Дни шли один за другим, занятия сменились отдыхом, отдых - репетициями или выступлениями. Так и наступил мой тринадцатый день рождения. Я не сказала о нем никому - все равно в училище праздновали только тиереннские праздники или какие-нибудь театральные события, а дни рождения отмечали в семьях.
Вечером, когда все улеглись, я подошла к окошку в классной комнате. Посмотрела на уменьшающуюся голубую луну, на полную красную. Подумала о своих родителях. Как жаль, что я никогда не видела отца. Несправедливо, что я никогда не жила в большой, настоящей семье - с мамой и папой, бабушками и дедушками, несколькими детьми. Но раз судьба так ко мне несправедлива, значит, непременно заменит чем-нибудь, я была уверена в этом. Еще немного посмотрела на снег, изредка поблескивающий искорками под фонарем, на небо, на котором темные облака то и дело прятали то одну, то другую луну. А потом отправилась спать. Завернулась в одеяло, спрятала замерзшие ноги. Мне снились какие-то чудесные путешествия, совершенно незнакомые, счастливые края, и когда я проснулась, то была такая радость, что я решила считать этот сон подарком судьбы. Может быть, он даже вещий.
Дальше этот день шел, как обычно, зато на следующий после обеда пришел Райнель и забрал меня в гости до вечера. Как я удивилась, когда увидела пирог с черникой и праздничные чашки, стол с белой скатертью. Все семейство собралось здесь, меня поздравляли и даже подарили два подарка - книгу со стихами и красивый кошелек. Правда, денег-то у меня пока не было. Но Тирлисы хором сказали, что был бы кошелек - а деньги найдутся. Потом отец Стеллы и Джайла ушли по своим делам, а Стелла, Райнель и я остались в гостиной пить чай с черничным пирогом.
-Я рассказала брату про наш список, - сказала Стелла.
Я посмотрела на Райнеля - не станет ли он смеяться над нами. Но нет, Райнель отнесся очень серьезно.
- Вы изучили историю Театра - и это правильно. Но вы исследовали то, ЧТО происходило - и не выясняли, и не могли таким способом выяснить - ПОЧЕМУ.
-И как можно выяснить - почему? - спросила Стелла.
-Наверно, надо почитать не только книги по истории Театра, но и о том, как и когда его стоили, и, главное - кто.
-Я итак знаю, кто и когда, - пожала плечами Стелла. - Тиммиан-Строитель, по приказу короля Густина. Это во всех учебниках написано.
-Ничего подобного, - улыбнулся Райнель.
Я страшно удивилась. Разве может такое быть, чтобы в учебниках была написана неправда? Стелла тоже смотрела на брата довольно хмуро. Она не любила, когда кто-то пытается оспаривать очевидное.
-Тиммиан достраивал театр, - объяснил Райнель. - Само здание при этом было уже больше чем наполовину готово. Трудно сказать, имел ли он право называться архитектором Театра. Если он изменил план своего предшественника, многое построил или переделал по своим чертежам - то да, а если нет...
-Ну, и как мы узнаем, кто же придумал первый план? - спросила Стелла.
-Я уже узнал. Когда ты мне сказала про ваши исследования, я решил действовать вашим же способом и на другой день пошел в библиотеку. Рыться в книгах пришлось дня два. Но теперь я знаю, кто был первым строителем - Марн Чернокнижник.
-Не слышала о таком, - с сомнением сказала Стелла.
-А ты, конечно, знаешь всех Тиереннских архитекторов от начала нашей истории? - спросил Райнель.
Стелла хмыкнула, но промолчала, и Райнель продолжал:
- Это был эльф, - он слегка поклонился в мою сторону. - Но не думайте, на самом деле, едва ли он был злым колдуном. Скорее всего, его прозвище появилось вот из-за чего: во-первых, Марн был человеком очень ученым, и знания его были глубоки и разнообразны, не только в архитектуре. Но, кроме учености, он имел и дар волшебства. А тогда, двести лет назад, как раз начались события в Фарлайнском лесу, и эльфы создали свой город - Фарлайн. Каждый эльф без рассуждения считался чародеем, а раз чародей - то, по общему мнению, и опасный, и непредсказуемый.
Фарлайн... Ведь это и моя родина, по крайней мере, родина моего отца. Но я ни с кем не могу говорить об этом, а мне очень хочется узнать подробнее об этой стране, о ее жителях. Где-то там - мои родные. Ведь были же у моего отца родственники, может быть, он снова женился и у него - дети, мои братья или сестрички.
-Растанна, ты слушаешь? - Стелла потянула меня за рукав.
Я кивнула, но ничего не ответила. Райнель сказал о Фарлайне, и это почему-то выбило меня из колеи.
-Так вот, я и спрашиваю, - продолжала Стелла, - откуда это известно, что Марн не злой колдун?
-Двести лет прошло - мало что о нем вообще известно. Скажем так, это всего лишь мое ощущение. О Марне известно всего лишь три истории. На день рождения королевы Олведии, жены короля Густина, этот хитроумный эльф принес букет золотых роз - среди зимы, что всех поразило, да еще и вправду лепестки были из тонкого-тонкого золота, хотя были мягкие, как живые - и увядали, как живые. Чародейство, конечно, но не злое же. Еще случай - Марн встретил на деревенской дороге - уж не знаю, как он там оказался, дел у него, как я понял, вне города не было - мальчика, пастушка. И тот, будто бы, плакал, потому что сломался его пастуший рожок - на него наступил теленок. Марн сделал ему новый рожок, но, как стало понятно потом, когда на этом рожке начинали играть, то он не просто издавал ту мелодию, которую хотели получить, но еще и сам ее обрабатывал, изменял, усложнял... Итак, опять же, колдовство, но не такое, чтобы прозвать за него чернокнижником, - заключил Райнель.
-Ты говорил, там три истории, - сказала Стелла.
-Да, но третья, пожалуй, и не история, а... Кстати, мы весь чай выпили, да и пирог подходит к концу.
-Сейчас я налью еще один чайник и принесу хлеба с маслом. Только без меня не рассказывай, - и Стелла пошла на кухню, а я за ней. Мы наполнили большой тяжелый чайник, повесили его над огнем, прихватили с собой хлеб, масло, яблочный джем и вернулись в гостиную. Райнель продолжил рассказ:
- О Марне еще известно то, что когда шло строительство Театра, то Марн постоянно почти наблюдал за работами. И, что и напугало или, лучше сказать, отвратило от него многих, приходил даже ночью. Считали, что он занимается колдовством, наводит на будущее здание чары.
-Действительно, зачем приходить по ночам? - подозрительно спросила Стелла.
-Может быть, он проверял какие-нибудь расчеты? - рассердилась я. Почему она во всем подозревает эльфов, уж конечно, если бы архитектором был человек, у нее нашлось бы разумное объяснение.
-Ночью проверял расчеты? - вздохнула Стелла и поглядела на меня, как на несмышленого ребенка.
-Ну, неважно, - сказал Райнель, как мне показалось, нарочно, чтобы мы перестали спорить, - теперь ничего не докажешь. Важно то, что потом, на середине строительства, его выслали из Тиеренны, отобрав перед этим все чертежи.
-Но, тут уж или-или, - подумав, сказала Стелла. - Или Марн никакого чародейства не применял, и тогда нам неважно, кто он и что он. Или уж мы признаем, - она посмотрела на меня, - что он волшебник, и тогда будем искать о нем книги - надо ведь понять, как он мог заколдовать Театр. Я думаю, правильнее - признать, что он волшебник, это ведь все упростит. Сразу станет понятно, в чем корень беды.
-А если мы решим, что он - не волшебник, значит, опять все будет непонятно? - тут уж я начала всерьез сердиться, кажется, когда речь заходит о волшебниках, Стелле полностью отказывает логика. - Тебе нужно правду узнать, или найти самое простое объяснение?
-Я предлагаю как раз вот это - попытаться понять правду, - сказал Райнель миролюбиво. - Кстати, чайник закипел, разве не слышите?
Мы со Стеллой заварили еще чаю. Пока пили новый, душистый чай, Райнель рассуждал:
-Не надо заранее придумывать себе никаких теорий, надо просто - искать сведения. А потом сделать выводы, если мы, в самом деле, что-то найдем. Пока можно лишь вот что сказать: Марн, пожалуй, в самом деле, был волшебник, но это не значит, что он как-то заколдовал Театр. А мог и заколдовать - но все равно, не обязательно исчезновения связаны с его делами...
Мы со Стеллой согласились с ним, и я была очень рада, что мы с ней не поссорились.
-Я придумала вот что, - сказала Стелла. - Давайте создадим тайное общество. Будем изучать все, что сможем найти об истории Театра. А назовем наше общество, например, "Союз троих".
Наверняка Стелла прочитала в какой-нибудь книге про что-нибудь подобное, может, там был "Союз пяти" или что-то в этом роде. Пожалуй, тайное общество - это неплохо придумано, все же приятно чувствовать, что ты - не одна, у тебя есть единомышленники, к тому же, тайные. Райнель тоже согласился, хотя почему-то без воодушевления. А, по-моему, хорошая идея.
Наконец, часы пробили восемь, надо было возвращаться. Райнель сказал, что проводит меня до училища.
Светящиеся иголки звезд спали за мутной облачной пеленой, тянущейся по темному небу. Снег мягко падал - на камни под нашими ногами, на ветки. Когда мы зашли в парк, то словно заглянул непрошено в сказку о спящем городе. Все было неподвижным, поблескивающим, волшебным. Вокруг фонарей блестели, падая в темноту, снежные хлопья, а внутри, за стеклом, горели желтые огоньки. Я подумала, что предметы отбрасывают тень не только из-за падающего на них света, у них есть еще одна тень, невидимая, но я ее чувствую. Иногда тень бывает злая, как у химер на нашем Театре, иногда - таинственная, например, если это какой-нибудь старинный дом или огонь камина за шторами - смотришь и гадаешь, кто там живет, что делает, представляешь, что он сидит у камина и читает сто раз перечитанную, захватывающую книгу. А вот у фонарей и снега сегодня - волшебная тень. Не знаю, все ли это видят, мне кажется, что не все. Вот Лил наверняка бы увидела.
Я сказала о волшебной тени Райнелю, он улыбнулся и посмотрел на меня с любопытством. Но мне показалось, что он ничего такого не чувствует, ему просто интересно, что я говорю, вот и все. Наверно, вообще мало кто мог бы это понять. Может быть, Корх, но он все-таки человек неприятный, по крайней мере, для меня. Тийна могла бы понять - но она любит такие вещи, которые хоть и таинственные, но осязаемые. По крайней мере, даже привидение можно увидеть. А здесь - всего лишь ощущение...
Когда мы завернули в один из переулков, ведущих от бульвара к Театру, налетел ветер и поднял над одним из домов пушистое облако, а потом рассыпал его по черепицам крыши, а оттуда уже упала снежная пыль, поблескивающая ломкими краями снежинок. Райнель вздохнул, и я заметила, что у него стало напряженное и встревоженное лицо.
-Ты испугался, что снег упадет нам на голову? - спросила я.
-Нет, просто мне показалось, что там - человек.
-Ну что ты, как бы он мог попасть на крышу? Тем более, ходил бы по узкому краю крыши.
Райнель вдруг смутился и ответил:
- Мне привиделось, что это лунатик.
Я слышала о том, что бывают лунатики, но не уверена, не выдумки ли это. Но Райнель рассказал, что у него был друг, и он на самом деле ходил во сне. Мне стало любопытно, почему это так, началось ли это у него еще в детстве или позже. Райнель сказал, что родители его друга считали, что это случилось из-за какого-то потрясения, скорее всего, из-за войны, которая тогда началась тогда между Аркайной и Анлардом. Ему было тогда лет шесть или семь. Его родители, хотя и имели гражданство Тиеренны, но жили тогда в Анларде. Надо сказать, войну он помнил довольно смутно, а каких-нибудь по-настоящему ужасных происшествий не помнил совсем - родители довольно быстро смогли выехать из военной зоны. Но через некоторое время он стал ходить во сне. Нечасто - может быть, раз в год или даже реже.
-А сейчас он где?
-Родители увезли его в путешествие к Драконовым островам.
-Но там ведь нельзя высадиться?
-Да, конечно. Но корабль поплывет вдоль материка, мимо Холодного моря, потом они погостят недельку-другую на Южных островах. Видишь ли, никто из врачей не знает, как лечить лунатизм. Однако у одного из профессоров, к которому его родители обращались, была такая теория. Он сравнил человеческий рассудок с домом. Все впечатления, которые бывают у человека в жизни, распределяются по разным этажам, соответственно, и значение имеют разное, и помнит о них человек по-разному. Бывает так, особенно в детстве, какое-то событие, которое человек старается позабыть, уходит и прячется куда-то в подпол, в погреб, но оно не умирает там, а ведет свою сумеречную жизнь. Любое воспоминание и впечатление может превратиться в жителя этого дома. Только одни живут внизу, в темноте и забвении, а другие воспоминания холят и обхаживают.
Я кивнула, подумав о своей "копилке воспоминаний".
-Человеку кажется, что он - целиком и полностью хозяин дома, продолжал Райнель. - А на самом деле его жители, также и те, которые обустроились в подполе, уже вполне уверенно себя ведут. Подбрасывают ему мысли, нашептывают на ухо, как надо поступить. Да просто начинают перестраивать весь дом по-своему. Только те, которые в подполе и о которых хозяин и не помнит, действуют исподтишка. Считается, когда лунатик находится под влиянием луны, то двери подпола открываются, и тайные жильцы подчиняют себе человека. И если не принимать меры и не выживать их, то они подтачивают сознание человека, как деревянные стены - жуки-точильщики.
-А путешествие зачем? - спросила я.
-Чтобы привести в свой дом как можно больше других гостей. Новые впечатления, новые встречи. Новые жители населяют жилые этажи, их становится больше, чем незаконных жильцов, и те уже не так вольно себя ведут. Чем меньше у человека тайн, тем труднее луне наслать на него чары. Такова одна из теорий.
Пока мы шли к Театру, я все думала о том, что сказал Райнель. Неужели надо всего лишь как следует попутешествовать, и человек больше не попадет под лунные чары? Трудно представить, но, с другой стороны, раз так говорит профессор, то он, наверно, знает. А еще мне показалось, что есть определенная связь между нашим разговором о Марне Чернокнижнике и лунатиках. Но какая? Я чувствовала ее, но не могла объяснить. Это наитие, а наитию надо верить. Может быть, я пойму это потом.
Пушистый снег поскрипывал под ботинками Райнеля и моими сапожками. Я ловила на перчатку рассыпающиеся на отдельные снежинки мягкие хлопья, разглядывала колкие и хрупкие кристаллики и думала о том, что может произойти с душой человека, если с ним или просто перед его глазами произойдет что-то скверное и ужасное, и он никак не сумеет с этим справится, потому что даже не будет помнить... И тут меня накрыло холодной волной испуга и узнавания. Ведь это же было и со мной! Друг Райнеля десять лет назад видел войну Аркайны и Анларда, но, получается, и я ее могла видеть! Как же я не сообразила: и сон год назад, когда я видела войну и беду, и мамины слова о какой-то поляне, где я танцевала - я очень-очень смутно вспоминаю...
Почему мама всегда молчала об этом? Наверно, не хотела, чтобы я переживала, пугалась заново... Но теперь у меня как будто украли целый кусок жизни, может быть, его и стоило забыть, но все же... Но на этом месте моих размышлений я поняла, что начинаю упрекать маму, а ведь она хотела как лучше для меня. И не была ли она права, если, допустим, ее молчание не открывало лишний раз дверь моим "подвальным жителям". Или, напротив, лучше вспомнить, чтобы тайное стало очевидным? Это было слишком сложно для меня. И еще грустно и тяжело от того, что не могу поговорить об этом с мамой, а ведь мы вместе тогда переживали ту беду...
Начался второй месяц зимы. Мы репетировали "Войну трех царств" уже не по отдельным сценам, а по действиям. Нерсален обращался со мной, несмотря на "парящий прыжок", так же, как и с прочими. Однако на репетиции, когда начиналась сцена в горах, приходили многие, и они смотрели на меня, перешептывались и обсуждали. А один из постановщиков - он когда-то был танцором, но сейчас ему было уже много лет - подошел ко мне после репетиции однажды и назвал "нашей будущей примой".
В обеденном зале или в коридорах училища на меня смотрели даже больше, чем когда я была новенькой. Раньше я очень не любила такое внимание, а сейчас, пожалуй, было даже приятно. Госпожа Таларис стала со мной на занятиях строже, а когда я спросила, не стала ли я танцевать хуже, она ответила, что нет, просто она боится, что я зазнаюсь, стану лениться. Рунния тоже предостерегала меня, не от лени, а от разных театральных опасностей.
-Смотри, как тебе не сделали пакость. Могут облить водой, как Лил, или стекло в балетные туфли подложить, или костюм разрезать.
Теперь я стала проверять очень внимательно и туфли, и одежду и утром, и когда переодевалась на занятия и репетиции. Пока ничего такого не происходило, однажды только в коридоре меня толкнули, так, что все вещи вывалились из сумки на пол, но мне помогли их собрать. Рунния сказала, что я легко отделалась. А через два дня случилось вот что.
Мы выходили из обеденного зала, и тут мальчики, второй или третий класс, побежали к двери, началось столпотворение. Их воспитательница очень сердилась, она еле-еле навела порядок, заставила свой класс остановиться и пропустить нас. А потом я у себя в кармане нашла записку. В записке было написано: "Здравствуй. Меня зовут Дорхолм Левером. Я хотел бы встретиться с тобой. Давай встретимся на прогулке, если в садике, то на последней скамейке, а если в парке, то там, где кормят голубей. Я учусь во втором классе, на певца". Мне ужасно хотелось понять, как выглядит этот Дорхолм Левером. Но спрашивать ни у кого я не хотела. Вдруг он постесняется и не подойдет, или вообще это шутка, и никакого Дорхолма вообще не существует, или он не писал записку.
На прогулке я немного волновалась, хотя старалась делать вид, что ничего не происходит. Я весь вечер размышлялаа, что мне делать. Сесть на скамейку, или подождать, когда к ней подойдет какой-нибудь мальчик (если он будет один, то скорее всего, это и есть Дорхолм). Когда мы вышли из нашего флигеля, и все побежали играть в снежки, я увидела на последней скамейке мальчика, он сидел один, перекидывал из руки в руку вылепденный снежок и смотрел в нашу сторону. Он меня увидел и помахал мне рукой. Когда я подошла, мальчик встал, поклонился, сняв шапку, и сказал очень робким голосом:
-Здравствуй, я Дорхолм, это я тебе записку написал, - он смел перчаткой снег со скамейки, и я села рядом с ним. С одной стороны, теперь можно не сомневаться, что он написал всерьез, а вовсе думал подшутить, так что об этом я больше не беспокоилась. С другой стороны, едва ли можно было радоваться, что появился такой поклонник. У Дорхолма огромные глаза, худенькое лицо, оттопыренные уши, он чуть ниже меня. Дорхолм кашлянул несколько раз - или простудился, или не знал, как начать разговор и кашлял от смущения.
-Я был на репетиции, - сказал он, - ты так хорошо танцуешь.
Он закутал шарфом горло поплотнее.
-Мне просто повезло, что Нерсален меня заметил, вот и все, - ответила я.
-Ну, не скажи. У тебя правда отлично получается.
-Спасибо.
-Да что ты, это каждый скажет...
Мы немного помолчали.
-Слушай... а вот этот прыжок ... Ты так сама научилась, или... ну, знаешь... эльфийское что-то... хитрость какая-то...
Я рассердилась - да что такое, они что, считают, если ты эльф или эльфийка, то, значит, все только волшебством делается?
-Нет, хитрость тут не при чем.
Я холодно посмотрела на него и встала, чтобы пойти к Дайлите или Руннии. Дорхолм схватил меня за рукав:
-Ой, ты прости, пожалуйста, я просто глупость сказал. Извини.
Глаза у него стали сразу испуганные и огорченные, и я решила простить его - он в самом деле не нарочно. Мы еще немного поговорили с ним. Мне неловко показалось, что мы беседуем только о моих делах, и я спросила, кто его родители, забирают ли его домой на выходные. Дорхолм сказал, что его отец - сапожник (тут он очень смутился), у него семь братьев и сестер, так уж ему повезло. Отец сделал им трехъярусные кровати, потому что иначе не хватает места. А домой его берут каждые выходные. После этих рассказов я стала смотреть на него иначе, даже немного с уважением. Все-таки не каждый мальчик или девочка спит на трехъярусной кровати и не у каждого семь братьев и сестер.
После той встречи, когда Дорхолм видел меня на прогулке, в библиотеке или обеденном зале, он всегда махал мне рукой или подходил поговорить. Ирмина с подружками ехидно смотрели на нас и иногда смеялись или дразнили. Рунния один раз тоже сказала, что очень уж он маленький, худой и лопоухий. Но я решила ничего не замечать, потому что с Дорхолмом было интересно поговорить, он искренний, дружелюбный, и с ним всегда легко и спокойно. И, кстати, не такой уж он и маленький, может быть, чуть-чуть ниже меня.
Целый день мела метель. И не простая, когда дует сильный ветер и падает снег - за окном все было закрыто снежной, какой-то клубящейся пеленою, пропал весь мир. Как будто кто-то сделал над землей ведьмовский котел и мешает в нем невидимой метлой. Тийна посмотрела в окно, вздохнула и сказала:
-Наверняка опять что-нибудь случится. - Помолчала и уточнила:- Что-нибудь плохое.
У нее был такой же тон, как когда-то у Тилимны - когда она говорила, что будет война. И еще я вспомнила сказку о потерявшихся детей. Ту, где старая Мирла говорит: "Ох, как раз в такую же ночь бедный Нерс свалился в яму..."
Девочки столпились у окон. Я смотрела поверх их голов. У меня метель вызывала двойное чувство. Я люблю снежную суматоху, но сейчас все же было немного страшновато. И еще появилось чувство заброшенности, будто мы спрятаны ото всех. Но вместе с ним - чувство объединенности с другими, ведь вьюга засыпает и засыпает снегом весь белый свет: и Тиеренну, и Анлард, и Ургел... и даже над холодным пенящимся морем - снег, снег, снег...
После того метельного вечера у меня появилось ощущение: что-то надвигается, меняется... что-то происходит, чему я не могу помешать... Через два дня, в шестой день четвертой четверти луны с самого утра была непогода, затянутое тучами небо, снежный туман за окном. Налина и Хойса лениво играли в картинки. Я немного поиграла с ними, не потому что хотела, а из-за слов госпожи Ширх. Дело в том, что однажды, несколько недель назад, я заметила, что девочки часто глядят на меня недовольно, и поговорила об этом с госпожой Ширх. Она посоветовала мне поменьше быть одной, потому что я любила сидеть в библиотеке или просто молчать у окна. Она оказалась права - девочки больше не смотрели на меня мрачно, как тогда, когда я отказывалась совсем играть с ними. В такие дни, когда я была сама по себе, они дулись или делали вид, что меня нет в комнате.
А вчера вечером они затеяли перед сном рассказывать страшные истории. Я тоже не стала отмалчиваться и пересказала одну сказку, которую слышала в еще в Тальурге, в школе. Правда, я не помнила больше половины, кто, в конце концов, напал на заблудившихся детей - тролль или шайка гоблинов. Разница, полагаю, невелика (по крайней мере, для тех детей). Но, хоть я все перезабыла, девочки поахали и натянули одеяла повыше - как положено, когда рассказывают подобные истории. Если бы они не ахала и не спрятались под одеялами, это, пожалуй, было бы даже и невежливо. Но про себя я подумала потом, что самая страшная из всех страшных историй - это как мы с мамой шли по обледенелой дороге, и не знали, найдется ли вечером ночлег, а на обочине видели замерзших, брошенных людей... Но я не смогла бы передать, как тогда было холодно, безнадежно и жутко...
С одной стороны, я была рада, что не висит в спальне напряженная тишина, и, напротив, девочки обращаются со мной очень дружелюбно. С другой, неприятно, что из-за этого пришлось подлаживаться, изображать интерес к общению, когда хотелось просто молчать и думать о своем... Ведь это почти вранье? Но посоветоваться теперь не с кем. Интересно, что скажет Райнель? Пожалуй, кроме него не с кем об этом. Госпожа Ширх считает, что самое правильное - со всеми ладить, а Стелле такие тонкости неинтересны.
Это все было вчера. Ну, а сегодня с утра мы погуляли и сейчас занимались кто чем. Настроение было унылое. Без всякой охоты я полистала учебник по естественным наукам. Потом взялась за литературу, но даже любимый учебник никак не прогнал сонное, ленивое настроение. Я влезла на стул и стала смотреть в окно. Кажется, снег - что в нем особенного, он белый и всегда одинаковый. Но я люблю смотреть на снег, как снежинки слетают вниз, кружатся, если вечер и горят фонари - играют и переливаются разными цветами в кругах газового света, если их мало, и редкие снежинки медленно опускаются - это похоже на танец, а когда такая белая заверть, как сейчас, то все равно люблю смотреть на снежный туман, на то, как завиваются и клубятся белые полосы, как через них проступают и в них же тают очертания каштанов, углового дома, понуро цокающих лошадей... И фигура человека, в коричневом плаще... Опять он!
Стоит напротив нашего окна и смотрит. Кажется, что он исчезает в тумане, а потом выступает снова - не двигаясь, только одной волшебной силой заставляя туман то переносить его сюда, то, наоборот, уносить в иные края.
Я смотрела на эту фигуру, снова появившуюся из снега. Почему-то я была уверена, что он ищет именно меня. И вдруг в сердце стукнула догадка: если он так упорно следит за мной, может быть, это мой отец? Кому еще может быть до меня дело?
Снег снова повалил сильнее, и фигура стала расплываться, ее уже почти не было видно. Я спрыгнула со стула и побежала вниз. Хойса крикнула что-то мне вслед, но я не слушала. Сбежала по лестнице, чуть не поскользнувшись на мраморных ступеньках вестибюля, и понеслась к двери. Привратница крикнула: "Стой, ты что, ты куда это?" - но я уже потянула на себя дверь. Меня обожгло холодом, в лицо било колючим снегом, и я, задыхаясь от ветра и бега, перебежала дорогу к бульвару - и увидела только исчезающую вместе с клубом взметенного снега полу темно-коричневого плаща. И пошла обратно, чувствуя, что подошвы тонких туфель вымокли, а щеки и нос почти ничего не чувствуют.
Меня сильно отругали, и, наверно, наказали бы - госпожа Тереол обещала доложить обо всем начальнице училища и запретить мне уходить из училища в гости на месяц или два. Но я заболела и пролежала в лазарете больше двух недель. За это время о наказании забыли. Тем более, первые три дня было так плохо, что даже госпожа Тереол меня пожалела. А ко мне не то в сонных, не то в бредовых видениях приходила темная зловещая фигура, которая потом снова и снова таяла в метельном буране. А еще снилось снежное кипение, вращение слепых, темных клубов над Театром, а в центре всего этого роящегося морока - пульсирующее темное сердце, где-то под неясно видимыми химерами, далеко внизу...