшего командования и объя-вил, что в преддверии столь важных боевых операций как "Марита" в Греции и "Барба-росса" в России не потерпит в тылу такой сомнительный фактор как Югославия. Отлично! Великолепно! Югославы поторопились и проявили присущую славянам подлую преда-тельскую суть перед началом "Барбароссы", а не во время её проведения.
  
   Решение атаковать Югославию поставило генералитет в затруднительное положение, смешало планы. Генералы Генерального штаба сухопутных войск работали ночь напро-лет, импровизировали, составляли оперативные приказы войскам, меняли маршруты кор-пусов, уже выходящих в назначенные ранее районы сосредоточения вблизи советских границ. Генералы ворчали, но Гитлер оставался неумолим. Он своеобразным образом пристегнул к нападению на Югославию Дуче, категорически потребовав от последнего не вмешиваться, не путаться под ногами и лишь обеспечивать надежность албанской грани-цы, связывая находящиеся там, на линии противостояния лучшие греческие войска. Доби-ваясь максимальной эффективности балканского похода, фюрер, не задумываясь, раздавал обещания территориальных приобретений хорватам и венграм, румынам и болгарам. Он обещал всем всё возможное и невозможное, блефуя так грубо, что зачастую обещанное одной стране абсолютно исключало и перечеркивало обещанное другой. В гневе на юго-славов он брызгал слюной и в неистовстве потрясал сжатыми кулаками, грозил армадами бомбардировщиков, обещал смести с лица земли непокорный Белград и всю опереточную югославскую армию. Обещание оказалось полностью выполнено.
  
   Разведка адмирала Канариса донесла Гитлеру, что Черчилль, получив депешу о юго-славских событиях, немедленно направил в Белград личного представителя генерала Дил-ла, который усиленно подталкивает югославов к началу военных действий против италь-янцев в Албании. Но югославские генералы, сказав "А" так и не смогли даже промямлить нечто подобное "Б". Ничего предпринято не было, армия не отмобилизована и до самого нападения Германии югославские генералы так и не смогли решить - то ли воевать с нем-цами, то ли вновь соглашаться на предложенные условия и поддерживать с Гитлером мир.
  
   Позиция Англии мало волновала фюрера. Эта позиция, в конце концов, оказалась про-гнозируемой и предсказуемой позицией открытого, явного врага с которым шла смер-тельная война. Война, которой Гитлер не желал, которую стремился так или иначе остано-вить. Он великодушно позволил англичанам покинуть Дюнкерк - они не приняли этот подарок, не поняли и не оценили его. Он открытым текстом, совершенно откровенно, предложил им мир, выступая в Рейхстаге - они проигнорировали предложение и оттолк-нули протянутую руку. К ним с оливковой ветвью мира, рискуя собственной жизнью, ре-путацией стойкого и верного члена партии, полетел верный, надежный друг и соратник Гесс. Его миссия провалилась, а самого бедного Рудди пришлось объявить сумасшедшим. Во всех бедах и просчетах английского тупого упрямства, по мнению Гитлера, оказывался виноват один человек - Черчилль.
  
   Черчилль - Черчиллем, но весной 1941 года Гитлера более всего взволновало и удиви-ло активное политическое давление Кремля. Во время югославских событий Сталин раз-думывал лишь неделю. Весьма малое время для осторожного кремлевского тугодума. Все это время аналитики адмирала Канариса и агенты молодого аса политической разведки Службы Безопасности Шелленберга, ломали головы в предвидении следующего шага кремлевского горца. Наконец Сталин решился. Его МИД начал переговоры с югослав-ским посланником и в ночь перед наступлением германских войск Пакт о дружбе и со-трудничестве между СССР и Югославией наконец был готов к подписанию. И Канарису и Шеленбергу, несмотря на все титанические усилия их агентов, так и осталось неизвест-ным, о чем проговорили до утра оставшиеся наедине Сталин и югославский посланник. Утром следующего дня, заключать пакт Сталину уже оказалось не с кем.
  
   Люфтваффе и Вермахт нанесли безжалостный удар. Три дня пикирующие бомбарди-ровщики бомбили Белград, наказывая югославский народ, заживо хороня под руинами домов живых, раненных и мертвых. Еще через неделю с Югославией покончили оконча-тельно. Фюрер радовался - операция "Наказание" наглядно показала потенциальным от-ступникам их ужасную дальнейшую судьбу.
  
   - В полдень 27 марта, - собравшись с мыслями, продолжил исторический рассказ Гит-лер, - я вызвал к себе в Рейхсканцелярию начальника генерального штаба моих сухопут-ных войск Гальдера. Умница Гальдер знал о сговоре предателя Цветковича с русскими. Не зря Канарис постоянно на протяжении последних недель предупреждал о нарастающей активности агентов НКВД в Югославии. Русские инициировали переворот, а воспользо-ваться его плодами поспешили англичане. Гальдер словно предвидел мое желание покон-чить с изменниками и сразу по приезду доложил в основных чертах замысел балканской операции. Старый лис Черчилль попытался переиграть меня, бросил на помощь грекам и югославам две дивизии и танковую бригаду. Глупец! С таким же успехом он мог попы-таться остановить зонтиком бурю. Гейдрих правильно поставил дело и хорваты, которым мы пообещали независимость, отказались сражаться и предали сербов. Я захватил Юго-славию, потеряв всего полторы сотни солдат убитыми. Белград лежал в руинах. Потом на-стала очередь Афин и, поджав хвост, гордые бритты удрали на Крит, побросав технику и тяжелое вооружение. Наивные, они надеялись отсидеться и, отделенные от врагов теплым ласковым морем, зализать раны. Но не вышло, мои парашютисты и десантники, а за ними горные егеря дивизии "Эдельвейс" захватили остров, а асы Геринга пустили на дно непо-бедимый британский флот, попытавшийся вновь эвакуировать остатки двух дивизий. Гре-ция обошлась мне дороже Югославии, потери войск генерала Листа составили пять тысяч бойцов. Но древняя земля Эллады стоила жизни солдат.
  
   - Теперь Балканы мои вовеки веков! Над гордой Грецией и вольнолюбивой Югослави-ей развивается непобедимое боевое знамя тысячелетнего Рейха. И мне плевать хотелось на осторожное блеяние тех, кто смеет упоминать о так называемых "вековых традициях повстанцев", о гордом характере греков, о свободолюбии югославов. Где они эти тради-ции? Где пресловутая любовь славян и греков к свободе? Куда сбежали, в какую нору за-бились коммунисты, во главе с их вожаком Тито? Попробуют только высунуть нос! Гес-тапо для того и создано, чтобы отлавливать и казнить подобных мерзавцев. Гроздями ве-шать тушки бунтовщиков на ветвях деревьев. Всякое неповиновение оккупационным вой-скам обязательно должно караться беспощадно и жестоко. Нам даже не придется держать на Балканах большое количество войск. Вполне хватит полицейских частей, поддержан-ных местными фольксдойчами и нацистами. А такие всегда найдутся. Кроме того, к охра-не спокойствия на Балканах можно привлечь бездельников итальянцев, ненавидящих сер-бов хорватов, медлительных болгар и боевитых венгров.
  
   - Из-за проклятых югославов, - продолжил Гитлер монолог, - я вместо четко указанной в Директиве даты 15 мая вынужден начать мой великий Восточный поход на месяц и одну неделю позже! Русским это, естественно, не поможет, но боевые действия наверняка за-тянутся. И потерь окажется немного больше.
  
   - Впрочем, вдумайся Йозеф, возможна ли, пристойна ли, война вовсе без потерь? Ведь солдаты именно затем и существуют, чтобы мужественно и героически погибать во имя Великого Рейха и Фюрера. Женщины Германии, освобожденные мною от химер стыдли-вости и добропорядочности, дружно займутся любимым делом и нарожают новых солдат Рейха. Народ - лишь послушное орудие власти правителя. Единственные, чья судьба меня волнует - это моя элита, воины Гейдриха, отборные представители арийской расы буду-щего. Отличные племенные производители "белокурых бестий" - солдаты войск СС. Но, что поделаешь, в трудные моменты и их придется ставить на наиболее ответственные на-правления. Остальная масса, даже лучшего среди других народов - немецкого народа, увы, тупа и бестолкова.
  
   - А теперь, послушай ту часть "Барбароссы", что особенно касается тебя, мой друг: "Считать, требованием решающей важности, чтобы наше намерение напасть не было рас-крыто преждевременно".
  
   - Ведь именно ты, Йозеф, ты - мой старый верный товарищ, сделал все возможное в деле посильной помощи маскировки "Барбароссы". Именно ты, приложил все усилия для подготовки войны, даже не будучи полностью введен в курс дела. Девять дней назад "Фелькишер Беобахтер" напечатала передовую статью, в которой якобы "неосторожно" проговорилась о том, что сосредоточение войск на границе с Советским Союзом является лишь ловким маневром, призванным отвлечь внимание англичан от подготовленной вы-садки вермахта на Британские острова.
  
   - Извини, Йозеф. Тогда я прилюдно отругал тебя, бедняга, а гестапо, высунув от усер-дия язык, бегало по киоскам, конфискуя тираж газеты. В результате наша уловка смогла убедить весь мир в том, что следующая моя цель не Россия, а Британия.
  
   Гитлер подошел к Геббельсу и, нежно потрепал по щеке. Одновременно, проанализи-ровав ощущения, подумал: "А кожа лица неожиданно молодая, тугая. Кто бы мог поду-мать, что, имея в женах бывшую чемпионку Магду, производя детей с регулярностью штамповочного агрегата, чертов хромец вполне заслуженно умудряется носить прозвище "Баберсбергского бычка". Говорят обрабатывает в свободные минуты целый коллектив актрис тамошней киностудии. Причем, предпочитает славянок, в нарушение расовых за-конов. Ладно, время военное, тяжелое, он много и плодотворно работает. Пусть порезвит-ся".
  
   - Мы с тобой Йозеф, распространили столько фальшивок, что за рубежом, вообще пе-рестали понимать, где правда, где ложь. Ты правильно подметил, что именно такая обста-новка нам и пригодиться. Чем нелепее и страшнее и нелепее многократно повторенная ложь - тем скорее ей поверит масса обывателей. Я восторгаюсь твоей, прекрасной статьей о высадке на Крите, как репетицией вторжения в Британию. Ты поступил благородно, по-ставив на карту собственный престиж. Ради нашего общего дела не пожалел ничего. Ты представляешь, сухарь Йодль просто в восторге от это кунштюка!
  
   - Именно тогда я решил лично принять тебя, своего верного друга, в ночь кануна но-вой эры в личном салоне Рейхсканцелярии. В тот момент решил, что доверю тебе и только тебе в эти исторические мгновения все думы и воспоминания.
  
   - Судя по всему, нам отлично удался последний трюк с дезинформацией Сталина. Но начался обман гораздо раньше. Еще тогда, когда я легко, не давая ему задуматься, почему так делаю, согласился на все бредовые требования по пограничным вопросам. Сталин ви-дел в этом мою добрую волю, а я - лежащий передо мной на столе план "Ольденбург". Я с радостью шел на все. Потому, что все предлагаемые им границы для меня являлись все-го лишь временные черточками и полосками на бумажке. Он верил бумажке, а я твердо знал, что настоящая граница рейха пройдет далеко на востоке, по Уральским горам, по ве-ликой реке Волге и закончится на Кавказе и Каспийском море с его нефтяными богатст-вами.
  
   - Во время ноябрьской встречи с Молотовым я уже понимал, что война неизбежна, по-тому и не проявил всей мистической, парализующей чужую волю силы для убеждения этого человека. Я принимал посланца Сталина в новом кабинете, в моей новой Рейхскан-целярии. Я стоял в углу огромного, подавляющего вошедшего величием пространства, выполненного нарочито мрачно, давящего обычного человека, парализующего волю к со-противлению. Я протянул ему для пожатия ладонь и ему пришлось пожать ее, хотя я ви-дел, что мое открытое и честное немецкое солдатское приветствие представителю племе-ни русских большевиков физически неприятно. Я разглядывал немигающим, пронизы-вающим до самых глубин души взглядом, советского наркома, пытаясь проникнуть в его затаенные мысли, вызнать наказы Сталина, полученные перед поездкой, но он закрылся свинцовыми занавесками глаз и мне это не удалось.
  
   - Первые несколько минут я даже пытался втолковать Молотову собственное видение мира, нового порядка для Европы. Он невозмутимо слушал, но на его каменном лице ази-атского идола с дурацкими буржуазными очками ничего не отражалось. Величие развора-чиваемых перед ним проектов, просто не воспринималось этим мелким человечком. Я на-деялся услышать его мнение об идеях переустройства мира, но он посмел заявить, что по-добные комбинации не стоят обсуждения. Наглость Молотова переполнила чашу терпе-ния и я еще раз убедился в невозможности иметь дело с этими людьми. Оставалось только воевать.
  
   - После разговора с Молотовым, переговоры имели своей целью только одно - ввести Сталина в заблуждение относительно моих намерений. Сталин механически, слепо наде-ялся на то, что я не смогу вести войну на два фронта. Наивный глупец не учел, что второй фронт перестал существовать с момента поражения Франции и моего триумфа в Компьен-ском лесу.
  
   - Извини, Йозеф, но ты далеко не единственный, кто занимался обманом и дезинфор-мацией русских. После отъезда Молотова из Берлина, в изготовление и распространение слухов я включил всех и каждого. Любого, чьи слова, вольно или невольно, могли доле-теть до ушей кремлевского грузина. Многие добросовестные чиновники и офицеры в ми-нистерствах Риббентропа, Геринга и твоем, даже не подозревали, что являются говоря-щими головами, проповедниками идей дезинформации русских. Слухи, сформированные и обкатанные в ведомстве Главного управления Имперской Безопасности, достигали ушей русских агентов, а те, словно птички в клювиках, деловито тащили добычу в гнездышко русской разведывательной резидентуры, расположившейся под крышей посольства. Там день и ночь, шифровальщики облекали мои выдумки в колонки цифр, букв и группы тай-ных знаков, затем кодированная чушь по проводам неслась сквозь русские степи и бело-русские леса, чтобы лечь на стол их вождю.
  
   - Гестапо легко удалось засадить агента прямо в объятия главного русского шпиона в Германии, земляка Берия товарища Амаяка Кобулова. Я знал об их встречах мельчайшие подробности. Знал, с каким выражением лица слушал прибалтийского журналиста Кобу-лов, с какой интонацией тот говорил с бесценным агентом, насколько крепко жал руку. Знатный чекист оказался так обаян новым знакомством, что без малейшего сомнения гнал своему шефу Берии мои выдумки, а тот, без промедления клал их на стол Сталина. Не мудрено, что реальные разведывательные данные терялись в ворохах идиотских, порой весьма и весьма неуклюжих фальшивок. Позже тайные агенты Канариса донесли, что на страшном для меня, точном и достоверном документе, просочившемся от анонимного по-ка предателя по кличке "Старшина" из Министерства авиации Геринга, Сталин лично на-чертал матерную резолюцию и обозвал преданного агента вруном и дезинформатором.
  
   - Сталин всё докладываемое добросовестно заглатывал, даже не пытаясь пережевать, понять написанное, проанализировать. Кажется, он верил мне и безмятежно ждал нашей встречи. Советский вождь ждал мира, а получил войну.
  
   - Обманывая Сталина, я, Йозеф, гениально сделал ставку на превосходство нашей же-лезнодорожной сети, сыграл на вековой отсталости русских унтерменшев. Я дал указание моим генералам не обращать внимания, где вначале расположатся войска, предназначен-ные для удара на Востоке. Мне наплевать квартируют они в Померании, трескают пиво в Баварии, тискают девок в Силезии или загорают на пляжах возле Северного моря. Я знал возможности русской разведки и потому считал, что чем дальше расположены войска от района предстоящего сосредоточения, тем внезапнее для противника пройдет маневр. А в том, что Германия сможет провести его в несколько раз быстрее, чем Россия додумается осуществить мобилизацию, я не сомневался. Перед моим мысленным взором стоял опыт прошлой войны, когда императорская армия отмобилизовалась в течение десяти дней, а царской потребовалось сорок суток.
  
   - Обман блестяще удался! Агенты пройдохи Канариса сообщали, что эта удаленность, эта очевидная недостаточность техники в силах прорыва, её отсутствие в войсках первого удара ввела в заблуждение чекистов. Они заглотнули наживку с жадностью оголодавшего окуня, и преподнесли на стол Сталину, как один из доводов в пользу неготовности Герма-нии к войне.
  
   - Глупцы! В их разведданых оказалась упущена самая малость - они так и не познали великую сущность моего гения, создавшего тактику под названием "Блицкриг"! Они мыс-лили категориями Первой мировой войны, предполагающими планомерный захват земель, траншей, укреплений, редутов. Но времена Вердена прошли. Теперь главное - разгромить живую силу противника, уничтожить его боевую мощь, парализовать волю к сопротивле-нию.
  
   - Сталин, впрочем, тоже пытался хитрить, попытался обмануть меня. Подписывая Пакт, Сталин, ерничая, провозгласил тост: "Выпьем за нового атикоминтерновца Сталина! Выпьем за здоровье вождя немецкого народа Гитлера!". Тогда дурашка Риббентроп очер-тя голову кинулся к телефону прямой связи с радостной весточкой. Я ему ответил, но он так и не понял всей глубины моих слов. Не осознал всего яда иронии: "О мой великий ми-нистр иностранных дел! Вы не знаете, как много Вы сделали! Передайте поздравления господину Сталину, вождю советского народа!". Пить за здоровье Сталина я не собирался. Не знаю, что подумал Сталин, но бывший виноторговец Риббентроп, кажется, действи-тельно наивно уверовал в то, что он великий политический деятель. Но на то, что думает Риббентроп мне глубоко наплевать, мне требовалось только, чтобы Сталин, именно Ста-лин, поверил в нашу искренность. И, в конечном счете, я добился своего. Сталин отлично знает как управлять неорганизованным азиатским стадом, но как политик Сталин начисто лишен того, что имею я, Адольф Гитлер, лишен мистического, пророческого дара предви-дения будущего.
  
   - В день его шестидесятилетнего юбилея я поздравил Сталина самыми теплыми слова-ми, которые смог найти в памяти, но писал их с болью и гневом в душе. Что стоило мне диктовать личное послание с просьбой принять самые сердечные пожелания, с пожела-ниями доброго здоровья Сталину и счастливого будущего народам СССР? Ты представля-ешь, Йозеф, скольких лет жизни, каких нервных усилий стоило написать подобное?
  
   Гитлер замолк, сумрачно уставившись на носки начищенных сапог. На самом деле пи-сал послание третьестепенный клерк, а фюрер, наскоро проскочив глазами текст, небреж-но подмахнул послание.
  
   - Последнее письмо далось мне легче. Я уверял грузина, что войны не будет, что вой-ска сосредоточены в Польше для отдыха и маскировки от английской авиации, что его опасения напрасны. Да, я лгал Сталину, но это - святая ложь! Я - честный человек! Ложь спасет жизни тысячам доблестных немецких солдат, в последний раз перед боем подго-няющих сейчас амуницию и проверяющим оружие на передовых бастионах борьбы с большевизмом.
  
   - В ответ на моё письмо Сталин опубликовал Сообщение ТАСС. Он явно призывал к переговорам, но я отмахнулся от него словно от назойливой мухи. В тот день я был слиш-ком занят. Я проводил последнее совещание по плану "Барбаросса" с генералами. Сталин, наивно думал затянуть переговорами время на месяц, на другой. Наивный хитрец! Если бы это удалось "Барбаросса" в текущем году уже никогда не состоялась. Он это понимал, но понимал и я. Мне пришлось бы переносить всё задуманное на следующий год. Сталин знает, что я не безумец, решившийся залезть в засасывающую топь русской осенней грязи, в ее зимнее холода и снежные метели. Я - не безумец и, потому, начну летом. Начну зав-тра. Точнее, уже через несколько часов. Йозеф, скоро мы станем свидетелями величайше-го военного события мировой истории! Свидетелями разрушения Сталинской империи зла. Фиксируй каждое мгновение, каждую минуту похода! Торопись - через пять, макси-мум восемь недель военная фаза закончится.
  
   - Для моих генералов это означает конец войны. Для меня, для моей партии, для арий-ской идеологии - начало борьбы. Прежде всего, сформированные отряды специального назначения, возьмут на себя тяжелый, кровавый, но исключительно благородный труд очистки территории от расово неполноценных особей и идеологически вредных элемен-тов. Евреи, цыгане и большевики должны уничтожаться по мере продвижения войск и оккупации районов боевых действий. Это будет грязная и тяжелая для многих немцев с их чувствительными, сентиментальными и тонкими душами, работа. Но работа необходимая для преодоления интеллигентских атавизмов. Впрочем, часть ее выполнят подонки, на-бранные нами в батальоны типа "Нахтигаль" из отбросов местного населения, из наших собственных уголовников, из людей, так или иначе обиженных коммунистами. Для нем-цев мы, естественно, введем различные льготы и поощрения. Для "унтерменшев" из мест-ных - используем в основном обещания, выполнение которых можно спокойно отодви-нуть до момента полной победы над большевизмом. А после полной победы об обещани-ях предстоит спокойно забыть. Ведь победителей не судят. Если кто-нибудь из этих недо-носков решится вспомнить о таких глупостях, как, например, "Независимая Украина", то в гостеприимных концентрационных лагерях "Стального Генриха" всегда найдется теплое местечко возле печи крематория.
  
   - Вот эти исторические страницы, Йозеф! - Гитлер гордо потряс над головой пачкой листов.
  
   - Этому документу предстоит демонстрироваться в главном зале будущего Музея Ис-тории тысячелетнего Рейха, его станут беречь и сохранять как святыню. Этот документ - и есть сама История.
  
   - Директива Љ 21, дружище Йозеф, досконально разработана блестящими офицера-ми Генерального штаба под руководством Браухича и Гальдера. План "Барбаросса" ими доложен и утвержден мною в декабре. Сейчас конец июня сорок первого года. Сегодня ночью всё изложенное на бумаге, претвориться в историческую реальность. Я учел уроки Наполеона. Я не повторю ошибки великого корсиканца. Я достигну стен Московского Кремля достаточно рано и закончу войну до наступления страшной русской зимы. На по-корение большевистской России мне с лихвой хватит восьми недель. Основные силы русских сухопутных войск будут уничтожены в смелых операциях. Мы вгоним в тела рус-ских неповоротливых армий сначала бронированные клинья танков Гудериана и Гота, а затем их разнесут в кровавые брызги летчики Геринга. Отступление оставшихся боеспо-собными частей русских на широкие просторы России должно решительно предотвра-щаться нашей пехотой и артиллерией. Взятые в плен солдаты - обращены в рабочий скот и затем тотально уничтожены в специально созданных лагерях как потенциальные носи-тели большевистской заразы.
  
   Гитлер, устало сгорбившись, по-старчески шаркая подошвами блестящих офицерских сапог, прошел к гигантскому серому камину и безвольно рухнул в глубокое кресло, осве-щаемое словно жадными языками дьявольского пламени мятущимися алыми пятнами. Воцарилось неловкое молчание.
  
   Дверь неожиданно отворилась. Неслышно шагая по ковру начищенными сапогами, в салон вошел один из адъютантов Гитлера и, прищелкнув каблуками, вытянул в партийном приветствии руку.
  
   - Мой Фюрер, извините, но вы приказали всё с грифом "Барбаросса" докладывать неза-медлительно. Получено донесение от Рейхсмаршала авиации Геринга. Участвующие в первом ударе авиационные соединения, дислоцированные западнее Вислы, на малой вы-соте перебазированы на аэродромы вблизи границы СССР. Начало первого удара как и обусловлено, назначено на 3.30 утра 22 июня. Бомбы загружены в бомбовые люки или за-креплены в наружных держателях под крыльями самолетов.
  
   - Прекрасно. Передайте Рейхсмаршалу мои поздравления и наилучшие пожелания успе-хов летчикам. Пусть он внесет корректировку и начнет не в 3.30, а ровно в 3 часа утра. Это время наиболее крепкого сна. Пусть большевики умирают во сне. Что еще?
  
   - Сообщение из Штаба Объединенного Командования Сухопутных войск, мой Фюрер! "Пограничники окончательно передали позиции войсковым частям вермахта. Проволоч-ные и другие заграждения полностью убраны. Проходы к переправам свободны. Войска первого броска сосредоточены. Мосты разминированы диверсантами и агентами Абвера из особого полка "Бранденбург-800". По мере возможности перерезаны линии телефон-ной, телеграфной, шестовой и полевой связи во всей прифронтовой полосе. Засады с уча-стием переодетых в советскую военную форму украинских и белорусских националистов готовы перехватывать командиров, связных и посыльных с донесениями. Артиллерия всех калибров выведена на огневые позиции, снаряды выложены возле орудий.
  
   - Командующий первой группой войск генерал-полковник Клейст докладывает лично Вам, мой Фюрер: "Русские к отражению нашей атаки совершенно не готовятся. Наши войска бесшумно заняли исходные позиции. Приграничный город русских Сокаль не за-темнен. Русские оборудуют доты в обычном темпе, круглосуточно при полном освеще-нии. Они, судя по всему, ничего не предполагают и ни о чем не догадываются, успокоен-ные Заявлением ТАСС".
  
   - Из группы "Центр" сообщают: "Наше наступление явится полной неожиданностью для противника. По донесениям агентов разведывательных групп, полевые укрепления русских или вообще не имеют гарнизонов, или имеют очень слабые гарнизоны. Упорное сопротивление можно ожидать только от гарнизонов немногочисленных законченных по-стройкой бетонных дотов, но и там практически нет орудий, установлены пулеметы, да и то далеко не везде".
  
   - Командир второй танковой группы генерал Гудериан докладывает: " Нахожусь в пе-редовых частях моих корпусов. Войска полностью готовы к наступлению. Тщательное личное наблюдение подтверждает, что русские ничего не подозревают о наших намерени-ях. Во дворе крепости Брест, который просматривается с моего наблюдательного пункта видно, как под звуки оркестра происходит развод караулов. В парке возле клуба Красной Армии идут танцы. Береговые укрепления вдоль Западного Буга русскими войсками не заняты. Перспектива сохранения внезапности настолько велика, что я прошу разрешения отменить артиллерийскую подготовку".
  
   - Отменять артиллерийскую подготовку категорически запрещаю! Чем больше мы убь-ем этих русских свиней в первый момент - тем лучше! Меньше возни с содержанием и фильтрацией военнопленных. В остальном - передайте генерал-полковнику мое удоволь-ствие и благодарность за прекрасно проведенное сосредоточение и развертывание войск. Можете идти.
  
   Адъютант четко повернулся и удалился также бесшумно как вошел.
  
   - Стараются. Докладывают. Видишь, как безупречно сработала машина Генерального штаба. А ведь вначале, Йозеф, штабные генералы, все эти новоявленные Мольтке, Люден-дорфы, Клаузевицы и Шлиффенбахи не верили скромному фронтовому ефрейтору. Счи-тали, что втягиваю вермахт в авантюру. Теперь - поверили. Теперь обратной дороги нет и они пойдут со мной до конца. До победы. До волн Каспийского моря и Индийского океа-на, до предгорий Урала и опушек Сибирской тайги.
  
   - Время, месяцами длившихся тяжелых раздумий, прошло, Йозеф. Гнетущее меня по-следние полгода постоянное нервное напряжение закончилось принятием самого трудного в моей жизни решения. Борьба на Востоке предстоит тяжелой. Но она не станет продол-жительной, а потому я не сомневаюсь в крупном успехе. Зимовать мои солдаты устроятся в Москве, а питаться - продуктами Украины. Так или иначе, но ситуация разрешилась. Мне надоел это противоестественный вечный пат со Сталиным. Если я не нападу на него в этом году, он нападет на меня в будущем.
  
   - Решение принято, возврата назад нет, мои солдаты готовы к маршу на Восток, а я вновь чувствую себя внутренне свободным. Сотрудничество со Сталиным всегда было лишь хитрым азиатским обманом с его стороны и сильно тяготило меня.
  
   Гитлер словно забыл, что всего несколько минут назад восторженно рассказывал, как легко и изящно, ему удалось обмануть простофилю Сталина. Геббельс отметил это для себя, но тут же решил, что для истории сей малозначительный факт выпячивать совер-шенно необязательно.
  
   - Это странное сотрудничество прямо противоположных, взаимоисключающих друг друга идеологий и мировоззрений морально угнетало меня. Теперь Рубикон перейден, и я вновь свободен. - Продолжил тем временем вещать Гитлер из глубины кресла.
  
   Неожиданно фюрер вскочил и ткнул в кнопку вызова адъютанта.
  
   - Напомните, что Риббентропу необходимо немедленно позвонить Шулленбургу и пе-редать русским формальный повод объявления войны. Он обязан звучать следующим об-разом: "Националистская Германия решила предупредить готовящееся нападение рус-ских...". Время объявления войны - три часа утра двадцать второго июня. Мы не должны дать русским время опомниться.
  
   Гитлер вновь устроился в кресле и продолжил, обращаясь уже к Геббельсу. - А ведь как хотелось этому лощенному паркетному шаркуну-аристократу, этому дипломату ста-рой, еще кайзеровской выучки, отговорить меня, убедить отказаться от принятого реше-ния. Бисмарком укорял, старый пачкун.
  
   - В конце апреля он пронюхал кое-что о "Барбароссе", обгадился со страху и добился встречи со мной. Ты представляешь, Йозеф, он совершенно открыто посмел заявить, что наши планы войны с СССР являются сплошным безумием, что сейчас не время думать о войне, что война с Россией приведет нас к национальной катастрофе. Он посмел даже на-писать мне личное письмо, этакую грязную бумажонку перепуганного еврейского при-спешника-плутократа.
  
   Возмущенный Гитлер одним рывком выпростал непропорционально длинное, но с ко-роткими ногами, туловище из серого замшевого влагалища кресла. Встав на ноги, он зло притопнул каблуком высокого, до колена сапога и грязно выругался.
  
   - Но я удачно обманул пройдоху Шулленбурга, Йозеф. Ты ведь знаешь, я не только талантливый художник и прекрасный архитектор. Я еще и гениальный актер. Вот и в тот раз, я ласково, почти нежно, положил ладони на плечи паркетного пачкуна и немного, со-всем по-дружески, сжал его тело под черной тканью фрака своими жесткими солдатски-ми пальцами. Я прямо и честно, долгим, гипнотическим взглядом посмотрел ему в глаза, и сказал, что не намерен начинать войну против России. Он убрался вон весьма обрадо-ванный и поспешил выболтать эту "добрую" новость еврейским и грузинским дружкам в Кремле.
  
   - Но сейчас не средние века. Сегодня не дипломаты играют перед войной главную роль, а разведчики. Мой великолепный лис Канарис, мой молодой, но мудрый, словно змий Шеленберг, мой твердый как кремень верный партиец Гейдрих, даже старый доб-рый Мюллер, перешедший в гестапо из полиции, вот кто поставляет мне самую достовер-ную, самую точную информацию о русском глиняном колоссе без головы. Вот на чьих сообщениях основал я свой план, свое решение напасть на большевистское гнездо. Этим людям, а не дипломатам старой школы я верю как самому себе.
  
   - Я, фюрер немецкого народа, Адольф Гитлер дал моим генералам новую военную доктрину, доктрину победы. Главное - не считать толп противника, стоящего перед то-бой, не пересчитывать их танки, пушки, укрепления. Не вынюхивать их, так называемый, моральный дух.
  
   - Нам не нужна дипломатия! Нужно только одно - бесконечно и безоговорочно верить воплощению силы и гению духа немецкой нации, духа арийской расы победителей, ве-рить Адольфу Гитлеру! Наследникам непобедимых духов Валгаллы, страшных и неукро-тимых Нибелунгов проще забыть старые традиции рыцарских времен и наносить страш-ные удары на широком фронте! Таком широком, чтобы противник не мог заранее предви-деть направление главного удара. Расчленять броневыми танковыми клиньями кровото-чащую плоть вражеской пехоты! В каждом маневре войск, в каждой операции реализовать твердость духа германского солдата, помноженную на превосходство мысли германского генерала. Главное - воля фюрера к победе, к разгрому противника. Если каждый мой сол-дат безоговорочно и безраздельно верит в провидение и волю Фюрера - то его воля к полному разгрому противника обязательно, бесповоротно приведет к победе!
  
   - Сталин ждет меня на Украине. Да, собственно говоря, он вовсе не ждет меня! Но если и ждет, то думает, что я сломя голову рванусь к пшенице, молоку, маслу, руде, к его заво-дам и угольным копям. Именно там он сконцентрировал азиатские орды необученных, малограмотных, безынициативных солдат под командованием безграмотных командиров, трясущихся перед мясниками Берия. Главный удар моих армий, нацеленный на Москву, позволит сразу же поставить в самое невыгодное положение толпы, собранные на Украи-не. Сталин, естественно, решится принять бой в Белоруссии. Он психологически не спо-собен на тонкое военное решение об отходе за Днепр. Он зубами вцепиться в приобретен-ное с моей помощью пространство. Отойти, отступить, оставить мне без боя весь район до Днепра? Нет, на такую хитрость он не способен. Вот я и перемелю, словно баварский кол-басник, весь этот приготовленный для меня фарш.
  
   - Кавказское упорство Сталина определенно благоприятно для меня. Мои танковые клинья в считанные дни окружат и уничтожат его малоподвижные соединения. А его примитивно мыслящие генералы, не способные и шагу ступить без инструкций из Кремля, не сумеют и не посмеют отвести войска. Я читал их Полевой Устав. Там нет слова "отсту-пать", нет слова "отступление". Они не учились и не умеют отступать. Они считали, что будут воевать на моей земле, малой кровью и сильными ударами. Я научу их поспешному, суматошному отступлению, научу бегству с поля боя. Они станут бежать от моих грена-деров точно так же, как неорганизованные орды их предков славян, удирали от закован-ных в сталь тевтонских рыцарей. Весь южный фланг русского фронта, одновременно с поражением на западном фронте, просто гнилой грушей свалится к моим ногам.
  
   - Кстати, сейчас погода на Украине стоит не самая лучшая и урожай еще не созрел и мы, поэтому, очень рассчитываем на получение большей части этого урожая. - Деловито добавил, секунду помолчав, Гитлер.
  
   - Моя авиация уничтожит живую силу противника! Мои танки разорвут его фронт! Мои гренадеры разгромят и подавят очаги сопротивления! Я не дам Сталину времени под-тянуть людские и материальные резервы из глубин азиатской России, из Сибири и Даль-него Востока. А потом, после захвата Москвы, Ленинграда, Украины и Кавказа, после окончательного решения русской проблемы, последует прорывы в Египет и Индию.
  
   - Конец России как государства на деле означает конец владычества Британской Им-перии и положит реальное начало Тысячелетнего Рейха. Недаром ты, мой верный това-рищ по борьбе Йозеф Геббельс, после французской кампании назвал меня величайшим полководцем всех времен и народов.
  
   - Поверишь или нет, но Сталин, этот начетчик и семинарист недоучка, тоже возомнил себя военным лидером. Агентура донесла мне содержание последнего выступления Ста-лина. Грузин красовался перед выпускниками военных академий в большевистском лого-ве, в Кремле, в городе Москва. Собравшиеся в огромном зале, еще не ощутили на своей шкуре последствий моего решения смести эту страну с карты мира, а на месте их столицы устроить огромное искусственное море. Говорили много и с уморительно серьезными ли-цами. Агенты Абвера доложили, что речь Сталина длилась сорок минут. Вождь красных похвалялся новыми дивизиями, танковыми и моторизованными корпусами, современны-ми самолетами и танками. Он говорил о достижениях Красной Армии! Да в этой армии после кровавых чисток большинство офицерского состава представляют люди либо без военного образования вообще, либо выпускники краткосрочных курсов и неполных пе-хотных училищ.
  
   - Неужели эти серые болваны всерьез попробуют тягаться с германской армией? С прусским офицерским корпусом, пропитанным непобедимыми идеями национал социа-лизма? С генералами немецкого генерального штаба? Да у русских начальники дивизий и корпусов прослужили меньше года на подобных должностях! Капитаны - командуют полками, перепрыгнув должности батальонных командиров. Ротные и взводные - не уме-ют пользоваться картами. Командиры батарей - не обучены стрелять с закрытых позиций. Их танками и самолетами некому управлять. При подготовке плана "Барбаросса" я внача-ле исходил из срока пять месяцев, но теперь я сократил срок проведения боевых действий до пяти недель. Через пять недель вермахту просто не с кем окажется воевать!
  
   - Сталин не был бы Сталиным, не ударившись в теоретизирование перед слушателями о современной войне, о причинах побед моих войск. Скрипя сердцем, сквозь зубы он про-цедил, что германская армия сегодня лучшая в мире по технике и по организации. Он при-знал этот факт, а, следовательно, признал мой, Адольфа Гитлера, полководческий гений. Но причины поражения англичан и французов красный вождь нашел не в провидческой мистической гениальности, вознесшей меня над немецкой нацией. Он обнаружил причи-ны поражений в том, что французы и англичане, мол, слишком долго почивали на лаврах. Что французы пренебрежительно относились к армии, не заботились о ней. Что француз-ские женщины не любили солдат и офицеров, не желали выходить за них замуж! Какая чушь! Какое фарисейство! "Армию нужно лелеять!", - заявил этот лицемер, собственными руками вырезавший цвет русского офицерства.
  
   - Кстати, именно этот довод убедил колеблющихся генералов перед принятием плана "Барбаросса". Я заявил им: "Первоклассный состав высших советских военных кадров ис-треблен Сталиным в 1937 году. Таким образом, необходимые умы в подрастающей смене пока отсутствуют. У них нет сегодня хороших полководцев!". И генералы согласились со мной.
  
   - Сталин, на сборище в Кремле, задал слушателям риторический вопрос: "Действи-тельно ли германская армия непобедима?". И сам же нагло ответил отрицательно. Ничего, очень скоро я помогу ему познать истинную силу и непобедимость моей армии. Он на своей шкуре узнает какие "хвастовство", "зазнайство", "самодовольство" царят в рядах моих солдат. Он поймет, что я не стою на месте, а ежедневно забочусь о немецких воинах, ежедневно совершенствую армию.
  
   - Вся немецкая армия боготворит Фюрера! - Выкинул руку в приветствии Геббельс и попытался прищелкнуть по военному каблуками. Получилось комическая пародия на бра-вого служаку.
  
   "Лучше бы ты, кривобокий шут, этого не делал" - недовольно поморщился Гитлер. - "Сбил, дурак, весь высокий пафос происходящего".
  
   Но лишь ласково улыбнулся, а вслух, словно ничего не произошло, сказал другое.
  
   - Я приказал заморозить все военные проекты, рассчитанные на реализацию в срок бо-лее чем полгода. Даже если это потенциально прекрасное оружие, то оно, в любом случае, нам никогда не понадобиться, ибо им не с кем воевать. Все эти мечтатели ракетчики, атомщики с их идеями сверхмощной бомбы, конструкторы реактивных аэропланов смогут подождать. Пусть пока займутся мужским делом, наберутся солдатского опыта, повоюют в пехоте, артиллерии, авиации. Не беда если замарают сапоги в пыли русских дорог, зато потом омоют их в воде Днепра и Волги. А далее - посмотрим. Возможно, в далекой пер-спективе, в случае дальней перспективы войны с Америкой, подобные изобретения дей-ствительно смогут нам пригодиться. Но не раньше. Ибо Америка от нас очень далеко, от-делена океанами и с падением Англии подобраться на расстояние прямого выстрела, а тем более угрожать нам с воздуха, она не сможет.
  
   - Но, вернемся к сборищу в Кремле. - Неожиданно вспомнил интересные детали аген-турного донесения Гитлер.
  
   - Как обычно к полуночи все русские перепились. Сталин размахивал руками и кри-чал, что он не пацифист, что он - только против несправедливых империалистических войн, против порабощения трудящихся. Он вопил, что горой стоит за войну революцион-ную, за справедливую войну в защиту социалистического Отечества. Ну-ну, я посмотрю как товарищ Сталин сможет организовать такую войну со своим угнетенным народом. Не успеет начаться немецкое наступление, как тысячи русских мужчин и женщин побегут с цветами и хлебами обнимать и целовать моих солдат. Германские суровые воины пока-жутся этим несчастным людям освободителями от гнета большевиков. Пусть же это наив-ное заблуждение продлиться как можно дольше. Почему, спросишь ты?
  
   - Потому, что я, Адольф Гитлер, не намерен освобождать русских и украинцев, прочих татар и киргизов. Я даже прикажу не разрушать на первых порах сталинские колхозы, ибо посредством их легче организованно вывозить продукты питания в Рейх. Я если от чего освобожу этих недочеловеков, так только от еды и одежды.
  
   - Сталин пил тост за тостом, прославляя наступательную войну. Он кричал, что Крас-ная Армия современная наступательная армия. Ничего, я научу его отступать. Сталин - мастер пропаганды собственных решений, гений политической интриги, специалист по осторожным закулисным маневрам. Но я тоже специалист в этих вопросах. Именно по-этому я немедленно довел полученные сведения о наступательном порыве Сталина до наших генералов. Вообще, я не зря постоянно подводил их к мысли о возможном превен-тивном ударе русских, а умница Канарис исподволь пичкал Генеральный штаб полуправ-дивыми сообщениями о готовности Красной Армии к скорому наступлению. Я не давал моим генералам иного выхода, как сделать все возможное для упреждения этого мифиче-ского похода красных. И я добился своего, мои генералы сработали как всегда профессио-нально превосходно.
  
   - У Сталина был единственный, весьма иллюзорный шанс если не победить, то, по крайней мере, остановить меня, нанеся удар первым до конца мая. Тогда в Польше распо-лагались только наши пехотные дивизии, а все танковые и моторизованные оставались на Балканах. Практически не имелось и боевой авиации, работавшей по целям в средиземно-морье, но он упустил этот шанс. Я свой не упущу.
  
   - Неделю назад, я, Адольф Гитлер, Фюрер немецкого народа, напутствовал своих гене-ралов - командующих группами армий, армиями, танковыми группами словами: "Мои генералы, мои герои! Чем скорее мы разобьем Россию, тем лучше. Операция только тогда будет иметь смысл, если мы одним ударом разгромим это государство и навеки лишим русских их государственности. Вторая цель операции - уничтожить жизненную силу Рос-си. Её народ! Ярости и воли к сопротивлению русским хватит на один-два дня, максимум на неделю. После этого боевой дух русских орд ослабнет, они перестреляют евреев, ко-мандиров и комиссаров и с оркестрами во главе полковых колонн дружно и весело пойдут маршем в плен. Глиняный колос Советского Союза рухнет к нашим ногам и я отряхну по-дошвы сапог о поверженного врага - Иосифа Сталина. Итак, до встречи на параде на Красной площади в Москве!". На следующий день я отдал войскам шифрованный сигнал "Дортмунд", означавший начало войны против большевистской России в три часа три-дцать минут 22 июня 1941 года.
  
   - Теперь, Йозеф, первым во всем мире послушай, мое историческое обращение к немец-кому народу. - Уже нормальным голосом, без проскакивавших ранее свойственных пуб-личным обращениям истерических ноток, по-деловому сообщил Гитлер. Вождь взял в ру-ки текст Декларации, отпечатанный на специальной машинке с крупным шрифтом. Вож-дю не пристало носить очки. Отодвинув лист на расстояние вытянутой руки Фюрер начал читать непривычным Геббельсу, безжизненным, картонным, лишенным обертонов голо-сом: "Германский народ, национал-социалисты! Господа, товарищи по борьбе и по пар-тии! Напряжение между большевистской Россией и Рейхом сделались нетерпимым".
  
   Гитлер устало, механически произносил слова Декларации. Он сам не понимал, поче-му завершая апофеоз исторического дня, произносит высокие слова практически без вы-ражения, монотонно, без иссякшего эмоционального подъема, без привычного вдохнове-ния.
  
   "Германский народ! Национал-социалисты!
  После тяжелых размышлений, когда я был вынужден молчать, в течение долгих месяцев, наконец наступил момент, когда я могу говорить с полной откровенностью. Москва пре-дательски нарушила условия, которые составляли предмет нашего Договора о Дружбе. Сейчас приблизительно сто шестьдесят русских дивизий находятся на нашей границе. В течение ряда недель продолжаются непрерывные нарушения этой границы. Ночью 18 ию-ня русские патрули снова проникли на германскую территорию и были оттеснены лишь после продолжительной перестрелки.
  
   Теперь наступил час, когда нам необходимо выступить против иудейско-англосаксонских поджигателей войны и их помощников, а также евреев из московского большевистского центра. От Восточной Пруссии до Карпат располагаются формирования германского восточного фронта. Осуществляется концентрация войск, которая по своим масштабам и по своему территориальному охвату является величайшей, какая когда-либо имела место в мире. Принимая на себя тяжелые обязательства, я служу делу мира в этом районе, обеспечивая безопасность Европы и защиту всех стран Европейского континента. Сегодня я решил передать судьбу государства и нашего народа в руки наших солдат. Да поможет нам Бог в этой важнейшей борьбе!".
  
   Время близилось к началу первого военного дня. Усталость взяла свое и Гитлер ре-шил отдохнуть, предварительно отдав приказ о перебазировании своего штаба ближе к фронту, в новую, специально оборудованную для фюрера ставку под кодовым названием "Волчье логово" в Восточной Пруссии. Туда, где на бетонных стенах многоярусных под-земных бункеров, заранее вывешены плакаты с призывом "Русские должны умереть, чтобы мы могли жить!".
  
   Фюрер отправился спать. Его верный и бескорыстный Палладин Йозеф Геббельс за-снуть не смог. Он вернулся в свои апартаменты и, усевшись за огромный письменный стол в кабинете, постарался проанализировать, осмыслить происшедшее, понять настоя-щее и предугадать будущее. Равно как и определить свое, собственное, уникальное, место в водовороте исторических событий, захлестнувших его.
  
   - Почему, Адольф столь взволнован? Зачем раз за разом при каждом новом повороте разговора возвращался к личности Сталина? Разве ему и так не ясно, что Сталин очень скоро окажется повержен к его стопам, что Сталина удалось провести, переиграть, словно наивного горского простака? Неужели Гитлер в глубине подсознания не уверен в пра-вильности принятого решения? Неужели сомневается? Может, просто красовался? Лиш-ний раз подчеркивал, какого матерого зверя ему удалось окутать сетью? Но если зверь столь могуч и страшен, то достаточно ли только изловить его, заманить в ловушку? Хва-тит ли сил и мужества у охотников насадить его на стальной крюк и насладиться видом издыхающего чудища?
  
   Геббельс прекрасно понимал, зачем великий человек, фюрер Германии и будущий вождь всего мира Адольф Гитлер таскал его за собой, для чего предназначался нескон-чаемый, сумбурный, эмоциональный монолог. Не для него, хромого, малорослого, иска-леченного судьбой человека, пусть и старого соратника по Движению, а для журналиста, обладающего потрясающей способностью воплощать на бумаге самые невероятные вещи, для "золотого пера" Германии. Для потомков.
  
   - Что тут поделаешь. - Вздохнул, подперев голову рукой Йозеф. - С моей ногой, ли-цом и фигурой в вожди лучше не соваться. Судьба уготовала мне иное, роль певца за сце-ной. И, кто знает, возможно, как в некоторых оперных постановках, ария, исполненная таким певцом, запоминается и остается наслуху поколений, когда уже и сама опера и ее солисты давным-давно забыты.
  
   Министр Пропаганды еще раз перечитал записи.
  
   - Придется редактировать. Слава Богу, Адольф часто и быстро забывает сказанное. Конечно, не основную мысль, с этим у него всё в порядке, нет, он забывает наслоение, оформление этого главного. И в этом моя удача. Дневниковые записи удастся отредакти-ровать. Убрать повторы. Сделать речь более упругой, конкретной, эффектной. Придется сократить его обращения к мистическим силам и усилить роль стального национального немецкого, арийского духа и непоколебимой воли к достижению победы. Именно эти ка-чества национал-социалистов и стоит акцентировать.
  
   Геббельс вновь раскрыл блокнот, заполненный мелкими, упрямыми, аккуратными ря-дами.
  
   - Да, будь я вождем, сказал бы и меньше, и чеканно, и изящнее. Да и мысли изложил более красочно, и логика оказалась бы строже. Но, чего не дано, того не дано. Единствен-но, что смогу сделать наверняка, это описать проделанную мною титаническую работу на предваряющих события сегодняшнего дня страницах.
  
   Геббельс резко поднялся. Оттолкнув назад темное готическое кресло с высокой, не-удобной спинкой. Вышел из-за стола, снял с полки томики дневника, посвященные пре-дыстории нападения на СССР. Он вел дневник день изо дня, настойчиво и аккуратно, по-нимая, что именно на этих, возможно пожелтевших к тому времени страницах историче-ских летописей, будут воспитываться новые и новые поколения арийской расы.
  
   Быстро перелистав страницы, нашел то, что искал, то - что подчеркивало его, Геббель-са великий вклад в дело победы над сталинской Россией.
  
   Запись за 24 мая: " Я прилежно распространяю через нейтральную прессу слухи о вторжении в Англию. Надеюсь, что тот, для кого слухи предназначены, попадется на эту наживку. Р. (тогда еще ему приходилось маскировать это слово даже в своих дневниках) - будет расчленена!"
  
   На следующий день он записал: " Слухи действуют! Ура! В Англии царит невероятная нервозность. В отношении Р. нам удалось осуществить великолепный информационный обман! Обилие "уток" приводит к тому, что за рубежом, кажется, вообще перестали пони-мать, где правда, где ложь. Это именно та атмосфера, что нужна нам накануне вторже-ния".
  
   Запись, сделанная в конце мая гласила: " ... в Москве продолжают играть в отгадки. Сталин, возможно, начинает о кое-чем догадываться, медленно прозревать. Впрочем, он всё еще смотрит на события как кролик на удава".
  
   Строчки, сделанные днем позже, убеждали, что план "Барбаросса", полное содержа-ние которого до него, впрочем, не посчитали нужным довести, разворачивается во всю мощь. Но население и армия о нём пока не догадываются. Министерству Пропаганды представит трудная задача, в условиях строжайшей конспирации и маскировки мобили-зовать, настроить на военный лад всех немцев. И, в первую очередь, собственный аппарат министерства. Тут Геббельс не удержался и немного пококетничал, якобы опасаясь утра-тить собственный престиж в дымовых облаках лжи и вымыслов.
  
   Пошел последний предвоенный месяц. Первого июня Геббельс описывает совещание в министерстве и то, как хитроумно акцентирует внимание на вторжении в Англию, наво-дит даже собственных сотрудников на фальшивый след. Всех, поголовно, кроме двух - самых преданных и надежных.
  
   Несколькими днями позже ему удалось запустить в печать западных стран слух о пред-стоящем заключении военного пакта Берлин-Москва. Правда, возможно, тут он малость пережал, перестарался, ибо англичане вообще никак не среагировали, а русские немед-ленно кинули послов опровергать в личных беседах бред немецкого министра.
  
   Апогеем дезинформации послужила, подготовленная совместно с отделом контрраз-ведки ОКВ и написанная лично с одобрения и согласия Фюрера статья "Крит как пример", где писал он, что высадка героев-парашютистов на Крите являлась последней, генераль-ной репетицией атаки на Англию. Номер "Фелькишер беобахтер" немедленно конфиско-вали. Настолько быстро, что из всего тиража недосчитались всего нескольких экземпля-ров. Но эти-то несколько газет и являлись главной основой задуманного спектакля, ибо попали прямиком на столы руководителей разведок всех заинтересованных сторон и те доложили содержание статьи и историю конфискации номера главам правительств. "В этом смысл предпринимаемой акции. Всё должно служить одной цели - маскировке дей-ствий на Востоке и в этом плане моя статья - образец хитрости!".
  
   14 июня. " ... Дело сделано! Большая сенсация! Английское радио заявило, что выступ-ление немцев против России - пустой блеф! За ним скрывается подготовка к вторжению на острова. Такова главная цель провокации! В мировых новостях царит полнейшая не-разбериха".
  
   Тут Геббельс вспомнил еще одну подробность того дня и мелким почерком аккуратно вписал на свободном месте: "... Во время передачи на английском языке, которую вел "лорд Хау-хау" по нашему радио, во время оценки им возможности вторжения мы пре-рвали диктора на полуслове, имитируя вмешательство цензора. Это добавило англичанам тревоги!"
  
   Обман удался. Телеграммы информационных агентств полетели во все страны мира, воюющие и нейтральные. Этому успеху несказанно рады и Фюрер, и Йодль. Они пребы-вали просто в восторге!
  
   Не останавливаясь, он перешел к новому потоку дезинформации, запустил слух о предстоящей встречи Сталина и Гитлера в Берлине, о массовой пошивке красных флагов, о репетициях демонстраций детей и прочей ерунде. На эту удочку купился даже руково-дитель Германского трудового фронта и видный член руководства НСДАП Лей, позвонил в Министерство пропаганды и попросил добавочной информации. Он, Геббельс, дал ему требуемое и не стал разубеждать. Пусть и Лей поработает на общее дело.
  
   16-го июня Фюрер пригласил Йозефа к себе в Рейхсканцелярию, но попросил пройти через черный, невзрачный вход, чтобы никто его визита не заметил, а если и заметил, то подумал бы лишь об опале, в которую угодил незадачливый говорун Геббельс. Гитлер принимал Геббельса очень тепло и дружески: "Твоя статья, Йозеф, дала нам нужную пе-редышку в лихорадочных приготовлениях. Наступление на Россию начнётся, как только закончится сосредоточение сил. Это произойдет в течение примерно недели ...".
  
   - Заявление ТАСС от 14 июня, - сказал Гитлер, - это свидетельство страха Сталина, который дрожит перед надвигающимися событиями!
  
   Он, Геббельс распространял слухи до самого последнего дня, но тема России неожи-данно вырвалась из-под его контроля и заполонила страницы английских и американских газет.
  
   17 июня: " Слухи о России приобретают невероятный характер. Их диапазон - от ми-ра и до войны. Для нас это хорошо. Слухи - наш хлеб насущный".
  
   Последнюю запись, на последней мирной странице он сделал утром 22-го июня: " Тема России перекрывает все другие темы в мировых новостях, но все блуждают в соз-данных мною потемках!".
  
   - Потомки прочтут и оценят вклад Геббельса в общее дело победы! - С долей патети-ки подумал министр, захлопнул дневник, скинул на пол ортопедический ботинок с боль-ной ноги, стянул и швырнул на спинку кресла рубашку и брюки. Затем задумался на мгновение. Нервное напряжение, мысли о великом - вызвали земное, плотское возбужде-ние. Йозеф скинул трусы и, пройдя на цыпочках кабинет, вошел в спальню, поднял пе-рину и подкатился под крутой бок Магды. Маленькие жадные пальцы быстро и привычно обшарили упругое тело спавшей из гигиенических соображений раздетой бывшей чемпи-онки. Она вздохнула и, не разлепляя смеженные сном глаза, перекатилась с правого бока на спину, раздвинула ноги. Желание мужа для немецкой женщины - дело, конечно, свя-тое, но раскрывать глаза и полностью просыпаться для выполнения супружеской обязан-ности, совершенно необязательно. Министр забрался сверху и очень быстро достиг об-легчения. Полежал еще немного, наслаждаясь теплом тела жены снизу и перины сверху, а затем скатился на простыни и удовлетворенно прикрыл глаза.
  
   - Жаль, что из-за всей этой предвоенной беготни я забыл, когда встречался последний раз со своими бесподобными актрисульками. С умелыми и чувственными девочками, знающими, в отличие от добропорядочной коровы Магды, самые восхитительные и при-ятные штучки и способы любви, от французских до экзотических японских и индийских. - Блаженно подумал Геббельс. - Ничего, через пару недель победим русских, и жизнь вновь войдет в привычную колею ...
  
  
  
  
  Глава 3.
  
  Сэр Уинстон Черчилль.
  Премьер-министр кабинета Его Королевского Величест-ва. Летняя загородная резиденция Чекерс. Великобрита-ния.
  
  
   Серый аккуратный столбик пепла неожиданно обвалился вниз и неопрятно призем-лился на толстой ноге, обтянутой темной дорогой шерстью штанины немного помятого костюма. Костюма, добротного, консервативного идеально британского покроя, бывшего несказанно модным в последние годы властвования королевы Виктории. Подобное недо-разумение случалось с Премьером невероятно редко. И среди друзей, и среди врагов его имя, кроме всего прочего, ассоциировалось с потрясающим умением докуривать сигару до конца, не уронив ни горстки пепла. Сие не являлось вымыслом или легендой, а полно-стью соответствовало действительности. Умением этим премьер-министр тайно весьма гордился, ибо подобное являлось достоянием лишь небольшой горстки истинных любите-лей дорогих сигар, отличавших элиту от безликой массы нуворишей и дилетантов, курив-ших сигареты, папиросы и даже самые разнообразные трубки.
  
   Щепоть легкого пушистого пепла малой горсткой отклонилась от полета основной час-ти столбика и спланировала на лист бумаги, по которому минуту назад легко скользило перо сэра Уинстона. Черчилль, словно большой обиженный ребенок переросток, надул толстые щеки и сквозь собранные дудочкой губы резко выпустил воздух на только закон-ченное послание. Поверхность бумаги вновь обрела девственную чистоту, нарушаемую лишь линиями строк, стройными, словно строгие шеренги шотландских Его Величества гвардейцев, выстроенных на плацу у Виндзорского дворца. Сугубо конфиденциальное письмо предназначалось для глаз лишь одного человека, и адресовано лично Президенту Соединенных Штатов, Франклину Делано Рузвельту.
  
   Отведя в сторону, столь опозорившуюся руку, с зажатой между указательным и сред-ним пальцами сигарой, Черчилль пальцами свободной руки прихватил кончик листа и, приподняв до уровня глаз, вновь внимательно перечитал написанное.
  
   "Бывший моряк Президенту.
  
   Как Вы знаете, я счел долгом употребить все силы, дабы пробудить страну перед ли-цом смертельной опасности. Мои усилия не пропали даром и сегодня все партии от со-циалистов до консерваторов, все верующие и атеисты, все протестанты и католики, евреи и христиане сплотились воедино. Нас всех объединила одна цель, одно убеждение, что жизнь Британии, ее слава, ее миссия достижимы только с помощью национального един-ства. Какими бы различными ни были наше призвание и общественное положение, нас роднит то, что мы полны решимости защищать наш Остров от тирании и агрессии.
  
   Более того, насколько это в наших силах, мы намерены протянуть руку помощи всем тем, кто согласен бороться, в первую очередь тем, кто находиться в непосредственной опасности. Мы полны решимости сражаться и отвергаем любое гнусное и растленное по-раженчество во всех его видах и обличьях.
  
   Мы прилагаем и будем в дальнейшем прилагать все силы и использовать все средства для дела спасения цивилизации от разрушительных и смертоносных ужасов нового не-мецкого порядка, навязываемого миру Гитлером и Муссолини. Гитлер и Муссолини - оба диктаторы, оба - люди необычной силы внушения и выдающихся ораторских способно-стей. Это очевидно, иначе они не смогли бы захватить власть в своих странах и стать во главе своих ослепленных и одураченных народов. Для остального человечества, не под-давшегося завораживающему магнетизму их обманных речей и лживых лозунгов, еще ни-когда выбор между благословением и проклятием не стоял в столь простом, наглядном и даже грубом виде.
  
   Особенно это становится ясно теперь, когда безумие диктаторских держав воистину достигло предела и готово разрядиться новым гигантским взрывом. Взор Гитлера устрем-лен на восток, туда где находится великая держава Россия. Я не уверен, что лидер этой страны в моральном плане очень сильно отличается от остальных современных европей-ских диктаторов. Я совсем не уверен, что Сталин и его правительство стремятся к миру и взаимопониманию с остальными свободными странами. По крайней мере, в том смысле, который вкладываем в это понятие мы с Вами, господин Президент. Но, так или иначе, а именно Россия представляет сегодня огромный фон и противовес диктаторским режимам центральной Европы.
  
   С другой стороны, цели Гитлера в отношении России вполне однозначно определены еще в его одиозной программной книге. Пакт Риббентропа - Молотова только отодвинул, но никак не отменил завоевание жизненного пространства на Востоке. По весьма точным данным, полученным нашей разведкой, время мирного сожительства Сталина и Гитлера закончилось. Обе страны стоят на пороге войны. Вся разница в том, что выбор времени и места для нападения, а, следовательно, и первый тактический успех, принадлежит Гитле-ру. Сталин, после позорной финской компании, страшится войны и всеми правдами и не-правдами старается оттянуть ее начало. Он попытался пристроить Гитлеру кровососную югославскую пиявку в мягкое подбрюшье на Балканах. Это вполне соответствовало и нашим стратегическим интересам, но, увы, длительного кровопускания не получилось и сегодня, пусть и с пятинедельной отсрочкой, войска Гитлера вновь изготовились к вос-точному походу.
  
   Я считаю, что мы должны рассматривать нынешние лето и осень как месяцы, в тече-ние которых противостояние в Европе достигнет смертельной остроты. Я уверен, что зав-тра мы вступаем в смертельный период, более тяжелый и более насыщенный трагически-ми событиями, чем все те периоды истории, которые мы когда-либо переживали в это наиболее трудное и тревожное время.
  
   Вступление России в войну, естественно, нам на руку. Но мы были бы близорукими глупцами, если бы решили первыми идти на поклон к русским, не дожидаясь удара по ним Гитлера. Нам, безусловно, незачем идти на поклон к Сталину, демонстрируя тем свою временную слабость. Нам, увы, не приходилось и рассчитывать на то, что русские пер-выми нанесут предупредительный удар по немецким войскам. Это наступление создало бы для свободных народов исключительную, уникальную политическую предпосылку, развязывающую свободу дальнейших действий. Но мы оказались бы в совершенно неле-пом положении, если бы после нападения на Германию, стали чинить ненужные препят-ствия присоединению великой русской массы к делу сокрушения нацистской агрессии. А моральные аспекты подобного, в случае превентивного удара Сталина, несомненно, про-явились бы и насторожили мировое общественное мнение.
  
   Война с Россией представляется Гитлеру, обнаглевшему от собственной безнаказанно-сти и временных, но, увы, весьма значительных, военных успехов, делом нескольких ме-сяцев. Он считает возможным покончить со Сталиным молниеносным "Блицкригом", ра-зорвав неповоротливые советские стрелковые войска бронированными клыками танковых ударов. Гитлер глубоко заблуждается.
  
   Счастье в том, что нам противостоит ничтожный по истинному образованию и мелкий по интеллекту человечек, выбившийся в силу невероятного стечения обстоятельств, ог-ромной воли и недюжинных ораторских способностей в вожди нации. Гитлер отметает, а точнее уже отринул, все достижения немецкой классической военной науки и политики. Он презирает опыт Наполеона и Бисмарка, военную теорию Мольтке, Клаузевица, Шлиф-фенбаха. Гитлер всерьез считает, что единственный в мире военный гений, это его, Адольфа Гитлера, гений, основанный на мистических видениях. Он не понимает, что до сих пор все его военные успехи объяснялись не столько его военными заслугами, сколько нашими просчетами и неудачами.
  
   Увы, но нечто подобное, даже в большей степени, можно сказать и о нашем потенци-альном союзнике, Иосифе Сталине. Если немецкий вождь, непризнанный и необразован-ный самоучка художник из венских низов, то его потенциальный противник - тбилисский босяк из недоучившихся семинаристов. Но, что поделаешь, в смертельной схватке союз-ников не выбирают. Русский и немецкий народы сделали роковой выбор, возвеличив и вознеся над собой этих злобных, жестоких негодяев, этих потенциальных неудачников, поставили во главе стран и народов, вверили их нечистым рукам судьбы всего человече-ства. Этот злосчастный выбор, видимо, и определит дальнейшую судьбу России и Герма-нии не только на ближайшие годы, но и на многие последующие десятилетия.
  
   Сегодня в Германии все население, все мужчины и женщины запряжены в колесницу войны. Даже дети поголовно охвачены военизированными организациями. Все их помыс-лы сосредоточены на утверждении превосходства расы и на покорении более слабых, бо-лее усталых или менее решительных рас. В лице Германии мы имеем сегодня проблему, пришедшую к нам из тьмы средневековья - расовые гонения, религиозная нетерпимость, подавление свободы слова, представление о гражданине, как о простейшей, бездушной частице государства.
  
   В России происходит нечто подобное и все поголовно охвачены безумием больше-визма. Все несогласные с коммунистическими догмами либо уничтожены, либо упрятаны в далекие сибирские лагеря, где умирают на непосильной работе. Частного предпринима-тельства нет, все труженики загнаны или в цеха заводов, или на поля коллективных хо-зяйств. Люди представляют сегодня собой не более чем винтики и шестеренки бездушной бюрократической машины социалистического государства. Армия дезорганизована изъя-тием наиболее активной, наиболее подготовленной, творческой массы офицеров и генера-лов. Все уповают только на волю и дар предвидения одного человека - Сталина.
  
   Следовательно, ни нацистская Германия, ни советская Россия не могут быть отнесены нами к числу свободных стран. Возможно, что им удастся освободиться от диктаторов и присоединиться к миру западной гуманистической цивилизации, только пройдя через ис-купление кровавым чистилищем взаимной, истребляющей миллионы людей, многолетней бойни. Это кровопускание уничтожит агрессивный порыв немцев и, одновременно, вы-пустит пар из пробитого осколками войны большевистского локомотива мировой русской революции.
  
   Во время первой Мировой войны наши страны понесли на европейском театре воен-ных действий неоправданно большие, ошеломляющие потери. Возможно, они даже оп-равданы, так как в прошлую войну мы получили некоторые территориальные приобрете-ния за счет поверженной Империи кайзера Вильгельма. В войне нынешней Британия не видит для себя возможных территориальных претензий. Результатом первой Мировой войны явилось то, что из числа великих мировых держав выпали Германия, Австро-Венгрия и Россия. В результате этой мировой войны Германия и Россия должны лишиться всякой надежды на будущее величие. Их ожидает незавидная судьба "лоскутной импе-рии", а их природные и людские богатства будут обращены во благо держав победитель-ниц.
  
   Исходя из изложенного, я хотел бы подчеркнуть мою твердую решимость беречь до последнего момента, до самых решающих и важных событий жизнь каждого британского солдата. Я предпочитаю предоставить возможность сражаться на всем протяжении бес-крайних сухопутных фронтов двум основным противникам. Мы будем вести войну на мо-ре и за пределами континентальной Европы, внимательно наблюдая за смертельной схват-кой двух военных гигантов, двух несовместимых, двух взаимоисключающих, двух смер-тельно противоположных идеологий - большевизма и нацизма.
  
   Я нахожусь в весьма затруднительном положении, ибо могу предвидеть, что вскоре по-сле нашей общей победы на картину мира может упасть тень нового диктатора. Никто не знает, что Советская Россия и её международная коммунистическая организация Комин-терн могут совершить в недалеком будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям. Безопасность свободного мира, возможно, придется ограждать от мира большевиков своеобразным "железным занавесом" ибо победа коммунистической России сможет инициировать рост сочувствия её идеям среди жителей наших стран.
  
   Естественно, я ни в коей мере не собираюсь публично декларировать ничего из приве-денного в этом сугубо конфиденциальном письме, которое прошу уничтожить по прочте-нии. Наоборот, уже утром 22 июня я немедленно прикажу бить во все колокола Британ-ской империи и выступлю с дружеской, более того, абсолютно союзнической речью, в которой предложу русским всю возможную помощь и поддержку. Я буду посылать им, в пределах возможного, материальную помощь, танки и самолеты, не ослабляя, естествен-но, собственную армию. Но ни при каких условиях я не начну высадку на материк, пока не буду полностью убежден в полном успехе при совершенно минимальных потерях. Я не начну операции в Европе до тех пор, пока не увижу пришитой последнюю пуговицу на гольфах самого последнего обозного солдата. Эти условия предполагают полный и мно-гократный перевес над противником в количестве и качестве военной техники, прежде всего - авиационной.
  
   Мне кажется, господин Президент, что пора, давно пора, переводить маховик промыш-ленности Вашей страны в положение полного хода и обеспечить как текущие, так и буду-щие потребности союзнических стран свободного, и не очень свободного, мира всем не-обходимым для ведения и победоносного завершения мировой войны. Мне хочется ве-рить, что американский народ составил уже четкое и правильное суждение о великом бед-ствии, постигшем Европу. Что американский народ, как никакой иной, понимает - сила свободного народа зиждется на духе сопротивления тирании и несправедливости, особен-но когда зло опирается на силу, кажущуюся непреодолимой.
  
   Нацистская Германия принесла великое горе и страдания народам, которые она под-чинила своей власти. Германские захватчики с помощью всевозможных изощренных ме-тодов духовного, социального, экономического и простого физического угнетения систе-матически и целенаправленно осуществляют свое намерение уничтожить свободолюби-вые нации Европы. Студентов десятками расстреливают и тысячами пытают в концентра-ционных лагерях. Университеты закрыты, клиники, лаборатории и библиотеки разграб-лены или уничтожены. Труды национальных писателей и писателей евреев изъяты и со-жжены. Свободная пресса запрещена. Журналы закрыты. Художники, артисты, писатели и профессора согнаны в концентрационные лагеря. Общественная администрация и судеб-ные учреждения ввергнуты в хаос. Земли разграблены, все продовольствие до последней крошки вывозится в Германию. Вся полезная движимая собственность конфискуется для военных нужд немецкой армии. Ценности изымаются у законных владельцев путем орга-низованного разбоя и простого грабежа. Имущество церкви попадает в руки германских эмиссаров и присваивается ими. Миллионы рабочих обрекаются на непосильный труд на военных предприятиях. Ужасные массовые казни естественных лидеров и руководителей европейских народов стали обычным явлением. Голод царит среди развалин городов и де-ревень древней Европы. Европа изнывает в смертельных муках под гнетом немецко-нацистской тирании.
  
   Сегодня Соединенные Штаты счастливо защищены Атлантическим и Тихим океанами. Сегодня их народ является только зрителем всемирной трагедии и страшных преступле-ний фашистских диктаторов, но с каждым днем - всё менее безучастным зрителем. Каж-дый день гибнут под ударами нацистских подводных хищников в море моряки и многие из них - американские граждане.
  
   Преобладающие силы мира на нашей стороне. Их следует лишь объединить и воору-жить. Британия вооружена и ведет бескомпромиссную и беспощадную войну с гитлеров-ской Германией и фашистской Италией. Россия будет вовлечена в войну завтра утром. Втянута в кровавую мясорубку помимо воли русского народа, даже против воли своих не-способных и тусклых лидеров, по всем статьям проигравших лживым и коварным проис-кам Гитлера. Боюсь, что скоро, очень скоро, наступит очередь Вашей, господин Прези-дент, страны. Америка должна вооружиться сама и вооружить весь свободный мир!
  
   Соединенные Штаты сегодня являются последним и самым веским фактором сохране-ния свободного от нацистов мира и я вполне уверен, что Вы, господин Президент, осоз-наете всю важность того факта, что на карту поставлено дело свободы. В том числе и сво-боды Соединенных Штатов.
  
   С уважением и любовью, всегда Ваш верный друг, Уинстон".
  
  
   Черчилль устало откинулся на спинку стула. В небе над Лондоном одиноко бродили серебристые мечи лучей прожекторов. Иногда они скрещивались, иногда высвечивали грузные баллоны аэростатов заграждения. Сирены молчали, налетов больше не было, "Битва за Англию" выиграна, а пополненные молодыми летчиками и новыми самолетами эскадры толстого борова Геринга передислоцированы к берегам Буга и Прута. К границам России. Возможно, они уже закончили заправку горючим, подвесили в бомбовые люки смертоносный груз и ждут команды вылета на боевое задание.
  
   Ничего нового для себя в сложившейся в мире ситуации Черчилль не видел. Все это он фактически предсказал во время выступления в Манчестере 9-го мая 1938 г.
  
   - Боже, как безумно давно всё это было. - Он затянулся остатком сигары и раздавил ту-гой жгутик табачных листьев в пепельнице, крепко придавил желтыми от никотина, крепкими пальцами с короткими, твердыми ногтями.
  
   - Неисповедимы пути господние. На свете нет более последовательного и непримири-мого противника коммунизма чем я, Уинстон Черчилль. И этот непримиримый борец с большевизмом, на протяжении последних четырех лет одновременно является наиболее последовательным и настойчивым проповедником союза с большевистской Россией, с её вождем Сталиным!
  
   - В 1938 году в Манчестере я говорил о том, что только близорукие глупцы могут пре-пятствовать присоединению России к делу сопротивления агрессии. Глупцы не прислу-шались к моим словам и получили Мюнхенское соглашение. Не выиграв ровным счетом ничего, они потеряли Чехословакию с ее военной промышленностью, укреплениями в Су-детах, ее народ, готовый к сопротивлению агрессии.
  
   - В мае 1939 года я буквально умолял Палату общин заключить договор с Россией, от-нестись к ней как к равной, отбросить показное высокомерие перед лицом надвигающейся немецкой угрозы. Упрашивал высокомерных тупиц создать единый фронт на Востоке и Западе, предотвратить сближение России и Германии. Призывал, ибо видел, что на сбли-жение с Германией Россию толкает именно наша двусмысленная, скользкая, весьма непо-рядочная и лицемерная позиция.
  
   - Парламент и правительство медлили и суетились, все пытались выторговать нечто непонятное и невнятное за счет русских, а я так надеялся на то, что союз будет заключен без проволочки. Не сбылись мои надежды. Напрасно я доказывал, что требования русских более чем справедливы и вполне приемлемы для нас.
  
   - Власть предержащие промедлили и предсказанное мной произошло. Но я понимал, что пакт Риббентропа - Молотова со стороны России явился во многом единственно воз-можным, вынужденным решением.
  
   - Затем случилось неизбежное и Польша пала к ногам Гитлера. Какая антисоветская свистопляска началась в Парламенте! Дело чуть не дошло до объявления войны России. И сильнее всех разорялись именно те безмозглые болтуны, что своим неразумным торгаше-ством и двурушничеством ранее проворонили уникальную возможность создания общего фронта против агрессии.
  
   - Первого октября мне пришлось выступить и утихомирить разбушевавшиеся не на шутку страсти. Я говорил по английскому радио. Но обращался к советским лидерам. К Молотову, к Сталину. "Да, Польша вновь разодрана на части", - говорил я в черную эбо-нитовую чашку микрофона. - " Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и соратники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо, чтобы русские армии стояли на этой ли-нии. Теперь, во всяком случае, эта линии существует и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть".
  
   - Я не мог предсказать, что нам ждать от России дальше, ибо Россия - это загадка, за-вернутая в загадку, помещенную внутрь загадки. Но ключ к загадке имеется. И ключ этот носит прозаическое название: "Национальные интересы России". А продвижение Гитлера на Восток и на Юг, к Черному морю и к Балканам противоречит этим интересам. Если это так, то войны между Гитлером и Сталиным не избежать. Я ее предвидел, в отличие от многих других, проворонивших ее приближение.
  
   - Выступления по радио, меморандум разбушевавшемуся "военному" кабинету мини-стров... Я изо всех сил доказывал, что, - " ... хотя русские и виноваты в грубейшем веро-ломстве, но именно Польша отвергла все военные предложения России. Отвергла, не-смотря на их естественность. В результате Россия заняла как враг Польши те же самые позиции, что могла занять как друг. Русские мобилизовали большие силы. Сейчас они граничат с Германией и последняя совершенно лишена возможности обнажить Восточный фронт. Теперь, Восточный фронт потенциально существует".
  
   - В зимнюю компанию Финской войны под давлением Франции мы чуть-чуть было вновь не оказались втянуты в прямое военное противостояние с Россией. Я старался не высказываться слишком жестко по поводу этой нелепой войны. Мне было искренне жаль свободолюбивый финский народ и его правительство, но интересы Британии выше любых иных интересов. В возможном развитии событий меня интересовали только высадка в Норвегии и позиция Швеции. Получив Нарвик, как базу союзников для стоянки флота и организации снабжения, мы вышли бы на коммуникации немецкого флота и легко перере-зали немецкие поставки никеля и железной руды из Скандинавии.
  
   - Мне нужен был Нарвик, а неугомонный Поль Рейно рвался двинуть свои альпийские батальоны и зуавов на помощь финнам. Пока шел торг, пока адмирал Дарлан нервничал и требовал поспешить с окончательным решением о дате Д-дня, пока собирался экспеди-ционный корпус, финская война, слава Богу, благополучно завершилась подписанием мирного договора. Всего одиннадцать часов отделяло союзников от начала глупейшей и бессмысленной операции, способной повернуть течение истории в непредсказуемое рус-ло.
  
   - Теперь всё это в прошлом. Завтрашний день поставит Россию на ее естественное ме-сто в строю держав антигитлеровской коалиции. С завтрашнего дня я спокоен за судьбу Британии, ибо решаться она будет на бескрайних русских просторах, а не на вересковых горных полянах Шотландии, не на улицах Лондона, не на полях Уэльса. Я многое сделал для этого и рад, что труды мои оказались не напрасны.
  
   - Интересно, что свое первое предсказание новой мировой войны я высказал, обраща-ясь к избирателям 9-го мая 1938 года. Хотелось бы знать, что предстоит мне 9-го мая 1945 года? Война к тому времени, наверняка, закончится и придется вплотную заниматься мирными вопросами предвыборной компании. Впрочем, победа в войне, причем не просто победа, а победа умная, малокровная, автоматически обеспечит победу на выборах. А, по-бедив, займемся вопросами послевоенного устройства мира. Мира по прекрасному кон-сервативному британскому образцу с его непреходящими гуманитарными и демократиче-скими ценностями и уважением прав человека.
  
   - В этом плане, возможно, придется вновь пересмотреть отношение к России. России ослабленной, истощенной войной, легче продиктовать условия её послевоенного вхожде-ния в мировое сообщество. Впрочем, пока об этих задумках лучше не упоминать. Впереди Россию ждет кровавая и тяжелая война. И не стоит отвлекать её лидеров даже намеками о возможных послевоенных осложнениях. Не стоит их раздражать, ибо они весьма чувстви-тельны к малейшим нюансам политического свойства и, как показал мгновенный кульбит советско-германского договора, способны на очень многое. Пусть пока спокойно воюют и целиком посвящают себя этому благородному делу.
  
   После позднего обеда сер Уинстон еще несколько часов прогуливался и беседовал с весьма приятными и, главное, остроумными собеседниками - американским послом Вин-нантом и его женой. Именно через посла, минуя официальные каналы, передал он письмо Президенту. Позже к ним присоединились не менее милые и интересные люди одного с ним круга в том числе: министр иностранных дел Иден с супругой, посол в Москве Криппс, и несколько менее значимых для британского Премьера фигур молодых безы-мянных пока людей, недавних выпускников самых престижных университетов Велико-британии. Людей, сознательно и однозначно сделавших особый выбор в борьбе с фашиз-мом еще со времен гражданской войны в Испании, но никоим образом своего решения не афишировавших. Как не афишировал и сам Черчилль секрета собственной информиро-ванности в делах Гитлера - раскрытия кодов и устройства шифровальной машинки "Энигма". Расшифрованная информация практически одновременно достигала и Уинстона Черчилля и Иосифа Сталина. Первый верил прочитанному, но предпочитал свято хранить тайну, второй - ничего на веру не принимал, но также не разглашал источник полученных сведений.
  
   Ближе к полуночи Черчилль отправился спать, предварительно предупредив слуг, чтобы не будили его по пустякам.
  
   - Меня следует будить только в случае вторжения нацистов в Англию! - Напомнил, жизнерадостно улыбаясь, Премьер. - Все остальное - не поводы для волнений. В здоро-вом теле - здоровый сон.
  
   Черчилль спал. Но где-то в глубине мозга, в подсознании, еще раз подспудно прове-рялись на выразительность и глубину мысли слова завтрашнего выступления.
  
   "На протяжении последних двадцати пяти лет никто не был таким упорным против-ником коммунизма, как я. Я не откажусь ни от одного слова, которое я когда-либо произ-нес о нем. Но всё это бледнеет перед зрелищем, которое раскрывается перед нами теперь.
  
   Прошлое с его преступлениями, ошибками и трагедиями, отступает в сторону. Я ви-жу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы возделывали с незапамятных времен. Я вижу их, стоящих на страже своих домов, в которых матери и жены молятся о безопасности своих любимых, о возвращении кормиль-цев, своих защитников. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существо-ванию с таким трудом выжимаются из земли, где смеются девушки и играют дети.
  
   Я вижу, как на всё это надвигается в чудовищном натиске нацистская военная машина с её ловкими специалистами, имеющими свежий опыт устрашения и связывания по рукам и ногам десятков стран. Позади всего этого пламени, позади всей этой бури я вижу не-большую группу злодеев, которые замышляют, организуют и обрушивают все эти слепя-щие ужасы на человечество...
  
   Можете ли вы сомневаться, какова будет наша политика? Мы твердо решили уничто-жить Гитлера и все следы нацистского режима. Мы никогда не вступим в переговоры, мы никогда не станем договариваться с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем биться с ним на суше, мы будем биться с ним на море, мы будем биться с ним в воздухе - до тех пор, пока с Божьей помощью, мы не избавим народы мира от его ярма.
  
   Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу любую помощь, какую только сможем оказать. Вторжение Гитлера в Россию является не более как прелюдией к попытке вторжения на Британские острова. Опасность для России является опасностью для нас и опасностью для Соединенных Штатов, также как дело каждого русского, борю-щегося за свою землю и свой родной дом, является делом свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара".
  
  
   Черчилль мирно спал. Завтрашняя речь, предназначенная для радиовещания, начисто переписанная и аккуратно сложенная листок к листку, уютно лежит в кармане пиджака. Нужные слова выбраны. Оптимальные решения приняты. Всё готово и ждет своего часа, который пробьет в урочное время утром следующего дня. Воскресным утром 22 июня 1941 года.
  
  
  
  
  
  Глава 4.
  
  Генерал Павлов.
  Белорусский Особый Военный Округ. Город Минск.
  
  
  
  
   Столица Советской Белоруссии город Минск отработал субботу и готовился к вос-кресному дню. Словно стаи беззаботных воробышков слетались к ярко освещенному те-атральному подъезду принарядившиеся компании студентов. Сплоченно, солидно, немно-го напряженно и в некотором роде торжественно, вытягивались из ведомственных автобу-сов и шествовали к фойе группы принаряженных театралов, организованно посланные в культпоход от заводских коллективов, от проектных организаций, по разнарядкам мини-стерств, от армии, от органов НКВД. Степенно шли, раскланиваясь со знакомыми дамами и церемонно приподнимая шляпы при встрече с мужчинами, завсегдатаи из рядов местной творческой советской интеллигенции. Билетерши шустро раздавали программки и при-вычно направляли потоки граждан в нужные русла лож, партера, галерки. Первые посети-тели театрального буфета еще робко, поглядывая по сторонам, наскоро опрокидывали стопочки коньячка, поднимая настроение соответственно начинающемуся культурному вечернему субботнему отдыху.
  
   Третий звонок затих, и свет в зале медленно угас, оставив освещенным лишь стреми-тельно летящую на тяжелом бархате занавеса белую чайку.
  
   Действие спектакля началось, когда черный, угрюмый ЗИС штаба Западного Особого военного округа подкатил к входу и, высадив нескольких пассажиров, попятился на отве-денную стоянку, рядом с "Эмкой" вездеходом автоматчиков охраны.
  
   Четверо человек в отлично пригнанной армейской форме легко взбежали по мрамор-ным, крытым ковровой дорожкой ступеням к правительственной ложе. Они шли вслед за суетящимся, потирающим руки, театральным администратором, с дрожью нетерпения, ожидавшим прибытия гостей прямо перед дверями театра. Свет электрических ламп, вправленных в старинной бронзы канделябры, отражался в начищенной до матовой зер-кальности коже сапог, мерцал в золоте орденов, шевронов и звезд.
  
   Немного впереди, как-то и положено по званию и занимаемой должности, привычным строевым шагом двигался, без натуги неся массивное, хорошо тренированное мускули-стое тело, командующий округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов. За ним, приотстав на полшага, соблюдая уважительную дистанцию, позволяющую с одной сторо-ны показать подчиненное положение, а с другой, дающую возможность, спокойно и без натуги принимать участие в необязательном разговоре о приезжих гастролерах, шел его начальник штаба генерал-майор Климовских Владимир Ефимович.
  
   Чуть отстав от Климовских, напряженно, совсем не стараясь прислушаться и вникнуть в разговор начальников, отрешенно, механически, переставлял ноги, мысленно всё еще пребывающий в штабе артиллерии, генерал-лейтенант Григорий Иванович Клич. Он единственный выглядел озабоченным и не пытался эту свою озабоченность скрывать от посторонних. Клич беспокоила сложившаяся в Округе ситуация, особенно то, что и по его, Клича, вине большая часть артиллерии округа оказалась в эти тревожные дни на ок-ружных полигонах, оставив дивизии без поддержки и прикрытия. Думал сделать как луч-ше, надеялся чуть подучить орудийные расчеты, командиров батарей, многие из которых не умели правильно рассчитывать данные для стрельбы. А во что оно выльется на деле, трудно даже представить. Нет, представить не трудно, представить - страшно.
  
   Замыкал группу генералов кавалерийский майор - порученец Павлова с подковками и саблями в веселых васильковых петлицах. Молодой майор шагал весело, легко, словно радуясь игре застоявшихся мышц здорового сильного тела, позвякивал при каждом шаге шпорами, разливавшими нежный серебряный голосок в притихших пустых театральных коридорах.
  
   Неуместный в храме искусства вульгарный звон раздражал администратора, но тот считал возможным возмущаться лишь мысленно, повторяя пришедшееся к месту латин-ское выражение, вынесенное из счастливых давних гимназических лет "О времена, о нра-вы!". Сколько уж лет прошло, и каких лет, а вот, спасибо учителю латыни, вспомнилось.
  
   - Может, сделать бравому майору замечание? - Подумал, поморщившись в очередной раз, администратор? - Ну его, не стоит связываться. Солдафон всё равно ничего не пой-мет, только кучу неприятностей наживу себе на голову. Да, вот уже, кстати, и ложа.
  
   Администратор с облегчением отворил перед именитыми театралами дверь правитель-ственной ложи и пригласил устраиваться поудобнее. В первый ряд, возле обитой бархатом наружной стенки, выходящей прямо на сцену, сели Павлов с Климовских, за их спинами тяжело опустился на кресло Клич, в глубине, на стуле присел майор.
  
   Со стороны Павлов выглядел спокойным, целиком поглощенным развивающимся на сцене действием уже трижды виденной пьесы. Казалось, никакие волнения и тревоги не омрачают его широкое круглое лицо с крутыми надбровьями, переходящими сначала в гладкий лоб, а затем в бритый до зеркальной чистоты череп.
  
   Постороннему минскому обывателю, случись ему заглянуть в правительственную ло-жу, увиделся бы привычный, плакатный, проносимый во множестве на демонстрациях, усредненный киношный облик неустрашимого и мудрого красного генерала. Глянул бы обыватель и сразу успокоился, ничего плохого не предвидится и все слухи вранье, если сидит и смотрит спектакль невозмутимый, уверенный в себе полководец, под умелым ко-мандованием которого стоят многие сотни тысяч бравых, тренированных, отлично воору-женных красноармейцев и командиров непобедимой Красной Армии. Родной армии-защитницы, сильнее которой не было, и нет от тайги до британских морей. Армии, кото-рая если завтра война, если враг нападет, способной одержать победу над любым злодеем малой кровью и могучим ударом. Ведь недаром пели, проходя по городу с зимних квартир в летние лагеря войска: "Белоруссия родная, Украина золотая, ваше счастье молодое мы штыками, штыками оградим". И летнее солнце блестело весело и радостно на частой и стройной щетине славных трехгранных российских штыков "мосинских" образца 1891/1930 годов, лучших в мире трехлинейных винтовок, единообразно вскинутых на крепкие красноармейские плечи. Полки проходили мерным шагом, покачивая в такт дви-жению брезентовыми сумками противогазов и тугими скатками серых шинелей.
  
   Командующий обязан сохранять спокойствие. Командующий обязан сидеть в бывшей "царской" театральной ложе. Командующий обязан вежливо аплодировать знаменитым артистам, гастролирующего в Минске Московского художественного театра. Но никто не может требовать от человека в форме генерала армии большего. Дмитрий Павлов смотрел на сцену и не мог понять происходящего. Он пытался вспомнить название трижды про-смотренной пьесы и не мог.
  
   Павлов смотрел на сцену, но видел совсем иное. Перед ним разворачивалась не траге-дия людей ушедшей в прошлое эпохи, а начало его собственной, генерала Павлова, лич-ной трагедии. Спектакля, в котором он, Дмитрий Григорьевич, волей Хозяина играл "с листа" отведенную роль. Играл неуверенно, робко и смертельно боялся даже краешком глаза заглянуть в конец рукописи.
  
   По роли этой он сидел в ложе, аплодировал, но вместо действующих лиц пьесы, вместо звезд советского артистического мира видел лучших немецких генералов, сгрудившихся вокруг карты где-то по ту сторону Буга. Вместо сцены, сквозь пелену усталости и сомне-ний, представлял, точнее, старался представить то, что в эти минуты происходило на не-мецкой стороне границы.
  
   Внешне отрешенный, а внутренне до звона напряженный, Дмитрий Григорьевич Пав-лов с трудом сдерживал волнение. В какой-то момент он даже привстал, словно собираясь покинуть зал и рвануть назад, в штаб Округа. Но роль предписывала находиться в театре, и он вновь грузно осел в кресло. Есть правила игры, и Павлов обязан следовать их неумо-лимым законам. Генерал недобро усмехнулся краями широкого губастого рта и, поелозив, плотно устроился в кресле, устало откинулся широкой спиной на крытую алым бархатом спинку. Сидел, словно памятник самому себе, пока еще живой, еще дышащий размеренно под отличного габардина генеральском кителем с золотой звездой Героя Советского Сою-за на груди и маленькими звездочками генерала армии в петлицах.
  
   - Последний в жизни спектакль. - Мелькнуло в голове. Но, тут же отогнал проклятую мысль. - Нет, не может такого быть, Сталин бы поставил в известность. Сталин меня вы-деляет, любит, доверяет. Зачем ему подставлять меня, своего, верного до мозга костей, человека, стойкого коммуниста, прошедшего без малейшего пятнышка все чистки и иску-сы правых и левых уклонов и оппозиций? Если на самом деле ожидаются события - уж Кирпонос, я и Кузнецов, поди, первыми бы узнали. Но, ведь тишина, пока. Проклятая, мертвая, ватная тишина. Словно перед бурей.
  
   А может, оно и к лучшему? Сегодня, сейчас, сию минуту всё в твоей жизни нормаль-но, Дмитрий Григорьевич? Нормально. ... Тихо на границе? Тихо! Спокойно в пригра-ничной полосе? Спокойно. Вот и сиди, Командующий Округом. Сиди и не рыпайся. Смотри представление, аплодируй заезжим дивам. В антрактах пей коньячок с лимончи-ком, мило улыбайся знакомым дамам, приветливо кивай директорам оборонных заводов и руководителям местных наркоматов. Спокойно выдерживай встревоженные взгляды рес-публиканских начальников. Забудь обо всех терзаниях и, вернувшись в особнячок, спо-койно засни. Сталин не верит в войну? Не верит. Велит не дергаться и не волноваться? Велит. Вот и дыши спокойно. Приказывают не дергаться, и не дергайся. Тебе, что, больше других надо? К чему тебе, Дмитрий, нарываться на неприятности, зачем терзать несчаст-ные мозги думами о беде, наваливающейся, словно неукротимый вал цунами. Огромный, злобный, вроде того, что видел на картинке учебника в школьные годы.
  
   Что можно теперь изменить? Ничего. Ничего не изменишь. Как невозможно повернуть вспять водяную гору цунами, как невозможно вновь вернуться в детство, в сельскую шко-лу, в родное сельцо Вонюх. Это для других ты, Дмитрий Григорьевич, бравый генерал с орденами и звездой Героя на груди. Мудрый и знающий полководец, а на самом деле - только лишь малый винтик, крохотное колесико в плеяде сцепленных зубчиками шесте-ренок, колесиков и винтиков гигантской государственной машины. И всё, что от тебя тре-буется - это вращаться синхронно с тысячами других винтиков, колесиков, шестеренок. Пока не сотрется резьба, не искрошится металл зубцов, не полетит к черту нарезка. Или пока сам главный Хозяин не сочтет нужным выбраковать, заменить, выкинуть в лом, вме-сте с тысячами иных других, сделавших предписанное дело и более никому не нужных деталей. Он, Хозяин, все знает, все видит, за всех думает. Говорит Сталин, что не будет войны - значит, ее не будет. Точка.
  
   На минуту-другую приходило успокоение. Но минута проходила за минутой под сухой аккомпанемент четких щелчков часов, покоившихся на генеральском, по-крестьянски ши-роком запястье. На руке, прикрытой белоснежным обшлагом рубашки, чуть выглядываю-щей из-под идеально выглаженного, индивидуального кроя кителя. Минута утекала за минутой, а облегчение всё не приходило.
  
   Легче генералу Павлову давно уже не становилось и долгими, бессонными ночами. В полудреме все ждал и ждал появления посыльного с тревожной эстафетой о начале войны. Ждал в мае - не прибежал посыльный. Ждал все три недели июня. Напрасно ждал. Так может, действительно - обойдется? Пронесет? Минет его чаша сия? А если так, то и впрямь, Сталин лучше знает. Значит, не стоит дергаться, не стоит зря мочалить нервы.
  
   Может он один такой нервный? Вон Тимошенко с Жуковым - заслуженные полковод-цы, не чета ему, Павлову, впрыгнувшему в генеральский китель командующего Округом фактически не освоив как следует премудрости управления дивизией. Перепрыгнул и корпус, перескочил и армию. Перескочил, впрочем, не сам. Не по своей воле. Подсадили, словно на широкой уютной ладони. По велению Вождя. Будь его, Дмитрия, воля - еще бы пару лет дивизией командовал, потом - корпусом, потом - в Академию Генштаба, после неё - на армию, а уже после всего - сесть на округ. Да еще пограничный, Особый, на пра-вах фронта.
  
   Нет, Дима, себе не соврешь, - вдруг мелькнуло в голове, - это теперь такой умный да благостный. А, вспомни, после финской войны... Ведь это ты, Дмитрий писал лично Ста-лину, что зажимает Ворошилов твой рост, не даёт двигаться молодым. Писал, почуяв, что зашаталось кресло под бессменным наркомом, под "первым красным офицером". Напи-сал, воспользовался моментом. И, как казалось тогда, попал в масть. Мечтал о корпусе, а скакнул на Округ. Сбылась мечта идиота. А если бы не дергался и сидел спокойно на ди-визии, то, вполне возможно, формировал сейчас механизированный или танковый корпус. В Белоруссии, или даже в Сибири. Все одно - ответственности меньше.
  
   Нет, нет, сам бы он не прыгнул. Время такое пришло. Подсказали, намекнули. Вот он и написал. А, с другой стороны, кому же еще прыгать? Вон и Кирпонос, и Кузнецов. Со-седи по приграничным Особым округам. Пусть и поопытнее меня, может чуть-чуть пооб-разованней, но ведь тоже на округа посажены Хозяином прямо с дивизий. Тоже, получили повышения, словно аванс после финской компании, где на общем убогом фоне смотре-лись чуть получше других.
  
   Кому же еще прыгать кроме нас, если и прыгунов хороших в армии не осталось? Кто-то расстрелян. Кто-то сидит по сибирским да колымским лагерям. Самые везучие - просто выгнаны из Армии и затаились в тени, по медвежьим углам, по лавкам, по провинциаль-ным городишкам, отсиживаются за печками, пережидают смутное время в счетоводах, бухгалтерах, механиках, даже трактористах МТС. Живут, боясь в полную грудь дышать. А ведь люди все опытные, толковые, грамотные. С полным военным образованием - ака-демики, генштабисты. Головастые. Мозги армии. Не самые лучшие, но мозги...
  
   Где лучшие мозги теперь? Где они? Даже вспоминать боязно. Нет их. Сгинули. В ла-герную пыль, как изволит шутить Лаврентий Павлович, обратились. С кем теперь вое-вать? Вот из более чем двухсот твоих, Дмитрий Григорьевич, командиров полков - только двадцать пять закончили нормальные военные училища. Остальные - выдвиженцы из сверхсрочников. За плечами трехмесячные курсы. Карту с трудом читают. А некоторые и не читают ее вовсе. Боятся. По дорожным указателям, да бабкиным советам маршируют на учениях. Учения - ладно. А если война? В мирное время они хороши - горло надсажи-вать на парадах да в показушных атаках они могут. Сапоги драить, койки застилать, по-рядок образцовый в казармах держать, это - да, могут. И воевать смогут, но - только в лучшем случае командирами рот. Рот, не полков. Это ты. Павлов, понимаешь четко.
  
   Понимал Павлов, все понимал. Вздохнул тихо и вновь оперся на бархат подлокотни-ков.
  
   Сам командующий учился, пусть и тяжело давались науки, но старался. Сначала имел за плечами только четыре класса сельской школы в родных Вонюхах, да два класса ре-ального училища. Этого хватало, пока штудировал основы военных наук на Костромских пехотных курсах. Хватало и для того, чтобы бить сначала махновцев, а затем и китайцев на КВЖД. Хватило, когда учился дальше в Омской кавалерийской школе. С отличием за-кончил. Полком командовал. И неплохо командовал.
  
   Эх, какое надежное, лихое и простое было время-времечко! Вспомнил Павлов беско-нечные барханы Каракумов, Туркестан с его завыванием зимних ветров, с песком, заби-вающим все поры кожи, проникающем через повязанный на лице платок в нос, в рот, смешивающийся с соленым потом и застывающий противной каменной коркой на голове. Вспомнил шатающихся от бескормья непоеных лошадей кавалерийских эскадронов, пле-тущихся грустной цепью с бархана на бархан. Вспомнил, как трясла его под буркой, зали-вала потом малярия. Злой, горький вкус хинина заполнил на мгновение рот. Тяжело при-ходилось, но всё равно, счастливое пролетело время. Все в том времени оказывалось яс-ным и простым. Турдыбай - враг, Ала-Назар - враг, Хаджи-Али - враг. Муллы - враги. Басмачи - враги. Трудовые люди, простые дехкане, бедняки - друзья. Даже те - кто свои-ми баями обманут и с винтовками в их бандах по пустыне скачет. Поймут правду рабоче-крестьянскую, рано или поздно, но поймут. Женщины Востока - угнетенный класс. Па-ранджи - в костер. Пролетарии всех стран - объединяйтесь! Простые, надежные истины, легко и однозначно решаемые вопросы. Друг - получи паек, враг - становись к стенке.
  
   После того как полк Павлова загнал в Афганистан остатки разгромленных банд, его заметили и отправили на учебу в Академию Фрунзе. Знаний, вынесенных из академиче-ских классов, хватало для командования полком. И вроде хорошо командовал. На КВЖД не подкачал, разгромил в Манчжурии кавалерийскую бригаду противника.
  
   Хорошо, спокойно и привычно Дмитрию в седле, но время кавалерии уходило в про-шлое. Вновь пришлось тебе, уже Дмитрию Григорьевичу, садиться за парту и науки грызть. В Ленинграде, на Академических курсах технического усовершенствования на-чальствующего состава учил технику будущего - танки. Там впервые ощутил мощь сталь-ных машин, пересилил себя, укротил танк, набил первые мозоли на ладонях от рычагов и бортовых фрикционов. Впервые стрелял из танкового орудия и познал радость наводчика, поразив из башенного орудия движущуюся по рельсам мишень. Вдохнул и полюбил запах отработанного масла, сгоревшего пороха, горячей резины, каленого металла и паров бен-зина. Всю ту невообразимую смесь, острую, возбуждающую смесь запахов, что сопрово-ждает жизнь и смерть танкиста.
  
   В тридцать шестом, словно бабка наворожила, судьба занесла его подальше от отече-ственных передряг, на испанскую, красную, покрытую виноградниками и апельсиновыми рощами веселую землю. Снова все оказалось просто и привычно, весело и лихо. Даже еще веселее, чем в Манчжурии или в Туркестане. Тепло, ласково, ярко. Враги - фаланги-сты. Враги - фашисты. Враги - немцы и итальянцы. Свои - коммунисты. Свои - респуб-ликанцы. Свои - бойцы интернациональных бригад и немного сомнительные, всякие раз-ные, анархисты с социалистами.
  
   Ох, эти бесшабашные испанские деньки, когда носил он, генерал Пабло парадный ис-панский мундир с золотыми яркими нашивками и аксельбантами, красивую, с высокой тульей, расшитую позументом, генеральскую фуражку.
  
   Веселая война шла тогда. - С вином, с красивыми, золотистыми от загара, добросер-дечными девушками. Пусть с неразберихой и сумбуром, с бомбами, щедро высыпаемыми немецкими "Юнкерсами" и итальянскими "Капрони", со свирепыми и безжалостными ма-рокканцами и легионерами, но все равно, несравнимая с российскими, непонятными де-лами, с открытыми процессами шпионов и предателей. С "врагами народа", еще вчера считавшимися вождями и видными военноначальниками. С быстрыми приговорами и еще более скорыми расстрелами.
  
   В Испании не до того было. Там бурлила гражданская война. Случались и на ней на-кладки, как под Лас-Роса, когда два его батальона влепили беглым огнем по позициям 14-й интребригады. Сорвали атаку, людей побили. Но зато потом ведь всё наладилось, ведь вышвырнули фашистов из Махадаона, расчихвостили пять батальонов итальянских тан-ков "Ансальдо".
  
   Впрочем, что сегодня, теперь, здесь душой кривить, разве это настоящие грозные тан-ки? И действительно ли столь уж велик подвиг, принесший известность?
  
   Стоило вспомнить название, и память услужливо воскресила внешний вид смешных, коротеньких итальянских танкеток высотой чуть больше метра, с броней в пять милли-метров, с угловатой клепаной коробкой вместо башни и одним легким курсовым пулеме-том. Внутри грохочущих и трещащих железок, до первого столкновения с его Т-26-ми, гордо восседали по двое смуглых, одетых в отличные кожаные регланы, итальянских фа-шистов-чернорубашечников из элитной дивизии самого Дуче Муссолини. Спесь с них сбили на удивление быстро и, скинув регланы, они налегке удирали, не попытавшись да-же развернуть и спасти уцелевшие машины.
  
   Впрочем, их можно понять. 37-мм снаряды, выпущенные из пушек его танков, запро-сто разваливали при попадании клепаные жестянки итальянцев. Иногда его парни даже били их тараном, давили весом, переползая через плоские, кургузые корпуса маломощных оливковых черепашек. Опасность представляли только огнеметные варианты, но радиус их действия тоже оказался намного меньше дальности выстрелов пушечных советских машин. Веселое дело. Кто осудит, что после боя показалось, что выпито слишком мало бурдюков испанского молодого вина и поднято победных тостов? Зато много и радостно пили за товарища Сталина, за Родину, за Испанскую республику, за товарища Диаса и пламенную Долорес. За победу над фашистами. За то, что они не пройдут. За испанских веселых девушек. Потом на землю опустилась ласковая испанская ночь и погрузила тан-киста Пабло в сладкие объятия девушки.
  
   Утром болела голова. От проведенной на трофейном реглане под мандариновым дере-вом молодой, бессонной ночи, ломило тело и засыпало песком глаза. Не выспавшиеся, из-мученные танкисты сбредались к машинам, брошенным как попало вдоль улиц испанской деревни, умывались, завтракали, кофе пили из пузатых зеленых термосов.
  
   Дальше дело приняло скверный оборот. К полудню, очухавшись и придя в себя, Павлов попытался развить наступление, но к линии фронта успели подойти немцы в затянутых маскировочной тканью глубоких стальных шлемах и деловито развернули низкие, призе-мистые противотанковые "Pak 35/36" с хищными тонкими стволами. С флангов их при-крывали несколько зеленых Т-2. С двадцатимиллиметровыми скорострельными пушками и десяти миллиметровой броней. Это оказался уже иной коленкор. Тут пришлось подрать-ся. И драка шла на равных.
  
   Его парни вновь победили. Но теперь и его батальоны понесли потери. Пусть и не та-кие масштабные как итальянцы, но первые, чувствительные. Такие, когда над полем боя встают, пачкая голубое испанское небо, столпы черного маслянистого дыма, когда воняет паленой резиной и горелым железом, когда из корпуса погибшего танка, покрытого обго-релой краской, свернувшейся струпьями от немыслимого жара горящего авиационного бензина, приходится доставать и хоронить погибшие экипажи. Точнее, то, что от них ос-талось.
  
   Его танкисты выстояли, и поле боя осталось за ними. Немцы организованно и споро погрузили убитых и раненных на грузовики, прицепили уцелевшие пушки и под прикры-тием оставшегося в строю танка уехали по пыльной проселочной дороге, извивающейся между холмами и виноградниками. Он попытался организовать преследование. Но нале-тели грузные трехмоторные "Юнкерсы" Ю-52 из легиона "Кондор" и бригаде пришлось, уже под бомбами тянуть машины в жалкое укрытие оливковых и мандариновых рощ. Чем бы все кончилось для бригады и лично для него, Павлова, можно только гадать. Судьба вновь оказалась добра к нему. Со стороны солнца налетели тупоносые, верткие, такие родные "ишачки" И-16 авиационного командира Смушкевича, протрещали пулеметами над тихоходными, грузными вроде индюшки в полете, бомбардировщиками, пришедшими без истребительного прикрытия. Один самолет задымил, выпустил клубы черного дыма разом из двух движков, перевернулся неуклюже через крыло и с противным, скребущим воем врезался в сухую землю Андалусии.
  
   За Испанию он получил звание Героя. Если получил - значит заслужил. Ведь ни кому иному, а именно ему доверяли, потом командовать группами, объединяющими до одинна-дцати бригад. И командовал. А если наградили его, а не других, то значит, по мнению старших товарищей, командовал Павлов лучше многих других. Сталину виднее кого по-ощрять, кто больше внес вклад в ...
  
   Остановилась, словно наткнувшись на стену мысль. Внес вклад в победу? Но ведь нет ее, победы. Не получилась победа. Правда, его вины в том мало, отозвали в июне тридцать седьмого домой и за то, что победы не получилось, он вроде как не в ответе. В ответе ока-зались те, другие. Те, кого тоже отзывали, но в отличие от счастливчиков вроде себя само-го, их он уже не встречал ни в войсках, ни на полигонах, ни в штабах.
  
   А ему повезло вновь. Служба покатилась быстро и весело. Сначала Автобронетанковое управление РККА, потом дивизия на финской войне.
  
   Встали вместо театральных колонн белые, промерзшие до корней сосны карельского перешейка, засели на их вершинах одетые в белые халаты снайперы-кукушки, привязан-ные ремнями в развилках ветвей. Понеслись ночные набеги молчаливых хладнокровных финских партизан-лыжников, имевших всего-то военного лишь кокарды на вязаных ша-почках, но вырезавших бесшумно и безжалостно острыми словно бритвы охотничьими ножами, стынущих и безучастных уже ко всему часовых в скрипящих от мороза, колуном стоящих шинелях и неуклюжих, под колено, серых валенках.
  
   Сначала на финской пришлось хреново, но пообвыкли, пришли из тылов полушубки, химические грелки, лыжи и маскировочные халаты. Прибыли бронированные сани, на ко-торых подтаскивали килограмм за килограммом взрывчатку к метровой толщины бетон-ным стенам дотов. Когда счет шел уже на сотни килограммов, саперы рвали дот к черто-вой матери. Взрыв редко раскалывал прочный материал стен. Чаще выковыривал все со-оружение из земли, заодно расплющив ударной волной гарнизон по стенам подземных казематов и казарм. Прогрызли линию Маннергейма, завалили телами проволочные за-граждения, посшибали кукушек с их насестов. Но, лучше бы той войны на его памяти не висело.
  
   Многие головы полетели, а его - удержалась на плечах. Пошел на повышение. И какое! От радости, что в живых остался, от обилия открывшихся разом вакансий, от неверного, обманчивого понимания замирения с немцами обалдел, послал то злосчастное письмо то-варищу Сталину. И взлетел разом в кресло командующего Округом.
  
   Если бы только в кресло! Нет, с мирным округом он, наверняка, справится. Пусть не сразу, но приведет в состояние боеготовности. Ну, а если завтра Особый округ в одноча-сье превратиться в Западный фронт? Готов ли его округ к войне с немцами? Готов ли он сам, генерал армии Павлов?
  
   По плану прикрытия мобилизации, сосредоточения и развертывания войск Округу по-ставлена задача, не допустить вторжение противника на территорию СССР на огромном участке от южной оконечности Литвы до севера Украины. Решать задачу предписывается упорной обороной укреплений на линии государственной границы. Правда, вооружено и закончено постройкой только процентов сорок от долговременных огневых сооружений. Но это не главная беда, ведь действовать предписывается активно, отражать наступление врага контратаками с использованием резервов, мехкорпусов, боевой авиации. Измотать противника и перенести боевые действия на его территорию.
  
   На бумаге выглядит грозно. На карте смотрится внушительно. Да и звучит красиво. Только вот беда, ему, командующему, как никому иному ясна иллюзорность и невыпол-нимость поставленной задачи. Дай бог выдержать первый удар, не рассыпаться. Но кому об этом скажешь? Ведь на бумаге все расписано правильно и товарищ Сталин верит, что все так и есть. Написать горькую правду? И сразу отправиться под трибунал? Нет. Только не это! Может, пронесет? Может Бог опять смилостивится?
  
   Совсем промолчать он не смог и в записке "По плану действий войск в прикрытии на территории ЗОВО", посланной на имя Маршала Тимошенко, он, Павлов, пусть и вскользь, пусть приглушенно, но вполне ясно для военного человека показал неготовность войск округа к большой войне. Ну и что? В ответ лишь молчание. Вроде все так и надо. Он пы-тался организовать прифронтовую дорожную сеть за счет привлечения к работам студен-тов и старших школьников. В ответ - брань.
  
   Вот, проявили они с Климовских инициативу и обожглись. Всё, хватит! Но, очень странно, ведь Жуков сначала одобрил, поддержал. Не возражал, вроде, и Тимошенко. Зато потом такой разнос устроили, чуть до выговора по партийной линии дело не дошло. Сча-стье еще, что сам Сталин не осерчал. Видимо, прикрикнул на наиболее ретивых гоните-лей. Еще раз обошлось.
  
   Ну, его к черту! Хоть политработники верещат о необходимости инициативы, вранье это все. Инициатива наказуема и непредсказуема. Вон командующий Прибалтийским Особым военным округом генерал-полковник Кузнецов, поумничал, отдал распоряжение о приведении в боевую готовность систем ПВО, а что вышло? Конфуз и неприятности. Тот же Жуков направил в штаб округа ругательную телеграмму и приказ немедленно от-менить введенную в ПВО повышенную боевую готовность, так как эти действия наносят ущерб промышленности, вызывают различные толки и нервируют общественность. Копии всем остальным командующим. Для ознакомления. Чтоб им не повадно было. А он, Пав-лов, ведь внимательно следил за кузнецовской инициативой. Думал и самому такую ра-зумную меру ввести, если у Кузнецова пройдет дело без осложнений. Не прошло. Чекисты окружные сразу хвосты пистолетами наставили, зашебаршили. Особисты вмиг набежали с расспросами: "Вы понимаете, чем пахнет? Политическое дело! Попытка дискредитации авторитета и указаний ЦК, Политбюро и лично товарища Сталина!". Нельзя! То - нельзя. Это - нельзя! Самолеты немецкие над головами ходят, словно возле Берлина, а не Мин-ска, а сбивать - нельзя! Запрещено. А, что - можно? Сидеть и ждать, словно утка-приманка, пока тебя не сожрут с перьями? ... Страшно!
  
   Павлов вновь вспомнил о Записке, посланной им на имя Наркома Обороны.
  
   В составе округа двадцать четыре стрелковые дивизии. На карте и на бумаге выглядит внушительно. А на деле? Укомплектованность личным составом от 37 до 71 процентов. Штабы не прошли процесс притирания, не сработались, люди все новые, назвать их отла-женными военными механизмами - невозможно. Многие бойцы не освоили еще даже курса боевой подготовки, едва-едва изучили винтовку. Хорошо если успели пару раз на стрельбище из нее стрельнуть.
  
   Или воздушно-десантные корпуса. Формировать их начали только с апреля. Нет ни самолетов, ни парашютов, ни достаточно вооружения. Боевая подготовка планируется только с начала июля. Он так и написал в Записке. Вывод для Тимошенко ясен - боеспо-собных воздушно-десантных корпусов в округе пока фактически нет.
  
   Танков в войсках Округа числится двадцать две сотни. Силища! А если посмотреть - нет силы у этой громады. Совсем паршиво обстоит дело с укомплектованием автоброне-танковых войск. Из шести создаваемых механизированных корпусов имеет материальную часть, да и то не полностью, всего один. Остальные укомплектованы на 5 - 50% старыми БТ и еще более древними Т-26. И те, и другие подлежат замене на Т-34 и КВ, новые, со-временные, отличные машины.
  
   Выпуск старых машин прекращен, запчастей для них нет. По тревоге половина из них не сможет дойти даже до районов сосредоточения. По хорошему, их бы вкопать в землю на танкоопасных направлениях, прикрыть мосты, переправы, дефиле. Но, сунься с этим предложением, попробуй. Как пить дать обвинят в пораженческих настроениях, в пани-керстве и еще во всех смертных грехах. Для "десяти лет без права переписки" вполне хва-тит. А ведь жить хочется. Так что, пусть уж числятся.
  
   Единственное, на что решился - указал в Записке, что мехкорпуса генералов Петрова и Никитина практически пока танков на вооружении не имеют. Хорошо, что сумели про-толкнуть через Наркомат Обороны предложение начальника Главного автобронетанково-го управления генерала Федоренко о вооружение "безлошадных" танковых полков вместо танков - противотанковой артиллерией. Благо стволы на складах есть. Но пока согласовы-вали, пока утрясали, время ушло и теперь закончить перевооружение хорошо, если удаст-ся к началу июля. А время не ждет, летит, подпирает.
  
   Вот и выходит, что на бумаге танков много, а толку от них - мало. Да и не только в са-мих танках дело. Танки без экипажей - мертвое железо. А экипажей подготовленных со-всем нет. Как их готовить, если в только-только сколоченных механизированных и танко-вых корпусах на учебные стрельбы приходится по шесть снарядов, да и те многие экипа-жи не выстрелили, а берегли к итоговой проверке? А механики-водители вообще едва по три-четыре часа наездили. А если проверку не Тимошенко, а Гитлер со своими генералами принимать заявятся?
  
   И у "красных соколов" положение не лучше. По всем ВВС начальство шерстят - за год умудрились без войны чуть ли не тысячу самолетов и несколько сот летчиков потерять. Да, начальство виновато. Крайних найти легко, а то, что промышленность способна обес-печить горючим и смазочными веществами только налет по тридцать неполных часов на пилота в год, это нормально? Это - курам на смех. Ну, у нас еще хоть по тридцать на круг, а у Кирпоноса - по четыре часа! Интересно, а, сколько у немцев? Надо бы поинтересо-ваться аккуратно, исподволь у разведчиков, может, имеют данные.
  
   В истребительной авиации для новых самолетов нет подготовленных пилотов, а для старых самолетов И-16 и И-153 - нет двигателей. Четыре полка успели получить новую матчасть, но не успели ее освоить. К полетам в сложных метеоусловиях допущена только пятая часть экипажей, к ночным - всего четыре процента! В семи авиаполках старые са-молеты стоят в ожидании запчастей, а восемь полков лишь числятся авиационными - в них старых самолетов уже нет, новых - пока нет. Могут они прикрыть небо?
  
   На сегодняшний день нет ни одного, полностью укомплектованного бомбардировочно-го или штурмового полков. Ну, какие штурмовики из стареньких разведывательных би-планов Р-5? Одноразовые! Ждать их назад после первого же боевого вылета уже бес-смысленно! Только летчиков гробить.
  
   - Много самолетов на бумаге? Много! Но, даже согласно Записке, в воздух не смогут подняться 224 самолета! А на деле - все 350, если не больше. Да, что говорить, для тех, что пока исправны, аэродромов не хватает. Приходится сажать даже новые самолеты на аэродромах вблизи границы, в пределах поражения артиллерийским огнем! Доложил "на-верх", что базируется на аэродроме Долубово в десяти километрах от немцев 126-й ис-требительный полк с пятью десятками новейших МиГ-3. Думал, хоть таким образом, пусть даже вызвав огонь на себя, заставить перебазировать самолеты вглубь округа. Нет, сошло, проглотил Генеральный штаб, не возмутился. Ну, значит, всё в порядке. Так и на-до. Мне, Павлову, что, больше всех нужно?
  
   Нужно - не нужно. Детский лепет. Вот читай маршал Тимошенко "Записку" и пони-май, смогут или не смогут выполнить поставленные по плану задачи ВВС округа. Если прочитать "Записку" внимательно - вопрос отпадает. Не смогут!
  
   С артиллерией дела вроде немного получше. Стволов хватает и системы неплохие, но ... Вот это проклятое "но"! Тягачами мехкорпуса укомплектованы на процентов десять, только в Шестом дело обстоит получше - там до штата не хватает лишь процентов два-дцати машин. А вот сможет ли автотранспорт округа поднять запасные боекомплекты - вопрос. Большой и больной вопрос. Хорошо если лошадки на себе вытянут. На автотранс-порт надежды мало, уж больно плохо подготовлены шоферы, бьют, ломают машины. Треть из автопарка на ремонте стоит. Еще треть - на ладан дышит. А на бумаге - все на ходу.
  
   Да, если бы только ли в шоферах дело! Задыхается округ от недостатка кадров! Не хватает танкистов от старших командиров до механиков-водителей. По командирам тан-ков некомплект пятьдесят процентов! По механикам-водителям - и того больше! А когда и где их готовить? Некогда! Негде! Командирский состав разрывается на работах по обо-рудованию мест постоянной дислокации, по формированию новых частей. Какая уж в та-кой ситуации командирская подготовка?
  
   Еле-еле удалось вытолкнуть на полигоны артиллеристов и зенитчиков, обеспечить их боевыми стрельбами на окружных сборах. Клич постарался. Но хорошо это или плохо те-перь уже не поймешь. Если действительно война на носу то - беда. Войска вступят в бое-вые действия без зенитного прикрытия, а одни ВВС на себе вытянуть задачу охраны неба не смогут, так, будут лишь имитировать противовоздушную оборону.
  
   Связь! У Павлова свело челюсти, словно сжал крепкими зубами кислый, без сахара, лимон. Климовских с удивлением оглянулся на командира, вроде на сцене все шло нор-мально, без сбоев. Что же это так Павлову оказалось не по душе?
  
   Знал бы он, тоже скривился. Самое больное место в управлении войсками - связь! Ра-диостанций в войсках имелась лишь четвертая часть, да и теми радисты пользоваться где - не умеют, где - панически боятся. Радистов подготовленных не хватало, а учиться не да-ют, опять - боятся, но уже начальники. Вдруг да испортят неопытные бойцы, дорогой прибор? Кому отвечать за вредительство? Пусть уж пылится на складе - целее будет. В Записке так прямо и прописано, а уж имеющий глаза - пусть прочтет: "Штаб округа вы-нужден организовывать связь с войсками по гражданским линиям телефонной и теле-графной связи!". Дальше уже некуда. А куда деться? Куда, если телефонных и телеграф-ных аппаратов некомплект пятьдесят процентов, кабеля - пятьдесят, корпусных и дивизи-онных радиостанций - почти девяносто! Что там дивизии и корпуса, если штаб Округа не имеет подвижных средств связи! Как же управлять войсками? Посыльными? Шестовой связью? Голубиной почтой? Костры жечь? Флажками махать? Как?
  
   - Ладно, - думал, прикрыв глаза, Павлов, - свои беды и проблемы я знаю и могу оце-нить. Положение хреновое, но, оно еще более хреново тем, что по разведывательным дан-ным, против нас стоят со всеми своими солдатами матерые волки генерал-фельдмаршал фон Лееб во главе группы армий "Север", генерал-фельдмаршал фон Бок - группа армий "Центр" и генерал-фельдмаршал фон Рундштедт - группа армий "Юг". Три "фона", вое-вавших еще в первую Мировую на офицерских, немалых должностях, с академией немец-кого Генерального штаба за плечами, с опытом покорения Европы в молниеносных, лихих танковых и моторизованных ударах. За их плечами Франция, Бельгия, Голландия, Норве-гия, Дания, Греция, Югославия. Их солдаты - профессиональные убийцы, прошедшие с боями тысячи километров. Их солдаты знают как вести себя под огнем, как управлять в бою танками, самолетами. Они привыкли убивать. А, главное, привыкли побеждать.
  
   А мои войска? Те немногие красноармейцы и сержанты, что прошли мороз, и снега Финляндии, побывали под огнем, они уже уволены в запас. Пришедшие им на смену пока плохо обучены. Едва-едва научились управляться с личным оружием. А с танками, ору-диями вообще беда. Многие новички из крестьян к ним и подойти боятся. Призванные на сборы командиры и рядовые запаса только входят вновь в колею военной дисциплины, только вспоминают забытое и растраченное за годы гражданской жизни. Какой с них пока спрос? Вывод жесток - войска моего Округа к отражению немецкой атаки не готовы. Но могу ли я сообщить об этом в Москву? Написать такое - означает самому пустить пулю в висок, не дожидаясь прихода бериевских костоломов.
  
   Одна надежда - Сталину виднее. Сталин войны не допустит. Мое дело малое - только выполнять его указания. И делать это точно в сроки, определенные вождем. И не отступая на йоту от предписанного. Тимошенко с Жуковым приказали провести к первого июля маскировку аэродромов. Значит, до первого уж точно войны не будет! Приказали - про-ведем. Будет исполнено! Сам проверю. Приказали рассредоточить самолеты - рассредо-точим! Лично заставлю авиационных начальников самолеты за хвосты в кустарники и на опушки лесов тягать. В лепешку расшибусь, но до первого все будет в ажуре. Приказано - до пятнадцатого июля замаскировать мастерские, склады и парки - выполню! Всех тыло-виков в пот вгоню, заставлю жиры сбросить, оторвать геморройные задницы от канцеляр-ских кресел, но тылы у меня будут замаскированы по высшему классу.
  
   На какое-то время Павлов успокоился и вполне осмысленно, даже заинтересованно наблюдал за действием, разворачивающимся перед ним на театральной сцене. Но тут но-вая мысль, словно холодная игла, остро кольнула сердце
  
   - Пинская флотилия! Почему моряки находятся в боевой готовности номер два? Толь-ко моряки! Почему им можно? Вон их нарком, адмирал Кузнецов, объявил повышенную готовность. И ничего, сошло. А у генерала Кузнецова - нет. Почему Пинская флотилия в состоянии боевой готовности, а войска Округа, которому она оперативно подчинена - на мирном положении? Это же парадокс! Это же несуразица! Но - приходится терпеть.
  
   - Терплю. Что еще остается делать? Не я один. Вон и мне, и Кирпоносу телеграммы пришли. Прочитал и по прямому проводу переговорил с ним. То же содержание - "Сохра-няйте спокойствие и не паникуйте!". Приказано - сохраняем спокойствие. В театре си-дим. Только вот сердце тревожно ноет, болит проклятое. А ведь молод я еще, совсем мо-лод. И жить хочется.
  
   - Боже мой. Как хочется жить! А если действительно война? Не в том дело, что могут убить враги - своих боюсь.
  
   - Пусть я не великий полководец. Но, я ведь военный человек. Командир. Бригадой ко-мандовал. Дивизией командовал. Пусть не долго, но - командовал. Опыт, какой никакой есть, понять ситуацию могу. И понимание это не дает спокойно жить. Боже мой! Немцы над головой летают. Все позиции сфотографированы. Войска разбросаны по всему округу, по лагерным сборам, по соревнованиям, по полигонам, артиллерия вдали от складов, тан-ки - от баз с горючим, маслами, снарядами. Связисты на одних курсах, шоферы на других. Часть комсостава в отпусках на Черном море. Спортсмены на соревнованиях. Укрепрайо-ны, что спину прикрывали в глубине, на старой границе, теперь или разрушены, или за-консервированы. Вооружение и с тех и с других снято и пылится на складах. Мои войска - словно растопыренная пятерня. А немцы сжаты в кулак. И кулак этот - бронированный и прикрытый с воздуха. Не отбить мне этот удар, ни ткнуть самому. Что делать? Ведь слу-чись что - с меня спрос, и обвинят меня. Мне отвечать! Мне, генералу армии Павлову Дмитрию Григорьевичу!
  
   - Но, Сталин? Великий вождь Сталин ведь знает, что делается? Верно! Всё верно! Как я мог сомневаться! Великий Сталин имеет информации много больше, чем дозволено иметь мне. А Сталин - спокоен. Может действительно все обойдется? Может только провока-ция? Может немцы, и впрямь готовятся к высадке в Англии и блефуют от всей души? Может именно мой холодный пот и есть признак их отлично поставленного, профессио-нального дела дезинформации противника? Дай то Бог! Одна надежда - на Сталина. К черту сомнения! Сталин меня любит! Сталин - меня выдвинул. Сталин - мне верит! Нет, Сталин, меня не подставит! Сталин - не подведет!
  
   За спиной раздался тревожный, четкий стук шагов, и замер по ту сторону двери быв-шей императорской ложи.
  
   - Посыльный из штаба Округа!
  
   - Майор, выясните, в чем там дело! - Не поворачивая головы, бросил за спину Климов-ских.
  
   Порученец вышел, но через несколько секунд не вошел, ворвался обратно.
  
   - Товарищ командующий. Телеграмма из Москвы, из Генштаба. За подписями Тимо-шенко и Молотова. Расшифровка закончена. Это - Директива Љ 1.
  
   - Не обошлось! Конец мне! - мелькнуло в голове Павлова. Но виду он не подал, одним движением вскинул на голову фуражку, затенил козырьком глаза, словно скрывая от на-рода печать неминуемого позора, что уже легла черной метой на его широкий лоб, за-клеймила на годы вперед.
  
   Встал и вышел из театра Павлов, Дмитрий Григорьевич, не обращая внимания на удив-ленные взгляды зрителей, направленные в его сторону. Вышел, слегка пригнувшись, из царской ложи. Покинул её по-прежнему легко, лишь слегка, совсем чуть-чуть, немногим более обычного, опустив вниз широкие, туго обтянутые габардином командирского ките-ля, плечи.
  
   Генерал армии Павлов убыл на командный пункт уже не Особого округа, а Западного фронта. Уехал, с трудом пробиваясь через беспорядочно тыкающиеся в разные стороны по забитым дорогам и постепенно запруживающие их мертвыми пробками, колонны по-лусонных войск.
  
   Двигался медленно, прокладывая дорогу через те, совсем немногие авангарды боевых соединений, которые успели поднять командиры по тревоге и со злым матом пытались теперь протащить колоннами через все напасти к районам сосредоточения. К границе. Командиры эти делали всё возможное и невозможное, слепо следуя приказам из вскрытых "тревожных пакетов". Приказам, зачастую нелепым, невыполнимым. Приказам - в луч-шем случае слабо, непрофессионально разработанным в оперативных отделах бывшего штаба Западного Особого военного округа. Штаба округа - так никогда уже и не превра-тившегося в штаб Западного фронта. Техника, забивающая дороги Белоруссии, через не-сколько часов превратится в металлолом под ударами переброшенных с Крита пикирую-щих бомбардировщиков "штукасов" Ю-87. Самолетов, пока еще, в июне сорок первого года, грозных, пока не прозванных презрительно "лаптёжниками" за неубирающиеся, тор-чащие из-под крыльев шасси.
  
  
  
  
  Глава 5.
  
  Обер-лейтенант Отто Хорш по прозвищу
  "Критский Мясник". Полк особого назначения "Бранденбург".
  
  
   За Бугом, в городе Брест-Литовск, в парке, возле дома Красной Армии, играла музыка и танцевали люди. Место танцплощадки обер-лейтенант Отто Хорш определил быстро, недаром все прошедшие недели, после получения нового назначения, провел на замаски-рованном наблюдательном пункте, изучая местность и сравнивая её с картой. На карту Бреста каждый день наносились новые условные обозначения, расшифровывающие про-тивостоящие силы русских. Разведывательные данные поступали от пеших лазутчиков из "Абвера" адмирала Канариса, завербованных из среды местных националистов, от кон-трабандистов, делавших своё дело при всех властях и режимах, от летчиков, безбоязненно и безнаказанно ежедневно проводящих разведывательные полеты над сопредельной тер-риторией.
  
   В этот субботний вечер в Бресте шли танцы. Пианист довольно искусно исполнял на рояле разные танго, аккомпанируя певице с чуть хрипловатым, глубоким голосом. Немно-го прокуренный, низкий голос женщины, напоминал Отто французских шансонеток, что слушал он в покоренном Париже, городе где проводил отпуск, полученный после ранения и награждения "Железным крестом" за штурм и взятие, считавшегося мощнейшим в Ев-ропе, бельгийского форта Эбен Емаел.
  
   Звуки неслись над Западным Бугом, лениво плещущим мелкой зеленоватой волной в камышах возле фортов старой крепости. Отто получал удовольствие, слушая звуки танго. И исполнение нравилась. Музыка напоминала ему о веселых деньках, проведенных в па-рижских ресторанах, о милых и необязательных французских девушках, готовых легко и беззаботно отдаваться за пару шелковых чулок, трофейные, французские же духи, порту-гальские сардины, оккупационные марки, щедро выдаваемые отпускникам, но не имею-щие никакой ценности на территории Рейха.
  
   Девушки Парижа входили в отпускной набор победителя, и Отто танцуя с ними, наме-ренно грубо прижимал прикрытые лишь легким муслином или шелком тугие тела к жест-кому металлу пряжек и пуговиц мундира. Потом, в номерах, он также грубо и нарочито неловко, до синяков, сжимал упругие груди, крутил в жестких пальцах нежные соски, ос-тавлял на телах француженок синяки, отлично смотревшиеся на белой или розовой коже. Особенно под утро, когда после всего выгонял их сонных пинком, сунув лишь половину обещанного, не дав даже толком одеться. Девки выбегали со слезами на глазах, успев лишь натянуть на голое тело платьишко, прижимая руками к груди охапку с бельишком, чулками, туфлями и платой за немецкую грубую любовь.
  
   - Такова участь побежденных в войне. - Привычно рассуждал Отто. - Терпеть победи-телей, ублажать их, получать подачки за безупречное исполнение прихотей и желаний. Дело победителей - повелевать новыми рабами, всеми этими неполноценными или ущербными расами вырождающихся европейских плутократов из наций торгашей и ла-вочников. Себя Отто причислял к наследникам Нибелунгов, к лучшим представителям арийской расы господ.
  
   Сначала, по приезде в Париж, его немного волновало то неожиданно вскрывшееся об-стоятельство, что собственное мужское естество возбуждалось только после унижения женщины. Что именно для этого приходилось мучить послушное, испуганное тело, щи-пать до синяков бедра и выворачивать соски, исторгая стоны, имитирующие страсть.
  
   Иногда он задавал себе вопрос: "Зачем, для чего, ему, пусть недоучившемуся, но сту-денту выпускного курса физического факультета Берлинского Университета, корпоранту, офицеру доблестной 7-й парашютной дивизии генерала Штудента кусать пухлые губы французских девчонок? Зачем? Для самоутверждения? Но разве недостаточно для утвер-ждения личности прыжков с парашютом? Разве мало участия в смертельно опасном пред-приятии в Бельгии? Не унижает ли он себя?" Ответа Отто не мог найти, и, выпив в оче-редной раз, вновь приглашал следующую француженку, танцевал танго, после закрытия заведения тащил девчонку к себе. Ночью все вновь повторялось с опостылевшей постоян-ностью.
  
   Отто вновь вгрызался в пухлую алую плоть губ, бился металлическими протезами, вставленными вместо потерянных под проклятым бельгийским фортом зубов, в сахарные, чуть влажные, жемчужные зубы очередной девицы. И звук выходил такой, словно чокался он с хрусталем бокала, матово отсвечивающим сквозь приоткрытую щель губ, слегка при-крытых легкой полоской помады.
  
   При виде женских мучений, от стенаний и стонов жертв, возникало желанное возбуж-дение. Дальше всё шло по обычному, накатанному со студенческих времен сценарию. Но заканчивалось до обидного быстро. Слишком быстро. И Отто казалось, что виной всему фальшивые, обманные ужимки лживых француженок, коими скрывали подлые девки пре-зрительное к нему, арийцу, отношение. Воплями страсти прикрывали лишь низменное желание поскорее получить немецкие деньги и подарки, вырваться из комнаты вон. Вот и получалось, что самым приятным из воспоминаний о Париже остались лишь танцы. Тан-цевал он легко и уверенно, а во время танцев тела случайных партнерш не врали, в движе-нии отдавались легко и естественно, покорно подчиняясь воле и желаниям партнера.
  
   Неизвестная русская женщина на противоположном берегу Буга пела на непонятном Отто языке и, скрипя сердцем он нехотя признался себе, что ему приятно вести наблюде-ние под звуки танго. Музыка сегодня не отвлекала от главного дела, ибо все дела уже за-кончены, приказ Фюрера объявлен и оставалось лишь ждать последней, решающей ко-манды. Если певица уцелеет после штурма города и крепости, Отто, возможно, навестит её. Там будет видно.
  
   Хорш со своими разведчиками уже который день проводил безвылазно на берегу Буга, расположившись с неким подобием полевого комфорта на замаскированном наблюда-тельном пункте и, через цейсовский бинокль с отличной просветленной немецкой опти-кой, наблюдал за русскими на противоположном берегу реки. Война с ними должна на-чаться буквально через несколько часов и командир диверсионно-разведывательного ба-тальона уже поставил перед группой Отто первую боевую задачу. Но пока война еще не началась и на вражеской территории протекала обычная мирная жизнь. Казалось, что рус-ские ничего не подозревают о намерениях немецкой армии. Шли танцы, проходили один за другим сеансы в кинотеатре, во дворе крепости Брест, отлично просматривавшемся с наблюдательного пункта, под духовой оркестр проводили развод караулов.
  
   За считанные часы до атаки на наблюдательный пункт прибыл, нарушив все правила и законы маскировки и конспирации, сам генерал-полковник Гудериан, командовавший на-целенной на Минск Второй танковой группой. Он коротко выслушал рапорт Отто, а затем несколько минут, не отрываясь, смотрел в бинокль на сторону противника.
  
   - Доложите кратко основные наблюдения и выводы, обер-лейтенант. - Отрывисто при-казал командующий.
  
   - Береговые укрепления вдоль Западного Буга не заняты русскими войсками. Развод ка-раулов производится при оркестре и совершенно открыто. В частях разрешены увольне-ния и военнослужащие присутствуют в больших количествах на танцах и сеансах кино. Кажется, что они, мой генерал, ни о чем не догадываются. Нами обеспечена скрытность подготовки к операции, а следовательно, достигнута оперативно-тактическая внезапность атаки.
  
   Гудериан взглянул на полевой китель Отто, где под распахнутой на груди камуфляж-ной курткой, виднелись знак отличия за Крит, значок парашютиста, "Железный крест" за Бельгию, второй за остров, медаль за рукопашный бой и нашивка за ранение.
  
   - Спасибо за службу, обер-лейтенант. Надеюсь, в России Вам представиться возмож-ность получить новые награды от Фюрера и рейха.
  
   - Лейтенант прав, в данном конкретном случае перспектива сохранения внезапности оказывается настолько велика, - обратился генерал-полковник к командиру приготовив-шейся наступать на Брест и крепость 45-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту Шлиппе-ру, - что возникает вопрос: "А стоит ли при таких обстоятельствах проводить артилле-рийскую подготовку?".
  
   - Думаю, что стоит, господин генерал-полковник. - Ответил командир дивизии. - Как любят говорить русские: "Кашу маслом не испортишь". Артподготовка застанет их сон-ными, в кроватях, это усилит испуг, панику, одни погибнут, другие окажутся под завала-ми, многие получат ранения, а живые в испуге разбегутся кто куда. Я не желаю даже ми-нимальных потерь со стороны моих австрийцев. Они уже достаточно повоевали во Фран-ции и Польше, потому через пару месяцев после занятия Москвы желали бы демобилизо-ваться. Хотят попасть домой пораньше и успеть к открытию лыжного сезона в Альпах.
  
   - Ладно, проводите подготовку. Возможно, после Москвы я тоже решу наведаться в Альпы. Наверняка потребуется отдых после столь насыщенного событиями года. Юго-славия, Греция, теперь вот Россия, а впереди маячат новые походы. По германскому по-рядку стосковались Африка, Индия и, чем черт не шутит, возможно Америка. Но, надо же когда-то и отдыхать, верно?
  
   Генералы посмеялись и командир австрийской дивизии радушно пригласил началь-ника погостить в Альпах к открытию лыжного сезона.
  
   - Что доносит воздушная разведка о местоположении русских вооруженных парохо-дов? Есть ли подвижки судов, попытки передислоцировать их ближе к границе? Учтите, что эти корабли хоть и откровенно устаревшие, доставшиеся русским в наследство от по-ляков, могут своими орудиями принести неприятные сюрпризы наступающим войскам. Сбить темп наступления, а темп, темп завтра и в ближайшие недели, самое важное, един-ственное условие успеха Блицкрига. - Понизив голос, уже серьезно спросил Гудериан у начальника штаба.
  
   - Никаких изменений в диспозиции судов на стоянках Пинска не отмечается. Вниз, че-рез канал и Муховец к Бресту прошел лишь один вооруженный глиссер. Скорее всего привез группу офицеров.
  
   - Ну, это не столь важно. В случае выдвижения кораблей флотилии в сторону Бреста, вызывайте авиацию и взрывайте к чертовой матери подпорный шлюз при впадении Му-ховца в Буг. Нам он пока не потребуется, а падение уровня воды в канале или посадит Пинскую флотилию на мель, или заставит убраться подальше от места прорыва. Ну, уда-чи. И не возитесь долго с этой грудой древних камней под названием крепость Брест.
  
   Гудериан, покидая помещение наблюдательного пункта, на ходу кинул Отто: "До встречи на параде в Москве, герой Крита".
  
   Мощные камуфлированные "Хорьхи 830" генералов, мягко урча моторами, покинули территорию, прилегающую к наблюдательному пункту, но скрытую от глаз русских об-рывом и густой зарослью кустов. Отто вновь остался наедине с льющейся с русского бе-рега мелодией. От недосыпа и усталости последних дней клонило в сон, волнами нака-тывали воспоминания.
  
   ... Да Отто уважал своего нынешнего командира - "Танкового Гейнца Гудериана", но до того как попасть во Вторую танковую группу, ему довелось послужить в парашютных войсках, он высаживался в первой волне смертников на изрыгающие огонь зенитные ору-дия англичан во время захвата Крита. Он оказался среди тех немногих выживших храбре-цов, что повергли во прах мифы о непобедимости бельгийского форта Эбен Емаел и не-приступности Крита, охраняемого Королевским флотом Британии. Ему с избытком хвата-ло воспоминаний...
  
   ... До начала военных действий оставалось время, которое занять кроме воспоминаний оказалось нечем. Уступив место у траншейного перископа фельдфебелю, Хорш добрался до брошенного возле стены спального мешка, улегся поудобнее, закрыл глаза и попытался уснуть...
  
   Едва Отто смежил уставшие за время дежурства веки, как перед ним встали те напря-женные дни, когда, облаченный в короткий комбинезон десантника, вместе с другими па-рашютистами, отобранными лично генералом Куртом Штудентом, готовился к захвату бельгийского укрепления. Операция по нейтрализации, считавшегося непобедимым, форта на канале Альберта разрабатывалась под непосредственным руководством самого Фюрера. В глубине Германии в обстановке строжайшей секретности в соответствии с данными авиационной и агентурной разведок саперы вермахта воздвигли копию Эбен Емаел и целый месяц десантники проводили тренировки штурма, в том числе закладывали реальные подрывные заряды.
  
   Вначале штурмовую группу, состоящую из 424 человек саперов и десантников под командованием капитана Вальтера Коха собирались высадить в предрассветных сумерках прямо на крышу форта на парашютах. Но непредсказуемый ветер и воздушные потоки, то нисходящие к охладившейся за ночь земле, то восходящие от отдающей тепло воды кана-ла, разбрасывали парашютистов по огромной площади. Разброс не давал возможности штурмовым саперным группам собраться в считанные минуты, разобрать из контейнеров рассеянное по полю оборудование, оружие и взрывчатку. Упущенное время оборачива-лось потерей фактора внезапности, что давало реальный шанс гарнизону форта прийти в себя, прояснить обстановку и организовать отпор интервентам.
  
   Тогда вспомнили о планерах. Недавно принятый на вооружение DFS-230 получил свой шанс и вошел в историю, как первый боевой планер. Применение планеров уже на первой тренировке, показало их немаловажные достоинства. Они обладали такой же бес-шумностью как и парашютисты, но позволяли доставлять людей и грузы компактно и с большой точностью.
  
   В тот день десятого мая Отто вместе с восьмью подчиненными ему солдатами сидел в скрипучем фанерном брюшке планера, соединенного тросом с буксировщиком Ю-52. Планер неуклюже покоился на зеленом, покрытом сочной весенней травой поле аэродро-ма в ряду одиннадцати других, неотличимых друг от друга серых самолетиков с несерь-езными салазками лыж вместо шасси и высоко расположенными тонкими крыльями. Отто привык прыгать из надежного брюха транспортного дюралевого Юнкерса и фанерный, словно игрушечный, самолетик на веревочке, даже после успешных тренировок, не вну-шал полного доверия.
  
   Моторы ведущих машин сначала с чиханьем провернулись, затем взревели и винты по-гнали вдоль целлулоидных окошек планеров какие-то тряпки, пучки травы, веточки, пач-ки от сигарет, обрывки бинтов и прочий мусор. Трос напрягся, дернул буксировочный крюк, словно проверяя на прочность, стараясь выдернуть из носа планера. Самолет силь-нее взревел всеми тремя моторами и покатился по взлетной полосе, легко, как невесомую пушинку, увлекая за собой планер с людьми, сотнями килограмм взрывчатки, самым не-обходимым саперным инструментом и оружием.
  
   Юнкерс еще тяжело подминал колесами шасси траву, а планер уже парил над поверх-ностью земли, удерживаемый в воздушной струе опытными руками пилота. Через не-сколько минут все одиннадцать связок уже оказались в воздухе и легли на боевой курс.
  
   После недолгого полета впереди по курсу блеснула лента канала, над которой стеной возвышался форт с двумя 120-мм и шестнадцатью 75-мм пушками, укрытыми в крепких бронированных башнях, укрепленных многослойным бетоном высшего качества. Немец-кая разведка сообщила, что фланги форта защищают полки 7-й бельгийской дивизии, они же обеспечивают охрану мостов, заранее заминированных и подготовленных к взрыву.
  
   Пилоты планеров отцепили буксирные тросы. Транспортные Юнкерсы, прощально качнули крыльями и с набором высоты легли на обратный курс. Носы планеров опусти-лись вниз и они устремились к покатому горбу крыши форта. Внутри фанерного корпуса стало тихо, словно десантники боялись, что каждое сказанное здесь слово непременно долетит до ушей бельгийских солдат, засевших по периметру фортификационных укреп-лений в окопах и в секретах вдоль берега канала,. В безмолвии последних минут полета заключалось нечто страшное, потустороннее. Только поскрипывал корпус да свистел, об-текая растяжки и элероны, воздух чужой страны.
  
   На земле слишком поздно заметили метнувшиеся с неба в предрассветном тумане бесшумные тени неведомых аэропланов. Солдаты знали по фотографиям и кадрам кино-хроники силуэты и звуки падающих в пикировании "Штукасов" Ю-87, тяжелых, нудно завывающих Ю-88, Хенкелей Хе-111 и Дорнье До-217. Но летательные аппараты, что столь неожиданно вывалились прямо из глубины неба на их головы, выглядели абсолютно иначе и оказались незнакомы. Бельгийские офицеры и сержанты, пытаясь опознать аэро-планы, замешкались с командой на открытие огня всего на минуту. Только минута потре-бовалась им, чтобы разглядеть нарисованные на жемчужно-серых фюзеляжах сразу за крыльями черные кресты. Этих шестидесяти секунд вполне хватило солдатам генерала Штудента. Планера еще не успели полностью закончить пробег и завалиться на крыло, как десантники и саперы вывалились в траву из настежь распахнувшихся дверей и, словно по штурмовой тренировочной полосе макета, рванулись к заранее назначенным целям.
  
   Как тщательно ни маскировали проводимые работы бельгийские минеры, но их тру-ды оказались замечены агентами Абвера, оценены по достоинству, изучены и тщательно нанесены на карты. Немецкие десантники первым делом перерезали телефонные кабели и провода, ведущие к подрывным зарядам, укрепленным на опорах мостов. Затем, на вся-кий случай, выкинули в воду и сами заряды. В двух местах операция прошла по плану, только возле Канне, где местность не позволила пилоту посадить планер вплотную к цели, подрывник успел крутануть ручку взрывного устройства и тяжелый багровый шар взрыва вспучился над каналом. Вода зарябила от падающих в воду обломков, а пулеметные оче-реди из окопов и окна контрольного пункта пограничников опрокинули на землю не-скольких десантников, заставив остальных попятиться назад.
  
   Внезапность оказалась утеряна, но теперь это уже никого не волновало. Одиннадцать планеров точно и плотно оседлали крышу форта. Отто, во главе солдат рванулся, словно на стометровке университетского стадиона, к амбразуре, где медленно сползала в сторону тяжелая стальная заслонка и сразу же на её место выдвигался наружу ствол, упрятанного в бетонный каземат, орудия. Парашютисты Отто действовали слаженно и спокойно, словно на очередной тренировке. Правда и условия оказались пока на удивление схожие. Пуле-метные очереди трещали внизу, у мостов. На поверхности крыши форта пока царила ти-шина. Отто проследил как саперы-диверсанты пристроили подрывные заряды, упакован-ные в зеленые брезентовые сумки, рядом с орудийным портом. Потом проверил надежно ли подсоединен подрывной провод и только после этого бегом кинулся прочь, разматы-вая за собой тонкую медную жилу в хлопковой оплетке.
  
   На тренировках длины кабеля вполне хватало для обеспечения безопасного подрыва, но в реальности склон оказался немного круче, гуще покрыт кустами и канавами. В ре-зультате, немцам пришлось изготовиться для подрыва на ровном месте, открытом для ог-ня противника и вне сомнения попадающего в радиус возможного поражения осколками.
  
   Оценив ситуацию, Отто решил не рисковать людьми и провести подрыв в одиночку. Он отослал унтер-офицера и рядовых, приказав прикрывать с тыла. Подобная предосто-рожность казалась, на первый взгляд, совершенно излишней. В отличие от фортов Линии Мажино, бельгийский форт не имел наземных капониров и пулеметных бункеров непо-средственно над орудийными казематами. Все пулеметные и стрелковые наземные оборо-нительные сооружения предназначались исключительно для обороны канала Альберта и отражения атаки со стороны Германии. О штурме форта с воздуха или с тыла никто из во-енных инженеров не задумывался ибо те, кто его возводили, понятия не имели о немец-ких парашютистах генерала Штудента и их боевых возможностях.
  
   Предосторожность пусть и излишняя, но сработала заложенная в Отто со времени обу-чения на офицерских курсах, вдалбливаемая инструкторами необходимость заботы о сол-датах, предотвращение ненужных для дела потерь. Забота о рядовых солдатах - долг каж-дого немецкого офицера, тем более парашютиста. Точно так же, как сохранение жизни офицера - долг немецкого солдата. Но приказ офицера - есть закон. Отто, тогда еще лей-тенант, просто и обыденно выполнил соответствующий параграф Боевого устава. Солда-ты беспрекословно подчинились и рассыпались за его спиной цепью по склону.
  
   Оставшись один, лейтенант замкнул цепь. На месте аккуратно обложенной дерном амбразуры с двигающимся в поисках врага стволом сначала возник огненный шар, а сле-дом из земли вырвался гейзер черного дыма. Отто не успел вовремя уткнуться лицом в землю, приникнуть к ней, втиснуться в ее прекрасное, такое безопасное и надежное ложе. Возможно, он просто интуитивно попытался хоть краешком глаза запечатлеть результат собственного труда. И немедленно оказался жестоко наказан за излишнее любопытство. Кусок отщепленного от облицовки траверса форта бетона на излете одним ударом вышиб ему четыре зуба, в кровь разбил губы и содрал лоскут кожи со скулы. Темная густая, лип-кая и солоноватая на вкус кровь заполнила рот, потекла на грудь... Подбежавшие солдаты, растерянно посмотрели на залитого кровью командира. Замешательство длилось лишь первые мгновения, затем отработанными на тренировках движениями унтер и медик дос-тали индивидуальные пакеты, но Отто лишь отмахнулся, выплюнул остатки зубов и сгу-стки первой крови. Превозмогая боль и отвращение одним движением проглотил осталь-ное, забивавшее рот и мешавшее дышать. Говорить он не мог, а потому зло махнул рукой приказывая солдатам продолжать выполнять боевую задачу.
  
   Сверху, с крыши форта, он видел, что все штурмовые группы успешно справились с заданиями. Огнеметчики залили струями жидкого огня выход, через который защитники попытались организовать некое жалкое подобие контратаки. Взрывники подорвали заря-ды возле намеченных амбразур. Теперь вместо грозных орудий из дыр, заваленных об-ломками бетона и клочьями арматуры, смотрели поникшие, словно сломанные телеграф-ные столбы, беспорядочно рухнувшие на закопченную землю стволы. Все амбразуры не-победимого форта превратились в черные кратеры, оставленные мощной взрывчаткой. Но, что удивительно, сам форт еще жил. Личный состав гарнизона остался, в большинстве своем, боеспособным, мог при наличии боевого и деятельного командира совершить отча-янную вылазку против пока еще малочисленных германских войск. Доставленной на пла-нерах взрывчатки оказалось недостаточно для тотального уничтожения мощных бетонных конструкций.
  
   Немецкие генералы учли и это. Подрывать форт, окончательно выводить его сооруже-ния из строя, согласно плану, предназначалась основная группа солдат, переправляющих-ся под огнем бельгийцев через канал на надувных резиновых лодках. Поэтому следую-щей задачей группы Отто являлось обеспечение переправы. Немного придя в себя и от-дышавшись, Хорш через прекрасную оптику бинокля обнаружил замаскированную вбли-зи берега канала огневую точку. Заранее обговоренным перед операцией условным дви-жением Отто послал солдат зайти противнику с тыла и уничтожить. Прикрывавший пуле-мет часовой заметил их слишком поздно и успел сделать всего два выстрела из винтовки, одним ранив унтера, а другим, свалив насмерть солдата. Стрелял он отменно, но третий раз нажать на спуск ему не позволили. В окоп одновременно залетели три гранаты на длинных деревянных ручках похожие на кухонные колотушки, но отнюдь не такие без-обидные. Прогремели три слитных взрыва и пулемет замолк, задрав к небу тупое рыльце из которого еще вился легкий дымок.
  
   Через два часа оставшиеся в живых солдаты бельгийского гарнизона сдались. Пленные в смешных высоких пилотках и кителях цвета хаки, послушно задрали кверху руки и по-спешно, мелко семеня ногами, выскочили наружу из укрытий и капониров, испуганно озираясь на перепачканных в саже, похожих на чертей немецких солдат в непривычных, напоминающих стальные котелки глубоких шлемах и в комбинезонах, перекрещенных ремнями снаряжения.
  
   Седьмая бельгийская дивизия не успела оказать помощь форту, как не смогла контр-атаковать диверсантов и вскоре оказалась отброшена на десять километров от линии ка-нала Альберта. К вечеру еще недавно грозное воинское соединение вообще перестало су-ществовать как единое целое. Через захваченные десантниками мосты потоком переправ-лялись танки и артиллерия Четвертой немецкой танковой дивизии и 16-го танкового кор-пуса вермахта, ехала на грузовиках и бронированных транспортерах пехота, тянулись ко-лоны зеленых многоколесных штабных и разведывательных бронемашин, тракторных тя-гачей. Иногда в разрывы механизированных колон удавалось втиснуться тыловым под-разделениям на конной тяге и тогда окрестности канала оглашались ржанием лошадей, щелканьем кнутов и криками возниц.
  
   Отто не участвовал в дальнейшем. Переправившийся на берег командир отряда, лишь глянув на залитый кровью комбинезон и ободранное, в запекшейся крови лицо, приказал немедленно отправляться на пункт первой помощи, а оттуда - в госпиталь. Лейтенанту в пылу опасности и азарта превозмогавшему боль, хотелось воевать дальше, но, приказ - есть приказ.
  
   В госпитале, от парашютистов, участвовавших в захвате вражеских аэродромов, Отто узнал, что хотя враг и разгромлен, но не всё и не везде проходило гладко и по плану. Осо-бенно не повезло в Дании 22-й дивизии и её командиру генералу графу фон Шпонеку. За-хватив с ходу три аэропорта, они приготовились принимать капитуляцию от королевской семьи. Генерал даже переоделся в специально прихваченный для подобного случая парад-ный мундир со всеми крестами и медалями. Но Первый датский корпус успел оправиться от неожиданности и выбил немцев со всех трех аэродромов. К вечеру командир десантни-ков получил ранение и был с большим трудом эвакуирован в тыл, а около тысячи пара-шютистов израсходовавших боеприпасы и не получивших обещанной поддержки сухо-путных войск, бесславно сдались в плен. Датчане не стали искушать судьбу и немедленно отправили всех в качестве военнопленных на транспортных кораблях в Англию.
  
   Впрочем, это оказалась первая и последняя победа англо-французских союзников. Их разрозненные силы не могли справиться с немцами. Сначала датчане отошли на линию Греббе, затем на линию Пиил, но не удержались ни там, ни там и покатились назад, увле-кая за собой в нарастающий вал дезорганизованного отступления спешащие им на по-мощь войска англичан и французов. В это время танковые клинья немцев прорвали жи-денькую линию второразрядных французских дивизий, прикрывавших на всякий случай считавшиеся непроходимыми для военной техники лесистые склоны Арденн. Немцы с хо-ду захватили мосты через горные реки и вышли на оперативный простор, отрезав одним махом как напрасно просидевшие на линии Мажино первоклассные крепостные войска, так и экспедиционные войска втягивающиеся в бои на приморском фланге, где смешались в кучу остатки армий стран, пытавшихся придерживаться нейтралитета - Нидерландов, Дании и Бельгии.
  
   Во время лечения Отто впервые услышал о боевых делах отважных парней из специ-ального полка "Бранденбург-800", захвативших стратегически важный мост через Маас. Переодевшиеся в датскую военную форму немецкие спецназовцы якобы конвоировали через мост сдавшихся в плен дезертиров из германской армии. Охранявшие мост датские гвардейцы потеряли бдительность, расслабились, загляделись на необычное зрелище. "Конвоиры", и "дезертиры" поравнявшись с охраной выхватили оружие и за считанные секунды перестреляли зазевавшихся ротозеев. Дорога 9-й немецкой танковой дивизии оказалась открыта. Тогда Отто и представить не мог, что через два года сменит комбине-зон парашютиста на маскировочную полевую униформу со знаком "Бранденбург" на ру-каве и в последние дни и часы перед вторжением в Россию будет вести наблюдение за ни-чего не подозревающим врагом.
  
   Ворочаясь на спальном мешке, Хорш подумал, что судьба очень часто изменяла линию его жизни, закручивала в самые невероятные узлы, переворачивала, ставила с ног на голо-ву.
  
   Кто бы мог подумать, что, родившись в чистеньком, уютном баварском городишке он попадет в Берлинский университет на физический факультет? Никто! Его отец, а перед ним его дед, а перед ними обоими прадеды, сначала растили и холили свиней, а затем за-бивали, чтобы изготовить из мяса и потрохов превосходные колбасы и сосиски. По буд-ням добрые бюргеры работали день и ночь. По праздникам - ходили в кирху, где серьезно и добросовестно пели благостные псалмы. Отдавали богу - богово, чтобы после службы со спокойной совестью пить огромными кружками до черноты темное, крепкое, не фильтро-ванное пиво, закусывать свежими сардельками с тушеной кислой капустой и петь хором песни с соседями. По субботам ревностно мылись в кадушках и мыльнях, а затем толкли в душной теплоте перин жен, толстых, мясистых, налитых крепким жирком, упругих словно добрые свиные колбаски.
  
   Так же, как остальные мальчишки, Отто таскал большую часть года кожаные шорты и крепкие ботинки, точно так как все шалил на уроках. Но в отличие от других - ему нрави-лось учиться. Вообще-то, в его классе хорошо учились и понимали большую часть из на-писанного в книгах и сказанного учителем на уроках лишь двое - Отто и дочь местного помещика и богатея из дворян - Берта.
  
   Именно эта девушка подвигла Отто бросить родовое занятие и потащиться за ней в этот непонятный и полный искусов Берлин. Её отец помог Отто убедить в правильности выбранного решения отца и мать, резонно посчитав, что скромный баварский паренек, земляк из хорошей зажиточной семьи, послужит дочке опорой и защитой в Берлине. Бед-ный папа видел в дочке лишь скромную застенчивую провинциальную девчушку, а в Отто - соученика дочери, этакого молодого деревенского увальня и простака. Бедный отец даже не представлял насколько далеко зашли к тому времени их отношения с Бертой. Эта рано созревшая чертовка избрала Отто в компаньоны за качества, весьма далекие от уровня его интеллектуального развития.
  
   Берлинская жизнь споро всё расставила по изначально предопределенным природой местам. Берту увлек вихрь богемной молодежи со спорами до утра под дешевое рейнское вино и плохонькие бутерброды, с посещениями выставок, театральных постановок, кон-цертов и галерей. Она постепенно всё дальше и дальше удалялась от Отто, всерьез и осно-вательно погрузившегося с головой в занятия физикой, вошедшего с несколькими други-ми студентами в кружок любителей ракетной техники и космических полетов, возглав-ляемый непризнанным пока гением - талантливым инженером Вернером фон Брауном. В первое время Берта пыталась таскать Отто с собой, но у того от дешевого вина начинала болеть голова, а дрянная колбаса вызывала спазмы в желудке. Заумные разглагольствова-ния патлатых эрудитов и чтение невразумительных стихов вгоняли в сон, уставшего после лекций и работы в ракетном кружке, парня. К учебе, как и ко всем иным жизненным обя-зательствам, Отто подходил не менее серьезно, педантично и обстоятельно, как его предки к изготовлению колбас. Ну, а любовь к Берте ... Любовь в Берлине требовала много вре-мени, постоянного внимания и больших денег.
  
   Хуже всего, что у Берты явно появился некто, с радостью и вполне успешно перело-живший на себя все любовные хлопоты, достававшееся ранее одному Отто. Берта под лю-быми предлогами стала отказывать опостылевшему любовнику в близости, когда тот, дро-жа от страсти вырывался к ней в редкие, с немалым трудом выкроенные от занятий мину-ты. Отто сгорал сразу и от неутоленной страсти, и от ревности, и от чувства гнева ко всем этим проклятым, хорошо отдохнувшим бездельникам-интеллигентам с отлично подве-шенными языками и постоянно готовыми к употреблению иными органами.
  
   Вскоре выяснилось, что, к несчастью Отто, у тех парней действительно нормально развиты не только языки. Пожертвовав несколькими днями учебы и строительства оче-редной экспериментальной ракеты, Отто занялся непривычным для него делом полицей-ской слежки. Все оказалось до изумления прозаично и ужасно. Утром Берта выскочила из комнаты не одна, а с высоким парнем с копной длинных темных волос, в блузе художника на широких плечах и непривычных синих штанах на длинных ногах. Сладкая парочка слепилась в поцелуе чуть ли не под самым носом засевшего в кустах Отто. А разлепив-шись, пошла, тесно прижавшись плечами, по направлению к трамвайной остановке.
  
   Отвергнутый любовник, сам, не подозревая того, действовал в строгом соответствии со всеми затертыми канонами комедийного жанра. Он догнал неверную и публично по-требовал от ненаглядной Берты объяснений. Вместо Берты коротко и жестко ответил не-знакомец, сообщив неприличный адрес, по которому Отто следовало немедленно уби-раться. Одному Отто убираться казалось не с руки и он попробовал прихватить с собой ненаглядную белокурую Берточку, недоуменно переводившую затуманенный взгляд го-лубеньких глазок с одного претендента на другого. Отто даже удалось схватить её за пух-лую розовую руку, но два быстрых удара в солнечное сплетение и подбородок опрокину-ли отвергнутого баварца на землю. Повергли в прах и позор на глазах избранницы и оживленно комментирующих сцену ранних берлинских зевак.
  
   - Немецкие женщины не любят побежденных! Немецкие женщины выбирают победите-лей! - Нагло заявил парень, явно парадируя набиравших силу вождей национал-социалистов, и, презрительно плюнул на ворочавшегося в пыли Отто. Победитель увлек белокурый трофей в подошедший трамвай, оставив униженного Хорша распростертым на земле. Позже, когда синяк сошел с лица и оно приняло нормальный вид, Отто переговорил со знакомыми молодыми людьми, вращавшимися в одной с Бертой компании. К собст-венному стыду и ужасу он выяснил, что парень отбивший у него девушку - американский писатель и художник, прибывший на стажировку в Германию. Да к тому же еще, о боги, - кажется еврей. Новость оказалось для Отто даже более трагична, чем версальский дого-вор и поражение Германии в Первой мировой войне вместе взятые.
  
   Чтобы забыть личное поражение и неверную Берту, Отто вначале пустился во все тяж-кие. Теперь, забросив к черту сомнения и смущения, посещал он в компании таких же, как и сам студентов, веселые берлинские бордели. Робость перед проститутками прошла, но сеансы дешевой, и не очень дешевой, но все равно продажной, любви не утоляли чувства неугасающей жажды мести.
  
   Тогда Отто решил подойти к делу возмездия со всей основательностью и педантично-стью истинного баварца. Для начала Хорш стал брать, отвергаемые ранее из-за некоторого избытка веса и деревенской провинциальной неуклюжести, уроки фехтования, столь це-нимые истинными буршами. Это помогло, но не надолго ибо возникло серьезное опасе-ние, что проклятый американец просто не примет вызов и откажется драться на благород-ных рапирах. Горя жаждой в любом случае отомстить надменному плутократу Отто запи-сался в секцию бокса. Через год, скрупулезно просчитав собственные возможности, он счел физическое состояние тела вполне созревшим для отмщения. Увы, Отто опоздал. Американец поспешно покинул становящуюся всё более негостеприимной землю Герма-нии и увёз с собой, в виде почетного трофея, белокурую словно Гретхен, ненаглядную Берточку в качестве законной супруги.
  
   Подобного оскорбления Отто снести не смог. Первым делом он плюнул на дипломную работу, на ракеты и подал заявление о поступлении на офицерские курсы Люфтваффе, за-тем - написал заявление о вступлении в НСДАП. В едином порыве с миллионами осталь-ных, так или иначе посчитавших себя обиженными немцев он сгорал от священной нена-висти ко всем американским плутократам, евреям, интеллигентам и всем прочим ущерб-ным представителям неполноценных рас и наций. А таковыми являлись все кроме нем-цев.
  
   В офицерской школе Отто, как одному из наиболее перспективных по уровню образо-вания и физической подготовки кандидатов, предложили записаться на новое, только ор-ганизованное отделение парашютно-десантных войск. Хорш с радостью согласился.
  
   Гражданскому разгильдяйству и вольной студенческой жизни пришел конец. Ранние подъемы, умывание ледяной водой, многокилометровые кроссы с полной выкладкой, за-правка постелей. Дисциплина и порядок, порядок и дисциплина. И муштра. "Цуканье" старших кадетов, придирки фельдфебелей, строжайший спрос преподавателей. Для вче-рашнего студента на первых порах наиболее сложным оказалось приучиться правильно и споро застилать койку, отглаживать, стирать и молниеносно одевать обмундирование, без малейшего отклонения от требований унтеров и фельдфебеля располагать в узаконенном порядке вещи в отведенном шкафчике. В первые дни, казалось верхом идиотизма ставить сапоги именно в правый нижний угол, каску класть справа на сложенную накидку, коте-лок ставить слева, штык на специальном крючочке с наклоном в левую сторону, рукава куртки, комбинезона и мундира выравнивать по линейке так, чтобы орлы на рукавах на-ходились на одной прямой и на строго определенной высоте от пола. Но, постепенно при-вык.
  
   Начались полевые учения, боевые стрельбы из всех видов оружия на полигоне, обуче-ние вождению различных типов автомобилей, мотоциклов и легких танкеток. Будущих офицеров-парашютистов учили рукопашному бою, умению убивать противника любым подвернувшимся под руку предметом или просто рукой, если ничего иного рядом нет. Тренировали резать человеческую плоть ножом, давить пальцами, сворачивать врагу, словно курице, набок шею. Эти уроки особенно привлекали Отто, ибо в каждом повер-женном соломенном манекене виделся облик американского обидчика.
  
   Учения проводились настолько близко к реальности, что случалось личный состав училища выстраивался на плацу вдоль серых казарменных корпусов и под бьющие по нервам звуки прусского марша провожал в последний путь курсантов, погибших от шаль-ных пуль и осколков на полигонах. Тело павшего в коричневом гробе, покрытом кроваво-красным полотнищем со свастикой в белом круге, выносили на плечах шестеро соучени-ков. Сверху крышку венчала надраенная парадная каска покойника, теперь ему уже абсо-лютно бесполезная. Иногда, особенно после тренировочных прыжков, содержимое дере-вянных ящиков напоминало кожаный мешок, заполненный изломанными костями. Де-сантные парашюты не вышли еще из отроческого возраста и зачастую вели себя непред-сказуемо. Тела погибших при минировании и разминировании реальных боеприпасов, хранили внутри перемешанных обрывков внутренностей зазубренные куски рваного ме-талла, остывшие и постепенно ржавеющие от слишком тесного контакта с кровью и мясом человеческого тела. Субстанции весьма непрочной, состоящей более чем на наполовину из жидкостей. Реже виной исполнения марша оказывались несовместимые с жизнью травмы, полученные, при отработке курсантами приемов ручного боя в виде разорванных печеней и селезенок, перебитых трахей, сломанных позвонков. На отделение десанта доб-ровольцев набирали с избытком и естественный отбор наиболее жизнестойких особей не сказывался на плане выпуска и количестве произведенных в офицеры курсантов.
  
   Когда после общевойсковой началась парашютная подготовка, жизнь Отто круто из-менилась. Он не испытал особого страха, вывалившись первый раз из двери транспортно-го Юнкерса-52, просто закрыл глаза и дисциплинированно сделал один лишний шаг. Шаг в пустоту неба. Хорш вновь обрел способность видеть окружающий мир, одновременно с рывком раскрывшегося над головой парашюта. Перед ним предстала совершенно потря-сающая картина - он парил в небе словно птица. А земля с ее крохотными червячками обитателями униженно валялась внизу под подошвами десантных сапог.
  
   С момента первого прыжка Отто Хорш боготворил "Толстого Генриха", создавшего впервые в мире для Рейха такие небывалые по боевым возможностям части, как пара-шютные дивизии. Только в свободном полете над землей, паря словно карающий ангел над головами всех остальных, он ощутил чувство полного освобождение от испытанного в давней драке позора поражения.
  
   Теперь в сознании Отто, вовремя забросившего опостылевшие конспекты и учебники, Адольф Гитлер занял место старого иудейского Бога, вытесненного новым идолом из пре-делов сердца далеко за обочину жизни. Чуть ниже пьедестала божества располагался Рейхсмаршал и создатель Люфтваффе Герман Геринг, еще ниже - командующий пара-шютными войсками генерал Курт Штудент.
  
   Каждый из них внес особую лепту в формирование из вчерашнего студента-провинциала настоящего германского воина-арийца. Адольф Гитлер освободил наивную душу от химер христианства, доверия и добродушия, заменив их верой в идеалы национал социализма и превосходства немецкой арийской расы над всеми иными прочими народа-ми. Герман Геринг - принял в ряды Люфтваффе и пообещал великолепную офицерскую карьеру в борьбе с окружающими Германию врагами. Курт Штудент - лично вручил се-ребряные офицерские погоны и крылышки парашютиста, ввел в боевое братство рыцарей неба, людей суровых и жестоких к врагам, мужественных и верных к боевым товарищам. Отто с восторгом и благоговением принес присягу Адольфу Гитлеру и Германии не раз-деляя два отныне единых понятия.
  
   11 Германский парашютно-десантный корпус в состав которого входила и его родная 7-я парашютная дивизия являла собой отборную часть немецкой армии, спаянную духом национал-социалистской идеи, безграничной преданности Германии и верности фюреру. В корпус отбирали только самых достойных. Лучших из лучших, способных не только положить собственную молодую жизнь на алтарь Отечества, но и дорого продать ее. Так дорого, что даже смерть десантника обернется поражением любого противника.
  
   В корпусе учения проходили еще интенсивнее чем в училище. Пожалуй, как нигде бо-лее в немецкой армии. Хотя и зарождающиеся войска СС, и танкисты, и летчики, и солда-ты вермахта выкладывались в учебе до предела, готовясь к предстоящим войнам. Трени-ровки шли на аэродромах и тренажерах, на полигонах и полосах препятствий, в воздухе и на земле. Воин-парашютист обязан стать по настоящему элитным солдатом, способным не только совершить прыжок с парашютом, не только свалиться на голову любого врага не-ожиданным ангелом смерти, но и выстоять в дальнейших сражениях, победить превосхо-дящего противника и дождаться подхода основных сил вермахта. Парашютисты Штуден-та овладевали приемами ручного боя, владения любыми видами холодного и стрелкового оружия, учились водить автомашины и танкетки, стрелять из захваченных у противника артиллерийских систем и пулеметов, закладывать и обезвреживать мины. Тут и пригоди-лось Отто всё вбитое в него инструкторами и преподавателями военного училища. Теперь уже он сам вколачивал военные премудрости в головы рядовых солдат.
  
   В классах занятия проходили редко. Но если случалось заниматься в четырех стенах, то первое, что раз за разом демонстрировали будущим парашютистам - это старая уже кинохроника первых в мире учений с высадкой парашютного десанта. Кинохроника, до-бытая агентами Абвера из архивов РККА. Немцы досконально изучали мельчайшие дета-ли массового десантирования и дальнейшей боевой работы русских воздушных бойцов. Кадры беспристрастно показывали, что те действовали слаженно, четко и на удивление профессионально для представителей низшей расы.
  
   - Не стоит волноваться, парни. - Сообщил на первом просмотре инструктор. - Теперь это все осталось лишь на целлулоиде пленки. У красных десантных войск сегодня нет, а организатор и вдохновитель парашютно-десантных, равно как и танковых корпусов, мар-шал Тухачевский расстрелян. Опасаться некого и нечего, никто в мире не сможет соста-вить вам конкуренцию.
  
   Отто верил в отсутствие достойных соперников, но продолжал усиленно трениро-ваться сам и не менее старательно обучать солдат премудростям сурового армейского ре-месла парашютистов-десантников. Став офицером он еще раз, внимательно перечитал " Мою Борьбу" великого Вождя и многое понял из того, что не понимал раньше, что под-спудно мучило его. Откровения фюрера предельно ясно определили кто враги Отто, кто - друзья. Друзья - соратники по борьбе, по партии, по казарме, те с кем вместе вывалива-ешься в открытую бездну через люк самолета, ведешь бой, уничтожаешь солдат против-ника, громишь вражеские обозы и штабы, взрываешь укрепления, захватываешь и пыта-ешь пленных, сжигаешь огнеметами пытающихся оказать сопротивление. Враги - все иные, не арийцы, иначе мыслящие, говорящие на иных языках, имеющие неправильные, не соответствующие простой и ясной геометрии расового закона черепа, носы, скулы, во-лосы и разрез глаз.
  
   Пролетели дни и месяцы учебы. Настало время применять знания на практике. Бой за форты Бельгии, оказался не намного сложнее и опаснее учений. Первое ранение - не очень болезненным и совсем не страшным. Уничтоженные вражеские солдаты выглядели на обожженной огнем земле простыми тряпичными куклами-манекенами. Взятые в плен вообще казались жалкими и трусливыми. Затем последовало лечение в госпитале и вруче-ние самим божественным Фюрером первого Железного Креста. После церемонии награж-дения Вождь согласился сфотографироваться с героями, причем выразил желание сделать фотографию в неформальной обстановке, на фоне окружающего лагерь парашютистов леса. Придворный фотограф фюрера герр Гофман быстро и ловко составил из награжден-ных компактную группу, перед которой встал в излюбленной позе Гитлер, сложив руки чуть ниже пояса. Вождя окружали боевые соратники Отто, награжденные Рыцарскими крестами, дальше располагались награжденные крестами Железными. Фюрер предложил офицерам десантникам запечатлеть для истории не помпезную фотографию главы госу-дарства с награжденными офицерами, но простую, теплую встречу товарищей по оружию. Ибо и сам он, Адольф Гитлер в прошлую войну дважды за боевые дела награжден Желез-ным крестом. Естественно, пожелание вождя нации оказалось с восторгом принято. Офи-церы натянули поверх парадных мундиров комбинезоны, каски и ремни боевого снаряже-ния. Так их и запечатлели для истории.
  
   Потом Париж... Ох уж этот Париж с его неожиданными горькими открытиями и раз-очарованиями. Отто, страдая еженощно от собственной неполноценности с трудом отгу-лял положенный отпуск и плюнув на баб и танцы, с легким сердцем возвратился в казар-му. Вернулся, впервые осознав, что отныне и вовеки именно казарма и есть родной дом, а иной семейный очаг вряд ли светит даже в отдаленном будущем. Ничего удивительного, что Хорш с радостью воспринял известие о подготовке вторжения в Англию, заранее представляя как свалится с неба на головы ничего не подозревающих чопорных англичан, во время их проклятого традиционного чая. "Бог должен, просто обязан, покарать Анг-лию. Сначала Англию, затем - Америку". - Раньше времени радовался Отто предстоящей расправе с дальними кузинами и кузенами своего обидчика. Но прошло лето, затем наста-ла осень, её сменила зима и вторжение незаметно отодвинулось на второй план.
  
   С наступлением весны в газетах и на радио вновь разразилась антианглийская пропа-ганда, всё чаще проскальзывали намеки на неминуемое вторжение. Отто воодушевился и с нетерпением ждал приказа обрушиться с неба карающим ангелом на Лондон, дабы пока-рать таки Британию. Но не дождался. Неожиданно дивизию подняли по тревоге и пере-бросили на юг, в только что захваченную вермахтом и танкистами СС Грецию.
   Наконец, после вынужденного безделья, разбавленного лишь высадкой небольшого тактического десанта в Греции, в дивизии объявили повышенную боевую готовность. На-чались тренировки, изучение карт и войск противника. Цель десанта - остров Крит.
  
   Ранним утром первого мая 1941 года элита солдат фюрера и рейха - десантники гене-рала Штудента были подняты по тревоге.
  
   После падения Греции и покорения Югославии остров Крит остался последним прибе-жищем, изгнанных с континента Европа англичан и их союзников. Но простым убежищем для измотанных боями остатков английских, новозеландских, австралийских и греческих частей остров казался лишь непосвященным. Да, они прибыли на остров изгнанниками, потерявшими большую и лучшую часть вооружения, транспортных средств и амуниции. Но находясь на большом, изолированном от материка куске суши с дружественным насе-лением, англичане очень скоро могли прийти в себя, наладить снабжение, получить необ-ходимое снаряжение и создать мощную укрепленную базу в самом невыгодном для не-мецких войск месте - рядом с мягким, уязвимым балканским брюхом старушки Европы. Базирующиеся на остров корабли Королевского Флота могли перерезать коммуникации, питающие африканский корпус Роммеля, а нефтяные поля Румынии, насыщающие неф-тью германскую военную машину, очень скоро оказались бы в пределах досягаемости бомбардировщиков королевских военно-воздушных сил. И, самое главное, Крит мог по-служить трамплином для вторжения в крепость "Европа" с самого опасного и наиболее уязвимого южного фланга. Гитлер это понимал не менее ясно, чем Черчилль.
  
   Мысленно проклиная неудачливого Дуче с его трусливым воинством, столь не вовремя вляпавшимся в греческую авантюру и фактически пригласившим тем самым англичан на юг Европы, Фюрер отодвинул сроки начала операции "Барбаросса" и стремительным бес-пощадным ударом захватил Югославию и Грецию. Логика развития событий подсказыва-ла, что следующим на очереди стоял Крит.
  
   Для подготовки к штурму острова генералу Штуденту отводилось двадцать дней. Сама операция получила кодовое название "Меркурий". Для высадки десанта требовалось не менее пяти сотен транспортных "Юнкерсов" Ю-52/3м, но имеющиеся в наличии корабли данного типа принимали самое активное участие во всех предыдущих операциях вермах-та. В нужный момент самолеты оказались настолько изношены, что их двигатели, шасси и несущие детали корпусов требовали как минимум текущего регламентного ремонта, основательной проверки или даже замены. В решение поставленной задачи пришлось вмешаться лично Герингу и одновременно с тревогой в корпусе Штудента, в тот же май-ский день, весь транспортный флот Люфтваффе снялся с мест базирования и подобно ог-ромной стае зеленых, неуклюжих, подвывающих в полете индюшек, перелетел на север. После посадки самолеты заполняя своими зелеными корпусами цеха и аэродромы авиаци-онных заводов и ремонтных баз Германии, Австрии, протектората Богемии и Моравии, ранее называемого Чехословакией.
  
   Через две недели 493 отремонтированных, заново отрегулированных, свежеокрашенных "Юнкерсов" вновь поднялись в воздух и взяли курс на Грецию. Куда подевалась пресло-вутая германская организованность, пунктуальность и умение планировать все и вся на свете? То, что произошло после приземления транспортной армады скорее напоминало традиционный славянский бардак. Все лучшие греческие аэродромы к тому времени ока-зались забиты бомбардировщиками Восьмого воздушного корпуса и для транспортных самолетов остались лишь пыльные полевые площадки, поляны, луга и даже дороги. Гре-ция страна каменистая, почва скудная, песчаная. При посадке и взлете транспортов под-нимались такие облака пыли, которые делали абсолютно невозможным взлет самолетов с интервалами менее пятнадцати-семнадцати минут. А такие большие интервалы в мас-штабе огромного флота, сжирали запасы топлива в бессмысленном кружении эскадры над местом сбора и ставили под сомнение компактную высадку десанта.
  
   Впрочем, особо взлетать не пришлось. Англичане, отступая взорвали 26-го апреля мост через канал, по которому пролегал путь танкеров, доставлявших в Грецию авиаци-онный бензин из Италии. До 17 мая в Грецию не попало ни одного литра горючего, но за-тем немецким флотским водолазам удалось взорвать и растащить обломки рухнувшего в канал моста и пропустить корабли. Из порта Пирей горючее в железных бочках на пре-дельной скорости подвозилось грузовиками прямо к самолетам и заливалось в их жадные пересохшие баки. Операция "Меркурий" набирала обороты под истерические понукания Гитлера, требовавшего как можно скорее, не считаясь ни с чем, вышвырнуть англичан с острова, дергавшего и торопившего воздушных и сухопутных генералов денно и нощно. Но так или иначе, а без горючего лететь нельзя и операция оказалась отложена до двадца-того мая.
  
   В последние дни перед высадкой сумбур нарастал. Готовность номер один объявля-лась и снималась по три раза на день. В промежутках покоя парашютистам тоже не выпа-дало. Командир батальона по несколько раз в день проводил с офицерами отработку на картах поставленных задач и уточнение разведывательных данных. Выходило из его слов, что дело предстоит плевое, легче чем в Бельгии или Норвегии. По данным разведки на острове оставалось всего около пяти с половиной тысяч англичан и несколько тысяч греков, которых в расчет вообще не принимали. Абвер доносил, что небо Крита, перед на-чалом интенсивных воздушных атак, прикрывали два с половиной десятка устаревших истребителей и немногочисленные зенитные орудия. ПВО англичан пытались в последние дни перед высадкой противостоять атакам 280 бомбардировщиков "Хенкелей" Хе-111 и 150 пикировщиков "Юнкерсов" Ю-87, действовавших под прикрытием 180 истребителей "Мессершмитт" Ме-109. Считалось, что теперь, к моменту высадки десанта, войска ПВО англичан в основном уничтожены, частично эвакуированы с острова. Задача батальона, в котором служил Отто исключительно простая - сначала захват и удержание аэродрома в Малеме, затем - обеспечение посадки планеров и транспортных самолетов с подкрепле-ниями и тяжелой техникой. Отто и его взвод шли в первой волне парашютистов, состоя-щей из трех тысяч лучших парней под командованием генерал-майора Югена Мейндля. Две волны самолетов выбросят десантников на северо-западном побережье в районе по-селков Малеме и Кания.
  
   Захват аэродрома в Малеме, подчеркивал майор, почетная, приоритетная задача. Бес-перебойная посадка транспортов, быстрая их разгрузка и немедленный взлет за новыми бойцами, обеспечит своевременное вступление в бой 6-горной дивизии егерей. Только путем многократных взлетов и посадок можно доставить воздухом войска для захвата острова. На морской транспорт надежды мало. Господство на море, увы, принадлежит англичанам. Итальянские союзники трусоваты и в морском бою малоопытны, во всех стычках и артиллерийских дуэлях, даже при явном превосходстве оказывались нещадно биты и предпочитали спасаться бегством.
  
   ... Долгожданный день наступил. На аэродроме царила спешка и полнейшая неразбе-риха. Солдат взвода Отто загрузили в самолеты и они сидели в душных, прогретых солн-цем кабинах с парашютами за спиной, втиснутые между контейнеров с оружием и бое-припасами. Пока десантники истекали потом внутри влажных, прилипающих к телу ком-бинезонов, авиационные техники таскали канистрами бензин и заливали в баки. Время шло и командиру десантного полка надоела эта мышиная возня. Раздались отрывистые команды, парашютистам приказали оставить все снаряжение в самолете и выйти на по-мощь наземному персоналу. Через несколько минут работа пошла на удивление споро. Одни, выстроившись в цепочки передавали бесконечные канистры, другие, неустанно от-бивая поклоны богу войны, качали рукоятки переносных насосов.
  
   После напряженной работы самолеты оказались наконец боеготовыми, но сами де-сантники чувствовали себя словно выжатые до последней капли лимоны. Чтобы как-то компенсировать бессонную ночь и тяжелый труд, командир приказал полковому врачу раздать личному составу живительные таблетки ампфетомина. Это химическое чудо не-мецкой военной фармацевтической науки, помогало не только снять усталость, но под-держивать силы в течение еще нескольких бессонных дней и ночей. О последствиях приема жуткой химии ученые мужи не очень задумывались, ибо догадывались, да, что там догадывались, знали наверняка - не слишком многим из принимавших их продукцию суж-дено дожить до победных фанфар очередного Парада Победы. Такова суровая проза воен-ного бытия элитных войск.
  
   Заправившись химией парашютисты-десантники вновь уселись на жестких дюралевых лавках внутри гофрированного корпуса "индюка" и двигатели начали проворачивать вин-ты. Вначале лопасти двигались натужными, рваными рывками, сопровождаемые треском выхлопных газов, затем моторы заработали ровно, завыли на монотонной тоскливой ноте и лопасти слились в три прозрачных, радостных, блестящих в лучах утреннего солнца диска. Самолеты взлетали, оставляя за собой веера пыли на земле и вытягивались один за другим в сторону Крита.
  
   Юнкерс Отто Хорша пересек береговую полосу Греции и долго шел, ввинчиваясь в го-лубой купол неба над изумрудной поверхностью Средиземного моря. Наконец вдали поя-вился остров, выпирающий из воды, словно поросший водорослями горб доисторического животного. В небе над этим горбом словно мухи над падалью кружили десятки или даже сотни самолетов. Одни из них коршунами кидались в крутом пикировании на невидимые Отто цели, другие, распахнув створки бомбовых люков, засыпали землю в горизонталь-ном полете мелким горохом осколочных и крупными палочками фугасных бомб. Почва в месте адского посева вздыбливалась, тянулась к небу струями дыма и грязно-серой пыли, летела клочьями вырванной из мирной критской земли шерсти. Казалось там, внизу, куда предстояло прыгать взводу Отто ничего и ни кто не могли уцелеть или выжить, тем более оказать сопротивления сверхлюдям, сошедшим по велению великого Фюрера с высоты неба.
  
   Прыжок на Крит из брюха транспортного Юнкерса-52 Отто совершил ранним утром 20 мая 1941 года. В восемь часов утра он спокойно встал и первым из взвода зацепил ка-рабин вытяжного парашюта за протянутый вдоль кабины трос. Затем ободряюще улыб-нулся, поднимая солдат, махнул рукой и словно на тренировочном прыжке прошел к две-ри. Долю секунды он помедлил у дверного порога, а затем оттолкнулся одновременно обоими подошвами десантных сапог и на высоте 400 метров вывалился, раскинув в сто-роны руки, из двери ребристого дюралевого корпуса дрожавшего мелкой дрожью от фор-сированной работы трех движков. Одновременно, может чуть раньше или чуть позже, под заунывное осиное завывание орд транспортных Ю-52, покинули самолеты парашюти-сты еще четырех батальонов первой волны.
  
   Тренировочного прыжка не получилось. Земля приготовила немецким десантникам не-приятный сюрприз. Оглядевшись, Отто с удивлением обнаружил, что голубое небо испят-нано грязными кляксами разрывов зенитных шрапнелей и копотью подбитых, горящих, нелепо крутящихся, отчаянно теряющих поддержку воздуха, машин. С воем и грохотом неслись к земле сбитые аэропланы, в последнем усилии вываливая как попало из своих утроб вперемешку десантников, контейнеры с оружием и снаряжением, теряя куски отва-ливающейся обшивки крыльев и детали двигателей. Пилоты, изрыгая предсмертные про-клятия, с лопающимися от невыносимого жара глазами, залитые вонючим огнем безжало-стного бензина, из последних сил тянули штурвалы, оттягивали еще на секунду, на дру-гую, неминуемую встречу с жестокой землей. Пилоты гибли, но погибая давали шанс па-рашютистам выкинуть обожженные тела из пожираемых огнем корпусов. Успевшим по-кинуть машины приходилось туго. Пулеметные трассы с земли рассекали небеса. Веера пуль множили провисающие под тяжестью мертвых тел, неуправляемо катящиеся вниз с небосклона, неопрятные кляксы не успевших полностью раскрыться куполов подстрелен-ных в воздухе десантников.
  
   Отто повезло. Самолет подбили уже после того, как он покинул его дребезжащее нутро. Казавшийся таким надежным аэроплан вдруг напоследок истерически взвыл и устремил-ся, теряя высоту, прямиком к вершине горбатой скалы, нависшей над берегом залива. Из люка, выталкивая друг друга, выскакивали задержавшиеся солдаты, и прыжки рядовых лишь карикатурно напоминали образцовое десантирование взводного командира. Распус-кая за собой пушистый дымный хвост, самолет, так и не сменив курса, врезался в плоскую вершину скалы, завершив жизнь экипажа красивым фейерверком рвущихся боеприпасов, принадлежавших ранее взводу Отто.
  
   С ужасом Хорш отметил, что нормально скользящих к земле полотнищ в поле зрения оказалось гораздо меньше, чем падающих мертвых тел, неуправляемо вертящихся в хоро-водах строп и искусственного шелка. Он попытался выхватить взглядом из воздушной ку-терьмы хотя бы один из грузовых парашютов, несущий к земле кокон с оружием, но не обнаружил ни одного. Грузовых полотнищ не было видно ни вблизи него, ни около не-скольких других, еще подающих признаки жизни, бойцов взвода. На свое счастье Отто в этот раз поступил вопреки инструкции и взял в воздух парабеллум с парой запасных обойм в дополнение к десантному ножу. Сделал это потому, что сердце в последний мо-мент подсказало, словно шепнуло ему: "Возьми!". Прыгать с оружием запрещалось во из-бежание самопроизвольного выстрела и поражения десантника при встречи с землей в момент приземления.
  
   Перед высадкой десанта аэродром в Малеме подвергся мощной бомбардировке пики-ровщиками - "Штука" Ю-57. В первые дни английская истребительная авиация пыталась кое-как противостоять налету, но вскоре её безжалостно подавили Мессершмитты М-109 прикрытия и немногие уцелевшие бипланы "Гладиаторы" перелетели в Египет. Зенитная артиллерия, числилась разведчиками уничтоженной. Действительно, выстрелы ее орудий окончательно перестали досаждать пикировщикам. Но при высадке десанта оказалось, что положение дел совершенно иное и фактически вся первая волна парашютистов была рас-стреляна зенитчиками в воздухе.
  
   Отто казалось, что битва проиграна и высадка сорвана, но, несмотря на ужасающие по-тери, атака немцев продолжалась. Вслед за десантниками с неба бесшумными тенями скользили серо-жемчужные планера. Маленькие машинки вспыхивали, разбивались, но всё большее и большее их число дотягивало до цели, высаживало вооруженных десантни-ков, легкие орудия, ранцевые огнеметы и пулеметы.
  
   После приземления Отто удалось свистком созвать с десяток уцелевших бойцов роты, потерявшей командира. Всем им пришлось, едва подошвы коснулись каменистой поверх-ности аэродрома, вступить в бой с новозеландцами из 5-й бригады, оборонявшей аэро-дром. Отто, не смотря на потери, собирался атаковать противника, но, увы, оружие пара-шютистов было безвозвратно потеряно в сгоревших "Юнкерсах" и только несколько чело-век успело вооружиться автоматами МР-40 из случайно оказавшегося рядом контейнера. Остальные бойцы имели при себе лишь непременные десантные ножи.
  
   Новозеландцы не преминули воспользоваться таким печальным для немцев обстоя-тельством и пошли в отчаянную контратаку. На Отто, выставив вперед штык, набежал вы-сокий солдат с рыжими волосами, выбивающимися из-под плоской, будто суповая тарел-ка, каски. Взгляд Отто, как в замедленном кино, успел выхватить детали, которые никогда не привлекли бы его внимания в обычной боевой обстановке. Он ясно видел удивительно бледное, усыпанное крупными пятнами веснушек молодое лицо. Распятый в безмолвном крике рот с крупными белыми зубами. Замазанные грязью шорты цвета хаки. Такого же цвета форменную рубашку с короткими рукавами и темными полукружиями пота под-мышками. Крепкие руки поросшие редкими светлыми волосами. Побелевшие суставы пальцев, сжимающих неуклюжую винтовку. Тяжелые бутсы с гольфами на длинных, мус-кулистых ногах спортсмена. А главное - белые от гнева, ненавидящие глаза ожившего трупа и распятый в безмолвном вопле безгубый, оскаленный зубами рот.
  
   Перед тем как повернуть вытянутое жало штыка в сторону Хорша, новозеландец успел, пришпилить к земле коротким, сильным ударом, словно навозного жука, одного из немец-ких солдат. Тот растерялся, провозился, так и не успел быстро погасить стропы и отстег-нуть перкалевый купол парашюта. За самим Отто тоже тянулся белый хвост строп, наду-вался и гас, волочащийся по земле купол. Лейтенант не стал тратить время, резанул стро-пы ножом и кинул его рядом на землю. Затем, торопясь и путаясь в ремнях снаряжения просунул руку во внутренний карман комбинезона, шаря неожиданно вспотевшей ладо-нью нащупал теплую ребристую рукоять пистолета. Тащить оружие наружу времени не оставалось. Отодвинул пальцем рычажок предохранителя и прямо через ткань кармана выстрелил в надвигающееся лицо. Пуля попала парню в глаз и опрокинула навзничь. Бри-танец еще коротко, по-заячьи дергал ногами когда Отто подхватил его неуклюжую старо-модную винтовку и одним рывком стянул с тела убитого запасными обоймами.
  
   В первом столкновении перевес оказался на стороне противника. Ничего не оставалось делать, как признать сей прискорбный факт и как можно быстрее отходить. Отто свистком подал сигнал к отступлению и повел группу за пределы аэродрома. Короткими перебеж-ками немцам удалось оторваться от противника и выйти к небольшой высотке с несколь-кими кривыми оливковыми деревьями. Небольшая рощица была огорожена от основной территории аэродрома оградой, сложенной из поросшим диким мхом камней. Защита сла-бенькая, но лучше чем ничего.
  
   Отдышавшись от бега и пережитого потрясения первых минут боя, Хорш достал кар-ту. Первым делом лейтенант с безжалостной очевидностью убедился в том, что нанесен-ные разведанные о боевой численности противника ни черта не соответствуют действи-тельности. Вместо неполной роты новозеландцев с тремя пулеметами, даже по первым, поверхностным прикидкам, аэродром обороняли не менее двух батальонов пехоты и не-сколько зенитных батарей различного калибра. Причем и батареи и позиции пехоты ока-зались отлично замаскированными и совершенно не пострадали от удара бомбардировщи-ков.
  
   - Откуда здесь столько проклятых "томми"? - подумал Отто. - Откуда эти черти взя-лись, если на всем острове их должно находиться не более пяти тысяч?
  
   Но на возмущение ошибочными разведанными, поступившими от людей адмирала Ка-нариса, времени не оставалось. Повнимательнее оглядев залегших вокруг уцелевших де-сантников из разных подразделений, прибившихся к нему, Отто обнаружил уцелевшего радиста с готовой к действию радиостанцией. Через несколько минут парню удалось раз-вернуть рацию и связаться с командным пунктом Люфтваффе. Отто лично передал в эфир вскрытую им систему обороны британцев. Вскоре над головами парашютистов появились пикирующие "Штукасы" Ю-57 и на позиции новозеландцев полетели 500 и 1000 фунто-вые бомбы.
  
   Взрывы фугасных и осколочных бомб смешивали в вихрях песка и осколков кремня легкие деревянные укрепления пехотинцев противника, взметали в воздух разодранные тела и расщепленное оружие защитников аэродрома. Англичане однако не угомонились и проявили изрядную стойкость, обстреливая самолеты из всех стволов. Один Юнкерс по-лучил прямое попадание зенитного снаряда в бомбовый люк и мгновенно превратился в огненный шар падающий с неба. Но оставшиеся машины сомкнули строй и продолжили по очереди, вываливаясь из хоровода, нырять к позициям упрямых зенитчиков. Новозе-ландцы очень скоро разобрали, кто и откуда наводит на них пикирующие бомбардиров-щики. Как только, отпев занудный, выворачивающий кишки призыв, исчезли за горизон-том последние штурмовики, из небольшой оливковой рощицы затрещав моторами вы-ползли два средних английских танка типа "И" и поводя короткими дульцами пушек дви-нулись к временному убежищу десантников. За время передышки, ниспосланной им лет-чиками генерала Рихтгофена, Отто удалось собрать под командование несколько десятков бойцов и разыскать несколько контейнеров с оружием.
  
   К сожалению неучтенный в плане выброски ветер разнес большую часть парашюти-стов и грузовых контейнеров в сторону леса. Десантники, живые и мертвые, валились на деревья и весели там запутавшись в стропах, пока не становились легкой добычей англи-чан или местных партизан. Жители Крита, ранее вовсе не учитываемые премудрыми не-мецкими генералами, неожиданно получили в руки буквально свалившееся им с неба оружие. А вооружившись за счет пришельцев, высказали непонятное немцам, но исклю-чительно острое стремление к свободе и столь же сильную ненависть к оккупантам. Тем неудачникам, кого воздушные течения и судьба занесли в горы, покрытые лесами, в по-селки и оливковые рощи пришлось хуже всего. Для начала незваных гостей здорово из-бивали, а затем, без лишних юридических церемоний, приканчивали из их же автоматов. В плен попали лишь счастливчики, доставшиеся цивилизованным англичанам и их союз-никам из Австралии и Новой Зеландии.
  
   Впрочем, все это Отто и его солдаты узнали через пару дней. А в тот момент им при-шлось отражать контратаки британцев. Но теперь десантники принимали бой на земле и вооруженными. В воздухе они казались неуклюжими и беспомощными куклами, которые так просто брать на прицел винтовок "Ли-Инфельда" и расстреливать одного за другим словно жестяных зайцев в тире. В воздухе жуть сжимала ледяными пальцами их сердца, когда вокруг разворачивалась картина безжалостного уничтожения лучших бойцов элит-ных войск Фюрера. В короткие минуты полета к земле жуть близкой смерти обморочно заволакивала глаза. В секунды скольжения на полностью выбранных стропах, они молили не Фюрера, а неожиданно вновь воскресшего Бога о милости и спасении от свистящего вокруг смертоносного металла. Но теперь все эти минуты и секунды позора остались по-зади.
  
   Все прошлое очутилось где-то там, за спиной, вместе с отрезанным и брошенным на произвол судьбы полотнищем парашюта. На земле бойцы вновь превратились в непобе-димых и неустрашимых солдат Фюрера, вооруженных лучшим оружием Рейха. Разобрав из контейнеров автоматы, короткие противотанковые ружья, несколько пулеметов, грана-ты и два ранцевых огнемета, они открыли огонь по атакующим англичанам. Постоянные тренировки не прошли даром, с оружием в руках парашютисты снова стали безжалостны-ми профессионалами войны. После нескольких очевидных попаданий из ПТР, танки поте-ряли ход, но все равно экипажи попытались огнем с места поддержать контратаку новозе-ландской пехоты. Затем бронированные машины не выдержали, попятились на распол-зающихся, словно блестящие полированные металлические змеи, обрывках гусениц, а еще через несколько минут вовсю горели, так и не сумев достичь опушке рощи, откуда выползли в начале бесславно захлебнувшейся атаки.
  
   Отто вытер с лица перемешанный с копотью пот и оглядел поле битвы. По всему аэро-дрому кучами, похожими на забытые жнецами снопы, валялись трупы парашютистов, прикрытые трепещущими на ветру саванами полотнищ куполов. Между ними, менее за-метные в защитном обмундировании, разбросаны тела англичан и новозеландцев. Со склонов окрестных холмов и предгорий уплывали к небу вместе с копотью и дымом души пилотов и их самолетов. Хоршу показалось, что примерно половина транспортов первой волны догорала на негостеприимной критской земле.
  
   Вновь в небе со стороны моря послышался слитный гул десятков моторов и словно пчелы к цветочной плантации устремились к захваченному полю аэродрома один за дру-гим транспортные Юнкерсы с героями Нарвика - егерями 5-горно-стрелковой дивизии. Первые самолеты садились под огнем недалеко отошедших за пределы взлетной полосы англичан. Но из самолетов немедленно выскакивали вооруженные и полностью готовые к бою солдаты, рассыпались цепями, занимали позиции и подавляли неприятеля. И за пре-делами аэродрома на любую более-менее ровную каменистую площадку падали и сади-лись планеры и транспортные самолеты. Некоторые из них вспыхивали или разваливались при жесткой посадке. Из распоротых серебристо-жемчужных тушек десантных планеров DFS-230B-1 вываливались темные силуэты егерей. Одни, прокатившись кубарем и сло-мав шею, навеки замирали в самых неудобных позах, другие отползали волоча переби-тые, изломанные ноги. Раненные в ужасе прикрывали головы руками от огня жарко пы-лающих, готовых в любую минуту взорваться останков воздушных машин. Уцелевшие, оказавшиеся пока в меньшинстве, с винтовками и автоматами в руках, не оглядываясь на корчащихся в муках или уже навеки утихомирившихся товарищей, короткими перебеж-ками спешили туда, где еще держались остатки английских подразделений несших охрану аэродрома.
  
   По данным, полученным во время постановки задачи и инструктажа в штабе полка, От-то знал, что в первой волне должны принять участие до пяти тысяч боевых товарищей. Скольким из них не придется участвовать в параде победы? Наверное большинству. ... Никогда еще за голы войны не видел он такого адского огня, таких страшных потерь сре-ди камрадов.
  
   К ночи обессиленные остатки новозеландских батальонов отошли к горам и с их скло-нов вели редкий, беспокоящий огонь по территории аэродрома. Особенно усердно стреля-ли по поврежденным транспортным самолетам, которые при свете электрических фонарей ремонтировали прилетевшие техники и уцелевшие при жестких посадках летчики.
  
   Первый день операции "Меркурий" закончился. Немцам не удалось захватить остров, но они все же, несмотря на страшные потери и ожесточенное сопротивление англичан, австралийцев, новозеландцев, югославов и греков, закрепились на его земле.
  
   Начиная с полудня второго дня военное счастье окончательно перешло на сторону гит-леровцев. Аэродром оказался полностью в руках немцев и транспортные самолеты смогли наконец не только садиться, но и взлетать, бесперебойно доставляя пополнение боевым частям, оружие, боеприпасы, питание, эвакуируя раненных.
  
   Ночью далеко в море полыхали зарницы орудийных выстрелов. Никто из высадив-шихся на остров понятия не имел, что происходит. Возможно, флот макаронников Дуче, наконец решился выползти из крысиных нор и отражает сейчас отчаянную попытку Флота Его Величества прорваться на помощь к имперским войскам, привезти им подкрепление, поддержать поданных Короля своими чудовищными пятнадцати и четырнадцати дюймо-выми орудиями.
  
   Отто тоже не знал, что происходило в море на самом деле. Он, как и подавляющее большинство высадившихся с воздуха солдат и офицеров, не догадывался, что ночные вспышки означают беспощадный расстрел посланных фактически без охранения безо-ружных шхун и катеров, набитых по самые борта немецкой пехотой. Для англичан проис-ходящее в море оказалась просто отстрелом мишеней в тире. Никто так никогда и не узна-ет сколько немцев в действительности отправлено на корм рыбам в Эгейском море и возле побережья Гераклиона. Одни шептали о потере четырех тысяч человек, другие - о потоп-лении целой пехотной дивизии. Впрочем и англичанам пришлось туго. С рассветом в небо поднялись бомбардировщики Кесельринга и потопили миноносцы "Джюно", "Грейхаунд", крейсера "Фиджи", "Келли" и "Кашмир", а вместе с боевыми кораблями и около тысячи моряков. Ночь принадлежала Флоту Его Величества, день - воздушным ассам фон Ке-сельринга.
  
   Судьба остающихся на острове английских войск оказалась предрешена. Разбитые части, прикрываясь заслонами из групп "командос", поспешно отходили к дальнему побе-режью. Началась эвакуация, но второго Дюнкерка Фюрер не допустил. Авиация безжало-стно бомбила подходящие к берегу корабли и суда, атаковала на обратном пути к Алек-сандрии. После потопления крейсера "Калькутта" генерал Уэйвел приказал капитулиро-вать всем остающимся на острове тысячам британцев, новозеландцев и прочих союзни-ков. Из 42,000 солдат и офицеров удалось вывести на африканский материк чуть больше 16,000 человек, остальные либо погибли, либо попали в плен. Завершил дело забрызган-ный кровью парашютист в покрытом копотью комбинезоне и помятом осколками котелке стального шлема. Этот герой опустил флаг Британского содружества с последнего флаг-штока, возвышавшегося на обрыве возле моря. Со сложенными на затылках руками, пе-чальными бесконечными колонами продефилировали британцы по городкам Крита мимо опустевших, словно навеки вымерших домов с наглухо закрытыми ставнями окон.
  
   Парашютисты с презрением победителей наблюдали шествие побежденных. В пер-вой шеренге пленных маршировал коренастый, невысокий паренек в плоском блине каски на голове, типичный "кокни" из английских комедий, что привелось посмотреть Отто в мирное время. Англичанин еще не остыл от последнего боя, но уже улыбался широкой белозубой улыбкой и вертел по сторонам головой, глазел на приводящих себя в порядок немецких десантников. Паренек искренне радовался незамысловатой житейской удаче, тому что выжил, что не валялся на берегу присыпанный песком как бедолага Том, не кор-мил рыб на дне моря как Билл и не метался в бреду на госпитальной койке наподобие Пи-та. Он - выжил, черти побери их всех! И немцев с их парашютами, бомбами и планерами. И собственных офицеров с генералами, не сумевших одолеть врага, но благополучно эва-куировавшихся с острова. И господина премьера сэра Уинстона, так красноречиво призы-вавшего к войне. Но - Боже, храни Короля! А вот лично для него, для королевского рядо-вого пехотинца, война закончена. И плевать на все остальное. Он идет в лагерь военно-пленных за колючую проволоку. Он - "кокни", а значит и там выживет, тем более что Ко-роль не забудет своего поданного и через Красный Крест обеспечит согласно Женевским конвенциям регулярными продуктовыми посылками, сменным обмундированием и кое-какими карманными деньжатами, вычитаемыми из причитающегося ему в любом случае жалованья.
  
   Англичанин натолкнулся взглядом на Отто, стоящего у обочины дороги с автоматов на ремне, в запыленной, порванной, покрытой коркой запекшейся черной крови, пепла и копоти плащ-палатке. Они встретились глазами, и улыбка слезла с лица подданного Его Величества, словно драный носок с потной ноги. Возможно, именно в этот момент парень в первый раз осознал, что не все так просто в этом паршивом мире где идет война.
  
   Отто с пренебрежением наблюдал марш побежденных солдат. Он ряд за рядом про-цеживал взглядом колоны англичан в поисках своего персонального смертельного врага, но не находил. Он жаждал встречи, мечтал вцепиться жесткими, словно клешни плоско-губцев, пальцами и разорвать глотку обидчику, выдавить белые яйца глазных яблок, рас-пороть ножом грудь. Но, увы, встретиться им пока не пришлось. Когда марш пленников окончился, Хорш пошел на поле недавнего боя и носком бутсы стал переворачивать тру-пы, заглядывая в лица павших врагов. Но обидчика не нашел и среди погибших.
  
   Фюрер посчитал, что борьба за Крит закончена и отозвал большую часть штурмовой авиации в Польшу. Время поджимало, дальше отодвигать начало операции "Барбаросса" становилось невозможно. Гитлер опять просчитался и принял ошибочное решение. Анг-лийские корабли и подводные лодки, парусные фелюги местных рыбаков еще несколько дней ночами вывозили остатки гарнизона острова в Египет.
  
   После захвата Крита парашютистам пришлось некоторое время разыскивать и хоро-нить товарищей. С теми, чьи парашюты не раскрылись и каменистая земля превратила те-ла в мешки, наполненные обломками костей, было проще всего. Такая смерть приемлема и даже почетна с учетом специфики боевого применения парашютистов-десантников. Рас-стрелянные в воздухе висели на деревьях, обмотанные коконами перкаля и строп, нашпи-гованные пулями англичан или осколками их зенитных снарядов. Эти - погибли в бою, пусть и не прихватив с собой врагов, но ушли из жизни честной смертью солдат. Гнев немцев вызывало то, что большая часть десантников благополучно приземлилась, но за-тем попала живыми в руки местных партизан и в итоге оказалась уничтожена. Так в оби-ход немецкой армии впервые вошло это ужасное, пугающее слово "партизаны".
  
   Многие из выжившей в боях половины личного состава 7-й дивизии, восприняли это явление вполне определенно. Парашютисты двигались по улочкам греческих городков и поселков, выбивали ударом ног двери, проводили обыски и, если обнаруживали малей-ший намек на причастность хозяев к гибели товарищей, просто и деловито расстреливали всех попавшихся под руку жителей у ближайшей каменной стенке. То же наказание гро-зило за укрывательство скрывающихся от плена англичан и их союзников. Следствия и судов не проводили. Зачем? Ведь перед стволами автоматов стояли всего лишь люди вто-рого и третьего сортов.
  
   Для Отто такое неблагодарное отношение гражданского населения к тевтонским уми-ротворителям, принесшим на крыльях "Юнкерсов", "Хенкелей" и "Мессершмиттов" ос-вобождение от тирании английской плутократии, выглядела жестоким обманом в лучших чувствах. Гражданские люди, считал Отто, не имели права брать в руки оружие и, тем бо-лее, поднимать его на воинов Рейха. Их удел - покорность и беспрекословное выполнение приказаний оккупационных властей, в частности снабжение рыбными и мясомолочными продуктами немецких войск. Война проиграна и горе побежденным. "Ордунг!". Порядок есть порядок.
  
   Порядок оказался злостно нарушен и командование приказало покарать нарушителей. Тут-то и получил Отто свою кличку, которой немного даже гордился, отчасти осознавал ее горькую двусмысленность. Да, он во всем признавал порядок и закон. Только для него рамки и границы законов оказались раздвинуты волей Фюрера до неимоверных размеров, скрылись где-то за горизонтом. Хоршу и до Крита приходилось убивать в бою. Он считал это вполне обыденным, нормальным делом для которого, собственно говоря, и трениро-вался все годы муштры, учебы, боевых действий. Убийство в бою - есть высшее предна-значение солдата Фюрера. Многие его однополчане на этом и останавливались, не пере-ходя заветную черту, сдерживаемые привитыми с детства понятиями чести и порядочно-сти. При всем том в бою эти люди оставались чертовски неплохими солдатами. Другие - пожав плечами, принимали участие в экзекуциях, спокойно завязывали глаза осужден-ным, привязывали мужчин и женщин к столбам. Привязав, отходили на положенную дис-танцию, тщательно целились дабы не причинить наказуемым лишних страданий и залпом доводили дело до конца. Отправив осужденных на тот свет, смотрели беспристрастно как картонно подламываются в коленях и валятся от их точных попаданий люди у стен. Инте-ресовались на сколько кучно появляются на побеленной стене крестьянского дома оспины пулевых отметин на уровне сердец расстрелянных. Потом тщательно чистили оружие и выстраивались к бухгалтеру за получением положенной за нервную работу денежной над-бавки - личной заботы Фюрера о своих верных солдатах.
  
   Многие, но не Отто. После того ужаса, что пережил сначала во время прыжка, а затем в момент когда на него несся штык новозеландца, он ни дня не был счастлив и спокоен, если не убивал кого-нибудь. Гений Фюрера освободил лейтенанта от позорной химеры совести. Ничто теперь не мешало и он, не задумываясь, добивал раненных партизан и анг-личан, если те попадали к нему в руки. Но с наибольшей радостью - пытал и казнил жен-щин, способных нарожать новых бандитов вместо расстрелянных и повешенных. Вначале Отто еще оправдывался тем, что раненный может выздороветь, поправиться от ран и вы-стрелить ему в спину. Но по прошествии короткого времени делал это уже вовсе рефлек-торно, приговаривая, что не дело парашютистам Геринга связывать руки возней с плен-ными.
  
   Еще через некоторое время Отто с удивлением обнаружил, что не задумываясь отрезал палец нерасположенному к разговору пленному греку. Потом - выколол перед расстрелом глаза пацану, хранившему амуницию и документы убитого им парашютиста. Чтобы уз-нать где хранится найденное в контейнере оружие - приложил к животу женщины раска-ленное до красна на огне костра лезвие ножа. Он пытал женщину на глазах у мужа, чтобы быстро и без лишней возни получить нужные разведывательные данные. Пытал так, что в спазмах рвоты выворачивало не только греческого переводчика, но и менее стойких кам-радов. Что оставалось потом делать с отработанным материалом, испещренным следами пыток? Только пристреливать и выкидывать в ближайшее ущелье на ужин шакалам. Впрочем, иногда ему нравилось спихивать упирающихся и орущих людей со скал в море, живьем отправляя на корм крабам.
  
   Бравый бурш не смог остановиться даже когда генерал Штудент, прослышав о худо-жествах людей подобных Отто, издал соответствующий приказ, категорически запре-щающий подобного рода развлечения. Как мог остановиться Отто если проклятые грече-ские крестьяне прятали потенциальных военнопленных, нарушали тем самым столь необ-ходимый на завоеванной обильной и бесценной арийской кровью "Новый порядок"?. Нет и нет! Их требовалось безжалостно наказывать. И он со своими людьми лазил по отдален-ным деревушкам, выискивал укрывающихся солдат противника и, не беря в плен, безжа-лостно расстреливал вместе с укрывавшими их крестьянами, даже если никто не оказывал немцам сопротивления. Всё реже Отто оправдывался тем, что воюет с врагами Рейха, но все чаще ловил себя на том, что убийства, свежая, дымящаяся на солнце кровь доставляют неведомое ранее, воистину мистическое, истинно тевтонское наслаждение. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не подставить крышку фляги под вытекающую из ран расстрелян-ных свежую кровь и пить ее, солоноватую, теплую. Такую живую кровь мертвецов, несу-щую победителю всесилие и бессмертие. Сладкую кровь поверженных врагов.
  
   Наконец Седьмую парашютный корпус, вернее его остатки, вывели с Крита на отдых и пополнение. Мало кто даже среди генералов Вермахта знал, что за наименованием "Седьмой" не крылось ничего иного кроме простой цифры. До Крита он оставался единст-венным подготовленным и боеспособным парашютно-десантным соединением. Не суще-ствовало ни "Первого" ни "Второго", ни "Шестого". На Крите практически половина па-рашютистов полегла. Дивизии утратили боеспособность, потеряв почти пять тысяч вели-колепно подготовленных элитных солдат и офицеров. И никогда больше парашютисты Штудента не совершали ничего подобного Критскому подвигу.
  
   Но горевать времени не оставалось, на полных парах приближалась новая летняя ком-пания. Обескровленная дивизия Отто как единое полноценное боевое соединение не могла и не успевала принять в ней посильное участие, но сам Отто не мог и не желал оставаться без любимого дела. Ему снился по ночам то бой с бельгийцами за дот, то бой с новозе-ландцами за критский аэродром. Правда, чаще всего снились пытки и расстрелы, расплы-вающаяся из-под трупов убитых по земле алая кровь. На юге Европы, где приходила в чувство дивизия, кровь временно перестала литься, а ему так не хватало ее - солоноватой, терпкой, густой, алой человеческой крови.
  
   После пройденных сражений он уверовал в мистическую неуязвимость, в непобеди-мость германского оружия. Впереди всё более и более явственно вставала война с восточ-ными недочеловеками за пространства Украины, за нефть Кавказа, за благодатные курор-ты Крыма. Война, по определению Фюрера, безжалостная и бескомпромиссная, а, следо-вательно, предполагающая реки, или даже моря крови.
  
   Военные аристократы старого прусского типа, засевшие в штабах, всё еще пренебре-жительно и свысока посматривали на наглецов национал-социалистов. Им претило свое-образное понимание военной морали Отто и еще несколькими офицерами. Высокомерные мумии с моноклями в глазах презирали его - плебея-выскочку из скороспелых офицеров, недоучившегося в Университете бурша, потомственного колбасника-скотобойца, пусть даже героя, верного члена НСДАП и надежного бойца великого Фюрера. Кроме того его выходки не делали чести офицерскому корпусу. Штабные крысы постарались избавить Люфтваффе от его присутствия при первом же удобном случае.
  
   Отто наградили за Крит вторым Железным Крестом и присвоили звание обер-лейтенанта, а затем предложили новое место службы в диверсионных частях, предназна-ченных для операций в тылу русских войск. Новоиспеченный герой не задумываясь отве-тил согласием, сменив таким образом комбинезон парашютиста на маскировочный кос-тюм диверсанта полка "Бранденбург-800". Впрочем и с парашютом расставаться не при-шлось, только вместо массовой заброски и войсковых операций, предстояли высадки в составе разведывательно-диверсионных групп в тылу русских войск.
  
  
  
  
  Глава 6.
  
  Сержант Федор Моденов.
  Временно откомандирован в распоряжение штаба 17-го погра-нотряда г. Брест.
  
   Конферансье - пухленький колобок со смешным желтым бантом на шее пышно повя-занным вместо традиционного галстука, выкатился на сцену и объявил бразильское на-родное танго. Старенький пианист в черном старомодном концертном сюртуке, знавшем очевидно лучшие времена, заиграл, резко и точно ударяя тонкими нервными пальцами по клавишам. Певица запела чуть хрипловатым, словно с легким надрывом и надтреснутой щербинкой, голосом странные, непривычные слова: "Всё как было и всё не так..."...
  
   И точно, вроде и тот же парк возле Дома Красной Армии, и ночь, и танцы. Даже уволь-нения разрешили, а, что-то действительно не так, сердце ноет, на душе, словно кошки скребут мелкими, острыми коготками.
  
   "В небе та же плывет луна, вижу даже грустна она...". - Неслось со сцены под шарка-нье по асфальту танцевальной площадки яловых, хромовых и кирзовых сапог, туфелек, немногочисленных босоножек и пока малочисленных, начищенных белой зубной пастой только входящих в моду парусиновых мужских туфель.
  
   - Странно день сегодня задался. - Подумал сержант-пограничник Федор Моденов, дос-тавая папиросу из новой, начатой для форсу на танцах, пачки "Беломорканала" ленинград-ской фабрики имени Урицкого. - Может, потому, что день этот самый короткий в году? ... Нет, тут иное.
  
   " ... Также тихо течет вода ...".
  
   - Точно. Вода та же, что и вчера и неделю назад. Плещет себе Западный Буг в при-брежных камышах, лижет покрытый тиной песок возле шлюзов на Муховце, лениво ко-лышется в каналах возле старых фортов Брестской крепости. Но, что-то особенное, тре-вожное разлито в воздухе, что-то горькое, тяжелое перебивает запах сирени и первых цве-тов, высаженных в этом году позже обычного на клумбах возле домов офицерского соста-ва и штабов крепостных частей. И тишина вдоль реки. Только гудки маневровых парово-зов на нашей стороне, расталкивающих по запасным путям товарные вагоны с экспорт-ными грузами, с пшеницей, рудой, нефтью. Формируют составы не для русской - широ-кой, а для немецкой, более узкой, колеи. Железнодорожники меняют вагонные тележки, смазчики доливают деготь в буксы, проверяются тормозные колодки. Мирные грузы идут в Германию по договору, точно в срок, четко по графику.
  
   Торговля. ... Торговля это хорошо, вон как политрук все красиво на занятиях описал. Только с сопредельной, не польской уже, немецкой теперь стороны, эшелоны начали ид-ти все реже и реже. Движение стало, можно сказать, односторонним. Какой же это това-рообмен? Какая такая дружба?
  
   Другой товар валом валил в последние дни через границу. Вот под утро двадцатого июня на контрольно-следовой полосе его наряд обнаружил отпечатки коровьих следов, ведущих в сторону немцев. Вроде как три коровы заблудились и в Польшу подались. Мо-денов тогда старшим шел, посмотрел внимательно, спичкой измерил глубину на концах следа, понюхал даже землю. Молодой, что с ним в наряде оказался, хмыкнул даже, смех, давя, мол, старший наряда на пузе коровьи кизяки ищет. Искал, но не нашел. А нашел другое, что следы не к границе, а от границы вели. И не коровки плелись, травку пощипы-вая, а нарушители со специальными набойками на подошвах прошли, старательно шагая по двое, чтобы след напоминал четыре коровьих ноги. Ямка от копытца не коровами пах-ла, химией пованивала. Собака, овчарка Лада, чихала, мучалась, но след взяла, умница. Федор как понял, что произошел прорыв границы, немедленно выстрелил сигнальную красную ракету. Добежали они с подчаском до скрытого в дупле тревожного телефона, доложили на заставу о случившемся и продолжили преследование врага. Далеко дивер-санты не ушли. Через три километра осели на бугорочке среди поля, в рощице малой, на дневку. Там их и взяли.
  
   Сдаваться немцы не пожелали. Думали отбиться. Вооружены хорошо были, пистоле-тами, автоматами, модифицированными МП-40 с откидными прикладами, гранатами. Но тревожная конная группа и резерв с пулеметом, подброшенный с заставы на автомашине, зажали их в кольцо. Троих, шедших напролом, пришлось для примера остальным сразу пристрелить. Это конечно брак. Нарушителей желательно живыми брать, уж больно цен-ный источник разведывательной информации, но и бой есть бой. Отход одного из остав-шихся в живых, диверсанты особо тщательно прикрывали огнем, помогали уйти, ото-рваться от пограничников. Насмерть бились и пулеметчику ничего не оставалось делать как и их к земле пришить. Последний чуть было не ушел, но тут уже Федор с Ладой не подкачали, в длинном прыжке собака грудью сбила врага на землю, придавила в захвате, как в служебном питомнике тренировали. Немца тоже учили видно знающие люди. Вы-вернулся, гад, всадил в овчарку нож. Заскулила, Ладушка, но врага не отпустила, челюсти не разжала, так и умерла на боевом посту.
  
   Кто потом мог Моденова осудить, за то что двинул пару раз рукояткой нагана, прива-лил по своему, по кержацки? Оказалось даже и неплохо. Собаку, оно конечно, жалко. Что говорить, сдружились за два года. Задержанный радистом оказался, после урока Федором преподанного, оружие тут же бросил и "запел", прикрываясь руками от наседающего сер-жанта. Начальник заставы немедленно по горячему следу, допрос начал, благо немец по-русски довольно прилично говорил, но видать наговорил такое, что и старшему лейтенан-ту слышать не полагалось. Нарушителя прервали чуть не на полуслове и, связав руки, под конвоем Моденова отправили в Брест, в комендатуру отряда. Вместе с ним в кузов полу-торки закинули семь трупов, одетых в обычную, немного поношенную форму сотрудни-ков НКГБ и НКВД. Туда же отправили оружие, оставшиеся боеприпасы и все прочее ба-рахло, до последней нитки, что изъяли у нарушителей. Закинули и авиаполотнища со сва-стикой, ставшие в последние недели непременным атрибутом всех захваченных погра-ничниками разведывательных групп. Из немногого сказанного пленным, Федор всего и понял, что служит этот тип в специальном полку "Бранденбург-800". Недолго ждать оста-лось - скоро весь полк войдет на территорию русских и тем придется очень плохо. ... Вот только когда - не сказал, начальник прервал в этом месте рассказ болтливого радиста.
  
   За попорченное лицо задержанного нарушителя командир Федора не упрекнул, заме-чания не сделал, понимал состояние сержанта. Но сам-то, Моденов, себя в душе корил - не тому его два года учили. Ведь мог, если бы чуть сдержался и подумал сперва трезво, не собаку первой пустить, а самому врага одолеть, ногой оружие вышибить, руку зало-мить болевым приемом. Учили его хорошо, да бой не учеба. Вот в горячке он и оплошал немного. До сих пор обнаруженные диверсанты на огневой контакт шли неохотно, чаще просто при первом окрике наряда руки вверх тянули. А в тот день, словно война прошла по взгорку среди поля, молодые березки осколками гранат порезаны, пулями покошены и холмик малый посреди - могила служебной собаки Лады, первой на заставе боевой поте-ри.
  
   Других погибших в группе, участвовавшей в захвате, не имелось, только раненные, некоторые правда крепко. Их перевязали подоспевшие к концу боя фельдшер с санинст-руктором и уложили на санитарную двуколку, чтобы в ближайший госпиталь доставить. Бойцы, включая легко раненных, оседлали коней, запрыгнули в седла и убыли на заставу верхами под командованием замполита. У машины оставались кроме водителя сам на-чальник заставы, Моденов и коновод на низкорослой пегой кобылке, державший в поводу вороного коня старшего лейтенанта.
  
   - Лишних людей на заставе нет, Федор, посылаю в Брест тебя одного. Напарника дать не могу. Уж больно дикие вещи этот гад плетет. Скорее всего - провоцирует, но, черт его знает... - Прервался на полуслове начальник заставы старший лейтенант Виктор Лоша-ков. Помолчал немного, поправил щегольскую фуражку с зеленым верхом, сплюнул в траву, на небо синее поглядел, на солнышко, сбил щелчком с гимнастерки прилипший за-виток тонкой березовой бересты ...
  
   - В вас, сержант, не сомневаюсь, доставите задержанного как положено. - Продолжил уже по-уставному старший лейтенант, дописывая на листе полевого блокнота донесение в штаб отряда. Но на официальной ноте не удержался. Были они с Федором почти земляки и почти ровесники. - Ты, Федор, теперь, без собаки, вроде как не полная боевая единица. Ну, это так. Шутка. Проявил ты себя хорошо, след взял, группу поднял по тревоге, задер-жал важного нарушителя границы, и не простого - радиста со всей экипировкой. Вон у него какой полный мешок всякого добра да рация в придачу. В штабе с техникой лучше разберутся. Теперь о тебе. Тут записка к военфельдшеру Семенову. Это требование на но-вую собаку. Понимаю, что проводнику лучше воспитывать щенка самому, но времени на это нет. Возьмешь, какую получше из питомника. Не торопись, выбирай, присмотрись, командировочное предписание выписываю тебе до понедельника. В субботу вечером и в воскресенье до обеда тебе увольнительная, в виде поощрения. Развейся, на танцы сходи, в кино, мороженого покушай. ... Ты за гибель Лады себя не упрекай, бой есть бой. А вот то, что выучил её хорошо, за это тебе благодарность. Ну, езжайте, сержант. ...
  
   Автомобиль бросало сначала по проселочной, проложенной между полей и перелес-ков дороге, затем качало на грейдере. В такт скрипу и движению кузова колыхались и пе-реваливались на дне словно снопы, завернутые в собственные плащи и полотнища со сва-стикой, тела диверсантов, их вещмешки и оружие. В углу, возле кабины полулежал-полусидел один живой, пялился на Федора голубенькими, словно фарфоровыми глазенка-ми из-под белесых, поросячьих ресниц, шмыгал облупленным на солнце носом, вытирал кровь из разбитой скулы о ворот разорванной гимнастерки со следами отодранных петлиц младшего сержанта НКВД.
  
   - По виду не скажешь, что и враг. Совсем рязанский или там псковский деревенский паренек. - Думал Федор, держа однако наготове наган со спущенным предохранителем. Тут на глаза ему вновь попало полотнище с красным кругом и белой, крупной, наверное, хорошо различимой с воздуха свастикой и он носком сапога подтянул его поближе, рас-смотреть.
  
   - Непобедимый вермахт Гитлера очень скоро придет сюда и прогонит коммунистов! - Перехватив взгляд сержанта, зашептал, быстро-быстро радист. - С воздуха доблестные Люфтваффе Фюрера разбомбят, превратят в груды щебня все ваши укрепления, сожгут танки, самолеты. Отпусти меня и я замолвлю за тебя слово перед оккупационными вой-сками! Тебе выдадут корову ...
  
   - Заткнись, гад! - Федор не дал тому договорить. О вражеской, ядовитой, лживой про-паганде не раз слышал на политзанятиях от политрука, от преподавателей в отряде, на курсах младших командиров, а тут - живьем такое произносится. Понятное дело, пленно-му диверсанту, ничего не остается делать как только вражьи, соблазнительные слова го-ворить, ну, а ему, советскому пограничнику Моденову, не пристало их даже слушать.
  
   - Ну, не можешь меня отпустить, хоть достань из вещмешка и выкинь по дороге ящи-чек. Я тебе большие деньги дам и не узнает никто, клянусь! Сделай это, а деньги тут, в подкладке зашиты. Советские рубли, настоящие, не сомневайся.
  
   - Эге, братец, да, видать, у тебя в мешке не простой ящичек, а волшебная шкатулка. - Федор, не опуская револьвера, пододвинул свободной рукой поближе к себе мешок ради-ста. Сквозь плотную защитного цвета ткань действительно прощупывался некий прямо-угольный предмет. - Вот, пусть знающие люди им и поинтересуются. А пока - сиди смирно и не рыпайся. Советского пограничника тебе, вражина купить не удастся.
  
   Всю остальную дорогу до Бреста диверсант промолчал, только зыркал тусклыми гла-зами по сторонам дороги, словно помощи ожидал. Во дворе штаба пограничного отряда Моденов передал задержанного с рук на руки дежурному. Капитан Петров расписался на пакете начальника заставы, проставил число и время передачи пленного, трупов и вещест-венных доказательств. Потом завел диверсанта в дежурное помещение, позвонил по внут-реннему телефону следователю и вызвал конвойного для доставки задержанного в камеру.
  
   Федор маялся рядом, проглядывал окружную газету из подшивки, ждал, пока послан-ный рассыльный разыщет ветеринара. Все дальнейшее произошло стремительно и пона-чалу никто ничего не понял. В общем, немец в камеру не попал. Не успел конвойный от-крыть дверь, как диверсант последний раз тоскливо глянул на мир через забранное решет-кой окно комнаты дежурного по отряду, глотнул так глубоко, что кадык запрыгал в разо-дранном вороте. Неожиданно резко дернулся вниз подбородок, крепкие крупные зубы за-кусили угол воротничка, в том месте, где еще утром крепилась малиновая петлица с двумя треугольничками младшего сержанта.
  
   Ни капитан, ни сержант, ни конвойный, ни ветеринар, на свою голову вошедший в эту минуту в дверь штаба, предпринять ничего не успели. Тело грузно завалилось на пол, ув-лекая за собой канцелярский скарб со стола дежурного. Задергались, заскребли по кра-шенным доскам чисто вымытого пола сапоги с новыми не сношенными спиртовой кожи подошвами и отметинами от отодранных за ненадобностью набоек со следами коровьих копыт. Только тогда кинулись к диверсанту пограничники толкаясь и мешая друг другу. Но поздно, тот уже не дышал. Прибежал военврач, делал что-то, открывал веко, щупал пульс, но все напрасно.
  
   Моденова по поводу самоубийства задержанного опрашивали дознаватель и началь-ник особого отдела, мурыжили полдня, но вины его не нашли. Повезло, под роспись жи-вого пленного сдал, а дежурный капитан живого принял. То, что ампулу с ядом не обна-ружили при первичном обыске, тоже понятно, тщательный обыск и не входит в обязанно-сти наряда. Да и не случалось раньше ничего подобного. Тут вспомнил Федор о ящичке в мешке радиста. Командиры достали деревянную шкатулку, открыли крышку, а там шка-лы, кнопки, ручки эбонитовые. Начальник отряда, только переглянулся со штабными и мгновенно запер находку в сейф, стоящий в углу за столом дежурного. А Федору и ос-тальным, присутствовавшим при этом деле пограничникам, приказал о находке помалки-вать, а еще лучше, вообще забыть.
  
   Хорошо, что ящичек оказался ценным, ценнее чем жизнь самого радиста. Напряже-ние спало и Федора, наконец, отпустили к ветеринару. Тот, после всей этой свистопляски, устало махнул рукой и показал на часы. Какие там собаки? Давай отложим это дело на другой день. В субботу с утра прошел Федор по питомнику, походил между вольеров с молодыми, только из школы служебного собаководства, начинающими матереть двухлет-ками. Присмотрел пару кобелька и сучку, но окончательного решения не принял. Решил проверить в деле, на тренировочном поле. Проверял не особо торопясь. Так в заботах про-шел день. Вечером вспомнил сержант Моденов о словах командира и решил воспользо-ваться законной увольнительной. А куда солдату вечером идти? Выбор невелик. Если нет знакомых девчат, то остаются кино или танцы. В кассе кинотеатра все билеты оказались распроданы. Так и попал Федор на танцплощадку возле Дома Красной Армии. А чего не пойти? На границе вроде тихо ... Пусть и странная тишина, но тишина. А это лучше чем стрекот автоматов и буханье гранат.
  
   Что - что, а о цене пограничной тишины Моденов знал не понаслышке. Он её, цену эту, за два года до донца изучил и в бою, и сидя в секретах, и шагая со служебным псом тропой, проторенной вдоль плугом паханой, бороной пройденной, чуткой на любое на-рушение контрольно-следовой полосы. Потому понимал сердцем, насколько не естест-венная и странная эта субботняя тишина. Сердцем понимал, а вот разум поверить сердцу не торопился.
  
   Моденов, даром, что парень деревенский, из далеких, северных краев, но боец опыт-ный, учебное подразделение и школу младшего комсостава одним из первых закончил. Да и образованный, как-никак, полная десятилетка за плечами. Предлагали ему в погранич-ное училище поступить, на помощника командира заставы учиться, но, пока окончатель-ного ответа Федор не дал - имелась у него на сей счет иная задумка.
  
   Даже и не задумка малая, а настоящая мечта, Любил Моденов с животными возиться, больных собак лечить, холить, выхаживать. Вроде как понимал он бессловесные твари, чувствовал, что именно те хотят поведать человеку. Дар видать редкий имел. Дар приро-ды - который многим уже, особенно городским жителям, и недоступен вовсе. Кроме то-го, слыл на заставе Моденов книгочеем, все имеющиеся книги перечитал и по возможно-сти подбирался к книгам из Брестской городской библиотеки, в чем старший лейтенант ему по-дружески содействовал. Тут-то и мысль одна появилась интересная, родившаяся после прочтения фантастических романов советского писателя товарища Беляева. Задумал Моденов сотворить прибор, переводящий собачий лай, или язык другого какого животно-го, в человеческую речь. Пусть сначала даже не звуками, а, например, проблеском лам-почки, наподобие азбуки Морзе. Здорово такой прибор мог помочь животноводам, зверо-водам и другим труженикам советского самого передового народного хозяйства, Ну, есте-ственно, и пограничникам, стоящим на защите мирных рубежей Родины. Потому решил сержант после срочной службы пойти учиться в институт на ученого-физиолога. Вроде знаменитого советского профессора товарища Павлова, который очень много с собаками интересных опытов провел. Наметок у парня множество имелось и все они на мирный труд ориентированы, так что связывать жизнь с армией, пусть даже и со славными погра-ничными войсками боевого отряда партии ВЧК-ГПУ-НКВД, смысла он не видел.
  
   Родился Федор Моденов, 1921 году в деревне Вандыш Ленского района
  Архангельской области. В краях поморских, северных, летом - с небесами голубыми и яс-ными, с ягодой и рыбными угодьями. Весной и осенью - с ночами белыми, долгими. С от-стрелом перелетной птицы, с грибными и ягодными делами. Зимой снежной и чистой - с охотой на пушного зверя, с морозцем, со скрипящим под лыжами упругим настом, белым и хрумким, словно сахарный песок к чаю. Сахарок тот - нечастое и, пожалуй, единствен-ное деревенское лакомство, что по праздникам насыпали на горбушку черного сытного хлеба и степенно, подражая старшим ели, запивая крепким северным плиточным чаем.
  
   В большой и дружной семье вышел Федор старшим сыном, а потому и пользовался заслуженным авторитетом у младшей детворы. Положение обязывало - смотрели на него, разинув рот, младшенькие. Вот и приходилось думать, прежде чем чего учудить, да и учиться нужно было на совесть. Что тут поделаешь? Старший брат во всем хороший при-мер показывать обязан. Вон, по лавкам, еще пять сестер и братан сидят.
  
   С малых лет осваивал Федор жизненную деревенскую науку параллельно с науками школьными. Учили его сначала две старенькие добрые учительницы в начальной сельской школе, потом молодые строгие интеллигентные муж и жена в неполной районной, нако-нец - преподаватели в городской десятилетке куда попал он за старание в учебе и тягу к наукам. Там и в комсомол вступил. В Архангельске и работать начал, поступил учеником рулевого на малое портовое судно. Оттуда и в пограничные войска по комсомольской же путевке направили. Хотя по умному выходило, что служить Моденову следует на флоте, как человеку вполне к морю привычному. "Ну, да пути мыслей городских военкоматов, как и прочих советских учреждений, Богу неисповедимы и нормальному человеку непод-властны!", - заявил по сему поводу отец Иван Гаврилович, по привычке всякую власть не жаловавший. Больше сказать ему ничего не удалось - матушка так на него шикнула, что батяня быстренько на печку полез.
  
   Оказался Федор сначала в учебном пограничном отряде. Там больно строго молодых наставляли и гоняли старшины сверхсрочники. Для городских, маленько избалованных парней такая наука тяжело давалась, а Федор, ничего, привык, пообтерся, снова старание и прилежность проявил. Северный, не показной, но настырный, медвежий упор у парня от природы. Уставы и наставления разные учил как положено - наизусть. Кроссы и физиче-ская подготовка ему вообще легко давались. Стрелял всегда исключительно метко. А как же иначе, если с детства с батяней и дедом добывал пушного зверька? Северная пушнина - вещь ценная, по цене золота на экспорт за границу шла, равно как и стройный северный, мачтовый, крепкий лес. Дробью шкурку только попортишь, потому и приходилось бить в глаз, наверняка, а такое искусство не всякому дано. А только тем у кого и глаз верный и рука твердая. Судьба Федора всем сполна наделила, не поскупилась.
  
   Не шло поначалу у Моденова дело с рукопашным боем, с отработкой приемов по сило-вому задержанию нарушителей, по самообороне без оружия, когда с голыми руками нуж-но вооруженного врага заломить. Тут закавыка вышла. Не мог Федор валить, руки зала-мывать, горло пережимать у своих же знакомых парней. Боялся, что если начнёт, вроде как понарошку, да осерчает и всерьез разохотится. Ну а Федор свою силу знал и приме-нять на ребятах, тех с кем на соседних кроватях в казарме спал, за одним столом ел, на одной парте в классах сидел, побаивался. Боялся не рассчитать. Помять крепко опасался.
  
   Но потом случай произошел. Занялся курсантом Моденовым сам инструктор, старши-на Рудяков, заслуженный пограничник, переведенный с Дальнего Востока. Взял он живь-ем немереное число японских шпионов и диверсантов, и даже знакомство свел со знаме-нитым орденоносцем товарищем Карацупой. Раззадорил Федора старшина, раз за разом бросая на землю, опрокидывая на спину, пережимая горло здоровенной мускулистой ру-кой. Разозлил можно сказать вконец. Ну и заворочался Федор наподобие медведя, захотел старшину зажать в руках, чтобы почуял его силушку немного. Попробовал, да не вышло. Выкрутился старшина словно уж меж вилами и вновь до обидного легко кинул курсанта на покрытый матами пол. Потом, правда, руку подал, подняться помог.
  
   - Ты, Федор, не обижайся. Я тебе просто пример того показал, что может человек без оружия сделать. Меня самого японцы так выучили? Думаешь я эту премудрость по кни-жечкам да конспектам изучал? - Скинул гимнастерку и бязевую нательную рубаху и по-казал курсантам не только перекатывающиеся под кожей мышцы, но и два длинных шра-ма.
  
   - Вот как оно поначалу вышло. Выбил у меня хитрым приемом японец винтовку из рук, хоть и держал ее крепко, и моим же штыком убить приноровился. Но не поддался я ему. Дело прошлое и рассказывать много нечего. В конце-концов, удалось мне его при-шибить. ... Прикладом. В общем, дырку я исподней рубахой зажал, бинтом из индивиду-ального пакета перехватил и еле-еле до заставы добрался. В госпитале отлежался, выле-чился и решил, после возвращения на границу, науку хитроумную освоить. У перешедших на нашу сторону китайцев и корейцев учился, у старослужащих, у тренеров по самбо. Книги изучал. Вроде - поднаторел. Теперь, вот, вам передаю. Сил у тебя, курсант Моде-нов, много. А вот злости, желания победить и техники - маловато.
  
   После этого все свободное время проводил Моденов в спортзале на тренировочных матах. Отрабатывал со старшиной броски, зажимы, подкаты, болевые приемы, удары но-гой и прочую премудрость из разных известных Рудякову систем боевых единоборств. Потом, как одного из лучших курсантов, направили Федора в школу младшего начальст-вующего состава погранвойск, а после неё, уже с тремя рубиновыми треугольничками в зеленых петлицах, попал Моденов на заставу старшего лейтенанта Лошакова. Где и рас-считывал дослужить до скорого увольнения в запас с отличной характеристикой, необхо-димой для поступления в институт, а, может, даже в сам Московский Государственный Университет имени уважаемого земляка Михаила Васильевича Ломоносова.
  
   Отличная характеристика Моденову требовалась позарез, имелись на то некие основа-ния. Отец его, Иван Гаврилович, по авторитетному мнению матушки - Матрены Григорь-евны, на язык совсем был скаженный, невоздержанный одним словом. Ты ему слово - он тебе десять. Особо, если о политике. Ну, прямо не поморский потомственный крестьянин, а какой-то англичанин из Гайдн-парка. Только в лондонском парке этом все, что угодно можно болтать, лишь принеси с собой ящичек, да залезь на него. Федор это из книг по ис-тории точно знал, а вот в Архангельской области Советского Союза, ведя разговоры по-добные, можно в этот самый ящик очень даже запросто самому сыграть. Или в еще более дальние и северные места на десяток-другой лет отправиться за полный казенный счет. Случаи подобные люди знали. Знали, потому и помалкивали. Большинство. ... Кроме ба-тяни, Ивана Гавриловича.
  
   И главное, что вроде и повода ругать власть у него прямого не имелось. Ну, забрили батю в 1918 году, мобилизовали в Красную армию. Не по своей воле пошел, силком за-брали. И не одного, вместе с конем, что ему обиднее всего было. Так он с собственной тягловой силой и попал в конную артиллерию. А так как случилось это, ну прямо перед жатвой и собрать урожая не довелось, то простить этого большевикам он до конца своей жизни не мог. Более того, коммунистов всю жизнь не любил и при каждом удобном слу-чае обзывал обидным словом, "коммуняками". Правда и тут имелся у папаши Федора не-малый резон. Ивана под Царицыным сильно ранило и контузило, после чего его демоби-лизовали по ранению. Батю - демобилизовали, а вот конька на службе в артиллерии оста-вили. И как инвалид не бился, как права свои на конька не доказывал, так пешком в род-ную деревню и вернулся. Очень уж обидно стало, ибо ранение и контузию получил в деле геройском, за которое наградили по тому, лихому революционному времени, очень даже почетно - кожаными штанами и курткой из весьма толстой кожи, размеров на пять боль-ше. Другой бы носил и радовался, ибо куртка и штаны такие давали огромадно большие возможности в главные люди выдвинуться. Другие кожаными обновками воспользова-лись, но только не Иван. Тот их никогда не носил, но, правда, регулярно протирал лам-падным маслом и хранил вместе с шашкой, на ножнах и рукояти которой сверкали какие-то красивые, переливающиеся на солнце камешки. Кстати, на стальном, с голубоватым отливом, клинке сабли имелась весьма интригующая надпись: "За храбрость. Степной фронт. Ворошилов, Сталин".
  
   Ходил после ранения Иван Гаврилович с трудом, опираясь на палочку, а работал он всю жизнь на реке Вычегде сначала бакенщиком, а потом выдвинулся паромщиком, как геройский инвалид гражданской войны. Пока бакенщиком работал, излагал непростые с-вои взгляды на советскую, счастливую жизнь и политику большевиков только домашним, да перелетной птице на реке, ибо собеседников, готовых слушать у него кроме птиц и рыб вовсе и не имелось. А домашним речи эти уже настолько привычными стали, что они и не вникали особо, что он там себе бубнит.
  
   Выдвижение с бакенщиков в паромщики Ивану боком вышло. 1937 году Иван Гаври-лович доболтался на своем пароме. Нечто особое выдал вслух на публике. Слушателей прихватило и многие наверняка прямиком побежали доносить на болтуна, опасаясь, как бы стоявшие рядом с ними на стареньком пароме людишки, не отчитались раньше их са-мих перед бдительными органами родной Власти. В общем, Ивана арестовали за антисо-ветскую болтовню и, можно сказать, контрреволюционную агитацию и пропаганду. По тем временам набиралось у него грехов по 58-й политической статье на очень немалый срок. Тогда уже матушка, поругавшись всласть и выговорившись чего такого она и про мужа и про коммунистов думает, взяла Федю, шашку в ножнах и поехала в райцентр вы-ручать. Федя помнил как ходила матушка по кабинетам начальников, кричала, что напи-шет самому товарищу Сталину, показывала шашку. И объясняла, что принять всерьез сло-ва муженька, ставшего беспартийным несознательным инвалидом после такой геройской контузии, может лишь последний идиот и закоренелый враг трудового советского народа. Матушка так всех достала той сталинской шашкой, что батю Федора, в конце концов, от-пустили, правда, уже сильно избитого. С тех пор он говорил очень мало, все больше по-малкивал. Тем более, что и с парома его как несознательного элемента убрали опять в ба-кенщики. Вот, чтобы как-то скомпенсировать отцовское, несознательное поведение и требовалась Федору по демобилизации отличная характеристика. Батя теперь, известное дело, далеко, на северах, но кто его знает, какая проверка проводится для тех, кто желает в ученые биологи-физиологи поступать?
  
   Опять же и дед его являлся личностью очень известной в родных краях, один из пер-вых хозяев и законный наследник кузнечных промыслов в округе. Сохранились даже до-кументы о передаче еще в 17 веке всех окрестных болот на разработку Фединому прапра-деду от самого купца Строганова, известного по учебнику истории СССР мироеда и бур-жуя. Но это так, к слову. Дед Федора, в отличие от иных скоробогатеньких купчишек, дело свое старался вести честно, взяток власть имущим не совал, а потому, кузни те к Первой мировой войне совсем захирели, разорились, а сам дед только и делал, что всю оставшуюся жизнь жилу свою "счастливую" искал. Все его носило по приискам в Сибири, на Урале и где-то еще. После революции и гражданской войны он лоцманом на пароходах на северах плавал, где и сгинул. А как и что произошло никто в семье так толком и не знал.
  
   Пока Федор думал своё, наболевшее, папироса догорела до самого бумажного мунд-штука и при очередной затяжке вместо слегка горьковатого легкого табачного дымка по-лезла в рот мерзкая кислятина паленой бумаги. Как истинный помор, а также сознатель-ный комсомолец и боец-пограничник, сержант Моденов, в основном, не позволял себе ру-гаться, не любил он матерные слова по любому поводу употреблять. Вот и сейчас, сдер-жался, притушил окурок и оглянулся в поисках урны. Оглянулся и обмер, застыл, словно гипсовая статуя древнего греческого воина, пораженного взором некоей Медузы по фами-лии Горгона, что видал сержант на коллективной экскурсии при посещении, в порядке культурного роста пограничников, областного художественно-исторического музея.
  
   Нельзя сказать, что до того дня Федор никогда и ни в кого не влюблялся. Случалось это у него довольно часто. Однако, толи по скромности характера, толи по какой иной причине, но чувства свои до объекта поклонения довести ему ни одного раза не довелось. Но теперь, точно понял - влюбился. И трудно не влюбиться парню. На него смотрела са-мая красивая военная девушка, какую только видал он за всю свою жизнь. Ладная, хорошо пригнанная гимнастерка с темно-зелеными медицинскими петлицами и двумя "кубаря-ми" военфельдшера, словно влитая обтягивала фигуру молодой женщины. И, видит Бог, природа использовала при её сотворении самые прекрасные образцы. Чуть припухлые, красиво и четко очерченные губы казалось ласково и призывно улыбались сержанту, чуть открывая при этом белые, словно снегом выбеленные зубки. Широко раскрытые синие глаза в обрамлении пушистых темно-русых ресниц смотрели удивленно и как-то по-детски восторженно. Темно-синя форменная юбка в тонкой талии перехвачена кожаным командирским ремнем. Собранные, чуть кокетливо "гармошкой", легкие брезентовые са-пожки, плотно сидят на стройных ногах. В общем, улыбалась ему такая девушка, что не влюбится в нее с самого первого раза не имелось у сержанта просто никакой такой воз-можности.
  
   Федор ответил девушке самой широкой и радостной улыбкой, на которую оказался способен и сделал было первый шаг по направлению к даме сердца, но тут до него дошло, что улыбка и всё прочее предназначается совсем даже не ему. С противоположного конца танцевального зала под открытым небом пробирался, протискивался между танцующими и просто болтающими посетителями, держал четкий курс в направлении красавицы некий коротко стриженый субъект в военных галифе и начищенных сапогах, но в совершенно гражданской белой тенниске с короткими рукавами.
  
  
  
  
  
  
  Глава 7.
  
  
  Гражданин Филатов.
   Прописан по месту работы и жительства в городе Минск, БССР. Бывший аспирант Харьковского Физико-технического института.
  
   Смешной коротышка конферансье объявил чилийское народное танго. Пианист ударил по клавишам немного расстроенного концертного рояля. Женщина, в темном вечернем платье с открытыми плечами и искусственной розой из белого атласа у плеча запела вовсе не чилийское народное, а самое настоящее русское танго одного из канувших в небытие композиторов, имя и фамилию которого Андрей подзабыл после всякого разного с ним приключившегося за последний год.
  
   "Был день осенний, и листья грустно опадали,
   В последних астрах печаль хрустальная жила ..."
  
   Слова безжалостно, словно острым скальпелем без наркоза полоснули по сердцу, по памяти. Нет, всё же, скорее по сердцу. Почему-то именно она, эта отлично тренированная мышца, лишенная мозга, ритмично бьющаяся день и ночь между ребер грудной клетки, первой реагирует на образы памяти. Сердце сначала, а мозг - потом. Словно сверхчувст-вительный датчик, неизвестной пока ученым конструкции, реагирующий на все жизнен-ные перипетии мгновенно и остро, заключен в груди человека.
  
   Андрей вспомнил слова танго. Это танго оказалось последним танцем, под музыку ко-торого он, тогда подающий весьма большие надежды аспирант престижного научно-исследовательского института, беззаботно вел, нежно прижав к груди, любимую девуш-ку. Сквозь тонкую ткань шелковой рубашки и её крепдешиновое легкое платье ощуща-лось быстрое, взволнованное биение сердец. Летний воздух томился от запахов распус-тившихся цветов и Андрей надеялся, что и девушка, доверчиво и нежно прильнувшая к нему, также ясно и чутко слышит биение его, готового взорваться от счастья сердца. Они танцевали на вечеринке у научного руководителя в компании молодых исследователей, работавших по той же теме, что и сам Андрей. Кто-то из гостей принес пластинку с затер-тым чернильным карандашом названием песен и имени автора.
  
   В тот сказочный вечер на одной стороне черного пластмассового диска оказалось именно это танго.
  
   Все в тот день выходило радостным, праздничным, ярким и не мог он предположить, как надломится и пойдет под откос судьба на следующее утро.
  
   Вообще, Андрею, так или иначе, но везло с самого рождения. Настолько неправдопо-добно везло, что ближайший друг по университетской скамье Серега Благович не выдер-жал и с завистью проронил однажды: "Почему одним достаются пироги, а другим только сухари, да от пирогов крошки?". Случилось это прискорбное признание в то время, когда готовились бывшие друзья к очередному экзамену в комнате Андрея. Мало того, что у не-го имелась в распоряжении целая комната, а у Сергея только койка в общежитии, но и располагалась эта комната, в одной из престижных квартир "Дома специалистов". Этим названием именовалось сооружение, представляющее собой громоздкое нагромождение серого камня и бетона, возведенное по американскому проекту напротив совсем уж цель-нобетонного и тоже серого "Госпрома" - чуда двадцатого века, построенного трудом ударников пятилетки на площади Дзержинского в бывшей столице Советской Украины городе Харькове. Квартиры в новом доме предназначались не обычным людям, а непро-стым, в частности, крупным специалистам, работающим в наркоматах, расположенных на всех этажах Дома Государственной промышленности. Отец Андрея как раз и оказался одним из таких избранных, "непростых" людей сначала республиканского, а затем, по убытии правительства обратно в Киев, областного масштаба.
  
   Первые месяцы после вселения в новую квартиру, Андрей любил выскакивать на длинный балкон седьмого этажа и смотреть сверху на зеленый парк с фонтаном, скамейки заполненные детишками и мамашами с колясками, на снующие вдоль улицы конные про-летки, машины и трамваи, на величественное здание напротив. От высоты немного кру-жилась голова, и захватывало дух, но все равно было чертовски интересно и весело. Осо-бенно нравилось Андрею пускать с балкона бумажные модели планеров и самолетов, сде-ланные совместно с соседскими ребятами по чертежам и вырезкам из журналов "Юный моделист". Белые аэропланчики парили в воздухе, плавно поднимались и опускались вме-сте с причудливыми, невидимыми глазу, воздушными потоками от нагретого за день ас-фальта мостовых, летели далеко и никогда не возвращались обратно. Впрочем, через год или полтора картина всем приелась, стала обыденной. Потерялось, стерлось острое ощу-щение высоты.
  
   Вместо детских забав с бумажными самолетиками пришло увлечение книгами, потом - моделирование кораблей и подводных лодок. Первые конструкции, еще угловатые и несо-вершенные, плавали в дворовом фонтане под тряпичными парусами из тайком конфиско-ванных из-под носов домработниц запасов носовых платков - вещей абсолютно лишних в жизни, и ни на какое иное полезное дело не пригодных. Затем пришла пора резиновых движителей. Моделирование кораблей сменилось увлечением радио.
  
   По планете широко шагало веселое время первых, весьма неуклюжих, детекторных приемников. Инженеры, конструкторы, радиолюбители пытались построить нечто более серьезное, компактное и работоспособное. Например - "кристадин". Но с полупроводни-ками дело не ладилось, поэтому все более и более усложнялись, обрастали новыми каска-дами ламповые приемники.
  
   Андрей хорошо запомнил тот непередаваемый, первобытный восторг, что почувство-вал когда в черном эбонитовом наушнике перебив треск и свист эфира, раздалась четкая, уверенная речь диктора московского радио товарища Левитана. Он повернул рукоятку на-стройки воздушного конденсатора переменной емкости, предмета зависти всех окрестных радиолюбителей, и речь диктора, читавшего передовую из газеты "Правда" сменилась зву-ками балета композитора Петра Чайковского под названием "Лебединое озеро". Весь мир эфира, мир звуков пришедших из запредельных далей, лежал теперь у ног. Куда там бал-кону седьмого этажа до радио.
  
   Родители привыкли к тому, что увлечения Андрей менялись с легкостью необыкно-венной, думали тоже произойдет и с любовью к радио. Отец и мать мечтали увидеть сына врачом или юристом. Но крепко просчитались. Отпрыск скупал всю возможную литера-туру по радиотехнике, приволакивал из походов на "радиосвалку", обнаруженную где-то у черта на куличках за последней остановкой трамвая, кучи обрывков проводов и забрако-ванные военной приемкой радиодетали.
  
   Родители побурчали, посетовали, некоторое время пытались силовыми методами вы-брасывать собранный с миру по нитке радиотехнический хлам, но, в конечном счете, сми-рились. В конце концов, увлечение радиотехникой показалось им делом вполне достой-ным и спокойным, потому отец из очередной командировки в Москву привез купленный по большому знакомству в магазине "Детский мир" настоящий фабричный "Радио-конструктор". Из набора деталей на специальной полированной панельке можно было при желании и трудолюбии изготовить одну за другой несколько постепенно усложняющихся действующих схем приемников, работающих на неуклюжих электронных лампах, питае-мых целой кучей плоских батареек от карманного фонарика. Сначала Андрей собрал и ис-пытал одну за другой все предложенные схемы приемников прямого усиления, а, поняв принцип действия, в конечном счете, собрал и довольно сложный суперрегенеративный приемник, схемы которого в прилагаемой книжечке не имелось. Схему он обнаружил в одном из номеров потрясающе увлекательного журнала "Радио". Каков же был восторг Андрея, когда волны эфира донесли до него быструю, сбивчивую речь на совершенно не-знакомом, вероятно иностранном, языке. Вопрос с выбором профессии оказался решен окончательно и бесповоротно.
  
   Несколько лет до окончания десятилетки Андрей посещал радиотехнический кружок при Дворце пионеров, но делал это только для того, чтобы иметь некий официальный статус радиолюбителя, получить доступ к литературе и деталям. Работал он, в основном, дома на кухне, где в волнах канифольного дыма, под бурчание матери паял самостоя-тельно сконструированные схемы. Под шипение паяльника, вонь канифоли и хриплые звуки музыки, рвущиеся из самодельных динамиков, школьные годы пролетели как один миг. Превратившийся из мальчишки в коротких штанишках в длинного тощего юношу с вечной книгой подмышкой, Андрей как-то незаметно умудрился оказаться совершенно в стороне с одной стороны от общественной, никогда им всерьез не принимаемой деятель-ности, с другой - от непонятных, галдящих и мешающих сосредоточиться существ проти-воположного пола под обобщенным названием "девчонки". Даже собирая в компании с одноклассниками металлолом или макулатуру, он умудрялся проигрывать в уме различ-ные варианты соединения в схемы радиодеталей, или разрабатывать новый метод намотки катушки вариатора, или мысленно производил разметку шасси будущего аппарата.
  
   Андрей в школе честно отработал учебную программу, просидел положенное число часов на комсомольских собраниях, притащил достаточное количество тряпья, бумаги и железок, законспектировал одинаковое со всеми число страниц из газетных и книжных первоисточников различных вождей. Кроме того, в его активе имелась целая гора грамот и призов из Дворца пионеров. В результате аттестат зрелости он получил с отличием.
  
   Однако, получив аттестат зрелости, юный Филатов направил стопы не на радиотехни-ческий факультет политехнического института, а подал заявление о приеме на радиофи-зическое отделение физико-математического факультета Университета. Куда и был неза-медлительно без вступительных экзаменов принят. Ход его размышлений мог показаться несколько запутанным для человека случайного, но строго логичным и выверенным для будущего исследователя. Что могло ожидать после получения диплома инженера? Рутин-ная работа на предприятии, сборка аппаратуры по чужим схемам и чертежам, реализация в жизнь чьих-то конструкций и проектов. Эта перспектива Андрея никак не устраивала, ибо грозила сделать жизнь весьма скучным и монотонным занятием, а самого - рабом чу-жих идей.
  
   Как работают кристаллические и вакуумные электронные приборы, он понимал и чув-ствовал. Именно чувствовал, ибо стоило прикрыть глаза, или погрузиться в сон, как во-очию наблюдал движение электронов по сложным, зависящим от магнитных и электриче-ских полей орбитам, их вынужденные колебания вблизи сеток триодов, пентодов и тетро-дов, их неумолимый, ускоренный бег от катодов к анодам. Построить работающий прием-ник теперь для него оказывалось делом обыденным, плевым и совершенно неинтересным. Гораздо интереснее проникать в суть процессов. Найти общие закономерности и соотно-шения для постройки не одного, а целой серии совершенно оригинальных, самых совер-шенных в мире приемников и передатчиков.
  
  
   Первые два курса пролетели как один день. А с третьего курса Андрея захватила но-вая, всепоглощающая мечта, родившаяся из по-новому осмысленного, хотя и давно став-шего классическим, опыта. Эксперимент поставил изобретатель радиосвязи русский флот-ский инженер А. С. Попов. Александр Степанович первым в мире заметил и описал факт отражения радиоволн от металлических предметов, проще говоря - если между двумя ве-дущими радиопередачу боевыми кораблями проходил третий, то радиоволны возвраща-лись к передающему кораблю, отражаясь от корпуса чужака. Приемник принимающего передачу корабля замолкал, в передающего, наоборот, начинал работать. Самому Попову не довелось объяснить и развить открытый им феномен, но факт сей остался, зафиксиро-ван в истории науки.
  
   В те тридцатые, бурные, годы Страна Советов находилась в круговом окружении ка-питалистических врагов, мечтавших любыми средствами изничтожить первое в мире го-сударство победившего пролетариата и его вождей. Страна жила, словно крепость в осаде, а народ составлял её гарнизон. Враги, напирающие со всех сторон, только и думали, как напасть на неприступные, охраняемые доблестной Красной Армией бастионы, сочиняли хитроумные планы, безостановочно строили воздушные и морские флоты, наводняли страну шпионами и диверсантами всех мастей. Со шпионами и диверсантами быстро и без особых проблем разбирались доблестные рыцари "Щита и меча", честные и бесстрашные сотрудники ВЧК, ГПУ и НКВД. Но этого оказывалось явно недостаточно! Нападение нужно успеть предупредить, то есть вовремя обнаружить подкрадывающиеся к границам республики армады империалистов. Вот тут и должны сослужить службу вооруженному пролетариату невидимые электромагнитные радиоволны волны, мечтал комсомолец Фи-латов. Стоило Андрею прикрыть глаза, и видел воочию, как сложные приборы его конст-рукции испускают мощные пучки электромагнитного излучения, прикрывающие, словно незримым защитным куполом, мирные поля, реки и горы СССР.
  
   Оказалось, что ни он один задумался о такой интересной возможности. В Университете преподавал и одновременно вел исследовательскую работу в Украинском физико-техническом институте молодой профессор и доктор физико-математических наук Алек-сандр Яковлевич Усков-Ощепкин. На его лекции набивались в аудиторию не только сту-денты-физики, но и прибегали многие заинтересованные учащиеся других харьковских вузов и техникумов. Как это не удивительно казалось Андрею, но особенно много среди слушателей оказывалось представительниц женского пола. Их интерес к лекциям молодо-го ученого наверняка оставался секретом лишь для одного Андрюши. У женского сообще-ства мнение сложилось на этот счет единое: "Уж больно красив и элегантен Александр Яковлевич!".
  
   Действительно профессор выглядел исключительно красиво и уже одним этим на-прочь разбивал девичьи сердца. А, кроме того, обладал массой иных выдающихся и це-нимых слабым полом достоинств. Интеллигент, с тонким профилем вдохновенного мечта-теля, с копной непокорных чуть вьющихся смоляных волос, с высоким лбом мыслителя, но широкими плечами и фигурой спортсмена. Молодой профессор и доктор наук - это же воплощенная в жизнь заветная мечта всех окрестных золушек!
  
   Впрочем, мечта явно несбыточная, ибо вместе с молодым ученым шла рядом по жизни вообще удивительная, уникальная, можно сказать, женщина. Стройная, высокая, красивая, словно актриса кино, тонкий знаток поэзии, друг всех выдающихся украинских поэтов и писателей. Фотохудожник, запечатлевающая в своих портретах, лики выдающихся людей эпохи построения социализма. И являлась эта стройная, неземная, совершенно экстрава-гантно по тем временам одетая женщина с неизменным фотоаппаратом на боку, закон-ной, обожаемой и любимой супругой столь потрясшего воображение молоденьких сту-денток Александра Яковлевича.
  
   Александр Яковлевич вел в Университете курс новой науки под названием "радио-электроника". Уже в ходе первой лекции у Андрея возникли некоторые принципиальные вопросы, которые в перерыве он поспешил задать преподавателю. Завязалась беседа, ско-рее похожая на состязание двух интеллектов, и, так как времени перерыва не хватило, то вскоре они оживленно обсуждали интересующие обоих проблемы в опустевшей после ухода остальных слушателей аудитории. Здесь их застала жена профессора, обеспокоен-ная необычайно долгим отсутствием мужа и, уже глубокой ночью, прибежавшая в храм знаний. Храм, по позднему времени, оказался закрыт и отдан под бдительную охрану не-коей бдительной старушенции, уверявшей мадам профессоршу, что никого внутри уже давно нет. Та настояла на тщательной проверке. Старушка сжалилась и согласилась про-водить упорную женщину в аудиторию, где еще днем согласно расписанию читал лекцию её непутевый муженек. К удивлению бабушки в запертой на ключ комнате возле исписан-ной формулами и исчерканной схемами огромной доски они действительно обнаружили уже охрипших от споров профессора и студента. Под причитания старенькой вахтерши Дина Ивановна увела спорщиков домой, накормила, напоила чаем, подкрепила бутербро-дами и уложила спать.
  
   В тот дивный вечер выяснилось, что оба фанатика науки поглощены одной великолеп-ной идеей. Ничего удивительного, что Андрей вскоре начал работать под руководством профессора в его лаборатории, сначала как добровольный помощник, потом по вечерам после занятий лаборантом на половине ставки, затем - на полной ставке, а после защиты дипломной работы, полноправным аспирантом.
  
   Последнее далось ему с немалым трудом, ибо принимал аспирантские экзамены у фи-зиков неистовый гений теоретической физики - Лев Давыдович Ландау, считавший, что даже чистые экспериментаторы, к коим с гордостью причислял себя и Андрей, обязаны в полной мере владеть математическим аппаратом, в том числе и самыми сложными разде-лами. Пришлось перед страшными испытаниями Андрею изрядно попотеть. Вышел он из кабинета Ландау мокрый словно мышь в насквозь пропотевшей рубашке, но с "четверкой" в экзаменационном листе. Этого оказалось достаточно, ибо пятерок грозный "Дау" так ни-кому не поставил. Даже двум весьма приятным во всех отношениях девицам в веселень-ких легоньких летних платьицах. Нарядах более открывающих несомненные женские дос-тоинства, чем пытающихся что-либо прикрывать. Великий бабник Лев пылал в огне стра-сти, сгорал от желания, но оставался непоколебимо верен незыблемым принципам. На ве-ка сработанные моральные скрижали неумолимо провозглашали, что наука, а тем более наука физическая, превыше всего суетного, грешного, земного. Даже - прекрасных жен-щин. Бедный Ландау плакал и страдал, но рука не дрогнув выводила двойки в экзамена-ционных листиках неземных красавиц.
  
   Впрочем, в аспирантуре преподавал Ландау недолго. Однажды ученого прямо с лек-ции пригласили пройтись, просто поболтать кое о чем, в управление НКВД. Отказывать таким людям не принято. Обратно Дау не вернулся, а по аудиториям и лабораториям по-ползли страшные слухи о том, что великий ученый и жизнелюб оказался японо-палестинским шпионом, работавшим то ли на Польшу, то ли на Германию. Впрочем, сту-денты и аспиранты особо не горевали и над фактом сим не задумывались, ибо в большин-стве своем как честные комсомольцы беззаветно доверяли испытанному отряду меченос-цев партии, а сомневающееся меньшинство следовало золотому правилу выживания, гла-сившему, "что молчание есть золото".
  
   Кого-то арестовывали, другие - умирали сами, а в лаборатории Александра Яковлеви-ча работы шли полным ходом. Здесь, словно в башне слоновой кости, собрался на удив-ление дружный коллектив энтузиастов молодого дела радиолокации, не очень понимаю-щих, что и зачем происходит за её стенами. Их волновала "Радиолокация", а именно этим прекрасным именем назвали ученые новую отрасль науки, предназначенную для обнару-жения предметов на расстоянии с помощью радиоволн. В самом начале опытов выясни-лось, что обычные длинные и средние волны, отлично работающие для нужд радиовеща-ния, совершенно не подходят для решения проблемы локации. Слишком велика длина волн и малы предметы, представляющие собой цели. Волны просто обходят и смыкаются позади самолетов и кораблей, не отражаясь от металлических корпусов. Не подошли ис-следователям и недавно открытые короткие волны, мечта всех тогдашних радиолюбите-лей. Наконец путем проб и ошибок установили, что для точного определения параметров движения и координат целей требуются волны дециметрового, а еще лучше - сантиметро-вого диапазонов. Проблема заключалась в том, что не имелось пока надежных электрон-ных ламп, способных такие сверхвысокие частоты генерировать с нужной стабильностью и мощностью.
  
   Электронных ламп не имелось, но теоретические предпосылки их создания оказа-лись разработаны американским ученым Хеллом. Потом первые образцы, пока еще слабо-сильные и недолговечные создали независимо друг от друга чех Жачек, японцы Окабе и Яги и харьковчане Слуцкий и Штейнберг. Созданные приборы долгое время считались некими безобидными игрушками ученых мужей, не имеющими абсолютно никакого прак-тического применения. Их действительное значение и важность в деле обороны страны первыми обнаружили в лаборатории электромагнитной локации.
  
   Ребята под руководством профессора, в конце концов, очень близко подошли к ре-шению проблемы. Ученые решили использовать магнетроны дециметрового диапазона радиоволн для точного определения всех трех координат летящих самолетов на дально-стях до пятидесяти километров. На столе Александра Ивановича уже стоял макет совер-шенно нового, необычного по форме и принципам работы прибора. Но вечерами, собрав-шись после работы дружной компанией в уютной квартире руководителя лаборатории, молодые сотрудники мечтали о покорении еще более коротких волн. Разговоры шли о том времени, когда невидимые лучи смогут проникать сквозь землю и помогать геологам и археологам в поиске скрытых природой и историей тайн и сокровищ.
  
   Уже готовился экспериментальный стенд и стеклодув Володя вращал над огнем раска-ленную докрасна стеклянную каплю, превращая ее в колбу принципиально нового пока безымянного устройства. Лаборанты чертили графики полевых испытаний. Все шло за-думанной чередой, но тут в отделах института начались аресты шпионов и "врагов наро-да". Первыми арестовали двух немецких ученых-антифашистов, эмигрировавших от ре-жима Гитлера в СССР. Их обвинили в том, что высоковольтной разрядной установкой немцы проводят сеансы связи с фашистской разведкой, а вовсе не исследуют прямоточ-ный газовый разряд в какой-то нелепой, совершенно не нужной простому советскому че-ловеку, плазме. Потом из другой лаборатории прямо с рабочего места, еще одетыми в си-ние лабораторные халаты, увезли на черных машинах сразу двух молодых кандидатов на-ук и их научного руководителя.
  
   Примерно в это же время не вернулся с работы и бесследно исчез в подвалах серого здания, расположившегося на задах улицы Совнаркомовской, отец Андрея. Сначала мать уверяла всех в его невиновности и носила передачи, потом исчезла сама. Следующим на очереди, несомненно, стоял Андрей, но судьба уготовила ему иной, ещё более непредска-зуемый и драматически вариант сумы и тюрьмы.
  
   Время бушевало за стенками слоновой кости дикое. Народ дружно бесновался на соб-раниях и брызгая в запале слюной обличал выявленных органами подлецов. Пожалуй только научный руководитель и старший друг Андрея, Александр Яковлевич не верил ни в виновность родителей аспиранта, ни в шпионские игры немецких физиков, ни, тем бо-лее, в предательство научных сотрудников. Но что мог сделать утонченный, до мозга кос-тей интеллигентный профессор и доктор наук против людей с лилейно чистыми руками, глазами и мозгами? Он звонил неким ответственным товарищам, которые, как казалось ранее, могли сотворить если не чудо, то нечто к чуду весьма близкое. Те чаще всего отсут-ствовали на рабочих местах в разгар рабочего времени. Реже, оказывались, но немедленно бросали на полуслове трубку едва профессор начинал излагать суть дела. Очень редко снижали до шепота голос и отказывались обсуждать подобные темы. Случалось, что вско-ре и они сами, и члены их вполне нормальных советских семей, также исчезали за метал-лическими воротами неприметного особняка на Совнаркомовской, а в кабинетах воцаря-лись на некоторое время совершенно Александру Яковлевичу незнакомые люди ранее к науке никакого отношения вообще не имевшие.
  
   Впрочем, поведение научных и милицейских начальников профессора не особенно удивляло. Поражало и возмущало его иное, то, что многие из сослуживцев и ранее добрых приятелей сегодняшних "врагов народа" шарахались от остающихся на свободе детей аре-стованных, словно от прокаженных. Ему тяжко было видеть, как яростно, зло, беспощадно обличали ничтожные людишки вчерашних друзей, сослуживцев, товарищей, собутыльни-ков, наконец. Как иные старались всеми правдами и неправдами выбить себе за счет по-павших под жестокую косу репрессий новую квартиру, лучшую должность, более высо-кую ставку или, в крайнем случае, средства для научных исследований за счет закрывае-мых тем. Ему даже в голову не приходила простенькая мысль, что очень часто именно такие, весьма приземленные, шкурные обоснования являлись поводом для доносов и следовавших за ними ночных визитов.
  
   Многого сделать для несчастных людей Александр Яковлевич не мог, не умел, да вполне обоснованно боялся, что сам может в один жуткий день оказаться за теми же страшными воротами. Вместе с тем, Дина Ивановна требовала сделать хоть, что-нибудь, чтобы хоть как-то помочь если не всем, то хотя бы Андрею, выразить ему моральную поддержку. Помог случай. Волна арестов неожиданно начала спадать, сам маленький и тщедушный Николай Иванович Ежов, сменил страшные, утыканные иглами рукавицы ру-ководителя НКВД на мирные перчатки наркома речного флота, а потом и вовсе исчез в небытие следом за своими жертвами. Вождь озвучил его пропажу короткой репликой: "Мы его наказали!". Кто эти "мы"? Как наказали всемогущего "стального" наркома? За какие такие грехи наказали? Народу таких мелочей решили не сообщать.
  
   Люди еще исчезали Аресты - продолжались. Но одновременно с потоком увозимых в черных лимузинах, малой струйкой возвращались из лагерей и тюрем некоторые из аре-стованных ранее. Коротко стриженные, худые и молчаливые въезжали они в опечатанные казенными печатями квартиры, часто им возвращали изъятое и увезенное. Если и не все полностью, то, по крайней мере, хоть кое-что из конфискованного. Главное - восстанав-ливали на работе и обещали восстановить в партии. Казалось, что все плохое для оправ-данных и прощенных уже в прошлом, но люди выходили на работу иными, словно опа-ленными неистовыми морозами и обветренными недобрыми ветрами. Их глаза казались полны неведомого знания, страшного, до поры до времени если не навсегда, скрытого для прочих непосвященных подписками о "неразглашении". Одним из возвращенных общест-ву счастливцев являлся сосед профессора по лестничной площадке и добрый знакомый, бригадвоенврач Кудинов, служивший ведущим хирургом в харьковском окружном воен-ном госпитале.
  
   И сам профессор, и его жена искренне верили в мудрость товарища Сталина, в прозор-ливость и безукоризненную честность советского правосудия, в холодные головы и горя-чие сердца товарищей чекистов. Возвращение соседа эту великую в наивности веру очень сильно поддержало и упрочило. Потому и решил Александр Яковлевич, посоветовавшись с женой, наперекор всему, а, особенно, в пику тем мерзким личностям, что немедленно предали остракизму семьи арестованных, собрать вечеринку, посвященную Первого мая и пригласить всех оставшихся на свободе сотрудников, и, в первую очередь Андрея. Пусть будет весело и молодые люди забудут на некоторое время горести, потанцуют и, самое главное, выпьют бокал - другой хорошего грузинского вина за скорое возвращение родных и близких живыми и здоровыми, за великого товарища Сталина. Пускай ребята из семей где арестованы родители вновь ощутят себя членами большой, дружной и доброй советской семьи, ибо сыновья, как известно, в любом случае, за прегрешения отцов не от-вечают. Пускай выпьют и за отцов, и за матерей... За их полную реабилитацию и оправда-ние. Пригласили конечно же врача с женой и дочкой, студенткой последнего курса меди-цинского института Аннушкой. Желали продемонстрировать неверующим, как живое свидетельство наступления лучших времен.
  
   Кудинов, выслушав предложение Александра Яковлевича, лишь молча покачал голо-вой и пристально, словно впервые увидав, глянул на соседа долгим, печальным, оцени-вающим взглядом. От участия в вечеринке военврач вежливо отказался, а, вот дочка - при-глашение, в пику отцу, с радостью приняла, словно доказывая своим поступком нечто важное, некоему незримому, могущественному врагу.
  
   То ли воля случая, то ли добрая воля Дины Ивановны усадила молодых людей рядом за праздничным столом. Гостей оказалось на удивление много, сидели тесно, дружно, едва умещаясь на собранных со всей квартиры стульях, на кухонных табуретках, на положен-ной меж двух табуреток гладильной доске. Впервые Андрей очутился так близко от моло-дого существа противоположного пола. В тесноте его нога волей-неволей прижималась к бедру девушки и от мгновенного прикосновения по всему телу растекался неведомый ра-нее жар, сбивалось дыхание, обдавало огнем кожу щек. Вначале, от тихого смущения, он не мог поднять на соседку глаза и просто тупо глядел в тарелку на горку картофельного салата, порезанный ломтиками помидор, на котлетку с горчицей, симпатичный соленень-кий огурчик с пупырышками, словом на то, что неутомимо подкладывала бедняжке доб-рейшая Дина Ивановна.
  
   Тотальное исчезновение аппетита уже само по себе казалось делом весьма удивитель-ным, ибо в момент, когда переступал аспирант Филатов порог хлебосольной квартиры на-учного руководителя, его отощавший живот подводило от перманентного ощущения за-старелого голода. Там, внутри, даже иногда нечто возмущенно урчало, вспоминая счаст-ливые времена, когда о регулярном питании заботилась мама. Теперь готовить горячую пищу оказалось некому и Андрей уже который месяц после ареста родителей весьма нере-гулярно потреблял в краткие перерывы между занятиями наукой и сном серые столовские котлетки с горкой жидкой кашицы на не слишком тщательно вымытой тарелке либо им самим неумело сварганенные бутерброды, запиваемые магазинной простоквашей. В по-следнем случае молодой ученый предпочитал вовсе обходился без тарелки, заменяя её га-зетным листом и экономя значительное время на мытье посуды. Соседство с молодой осо-бой ошеломило Андрея так, что голод засмущавшись отошел на какой-то даже не третий, а тридцать третий план, совершенно затушеванный и вытесненный новым неведомом чув-ством.
  
   Филатов молчал и краснел, прогоняя мысленно один за другим варианты остроумного и неординарного знакомства с прекрасной незнакомкой. И в той же последовательности отвергая один за другим. Понятия не имея, как завязать разговор. Девушка тоже вначале оказалась смущена столь странным, не укладывающимся в привычные рамки, поведением неожиданного соседа и потому молчала, не решаясь заговорить первой.
  
   Неизвестно сколь долго продолжалась бы подобная обоюдная мука, но вновь вмеша-лась милейшая Дина Ивановна, представила их друг другу, заставила встать с насижен-ных, горячих уже мест и пройти потанцевать новый модный танец. Одни из гостей пред-почитали называть исполняемое произведение народным аргентинским танго, а другие - шептали, что это просто танго некоего осужденного за вредительскую деятельность и контрреволюционную пропаганду недавно еще модного композитора, а теперь врага на-рода Строкозина.
  
   Кто-то из молодых людей переворачивал или переставлял пластинки, менял в зажиме проигрывателя сточенную стальную иглу на новую, одни пары устав возвращались к сто-лу и отдавали дань деликатесам, приготовленным хозяйкой, другие - выходили покурить и только Андрей с соседкой самозабвенно танцевали не замечая ничего вокруг. Знакомые сотрудники пытались втянуть Андрея в нескончаемую научную дискуссию, подруги Ан-нушки спрашивали о чем-то, своем девичьем, но ни он, ни она никого и ничего более из окружающей их действительности в тот вечер не замечали. Андрей смутно помнил, что когда из опустевшей квартиры разошлись последние гости они с Аннушкой тоже вышли из подъезда дома Александра Яковлевича и потом долго шли вниз по опустевшей Сум-ской. Девушка читала стихи совершенно неизвестных Андрею поэтов и он радостно, ис-тово соглашался, что поэзия - это прекрасно. Он - размахивая руками, вдохновенно вещал о временах, когда фильмы и концерты начнут немедленно передаваться посредством ра-диоволн на приемники, установленные в каждой квартире всех трудящихся СССР и про-сматриваться семьями на экранах электронно-лучевых трубок. О времени, когда самолеты в небесах, корабли в морях и океанах, начнут сопровождаться чуткими и бережными лу-чами радиолокаторов и в случае аварий спасатели смогут точно знать где искать потер-певших крушение людей. Высказывал революционные мысли о возможности лучей про-никать сквозь скалы и камни, обнаруживать руду и нефть, сокровища Атлантиды и древ-них фараонов.
  
   Потом влюбленные пошли вдоль реки Лопань и неожиданно оказались в районе ста-рых покосившихся бараков, вонючих луж, разбитых мостовых и невыносимых запахов выгребных ям. Молодые люди попытались повернуть назад и вновь вернуться в ухожен-ную, такую привычную и знакомую им часть Харькова. Они поспешили покинуть страш-ную улицу, словно проявившуюся из небытия капиталистического прошлого в светлом социалистическом сегодня страны почти победившего социализма и единогласно приня-той прекрасной сталинской конституции. Им даже почти удалось вырваться из зловещих объятий Москалевки, этого живого олицетворения всех утробных ночных страхов харь-ковских обывателей, когда путь им преградила группа местных аборигенов.
  
   Что произошло дальше Андрей помнил смутно, хотя и пытался восстановить ход со-бытий сначала сидя в камере предварительного заключения, затем отвечая на вопросы следователя, потом на суде, и, наконец, в камере тюрьмы. Думал он о происшедшем и в забитом заключенными купе столыпинского вагона, и в проклятом северном лагере, куда неожиданно для себя попал не по политической статье, не даже как член семьи "врагов народа", а по статье сугубо уголовной за непреднамеренное убийство в пьяной драке. Именно в пьяной, ибо пребывал в тот вечер бывший аспирант в состоянии легкого алко-гольного опьянения. Злую шутку сыграли с ним выпитые за великого вождя Сталина ма-шинально, без закуски и на пустой желудок бокал крымского портвейна "Южный берег" и еще один, кажется коньяка, за великую и самую передовую в мире советскую науку.
  
   Иногда ночью в камере на деревянных нарах, вытертых до блеска, словно отполиро-ванных сотнями спин и боков беспокойных постояльцев, при смутном свете желтой нега-симой лампочки над дверью возле бака мерзкой параши, Андрей припоминал мутный блеск лезвия в сжатом кулаке одного из нападавших, грязные, в цыпках и коросте руки, вцепившиеся, рвущие прочь легкое платье Аннушки, короткопалую квадратную пятерню с наколотым синим перстнем на кривом пальце, зажимающую рот девушки...
  
   Трудно понять, что и как произошло, особенно если учесть, что никогда регулярно спортом Андрей не занимался и никаких секций не посещал. Видимо сказались навыки работы с паяльником, пассатижами и отверткой в тесном брюхе испытательного стенда, заполненного трансформаторами, катушками индуктивности, лампами и радиодеталями. Свободного места оказывалось мало, и все действия требовали буквально виртуозной точ-ности и меткости движений. Ну и порода, здоровая рабоче-крестьянская наследственность сказала свое, природной силой Филатов тоже обделен не был. Так или иначе, но удалось Андрею перехватить самодельный, из обточенного напильника сварганенный клинок и, чуть изменив траекторию движения, направить вместо собственного живота в распахну-тую на волосатой груди пропахшую потом майку.
  
   Сразу за тем ночь взорвалась трелями свистков милицейского патруля, быстрым топо-том подошв разбегающейся шпаны. На одно мгновение Филатов успел увидеть полные слез глаза, закушенную губу, разодранное платье, сквозь которое просвечивало смуглое тугое бедро, и из последних сил оттолкнул Аню в спасительную темноту, выдохнув ей в лицо только два слова - "Беги домой!". Девушка метнулась немой тенью над распластан-ной у ног чернильно-плоской неподвижной фигурой и исчезла. Унеслась туда, где светили огни витрин Университетской горки, где припозднившаяся "приличная" публика догули-вала привычный вечерний моцион, дефилируя вдоль памятника Шевченко и магазинов Сумской. Где шла совершенно иная, теперь потерянная для него жизнь.
  
   Едва успела исчезнуть Аннушка, как набежали милиционеры в белых гимнастерках, в шлемах с шишаками и синими звездами, с жестяными кургузыми свистками, словно впа-янными между натужно раздутых щек и выпяченных губ. Сотрудники уголовного розыска в штатских пиджачках и кепочках с пуговками, выскочили из подъехавшего автомобиля с черными наганами судорожно зажатыми в кулаках. Везение изменило Андрею. Все разом оказались на месте происшествия, как раз вовремя, чтобы застать гражданина Филатова в классической позе убийцы. Он недоуменно рассматривал окровавленные пальцы, стоя над тушкой предводителя местной шпаны, валяющейся с ножом плотно, по самую рукоять загнанным в сердце.
  
   Судья Дзержинского районного суда, изнывая от нехороших предчувствий, ожидал проверки из вышестоящих органов. Неутомимый борец за социалистическую законность с грустью думал о том, что статистика сурово покаранных уголовных преступников у не-го явно не дотягивает до лучших республиканских показателей. Начальник следственного отдела прокуратуры тоже тихо мечтал о высоком проценте раскрываемости особо тяжких уголовных преступлений. Мечтал и втайне завидовал коллегам из "серого дома", для ко-торых выполнить и даже перевыполнить план никакого труда не составляло, ибо жизнь социалистического отечества проходила в осажденном врагами крепости и находить шпионов различных капиталистических стран среди простых советских тружеников дело вовсе плевое. Следователь уголовного розыска, что вел дело Андрея, недавно окончил среднюю школу милиции и стремился стать великим харьковским детективом, известным всей округе никак не менее знаменитого американца Пинкертона. Убийство на Москалев-ке явилось для него первым серьезным делом. Он покрывался холодным липким потом при одной только мысли, что может его провалить, не довести до суда.
  
   Все сложилось весьма печально для Андрея. Сначала судья намекнул районному про-курору, что к предстоящей проверке желательно довести до логического завершения все серьезные дела связанные с убийствами. Прокурор настоятельно посоветовал следователю не тянуть кота за хвост и не потакать преступникам. С убийствами в то время в отдельно взятом Дзержинском районе дело обстояло неважно. Их и вообще совершалось очень ма-ло, а из имевшихся в наличии многие оказались не раскрываемыми "висяками" или же не доведенными до суда очень сложными случаями. Реальнее всех представлялось судей-ским злополучное дело Андрея. Следователь мгновенно понял намек, осознал важность момента и переговорил с начальником уголовного розыска, а тот, не вдаваясь в пустопо-рожние разговоры, надавил на молодого сотрудника. Судебно-милицейская машина за-вертелась на полных оборотах. Вертеться оказалось нетрудно - подсудимый факта втыка-ния ножа в чужое тело не отвергал и не отрицал распития алкогольных напитков в коли-честве двух бокалов. Единственно о чем упорно и благородно молчал юный рыцарь, так это о присутствии на месте происшествия девушки и обо всём с ней связанном. По понят-ным соображениям не упоминала об этом факте и местная шпана, выступавшая теперь в роли пострадавших и свидетелей...
  
   В результате москалевская рванина из нападавшей стороны, мгновенно превратилась в невинных пострадавших обывателей честного пролетарского происхождения, один из которых пал жертвой от рук пьяного, неуправляемого паршивого интеллигента. Можно сказать вконец распоясавшегося аспиранта. Тем более опасного для социалистического общества, что родители антисоциального типа вообще оказались разоблаченными и осуж-денными доблестными органами НКВД "врагами народа".
  
   Машина правосудия завертелась, хулиганы дали обвинительные показания, указав грязными пальцами с обведенными траурными каемочками ногтями на убийцу. Профес-сор принес передачу и совершенно спокойно заявил, что верит в абсолютную невинов-ность Андрея. И добавил - "Суд все расставит по местам! Советская власть - самая гуман-ная, а юстиция - единственно неподкупная в мире!". Затем дружески похлопал аспиранта по плечу и удалился из комнаты свиданий, предварительно напомнив, что сразу после оп-равдания и выхода Андрея из узилища им предстоит новая серия экспериментов на двух-зеркальной радарной установке.
  
   Следом заявился комсорг аспирантуры. Настроен он был тоже весьма оптимистично, но сообщил Андрею, что на всякий случай общее собрание решило исключить его из сво-их рядов. Ведь, правда, негоже сидеть члену ВЛКСМ на скамье подсудимых с комсомоль-ским билетом в кармане? Вот отпустят его - сразу восстановится в рядах доблестного союза молодежи. Перед тем как исчезнуть попросил расписаться на листке протокола со-брания, отмеченного почему-то задним числом. Забрал листок, облегченно вздохнул. С тем и убыл, передав напоследок заключенному мятый газетный пакет с дешевым печень-ем и тремя пачками не менее дешевых папирос.
  
   В общем, научная интеллигенция еще раз доказала, что как класс она к реалиям жизни не подготовлена и вообще вполне соответствует неблагозвучному то ли ленинскому. То ли сталинскому эпитету - "паршивая". Все друзья и сослуживцы Андрея посчитали дело настолько ясным и беспроигрышным, что совершенно не обеспокоились нанять хорошего адвоката, а потому скорый суд и жестокий приговор поверг их в близкий коматозному со-стоянию шок. Александр Яковлевич кричал через головы конвойных, что так этого дела не оставит, что будет жаловаться в инстанции, что подаст апелляцию. В дальнейшем его слова не разошлись с делом, но месяцы тюрьмы и лагеря оказались зловещей чертой в жизни Андрея. Впрочем они же его многому научили.
  
   После объявления приговора, на пересылке, бывалые сидельцы объяснили в камере тюрьмы на Лысой горе, этого замка скорби и печали, что Андрею еще крупно повезло. Суд не стал вдаваться в дела его репрессированных родителей, а, наоборот, учел положи-тельные характеристики обвиняемого и весьма сомнительную личность жертвы.
  
   В первые дни, проведенные в камере предварительного заключения, потом находясь под следствием, Андрей, поддерживаемый весточками с воли, еще верил в благополуч-ный исход дела, строил планы на будущее, мечтал о следующей встрече с Аннушкой. Удивляло то, что девушка пока никак не давала о себе знать. Сам он благородно умолчал о её присутствии в злополучный вечер, шпана благоразумно не упоминала о ней в показа-ниях. Вот и выходило, что невесть каким образом, по непонятной причине оказался под-выпивший аспирант на Москалевке, где и воткнул в хронически неуспевающего учащего-ся ремесленного училища тишайшего гражданина Ивана Прысюка нож, самим Иваном, между прочим, в стенах родного училища из казенного напильника незаконно изготов-ленный.
  
   Почему и как это произошло, зачем аспиранту убивать первого встречного, ни судью, ни заседателей нисколько не волновало. Люди они все исключительно отменного проле-тарского происхождения, пострадавший тоже парень в доску свой. Рабочий такой хлоп-чик, пусть даже и с репутацией немного подмоченной приводами в милицию и неладами с законом. А вот убийца - совершенно непонятный и чуждый им человек, интеллигент словно с иной планеты свалившийся. Зла особого они против него, впрочем, не держали и засудили вполне по божески, дав по своим понятиям весьма справедливый пятилетний срок. Причем больше в сторону сокращения наказания сыграл вывод медицинской экс-пертизы об алкогольном опьянении подсудимого, чем все его научные характеристики, столь вдохновенно написанные при участии Дины Ивановны собственноручно Алексан-дром Яковлевичем. Увы, везде и во все времена ученые - это люди немного не от мира сего. Потому столкновение двух миров, как правило, приводит к победе жесткого мира реальности, в ущерб миру идеальному, а, следовательно, более хрупкому и уязвимому.
  
   В камере старого, дореволюционного еще, холодногорского тюремного замка, пари-лись в затхлой влажной духоте напиханные словно сельди в бочке заключенные. Преоб-ладали личности благополучно осужденные и получившие срока, а теперь ожидающие отправки по лагерям и зонам. Имелись среди них и "политические", но большинство со-ставляли бытовики и уголовники, "социально близкие" в отличие от социально опасных "врагов народа". Кормили и тех и других прокисшей хамсой с перловой, плохо проварен-ной то ли кашей, то ли просто крупой, которую заедали черным, тяжелым, вязким словно глина хлебом. От такой пищи пучило животы и потому самым страшным воспоминанием о первых днях неволи, стал для Андрея непереносимые запах грязных тел, паршивой пи-щи и естественных газов, непрерывно испускаемых сокамерниками после тщетных попы-ток переварить тюремную еду. Он лежал на нарах в заскорузлой рубашке, голова чесалась и зудела, казалось, что кожа черепа под волосами покрыта толстым слоем противного, ед-кого, дурно пахнущего жира. Под этой мерзкой коркой плавились мозги, раз за разом, прокручивая словно в кинематографе прошлую, такую солнечную и счастливую жизнь.
  
   Его величество Случай правит жизнью, перекраивает судьбы, иных выносит на по-верхность житейского моря, других, менее везучих, втягивает водоворотом на дно, вих-рем, воронкой событий скручивает в бараний рог. Случайности, на первых взгляд, нелепы, никоим образом невозможны и ничуть не связанных между собой, но ... увы, происходят. Андрею хоть в малой степени, но опять пофартило, повезло, выпала карта козырной ма-стью в виде случайно услышанного разговора товарищей по узилищу.
  
   У парня примерно одного с ним возраста откликавшийся на прозвище "Колесо" ока-залась весьма редкая в те времена среди уголовного элемента профессия автомобильного угонщика. Входил Колесо в состав то ли банды, то ли просто сбившейся временно компа-нии воров, пытавшихся специализироваться на кражах из складов мелкооптовых партий ценных товаров типа рулонов дорогой материи, мехов, мебели. Для таких дел требовался транспорт. Так и затесался между ворами шофер одной из строительных контор Жора Колесов - погоняло "Колесо". Свою машину он использовать для темных делишек боялся, потому перед налетом на очередной склад угонял подходящий автомобиль, который после окончания "дела" милиция находила в богом забытом тупике на окраине города или в пригородном лесу. Но, сколько веревочке ни виться ... Взяли их всех с поличным. Дали срока, мало не показалось, ибо речь шла не о частной собственности, ни даже о целости кожного покрытия или жизни отдельно взятых граждан, а о хищении государственного, народного достояния. А это совсем иная статья.
  
   Так вот, удивительным показалось Андрею то, что хотя срок у Колеса имелся гораздо более солидный, чем у него, но тот не особо унывал. Наоборот, твердил, гордо восседая на нарах, что с такой классной специальностью нигде не пропадет, сядет на машину, начнет рулить и халтурить хоть по колымским, хоть по сибирским, хоть по забайкальским трас-сам. Вспоминая проклятую неудачу последнего дела, из-за которой, собственно, их всех и повязали тепленьких, угонщик тяжко вздыхал и проклинал плохое знание электрообору-дования автомобиля. "Ушла проклятая искра в колесо!" - стенал он, бия себя в прикрытую синей спецовкой грудь. Искра пропала - движок заглох и недвижимая автомашина с това-ром и не успевшими разбежаться ворами досталась словно приз сотрудникам уголовного розыска. Слесари-авторемонтники - единственные люди, которых в автомобильной ие-рархии ставил Колесо выше шоферов, а среди слесарей - электрики. "Электрику в любом лагере, в любой мастерской почет и уважение. Сиди себе в теплом цехе, магнето перема-тывай, генераторы чини, свечи прокаливай, трамблеры регулируй. Лафа!", - вздыхал Ко-лесо.
  
   Причитания угонщика Андрей взял на заметку. Дело в том, что с устройством автомо-биля Филатов оказался знаком не менее близко, чем с электронной схемой магнетронного каскада будущего радиолокатора смоделированного им лично. Все началось с момента, когда его шеф, неожиданно для себя самого, получил для поездок за город самодвижу-щееся устройство, то бишь, автомобиль. Разговоры о машине начались довольно давно и цель такого приобретения имелась исключительно благая. Дина Ивановна с молодости увлекалась фотографией и ни на минуту не расставалась с любимым фотоаппаратом. Снимки художница делала на весьма высоком профессиональном уровне, старалась запе-чатлеть для истории жизнь и облик того непростого времени в котором довелось жить, черты приятных и любимых людей, ученых, детей, прохожих на улице. Последнее время взгляд фотографа привлекали виды окрестных харьковских сел, где пропадала она все светлое время суток. Там, среди тихой природы, находила сюжеты для работ то в мирном обаянии заброшенного вечернего пруда в селе Безлюдовка, то в старых ветлах на фоне песчаного косогора, то в сплетении камышей, водяных лилий, в мягкой линии соломен-ных крыш, в малом мире сочных луговых трав. Она фотографировала крестьянок на пере-возе у реки Синюха, косарей среди косогоров и полей села Каменка, детишек возле мало-го, совсем гоголевского городка Люботина. Добираться во все эти места пешком, ясное дело, весьма неудобно, а тут, словно подслушав мысли профессора и его жены, местное начальство решило поощрить передового деятеля советской науки первенцем советского же автомобилестроения "М-1", попросту - "эмкой".
  
   Профессор получил сей нежданный подарок судьбы, затем записался на курсы шофе-ров-любителей при ОСАВИАХИМе и выучился водить автомобиль. Но, вот беда, в про-цессе эксплуатации выяснилось, что непритязательное чудо советского машиностроения имеет весьма капризный характер. Машина требовала постоянного ухода, ремонта, регу-лировки, смазки и подтяжки различных ремней, винтов, масленок и прочей железной ерунды. Все эти технические заботы занимали драгоценное время, которого профессору и так решительно не хватало для занятий любимыми радиолокаторами. На помощь шефу пришли молодые аспиранты, но оказалось, что железный, норовистый конек-горбунок подчиняется, как это не удивительно, лишь одному Андрею. Там где другие с горя швы-ряли оземь замасленную тряпку и потрясая кулаками пинали колеса упрямца, ему удава-лось спокойно разобраться в проблемах и вдохнуть жизнь в самобеглую коляску.
  
   Постепенно набравшись опыта и перечитав всю доступную литературу по устройству автомобиля, Андрей стал признанным, а главное, безотказным механиком, к которому об-ращались за помощью немногочисленные харьковские владельцы частных автомобилей. Это, кстати, давало пусть небольшой, но верный приработок к небогатой аспирантской стипендии. Денег за работу он никогда не просил, но и не отказывался, если счастливый владелец возвращенного в строй авто оплачивал затраченное время и труд. Особенно ус-пешно оживлял аспирант различные электрические устройства, в чем помогало, как не странно это звучит, отличное знание физики и, в частности, электротехники. У Филатова, в отличие от других, хватало терпения и аккуратности перематывать магнето, перебирать генераторы и трамблеры, регулировать зазоры свечей, правильно и оптимально выстав-лять зажигание.
  
   После тюрьмы лагерь показался Андрею чудным местом, где, по крайней мере, мож-но хоть изредка дышать свежим воздухом, где некоторое время ты не сплющен между те-лами других заключенных, где не горит день и ночь, забранная в ржавую сетку мутная желтая лампа. Во время прибытия этапа и распределения по рабочим командам он, на практике постигая умение выжить в любых условиях, сунул типу из лагерной админист-рации, чудом сохранившиеся кожаные перчатки, переданные ему Александром Яковлеви-чем в последней передаче перед уходом на этап. Дал первый раз в жизни взятку и при-держав за жадно ухватившую хабар руку твердо, уверенно, с достоинством классного профессионала сказал, что является непревзойденным мастером по ремонту автомобилей, особенно их электрооборудования, потому должен получить работу в гараже.
  
   На общих работах проработал Андрей всего ничего, пару недель. Вместе с другими несчастными рабами корчевал ломами пни, освобождал место под котлован фабричного корпуса. Когда уже перестал надеяться и устал оплакивать впустую потерянные перчатки, выдернули его со свежего осеннего воздуха, под конвоем вологодского вертухая, воору-женного длинной винтовкой с примкнутым штыком, привели в гараж. Вначале с ним пе-реговорил мастер из вольнонаемных и, видимо, остался вполне удовлетворен теоретиче-скими познаниями. Потом поставили Андрея подручным к слесарю из заключенных. На-чинал на грязных работах, рессоры перебирал.
  
   Случай, когда один он только и смог оживить намертво заглохшую машину начальни-ка, оказался переломным моментом в его лагерной жизни. Андрея заметили. С тех пор на-чал он занимался тонким, квалифицированным делом - регулировал карбюраторы, клапа-на, трамблеры латал. Выдали ему и одежку первого срока, и питаться стал получше дру-гих, а потом и вовсе превратился в персонального механика начальника лагерного строи-тельства. Даже поселили по приказу начальства отдельно от других не в бараке, а в ма-ленькой выгородке ремонтного цеха.
  
   Начальник быстро оценил, что с появлением нового специалиста его персональный автомобиль не стоял мертвым железным хламом в гараже, а резво бегал целыми днями по территории, где возводился ударными темпами комплекс оборонного завода. Большой человек иногда даже снисходил до разговоров с бывшим ученым мужем. Темы выбирал нейтральные - "за жизнь", "за технику". Особенно любил гражданин начальник выяснять неясности, вычитанные из популярных брошюрок известного популяризатора науки крас-ного профессора товарища Перельмана. После таких лекций за ударный труд кое-что из съестного подбрасывал, это позволяло Андрею и самому не голодать, и товарищей по га-ражу немного подкармливать. Жадным не был. Такое поведение в лагере высоко цени-лось.
  
   О воле, об Аннушке, от которой так и не получил весточки, думал Андрей все реже и реже. Только иногда ночами, под вой северной злой пурги возвращалась старая боль, жгла сердце несправедливость, обида поднималась на весь род человеческий. Письма гражда-нину Филатову шли только от Александра Яковлевича и Дины Ивановны. Они верили в его невиновность и не боялись писать в лагерь заключенному, убийце и душегубу. Одни они еще на что-то надеялись, нанимали адвокатов, писали апелляции, грозились дойти до Калинина, до Верховного Суда, до самого Сталина. Андрей в благополучный исход всей этой кипучей эпистолярной деятельности вовсе не верил, смирился. Считал, что ему и так крупно повезло - срок небольшой дали, устроился можно сказать прекрасно - на правах "придурка", при полном уважении окружающих, в тепел и сытости.
  
   Шли дни, сливались в недели, нарастали месяцами. Пролетела весна со следствием и судом. Тюремное лето сменила лагерная осень, затем выпал снег, наступил новый, тысяча девятьсот сорок первый год. В феврале Андрея неожиданно вызвали к начальнику и объя-вили, что дело его пересмотрено по открывшимся новым обстоятельствам Коллегией Вер-ховного суда без вызова осужденного. Протест адвоката удовлетворен и решено изменить его статью на самую легкую. Высшая инстанция посчитала, что убийство произошло во многом по вине потерпевшего, которому принадлежал нож, а сам факт убийства теперь оказалось лишь превышением меры самообороны. Ибо ножом этим погибший угрожал жизни и здоровью осужденного. Суд определил осужденному Филатову новый срок. И оказался этот срок хлопотами Александра Яковлевича и нанятого им адвоката гораздо ниже самого нижнего предела, всего десять месяцев, которые с учетом предварительного заключения, Андрей уже оказывается полностью отсидел.
  
   - А потому, вы Филатов, теперь вольный гражданин СССР и можете продолжить рабо-тать у нас как вольнонаемный, свободный человек. - Сообщил Андрею начальник. И до-бавил, понизив голос. - Я тебе хорошую зарплату положу, да плюс северные надбавки. Да отдельную комнату выделю в новом доме для спецов. Оставайся, парень!
  
   Андрей поначалу собрался последовать доброму совету. Уж больно нереально виде-лось ему, бывшему заключенному, отсидевшему срок за убийство, иллюзорное будущее в Харькове без родителей, без квартиры, с весьма сомнительной перспективой восстановле-ния в аспирантуре и комсомоле. Но пришла в тот же день еще одна радостная весть - письмо от Александра Ивановича с фотографией Анны в военной форме, в пилотке, с двумя кубиками в петлицах гимнастерки.
  
   Оказалось, что в снижении срока заключения сыграли роль именно ее показания, дан-ные наперекор мольбам и увещеваниям родителей. Отец и мать страшно боялись после ареста и осуждения главы семейства, а потом столь же неожиданного возвращения из ла-герей, любого, даже самого безобидного контакта с правоохранительными органами. Страх однажды происшедшего, навечно поселился в их семье, запечатал каиновой печа-тью уста старшего поколения, наложил липкую лапу ужаса на сердца и души детей и взрослых. Ужас загнал когти подозрительности в отношения со всеми окружающими, вне зависимости от того, насколько хорошими или плохими в действительности те люди яв-лялись. Родители буквально умолили дочку промолчать во время первого суда, потом ни-куда не выпускали ее одну, даже провожали на занятия в институт. Но Александру Яков-левичу удалось найти момент и переговорить с Аннушкой по душам.
  
   После недолгого раздумья Анна написала заявление в прокуратуру с полным и подроб-ным изложением всего случившегося в злосчастную ночь, дала личные показания следо-вателю. Дело Андрея попало к республиканскому прокурору по надзору. Никакой поли-тики там не присутствовало, а показатели раскрываемости в городе достигли заявленной плановой цифры. Потому оказалось уголовное дело рассмотрено в ускоренном порядке и весьма благожелательном для Филатова свете. Тем более, что шпана, которая выступала в роли потерпевших на первом суде, теперь заняла места на скамье подсудимых, по уголов-ному делу весьма и весьма похожему на первое. Напала ночью на влюбленную парочку, девушку изнасиловала, а юношу покалечила. А юноша тот, на горе шпаны, оказался сы-ном одного из партийных хозяев города. Тут уж снисхождения ждать не приходилось!
  
   "После всего пережитого" - писал профессор, - "Аннушка считает себя страшно вино-ватой перед тобой, видит причиной происшедшего собственное слабоволие, отсутствие характера, недостаточную самостоятельность. Чтобы изничтожить, искоренить перечис-ленные порочные качества девичьей души, эта глупышка добровольно поступила на служ-бу в армию военврачом, благо прошла полный курс военно-полевой хирургии в медин-ституте. Последнее письмо вместе с карточкой пришло от нее из города Бреста". Кроме того, в письме сообщалось, что лабораторию профессора переводят из Харькова в под-московный городок М. где и продолжится работа над радиолокатором. С трудоустройст-вом Андрея пока имеются сложности, равно как и с восстановлением в аспирантуре, но профессор постарается договориться о временной работе своего протеже в качестве пре-подавателя физики в одном из техникумов. К сожалению большего пока обещать ничего не может.
  
   Андрей перевернул фотографию и прочел на обратной стороне только одно слово "Прости!".
  
   - Что решил, Филатов? - Вновь спросил начальник лагеря.
  
   - Поеду в Белоруссию, в город Брест. - Неожиданно для себя произнес Андрей.
  
   - Ага, так там тебя парень и ждали! - От души рассмеялся начальник, продемонстри-ровав бывшему заключенному богатое золотоносное содержание рта. - Кто же тебя, быв-шего осужденного по убойной статье, в пограничную режимную зону пустит? Брест, он ведь на самой границе с Германией стоит и только с тридцать девятого года воссоединил-ся с Белоруссией. Чего тебя туда тянет?
  
   Андрей молча показал фотографию.
  
   - Ну, тогда понятно. А жаль, какого механика мое строительство теряет! Не хочешь значит на ударной передовой линии социалистического советского производства рабо-тать?
  
   - Сначала должен с ней встретиться, поговорить...
  
   - Ох, эти женщины! Но и жить без них нельзя на свете! Это уж факт. Ладно, надума-ешь - всегда возьму обратно. По своей воле - вольным, по чужой - зэком.
  
   Не совсем умно пошутил начальник. Увидел как побледнело и напряглось лицо Анд-рея, сменил тон. Человек Филатов теперь вольный, статья у него не опасная, всего лишь уголовная, убойная. Можно сказать, вполне "социально близкая" статья. Работал он хоро-шо, машину начальника довел до ума, заводится стала в любые морозы, ездить начала без проблем и поломок. Потому и поспешил поправиться. - "Ну, я в том смысле, что ты там, парень, никого больше на перо не сажай".
  
   Сам по себе, как человек, начальник лагерного строительства за номером 227/1052 Василий Петрович Парфенов человек неплохой, до восемнадцатого года вообще отлич-ный добрый рабочий человек, металлист с Путиловского завода. Это потом, после прод-отряда, после того как по партийному набору в ВЧК попал, многое сам перестал пони-мать. А перестав понимать - ожесточился с горя, выпивать начал, даже себя иногда корил в ночной тишине за подлую, но нужную пролетариату всего мира, работу. Утром, правда, вновь быстро трезвел и вслух глупости не повторял. А опохмелившись, и вовсе исправно лямку тянул. Женой и детьми, однако, не обзавелся, на глаза начальству старался не по-падаться, а потому в системе промышленного строительства ГУЛАГа тихонько пережил все кровавые пертурбации сначала замены Ягоды на Ежова, а потом Ежова на Берия. Ни в каких оппозициях товарищ Парфенов никогда не состоял, так как просто не понимал, что оно такое и с чем его едят Уклонам начальник не поклонялся принципиально. Книг он не читал по причине быстрой утомляемости и засыпания. Из газет чекист по малограмотно-сти конспектировал, то есть дословно переписывал, лишь доклады одного вождя - дорого-го товарища Сталина.
  
   В общем, нормальный мужик и нетипичный "хозяин" зоны. Парфенов в душе, случа-лось, даже радовался, когда тот или иной из его подопечных вольным человеком покидал огороженную проволокой и вышками территорию. В сороковом и этом, сорок первом го-дах, такое случалось даже со вчерашними "врагами народа", особенно из военных и кон-структоров, с людьми шедшими по гиблой "58-й статье". Филатов освободился по пере-смотру дела, вещь ранее вообще невозможная. Точно сказал товарищ Сталин: "Жить ста-новится лучше - жить становится веселее!".
  
   Посмотрел "хозяин зоны" на одетого в серые зэковские одежки гражданина Андрея Филатова и сам не особо понимая, с чего бы это он так расчувствовался, вдруг решил по-мочь бывшему аспиранту. Как ни крути, а почти ученому человеку. Ученому - переучен-ному, а вот, поди же, целый год без малого, на него, малограмотного мужика работавшего.
  
   - Да, товарищ Филатов, в Брест тебя пока не пустят. Но попробую помочь, все же ма-шину мою ты довел до ума, да и много остального хорошего для стройки нашей сделал. А за добро положено добром же воздать. Есть у меня добрый знакомый, еще по продотряду, и служит он прямо в Белоруссии, а точнее в Минске, в управлении автотранспорта погра-ничных войск. Вот дам я тебе рекомендацию к нему, а дальше уже как получится. От Минска до Бреста все же ближе чем от нашей зоны до Ледовитого океана. Только ты уж обзаведись при первом удобном случае нормальной гражданской одеждой прежде чем к нему идти.
  
   - Смотри, что пишу. - "Золотые руки у парня и светлая голова. В ремонте автомобилей, а особо электрической их части Филатов Андрей человек очень знающий и опытный, хотя и не имеющий формального образования". - Засмеялся начальник, поставил внизу листа подпись, глянул еще разок на Филатова, подумал немного, сам себе удивился несказанно, но потянулся за печатью и шлепнул по листу в месте где легла подпись. Поставил число и год.
  
   - Вот, теперь вроде как официальный документ у тебя, аспирант чертов. Эта бумажен-ция - более твоего диплома в жизни значит. С ней - не пропадешь. А теперь, убирайся с моих старых глаз, а то не отпущу!
  
   Андрей принял совет, поблагодарил за рекомендацию, сложил бумагу, сунул в кар-ман лагерной телогрейки вместе со справкой об освобождении. Там уже лежали выта-щенные из "Дела" диплом, военный билет, аспирантское удостоверение. На это были по-трачены все сэкономленные деньги, продукты и прочие блага. Вольные друзья из гаража доставили свободного человека на попутной машине к ближайшей железнодорожной станции, помогли купить гражданскую одежку и билет, посадили в поезд и пожелали ни-когда более в места эти северные по чужой воле не попадать, а по своей обходить десятой дорогой.
  
   Прямиком в Минск Филатов не поехал. Чем дальше увозил его железнодорожный со-став от зоны, тем больше хотелось хоть на пару дней заехать в Харьков. Теплилась тайная надежда застать дома освобожденных и полностью оправданных родителей. Проскакивала и робкая мечта вновь вернуться под крыло профессора, в дружный коллектив создателей отечественной радиолокации. Пусть для начала лаборантом, даже техником или простым рабочим-монтажником, но заниматься любимым делом.
  
   Наконец поезд залязгал буферами и устало замер у платформы Южного вокзала. Пере-полненный радостными надеждами и тревожными предчувствиями, выскочил Андрей с малым фибровым чемоданчиком на Привокзальную площадь, подбежал к трамваю, вско-чил на Седьмой маршрут и покатил под скрип и кряхтение вагонов к родному Дому Спе-циалистов. Дорогой разглядывал с жадным нетерпением оказавшиеся на удивление скуч-но-привычными, немного подзабытые, однако внешне вовсе не изменившиеся улицы и площади. Смотрел с удивлением на дома, стоящие в обрамление деревьев покрытых на-бухшими весенними почками и молодыми, клейкими еще крохотными, словно ноготки ребенка, зелеными яркими листиками.
  
   На одном дыхании, не став дожидаться кряхтящего и вздыхающего лифта, взбежал Андрей по крутой лестнице на седьмой этаж к знакомой двери. Он боялся вновь увидеть на ней белый казенный листок с гербовой печатью, но дощатая поверхность оказалась аб-солютно чистой, без малейших признаков злобной каиновой печати, меты того времени. Правда, на этом все хорошее разом закончилось. Словно обрезало, оборвало ... И насту-пила привычная уже пора сплошных разочарований и горьких, страшных новостей.
  
   Ни матери, ни отца в квартире не оказалось. Ответили на стук в дверь совершенно чу-жие люди, не желавшие не только выслушать бывшего жильца, но даже вспоминать о том, что до них кто-то проживал на этой прекрасной жилплощади. Видимо, мешало сострада-нию и сознание простенького факта, что многое из вещей, оставленных прежними кварти-росъемщиками, так или иначе, законно или нет, но перешло ныне во владение вновь все-лившихся людей. Считались ими чем-то вроде законно захваченных трофеев. Защищая добро, пусть и неправедно нажитое, готовы были ответственные квартиросъемщики сто-ять насмерть. Потому, коротким и вовсе плохим вышел разговор через приоткрытую на длину цепочки дверь.
  
   Ничего не дал и визит на Совнаркомовскую. Где-то там, наверху власти, родителей Андрея - руководителей из обоймы партийной номенклатуры областного масштаба, отне-сли к категории людей без которых промышленность СССР вполне могла обойтись. Фи-латову даже не удалось толком выяснить, живы они или нет, а если живы, то в каких мес-тах отбывают полученные по приговору Особого совещания десять лет без права перепис-ки за контрреволюционную деятельность и в чем эта деятельность заключалась. Посылку, собранную на остававшиеся еще лагерные малые деньги, у него вовсе не приняли. Пере-писка запрещалась по самой статье приговора, оставалось только надеяться и ждать ос-тавшиеся до конца срока годы. Квартира, в которой жил раньше Андрей, принадлежала теперь посторонним злым людям и о прописке не приходилось и мечтать.
  
   В довершение ко всем бедам выяснилось, что штат лаборатории Александра Яковле-вича в полном составе переведен из ведомства сугубо гражданского в подчинение воен-ных, засекречен и вместе с оборудованием, вещами, семьями перевезен в некий подмос-ковный город М. Туда бывшему заключенному соваться настоятельно не рекомендова-лось. В комитете комсомола его встретили более чем холодно, старых знакомых не оста-лось, а для новых он являлся всего лишь одним из отбывших полученных по закону срок уголовных элементов, с коими людям интеллигентным и высокообразованным вообще общаться не пристало. Из всего брезгливо процеженного сквозь ханжески поджатые губки комсомольской братией, выходило лишь одно - не место бывшим заключенным в рядах коммунистического союза молодежи. "А, заодно, и в аспирантуре" - ласково улыбаясь со-общили Филатову в соседнем кабинете. В техникуме, о котором писал Александр Яковле-вич, после отъезда профессора из города, интерес к протеже тоже снизился до уровня вежливого безразличия.
  
   Только и удалось Андрею, что получить с помощью ведшего его дело адвоката на ру-ки паспорт. Пусть и клейменый, но всё же документ, а не мятая бумажонка об освобожде-нии с лагерной смазанной печатью. Адвокат этот действительно считался одним из луч-ших, самых успешных в городе по уголовным делам, имел крепкие связи и знакомства в городской милиции, а заплатили ему Александр Яковлевич и Дина Ивановна более чем щедро. Потому и помог. Расщедрился, напоследок, даже билет на поезд Андрею до Мин-ска оплатил, дал немного денег на дорогу и первоначальное обустройство на новом месте.
  
   В Минске Андрей первым делом нашел недорогое жилье. Снял уголок с койкой у ста-рушки на окраине города, потом потыкался, попытался устроиться преподавателем физи-ки или электротехники в различные учебные заведения. Начал с высших, а заканчивал уже ремесленными училищами. Но, не зависимо от статуса заведения, ответ во всех отделах кадров, оказывался на удивление единодушен. Сначала его встречали с доброжелательной сладчайшей улыбкой, которая постепенно смазывалась и исчезала по мере перелистыва-ния страничек паспорта. Улыбка скисала, зато руки очередного "кадровика" плавно и ши-роко разводились в стороны, демонстрируя полнейшее разочарование и смущение за впустую потраченное время и отсутствие подходящих молодому человеку вакансий.
  
   Оставался последний, мизерный шанс - воспользоваться написанной лагерным на-чальником, в неожиданном порыве несвойственного сей профессии благородства, реко-мендацией к знакомому, ведающему автотракторным хозяйством штаба Западного погра-ничного округа.
  
   Адреса на бумаге не имелось, а обращаться в "Горсправку" с наивным вопросом: "Дайте мне, пожалуйста, адресок Штаба погранвойск", бессмысленно. Дело вообще обо-рачивалось погано. Но, словно солнышко из-за туч вновь показалась удача Андрею, когда в полнейшей растерянности и унынии стоял столбом на тротуаре в центре Минска. Краем глаза заметил Филатов в толпе молодого командира в пограничной фуражке с зеленым верхом. Мелькнули зеленые петлицы на отвороте воротника серой шинели, а на них, над одинокими красными кубиками - знакомые автомобильные эмблемы с колесами.
  
   "Пограничник, да еще автомобилист! Этот наверняка сможет помочь. Если, естест-венно, захочет", - мелькнула догадка и, не успев продумать все последствия импульсив-ного решения, Андрей буравом ввинтился в толпу.
  
   - Извините, товарищ лейтенант.
  
   - В чем дело, товарищ? - Откликнулся младший лейтенант.
  
   - Тут у меня имеется рекомендательное письмо к товарищу Дерябину, Гаврилу Сте-пановичу. От его старого друга. Я у того в хозяйстве автомехаником работал, вот он мне и посоветовал обратиться в Минске к Дерябину, сказал, тому в автохозяйство позарез хо-рошие специалисты нужны, особенно по электрооборудованию. Я вижу, вы и погранич-ник, и автомобилист, может, подскажете где хозяйство Гаврила Степановича разыскать?
  
   - Ну, гражданин, мир точно тесен. Как говориться, на ловца и зверь бежит. Я и сам у товарища Дерябина служу. Точно, нужны нам специалисты. Задыхаемся просто без ква-лифицированных кадров. Пошли, не только покажу, но и письмо Ваше лично в руки на-чальства передам.
  
   Характер деятельности хозяйства Дерябина, хоть и скрывалось оно за зеленым, с шипастой проволокой поверху забором, определить можно за квартал. Проще простого это сделать по гулу автомобильных и тракторных моторов, по взвизгу стартеров и элек-тродвигателей металлообрабатывающих станков, по скрежету коробок передач автомоби-лей, выезжающих и въезжающих через отворяемые и вновь плотно закрываемые солдати-ком с красной повязкой на рукаве гимнастерки металлические глухие ворота с красной звездой.
  
   До того момента, как зашли Андрей с младшим лейтенантом в помещение КПП, всю дорогу вели они ничего конкретного не значащий, вовсе беспредметный, светский можно сказать разговор. Один всячески избегал вопросов и расспросов о прошлом, другой - не считал нужным посвящать первого встречного в дела дня сегодняшнего. Но едва оказа-лись оба в тесноватом помещении контрольно-пропускного пункта, как тон пограничника резко изменился.
  
   - Попрошу ваши, гражданин, документы и рекомендательное письмо. - Сухим офици-альным тоном потребовал, так и не представившийся Андрею спутник.
  
   - Вот - паспорт, вот - письмо. Этого пока хватит?
  
   - Что еще имеете?
  
   - Диплом, военный билет офицера запаса.
  
   - Давайте всё.
  
   Лейтенант заглянул в паспорт и брови его удивленно поползли вверх. Затем глянул в диплом и удивился еще больше.
  
   - Ну и история... Ладно, ждите. Доложу о вас, гражданин, Филатов. - И добавил, об-ращаясь к дежурному по КПП сержанту-пограничнику. - Проследите за этим граждани-ном. Пусть посидит, отдохнет, но помещение ему пока, до выяснения всех обстоятельств, покидать запрещается.
  
   - Слушаюсь, товарищ лейтенант. - Ответил дежурный, а дневальный, повинуясь кивку головы лейтенанта, быстро переместился ко входу, поближе к двери, перекрыв Ан-дрею путь возможного бегства.
  
   - Ну, кажется, влип. - Горестно подумал пленник. - Видимо, придется возвращаться в края не столь отдаленные, северные, печальные. И хорошо, если удастся сделать это по своей воле. Как в воду глядел начальник лагерного строительства, с такой метой только у него мне и работать. Ну, а о науке, о радиолокаторе, аспирантуре и вовсе забыть придется.
  
   Андрей успел зад отсидеть на жесткой скамье, пристраивался уже и так и сяк под не-одобрительным взглядом бдительного дневального, но посланец от неведомого ему Деря-бина все не появлялся. Уже и темнеть за стеклами окон стало, и гул автобазы начал по-немногу затихать, но ни младший лейтенант, ни кто иной не появлялся. Андрей смирился с мыслью, даже ясно представил картину, как появится милицейский наряд или, еще хуже, машина с гражданскими людьми из органов безопасности. Войдут неспешно, возьмут его под белы руки, отвезут сначала на нары, а потом, в кабинете следователя поведут допрос и окажется он незамедлительно польским или немецким шпионом, пытавшимся внедриться в самую гущу доблестных пограничных войск НКВД СССР.
  
   - И как это я сразу не сообразил, не предугадал подобную возможность. - Корил себя, "постфактум" Андрей. Но, что толку? Назад время не провернешь. Не встретил бы слу-чайно сверхбдительного поганца, сидел бы сейчас в закутке у бабки, чай пил или чемодан паковал, готовясь к отбытию в обратный горький, скорбный путь, к возвращению в опо-стылевшие северные края, в грязь и пустоту примитивного бытия автохозяйства управле-ния лагерного строительства.
  
   Невеселые размышления бывшего аспиранта и потенциального заключенного оказа-лись прерваны появлением в помещении КПП абсолютно гражданской молоденькой осо-бы женского пола в веселеньком платьице с головой в шестимесячных химических куд-ряшках. В одной руке девушка аккуратно сжимала тоненькими пальчиками с розовым ма-никюром картонную канцелярскую папку с несколькими бумажками, в другой - сложен-ные в тощую стопочку документы Андрея.
  
   - Вот ваши, товарищ Филатов, документы. Здесь бланки анкет, автобиографии и заяв-ления для оформления на работу в качестве вольнонаемного автомеханика. Все аккуратно заполните, без помарок и клякс в трех экземплярах, приложите три фотографии паспорт-ного образца. Занесете завтра, желательно в первой половине дня, тогда послезавтра вы-ходите на работу. Временный пропуск вам оформят. - Протараторила девушка на одном дыхании.
  
   - Вопрос с вашим трудоустройством решен положительно. Сам товарищ Дерябин зво-нил и по месту ... - Тут она несколько сбилась, но быстро нашлась и продолжила, - ... по месту вашей прежней работы. ... И в Харьков по месту учебы. ... И в наши кадры...
  
   - Специалисты сейчас очень нужны, вы не задерживайтесь с оформлением. - Добави-ла она уже не столь официально. - Фотографии можете сделать в "пятиминутке" у Ми-хаила Семеновича, это недалеко и он допоздна работает. Правда фотография иногда не очень напоминает оригинал. - Рассмеялась девушка. - Но зато изготовляется весьма бы-стро. Пусть не пять минут, но завтра утром уже будет готова.
  
   - Выпустите, товарища Филатова! - Строгим голосом повелела прекрасная вестница дежурному и, кивнув на прощание головой, исчезла в дверях, расположенных в другом конце коридора КПП.
  
   - Выпусти! - Коротко буркнул дежурный.
  
   - Кто это? - Кивнул в сторону сказочного видения, оставившего после себя свежее об-лако аромата "Красной Москвы", Андрей.
  
   - Вольнонаемная, секретаршей в конторе служит. Тут у нас ведь, больше гражданские рабочие на ремонте стоят, ну и в техотделе их много. - Уже как своему, допущенному и проверенному, не таясь особо сообщил сержант. - Завтра, когда документы принесете так и спросите у наряда: "Позовите Валентину из техотдела". Ну, идите теперь, нельзя тут за-держиваться, не положено.
  
   Так вот оно все и обернулось. С того мартовского дня ежедневно ходил Андрей на работу в гараж управления. Сначала новый начальник испытывал его, давал все более и более сложные задания по ремонту, регулировке двигателей. Для Андрея эти проверки казались простенькими, расщелкиваемыми словно каленые семечки, делишками. К маю он уже считался главным и непререкаемым корифеем в мастерских. Его приглашали даже для консультаций и помощи в наиболее каверзных случаях в гараж Особого Белорусского военного округа, где своих, служивых, механиков хватало. У военных, наряду с отечест-венными, имелись и трофейные, от поляков доставшиеся автомобили различных европей-ских и даже американских марок. Постепенно Филатов и в этом добре довольно прилично разобрался.
  
   Обнаружилась у Андрея и еще одна особенность, мог не только собственными руками починить, отладить, отрегулировать автомобиль, но и коллегам, словно на аспирантском научном семинаре, все доходчиво и подробно объяснить, показать, научить. Однажды в конце мая за таким "разбором полетов" застал Филатова, окруженного группой слесарей и механиков, сам товарищ Дерябин. Подошел тихо, пристроился позади, послушал не пре-рывая.
  
   Когда "лекция" закончилась, сказал. - Теперь вижу, что не зря государство на твое, товарищ Филатов, образование деньги народные тратило. Можешь не только лично рабо-тать, но дар у тебя есть, умеешь доходчиво других научить. Готовься, в первых числах июня начинаются в Бресте учебные сборы курсов шоферов пограничных войск нашего округа. Поедешь туда в командировку преподавать устройство автомобиля курсантам. Объяснишь молодым бойцам работу узлов, конструкций и, главное, дашь водителям хотя бы малые практические основы ремонта и регулировок. В боевой обстановке, а в наших войсках она всегда боевая, ремонтников не дождешься, а исправность машины для опера-тивности - первое дело. Вот и научи молодых пограничников самому необходимому, то-му, что они самостоятельно вполне смогут исправить и починить в полевых условиях.
  
   Так сбылась мечта Андрея. На попутной легковой машине, шедшей после ремонта из Минска в штаб Брестского отряда, долетел, словно на крыльях любви Андрей в Брест. Первые дни, впрочем, потратить на поиски Аннушки ему не удалось, занимался устройст-вом в одном из жилых казематов Тереспольского укрепления, знакомился с начальником курсов старшим лейтенантом Федей Мыльниковым, с преподавателем вождения лейте-нантом Васей Жадовым, со сверхсрочниками инструкторами. Отбирал и готовил для заня-тий имеющиеся на курсах наглядные пособия и плакаты.
  
   С наглядностью обстояло дело плохо. Все наличное либо давно устарело, либо оказа-лось затерто, порвано, замаслено не слишком аккуратными предшественниками Филатова. До начала сборов оставалось некоторое время - курсанты съезжались со всех концов Бе-лоруссии. Вначале Андрей рассчитывал посвятить эти несколько дней розыскам Аннуш-ки, но добросовестность и пунктуальность, воспитанные в аспирантуре, взяли свое. Це-лыми днями пилил он ножовкой списанные агрегаты, красил срезы, чертил схемы и пла-каты, подбирал из выбракованных движков такие, на которых можно "в живую" показы-вать все возможные регулировки или моделировать неисправности. К вечеру так уставал, что валился без сил на койку под низким сводчатым каменным потолком жилого казема-та. Секунду еще сквозь самопроизвольно смежающиеся ресницы наблюдал вековые по-крытые копотью крепостные стены. Затем успевал подумать, что вот завтра уж точно вы-берется в город и мгновенно без сновидений засыпал. Он бы и не питался регулярно, за-бывая обо всем на свете, полностью отдаваясь работе, но начальник курсов, оценив на-стойчивость и трудолюбие, приставил к новому преподавателю расторопного бойца из постоянного состава, вроде как вестовым, и тот три раза в день приносил прямо на рабо-чее место с кухни положенный Филатову паек.
  
   Потом на курсах начались занятия и времени опять не оказалось. Однажды в курилке, в разговоре с коллегами, Андрей проговорился о желании найти старую знакомую и пока-зал фотографию. Пограничники посочувствовали, но реально помочь ничем не смогли. В крепости дислоцировались подразделения десятков различных частей и штабов, во многих из которых имелся женский медицинский персонал, а кроме того - дивизионный медсан-бат, армейский и корпусной госпитали, расположенные на Волынском укреплении. Где искать Аннушку?
  
   - Всё, баста! - Заявил Филатову в субботу старший лейтенант Федя Мыльников. - Бросай бумажки, швыряй железки профессор, мойся и отправляйся на танцы. Танцы, до-рогой, это именно то место где проводят культурный досуг военные девушки. Начни по-иски с танцулек, ну, а если не повезет, то уж с воскресенья и мы подключимся, и всех дру-зей вовлечем в это славное дело.
  
   - Танцы? - Растерянно промямлил Андрей. Глянул на свою давно не обновлявшуюся одежду и тихо ужаснулся.
  
   - Да, для танцев ваш наряд, господин мушкетер, несколько, того... - Удрученно согла-сился старший лейтенант скользнув взглядом по потерявшим форму, слегка обтрепанным внизу и замасленным вокруг карманов брюкам преподавателя. - И это весь ваш гардероб, господин Д"Артаньян?
  
   - Увы, мой друг. - Принял вызов Андрей. Вне службы они немного позируя и дура-чась, преображались в трех мушкетеров, ибо по возрасту все трое были людьми весьма молодыми и полными нерастраченного задора. Качества, в казенное время сжимаемого тисками воинской дисциплины. Андрей с детских лет помнил и любил забавную книжицу, а его начальники недавно нашли её в библиотеке и читали по очереди в свободное от службы время.
  
   - Вот этими ботфортами вы предполагаете потрясать юных дам?
  
   "Ботфорты" Андрея давно и настойчиво просились на заслуженный отдых в ближай-шей помойке.
  
   - Ладно, сообразим, справим жениху приданное! - Рассмеялся начальник курсов и вскоре появился с новыми хромовыми сапогами, командирскими галифе, с ремнем и, но-венькой, не разу еще одевавшейся, модной по тем временам белой спортивной рубашкой с короткими рукавами. Вот, из гражданского у меня, к сожалению, только рубашка. На от-пуск берег, да уж ладно. Но ты, прошу, поосторожнее с ней. Вид будешь иметь вполне приличный - низ военный, зато верх гражданский. В результате - все девушки падут у твоих, пардон, у моих сапог!
  
   Подстриженный старшиной курсов под почти настоящий "полубокс", одетый во все свежее, наглаженное и накрахмаленное, а, главное, полный радужных надежд и тайных сомнений, появился Андрей на гарнизонной танцплощадке. Сегодня танцы проходили под выступления артистов местной филармонии. Пела средних лет певица, в старомодном концертном платье, с розой приколотой возле плеча, с усталым, тонким, аристократиче-ским лицом. Ей аккомпанировал старенький еврей пианист во фраке с лоснящимися лац-канами. Вел программу смешной толстячок конферансье. Среди танцующих, или просто присутствующих на площадке в летнем парке возле Дома Красной Армии обнаружилось немало девушек и молодых женщин в военной форме с медицинскими эмблемами. Снача-ла все они показались Андрею совершенно одинаковыми, все на одно лицо, словно штам-пованными общей матрицей из одинакового исходного, защитного цвета материала. Он с ужасом подумал, что никогда не сможет узнать среди них ту единственную, которую же-лал найти. Что сам того не ведая, оказался в положении Иванушки-дурачка из сказки, ко-гда тому приходилось выбирать из одноликих девиц суженную Василису Прекрасную.
  
   Неожиданно пианист заиграл давнее, навечно впечатанное в память Филатова танго. Последнее танго из прошлой жизни, невероятно далекой от дня сегодняшнего. Случайно Андрей заметил восхищенный взгляд молодого сержанта-пограничника и невольно пере-хватив, проследил до того единственного лица среди танцующих пар, на которое так при-стально, не отрываясь смотрел парень.
  
   Словно ожившая мадонна, сошедшая с полотен старых художников, подсвеченная лу-чами заходящего за Бугом солнца, шла навстречу в ореоле золотых волос, сквозь недо-уменно расступающуюся толпу присутствующей публики, Анна. Плыла, счастливо улы-баясь, летела, чуть касаясь сапожками поверхности земли, не замечая возникающие на пу-ти и безмолвно уносящиеся прочь танцующие пары...
  
   .
  
  
  Глава 8.
  
  Бухгалтер товарищ Сергей Голицын.
  Бресткоопторг, г. Брест.
  
  
   Конферансье Иннокентий, глянул в публику, выудил меня из толпы, кивнул привычно и объявил мексиканское народное танго. Бедный старый конспиратор, пуганный, битый, научивший приспосабливаться к любому режиму, мимикрировать, освоивший на "отлич-но" страшную и очень тяжелую науку выживания в человеческих джунглях. Мой старин-ный друг - словно многоликий универсальный печальный Янус, несущий в красноармей-ские массы музыкальную культуру. Он сегодня и представитель областной филармонии, и конферансье на шефском концерте, и руководитель давно сложившейся группы артистов, и администратор. Мой друг боится, дико боится всего на свете, пугается милиции, трепе-щет перед чекистами, как дрожал раньше перед чинами польской полиции и "дефензи-вы", как в прошлые времена страшился в Крыму контрразведки белых и ЧК красных.
  
   Он боится, но вовсе не трус. Он любит заработать побольше денег, но не халтурит. Он любит жизнь, женщин, вино и потому рискует. Опасается последствий собственной сме-лости, но объявляет любимое мною танго. Пусть оно вовсе не мексиканское, совсем не народное, а написано бедным, сгинувшим где-то в страшных северных лагерях Оскаром Строкозиным.
  
   Отчаянный малый Иннокентий, хитро прищуривает глаз, пианист, старенький, добрый Соломон заносит над клавиатурой тонкие нервные пальцы и, едва касаясь истертой сло-новой кости клавиш, играет вступление, извлекает из черного старого нутра рояля точные, ритмичные, нежные и страстные звуки, рассыпает щедрой рукой высокой пробы серебро истинной музыки. Ах, Оскар, Оскар ... бедный Оскар.
  
   Нет в нашем оркестре трубы, нет ударных ... В Севастополе, в Париже играли полным составом, даже в галлиполийском, гнилом, тоскливом углу находились музыканты. Где они теперь? В Румынии, в Париже, на Балканах, в солнечном Магадане, на Колыме? Здешние за год многое поняли, быстро вошли в курс дела, боятся играть опальную музы-ку. Чуть оступись и фиговые листки "латиноамериканских народных танцев" не спасут, не защитят. А у всех семьи, дети... Только у нас четверых - мы четверо. И никого более на всем свете. Впрочем, одна семья есть. Моя жена и я, но нет детей...
  
   ... Вступление закончено, рояль зазвучал приглушенно, над площадкой, перекрывая шарканье подошв, приглушенный говор и прочий людской шум поплыл, убегая за реку голос любимой женщины. Она пела сначала для меня одного, а потом, уже между делом, для всей остальной публики. Настя просто пересказывала глубоким, нежным и одновре-менно чуть хрипловатым, с малой щербинкой надрыва голосом, историю любви, поло-женную на музыку. Голосом, который и теперь после стольких лет, заставляет сбиваться с привычного, усталого ритма мое далеко не юное сердце.
  
   - "Нахлынули воспоминания,
   воскресли чары прежних дней
   и пламя прежнего желания
   горит опять в душе моей...
   Скажите почему нас с вами разлучили..."
  
   Анастасия допела, Соломон погасил звук последнего аккорда. На сцену, потирая руки выкатился Иннокентий, заполняющий перерыв репризой на некую, совершенно бестелес-ную, политически выверенную производственную тему. Механически профессионально произнося текст, заверенный в литературном отделе филармонии. Аккомпаниатор по ста-ромодному галантно подал руку певице, поддержал под локоток и вот они оба уже стоят рядом со мной. Мы с Соломоном закуриваем, отходим подальше от шума, садимся на ма-ленькую садовую скамейку, скрытую с тыльной стороны эстрадной ракушки в полусу-мраке от редких фонарей затерянных меж старых деревьев.
  
   - Устала, чертовски устала. Дай закурить, дорогой.
  
   - Может не стоит, Настя? Тебе еще петь.
  
   - Ах, ну теперь уже все равно. Все равно... Осталось исполнить две вещи. Какой стран-ный, гнетущий закат. Какой длинный, словно бесконечный день.
  
   - Зато сегодня самая короткая ночь. - Вставил Соломон. - Все ли переживут её, вот во-прос. На пока границе тихо... Увольнения в частях. Командиры в отпуска разъехались. Там, - палец Соломона уткнулся в первые редкие еще совсем блеклые звезды, - там навер-ное ведь все знают. Там, таки лучше понимают происходящее чем мы здесь.
  
   - В чем дело, Соломон? - Изобразил я полное неведение.
  
   - С той стороны контрабандисты приходили, ну они при всех режимах туда-сюда ходят. Раньше наши евреи ходили... Теперь только поляки. Дорого, очень дорого за товар проси-ли. Сказали, что больше не придут, до самого нападения немцев не появятся, ... что война начнется. Намекали на завтрашний день. Но почем они знают? Темные люди... Там, в Кремле, ведь не спят, там всё держат на контроле... Я сам читал в газете "Правда", слу-шал по радио Заявление ТАСС. Сталина Гитлеру не обмануть, нет, Сталин - он такая го-лова!
  
   - Ты бы все же лучше уехал, Соломон. Собираться тебе недолго, всё равно как лысому стричься. Фрак кинешь в чемодан, смену бельишка, пару носок. Пиджак оденешь и готов. На ночной поезд успеешь, утром уже в Минске проснешься.
  
   - Соломон уезжай! Соломон уезжай! ... А куда это я без вас всех поеду? В Крыму мы вместе были, в Галлиполи вместе страдали, в Париже вместе выступали, из Данцига от нацистов убегали, здесь вместе ... Что я без вас делать стану и зачем мне тогда одному жить, если с вами беда случится? А если не случится, а я все равно уеду, то кто станет На-стеньке аккомпанировать?
  
   - А, вдруг, правда немцы завтра придут? Ты ведь сам знаешь, что за слухи ходят... Или мало тебе одного раза?
  
   - Как это придут? Вот так просто вам возьмут и придут? А Красная армия? А крепость? А эти прекрасные молодые воины? Вы, князь, конечно воевали, человек опытный, но ведь сила, сила то какая собрана! Нет, наверное всё это только слухи, сплетни. Да и немцы... Ведь это народ с глубочайшими культурными корнями, с гуманистическими традициями, народ философов и поэтов, композиторов и писателей ... Зачем им убивать евреев? Заста-вят работать на грязных работах, унизят - возможно, но просто убивать ... За что? Бред какой-то! Не верю, не верю!
  
   Конферансье заканчивал выступление, и жене пришла пора петь очередное танго пер-вого и последнего концерта из оставшегося нам после разлуки с Оскаром Строкозиным музыкального наследства.
  
   ... Утром, Иннокентий без всяких околичностей заявил: "Сегодня последняя возмож-ность исполнить его вещи разом и безнаказанно. Все равно, послезавтра до содержания выступления, до того играли и пели мы Строкозина, или не играли мы Строкозина, уже никому дела не будет. Война все спишет. Так вот - мы играем нашего друга Строкозина назло всем чертям!". Мы промолчали, а молчание издревле является знаком согласия.
  
   Артисты остались репетировать, а я ушел на опостылевшую службу и весь бесконеч-ный день, под жужжание мух и невнятное кряканье рассохшегося репродуктора, переби-рал бумажки с нелепыми цифрами, приводил в порядок никому уже ненужную отчет-ность, готовил последнюю, никем не востребованную сводку сбора урожая ранних ово-щей.
  
   Рука машинально вносила в разграфленную бухгалтерскую книгу дебит и кредит, но не загруженный работой мозг вспоминал, думал думы...
  
   ... Мы, Голицыны, испокон веков исконно российские князья, занесенные то ли в бар-хатную, то ли в иную, позабытую за давностью лет книгу российского родовитого дворян-ства. Род наш еще в далекие, допетровские времена захирел, отошел от основного полно-кровного, богатого и успешного древа, остался на родовой геральдике малой, хилой, слу-живой веточкой. Родовое гнездо родителям заменяли съемные квартиры в провинциаль-ных гарнизонах и крепостях по всей великой Российской империи. В одном из жилых ка-зематов Брестской крепости я родился и вырос. Отсюда ушел в варшавское военное учи-лище. Сюда выпустили перед войной в чине поручика команды пеших разведчиков за-штатного номерного пехотного полка. В гвардию, в кавалергарды и кирасиры шли иные Голицыны, богатые, те, что у всего общества на виду и слуху.
  
   Выпуск мой из училища пришелся на начало войны с немцами, полк выступил на при-крытие границы и сдерживал попытки немцев проводить разведывательные операции. Вместе с командой ходил я в патрули, поиски, рекогносценировки в течение всего соро-кадневного мобилизационного периода, когда прикрывали наши редкие цепи развертыва-ние основных российских сил. Пока не установилась линия фронта и война шла в основ-ном маневренная, основная тяжесть боевой работы ложилась на мою команду. Люди, хотя и оказались хорошо подготовлены в полковой школе, в учебной команде, затем на учени-ях в полку, но уставали от бесконечных переходов и маршей, от дозоров и патрулей. Тело зудело от песка и пота, веки сами собой стремились прикрыть красные от недосыпа глаза, но боевых потерь мы практически не имели. Только несколько легко раненных нижних чинов.
  
   Погода стояла теплая, сухая и война представлялась молодым офицерам в неком ро-мантическом духе старинных рыцарских романов. Иногда моим пластунам удавалось за-хватить в плен немецкого "языка" и с ним, особенно если попадался офицер, обращались весьма "по-джентельменски". Офицеры штаба, снимая допрос, предлагали сигару, коньяк, приличную еду. Вели по-немецки или на французском светские беседы. Иногда обнару-живались общие, по годам прежней дружбы императоров Николая и Вильгельма, знако-мые, а однажды - пленник оказался даже дальним родственником одного нашего офицера из обрусевших немцев. Побеседовав на общие темы, господа штабные офицеры начинали задавать чисто военные, профессиональные вопросы, но если пленный не желал отвечать, то особо не неволили, препровождали под малым конвоем в тыл.
  
   Идиллия первых недель войны закончилась когда полк наш в составе дивизии принял участие в несчастливом для императорской армии прусском прорыве в составе Второй армии генерала Самсонова. То ли струсил командующий Первой армией генерал фон Рен-ненкампф, то ли просто побоялся ввязываться в необеспеченный на флангах прорыв в глубь Восточной Пруссии. То ли природа и порода взяли свое, то ли кровь немецкая в ге-нерале взбунтовалась. ... Поговаривали позже, что главная причина катастрофы объясня-лась тем, что в русских армиях не имелось надежной связи, а передачи по радио принци-пиально не шифровались за полнейшим отсутствием в штабах шифровальщиков. Да и в полевых частях расшифровывать их оказалось некому. Посылались секретнейшие прика-зы по древнему русскому принципу "на авось". Авось враг не узнает. Радио делом явля-лось новым, сами радиоволны никто в глаза не видал. Потому в их перехват и прослуши-вание противником штабные офицеры и генералы верить не желали. Ну как можно пере-хватить нечто абсолютно невидимое?
  
   Немцы оказывается превосходно умели принимать и отлично читать русские теле-граммы. В результате под Танненбергом немецкий генерал фон Франк вместо того, чтобы следовать приказу собственного Верховного командования и доблестно планомерно от-ступать, не стал марать себя пассивной обороной, а бодро перешел в наступление. Самсо-нов наш, наоборот, растерялся и, не веря в собственные силы, приказал поспешно отхо-дить из восточной Пруссии.
  
   Во время отступления все смешалось, вперемешку брели драгуны и пехота, казаки и тыловики, саперы и артиллеристы. Из-за отсутствия связи мы то шли вперед, откидывая врага в кровавых, яростных штыковых атаках, то наобум без карт отступали назад, осы-паемые снарядами и выкашиваемые пулеметными очередями. Парки наши затерялись и доблестные русские трехдюймовые батареи замолкли, выстрелив последние оставшиеся в передках и зарядных ящиках снаряды. Так мы болтались в прусских лесах до тех пор, пока весь наш Тринадцатый корпус во главе с корпусным начальником генералом Клюевым попал в плен. На том, господа, мое активное участие в Первой мировой войне закончи-лось. Но даже за это короткое время пережил и осознал я очень многое, а главное понял как должен настоящий русский офицер вести себя в бою, когда смотрят на тебя глаза под-чиненных нижних чинов. Вот их-то осуждение за трусость, за неподобающее поведение пострашнее любых пуль и осколков. В бою сразу становится видно достаточно ли благо-роден офицер, чтобы стать воистину "Вашим благородием".
  
   Объявили приказ о сдаче остатков корпуса в плен по причине полной невозможности и бесполезности дальнейшего сопротивления. Горько было, но приказы не обсуждаются и потому вместе с остальными захваченными врагом русскими офицерами попал я сначала в лагерь военнопленных Штральзунд. А, очутившись за проволокой, из подчинения гене-рала Клюева вышел и немедленно решился на побег. Чего тогда стоило в плен сдаваться? Где логика? Но тогда молодой был и логичностью мышления не грешил.
  
   После первой, нелепой и плохо подготовленной попытки убежать из лагеря, переведен был в Бад-Штуф, заведение исправительное и с более строгим режимом. Кстати, одновре-менно со мной и по такой же причине доставили под охраной еще нескольких несостояв-шихся беглецов из различных союзных армий. В их числе оказались и два весьма неорди-нарных человека, которым в дальнейшем предстояло сыграть весьма видные роли в миро-вой военной и политической истории. Одним из них был французский долговязый, носа-тый аристократ Шарль Де Голль, а другой - рослый, с гвардейской выправкой русский по-ручик Михаил Тухачевский.
  
   Присяга и офицерский долг призывали нас вновь в ряды действующих, истекающих кровью армий, звали на поля сражений из застоявшейся вони бараков. В отличие от меня, эти двоим не сразу, но удалось бежать из плена. ... Не сразу, но удалось. Но поначалу нас вновь и вновь ловили, переводили в еще более усиленно охраняемый лагерь или крепость. Проходило некоторое время, мы осваивались на новом месте и вновь убегали. Пролазили через прорытые вручную подкопы. Спускались со стен казематов по свитым из обрывкам простыней веревкам.
  
   Вернувшись с почетом на Родину, французский лейтенант дослужился до генерала, ко-мандира танковой дивизии. После позорной капитуляции армии и установления марионе-точного правительства в Виши, Шарль стал основателем и одним из руководителей дви-жения "Свободная Франция", в рядах которого продолжил войну с немцами на стороне англо-французских союзников. О нем в советских газетах писали очень скупо и тон сооб-щений варьировался в зависимости от степени теплоты в данный момент советско-германских отношений.
  
   Российский поручик после революции перешел на сторону большевиков, одним из первых получил в рядах Красной Армии звание Маршала, а закончил жизнь в застенках НКВД с пулей в затылке, с клеймом "врага народа" и немецкого шпиона. Я не очень близ-ко знал Мишу, но даже того, что узнал за время плена, что вычитал в польских газетах до прихода советских войск в тридцать девятом году, что слышал о его деятельности по пе-ревооружению и модернизации Красной Армии, дает основание не верить в его преда-тельство. Пусть даже однажды он и изменил Присяге, принесенной Императору России. Хотя, если вдуматься, после добровольного отречения Николая Второго и сама Присяга ему потеряла смысл и содержание.
  
   Лично для меня история побегов закончилась на брюквенном поле в Померании, где полуживого от голода, замерзающего в лохмотьях летнего обмундирования, изловили с надгрызенным плодом во рту немецкие добросовестные престарелые бюргеры, человече-ские ошметки, уцелевшие под метлой тотальной мобилизации. Старички старательно лу-пили меня по выпирающим ребрам и тощему заду рукоятками вил и лопат, отдувались, отхаркивались, вытирали огромными цветастыми платками трудовой пот со лбов и про-должали экзекуцию до тех пор, пока я не свалился без сознания. Потом, отдышавшись, эти же люди тщательно обработали йодом синяки и ссадины моего избитого тела, промы-ли и перевязали раны, привели в чувство сунув под нос едкий нашатырь, помогли доб-раться до телеги и прикрыли одеялом. Они старательно и точно проделали все, изложен-ное в инструкции, но не более того, что требовал закон и порядок, а закончив экзекуцию лишнего зла на беглеца не таили.
  
   Пока все участники действа дожидались приезда чинов полевой жандармерии, меня даже напоили жидким эрзац кофе с куском эрзац хлеба и, пока я с наслаждением погло-щал горячее пойло, совершенно искренне сетовали на тяжести и лишения военных лет. Прибывший на автомобиле, заправленном вонючим эрзац бензином жандармы примерно одних с бюргерами лет, надели на руки и ноги несостоявшегося беглеца наручники и дос-тавили в очередной карцер. Уже тогда поразила меня эта чисто немецкая педантичная, механическая, дисциплинированная и даже в какой-то мере беззлобная жестокость в рам-ках, предписанных инструкцией. Жестокость "по приказу", "по закону", оправдываемая бумажками власть имущего начальства.
  
   Вышел я из плена вместе со многими сотнями тысяч других военнопленных, после за-ключенного в родном моем городе "похабного" Брестского мира между Кайзером и Улья-новым-Лениным. В отличие от других лагерей военнопленных, наш лагерь оказался занят французскими войсками, вчерашними союзниками Империи. Офицерам вернули форму, погоны, одели, обули, подкормили и предложили отправляться в Россию, где во всю уже полыхала гражданская война. Большинство из "их благородий", особенно те, кому име-лось что на родине терять, выехали сразу же. Их судьба незавидна. Пароход Российского Добровольческого флота на котором отправили их на службу генералу Миллеру в Архан-гельск, по пути оказался захвачен революционно настроенной командой, вооружившейся винтовками и револьверами из перевозимого в трюме груза. Офицеров, не совсем про-трезвевших от перманентного кутежа в кают-компании, новоявленные революционеры выстроили вдоль подветренного борта и предоставили самим сделать простенький выбор, либо получить пулю в затылок, а потом упасть в море, либо сигануть в том же направле-нии самостоятельно в призрачной надежде доплыть до побережья Норвегии. По дошед-шим слухам все предпочли первое. Сам я в момент формирования первой партии добро-вольцев отлеживался в госпитале, залечивал последствия происшествия на брюквенном поле и потому счастливо избежал морского путешествия со столь трагичным финалом.
  
   Родители мои, увы, не дождавшись возвращения сына из плена, умерли в эвакуации в маленьком сибирском городке Усть-Катав и, слава Богу, судьба избавила их от необходи-мости созерцать Октябрьский переворот и переживать страшные последствия граждан-ской войны. Об этом печальном событии известило письмо со штемпелем Красного Кре-ста. Родовых усадеб, заводов, пароходов, модных магазинов и счетов в банках наша семья не имела, наследства я не получил и никакими обязательствами связан не был. Политиче-ская ориентация после отречения от престола Романовых у меня отсутствовала. Впрочем, в агитаторах и горлопанах, желавших восполнить сей пробел, недостатка не наблюдалось. В лагере постоянно отирались различные делегации, представляющие многочисленные политические партии, отброшенные некими страшными большевиками от кормила власти в далекой России. Стороннему наблюдателю могло показаться, что все эти деятели просто обязаны объединиться во имя победы над врагом. В действительности же совместная борьба лишь на словах декларировалась обсыпанными перхотью и пеплом пылкими лич-ностями. На самом деле единение выливалось в бесконечные споры и взаимные упреки по поводу будущего политического устройства России и, особо остро - предстоящего дележа экономических ресурсов и щедрых займов, получаемых от союзников. Споры велись бес-плодно и бесконечно. Я уставал от слов и засыпал под бормотание очередного выступаю-щего прямо сидя на стуле в зале. А просыпался только для того, чтобы обнаружить на им-провизированной трибуне нового болтуна и заново впасть в объятия Морфея. Все это весьма напоминало дележ шкуры неубитого медведя и начинало утомлять.
  
   Иногда в лагерь прибывали повоевавшие на различных фронтах гражданской войны офицеры. Вещи они сообщали совершенно невообразимые. Нет, я, естественно, предпола-гал, что война белых и красных не могла происходить по условиям рыцарских турниров, но то, что и как совершалось обеими сторонами, не укладывалось в сознании, сформиро-ванном на гуманистических идеях российской культуры и искусства. В воспитанном ро-дителями на лучших образцах российской словесности представлении о русском народе, о Богом данной монархии, о русской интеллигенции, о землепашцах и промышленных ра-бочих, происходящему просто не находилось места. Я не мог представить ни кровавых пыточных застенков неведомого ВЧК под руководством бывшего шляхтича чахоточного товарища Дзержинского, ни массовых расстрелов заложников, практикуемых обоими враждующими сторонами, ни порок шомполами крестьян разграбивших дворянские гнез-да, ни выставляемых вместо верстовых столбов вдоль сибирских трактов замерзших тру-пов пленных большевиков, натертых перед смертью щучьими головами с солью, ни утоп-ленных вместе с баржами бывших офицеров, отказавшихся служить товарищам Сталину и Троцкому.
  
   Наверное по устоявшимся внутренним убеждениям, в то время я по-прежнему оста-вался монархистом. По семейной традиции являлся служивым государевым человеком Российской Империи. Вот почему после прихода вполне достоверных слухов о расстреле в Екатеринбурге Государя, его семьи, неповинных ни в чем детей, доктора Боткина и слуг, я отбросил все сомнения и колебания и решительно встал в строй белого движения. Нашу партию добровольцев довольно долго формировали, ещё дольше экипировали и наконец отправили на французском пароходе в Крым, где решительный и энергичный генерал Врангель сменил на посту Главнокомандующего генерала Деникина. Из Крыма готови-лось решительное, скоординированное с поляками Пилсудского, наступление на больше-виков.
  
   Команда старого французского военного транспорта, до чертика устала от войны, от четырех лет ежедневной опасности встреч с немецкими подводными лодками и надвод-ными рейдерами. Матросы желали после победы над Германией одного - демобилизации и возвращения к радостям мирной жизни. Вместо этого начальство послало их в кипящую войной и революцией Россию. Команда единодушно кляла на чем свет стоит саму Россию, немцев, белое движение, и, естественно, собственное командование. Мне кажется, что эти смуглые парни в синих беретах с красными помпонами, почти открыто сочувствовали большевикам. Во всяком случае к нам, белым офицерам, официальным союзникам, они выказывали плохо скрываемое презрение, слова цедили сквозь зубы и часто плевали вслед. Наконец долгое и весьма неприятное из-за такого отношения команды плавание закончилось на рейде города Севастополь. Большой, открытый баркас под управлением некоего юного флотоводца, одетого в морскую форму, но с гимназической фуражкой на коротко остриженной голове, перевез группу прибывших офицеров вместе с багажом в город и высадил прямо на ступенях Адмиралтейской пристани.
  
   То, что мы застали в Севастополе, что потом повидал я на пути к позициям на Переко-пе, можно охарактеризовать одним простым и емким русским словом "бардак", хотя, по утверждениям людей сведущих, в хороших бардаках поддерживался исключительный по-рядок.
  
   На бульварах, в кофейнях, шантанах, в игорных притонах кипела и бурлила торговля. Покупали здесь всё и продавали всем. Из рук в руки переходили акции золотых приисков и железных дорог, нефтяных месторождений, угольных шахт и рудных копий, сталели-тейных и машиностроительных заводов. Причем в большинстве случаев реализуемое доб-ро находилось на территории красных, но ни продавцов, ни покупателей подобное об-стоятельство не очень волновало. Торговали валютой и из-под полы вынимались и пере-ходили из рук в руки доллары и фунты стерлингов, франки и лиры, даже венесуэльские реалы, по внешнему виду и свежести краски явно произведенные совсем недавно в одной из местных типографий.
  
   На площадке перед Морским собранием средних лет торговый человек с обширной лы-синой, обликом и поведением напоминавший нашкодившую крысу, призывал обывателей блюсти либеральные ценности демократии и всех как один записываться в его личную партию. Быстрой скороговоркой, обрызгивая первые ряды слюной, проклинал он нечес-тивцев большевиков и заодно всех прочих, заставлявших платить налоги, посмевших кон-фисковать его, кровью и слезами оплаченные сибирские прииски, нефтяные вышки и мос-ковские газеты.
  
   - Вот, урод, старается. - Прокомментировал оратора стоявший рядом со мной господин с папиросой в углу рта.
  
   - Но вы же, весьма активно аплодируете этому, из ваших слов исходя, презираемому уроду.
  
   - Аплодирую, естественно, пока у него деньги есть и мои хлопотные усилия оплачены. И в партию его вступил, чего и вам, милостивый сударь, советую. Денежный гусь. Не сто-ит нам, простым людишкам, особо принципами бравировать. Принципы сегодня на рынке не котируются. Вот сей господин даже во времена оны и с большевичками заигрывал, и с независимыми кавказскими государствами общался с легкостью необычайной. И сосуще-ствовал бы с ними преспокойно, лишь бы денежку позволяли безнаказанно ухватить, да в сиятельные кабинеты ножкой дверь отворять. А как не вышло по его, как поддали ему под зад краснопузые, так сразу оказался сей крыс, монархическими идеями обуян. Не выгоре-ло с монархистами, перекрасился в либералы, прибился теперь к генералу Врангелю. Ну, мне то все едино, пока проплачивает регулярно мою любовь и вдохновение, то и я либе-рал. Ладоней не жалко, трудовые мозоли новой кожей нарастут.
  
   С военными людьми дела обстояли не намного лучше чем с гражданскими типами. В тыловых городах полуострова Крым толпами фланировали по набережным господа офи-церы всех родов войск от безусых прапорщиков до убеленных сединами генералов. Ми-риадами, словно мухи на дохлятине облепили обладатели золотых и серебряных погон, шашек и аксельбантов столики открытых кафе и ресторанов. И это в то время, когда на позициях наблюдался постоянный некомплект командного состава. Придраться, осудить, а тем более отправить всю эту братию в передовые линии, в траншеи Турецкого вала и Перекопа оказывалось практически невозможным делом. При попытке проверки докумен-тов неизменно выяснялось, что каждый из тыловиков является исключительно незамени-мым деятелем, состоящим на службе в одном из бесчисленных интендантских, политико-просветительных, информационных, разведывательных, контрразведывательных, меди-цинских, санитарных или штабных отделов или подразделений. Каждая из этих крыс имела собственного высокого покровителя, которому протежировал еще боле высокий чин и так до самого верха сей уродливой пирамиды. Ясно, что ни при каких обстоятель-ствах сковырнуть этот пласт не удавалось ни генералу Деникину, ни даже сменившему его более решительному и твердому вождю Врангелю. Впрочем, я, как и некоторые дру-гие фронтовые офицеры, не относился к категории тыловых счастливчиков, а, потому, очень скоро пополнил ряды тех, кого поедом ели на позициях окопные вши.
  
   В либералы я не пошел, высоких покровителей отродясь не водилось, вот поэтому без волокиты и бумажной круговерти получил назначение в линейный полк, стоявший на Пе-рекопе в укреплениях. Пока добирался на попутных до штаба бригады, для представления командиру, то успел увидать многое и кое-что понял. Видел как дрыгал ногами в драных башмаках, упорно не желая умирать, повешенный казаками на водокачке паренек-кочегар из железнодорожной бригады, так не вовремя решившей бастовать и попавшей под крова-вый приказ генерала Слащева. Казачки старались напоследок и вдоль дорог висели связ-ками неопрятного серого тряпья грозди повешенных на телеграфных столбах мастеровых из железнодорожных депо, фабричных из поселков, крестьян из бедняков. Отрабатывала ситный хлеб и контрразведка, публикуя ежедневно на страницах "Севастопольского вест-ника" списки расстрелянных большевистских пропагандистов, агитаторов и прочих под-рывных элементов, по шепоту обывателей - чаще всего просто бедняг, случайно подвер-нувшихся под горячую руку в неурочное время без "крепких" документов.
  
   В штабе бригады меня принял усталый полковник со значком Академии генерального штаба на гимнастерке, в мятой полевой фуражке на бритой голове. После представления и вручения предписания он без лишних напутствий оформил приказ о назначении команди-ром пехотной роты и быстро спровадил в батальон, дав в провожатые молоденького коно-патого пехотинца посыльного. Едва я успел принять ротное хозяйство и осмотреть пози-цию как в один из осенних дней начался штурм.
  
   Плохо вооруженные, голодные и обтрепанные красные орды с хриплым простужен-ным воем полезли через рвы на бастионы Перекопа. Навстречу им несколько дней ревела тяжелая артиллерия, установленная лучшими фортификаторами Англии и Франции, зава-ливала трупами красной пехоты предмостья. Я находился в передовых окопах, командуя огнем сначала роты, а затем батальона. Красные отвечали пальбой из всех видов оружия и мы постоянно несли потери. В конце концов командир полка бросил в окопы последний резерв - команду разведчиков, все равно разведывать им оказалось нечего. Они пришли нам на помощь только для того, чтобы очень скоро оказаться выбитыми пулеметами и шрапнелью красных.
  
   С классической военной точки зрения то, что происходило невозможно назвать штур-мом. Я никогда прежде не видал и не предполагал ничего подобного. Серые, дурно обу-ченные и плохо одетые, зачастую обутые в рваные опорки цепи красных солдат шли волна за волной навстречу роям наших пулеметных пуль и снарядных осколков. Иногда среди привычных разрывов армейских трех и шести дюймовок возникали огромные гейзеры от снарядов чудовищных калибров, изрыгаемых броневыми башнями российского линкора бывшего императорского флота "Император". Корабль сей то приходил нам на подмогу, то неожиданно покидал позицию. Офицеры поговаривали, что матросня, оставшаяся от прежнего экипажа постоянно отказывается сражаться на стороне белой Идеи. При оче-редной забастовке зачинщиков расстреливали, остальные соглашались выйти в море, а не-достаток личного состава наскоро восполнялся плохо обученными гардемаринами из гим-назистов, кадетов, студентов и прочей романтической публики, возжелавшей морских ба-талий.
  
   На третий день штурма передовые цепи красных достигли белых позиций, прогрызли проволочные заграждения и полезли в штыковую атаку. Мне удалось поднять остатки пе-хоты и разведчиков в контратаку. Но в первый же момент, очутившись на бруствере око-па, понял, что все наши усилия напрасны. Выставив штыки трехлинеек, с веревками вме-сто ремней, завывая русское "ура" неслась навстречу нестройная, но густая толпа разно-племенных, одинаково грязных и убогих, изможденных людей, одетых в наполовину гра-жданское, наполовину военное тряпье. Увы, это и был благословенный, воспеваемый ли-тераторами, оплакиваемый интеллигентами, спасаемый демократами и спасающий жаж-дущих, "Его Величество российский народ".
  
   Сопротивляться народной стихии безнравственно и увы, безнадежно. Здесь бесполезны и выучка, и стойкость, и воинское умение. Навстречу нам, одетым в добротную форму английского кроя, сшитую из отличного материала, произведенного на французских фаб-риках, вооруженных произведенным на американских заводах качественным оружием до-революционного русского образца, вставал вал народного горя Российской империи. С большевиками ли во главе, или вовсе без них, но здесь, сейчас, в Крыму народ, не желал белого присутствия даже на последнем, крохотном участке суши. На самом краешке зем-ли, остававшейся в распоряжении бывших хозяев страны. Увы, но их не гнали пинками в атаку комиссары, не подпирали штыками чекисты. Словно ведомые незримыми призра-ками самозванца Емельки Пугачева и разбойника Стеньки Разина, всеми угнетаемое, за-вистливое, всегда обиженное простонародье валило толпой в последний и решительный бой. Мы ничего не смогли поделать. Нам осталось только развернуться и бежать. Бежать, бросая тяжелое вооружение и боеприпасы, оставляя за спиной непревзойденные порожде-ния западной инженерной мысли и фортификационной науки. К счастью для выживших в тот день, между бегущими белыми и накатывающимся красным валом встали разрывы бомб с самолетов "Сопвич", пилотируемых летчиками-добровольцами.
  
   Красные форсировали Перекоп, перешли по обнажившемуся дну гнилой Сиваш и это означало конец белому движению в Крыму. Какие-то добровольческие, именные части и офицерские полки еще огрызались, отчаянно цеплялись за промежуточные рубежи, но войска Миши Тухачевского и Фрунзе одолели преграды и дело оказалось совершенно проиграно.
  
   По счастливой случайности среди оставшихся со мной нескольких разведчиков на-шелся житель Крыма, исходивший в мирные времена полуостров вдоль и поперек с по-знавательными и краеведческими целями. Через Бахчисарай, Яйлу и Большой Каньон не-ведомыми тропами вывел он остатки полка к Севастополю раньше, чем туда ворвалась гикающие и воющие орды конных бандитов крестьянского вождя анархиста батьки Мах-но и Первая Конная бывшего вахмистра Буденного. Вышли мы довольно организованным воинским подразделением, даже чудом сохранили полковое знамя. С учетом этого обстоя-тельства, комендант города поставил сводную команду полка под моим командованием в оцепление мест эвакуации. Последний рубеж обороны белой армии сдерживал уже не красных, а неорганизованные толпы обывателей и тыловиков, желающих удрать вместе с Добровольческой армией и флотом.
  
   В предпоследний день эвакуации Крыма, вырвавшись на пару часов в город переку-сить в ближайшем приморском ресторане, встретил я людей, с которыми судьба не разлу-чила и по этот июньский день одна тысяча девятьсот сорок первого года.
  
   ... На эстраде ресторанного зала, словно наперекор судьбе заполненного блестящей публикой, играл маленький оркестр и пела совсем молоденькая девушка в облегающем элегантном черном платье с алой розой приколотой у левого плеча, напоминающей крово-точащее, исторгнутое наружу, исстрадавшееся сердце. Играли они нечто совершенно но-вое, мне неведомое, ритмичное, страстное. Слова и музыка, словно в нежной горсти сла-достно и жутко сжимали сердце, пробуждали давние, казалось навеки утраченные в жиз-ненных коллизиях чувства. Когда уставшую певицу сменил конферанс, я набрался смело-сти и попросил метрдотеля представить певице. Он знал, что отвечаю я за порядок при посадке, могу пригодиться при неких обстоятельствах и поспешил выполнить просьбу.
  
   Мы с девушкой оказались лицом к лицу и я заглянул в распахнувшиеся навстречу го-лубые, словно летнее небо над морем, глаза. Одного взгляда оказалось достаточно - я про-пал. Пропал? Нет, этот литературный штамп, явно не подходил к истории последующей жизни, ибо скорее не пропал, а вознесся на вершину счастья где до сих пор пребываю, считая, что выпал мне единственный из миллиона счастливейший шанс встретить свою и только единственную любимую женщину. Редкостна, невероятна удача сия и далеко не всякому мужчине выпадает в жизни.
  
   Не знаю, чем приглянулся я тогда Анастасии, да и запал ли в память ей смертельно ус-тавший пехотный поручик в истертом, просоленном потом, выбеленном солнцем полевом обмундировании, в вдрызг разбитых кремнистыми крымскими тропами яловых сапогах, нестриженый и небритый. Тем более, что хватило духу лишь промямлить невнятно нечто избитое о почитании её таланта, произнести онемевшими губами звучную родовую фами-лию и титул.
  
   - Эх, князь, прекратите. Не льстите и не заискивайте. Музыка хороша, слова неплохи - так это благодарить надо господина Оскара Строкозина, нашего российского "короля тан-го". Аранжировка и аккомпанемент удачен, потому как музыканты прекрасные, не в рес-торанах - в консерватории, в Императорском театре ранее игравшие и гораздо более при-личные времена знавшие. А вот голосишко мой, увы, весьма средний, любительский, ка-мерный. Но, спасибо на добром слове, поручик. Я рада, что вам понравилось мое испол-нение.
  
   Я не надеялся на скорое и более близкое продолжение нашего знакомства. Куда мне. Тем боле подошли, набежали господа штабные офицеры, не смотря на неразбериху чис-тенькие, аккуратные, благоухающий парфюмами и аккуратно, волосок к волоску под-стриженные. Господа выглядели беззаботными - несмотря на начавшуюся эвакуацию, за-ранее каютами на пароходах обеспеченные. Взяли эти чистоплюи в кольцо девушку, от-теснили меня серого, ненавязчиво дали понять, что плод сей прелестный не про мой рот. После ужасов Перекопа и бегства через крымские горы, захотелось вытащить из брезен-товой кобуры наган и вогнать по пуле в тыловые тушки, доделать за красных грязную ра-ботенку, причитающуюся этим типам за тыловое паскудство и безнаказанный разгул, приведшие, в конце концов, белое движение к разгрому. Но сдержался. Князь Сергей Го-лицын воин, а не палач. Бог им судия и карающий перст.
  
   Первые часы эвакуация шла более-менее организовано. К причалам подходили баркасы с кораблей и судов, посадка осуществлялась строго по пропускам, выданным комендату-рой города и штабом армии. Но постепенно все те, кто призван сей порядок организовы-вать переместились из береговых штабов в комфортабельные каюты, выдача пропусков вошла в неуправляемый, анархический ритм, определяемый лишь количеством и разме-рами предлагаемых писарям взяток. Мимо шеренги моих солдат повалила смешанная тол-па из обывателей, отбившихся от частей солдат и офицеров, казаков, пытавшихся прота-щить на погрузку верховый коней, артиллеристов не желавших бросать трехдюймовку и кативших её на руках к самому урезу моря. Началась давка, вопли, детский плач, стоны раздавленных, растоптанных, вой опрокинутых наземь людей. Вначале мои солдаты пы-тались противостоять стихии, но недолго, ибо очень скоро все мы оказались втянуты в жестокий и беспощадный людской водоворот и каждому пришлось сражаться уже исклю-чительно за свою собственную жизнь.
  
   Захваченного живой рекой, тянуло меня к морю, к причалу, туда где чернели борта по-следних, уже не комфортабельных лайнеров, а стареньких грузопассажирских пароходов, мобилизованных еще в начале войны в транспорты. Военные суда почти все уже вытяну-лись на внешний рейд, оставив в бухтах старые, покинутые, непригодные к плаванию корпуса броненосцев и крейсеров с печально поникшими реями. Среди прочих прочно си-дел на прибрежных камнях "Святой Пантелеймон", бывший "Князь Потемкин", с бунта, вызванного гнилым мясом в матросском котле которого, вся эта революционная буза и заварилась.
  
   Я не особо упорно прорывался на посадку, отдавшись на волю случая, находился в со-стоянии глубокой апатии, считая: "Как получится - так тому и быть". Но тут услышал приглушенный вскрик отчаяния, того необычного тембра, что не мог позабыть все по-следние сутки. С трудом повернувши голову, успел заметить две взметнувшиеся над тол-пой девичьи руки, сжимавшие малый ридикюль и знакомый профиль милого лица. Мгно-вение и все вновь утонуло в людском потоке. Куда делись апатия и безразличие к пред-стоящей судьбе? Откуда появились силы? Из каких глубин души выпростались они в те-ло, когда вырвал руку из людского, сжавшего тело месива, дотянулся до кобуры и не-сколько раз выстрелил из нагана вверх, поверх голов. Выстрелы на мгновение разогнали, распахнули в стороны, шарахнувшуюся от меня толпу. Рискуя самому оказаться раздав-ленным, да и меньше всего думая о том, кинулся я к грязному затоптанному настилу при-чала, успел подхватить Анастасию, вытолкнуть на плечах вверх, к воздуху, к небу. Словно из-под земли вынырнули, оказались рядом, поддержали, помогли нести девушку толстый, налитой крепким жирком, облитый потом и залитый слезами конферансье и весь изодран-ный, но судорожно прижимающий к груди набитую нотами папку еврей-пианист.
  
   Остальной состав оркестра то ли остался в Крыму, то ли пропал при посадке, но нигде более на долгих и скорбных дорогах эмиграции наши жизненные пути никогда не пере-секлись. Так и остались мы вчетвером. Потом были тоска и песок галлиполийских лаге-рей, недолгая сербская эйфория. Кто-то плюнул на все и подался в Харбин, где расцветала русская культура в изгнании, но большинство эмигрантов выбрало Париж. В этом, запол-ненном истерическим послевоенным весельем, питаемом шальными долларами американ-ских туристов городе мы с Настей поженились, скромно обвенчавшись в одной из русских церквей. Сначала, как и подавляющее большинство бывших господ офицеров Белой ар-мии, сел я за баранку такси, а мои друзья и Анастасия продолжили выступать в распло-дившихся "русских" ресторанах. Потом, обучившись ремеслу, работал я слесарем на воз-рождающихся заводах Рено, электриком на электрической подстанции, пришлось побы-вать даже вышибалой в ночном клубе, благо приходились навыки ручного боя, в команде разведчиков при пленении германцев приобретенные.
  
   В дни разразившегося мирового промышленного кризиса мы гастролировали в Поль-ше, точнее в вольном городе Данциге. За годы скитаний Настя разучила тексты и свобод-но исполняла песни на всех основных европейских языках, да и все мы практически без проблем изъяснялись и по-французски, и на немецком, а впоследствии и польском. Не ро-дились большими лингвистами, не добровольно стали полиглотами, просто жизнь при-перла и подеваться оказалось некуда.
  
   В Данциге впервые пришлось нам столкнуться с русскими фашистами. О немецких нацистах знали мы не понаслышке. Нагляделись в Германии на их художества, которые у человека порядочного, если и вызывали какое-то чувство, то лишь омерзение. Более того, опасаясь за жизнь нашего аккомпаниатора, милейшего добряка Соломона, не считали возможным после прихода Гитлера к власти вообще гастролировать в Германии. Но то германский расизм, а не увидав собственными глазами, никогда не поверил бы я в суще-ствование нацистов российских, тем более из рядов белой эмиграции произраставших.
  
   Еще в юношеские годы, отец мой, возмущенный и обескураженный Кишиневским и Одесским погромами, позорным делом Бейлиса, нежеланием Государя Императора изни-чтожить мерзость черты оседлости и процентной нормы, повел со мной, кадетом младше-го класса серьезную беседу, сказав между другими вещами следующее.
  
   - Поверь мне сын, настоящий русский человек, а тем более человек благородного про-исхождения, дворянин, российский интеллигент, не может, не имеет права оказаться в одном ряду с антисемитами-погромщиками из "Черной сотни". И лучшие, светлые приме-ры тому писатели и философы граф Лев Николаевич Толстой, Владимир Галактионович Короленко.
  
   - Не может истинно православный человек снизойти до мерзости пролития крови, унижения и оскорбления евреев, ибо в каждом из них может оказаться частица крови Спасителя, рожденного матерью еврейкой, прошедшего обряд посвящения в иудейскую веру, а, следовательно, евреем начинавшего свой тяжкий земной путь. Это - первое.
  
   - Второе - кем, как не евреями по рождению, являлись первые столпы и апостолы хри-стианства, его первые мученики, окропившие святой кровью своей арены римских риста-лищ и мученические кресты?
  
   - Третье - и православная христианская религия наша и религия иудейская имеют об-щим истоком Ветхий, Святой Завет, то есть те корни, на которых только и могло произра-сти славное древо Веры нашей. И христианская религия развивалась и произрастала на корнях религии иудейской. Пока сама не дала вечнозеленые побеги и глубокие корни ствола своего.
  
   - Четвертое, задумайся, как могли евреи вершить суд и творить казнь Христа, коли са-ми состояли в рабском, подчиненном римлянам состоянии? Да и еврейская ли это казнь - распятие на кресте? За многие десятки лет до Голгофы распинали римляне по суду и без суда врагов и рабов своих. И осудил Иисуса римлянин Понтий Пилат, и распяли божьего Сына безвестные римские легионеры. Не евреи, отнюдь.
  
   - А самое главное, вдумайся сын, ведь Бог он един. Един для всех людей! Ибо он один создал её! Слишком мала земля наша для сонма богов, не может быть одного Бога у иуде-ев, одного у баптистов, протестантов, католиков, православных, магометан, буддистов. Молимся мы Богу по разному, но, видимо, все ж таки - единому Богу. Богу - Создателю и Повелителю. А потому, грех великий, грех гордыни, унижать и оскорблять инородцев и иноплеменных людей только за то, что иные обряды используют, на ином языке, иную молитву в своих храмах возносят они Ему. Не людское это дело кощунствовать и выстав-лять собственного, уже не Бога даже, но идола - наперекор иным народам наиглавней-шим, навязывать единым для всех. Тем более, проливать кровь во имя своей мнимой пра-воты и верховности над другими, ничуть тебя не худшими.
  
   Я запомнил слова отца и поверил в приведенные им аргументы на всю жизнь, а пото-му всегда делил людей на хороших и плохих по делам их, но не по вере или облику.
  
   Тогда, в Данциге, Настя пела в одном из уютных ресторанов-подвальчиков, когда в зал, ворвались несколько парней, одетых наподобие штурмовиков Рема, но со свастиками на фоне российских государственных цветов на нарукавных повязках. Они орали на трех языках, что здесь, в вольном городе Данциге, они члены Российской Национал Социаль-ной партии не позволят вести еврейскую пропаганду, разлагать русскую молодежь, играя еврейскую музыку и распевая песни, сочиненные евреями. В тот раз Настя как раз впер-вые исполняла, дошедшие через границы, песни из кинофильмов "Волга-Волга" и "Весе-лые ребята".
  
   Но особенно взбесил налетчиков Соломон, как всегда вдохновенно и виртуозно ак-компанировавший Насте. С перекошенными, изрыгающими проклятия, даже не лицами, но масками из паноптикума сновидений великого Гойя, размахивая вытащенными неве-домо откуда велосипедными цепями и короткими дубинками, они вскарабкались на ма-ленькую сцену. За ту недолгую паузу, что потребовалась нам с Иннокентием для вступле-ния в битву, для того чтобы ввинтится в плотный клубок тел, роящихся вокруг рояля, кон-цертный, так оберегаемый еще с времен Крыма костюм нашего пианиста здорово постра-дал. Сам он, прошедший приличную школу портовых кабаков и дешевых притонов где приходилось выступать в тяжелые времена, остался невредим и яростно отбивался от на-летчиков, зажатой в руках концертной табуреткой с вращающимся сидением. Сидение с грозным шумом проворачивалось на винте, не подпуская врагов на дистанцию прямого удара.
  
   В руке у нашего толстяка-конферансье оказалась зажата бутылка пива, что попивал он в перерыве между выступлениями. Теперь янтарный напиток выплескивался на головы нападающих желтой пузырящейся пеной, словно конской мочой пятнал белые форменные рубашки. Один из подонков, этак небрежно, словно отмахиваясь от мухи, заехал цепью по уху Кеши. Неосмотрительное действие вызвало совершенно неожиданное преображение человека из мирного обывателя в грозного бойца. Перехватив бутыль за горлышко, он од-ним резким ударом о бок рояля отбил донце и, вознеся зазубренное блестящее оружие над головой, заорал ужасным голосом: "Запорю, гады!". По дороге к сцене я прихватил из за-ла ресторанный стул и молча, не вдаваясь в дискуссию, опустил грозную дубину на бри-тую голову наиболее активного погромщика. В этот же момент круглое сидение, соскочив на последнем витке с резьбы, диском взвилось над головой Соломона и с урчанием, вра-щаясь по инерции, сначала взлетело немного вверх, а затем врезалось в низкий, налитый дурной кровью жирный лоб. Настя лупила нападавших по головам нотной папкой. Посе-тители улюлюкали, подбадривали обе сражающиеся стороны, но не торопились отрывать зады от сидений. Официантки прикрылись подносами и прижались к стенам. Метрдотель бочком протискивался к телефону. В итоге враг ретировался, оставив за нами поле боя, усеянное осколками стульев, бутылочного стекла и рассыпавшимися страницами нот. Вы-звали полицию, но бандиты успели убраться до прибытия напыщенных шуцманов.
  
   Нас, всех четверых, забрали на всякий случай в участок. Не известно чем бы закончи-лось разбирательство будь на месте русских нацистов натуральные фашисты немецкого происхождения, или коренные польские антисемиты из жителей сего славного вольного торгового города. Но в междоусобицу пришлых русских полиция впутываться не пожела-ла.
  
   Возвращая мне эмигрантский нансеновский паспорт, выданный еще во Франции, по-лицейский инспектор из бывших остзейских баронов верой и правдой служивших царю-батюшке, назидательным тоном посмел упрекнуть: "Не дело вам, князь, аристократу бла-городных кровей, якшаться с этим ... грязным типом, тем более мешать здоровым прояв-лениям исконно русской национальной души, святым порывам простых рабочих людей".
  
   - Позвольте, господин полицейский, мне самому выбирать подходящий круг общения! Оставьте действительно русским людям решать, что есть истинное, а что - ложное в на-ших душах и характерах. И обойдемся мы, русские, в этом деле без советов курляндских и остзейских немчиков.
  
   Мог бы я ему еще многое порассказать, но житейски опытные друзья подхватили под руки, вытащили из помещения полицейского участка. Ни о каком продолжении гастролей в этом городе речь более не шла. Хозяин ресторана заплатил нам немного в польских мар-ках и, счастье еще, не напомнил ни о неустойке, ни о компенсации за побитые стулья.
  
   Следующий ангажемент чудом подвернулся лишь на самом краю Польши, в провин-циальном Бресте, но и его мы сочли за дар Божий. Тем более, что у нашего Соломона на-шлись в городе дальние родственники, связанные с контрабандистским промыслом, что издавна почитался в здешних краях среди еврейского населения делом почетным и слав-ным. В результате выправили всем четверым почти настоящие паспорта, согласно кото-рым оказались мы старинными, еще с дореволюционных времен мирными жителями сего славного города. Самое смешное, что в отношении меня это вполне соответствовало исти-не. Здесь рожден был, отсюда ушел на войну, сюда с войны и вернулся, пусть и с много-летней невольной задержкой.
  
   Сняли мы домик на окраине, примыкавшей к старой крепости. Ребята и жена по-прежнему выступали в ресторанах. Мне удалось закончить заочные курсы бухгалтеров, весьма популярные в те счастливые, плотно между войнами уместившиеся годы, и осесть в торговой конторе сообщества по переработке овощей и фруктов. Кооперативное заве-дение сие, без особых пертурбаций и кадровых изменений перекочевало из-под власти польского государственного белого орла под красное знамя счастливой Белорусской Со-ветской Социалистической Республики. В тридцать девятом сначала Брест заняли немцы, но вскоре ушли и мы вновь оказались на российской земле, воссоединившись с дружной семьей братских народов под бдительным оком партии большевиков и его боевого отряда в синих фуражках войск НКВД.
  
   Вначале страшился я своего прошлого. Боялся разоблачения как бывший князь и белый офицер, хотя вины за собой, право слово, особой не видел. Ночами не спал, все ждал стука в дверь, заявления полуночных, незваных гостей. Но обошлось. Видимо скромный, при-мелькавшийся за годы плодово-ягодный бухгалтер никаких подозрений у новых властей не вызвал. Может, чекистам просто времени не хватило мелкой сошкой заняться. Брали в первую очередь засветившихся в кровавых рейдах Булак-Булаховича бывших офицеров и казаков, польских жандармов, пограничников и офицеров гарнизона, случайно занесен-ных в Брест моряков затопленной поляками Пинской военной флотилии, ксендзов, осад-чиков, промышленников и помещиков. В общем, первыми пересажали наиболее блестя-щую часть посетителей ресторанов, самых благодарных слушателей и почитателей музы-кальных талантов моей жены и ее друзей.
  
   В ресторанах при новой власти выступать стало сложно. Оказывается допустимо это дело лишь для проверенных и идеологически выдержанных "бойцов культурного фронта". А чтобы дружно влиться в когорту подобных "бойцов", требовалось заполнить многочис-ленные глупые анкеты, представить комиссии тексты и ноты исполняемых произведений. Но как-то и это обошлось, утряслось. Помогло то, что нет-нет да исполняли мои друзья доносящиеся через границы новые песни утерянной Родины, да и старые, политически безвредные русские романсы, бывшие в польские времена отнюдь не в чести, пелись. Кто-то из подпольщиков слыхал песни из лент "Цирк", "Волга-Волга", "Веселые ребята", по-том, оказавшись при власти - замолвил словечко. В итоге даже статус группы повысился и оказались музыканты эксплуатируемыми частным польским капиталом пролетариями ум-ственного труда, а значит при новой власти - одним из уважаемых и любимых народом разъездных творческих коллективов местной филармонии. Правда, кровопийцы и угнета-тели платили щедро, а власть оказалась прижимистой. Да и чаевые от посетителей ранее дозволялось принимать без ущерба для чести и достоинства. Но ничего, выкручивались. Постепенно привыкали к жизни, к порядкам в так неожиданно поглотившей нас Совде-пии. Все шло привычно и накатано до самого сегодняшнего вечера ...
  
   То, что сегодня последний день мира я уже знал определенно. Хоть и не велико воен-ное образование, но хватило разума понять, что если не сегодня нападет Гитлер, то второ-го такого шанса ему уже не представится. А то, что нападёт без объявления войны, что закончил уже приготовления он четко продемонстрировал всему миру гробовым молчани-ем в ответ на Заявление ТАСС. Что Сталин думает, что замышляет в ответ, было, естест-венно, выше моего разумения. Но уж очень удивило меня неведение остального, беспечно резвившегося на танцплощадке военного в большинстве молодого народа. Неужели у всех бойцов и командиров приграничного гарнизона одинаково тупая, слепая, зашоренная вера в величие Сталина, в его мудрый провидческий дар? Иннокентий, гражданский человек, но тоже все понял, потому и дал напоследок концерт никем из Облита не заверенный и нечитанный, собранный из лучших произведений опального Оскара Строкозина, пусть по инерции и прикрытый фиговыми листочками "народных" латиноамериканских танго.
  
   Странно то, что я понимаю неизбежность войны в ближайшее время. Местные обыва-тели о ней чуть не вслух на базаре беседуют. Иннокентий в ней не сомневается. Почему же Сталин не приводит войска хотя бы в состояние повышенной боевой готовности? Чего он ждет? Того, что Гитлер ему за неделю вперед ноту с объявлением войны пришлет? Так нынче этакое не в моде. Господа нацисты ни одному из государств войны предварительно не объявляли. Даже несчастным нейтралам воевать не собиравшимся и позицию свою с пеной у рта декларировавших. Немцы нападали с моря, высаживали десанты с воздуха, танками проламывали пограничные укрепления и молниеносно добивались капитуляции противника. В результате полтора миллиона французских военнопленных, многие сотни тысяч поляков, десятки тысяч англичан, норвежцев, датчан, голландцев, греков, югосла-вов. Может Сталин действительно умнее всех и знает нечто тайное? Вряд ли. Но, насколь-ко я понял, этот человек - великий мастер провокаций. Не удивлюсь, если в этом случае задумал он нечто подобное, чудовищную, великую и необыкновенно гнусную провока-цию. Возможно желает заманить Гитлера в глубь России? Хочет дать тому завязнуть по-крепче и потом так разбить, чтобы на плечах врага в Европу въехать? В этом случае всех нас, беззаботно сегодня танцующих, мог сей кремлевский горец без малейшего колебания и сомнения на алтарь заклания в качестве жертвы положить. С него станет. Только вряд ли подобная кровавая искупительная жертва господина Гитлера остановит. Уж больно си-лен он сегодня и слишком грандиозны его планы. Ладно, ждать не долго ...
  
   Оставалось завершить мне в мирной жизни еще одно важное дело, которое подспудно откладывал я ежеминутно на более поздний срок. Не решен, спорен, вопрос о собственном моем, поручика Императорской российской армии князя Сергея Голицына, месте в пред-стоящих событиях. О том, чтобы стать на сторону немецких захватчиков речи, естествен-но, и быть не могло. Оставалось лишь два варианта - по прежнему жить в кругу друзей, пусть даже под германской оккупацией, в которой я нисколько не сомневался. Вывод сде-лал, понаблюдав близко пришедший до русских в город на короткое время вермахт, почи-тав в газетах сообщения о победах на Западе. Да и сравнить довелось обе ныне противо-стоящие стороны во время парадного вывода германских войск из Бреста. Тогда произош-ло нечто вроде совместного парада, который совместно наблюдали красный танковый комбриг Кривошеин и немецкий генерал командир танкового корпуса по фамилии Гуде-риан. Рассмотрел внимательно я советские войска - когда те занимали опустевшую кре-пость, становились гарнизоном. Сравнение, увы, оказалось в пользу тевтонов. У тех и дисциплина покрепче, и выучка солдат получше, и техника посолиднее. Над головами воз-дух рвали новейшие "Мессершмитты", а вот русской авиации видно почти не было. Из-редка пролетит тройка тупорылых "Ишачков" или совсем уже устаревших бипланов "Ча-ек".
  
   О выступлении на стороне красных в предстоящих сражениях думал я между делом, мимолетно, уж очень нереальным, сомнительным виделось мое появление среди совет-ских бойцов и командиров, не говоря уже о здоровой пролетарской реакции чекистов и комиссаров. Нет, не ощущал я в достаточной мере Красную армию своей, родной, наслед-ницей армии российской. Но ведь и враг против страны стоял все тот же, германцы, тев-тоны ... Разламывалось сердце мое, и болела душа моя, полные сомнений и тревог в тот последний вечер...
  
   ... "Скажите, почему нас с вами разлучили,
   зачем навек ушли вы от меня ..."
  
   Пела в последний день мира для красноармейцев, комиссаров и командиров Красной Армии жена моя, так и не ставшая российской княгиней Голицыной. Пела для наследни-ков тех, кто навсегда разлучил нас с прежней страной, прежней жизнью, с любимыми людьми и друзьями. ... Но, в чем виноваты передо мной эти, сегодняшние молодые люди? И виноваты ли вообще? Ответа на волновавшие вопросы пока не находил ...
  
  
  
  
  Глава 9.
  
  
   Старшина первой статьи Виктор Воронец.
  Пинская речная военная флотилия. Командир полуглиссера.
  
   Конферансье объявил очередной народный танец, старичок за роялем бросил пальцы на черно-белый перебор клавиш, выдал потрясающий аккорд вступления, а певица запела приятным таким, необычным голосом, вовсе не народную песню, а танго.
  
   Разве его позабудешь? Под танго это не раз, и не два Виктор водил разнообразных партнерш в ресторанах Владивостока. Поддерживал нежно под мяконький локоток одной рукой, культурно отставив в сторону мизинец, ощущал плотно ладонью другой руки не-терпеливый душевный трепет где-то в районе горячей, нетерпеливой талии партнерши.
  
   "В парке Чаир распускаются розы,
   В парке Чаир расцветает миндаль ...".
  
   Как забыть то чудное, то незабываемое время, когда корабль после очередного рейса возвращался в бухту Золотой Рог, проходил, распуская от форштевня пенные усы, через гостеприимно раскрытые ворота бонового заграждения, басовито сигналил дежурному сторожевику и швартовался, медленно травя избыточный уже пар, у родного причала. Пусть не в очень далекие рейсы ходил пароход Виктора, но зато весьма почетные. Завозил топливо на радиостанции, продукты на фактории, собирал в зависимости от сезона то за-готовленную охотниками пушнину, то кету с икрой, то крабов, а пару раз даже нежней-шую, только во Владике и заготовляемую селедочку иваси.
  
   После завершения портовых формальностей выходил Виктор через портовые ворота морской, вразвалочку походкой в город Владивосток. Не пустым шел на берег, с получкой нежно оттопыривающей карман, честно заработанной и выданной по итогам рейса стар-помом. Солидно предъявлял морской билет вахтеру. Уважаемым человеком и дорогим гостем входил в любимый приморский ресторан, туда, где всегда находилась для моряка и приятная во всех отношениях дамочка, и достаточно выпивки, и вдоволь закуски. А через пару дней, выпотрошенный, безденежный и уставший, возвращался помятый морячок в порт, карабкался по трапу на борт, заваливался в койку. Оставшиеся до выхода в море безденежные дни запоем читал он книги про высокие чувства, про пылкую любовь, про отчаянные приключения. Каюта, койка в ней, место за столом в кают-компании - вот и всё, что дом заменило. Но он не жалел. Привык.
  
   В море ходил Витек с малолетства, еще пятнадцатилетним пацаном, юнгой нанялся. Повезло, сжалился над ним капитан. А куда было подеваться сироте после неожиданной смерти родителей, когда оказался один-одинешенек на улице? Еще вчера имелась у него семья, дом, свой угол, учебники, школа и разом все прахом пошло. Он и не понял толком почему такое наказание ему выпало и за какие грехи. В детский дом идти побоялся, на-слышан был о тамошних прелестях. Еще хорошо, что попались душевные люди, взяли в рейс, поверили, морскому ремеслу обучили. Другие пацаны беспризорничали, в котлах для варки асфальта ночевали, бродяжничали, поворовывали, а потом оседали на нарах в тюрьмах и колониях. А Виктор при деле оказался, книжку моряка получил, в профсоюзе состоял.
  
   С корабля своего, "Красного вымпела" и призывался моряк Воронец в ряды доблест-ной Красной Армии и Военно-морского флота. Собственно, даже не сомневался, что именно на флот ему и дорога. То видел себя в экипаже подводной лодки, что ставит ре-корд пребывания на глубине. То в башне главного калибра огромного линкора, или быст-рого крейсера. Ну, пускай, в крайнем случае в кресле торпедиста летящего по волнам в отчаянную торпедную атаку лихого эсминца. Вначале все вроде бы хорошо складывалось, попал в школу младших командиров на отделение рулевых. Почетное дело - стоять вахту возле штурвала, выполнять команды командира, вести боевой корабль по проложенному штурманами курсу сквозь минные поля, обходить подводные отмели и скалы. Учебное подразделение окончил Виктор в числе первых курсантов, неполная средняя школа за плечами и четыре года морских походов. Получил звание старшины первой статьи и спе-циальность командира отделения рулевых. А кроме того, так как преподавали им расши-ренный курс, включавший основы кораблевождения, заслужил допуск к командованию маломерным судном. Вот это-то дополнение и сыграло с ним злую шутку.
  
   Ни на линкоры, ни на крейсера, ни на миноносцы Виктора не направили. Как не попал ни на один из флотов. Распределили парня на должность командира отделения рулевых - старшину полуглиссера в экипаж новейшего монитора "Шилка" Амурской военной фло-тилии. Сам корабль только строился на верфях киевского завода "Ленинская кузница", но команду сформировали заранее и после укомплектования отправили по Великой Трансси-бирской магистрали в город на Днепре. Очень моряки амурцы надеялись, что к их при-бытию корабль покинет стапель и закачается на волнах седого Славутича, ожидая моло-дой экипаж. Не терпелось испытать монитор на ходу и отправиться туда, где широкий Амур свои волны несет, где доблестные бойцы-пограничники и моряки Амурской речной военной флотилии противостоят на высоком берегу реки, проискам японских милитари-стов генерала Тодзио и его Квантунской армии.
  
   Киевские заводы оказались настолько загруженными срочными заказами Западного и Киевского военных округов, Дунайской и Пинской военных флотилий, что дело дострой-ки дальневосточных мониторов подвигалось гораздо медленнее, чем того хотелось моря-кам. Для Народного Комиссара Военно-морского флота СССР, товарища адмирала Кузне-цова, положение на верфях и состояние дел с амурскими мониторами новостью не явля-лось. Не Амур и не японцы волновали его, начиная с весны сорок первого года. Он гнал судостроителей, торопил их как можно быстрее и качественнее обеспечить навигацию противостоящих немцам и их союзникам флотов и флотилий. В первую очередь бывшей Днепровской, которая носила ныне наименование Пинская и в большинстве своем со-стояла из поднятых водолазами и восстановленных в Киеве затопленных поляками после поражения в войне с Германией, боевых кораблей и мониторов. Старые польские корабли строились изначально для нужд Пинской, польской еще, флотилии и соответствовали ус-ловиям навигации в тех местах гораздо лучше, чем недостроенные амурские "Шилки", ко-торым на Пине, Припяти и даже Днепре развернуться было особенно негде.
  
   Пока суд да дело, на пополнение этой флотилии, базировавшейся, как и следовало из названия в городе Пинск, направили командиров и краснофлотцев флотилии Амурской, правда, не в качестве постоянного, а лишь временно прикомандированного состава. Вот такая история приключилась с бывалым тихоокеанским мореходом Виктором Воронцом. Потому и нес он службу не в морях-океанах, не на широком, с берегами, теряющимися в тумане, на море похожем Амуре-батюшке, а среди многочисленных болот, старинных ка-налов и тихих мелководных рек Белорусского Полесья. По которым ходил в качестве старшины полуглиссера. С одной стороны должность почетная, командирская. Хоть и ма-лое суденышко полуглиссер, но боевое. Выкрашен кораблик в морскую, шаровую, темно-серую краску и даже вооружен крупнокалиберным пулеметом на треноге. Сдвинута к корме маленькая рубка - кокпит, прикрытая самолетным плексигласовым щитком, с штурвалом, приборами и махоньким, словно игрушечным, но достаточно сильным про-жектором. В носу, крохотное машинное отделение с мощным двигателем, закрытое крышкой люка. Ходовая часть катера, строившегося первоначально для нужд погранич-ников, обладала одной интересной особенностью. Если нужно тихонько подобраться к на-рушителю, то выхлоп от двигателя направлялся не в воздух, а в воду, где звук во много раз ослаблялся, глушился и становился практически неслышным. Если же необходимо обеспечить полный ход, то суденышко мгновенно переходило с подводного на надводный выхлоп и неслось грохоча во весь голос в белой пене буруна, задирая нос над водой, вста-вая на небольшой редан.
  
   Катер у Воронца особый, отличный от серийных, вооруженных старыми "Максима-ми". Он и размером больше других, аж целых десять метров в длину, и на пол метра шире, и мотор более мощный. Над кокпитом можно при желании начальства тент брезентовый, с целлулоидными иллюминаторами на специальных стойках натянуть, превращая салон в небольшую, уютную надстройку. В подчинении у Виктора состояла целая команда, состо-явшая из моториста и пулеметчика, оба из местных парней, всю жизнь рядом с Пиной и Припятью проживших и на службу в речники по комсомольскому призыву попавших.
  
   Пинск, старинный провинциальный город, с послереволюционных времен и до три-дцать девятого года входивший в состав Польши, понравился Виктору непривычным об-ликом с самого первого дня знакомства. Пусть казался городок немного старомодным, пусть выглядел тяжеловесным в старых районах, но словно в сказке открывался легким, современным в другой своей, новой половине. Пинск во многом отличался от родного и горячо любимого Виктором Владивостока, но имелось у этих двух, столь не похожих го-родов, нечто общее, некий налет западного, иноземного шика, даже можно сказать ари-стократичности. Видно недаром сколько лет стояли тут польские моряки, столько лет по ресторанам и театрам, по магазинам и кофейням несли они на кителях с золотыми шевро-нами и морскими эмблемами незримые дуновения далеких соленых морских бризов и океанских шквалов. Моряки облагораживали романтикой дальних странствий восторжен-ных молодых провинциальных обывателей, завораживали пылкие сердечки хорошеньких паненок безупречными манерами старых морских волков и прирожденных джентльменов, покоряли одним видом добродетельные и одновременно любвеобильные сердца добропо-рядочных семейных матрон. Имелось, несомненно наблюдалось, нечто общее, романтич-ное, бесшабашное, витающее незримо в воздухе нечто. То - что роднило захолустный Пинск со всеми остальными шикарными приморскими городами, с запрятанными между сопками военно-морскими базами, с занавешенными пальмами и лианами портами корса-ров и пиратов. Нет, совсем не удивительно, что постоянное присутствие моряцкого, бес-покойного, романтичного братства, поначалу польского, а затем советского, наложило неповторимый отпечаток на провинциальный городишко, поднявшийся назло природе среди лесов, болот и каналов Западной Белоруссии.
  
   Июнь благополучно перевалил за половину. С каждым днем то снижалась, то повыша-лась до предельного градуса напряженность в ожидании неминуемой войны. Это тревож-ное ожидание, подпитывалось с одной стороны слухами, исходящими от местного населе-ния, а с другой - притушалось, гасилось, разоблачалось в беседах политработников. Ко-миссары и политруки с газетой в руке демонстрировали краснофлотцам очевидную неле-пости провокационных бабьих слухов, безжалостно цитировали один за другим абзацы Заявления ТАСС. Но слухи не умирали. Слухи роились в старых домишках Большой Ки-евской улицы, прилепившихся возле костела Успения святой Девы Марии, и развеивались в отделах и управлениях официальных контор, советских и партийных учреждений, воен-ных штабов на улице Ленина. Слухи набирали новую силу в толпе зрителей возле первого в городе кинотеатра "Казино" на перекрестке Инженерной и Продольно-Школьной улиц. Слухи жестоко пресекались и сурово наказывались в неприметном сером здании НКВД и НКГБ БССР возле бывшей улицы Пилсудского, совсем недавно ставшей Первомайской. Со слухами о приближающейся, уже неминуемой войне, одинаково безуспешно боролась местная милиция как под стенами Большой Синагоги, отстроенной после пожара 1921 го-да так и огромного Иезуитского костела. Слухи неслись над плесами рек Пина и Припять, над заросшими кустарником берегами Королевского Днепровско-Бугского канала, над па-лубами дремлющих на рейде мониторов и канонерских лодок, минного заградителя и тральщиков, плавучих зенитных батарей и бронекатеров.
  
   С утра в пятницу рассыльный дежурного по флотилии передал Воронцу приказ на-чальника штаба капитана третьего ранга Брахтмана приготовить полуглиссер к походу. Проверить и иметь с собой личное оружие и боеприпасы, в том числе и ленты к пулемету. Взять на случай ночевки бушлаты. Собрать вещмешки исходя из нужд недельной коман-дировки экипажа. Получить у начпрода сухой паек на этот же срок. Заправить с береговой базы ГСМ бензином под завязку топливные баки и ждать дальнейших распоряжений.
  
   Пришвартовавшись у пирса возле места стоянки штабного корабля, Воронец, в ожида-нии дальнейших приказаний и чтобы подчиненным служба медом не казалась, заставил бойцов в воспитательных целях сначала протереть ветошью движок, потом драить ме-дяшку, затем переложить покрасивее бухту манильского белого троса на крохотной носо-вой палубе кораблика. Сам лично тоже без дела не сидел. Пока время шло, проверил лен-ты к пулемету, уложенные в штампованные металлические коробки со звездами на боках, карабины в зажимах вдоль борта, обоймы в кожаных поясных патронташах, противогазы в брезентовых сумках. Четыре ручные гранаты и взрыватели к ним. Все оказалось в по-рядке. Можно было бы и имеющийся на катере малый шлюпочный компас проверить, да проку в нём мало. Краснофлотцы местные каналы и речки со всеми их мелями и протока-ми лучше любых лоций знали. Наконец, уже ближе к полудню, с причала в открытую рубку спрыгнули двое штабных командиров, тоже с мешками за плечами, с пистолетами в морских кобурах, болтающихся на ремешках из-под кителей, с черными шинелями, пере-кинутыми через руку. Одного из прибывших старших лейтенантов, видел Виктор в раз-ведотделе штаба флотилии, другого - в гидрографическом.
  
   - Старший лейтенант Гончар. - Приложил руку к козырьку разведчик. - Товарищ стар-шина! Вместе с экипажем поступаете в наше распоряжение. Приказ командующего фло-тилией. Выходим в Брест. Немедленно. Идем по Пине через Кобрин по Днепровско-Бугскому каналу, дальше по реке Муховец. Скорость держать максимально допустимую. Идти, соблюдая на всем маршруте движения меры безопасности кораблевождения. Быть готовыми к немедленному открытию огня на самооборону, с учетом возможного нахож-дения на берегах канала вооруженных групп или бандоформирований. По прибытии в Брест на довольствие станете в столовой рядового состава пограничного отряда. На похо-де питание осуществлять по очереди сухим пайком. Иметь неприкосновенный запас из расчета полтора дня автономного хода. Стоянка катера в районе Кобринского укрепления. Там постоянно находиться в двухчасовой готовности к походу. Ожидать дальнейших ука-заний. По получении приказа выйдем обратно в Пинск. Все понятно? Выполняйте, стар-шина.
  
   - Слушаюсь, товарищ старший лейтенант. Вверенный мне корабль к бою и походу го-тов. Командир полуглиссера "ПГ-БМ", старшина первой статьи Воронец! - Виктор браво вскинул руку к козырьку франтоватой мичманки, пусть и без золотого краба, с простой краснофлотской звездой, но на заказ, еще во Владике построенной в частной мастерской с коротким "нахимовским" козырьком.
  
   Понравился Воронцу щеголеватый старлей. Уважительно обратился к старшине, как командир к командиру. Виктора от штурвала не оттеснил, культурно предоставил самому экипажу распоряжения отдавать. Такому и тихоокеанский шик показать можно. Зажал в кулаке боцманскую, старорежимную еще дудку на потертой латунной цепочке, тоже, как и фуражку перед отъездом за свои кровные, с гражданки оставшиеся мореходные денеж-ки, купленную. Высвистел трель.
  
   - Отдать швартовы! Малый вперед!
  
   Моторист склонился над рычагами и циферблатами управления двигателя. Пулемет-чик, исполняя обязанности швартовой команды закинул с игрушечных кнехтов, причаль-ные концы на стенку, аккуратно кранцы на борт поднял, уложил ровно рядом с бухтой троса. Опорным крюком со свежо ошкуренной мелким наждаком чистого дерева руко-ятью отвел осторожно скулу полуглиссера от старых, водорослями обросших причальных свай и стал смирно, застыл как положено при отходе. Флажок военно-морской, пусть и совсем махонький на заднем флагштоке, на ветру заполоскал, заиграл. Запенилась зеленая речная вода за кормой, взбитая лопастями винта и медленно огибая стоящие на якорях мониторы и канонерские лодки, вышел катерок, набирая ход, на фарватер. Хотел Воронец еще для форсу захождение сыграть на дудке возле головного монитора, да совесть заела, не решился на этакое хулиганство. Не по чину.
  
   Вышли малым ходом за дебаркадер, потом выскочили за границу военно-морской ба-зы, просигналив положенный пароль на брандвахту. За городом еще прибавили ходу и пошли, давая узлов десять. По сторонам, прижимались к берегам, качались на поднятой волне лодки рыбаков, сидящих на корме и уныло наблюдающих уснувшие поплавки. Уп-лыли назад лабазы и стены старинного францисканского монастыря. Уменьшился, а затем и вовсе исчез из виду, изогнувшийся над рекой зеленый горб железнодорожного моста. Гукнули коротко, желая счастливого пути, прижавшиеся к берегу гражданские баржи и колесные неуклюжие буксиры. Остались позади обсохшие слипы судоремонтного завода с корпусами ремонтируемых трофейных польских кораблей. Вздохнули несостоявшейся отпускной мечтой золотистые песчаные пляжи с бултыхающейся детворой, свободной от школьных занятий. Вышли из Припяти в Пину. По ней - до недавно еще Королевского, а ныне вновь Днепровско-Бугского канала.
  
   На прямых участках фарватера канала Воронец прибавил ход, и все чаще катерок ста-новился на редан. Только раз пришлось сбрасывать обороты, когда наперерез курсу по-полз красный плоский самоходный паром с унылой конягой, запряженной в крестьянскую телегу. Берега не поражали разнообразием, скорее наводили уныние низкой порослью зе-лени кустарников, вцепившейся в тощие, заболоченные почвы, с дружно колышущимся серебристым, хотя и рано еще вроде, камышом на мелководье, с клонящимися к воде стволами крупных деревьев. Только иногда канал заскакивал в дремучий, словно сказоч-ный лес и тогда темнело от закрывавших солнце ветвей.
  
   Старшие лейтенанты расположились за спиной ведущего корабль Виктора на обтяну-той кожей пассажирской банке в кокпите и обсуждали вполголоса, под шум двигателя, полученное задание. Воронец и старался не прислушиваться к чужим разговорам, но куда денешься? Уши не завяжешь узелком на макушке, вот и понял из долетавших до него об-рывков фраз, что гидрографу требовалось оценить прочность и надежность подпорного шлюза при впадении Муховца в Буг, а то, не дай Бог вода спадет, уйдет из канала в мо-мент, когда кораблям флотилии придется на выручку армейцам идти. Что поручено раз-ведчику ... Вот о том, что нужно в Бресте представителю разведывательного отдела, Во-ронец, так и не понял толком. Но общий тон разговора наводил на мысль, что в ближай-шие дни ожидаются некие важные события, и не зря Нарком ВМФ перевел их флотилию вместе со всем Флотом на боевую готовность номер два. Видать не зря особисты преду-преждали о появлении в удаленных болотистых безлюдных районах вооруженных банд не то польских, не то украинских, не то даже белорусских националистов, а может и пере-одетых в гражданское немецких диверсантов и лазутчиков.
  
   - Согласование операций в районе Брестской крепости с армейским начальством при отражении нападения ... Места возможных стоянок, базирования кораблей огневой под-держки гарнизона.... - Доносились до Воронца обрывки фраз.
  
   Уши держал на макушке, но основное дело шкиперское не забывал. Подвернул немно-го штурвал, положил катер на новый курс, согласно навигационных знаков канала, и с удовольствием ощутил на боку тяжесть кобуры с потертым, стареньким, но хорошего на-дежного боя черным наганом. Пусть револьвер у него не такой фартовый как новые пис-толеты "ТТ" оттягивающие пояса старших лейтенантов, но вполне командирское оружие, не карабин, как у рядовых краснофлотцев.
  
   Если банды каких-то националистов, или иные враги трудящихся нападут, то встретить найдется чем. Вон, пулеметчик Васяня Шарупич не спит, с берегов глаз не сводит, прово-жает черным стволом ДШК, карабины дремлют в зажимах по бортам с полными обойма-ми, к открытию огня готовые. Даже гранаты в специальных сумках имеются. Лежат от-дельно от взрывателей словно железные, ребристые яйца в гнездах, своего часа ждут. Хоть и не родной батюшка Амур с проклятыми японцами, но тоже приграничная, тревож-ная земля, совсем недавно ставшая советской, родной. Значит и служба здесь почетная и перед девушками похвастаться после демобилизации найдется чем. И то ведь, самостоя-тельная должность, хоть малый, а экипаж в подчинении, корабль боевой, задания ответст-венные, опасные.
  
   Крутит Воронец штурвал, на воду, на облака, на береговые знаки смотрит, слушает птичьи переговоры и мысли у него постепенно от тревоги отходят, размякают, добреют, становятся вовсе мирными, повседневными, заурядными думками младшего красного ко-мандира. Думает он, что подготовился его экипаж к навигации хорошо, хоть молодые краснофлотцы ему достались, по первому году службы. Моторист Дерягин Иван, до при-зыва всего год трактористом в МТС поработал, но потом учебный отряд прошел и дви-жок, заведение свое знает, словно пять пальцев и лелеет как ненаглядную невесту-красу. Пулеметчик Вася с закрытыми глазами ДШК разберет, неисправность устранит и снова соберет. Думал еще и о том, что подшипники ему ремонтники поставили на катер новые, сальники перебили и теперь они не подтекают, помпа работает словно часы, генераторы дают полный заряд на хорошие, новые аккумуляторы, стартер не воет, клапаны не сту-чат...
  
   - Нет, с таким экипажем и материальной частью бандиты не страшны. - Уверенно под-вел итог мыслям Воронец.
  
   О большем, о войне с немцами, о слухах, что город заполнили, он и думать не желал. Вполне Виктор доверял докладу военкома флотилии товарища Кузнецова, беседам их от-рядного политрука товарища Махотнюка и совсем близкого по возрасту, чаще всего среди комсомольской братии задушевные разговоры ведущего, вместе в волейбол и футбол иг-рающего, комсомольского секретаря младшего политрука Гришу Ясноградского. Да и в многотиражной краснофлотской газете корреспондент Сема Розенфельд все толково рас-писывает, по полочкам, как товарищ Сталин велит, раскладывает. Из всего сложного - простое, доходчивое добывает.
  
   - Какая может случиться война, если все ответственные товарищи в один голос уверя-ют, что никакой войны не предвидится и с немцами у нас полное замирение и взаимопо-нимание на взаимовыгодной торговой основе замешенное?
  
   - Ну, ясное дело, внутренние враги пытаются построению социализма помешать. Това-рищ Сталин ясно говорил о нарастании сопротивления отсталых классов по мере прибли-жения к социализму. И, видимо, не зря уполномоченный особого отдела товарищ стар-ший политрук Шумский вызывал, беседу проводил. На необходимость бдительности упи-рал: "Ребята у тебя в экипаже, товарищ Воронец, толковые, комсомольцы с подпольным стажем. ... Но жизнь их, сам понимаешь, прошла при проклятом капиталистическом пан-ском строе. Честь им Правительство и Партия большую оказали - доверили одним из не-многих в Красном рабоче-крестьянском флоте служить. Но ты за ними посматривай и ежели чего - такого не нашего, не советского, заметишь, бегом беги в Особый отдел. Луч-ше перебдеть в многотрудном чекистском деле, чем недобдеть и врага скрытого вовремя не раскрыть!".
  
   Воронец как сознательный комсомолец и отличный младший командир, естественно, ни минуты не колеблясь, пообещал содействовать. После визита к особистам первые дни с парней глаз не спускал, бдел. Но потом слежка ему надоела, приелась. Да и ничего кра-мольного, подозрительного за ребятами не водилось. Он бы уж наверняка знал, как никак в одной береговой казарме жили, в одном кубрике спали, на одном суденышке службу несли. Все на виду. Больше того, если призванные из городов России и Украины ребята могли позволить по местному самогону "бимберу" в увольнении ударить, тайком в кар-тишки перекинуться на шалабаны или денежку, в самоволку тайком к ненаглядной девице через дырку в ограде сбегать, то его парни, деревенские, неуклюжие, немногословные и с сильным белорусским акцентом в разговоре, к службе относились серьезно и очень дело-вито. Вроде как к крестьянской, привычной работе.
  
   Время шло, вышли из канала в Муховец, проплыли над головой мосты города Кобрин. Лаг мерно отсчитывал пройденные мили пути, никто на полуглиссер не нападал и ничего подозрительного Воронец на пути до Бреста не обнаружил, только местных крестьян на перевозах, стариков с удилищами и голых пацанят на маленьких пляжах. На подходе к крепости, чтобы не плутать в переплетении каналов, встал рядом с Виктором гидрограф, видимо уже раньше проводивший здесь съемку. Коротко и четко отдавая команды, вывел старший лейтенант полуглиссер прямиком к недостроенным эллингам и причалам буду-щей речной пограничной охраны района, что планировалось развернуть в дальнейшем на Буге и его притоках. Пока же стройку временно законсервировали и место это являло со-бой зрелище весьма пустынное и неуютное.
  
   Двигатель заглушили, Виктор с Васей опорными крюками полуглиссер втянули между бетонных быков, пришвартовали так, что его с берега и заметить оказалось невозможно. Моториста поставили первым часовым, а сам Воронец вместе с пулеметчиком пошли про-вожать командиров до места проживания. Остановились на постой они в гостинице ко-мандного состава где командированным с Пинской флотилии местным начальником гар-низона комната зарезервирована. Пулеметчика в рассыльные определили, потому в случае непредвиденной тревоги обязан он быстро найти товарищей старших лейтенантов и по-мочь на корабль вернуться. Ну, а сам Воронец, как командир, тоже расположение старших товарищей знать обязан, ведь утром в воскресенье за дальнейшими распоряжениями дол-жен явиться.
  
   - Какие приказания личному составу на вечер, товарищи командиры? - Спросил Воро-нец
  
   - На довольствие станьте к пограничникам и можете отдыхать. Только вахту выставь, с оружием. Но не открыто, не на пирсе. Нечего место стоянки зря светить. - Сказал более серьезный разведчик.
  
   - Друг мой шкипер, сегодня будь как вольный ветер! - Добавил, подмигнув хитро, гид-рограф. - Один человек экипажа может спать, а командир имеет право даже ненадолго в город сходить. Выпишу увольнительную красавцу мичману до двадцати четырех. Уложи-тесь? Должны уложиться. Сегодня суббота, на площадке у Дома Красной Армии танцы. Это конечно не Бульвар Севастополя, не Приморский парк Владивостока, не Крещатик Киева и даже не Дом Красного Флота столицы моряков города Пинска. Но за неимением гербовой пишем на простой. Все девчата падут перед черным морским клешем нашего геройского старшины. Вы, мичман, кстати, где такую шикарную шляпку построили?
  
   - Во Владивостоке еще, товарищ старший лейтенант. Не в военно-морском ателье. У одного старичка частника. Могу адрес дать, если хотите.
  
   - Не сейчас, еще потеряю. Когда наши мониторы до Амура доберутся, когда на Даль-ний Восток с победой вернемся, тогда дело другое. Построю и себе шикарный морской картуз.
  
   Раскрыл командирский блокнот и самопишущим вечным пером на бланке увольни-тельную записку Воронцу выписал. Подумал и еще несколько бланков заполнил.
  
   - Вот, пока даю Вам, товарищ старшина, увольнительную записку. Первый Виктор схо-дишь, а завтра посмотрим. Если ничего срочного не окажется, то днем на пару часов мож-но и краснофлотцев по очереди отпустить. Так и быть, авансом, выдаю по одной на вос-кресенье. Ну, а дальше видно будет. Может в понедельник обратно выйдем. Как получит-ся.
  
   На том они и расстались. Виктор с подчиненным отправились обратно на корабль, а старшие лейтенанты, оставив чемоданчики и шинели в комнате, двинули представиться старшему воинскому начальнику, а, заодно, отметить в комендатуре крепости командиро-вочные предписания.
  
   День клонился к вечеру, хотя солнце по-прежнему заливало своим теплым светом ули-цы и бастионы старой крепости, ее многолетние деревья, золотило зеленоватую воду ка-налов. Отблески дня вспыхивали на пологих волнах Буга, зарождавшихся сами по себе, то ли от ветерка, то ли от рыбьего всплеска на давно уже не рассекаемых форштевнями ко-раблей и судов водах.
  
   Палуба полуглиссера, нагретая за день, желтовато светилась выскобленной до цвета яичного желтка древесиной, приглашала раскинуться в полудреме адмиральского, святого на флоте часа. Идти в сухопутную столовую желания особого никто не выказал. Потому развязали вещмешки и истратили большую часть остававшегося сухого пайка на то, чтобы заморить червячка. Успели парни привыкнуть за годы морской службы к обильному кот-ловому краснофлотскому обеду, с непременными борщом и макаронами. Теми, воспеты-ми в морском фольклоре макаронами, что старослужащие посылали на клотик салаг про-дувать, якобы по распоряжению не то адмирала, не то самого главного грозного боцмана. Впрочем, бедному клотику всегда доставалось от остряков. Там продували макароны строевые матросики, туда бегали с ведром начинающие службу мотористы ошалелые в поисках недостающей в дизелях "компрессии", туда отсылались молодые радисты, распу-тать застрявшую в антенне затухшую радиоволну.
  
   Для экипажа Воронца все эти морские приколы остались в прошлом. Теперь они на-стоящие моряки, не салаги. Потому и держались серьезно. Без особых разговоров поруба-ли консервы, запили крепчайшим чаем, вскипяченным на заранее припасенном для таких случаев самодельном устройстве. Детище флотских умельцев отдаленно напоминало при-мус и заправлялось подсоленным бензином, наскоро отсосанным шлангом из бака. По-кончив с едой, расположились на причале перекурить. У ног, меж бетонных быков, пока-чивался на покрытой радужными разводами воде невидимый с поверхности катер. В не-далеком парке возле Дома Красной Армии раздавались первые звуки музыки. Воронец докурил папиросу, смял окурок и втоптал в землю рядом с кнехтом. Затем приподнял об-шлаг бушлата и посмотрел на наручные часы, предмет гордости владельца и зависти ос-тальных членов экипажа. Огласил приятную для экипажа новость.
  
   - Командиры разрешили увольнения личного состава в город. Но, не всем сразу. Вах-тенный при оружии охраняет вверенный нам боевой корабль. Подвахтенный - спит, наби-рается сил. Вахта четыре часа. Один человек в течение дня на два часа свободен от несе-ния службы и может сходить в увольнение. Увольнительные записки у меня на всех тро-их. Сегодня, до двадцати четырех ноль-ноль разрешено убыть в краткосрочный отпуск мне. Товарищ Шарупич дежурит оставшиеся часы и передает вахту товарищу Дерягину. Ты, Иван, заступаешь в ответственно время. Темнеть начинает. Бдительность не теряй. Я приду, сменю тебя, сам "собаку" стоять стану. Пароль на сегодня "Мина", отзыв "Траль-щик". На завтрашний день с нуля полуночи - "Торпеда" и "Монитор". Запомнили?
  
   Экипаж дружно кивнул стрижеными головами в бескозырках, отчего взметнулись вверх ленточки, подхваченные порывом ветра, и, устав от полета, обессилено легли на синие с белыми полосами гюйсы форменок. Воронец покопался немного в рундуке, вынул повязку вахтенного и лично повязал на руку Васе. Тот спустился в кокпит, достал из за-жимов карабин, откинул штык, надел на пояс подсумок с патронами и принялся с серьез-ным видом расхаживать взад вперед на причале.
  
   - Сказано же, голова садовая, скрытно вахту стоять! Не маячь на причале, сядь так, чтобы особо заметно не было и гляди внимательно. Никого к кораблю не подпускай! - Угомонил моряка Виктор. Тот кивнул головой и отошел, присел в тени недостроенного пакгауза на обломок доски.
  
   Иван, времени терять не стал, отстегнул предварительно хлястик, раскинул на банке бушлат, сунул отощавший мешок под голову и сразу уснул.
  
   Подчиненные Воронца оказались накормлены, озадачены и заняты каждый поручен-ным делом. Закончив командирские хлопоты, Виктор принялся готовиться к вечернему культурному мероприятию. Первым делом он извлек на свет божий хранимое в рундуке личное имущество, именно для таких походов в увольнение и предназначенное. Пристро-ил перед собой на планшире зеркальце, глянул с упреком на безбородые крепкие щеки. С законной гордостью оглядел нежные, только-только вышедшие из состояния несерьезного пуха, в рост пошедшие за последние полгода усы. Мазнул по щекам несколько раз обмыл-ком, поелозил для солидности бритвой и видно не совсем удачно, потому как запекло и капелька со щеки красная в воду сорвалась.
  
   К алому, расплывающемуся пятнышку кинулась рыбья мелочь, растянула, жадно рас-щипала, смешно топорща маленькие жабры, оставляя крохотные воронки водоворотов от ударов хвостиков. Воронец квасец нащупал, ранку прижег. Поглядел в зеркало и ножни-цами усы подправил, подравнял. Затем намочил пальцы и, давя изо всех сил стрелки на клешах, восстановил по мере возможности. Тельник подтянул пониже, так, чтобы не сильно, а только две полосы а разрез форменки и видны были. Суконкой с ваксой башма-ки форменные надраил. В самом конце приготовлений волосы, что положены ему как младшему командному составу, мелкой расческой в порядок привел. Чуть набок, с пробо-ром уложил. Оглядел себя в зеркало и особых недостатков не обнаружил. Смотрел на него из рамки бывалый морской волк, не рядовой краснофлотец, а старослужащий специалист и младший командир. С таким солидным человеком, настоящим моряком-комсомольцем любая девица танцевать за честь посчитает. А может, чем черт не шутит, пока Бог спит, и продолжение, какое никакое любовное получится. На это тоже хитрован Воронец изрядно рассчитывал. Хоть и имелись у него подружки-зазнобы и по месту жительства во Влади-востоке, и в главной базе флотилии Пинске, и в тыловой базе - славном городе Киеве.
  
   Виктор не зря так критически осматривал себя, ибо внешность не раз подводила его на тернистом жизненном пути при общении с нежным женским полом. Природа и невесть куда сгинувшие в одночасье родители наградили Виктора приличным ростом, хорошей фигурой, приятной внешностью и пышной шевелюрой. Всё перечисленное он, ясное дело, относил к положительным факторам. Но вот лицо! Лицо у него выглядело на удивление мальчишеским, юным, с нежной кожей покрытой крепким здоровым румянцем. Несолид-ное одним словом лицо. Поэтому, обличье свое Виктор недолюбливал, старательно выис-кивал каждый новый волосок на щеках и подбородке, скоблил кожу безопасной бритвой. Выходило так, что для своих ровесниц казался он слишком молод и на попытки познако-миться те только презрительно фыркали и воротили от "малолетки" носы. Женщины же постарше, с опытом, но без мужей, те, наоборот, от Витюши млели, встречали с распро-стертыми объятиями, любовь его принимали без особых выкрутасов, просто и откровенно, ценя редкий подарок жизни, будто дар божий случайно выпавшей бедной бабе. Но даже в любви, пусть невольно, согласно природе своей, истосковавшись по мужику, по дитю, всерьез за взрослого любовника не считали. Жалели взрослые бабы Витюню, проявляли к нему некие материнские, нерастраченные инстинкты, подкармливали сладостями, вздыха-ли украдкой, когда уходил конфетки и шоколадки в карманы бушлата совали словно ма-лышу в гости пришедшему.
  
   Воронец о другом мечтал, перечитав в свободное от вахт и службы время массу биб-лиотечных книг про большую любовь, про высокие чувства, про прекрасных романтич-ных тонких юных дев с золотыми волосами, тонкими талиями, синими глазами и пуши-стыми ресницами. В жизни же получалось так, что вроде и дела у него на любовном фрон-те обстояли количественно получше чем у других, но чувства настоящего ни к одной из своих знакомых пассий он не испытывал. Поедом ела моряка неутоленная жажда большой и сильной любви. Словно наваждение какое, мечтал о ней в любую свободную минуту. Вот и ждал он встречи со своей неведомой, но заранее до безумия любимой девушкой, ве-рил в неё, стремился к ней ежедневно и ежечасно. И никто из подчиненных ему моряков, никто из дружков тихоокеанцев и амурцев не ведал его раздвоенного душевного состоя-ния. Одним виделся Виктор в облике строгого, требовательного по службе младшего ко-мандира, другим - представлялся душой общества, свойским парнем, любимцем женщин, донельзя удачливым ловеласом. А каков он действительно, он и сам толком еще не знал ...
  
   Ориентируясь на звуки музыки, добрался Воронец к заветной цели. Но, вклинившись в толпу, окружающую площадку, покоритель морей и сердец немного оробел. На танцах в Пинске большинство женского состава все же составляли лица гражданские, свободные. В крепости, наоборот, гражданских и жило-то, всего ничего, только семьи командного со-става, сверхсрочно служащих и вольнонаемных. Потому основная масса партнерш являла собой девушек военных, и у большинства из них, в петлицах знаки отличия демонстриро-вали морячку число треугольников или равное его старшинскому шеврону или вообще лейтенантские кубики.
  
   Красивая певица пела с эстрады о любви, о неведомой в наших умеренных краях пыл-кой латиноамериканской страсти, о высоком и красивом чувстве. Воронец продвинулся вперед, с некоей гордостью ощущая, как толпа защитного цвета расступается перед ним в безмолвном почтении. Впрочем, это дело привычное, люди сухопутные всегда испытыва-ют некий трепет и интуитивно чувствуют превосходство моряков, один только вид кото-рых необычный, неординарный, в черной форме, с голубыми полосами тельняшки в раз-резе форменки, с золотыми якорями, с синим, просоленным штормами, выцветшим под тропическим солнцем гюйсом на плечах. Моряк у прочих сословий вызывает невольную зависть и непреодолимую тягу с дальним странствиям, тропическим штормам, экзотиче-ским фруктам и чужим странам. Одним словом к местам, где морские души чувствуют себя также свободно и уютно, примерно так же, как пехотинец, накрывшийся с головой плащ-палаткой под дождем в мокром окопе. От этакого ощущения превосходства плечи Воронца непроизвольно шире расправились сами собой, взгляд стал еще более загадоч-ным, вид - неприступнее. И даже сам он вроде пару сантиметров в росте прибавил, воз-вышался мичманкой над пилотками и фуражками как некий новый Гулливер
  
   Вдруг словно на стеклянную стену наткнулся, чуть не споткнулся на ровном месте Во-ронец. И как не онеметь, не застыть на месте парню ведь увидал он неземную красавицу, что шла прямо на него, раскинув руки, с радостной и счастливой улыбкой на глазах. И во-лосы у красавицы оказались словно из снов Виктора золотые-золотые, и ресницы пуши-стые, и глаза синие. Он сделал навстречу шаг, уже и руку к мичманке вскинул, собираясь по всей форме представиться, на танец шикарным жестом пригласить, да конфуз вышел. Прошла красавица мимо онемевшего от такого расклада Виктора, мимо стоявшего рядом незнакомого, но тоже весьма обалдело вслед девушке смотревшего сержанта погранич-ника в зеленой фуражке и со значками разными на широкой груди. Пронеслась не заметив и замерла на груди некоего молодого человека в отличного кроя командирских галифе, шикарных хромовых сапогах, но вместо гимнастерки одетого в весьма легкомысленную белую гражданскую тенниску с короткими рукавами.
  
   - Уводят! Уводят! Ну, на глазах уводят мечту мою! - Словно белка в колесе мысль в голове Воронца заскакала, ноги незамедлительно сами собой тело в сторону сладкой па-рочки понесли, а руки на ходу в кулаки сжались. Не успел опомниться Воронец, как очу-тился рядом с девушкой.
  
   - Эй, ты чего, морячок? Чего такой нервный? - Спросил тип в тенниске. Видимо, ника-кого особого душевного трепета перед взъерошенным, к бою готовым морячком этот су-губо сухопутный тип не испытывал.
  
   - Не, ну, кто ты такой? - Только и нашелся Воронец, вспомнил первое, что пришло на ум, что выскочило словно чертик из памяти, из подзабытого беспризорного детства. - Ты, чего это к девушке пристал?
  
   - Я пристал? - несказанно удивился тип.
  
   Тут медленно, словно из омута выныривая, повернулась к Воронцу сама виновница происшествия. Обдала взглядом, переходящим от теплого обожания к холодному, ледя-ному просто, недоуменному такому, презрению.
  
   - Станьте как положено, товарищ старшина, когда обращаетесь к старшему по званию. - Резко осадила моряка девушка, вмиг превратившаяся из просто красавицы в обычного лейтенанта медицинской службы хоть и женского пола. Пусть медика с зелеными петли-цами, но всё же командира действительно старшего по званию.
  
   Непроизвольно зачесался у Витька затылок от такого афронта, но рука сама полезла к козырьку. - Извините, обознался, товарищ лейтенант! Думал девушку своей мечты встре-тил, сердце подсказало... Ошиблось сердце! ...
  
   Волшебные, синие глаза под пилоткой немного потеплели. - Да, ошибка вышла. Не ва-ша, выходит, я девушка, товарищ моряк...
  
   - А означает сие простую и ясную вещь. Дуй отсюда на всех парусах, фраерок! - Не-ожиданно цыкнув по блатному, подвел итог разговора разлучник в тенниске.
  
   Блеснул зло глазом на него Воронец, но в драку не полез. Чего уж там. Ясное дело, облом вышел. Лишний он. Значит опять не его это вовсе мечта, а совсем чужая.
  
   Но в первый момент так и остался стоять соляным столбом. А красавица нежно-нежно по волосам парню своему провела и тихо-тихо сказала, еле Воронец расслышал:
  
   - Зачем ты так грубо, Андрюшенька? Мальчик перепутал, он вон как засмущался. Не омрачай, не замарай ненароком миг встречи, слишком долго я о нем мечтала, ждала, му-чалась, любимый мой, Андрюшенька.
  
   Услышав такое, Виктор разом из ступора вышел. Действительно - чужая любовь. Ко-зырнул коротко и, повернувшись, вообще хотел сквозь землю на той проклятой площадке провалиться. Но к счастью, этого не произошло. Более того, обернувшись на сто восемь-десят градусов, буквально столкнулся он лицом к лицу с другой девушкой, чуть, правда, пониже росточком, но тоже стройной, светленькой. Очень молодой и, главное, красивой до полного умопомрачения. С серыми, смеющимися, прищуренными дерзко глазками.
  
   - Можно Вас, товарищ моряк на белый танец пригласить? - С вызовом произнесла, прямо в глаза глядя, красавица и за руку взяла смело. Витюню от всего пережитого словно паром обдало. Аж испарина пробила. Тем более, что это за название такое - "Белый танец" он не знал, а, потому, честно признался. - Не обучен я, товарищ младший лейтенант, бе-лому танцу. Никогда не танцевал. Не приходилось.
  
   - Ничего, я научу. - И выхватила, выбрала, вытащила на площадку. А там, среди тан-цующих пар закружила, повела в танго твердо и властно, как раньше сам Воронец вел партнерш. Девушка молчала и улыбалась прикрыв глаза, словно думала о чем-то своем, заветном. Потаенном. Нежно и уверенно сжимала большую работой распластанную ла-донь старшины своими сильными, маленькими, теплыми пальцами с коротко острижен-ными ногтями старшей хирургической медсестры. Другую ладошку доверчиво на плечо форменки положила.
  
   - Виктор Воронец. - Коротко, немного натужно промолвил морячок, а сам подумал: "Может, ошибался насчет синих глаз? Может серые они у моей мечты?"
  
   - Валя Малыхина. - Представилась девушка после первого танца, но сама с площадки не ушла и Воронца придержала, не пустила. Так до последнего звука музыки все они вме-сте и прокружились. Не заметили, как и время пролетело. Когда музыка стихла Виктор, как само собой разумеющееся дело, пошел проводить Валю. В аллее он, нарочно придер-жал шаг, отстал от основной массы людей, и она, повернувшись, глаза в глаза, неожидан-но сказала, - Во сне ты мне привиделся, Витенька. Я тебя всю жизнь искала.
  
   ... В один момент, словно у всех присутствующих время увольнительных разом ис-текло, заспешило, замельтешило, разлетелось словно листья осенью, на ходу прощаясь и договариваясь о новых встречах, еще минуту назад веселое, беззаботное людское сообще-ство. Зашуршали шаги, загремели сапоги по каменным дорожкам, ведущих людей в раз-ных направлениях, кого к домам командирского состава, других к островам, казармам, казематам, госпитальным корпусам... Прошли все и затихли шаги в перспективах темных аллей. В торжественной тишине, при свете луны словно занавес в театре теней, опусти-лась ночь на старую крепость.
  
  
  Глава 10.
  
  Старшина Илья Свидлер. Секретный отдел особых инженерных опера-ций Разведывательных операций Генштаба РККА.
  Город Брест. Суббота, 21 июня 1941 года.
  
  
   Мало кто из присутствовавших в тот субботний вечер на танцплощадке военных лю-дей приметил скромно присевшего в углу садовой скамеечки не первой молодости стар-шину с черными петлицами железнодорожных войск. Ничего примечательного из себя человек не представлял - среднего роста, с короткой прической того мужского цвета, что зовется "перец с солью". Правда, соли уже накопилось изрядно, больше, чем оставалось перца. Сидел старшина спокойно, вольно облокотившись на щедро крашенные зеленой масляной краской рейки сиденья, покуривал понемногу "Беломор". Когда мимо проходи-ли старшие по званию командиры, четко, но без излишнего рвения и поспешной прыти заученным движением механически подносил руку к фасонистой, явно не со склада веще-вого довольствия полученной фуражке с черным бархатным околышем. Благодушно улыбаясь отвечал на приветствия младших по званию. Словом, самый заурядный старо-служащий, этакий сверхсрочник, патриот ротной каптерки и кудесник вещевых и продо-вольственных аттестатов.
  
   Впрочем, опытный наблюдатель отметит непременно, что и материал гимнастерки у старшины командирский, и галифе явно по заказу шитые, и фуражка из ателье, и сапоги, хотя и не новые, хорошо по ноге обношенные, тоже произведение незаурядного сапожно-го искусства. Портупея командирская, со звездой литой. Под формой скрыто не раз и не два хирургами заштопанное, но по-прежнему сильное тело. Мышцы которого, напрочь лишенные избыточного жира, закаленные и тренированные, в любой момент способны без особых возражений по приказу хозяина пройти и пробежать за ночь с приличным гру-зом взрывчатки за плечами километров сорок по самой, что ни есть для прогулок не при-способленной местности
  
   Нашелся глазастый начальник патруля, лейтенант. Подошел с двумя солдатиками, честь отдал, представился по уставу, документ попросил предъявить. Прочитал, вскинул глаза удивленно, откозырял вежливо. Хорошего отдыха товарищу старшине пожелал. Дальше пошел. Старшина книжечку в нагрудный карман спрятал, на пуговку аккуратно застегнул. С обладателем такого документа, пусть и пребывающего в скромном старшин-ском звании, у пехотных лейтенантов связываться охоты не наблюдается. Совершенно серьезная книжечка у старшины... И специальность удивительная, штучная - "диверсант-подрывник". Только вот об этом никто не знает, и узнать права не имеет.
  
   Старшина Илья Свидлер отдыхал. Весь сегодняшний день он провел в оказавшихся напрасными хлопотах и закончил с заранее предсказанной старым другом, тезкой и дол-голетним начальником неудачей. Теперь все возможные, запланированные и непредви-денные дела уже потеряли всякий смысл, потому он плюнул на обнаруженное головотяп-ство и пришел в парк расслабится. Решил старшина отдохнуть, выпить пива и послушать напоследок музыку. Танцевать, естественно, не собирался, во-первых, настроение далеко не танцевальное, во-вторых...
  
   Это самое "во-вторых" расщеплялось на множество самых разнообразных причин и следствий, пунктов и следовавших из них выводов. Одно самым невероятным образом вытекало из другого, цеплялось за третье, порождало четвертое. И так от самого момента рождения в маленьком городке, расположенном недалеко от Севастополя, где отец Ильи обосновался на первых порах в качестве часового мастера, а с течением времени плавно присоединил к исходному титулу еще звание городского механика, потом - специалиста по швейным и пишущим машинкам, наконец - классного и недорогого сапожника. В об-щем, мастера на все руки и на все случаи жизни. Если кто-то посчитал, что папа Илюши стал таки миллионером и решил ему немного позавидовать, так он опять глубоко просчи-тался.
  
   Деньги как приходили, так и уплывали, просачивались между пальцами, сквозь дырки в карманах. Одним единственным и драгоценным металлом в доме всю жизнь оставались золотые руки его обитателей. Да еще, пожалуй, их золотые сердца, ибо с сердцами из дру-гих, более тугоплавких материалов золотишко давно звенело бы в кошельках, а не пере-текало в чужие портмоне. Но не унывал отец, просто-напросто не представляющий себя в роли зажиточного человека, живущего скучно и постно, копящего деньги, не помогающе-го близким и дальним, друзьям и знакомым. Не грустил и сын. С восторгом и обожанием следил он за руками отца, за медные грошики возрождающими к жизни старенький хлам, что составлял бесценное хозяйство живущих по соседству жен моряков и рыбаков, от-ставных боцманов, заштатных подпоручиков по Адмиралтейству, рабочих судоремонтных верфей и прочей неказистой публики. Или ремонтирующих иные, дорогие, красивые вещи зажиточной, благородной публики с "чистого" конца города, но в оплату принимающего такие же смешные денежки, что и от бедняков. Ну, а если сам господин полицейский при шашке приносил на ремонт от его благородия полицмейстера пишущую машинку из око-лотка или прохудившуюся кастрюлю от мадам жены полицмейстера, то об оплате вообще разговор не шел. Другой, может, и загрустил бы, загоревал, но не тот человек старый мас-тер. От работы, от чувства победы над очередной механической головоломкой отец Ильи оказывался искренне и полно счастлив, просто радовался творческому процессу. Так весе-лилось сердце, что низменные вопросы оплаты вообще переставали интересовать масте-ра.
  
   В городской школе приравненной к реальному училищу Илью учили бесплатно, как ученика талантливого, но малообеспеченного. Вздыхали, но оплачивали бедняка денеж-кой от щедрот господ благодетелей и благотворителей, список коих ему инспектор клас-сов с придыханием и восторгом в глазах прилюдно зачитывал перед всеми соучениками и преподавателями. От позорища такого уши горели, голова к полу клонилась, неприятно пахнущим потом тело истекало, но деваться Илье некуда, денег на оплату у папеньки нет, а есть, зато заветная мечта, увидеть сына ученым человеком, и пожать ему руку после окончания Университета. Приходилось терпеть.
  
   Не попал он в Университет, война началась. Вместо студиозов загремел в саперы, или, как их тогда называли в "инженеры" и провел на фронте безвылазно все четыре года империалистической бойни. Сначала траншеи копал, дороги отлаживал, проволоку на ко-лья тянул, но потом, прознав про уникальную способность солдатика возрождать к жизни различные механизмы, стали господа начальники ему серьезные дела поручать с оружием связанные. То пистолетик трофейный их благородию починит, то бинокль, в котором изо-бражение двоиться-троиться начало, в нормальное состояние приведет. То пулемет умельцу притащат, у которого один перекос ленты за другим идет в самый горячий мо-мент боя, то - телеграфный аппарат, то - телефонный. За все брался, все чинил. Сначала чинил, потом - взрывать пристрастился.
  
   Война потихоньку переползла из маневренной в позиционную, фронты пошатались, подергались и раскорячились, застыли. Словно раковыми метастазами опутала мировая бойня планету петлями и кольцами заграждений Бруно, паутиной колючей ржавой про-волоки, провисшей на кольях вдоль траншей и окопов. Окостеневшими руками мертвецов зажала в ледяных горстях напичканную железом землю. Разбросала сыпью синих и крас-ных пятен и линий на штабные карты.
  
   Противостоящие стороны вгрызались в грунт, кто лопатами и ломами, кто паровыми экскаваторами. Противники забрасывали друг друга тяжелыми снарядами путиловских и крупповских заводов, поочередно душили газами заводов химических, пытались давить гусеницами танков, колесами броневиков, резать и колоть плоскими или трехгранными штыками, рвать гранатными осколками, нашпиговывать свинцом пулеметных очередей.
  
   В тайне от чужих глаз, по обе стороны траншей накапливалась серые или зеленовато-мышиные толпы живой силы, складировались горы снарядов, становились шеренги ору-дий и иных средств ведения боя. Генералы, посчитав, что собрано достаточное количество свеженького убойного материала в виде относительно целых и способных к различным уставным телодвижениям немецких, русских, австрийских, мадьярских, чешских и прочих солдатушек, бросали их пачками в бой. Гнали в атаку, на прорыв укреплений, траншей, проволочных заграждений. Заваливали тушами коней и трупами людей рвы и канавы, за-пруживали вместо переправ русла речушек и болотистые низины.
  
   Русские войска чаще оборонялись, немецкие - наступали. Подданные императора Вили, рвали оборону верноподданных императора кузена Ники, щедро засыпали траншеи, окопы и блиндажи противной стороны тяжелыми снарядами, поливали пулеметным ог-нем, обкуривали облаками горчичного газа. Им отвечали жиденьким огнем из тульских трехлинеек, из ижевских трехдюймовок, сдобренным от полной безнадеги отборным и всегда имеющимся в достаточном количестве русским матом. В остальном отвечали ску-по, экономно. И хотели бы артиллеристы помочь пехоте, но не могли. Снарядов и патро-нов не хватало. Умные головы в генеральном штабе и Военном министерстве во главе с Царем-батюшкой как обычно просчитались раз в сто, а потому атаки германцев отбивали штыками и прикладами.
  
   В те дни впервые Свидлер случайно услышал рассказ начальника дивизионных ин-женеров о минах заграждения. Зло матерясь, рассказывал подполковник своему другу о том, как широко союзники используют фугасы и мины на Западном фронте, но, как сие обычно случается в России, мин этих до сих пор практически не имеется в наличии. А ведь британцы и французы использовали опыт не только бурской войны, но и то как, ус-пешно мастерили и применяли русские умельцы подобные устройства со времен Севасто-польской обороны и защиты Порт-Артура.
  
   Однажды ночью немецкие разведчики бесшумно подобрались к русской траншее и те-саками с зазубринами на лезвиях, чтобы удобнее кишки пороть, вырезали спящий там взвод. Дело это сильно задело Илью за живое, посидел, покумекал и предложил вместо отсутствующих фабричных минных заграждений ставить перед окопами самодельные взрывные устройства, сконструированные из имевшихся в наличии отечественных и тро-фейных гранат. Подполковник покрутил ус, посмотрел набросок на листке из тетрадки и дал добро на пробу. Разрешил поставить заграждение в месте, где наиболее часто повади-лись наведываться германцы.
  
   Несколько дней после установки заграждения все шло тихо и мирно. Илья уже и вол-новаться устал. Три ночи напролет не спал, три дня не ел, не терпелось узнать результат, всё прислушивался, не начнут ли срабатывать самоделки. На четвертую ночь - заснул сном праведника и самое интересное, естественно, проспал, хотя тарарам вышел изряд-ный. Подорвались на его минном поле германские вояки, да так удачно, что ни один не ушел, не уполз обратно. Кого убило, других сильно поранило. Получил за это дело рядо-вой Свидлер солдатскую медаль на Георгиевской ленточке и лычки ефрейтора. Потом бои, отступления, взрывы дорог и мостов, устройства завалов, ранения, госпитали. В гос-питале встретил Илья и известие об Октябрьской революции.
  
   Естественным следствием перемены власти оказалось для Ильи лишь то, что снял он погоны с лычками старшего унтер-офицера и крестик с георгиевской муаровой ленточкой. А вот мирным трудом заняться не пришлось, закрутило военное, саперное дело и оказался Свидлер в отдельной саперной роте стрелковой Энской дивизии. Чуть позже него, отле-жавшись после ранения в госпитале, в саперную роту оказался зачислен вместе с друзьями и его тезка по прозвищу "Старик". На первых порах Илья отделенным у него был и осно-вам саперных наук учил. Затем множество раз сходились и расходились дороги двух сапе-ров, но хотя при каждой следующей встрече старшина так и оставался в своем звании, а тезка его получал новое, более высокое, но на их дружбу это положение дел никакого влияние не оказывало.
  
   Старшина Илья служил инструктором минного дела в 4-й Воронежской военно-инженерной школе, когда его друг учился там же курсантом. Привинтив два кубика в пет-лицы, став красным командиром и членом ВКП(б) Старик получил назначение в Коро-стенский Краснознаменный железнодорожный полк.
  
   Старшина остался старшиной и в партию не вступал, хотя и тянули его как одного из лучших младших командиров и отличного специалиста. "Я, товарищи, по малограмотно-сти своей, партийцем пока не достоин становиться". - Отбивался Свидлер от наскоков ко-миссара. - "Но, не сомневайтесь, я убежденный беспартийный большевик!". Тому крыть оставалось нечем, отставал от Ильи. Оставлял в покое, но через некоторое время вновь, предлагал то на курсы комсостава отправить, то кандидатом в партию вступить.
  
   Если бы к нему в двадцатые годы обратились, то, может, он еще и задумался, даже возможно и вступил бы в Партию, хотя и не очень доверял словам. Фразы, пылко произ-носимые малограмотными, но искренними комиссарами не находили логического обосно-вания в тех умных теоретических трудах теоретиков марксизма, что пытался читать Илья. А мудреные слова толстенных книг - почему-то очень слабо увязывались с реальной жиз-нью и не вызывали у него доверия. Предпочитал старшина верить не словам, а делам. Вот и выжидал, что выйдет в конечном счете у большевиков.
  
   С конца двадцатых годов революционная ярость перебурлила, перекипела во многих партийцах, штормовые ветра пустили слабенькую рябь. Быт постепенно и неуклонно дов-лел, превращая бушующий океан идей и страстей в покрытое мелкобуржуазной ряской застойное болотце обывательского благополучия. Партмаксимум приказал долго жить, и на его месте выросли цепочки различных персональных привилегий, персональных дачек, закрытых распределителей, специальных санаториев.
  
   Число искренне верящих в коммунизм большевиков уменьшалось пропорционально росту числа портретов усатого вождя, здравниц, приветствий, восхвалений. Стань Илья коммунистом и командиром, волей неволей и самому бы пришлось в этом хоре петь, а хо-луев старшина органически не переваривал. Ничего не оставалось - лишь наблюдать со стороны, как превращалась ВКП(б) в отлаженный механизм по воплощению в жизнь идей товарища Сталина и его неустанного прославления. Одно утешало, служил не товарищу Сталину и, уж тем более, не тонкошеим его вождям. Служил Родине и её народу.
  
   Оставался Илья старшиной, в те веселые, яростные, шипучие, словно искристое крымское вино годы, когда другие, ничуть не лучшие и не худшие чем он сам, меняли тре-угольники сначала на кубики. Потом кубики на шпалы, шпалы на ромбы. Карьеру делали в Армии, в партии, но потом плохо заканчивали. Разлетались их жизни в пух и прах, слов-но от прямых попаданий. Илья же все больше с железками, со взрывателями, с толовыми шашками и прочей гремучей и опасной для жизни ерундой дело имел,. И казалось, риско-вал ежедневно более других, но благополучно пережил в малом старшинском чине своем многих гораздо более благополучных, на первый взгляд, однополчан и сослуживцев.
  
   Тезка Илью не забывал, ценил, и при первой возможности вытаскивал к себе, тоже в места весьма неспокойные и для физического здоровья опасные. Но по сравнению с Мо-сквой, например, просто тихие заводи среди безжалостных жизненных штормов.
  
   Довелось Илье вместе со Стариком выпаривать динамитные заряды из минных труб под мостами, во время инспекции Якира, связанной с укреплением пограничной полосы. Другим позже ежовские костоломы припомнили это совместное времяпрепровождение с опальным "врагом народа". Ну, а со старшины сверхсрочника, какой спрос? О Илье даже и вспоминать не стали. Словно не четырьмя в ряд треугольниками, а шапкой невидимкой прикрыт. Тогдашних лейтенантов тягали на допросы, из частей по всей стране выдерги-вали, а старшины вроде и не было там, хотя и ему лично Якир благодарность объявлял, и руку жал.
   Отправили Старика преподавать минное дело партизанам по приказу тогдашнего ко-мандующего Киевским Округом. Учил диверсантов мосты рвать, железные и шоссейные дороги в тылу врага разрушать, отсекать голову противника от поганого туловища. Иона Эммануилович Якир с курсантами лично беседовал. Правильные слова говорил, товарища Ленина цитировал будущим руководителям битвы с врагом в его тылу, то есть партизан-ским вожакам. Мол, - "Партизанские выступления не месть, а военные действия!". Под руководством тезки, старшина Свидлер там, в качестве техника-инструктора служил, в мастерской-лаборатории, где по личному указанию Э. Якира Старик разрабатывал с това-рищами образцы мин, наиболее удобных для применения в партизанской войне. В том числе и "угольные" мины, неотличимые от обычных кусков угля, но с динамитной начин-кой внутри. Забросит ничего не подозревающий кочегар лопатой такой гостинец вместе с обычным антрацитом в топку и, поминай, как звали, взлетит паровоз ко всем чертям вме-сте со шпалами и рельсами, а заодно и остальной состав под откос потянет. Много всяче-ских полезных и занятных штуковин они в то время придумали.
   Многому курсантов научили, многое и сами узнали нужное и жизненно важное для диверсантов, например оружие всякого рода, состоящее на вооружении почти всех армий мира. Так изучили, что не только с первого раза могли в ход пускать, но и разобрать с за-вязанными глазами, неполадку устранить и снова собрать к бою уже готовое.
   Стал Старик диверсантом и старшина следом за ним в диверсанты подался. На учени-ях в тридцать втором году, проходивших на территории Ленинградского военного округа вместе на парашютах во "вражеский" тыл опускались, мосты и дороги условно рвали, языков в плен захватывали. Тогда кто-то из начальства впервые их спецназовцами назвал, оговорился, должно быть. Но оговорка эта в душу начальника Разведывательного Управ-ления Красной Армии запала, запомнилась своим жестким, непреклонным произношени-ем. И пошла гонка! Следом за военной разведкой и доблестные чекисты кинулись гото-вить спецназовцев, минеров, диверсантов и парашютистов. Две школы учили бойцов спе-циального назначения для РУ и одна, большая в Харькове, на Холодной горе, для ГПУ. Хорошо готовили, без дураков, даже на аэропланах учили летать. И ребята там занима-лись отличные, пламенные революционеры, добровольцы, романтики... Пришло время, и сгинули все. Пропали бы под той косой, и оба тезки, работавшие в 1933 в РУ у Сахнов-ской, но Бог, в которого ни один из них не верил, не выдал и на этот раз. Старика отпра-вили на учебу в Военно-транспортную Академию, а старшину - в железнодорожные вой-ска, бязевые рубахи и портянки пересчитывать. Он и считал спокойно и с достоинством, со счета не сбивался. Почему бы и нет? Старшина - он на все дела мастер. Рвать - так рвать. Ручкой по ведомости - можно и так.
   Из Академии Старика выпустили по первому разряду и с наградными часами, но в специальные части, как очень надеялся, он до зубов вооруженный военными науками не попал. Умные головы его на более важный участок фронта кинули, дорогих и уважаемых гостей из Ленинградской железнодорожной комендатуры в Московскую провожать, биле-тики организовывать, быт налаживать. Вот и получилось, что просидели тезки-диверсанты три года один в ротной каптерке, другой возле билетной кассы. Слава богу, от жизни такой не взбесились и из рядов РККА не подались на вольные хлеба.
   Вскоре они понадобились. Пришло их время, когда над всей Испанией затянуло туча-ми чистое небо. По сигналу генерала Франко полетели из Германии в Марокко транс-портные Юнкерсы Ю-52 легиона "Кондор" с мятежными войсками. Запылала гражданская война. Первым в мягком международном вагоне вполне легально перебросили через шесть границ в Испанию под псевдонимом "Вольф" Старика. Ну, а тот, осмотревшись, следом Илью вытребовал. Свидлер прибыл, как и положено по его небольшому старшин-скому званию, менее комфортно, в трюме, вместе с партией танков и самолетов на тепло-ходе "Комсомолец".
   Так они, в Испании воюя с мятежниками, пуская под откос поезда с итальянскими фа-шистами, марокканскими кавалеристами и немецкими летчиками, пережили весело и при-ятно основные, проклятые годы "ежовых рукавиц" Николая Ивановича. Годы, когда под-готовленные ими бесценные кадры бойцов-диверсантов, доблестные чекисты частью вы-стрелом в затылок прикончили, частью, после пыток, отправили в северные лагеря, "ла-герной пылью" тундру удобрять. Впрочем, об этом в Испании они не ведали, а если бы узнали, то, может, и жизнь их сложилась по другому. Кто знает, не оказались ли бы в этом случае неразлучные друзья и соратники по одну сторону океана с веселым и весьма инте-ресным в общении американским писателем Хемингуэем? Генерал Орлов, из соседнего с РУ ведомства, узнав о процессах и арестах друзей, сослуживцев и начальников, так, меж-ду прочим, поступил. А ведь тоже солидный профессионал и классный разведчик. Но, по большому счету, кто из коллег мог в него пальцем ткнуть, обвинить, камень бросить? Ни-кого из своих не сдал, семью сберег. Между делом самому Хозяину пригрозил некими ар-хивными бумажками, несущими в себе заряд побольше, чем иная мина замедленного дей-ствия.
   Но эти все события ждали диверсантов спецназовцев впереди, а пока дни проходили в вылазках за линию фронта, в подготовке все новых и новых бойцов из испанских, амери-канских, немецких, итальянских и иных разноплеменных товарищей. Старшина свое дело делал, инструктором преподавал, лаборантом помогал, в бою прикрывал, в своем тылу обеспечивал сносный быт. К концу войны их диверсионная партизанская группа, выез-жавшая на первые задания полным составом на четырех легковых автомобилях, преврати-лась в 14-й партизанский корпус трехтысячного состава.
   В тридцать седьмом Старика-Вольфа затребовала Родина. Первым и самым важным делом, чуть не с вагонной подножки потащили диверсанта на допрос к "соседям", в ве-домство небезызвестного Николая Ивановича. В глаза стосвечовой лампой светили, но допрашивали по первому разу вежливо, пока как свидетеля. Все же авторитет у Старика-Вольфа был таков, что соседи сразу же зубы вышибать и кости дробить не решались, ува-жали. Илья в это время еще за Пиренеями, дух из фашистской сволочи выбивал и подроб-ности ему тезка только через два года, по секрету, рассказал. А сам, Вольф, в тот день из-под удара ушел как всегда красивым и единственно верным маневром. От следователя к Ворошилову на прием метнулся и намекнул, что все, о чем так дотошно его у "соседей" выпытывали, делал он с благословения и одобрения, по прямому приказу "Красного мар-шала". Тот, надо отдать ему должное, без долгих уговоров трубку снял и писклявого гно-мика, садиста недомерку, на место поставил. Защитил Вольфа собственным авторитетом, не дал на растерзание. Более того, в феврале присвоил саперу звание полковника и услал от греха подальше на Центральный испытательный полигон железнодорожных войск РККА, в глушь, в леса, подальше от бдительного соседского ока. Тем более, что минного и диверсионного спецназа к тому времени в РККА уже вовсе не существовало, а само РУ дышало на ладан, разгромленное подчистую бдительным товарищем Ежовым.
   Испанская эпопея подходила к своему печальному, но вполне логическому концу, за-давленная с одной стороны "невмешательством" западных демократий, а с другой - пото-ком войск и помощи от стран с демократией ничего общего не имевших. В результате вчерашние мятежники оказались во главе государства, а республиканцы частично в лаге-рях за колючей проволокой, частично в братских могилах. Илью Свидлера, как и многих других бойцов героического Четырнадцатого корпуса, ни первое, ни второе не прельща-ло. Потому, захватив транспортное судно фалангистов, они относительно благополучно доплыли к берегам Алжира, сдались на милость французских властей, оказались не на долгое время интернированы, но вскоре переправлены в Советский Союз.
   Илью, поначалу, прихватили бравые чекисты, но, убедившись в его малом звании и совсем уже смешной старшинской должности, с которой убыл тот в заграничную коман-дировку, вышвырнули опять в железнодорожные войска. Не желали доблестные рыцари щита и меча после маршалов, генералов, комкоров и командармов разнообразных, после членов ЦК и партийных секретарей от московских до районных, руки о жалкого беспар-тийного старшину марать. Не тот масштаб, товарищи! Не тот.
   В каптерке Свидлер недолго просидел. Слишком усердного Николая Ивановича това-рищ Сталин, ни в чем, прямо не обвиняя, перевел с должности всемогущего наркома Внутренних дел, на никчемную должность наркома то ли связи, то ли речного флота. Ни в том, ни в другом наркомате, бедный пьяненький Николай Иванович появиться и практи-чески проявить себя не смог и не успел. Первым делом, пришедшие на смену люди Лав-рентия Павловича деловито провели чистку рядов соседнего с военной разведкой ведом-ства. Быстренько перебили выдвиженцев опального Наркома, а затем и самого Коленьку, бывшего "железного" наркома, хлюпающего кровавыми соплями меж размозженных кос-тей носика, поддерживающего ручонками сваливающиеся без ремешка галифе, сначала до смерти забили сапогами, а потом, уже и так почти мертвого, для верности пристрелили. Трупик сожгли вместе с другими бедолагами в закрытом на спец обслуживание кремато-рии и ни слуху, ни духу о товарище Ежове на земле постарались не оставить. Школьники прилежно вымарали его лик из учебников, вырвали обложки с тетрадей, вырезали из фо-тографий. Только однажды товарищ Сталин мимоходом обронил в разговоре, что - "То-варища Ежова наказали".
   Раз Илье на глаза попался исторический том с фотографией, посвященной открытию канала Москва-Волга. Фото это видал он до отъезда в Испанию и помнил прекрасно, что крайним справа стоял у мраморного парапета малыш в форменном плаще со знаками раз-личия Комиссара НКВД в петлицах. Теперь на месте комиссара плескались волны. Стоял Сталин, засунув руку за отворот кавалерийской шинели. Привычно заполняли задний план непременные Вячеслав Молотов и Клим Ворошилов. А Ежов исчез.
   Не успел Николай Иванович Ежов освоиться в аду, как о старшине снова вспомнили, вызвали рассыльным из каптерки в штаб, выписали предписание о переводе мастером-лаборантом на Испытательный полигон, в подчинение Вольфу. Выдали Илье проездные документы, вещевой и продовольственный аттестаты и через три дня тезка, довольно улыбаясь, приветствовал старого диверсанта в кабинете начальника полигона.
   Среди лесов и озер пролегло уникальное железнодорожное полотно длиной в восемна-дцать километров, с мостами и стрелками, с перегонами различного рельефа, которые друзья многократно успешно минировали и взрывали. А затем не менее добросовестно восстанавливали. По итогам игрищ писались наставления, опыт обобщался и выводы на-правлялись в войска. Полковник Вольф наработал столько материала на тему "Как снача-ла на шесть месяцев выводить коммуникации врага из строя, а потом за короткое время их восстанавливать", что хватило для кандидатской диссертации. Илья помогал чем мог, от-вергая между делом лестные предложения о присвоении более серьезного воинского зва-ния. Теперь уже и новый, дополнительный аргумент появился: "Мол, смешно же товари-щи! Не желаю оказаться самым старым в РККА младшим лейтенантом, давайте сразу подполковника!". Но, подполковника Илье никто не предлагал, потому благополучно ос-тавался старшиной.
   1-го сентября Германия атаковала Польшу. 17-го, когда правительства в Польши практически уже не существовало и сопротивление немцам оказывали лишь разрозненные части и подразделения польской армии, Красная Армия выступила в Освободительный поход. Цели наступления были ясны и понятны в войсках - Защита братских народов, восстановление исторической границы и справедливости. Решительный шаг Сталина об-радовал вчерашних "испанцев", не зная всего сокрытого в анналах тайной дипломатии, они видели лишь лежащее на поверхности, очевидное. Видели то, что впервые со времен Испании советские войска шли вперед, а немцы откатывались назад, освобождая сотни километров захваченной ранее у поляков земли. Тезки понимали происходящее как чет-кий и ясный намек Гитлеру о том, что его агрессивная политика на советской земле не пройдет.
   Зимой сорокового опять пришлось друзьям воевать, но вот как бывает, вместо теплой ласковой Испании, попали на занесенный снегами, спеленутый дичайшими, невиданными и нежданными морозами Карельский полуостров. Вспомнили о них и вызвали на подмогу их не сразу. Вначале надеялись финнов, по старой привычке, "шапками закидать". По той же традиции и план Маршала Шапошникова по первому разу отклонили, предпочли на-метки лихого рубаки и неплохого парня, но слабенького стратега Мерецкова, решившего с финнами покончить силами Ленинградского военного округа. "Первый красный офицер" Клим Ворошилов, естественно поддержал не штабного теоретика из бывших царских офицеров, а своего, родного, пролетарских кровей хлопчика. Рассчитывали на мягкую по обыкновению зиму, когда и грунт прочен и мороз особенно действиям войск не мешает, но ударили морозы, установилась рекордно низкая температура, а войска без полушубков и валенок. Сколько из-за дуболомов разных чинов и рангов людей полегло, пока вновь к плану Бориса Михайловича вернулись, один Бог ведает. Но вернулись, слава богу.
   Бразды управления войсками крепко перехватил сам Тимошенко, тоже стратег прямо-линейный, любитель лобовой ломки. Но этот, по крайней мере, армию полушубками, ва-ленками, рукавицами снабдил, порядок элементарный навел. Дела сразу пошли на лад и наступление возобновилось. Тут стали слишком сильно мешать войскам финские мины. Вражеские минеры оказались горазды на всякие хитроумные выдумки. Минировали даже трупы собственных солдат, минировали оставляемые красным деревушки и поселки, ми-нировали дрова, дороги, опушки лесов, мосты и тропинки. И на все хитроумные ловушки находили полковник со старшиной противоядия. Применили финны необычной конструк-ции противотанковую мину в металлическом корпусе, они и ту в паровой баньке из двух финских трофейных котлов сконструированной выпарили, разобрали и уже через сутки инструкцию по разминированию в войска выслали.
   К концу февраля прогрызли советские войска первую линию укреплений линии Ман-нергейма. В предполье между первой и второй полосами финский снайпер "кукушка" под-стрелил полковника Вольфа, всадил две пули в правую руку. Перевязав друга, тащил его старшина сначала ползком по снегу, прикрываясь бетонными зубьями противотанковых надолб, затем на бронесанях за танком по ухабистой, покрытой наледями и изрытой во-ронками лесной дороге. А в самолет до Ленинграда, и в госпиталь его уже не пустили. Другие люди Вольфа сопровождали. Старшина остался и до самого окончания войны свое саперное дело не торопясь, выполнял. Уже надеялся, что эта война без очередной дырки в теле обойдется. Но не вышло, контузило его под Выборгом в марте сорокового буквально за несколько часов до прекращения огня. За каким таким чертом послали их в атаку на го-род, который по договору финны сами должны были в полдень красным сдать, наверное только самому вождю известно. Но сдавать до срока свои позиции враг не собирался и на-ступавшие понесли тяжелые потери. Илья разминировал очередной сюрприз, когда рядом рванула мина из ротного миномета, счастье еще, что осколками не распластало на крова-вые лоскуты. Очнулся в том же самом госпитале, где после ранения выздоравливал Ста-рик. В мае обоих выписали со справками об инвалидности, к строевой службе непригод-ными.
   Но вне Армии ни один, ни другой уже жизни для себя не представляли, поздно менять то, что в тебя десятки лет врастало, что не вырвать, ни скальпелем не вырезать. Первым вернули в строй, естественно, Старика-Вольфа. Утвердили начальником отдела загражде-ния и минирования Управления военно-инженерной подготовки Главного военно-инженерного управления РККА. Правая рука у того все равно практически пока не дейст-вовала и к диверсионной работе готов он не был. Но на таком посту самому руками рабо-тать особенно и не требуется. Пост - руководящий.
   Зато с возвращением в кадры старшины вопросов и проблем у полковника не возникло. Сказал, кадровику, что нужен ему старикан Свидлер, вот и весь разговор. И через не-сколько дней Илья уже работал в штабе техником по ремонту и настройке, чего-то такого непонятного, канцелярского. К счастью, эту канцелярщину в глаза ему никогда видеть не пришлось. Стал словно запасной парой рук старого друга.
   Но кабинетные войны здорово от иных отличаются, хотя вместо крови из тебя свои же дуболомы и бюрократы нервы без наркоза вытягивают. Обобщил Старик опыт успешного применения финнами минных заграждений, верил, что его творчество положит конец не-дооценке красными маршалами минных заграждений, откроет большие перспективы в ра-боте. Ошибся. Лбы оставшихся после трудов Николая Ивановича маршалов только бето-нобойными снарядами и можно было прошибать, а не аргументами и фактами на бумаге изложенными.
   Нервничали друзья, но рук не опускали. Спешили. Немцы к тому времени уже под Три-умфальной аркой Парижа маршировали, на Эйфелевой башне солдаты вермахта фотогра-фировались, конвоиры в мышиных мундирах гнали миллионные толпы сдавшихся в плен "пуалю", десятки тысяч плененных британцев, датчан, норвежцев, голландцев, греков и югославов в лагеря военнопленных. Лично господин Гитлер, в Компьенском лесу капи-туляцию гордой Франции принимал. Ножкой от счастья подрыгивал. Многое доносили до Управления военно-инженерной подготовки Главного военно-инженерного управления РККА кинохроника, фотографии, газеты. Шла потихоньку и другая информация от немно-гих выживших старых друзей из Разведывательного Управления, частью чудом уцелев-ших, частью неожиданно и без особых объяснений из лагерей освобожденных.
   Только очень мало среди них осталось подготовленных диверсантов. Впрочем, воевать Сталин собирался малой кровью и на вражеской территории. Потому и все ранее зало-женные базы оказались уничтожены под корень и мин заграждения маршал Кулик на ди-визию всего по несколько тысяч собирался заготовить. Щедро, чтобы на всю войну по од-ной хватило! Складов с минно-взрывным имуществом возле особо важных объектов в приграничных районах уже не имелось. Как не имелось в войсках не то что бригад или батальонов, но и рот минеров, знакомых со специальной техникой. Только в железнодо-рожных войсках, заботами Старика еще существовали на правах пасынков команды под-рывников - бывших диверсантов из отрядов специального назначения Разведупра.
  
   Острое предчувствие неминуемой беды не покидало полковника Вольфа ни днем, ни ночью. Бегал он по начальникам, нарывался на неприятности, исхудал, за рукой раненной не следил, лекарства вовремя не принимал. Но к новому, 1941 году дело понемногу сдви-нулось с мертвой точки и пусть не все требуемое, но хотя бы основное начало понемногу поступать в войска.
   Для непосвященного человека, миллион противотанковых мин - это огромное количе-ство. Но для того, кто просчитал масштабы предполагаемого фронта, что возникнет если война заполыхает от Белого до Черного морей, кто произвел элементарные расчеты мин-но-взрывных заграждений на пути агрессора, ясно - мало, очень мало мин. А противопе-хотных - еще меньше, инженерных - половина от минимального количества, мин замед-ленного действия, диверсионных и мин сюрпризов нет вообще. Как нет и танковых тралов и многого иного инженерного имущества, необходимого в обороне. Генерал Карбышев это понимал, конструктор Котин - понимал, полковник-диверсант Вольф понимал, стар-шина Свидлер - понимал. Все впустую, если товарищ Сталин минным делом не интересо-вался. Минное дело в круг политических интересов товарища Сталина не входило. Пото-му и Маршал Кулик, и остальные влиятельные в армии товарищи, все минно-взрывные идеи Старика, в прокрустову доктрину товарища Сталина не укладывающиеся, встречали в штыки и, хмуро собрав в складки узенькие лобики, настырного полковника из кабинетов выставляли.
   Во второй половине июня допоздна засидевшегося в Управлении полковника неожи-данно вызвали по тревоге к начальству. Где он провел время до утра никому по на сле-дующий день не сказал, но выглядел очень озабоченным, невеселым. На следующий день последовал вызов к начальнику военной разведки Генштаба. А 19-го июня Старик, при-хватив с собой старшину Свидлера в качестве порученца, срочно убыл на учения в Осо-бый Западный военный округ.
   На пустынной по раннему утреннему времени привокзальной площади Минска их встретил старший лейтенант из штаба Округа и передал приглашение от начальника ин-женерного управления прибыть в штаб. Собственно приглашение касалось лишь Старика и на Илью не распространялось.
   - Погуляйте пока, товарищ старший лейтенант. - Приказал Вольф.
   Подождал пока сопровождающий отойдет и подозвал старшину. Присел на скамей-ку, пригласил сесть рядом.
   - Временно расстаемся, старина. Дело очень серьезное. Возможно, в ближайшие дни начнется большая война с немцами. А, возможно - не начнется. В правительстве опасают-ся провокации, но я склоняюсь к мысли, что провокацией дело не ограничится. Тут либо война, либо - мир. Третьего не дано. В этом пакете, выписанное на твое имя предписание с допуском к минным колодцам пограничных мостов Бреста. Сейчас они под двойной ох-раной и пограничников, и войск НКВД. Причем и за взрыв, и за сохранность отвечают люди из НКВД. Документ подписан самим маршалом Тимошенко, потому, я думаю, про-блем не возникнет. Да и вопросы - чисто технические. Мне нужно знать четко, сколько взрывчатки заложено и какова степень готовности к немедленному подрыву. Если пойду я или генерал Карбышев, то чекистское начальство может расценить это как вмешательство наркомата Обороны в их святую епархию. Взъерепенятся не дай Бог! Пойдет старшина - сошка малая, может и не станут гонор показывать, разрешат взглянуть. А там уже и мы, в воскресенье с утра на машине подскочим.
   Второе. Дошли до нашего Управления слухи, что пограничники задержали диверсан-тов с каким-то весьма странным устройством. Живыми никого из немцев взять не удалось, а устройство в целости и сохранности лежит в сейфе комендатуры, ждет пока его с окази-ей в Москву перешлют. Постарайся, может там кто из старых знакомцев по Испании или иным местам обнаружится, взгляни не по нашему ли ведомству данная техническая но-винка проходит. Кажется мне, что может ящичек с ручками оказаться устройством для радиоуправляемых мин. Тогда уже надо искать выход на чекистское руководство и с этой новинкой поближе знакомиться. В воскресенье я с раннего утра буду в Бресте. Постарайся к приезду все разузнать, так сказать провести рекогносценировку, разведку боем. Наде-юсь, очень надеюсь, хоть и слаба моя уверенность, что до войны успею прибыть в Брест. Если же ... В общем, не мне тебя, диверсанта, учить. Действуй по обстоятельствам и при необходимости отходи на Кобрин, а в случае его сдачи - на Пинск. Пинск в болотах и пойме рек лежит, танкам Гудериана там развернуться негде, а, кроме того, это база Пин-ской флотилии, моряки ее просто так, за "фук" немцу не отдадут. Так, что - садись на по-езд и вперед. Удачи.
   Полковник с лейтенантом убыли в штаб, а старшина на положенной ему плацкарте - в Брест. С собой имел пистолет в кобуре, вещмешок за плечами да полевую сумку на боку. Но, несмотря на малость багажа, вмещал он в себя полный набор всего самого необходи-мого для выживания диверсанта в тылу, что своем, что вражеском.
   Субботний день Свидлер провел в беготне. Как-то и предполагал умудренный житей-ским опытом Вольф, сначала старшине-железнодорожнику, несмотря на серьезный ман-дат, выказывали ведомственный гонор, но, поизмывавшись всласть, допускали к охраняе-мым объектам. Дело то железнодорожное, в конце концов, мазутное. Пусть посмотрит и убедится в надежности и ответственности органов перед порученным заданием Партии. Убедился, ну их на хрен. Действительно, идеально чисто и абсолютно сухо было в мин-ных колодцах. Ничего не угрожало сохранности тротила, динамита и тола, если бы... Если бы этот самый тротил, динамит или тол в положенных местах находился. Убрали его, от греха подальше по команде самого Лаврентия Павловича, свято верившего, что если това-рищ Сталин приказал не быть войне, то и говорить более о сей гадости не стоит. А вот за-ложенная загодя в опоры мостов и прочих объектов взрывчатка - источник постоянной головной боли. Не дай бог рванет под эшелоном с товарами для дружественного немецко-го народа. Вот тогда уж точно - головы не сносить. А - война? Война - либо будет, либо - не будет. Там разберем и соответственно отреагируем. Пока же собственное благополучие к телу ближе.
   Свидлер пытался что-то кому-то доказывать, но его быстренько приструнили, приказа-ли не вякать на старших и, на всякий случай, отобрав пистолет и полевую сумку, отправи-ли в комендатуру. Потом, слава Богу, разобрались. Документы, оружие и вещи вернули. Но хитрый старшина так просто из пограничной обители не ушел, покрутился и нашел таки знакомого техника специальной связи, которого обучал еще в школе НКВД, что на Холодной горе в Харькове располагалась. Тот все сразу понял, отвел Илью в свой каби-нет, заваленный деталями, приборами, мотками проволоки и паяльниками. Предложил покурить, подождать и через некоторое время притащил странную деревянную коробку, под откидной крышкой которой находились три колесика настройки, несколько ручек пе-реключателей, глазки с латинскими буковками и клавиатура, подобная той, что привыкли видеть на пишущих машинках. На передней панели "ENIGMA" словно тавро выжжено. Нет, на пульт дистанционного радиоуправления управления минами коробка явно не тя-нула. Но, судя по тому, как отчаянно защищали ее диверсанты ценность имела немалую. В Москве ей, несомненно, знающие люди толк найдут.
   Знакомый пограничник отнес загадочный коробок обратно в сейф и вернулся к Илье. Немного поговорили за жизнь и разговор этот словно сам собой свернул на вопрос о вой-не. Техник в большую войну, следуя логике собственного начальства, особо не верил, но в большой провокации не сомневался. Более того, по секрету сообщил, что слухи в городе среди местного населения ходят о нападении немцев в ночь на воскресенье.
   - Не бойся, старшина, пограничники не подведут! На заставах у нас золотые ребята, кремни, а не бойцы. Мы им дадим прикурить, только перья полетят. Без армии обойдемся, своими силами. На провокацию армейцам поддаваться нельзя, иначе действительно боль-шая заваруха случиться может. А так, глядишь, пограничным конфликтом дело обойдется. Напишут дипломаты ноты, поругаются маленько и замирятся.
   И, понизив голос, добавил. - Немцам очень нужно туману перед англичанами напус-тить перед высадкой на их острова. Ох, и специалисты же они по таким делам, ох и доки. Нет, Гитлеру, палец в рот не ложи - оттяпает. Но, мы тоже - не лыком шиты. Товарищ Сталин его игру точно просчитал. Заявление ТАСС ты ведь читал?
   Илья читал. Но слухам поверил больше. Спорить однако не стал. Какой смысл в таком споре? Разговор угас. Дело шло к вечеру. И вечер этот все более и более представлялся старшине совершенно необычным, последним мирным субботним вечером. Если бы у старого диверсанта имелась семья, быть может, он провел его по иному, но семьей Илья не обзавелся. Считал нечестным при уникальной, не очень мирной профессии своей, семьей обзаводиться, связывать собственную кочевую неустроенную жизнь с жизнью же-ны и, тем более, детей. Не считал совместимой спокойную семейную жизнь со специаль-ностью диверсанта. Хотя иногда и задумывался над тем простым фактом, что дети у него, скорее всего, имеются. Бегают беззаботно голопузые детишки разных племен и расцветок от Тихого Океана до Гибралтара, не ведая ни имени настоящего, ни фамилии собственно-го папаши. Любили женщины отчаянного подрывника, и он их любил, что тут поделаешь?
   Сидел старый старшина Свидлер на скамеечке. Слушал музыку танго. Спокойно ку-рил папиросу за папиросой. Как положено по Строевому Уставу приветствовал военно-служащих и отдыхая перед очередной войной, раздумывал о множестве самых разнооб-разных причин и следствий, пунктов и следовавших из них выводов собственной жизни. О том, что все же очень хорошо, что бегают его дети по земле, что если уцелеет он в пред-стоящей кровавой кутерьме, то обязательно выберет время и найдет их всех, всем даст свое имя, всем поможет на ноги стать. И, если сковырнет рабочий класс к тому времени кровавого коротышку Франко, то поселится Илья в маленьком белом домике на берегу Бискайского залива вместе с Розой, которую помнил лучше всех и часто вспоминал по но-чам в одинокой комнате общежития. И будут они танцевать знойными испанскими ноча-ми танго...
  
  
  
  
  Глава 11.
  
  Лейтенант медицинской службы Аннушка Кудинова.
  Армейский госпиталь. Волынское укрепление. Брестская крепость.
  
   Я сразу узнала Андрюшеньку. И с этого момента не видела уже никого вокруг. На танцплощадке под старыми липами мы остались одни. И еще музыка. Прекрасная музыка танго. Того, самого последнего танго, после которого жизнь раскололась на две неравные части. Одна часть, большая, называлась "До" и как, оказалось, значила для меня очень ма-ло. Потому, что в ней не было Андрюшеньки. Вторая, совсем мала часть звалась "После".
  
   В этой "После" произошло столько различных событий, такое множество жутких, не-выносимо печальных, таких болезненных вещей, что иногда кажется, что и родилась я в это "после-жизни" заново, совершенно иным, вовсе самой незнакомым человеком.
  
   До того, странного и страшного вечера я не верила в любовь с первого взгляда, счита-ла её обывательской штучкой, рассчитанной на экзальтированных дамочек "бальзаковско-го" возраста или для нежных, к советской жизни не приспособленных кисейных "турге-невских" барышень. С этаким легким цинизмом, покуривая после анатомички, могла рас-суждать о теории "стакана воды" уважаемой товарища Коллонтай. Любила поговорить о жестких, точеных стихах революционного бунтаря Владимира Маяковского, противопос-тавляя их пошлой слюнявой мещанской эстетике разных там Вертинских и Есениных.
  
   А когда любовь неожиданно пришла, то не поняла, не оценила глубины чувства, пошло струсила, подло предала единственно желанного человека. Не смогла перебороть себя, пошла в поводу у родителей. Их панического страха. Ох, этот родительский страх, пере-давшийся мне! Этот ужас, зародившийся в семье, поселившийся кажется уже во всех уг-лах и закоулках квартиры, в каждой клетке тела, мозга, нерв и мышц. Страх - сковы-вающий, страх - парализующий. Страх перед долгим, требовательным ночным звонком, перед оборвавшимся шумом остановившегося у подъезда дома неурочного автомобиля. Ужас перед людьми в форме НКВД, перед судом и следствием, перед тем, что твои имя и фамилия будут склоняться в заседании суда, мараться грязью в показаниях свидетелей, а судебные дела затем всю оставшуюся жизнь незримо сопровождать тебя, пылясь на пол-ках судебных архивов.
  
   Я пошла легким, избранным для меня родителями путем. Я оправдывала себя тем, что Андрюшенька сам нигде и никогда не упоминал мое имя. Я благоговела перед его благо-родством и не понимала, чем все это может закончиться. Наивно ожидала, что все обой-дется, что самый гуманный и честный суд в мире всё учтет, всё расставит по своим полоч-кам, покарает злодеев и оправдает невинного. Правда заблуждалась не я одна, вместе со мной наивно верили в справедливость честные и прекраснодушные Александр Яковлевич и Дина Ивановна. Родители, те все понимали, все предугадали и ни во что уже более не верили, но молчали и требовали того же от меня. Мы с профессором начали действовать слишком поздно. Все гнусность происшедшего дошла до нас только в тот момент, когда клочковато остриженного Андрея после оглашения обвинительного приговора, в мятой, грязной ковбойке и изжеванных штанах уводили двое охранников из зала суда. После это-го оставалось только ждать. Ждать и надеяться.
  
   Просто ждать оказалось невыносимо, и я пошла в прокуратуру, давать показания по делу. Александр Яковлевич нанял лучшего адвоката. Но Андрей уже находился сначала в тюрьме, а затем в лагере. Писать ему я не решилась. Было очень стыдно. Стыдно оказа-лось смотреть в глаза друзей, интересовавшихся ходом расследования дела Андрея, его судьбой. К счастью, в это время в институте появились военные со знаками змеи и чаши на петлицах. Выпускников и слушателей ординатуры вызывали по одному в кабинет де-кана и настоятельно предлагали желающим, из числа отличников учебы и лучших ком-сомольцев, прослушав ускоренный курс военно-полевой хирургии, добровольно влиться в ряды Красной армии в звании лейтенанта медицинской службы. После реабилитации отца я вновь автоматически оказалась передовой комсомолкой, а отличницей не прекра-щала оставаться даже все те тяжелые, проклятые месяцы.
  
   Военная служба, благородное дело спасения жизни раненным воинам, показалась из-мученному постоянными самобичеванием и самоанализом рассудку наилучшим выходом из сложившегося положения.
  
   - Вот, - Думала, - вернется из заключения Андрюшенька, очищенный, оправданный, а меня нет.
  
   - Где Аннушка? - Спросит.
  
   - В РККА служила Анна. На границе с Китаем, в составе доблестной Дальневосточной армии приняла бой с японскими милитаристами и пала смертью храбрых, вытаскивая на себе раненного бойца из-под огня противника.
  
   Тут, Андрюшенька, конечно, не выдержит и заплачет. Думала, а у самой сердце слад-ко так сжималось. Жалостливо замирало.
  
   Не попала ни я, ни остальные добровольцы на Дальний Восток. Всех до одного напра-вили на Запад и распределили по госпиталям. Мне выпал Брест, точнее Брестская кре-пость, где на Волынском укреплении расположились красные кирпичные корпуса нашего армейского госпиталя. Там стала я старшей хирургической сестрой в звании лейтенанта медицинской службы. Правда, наш начальник отделения, бравый майор и великолепный хирург, в которого все девчонки сразу же немножко влюбились, пообещал после испыта-тельного срока эквивалентного ординатуре, перевести меня в оперирующие хирурги.
  
   В эту субботу выпало свободное время между двумя сменами. Заступать мне только в полночь, так уж расписали дежурства среднего медицинского персонала. Вот и уговорили меня девочки составить им компанию на танцах. Господи, да я бы умерла наверняка, не пережила, если бы не пошла, проворонила, не встретила ненаглядное счастье мое!
  
   Он стоял и курил в одиночестве. Не танцевал. Все смотрел по сторонам, оказывается искал меня. Дошла фотография, узнал, что в Бресте я. Примчался, все преграды преодо-лел, любимый мой Андрюшенька. Я прижалась к нему, ощущая каждой клеточкой тепло его тела. Я вдыхала его запах, чистый и томящий, новый, не юношеский. Не тот, совсем детский, слегка молочный, что помнила по прошлому. Теперь иной - мужской, желанный. И обнимая его, сквозь легкую ткань рубашечки беленькой сильное мужское тело чувство-вала. Не то юношеское, худенькое, такое трогательное и наивное в своей чистоте, что ки-нулось прикрывать меня от бандитов, мужское. Новым Андрюшенька стал, незнакомым, мой мальчик, мой мужчина желанный.
  
   Но в душе остался, видимо, тот же, прежний. Довел меня до корпуса хирургического отделения, обнять и поцеловать даже и не попытался. Сидели, словно школьники на ска-мейке, говорили с ним о всякой- всячине. Только ни о прошлом, ни о будущем разговор не повели. Тихо за Бугом, луна заливает все каким-то мертвым, жутким светом. И вдруг по-няла я, что-то страшное, ужасное, неминуемое нас всех ждет завтра, если конечно оно, это завтра, наступит.
  
   И оборвалось внутри, бабой себя ощутила, простой русской бабой, словно пух, слете-ло с меня и образование, и культура, и всякое разное комсомольское и общественное. За-выть захотелось от дикого нутряного ужаса. Защитить себя и его, ненаглядного.
  
   Андрюшенька говорил что-то о работе своей, о курсантах-пограничниках, о нагляд-ных пособиях. Извини милый, не слушала я тебя. Не нужны мне чужие люди, пустые дела. Ты мужчина, мой Андрюшенька, а разве мужики наши могут чувствовать так тонко, так чутко как русские женщины? И сердце замерло, ухнуло в низ, в живот. И захолодело там, внизу. Дошло, высветило, что и верно - лишь баба я. Какой из меня военный? Какой лей-тенант? Прежде всего - женщина я, и нет у меня иного выбора, как согреть собой, телом своим моего милого, моего суженного, отдать ему часть себя. А дальше, будь что будет. Но, что бы ни ждало впереди, а часть его жизни возьму в себя, сохраню, впитаю в плоть мою, взращу если Бог даст. Может больше уже и не придется встретиться. ... Никогда....
  
   Андрей еще говорил, жадно затягивался папиросой. На полуслове прервала, голову ла-донями обняла и поцеловала, вобрав в себя вместе с дыханием любимого человека и горь-коватый папиросный теплый дым. Папиросу затем выкинула, каблуком в травку редкую вдавила, ладонью его пальцы сжала, огрубевшие, жесткие. За собой повела. Пусть всего три часа на любовь мне осталось, но это мои и его часы. И каждую секунду краткого, нет - бесконечного счастливого времени я сберегу для нас, ни кому, ни за какие богатства и со-кровища земные не отдам.
  
   Я вела его за собой к жилому корпусу, недоумевающего, немного растерянного, глу-повато и счастливо улыбающегося. Страха во мне не осталось. Поняла - исчез, испарился тот великий страх перед жизнью, что жил во мне все эти годы. А страх перед смертью, пе-ред войной - иное дело, житейское, чувство вполне земное и естественное, медициной описанное и изученное. Пусть жуткое, но преодолимое.
  
   Недолгое счастье, короткое забытье... Луна в окне между занавесками с фиолетовыми госпитальными печатями. Мы забылись на короткий миг, между любовью и смертью, ме-жду встречей и расставанием. Что тут можно сделать? Что изменить? Куда убежать?
  
   Его свежо подстриженная голова лежит на моем плече, его жизнь выплеснута в лоно мое в высшее мгновение счастья и восторга. Он спит устав от любви, ровно дышит, мерно вздымается его грудь. Но время наше истекло. Мне пора заступать на дежурство, ему - уходить в казармы учебных курсов. Я даю себе и ему еще минуту. Еще секунду. На мгно-вение и сама смежаю глаза и встает передо мной вдруг зеленый холм на берегу синей ре-ки. Будто стою я на крепостной стене старинной крепкой кладки. Степной ветер раздувает белые одежды и платы златом расшитые, над головой облака по голубизне уносятся вдаль к милому князю в поход смертельный ушедшему. Ветер несется плач мой к нему, роди-мому, по потерянному и непрожитому, по сладкому и горькому, по теплому и нежному.
  
   Нет, не я это вовсе, не Аннушка. Не военный врач Кудинова на крепостной стене, кня-гиня Ярославна плачет по князю Игорю. Все сошлось во мне, слились и простая юная де-вушка, и молодая женщина, и баба в соку спелая, и старушка древняя - Россия многостра-дальная, горькая плачет, стонет перед неведомым. Перед новым вражеским нашествием.
  
   Распахнула глаза. Не пропадает сон, колдует луна, белит лицо моего Андрюшеньки, мужа не венчанного. А вокруг тишина. И за Бугом тишина. Может, обойдется? Может сны эти не вещие? Не в руку сны. Не в руку! Прочь сны, прочь куда и ночь!
  
   Боже! Что со мной? Ведь я медицинский институт закончила. Комсомолка. В Бога не-верующая. Ведь я психологию и физиологию мозга проходила! Ну, прочь напасть, прочь, сны проклятые. Пусть враг нападет! Пусть лишь только попробует напасть! Вон, силища какая у нас. Отобьемся!
  
   А может и впрямь войны пока не будет? Сталин бы знал. Ворошилов отдал бы приказ, тревогу бы сыграли, оружие выдали, наш госпиталь от самой границы в глубь убрали... Ах, проклятая луна... Подлая тишина ....
  
   Пора будить. Пусть уходит ... к пограничникам. А мне заступать на дежурство с полу-ночи. Ничего уже не изменить. Но Андрею ничего не скажу. Если что суждено, то - тому и быть. А если только бабьи страхи полуночные, то тем более нечего человеку голову мо-рочить. Он, бедный, только-только после лагеря и тюрьмы в себя приходить начал.
  
   Я погладила его волосы, поцеловала сухие губы, полусонный он вновь потянулся ко мне, словно ребенок к матери после пробуждения. Но время любви истекло.
  
   - Мне пора на дежурство, любимый. Иди, возвращайся к пограничникам. Встретимся вновь завтра, или послезавтра. У нас впереди полно времени для любви.
  
   Ах, мужики, мужики. Вы словно дети малые, перед нами, женщинами, хоть и считае-тесь сильным полом, хотя и предполагаете главенство над нами, бабами неразумными. Ан, нет. Вы и вправду, головы, но да мы - шеи. Куда шея повернет, туда и глава потянется.
  
   Посопел мой Андрюшенька обиженно, словно ребеночек, на отнятую игрушку, но не возразил, согласился. Стал одежду натягивать. Так не понял ничего-ничего. Подумал про-гнала его. Оделся и потопал себе в ночь, одинокий такой. Собралась и я. Раньше никогда не брала, заступая на ночное дежурство, табельное оружие - наган в старенькой кожаной кобуре, а сегодня взяла. И патроны в барабане проверила.
  
   А, пошло оно все к черту! Плевать! Плевать я на вас гады хотела! Слышите, вы, те, кто там, в темноте, за рекой. Не запугаете, не боюсь я вас! ... Не боюсь?
  
  
  
  Эпилог.
  
   Заканчивался последний день последней мирной недели. Уснул в Берлине, обессилев от нервного перенапряжения, Гитлер. Спокойно спал на Ближней даче в Кунцево под Мо-сквой после бесконечных неотложных дел Сталин. Спал крепко и спокойно, поняв, что более того, что проделано сделать уже не может. Спал, почмокивая во сне губами, словно продолжая курить сигару, Черчилль, заранее знающий все то, что ожидает его утром, а, потому, приказавший не будить по пустякам. Спали рядовые красноармейцы и красно-флотцы в казармах. Досыпали последние мгновения жизни. Спали их командиры в домах командного состава. Летчики в общежитиях вблизи аэродромов. Спала военная и граж-данская молодежь, уставшая после танцев и любви. Спали, подчинившись приказу офице-ров, солдаты вермахта, добирали короткий сон, набирались силами перед наступлением на Россию.
  
   Солдатам всех армий мира вообще свойственна особенность засыпать при первом удобном случае, при самой малейшей возможности. Никто из солдат не ведает, когда еще придется отоспаться перед тем как заснуть вечным сном... Скоро все кому суждено - про-снутся...
  
   Заканчивалась самая короткая в году ночь...
  
   Все кому положено спали, но бодрствовали солдаты специального полка "Бранден-бург-800". Войны начинают теперь не армии. До вступления стран в военные действия, до обмена официальными нотами, до визитов послов в дело вступает спецназ. И по тому чей спецназ первым оказался на территории противника, по тому чьи диверсанты раньше при-ступили к делу - именно по этим фактам историки в грядущие за войнами годы смогут точно установить агрессора и его жертву.
  
   К сорок первому году спецназ Разведывательного Управления Генштаба РККА прак-тически прекратил свое существование, исчез официально из структуры РУ, сжался, словно шагреневая кожа до жалких групп подрывников в железнодорожных войсках. Пропали кадры в тайге и тундре, на рудниках и лесоповалах, на общих работах и в моги-лах вечной мерзлоты. Вылетели пеплом через трубы крематориев, переваривающих уро-жаи комендантов с Лубянки и прочих подобных мест. Легли со свинцовыми сливами в затылках в безымянных могилах среди лесопосадочных полос.
  
   В Абвере наоборот, группу капитана фон Хиппеля, захватившего за пять дней до вой-ны польские туннели вместе с охраной на участке железной дороги Силен - Краков, раз-вернули в полк специального назначения "Бранденбург-800". И не случайно развертыва-ние проходило на базе инженерно-строительного батальона железнодорожных войск. Ви-димо опыт советских диверсантов не пропал даром, попал на благодатную почву, но, увы, в стане врага. Основной задачей полка являлось проведение специальных операций в тылу противника. Вот почему наступление темноты спецназовцы Абвера встретили уже на аэ-родроме, а еще через час они сматывали лямки парашютов в тылу Красной Армии.
  
   На лесных полянах, где высаживались группы, стояла тишина. Словно серые тени мелькнули диверсанты "бранденбурга-800" между деревьями, закопали под кустами по-лотнища и лямки подвесных систем. Молча попрыгали, подогнали вооружение и снаря-жение и уже в форме военнослужащих НКВД, двинулись цепочкой по чуть приметной тропинке, обозначенной стараниями аэрофоторазведки на карте немцев. Шли с заданием захватывать или взрывать ключевые узлы коммуникаций, мосты и туннели, развязки и стрелки, не допуская планомерного развертывания советских войск и организованного от-хода русских на восток. Готовились уничтожать пункты управления частей и соединений, радиостанции и узлы связи, резать, рвать на куски телефонные и телеграфные линии, за-ранее обозначенные на маршруте движения. Несли достаточно взрывчатки для поджога и подрыва складов горючего и боеприпасов, преступно бездумно расположенных в при-граничной полосе. Все диверсанты "бранденбуржцы" мастерски владели холодным ору-жием и прекрасно стреляли, именно поэтому им предстояло бесшумно и безжалостно убивать связных, посыльных, командиров и комиссаров.
  
   На свободную кровавую охоту, не ограниченную правилами ведения войны, выходил самый первый армейский спецназ мира. Немецкий, гитлеровский спецназ "Бранденбург-800". И самыми первыми проводниками в составе самых передовых групп шли русские белогвардейцы и украинские националисты из батальона с лирическим и по-немецки сен-тиментальным именем - "Нахтигаль" (Соловей). Время мира истекло ...
Оценка: 1.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"