Я давно задумала побег. Представляла, что вот, возьму дорожный мешок, сложу туда необходимые вещи, истории - свои и чужие, сколько мне хватит сил унести - и уйду. Многие могли - почему не я?
Я думала об этом постоянно: и дома, и когда сидела в хранилище, а вокруг творился обычный будничный ужас. Многорукие и чернокрылые эспы летали над головами по всем направлениям, раздраженно швыряя письма, и надо было немедленно давать ответы, выписывать какие-то цифры. Ошибешься - штраф. Пыльные столы, усталые, недоброжелательные люди... Периодически, на минуту или две, в полу возникала трещина - как ненасытная пасть великана. За все время существования нашей конторы она, в самом деле, успела проглотить человека-другого. Денег на ремонт никогда не находилось - начальство считало, что нетрудно перешагнуть расщелину или дождаться, когда она сама сомкнется. Трещины все боялись, впрочем, кидали туда издали иной раз ненужные бумаги или мусор. Низкие потолки, стены без окон, закрытые рядом шкафов, уходящих в бесконечность, с тысячами, сотнями тысяч папок, хранящих документы, которые накопились за много столетий...
Единственное окно - в конце коридора. Выйдешь, посмотришь на ходу, а там - снег, праздный, чистый. И сразу представляется - идешь по натоптанному снегу, по бокам - черные деревья, падают редкие пушистые хлопья... белый сияющий холст дороги теряется за горизонтом - а там... что-то новое, не такое, как здесь... А летом меня терзали другие картины - речная, бесконечно бегущая отсюда - от любого места - беспокойная, изменчивая вода, ее сине-зеленая дорога ... Когда уходила домой из того многоэтажного здания, где я работаю, с его изломанными контурами, поблескивающего мне вслед тысячами очков-стекол, мимо охраны, змеельвов с человечьими головами, эти видения точили меня еще настойчивее. Устала... Устала от своего житья-бытья в крохотной комнатке с окном в никуда, от тихих двориков с утренним карканьем гарпий, качающихся на ветках, с позеленевшими и выщербленными фигурками чудищ на углах карнизов, от шумных улиц с безумным движением, от навязанных обязанностей, сетей суетных дел, трудных отношений.
Однако меня останавливали некоторые соображения. Во-первых, я в себя не верю. Да-да, совершенно не верю. Это первое, а дальше - ну, куда я пойду? Разве я могу найти новые земли? Счастье? Нет, такое не для меня... И еще одно, это мои истории, над которыми работала вечерами и по выходным. Когда придумывала - казалось, да, могу... Но потом, через неделю, месяц, мне уже не нравилось то, что у меня получалось. А бросить этот труд казалось изменой себе самой.
Впрочем, глядя теперь со стороны на свою тогдашнюю жизнь, растущую, как корни травы под бесконечным дождем, ведомую спокойной и сильной рукой в стороне от ужасов или соблазнов бытия, я думаю, в ней был свой смысл.
За неделю до побега стала перебирать готовые истории, выдвинула нижний ящик шкафа, где они хранились, аккуратно завернутые или в засушенные листья, или в тонкую бумагу. Ящик был полон доверху, притом, что еще множество прозрачных шаров лежало на столе, дожидаясь доделывания. Итог, подведенный в серый час между ночью и утром, был скверен. Я отобрала, как действительно стоящие, всего три истории. Остальное, подумалось, без раздумий можно было разбить или выбросить. И самым красивым в этой коллекции оказались, наверно, оранжевые, синие и фиолетовые засушенные листья... Это сознавалось очень определенно - я никогда не обманываю себя. (Впрочем, и другим стараюсь не врать). И что же, итог многолетних трудов - всего-навсего три позвякивающих шара и разноцветный гербарий? Горько так думать... А это правда.
Я ругала себя еще за то, что не могу выбрать одну цель - или уходить из города, или дальше творить. Стремиться и к тому, и к другому одновременно мне казалось слишком самонадеянным. Неужели можно вот так, запросто, найти новый, никому неведомый мир (да еще и создавать при этом истории)? Не для таких, как я. Тем более, то, что я сочиняю, это - только мое, то есть мало кто об этом знает (даже, замечу, из тех, кто мог бы, немногие и хотят узнать). А уход - это уже явно, если я ничего не найду (а я не найду), всем раскроется моя тайна: то, что я в жизни неудачница. Пока пытаюсь ото всех как-то это скрыть, но...
Но в один день поняла - не могу больше. Нудная бесконечная работа, за которую платят не так уж много. Однотонные, бесцветные вечера. Сопротивляющиеся, не дающиеся слова. Это надо закончить, раз и навсегда. Прощай, Город, и твое задымленное бледно-зеленое небо с серыми зимними разводами облаков, и твоя летняя пыль, и дождевая вода без запаха - не то, что там, на воле - и смертоносные грозы, и твои листья и трава, словно умирающие осенью - а весной и не поймешь, народились ли новые, или ожили и посмеиваются, как всегда из года в год, над нами те листья и трава, что должны были истлеть за зиму.
Я собиралась недолго. Решение было серьезным, хотя в голове, пока складывала вещи, крутилось только что-то совсем нелепое: "Лучше идти и идти, и умереть в пути, чем..." На этом ритм оборвался, мне подумалось, не сохранить ли - неплохое начало для баллады, но все же не стала продолжать. Так и остался тот отрывок - лежать на письменном столе, покрываться пылью, а внутри стеклянного шара недоделанного стихотворения по белой дороге шел упрямый человечек с дорожной сумой. Его ждет непогода, одиночество и кто знает, что еще, но мне было не до него.
Был первый месяц лета, когда начался мой побег. Один из привалов, к ночи ближе, я сделала около турновой запруды, выбрав место подальше от турнов. Эта мелочь суетилась ниже по течению, выбиралась из реки, снова запрыгивала - я их видела, но шума их работ, визгов и рассуждений почти не слышалось. Здесь была тишина, почти величественная - во всяком случае, возвышенная, такая же, каким был сейчас мой душевный настрой. Утром, когда уходила, отправила письма двум друзьям, самым близким и важным в моей жизни людям. Я еще потому и сделала привал тут, что присмотрела подходящее дупло, откуда могла бы достать почту. Проверила, но пока вместо долгожданных ответов нашла лишь пустоту и труху прошлогодних листьев на дне дупла.
Свои письма написала еще вчера, кинула в почтовое дупло уже на ходу. Послания отличались друг от друга несущественными мелочами, касающимися жизненных событий каждого их адресатов. Но главное было одинаковым.
"Привет, я буду уже в пути, когда ты получишь это послание. Помнишь, я тебе говорила, что хочу уйти? Вот - свершилось. Что там будет впереди, посмотрим, но назад не поверну. Ты спросишь, конечно, что я хочу найти. Скажу честно, у меня две цели. Одна - уйти от старой жизни и найти новую. Я не знаю, смогу ли я объяснить, но у меня было всегда ощущение, что я говорю неправду, поступаю как-то фальшиво - и от этого чувство страшного стыда. Ты скажешь, всегда стыдно, когда врешь... Да... Но я о другом. Мне казалось, что я все делаю... не то, что неискренне - смешно, неестественно... Из-за этого почти в любой ситуации меня терзал въедливый и насмешливый стыд. Поэтому я стремилась быть искренней во всем - в словах, поступках, даже самых мелких жестах. И когда мне, очень редко, это удавалось, то ни за что не было совестно. Я боюсь жизни, я ее не понимаю и стараюсь защищаться от нее искренностью. Когда мы ведем себя без притворства, честно, мы таковы, какими нас сделал Создатель. А значит, мы не можем быть отвратительны или смешны. Любой человек, понявший себя подлинного - понял все прекрасное в себе. Но можно ли это понять? Вот первая цель - идти, идти, быть только наедине с самой собой. Может быть, я смогу узнать о себе то, чего не понимала пока что... И еще - мне хочется сделать что-то, чтобы мое существование было не напрасным. Я хочу открыть неизвестные земли, странные миры... Может быть, мне это не удастся, но попытаться должна. Но и истории я буду придумывать - в дороге, на отдыхе. Пожалуй, это еще одна, третья цель. Как ты думаешь, у меня получится? Посылаю тебе копии трех историй, раньше я тебе их не показывала - посмотри их, пожалуйста, если не будешь слишком занят. Пиши, очень жду".
Что ж, ушла... как бы там ни сложилось - я теперь свободна. Бледно-зеленое небо над головой... Солнце скоро зайдет, и уже видны над горизонтом две молодые прозрачные луны.
Я решила остаться на этом месте до утра. Пахло речной водой - тревожно и весело, трава была мягкой, голоса играющих турнят уносились ветром вместе с прочими звуками угасающего вечера в сторону покинутого утром города (впрочем, турнят уже скоро позовут спать в их подводные дома), почтовое дупло было рядом как обещание, что нить общения с родными мне людьми не порвется. Где-то вдали стояли белые, маленькие, словно игрушечные, дома, на дороге, вьющейся вдали светлой пыльной нитью, почти не было движения. На лугу за дорогой паслись угольно-черные, с подрезанными крыльями айрры (если их приручить, они полезны в хозяйстве и неопасны). Лютвы, натянув от ночного холода зеленые колпачки, уже покидали свои теплые кровати, выбирались из нор и начинали свой монотонный стрекот, но это не мешало.
Я достала из мешка тонкое одеяло и куртку, которая должна была на ночь становиться подушкой. Легла, примяв длинные травины, стала смотреть в небо. Золотые звезды загорались тут и там, небо было как темный зеленоватый бархат. Мне казалось, что эти огоньки говорят со мной, я смотрела на них и смотрела... думала, как огромен космос - по сравнению со мной, ничтожной былинкой... Но звезды говорили и о другом - что каждая бедная былинка - это часть огромного мира. И значит, не так уж она мала... Но чувство причастности к безликому не радовало, хотя и пробуждало некую спокойную безнадежность... Тогда я переставала прислушиваться к голосам звезд, и начинала думать о моем побеге. И казалось, что от одного решения уйти душа становится больше, сильнее... превращается в могучего и всесильного титана, который может вынести равновесие одиночества между душой и вселенной.
Еще размышляла, чем придется платить за свободу - за то, чтобы идти, куда хочется, делать, что хочется. Холодом, отсутствием еды иногда, неудобным ночлегом... Что ж...
Утром пошла проверять почту и нашла два послания. В первом было такое напутствие: "Ну, что я могу сказать... Получится или нет, это зависит от разного, и от умений, и от обстоятельств. Если ты уверена, что должна поступить именно так, то зачем я буду тебя отговаривать. Истории пока не посмотрел - нет времени, сейчас если что-то достаю с полок, то только любимое, чтобы не напрягаться, вживаясь в чужой мир".
Это письмо дало какой-то неопределенный настрой... не радостный, но все же и не безнадежный. Второе послание было скептичным: "Конечно, поступай, как сочтешь нужным, хотя я сомневаюсь, что женщина (не именно ты, а вообще) может открыть какие-то новые миры. Открытия, завоевание, творчество - это мужское дело. Истории твои еще не просматривал - пока остались кое-какие из новокупленного, довольно много"... Что ж... Жаль, что не написали ничего о тех трех историях, которые я им послала - впрочем, наверно, они и не стоят... Приговор насчет женского призвания меня тоже расстроил. Я знала его точку зрения, и все же... отчего-то думала, что он меня причислит к исключениям (да и может ли человек всегда быть правым... надеюсь, он все-таки ошибается)...
Я отряхнула куртку от приставших травинок и сора, сложила ее в сумку и достала последний бутерброд. Сняв дорожные ботинки, прошла, балансируя, по крепкому, узловатому стволу ирва, склонившегося над водой. Села, свесила ноги в прохладную реку. В прозрачной воде сновали тритоны с серебристо-черными телами, они тащили сети, мастерили что-то, рвали колышущуюся подводную траву для каких-то своих хозяйственных дел. Длинные, острые листья ирва, подхваченным торопливым течением, уплывали прочь, сорвавшись с родных веток. Так и я... а все же таким теплым, солнечным утром, с бутербродом, болтая ногами в воде - неплохо вот так быть странником!
Вся первая неделя побега была счастливой. Усталость от прежней жизни проходила, как думалось, навсегда, дни наступили ясные и теплые, а люди были добры ко мне. Вечерами я останавливалась на привал и записывала события, происшедшие за день.
Когда я обдумывала побег, мне представлялось, что каждый день будет интересным и ярким, что я буду переходить от впечатления к впечатлению, как из одной местности в другую. Однако часто приходилось просто идти и идти, а справа и слева было одно и то же - то поля с голубеющими цветками земляных яблок, то леса, то плантации с кустарниками - обиталищами королевских шелкопрядов. Деревни или небольшие городки, встречавшиеся на пути, тоже были довольно однообразны. Увидишь одно такое поселение - узнаешь десять. Покосившиеся дома с облупившейся краской, кривые изгороди, трехголовые суетливые куры и гуси, ну и прочая живность, роющаяся в придорожной пыли, лениво тявкающие собаки, тоже какие-то вылинявшие и пыльные. Деньги у меня были зашиты в потайной карман куртки, я ее распарывала по мере необходимости и отсчитывала нужную сумму, а потом покупала в дорогу хлеб, молоко айрров - всегда прохладное, голубоватое, оно почти не горчило, по сравнению с молоком неприрученных айрров, пасущихся на лугах около океана, на краю мира. Мне, как жителю Города, сначала все виделось новым и необычным, но потом, от селения к селению, картинка блекла...
Словом, так или иначе, но впечатлений было меньше, чем можно было ждать от путешествия в неизведанные края. И тогда, непрошенными гостями, начали приходить воспоминания. Они появлялись легко и неожиданно, но уйти не спешили и чаще оказывались печальными или неприятными. Они походили на пчел и жалили прежними обидами, провалами, разочарованиями. Мне думалось тогда, что из несвободы прежней городской жизни меня перевели в какую-то странную тюрьму, где стенами было мое собственное "я", а дверь хоть и была всегда открыта - только я не могла или не хотела выйти. Бывало, что встречи или внешние впечатления, вместо того, чтобы становиться материалом для творчества и открытий, словно накидывали на меня - арканом - временную петлю, и ярче виделось прошлое, чем настоящее.
Не то, чтобы тени прошлого являлись совсем бесполезно. Я сначала старалась прогонять непрошеных и назойливых спутников, но потом мне подумалось, что - раз уж они все равно не уходят, а тянутся и тянутся за мной, нашептывая в уши ехидные или печальные слова - правильнее будет посмотреть на них еще раз, но иным взглядом - как с высоты птичьего полета (я ведь теперь вольная птица, странствующая, мое прошлое должно знать свое место - оно не имеет права держать меня). Но, с другой стороны, отчасти я смирилась с тем, что и моя память имеет свои права и научилась находить пользу в том, что рассматривала свою жизнь заново... передумывая, переживая...
...Но ощущение счастья, которое было вначале побега, уже не приходило. И, день ото дня, я переставала быть птицей-странницей, и снова опускалась к земле, к дороге моих неудач... Ведь сколько я ни всматривалась в окружавший меня пейзаж, то выискивая невидимые на первый взгляд тропинки, то сворачивая в нехоженые места (свалилась в заросли высоченной, ядовитой и льстивой травы-дремы - как вырвалась сама не понимаю, забрела в деревню Гройгратт, по словарям древнего языка это значит - призрак, или блуждающий, еще можно перевести как "убийца"- ну и люди там живут... впрочем, они и не люди..., потом обходила лесную общину муравьев - целое государство из муравейников, связанных друг с другом длинными галереями... и их обитатели просто ненавидят чужаков) толку не было. Я перебирала в памяти разнообразные истории о том, как в прежние столетья путешественники открывали неизведанные миры, но выходило, что вот так же - шли и шли. Или я просто - не вижу?
Были ли за все эти дни у меня какие-то запоминающиеся происшествия? Случилось ли что-то захватывающее или ужасное? Да, само собой. Бывало понемногу и того, и другого. Однако этот рассказ - не путевые заметки, у него, как и у побега, другая цель (впрочем, с удовольствием представляю себе какой-нибудь изящный альбом с велюровой обложкой, где на шелковистых листах дорогой бумаги нарисованы горы, ручейки, долины, к ним соответствующие надписи "пикник у проклятой реки", "полянка в междумирии", "листик смертоносного дерева, засушенный" ). Конечно, такое мне не по силам, но кое-какие случаи со временем припомню и опишу.
Потом начались ливни, беспросветные и бесконечные. Казалось, воздух наполовину стал дождем, он теперь состоял из мельчайших водяных капель, и дышать было почти невозможно. Исчезла, перейдя на другую сторону небосклона, золотая звезда Наир. Солнце изменило свой цвет. Мир входил в пору осени...
Однажды вечером я сидела в палатке (тонкой, умещающейся в кармане моего дорожного рюкзака, надежно хранящей от воды, ветра и холода. В ней не было тепло, но все лучше, чем за ее стенами, где сейчас была сплошная водяная стена). Кажется, я простудилась, горло болело и навалилась слабость... Хорошо, что прихватила с собой специальный лечебный чай. Развела костерок, благо палатка была из несгораемого шелка - спасибо труженикам-шелкопрядам, заварила отвратительно пахнущий полезный напиток... В детстве мне давали его пить, чтобы не болела. "От этого чайка все болезни изничтожатся", - приговаривала бабушка. "И не только болезни", - думалось мне тогда, когда от этого своеобразного запаха начинала кружиться голова. Но что поделаешь, странникам болеть нельзя...
Я достала свое любимое стихотворение и смотрела, переносясь в тот мир за тонкими прозрачными стенками шара. Маленький деревянный мостик, светлая трава, тихая, покрытая ряской заводь - заброшенность и умиротворенность... Дождь монотонно барабанил по крыше палатки, и было ощущение полного одиночества среди мира, гибнущего в потопе...
Деревни теперь попадались реже и реже, и можно было без труда представить, что одна из них, в конце концов, закончится дорожным указателем "К краю света" и действительно станет последней. В одном из селений я купила ружье - небольшое, нетяжелое, при этом очень надеясь, что оно останется бесполезным до конца пути. Я много думала, пока ноги несли дальше и дальше по безлюдью и непогоде. Наверно, все же я не там и не так ищу. Иначе как объяснить, что такой упорный поиск оказался напрасным? Нужен иной взгляд... Я смотрю на то, что вокруг, словно изнутри, пытаясь найти нечто необычное - вдруг оно и будет началом еще не открытого мира? Но, может быть, надо взглянуть на окружающее - как бы сверху, стараясь понять его весь, целиком... И тогда получится увидеть невидимое, нездешнее... Может быть, открытием будет не мир, а угол зрения на него? Эти мысли показались неожиданными, недоказанными, сомнительными, но очень важными. Я старалась найти в себе этот новый взгляд, что было трудно, но зато впервые мой побег начал приобретать ощутимый смысл - наконец он мог бы стать не умозрительной идеей, а чем-то реальным...
Края, куда привело меня путешествие, становились все более и более мрачными - голые, никем не населенные места - или тут встречались опасные, отвратительного вида существа, уродливые и невысокие, с острыми зубами и бегающими глазами. Я не вступала с ними в разговоры, правой рукой крепко придерживала ружье, чтобы можно было снять его моментально и начать стрельбу. Трапезничать приходилось только редкими ягодами, мокнущими кое-где на кустах, и сухарями, которые вот-вот должны были закончиться. Постепенно, день ото дня, нарастало чувство, что это приключение становится выше моих сил. Оно подавляло меня, не давало разумно размышлять и анализировать впечатления, не позволяло душе расти - наоборот, гнуло ее к земле, отупляло ум...
В один из дней я шла вдоль речного берега, ноги вязли в сыром, смешанном с камешками песке, с другой стороны был подъем - сыпучая земля, крутой склон, по которому нельзя было выбраться отсюда. Приходилось двигаться наугад, надеясь, что в этом направлении обнаружится какой-то другой путь - брод или вытоптанная дорога наверх. Здесь было совершенно безлюдно, впрочем, из-под камней выбирались иногда какие-то существа наподобие крабов, они сгребали клешнями песок, делая что-то непонятное - неприятные создания... я даже не была уверена в их разумности.
В прибрежной горе издали я заметила нечто темное, какой-то провал. Когда я подходила, то разглядела, что это пещера. Сразу подумалось, как было бы хорошо отдохнуть здесь несколько часов или даже всю ночь. Вытянув из кармана фонарик, сделала шаг внутрь пещеры. Внезапно я услышала, что там, в глубине, кто-то грузно ворочается, скрипит песком. Испугавшись, я замерла и тихо-тихо отступила назад.
-Кто там? - загудел чей-то голос, густой, низкий и неприятный, пугающе отражавшийся от гулких пещерных стен тысячами голосов - знакомых и чужих, насмехающихся или злых, любопытствующих или равнодушных...
-Никто, - ответила я, и быстро зашагала прочь, миновав россыпь чьих-то костей слева от входа.
Точила мысль, что неизбежно придется возвращаться. Припасы заканчивались, дожди лили беспрерывно, выматывая и опустошая, вымывая с земли и из души все краски и чувства. Надо было поступить разумно, признать поражение и возвращаться. Я устала настолько, что даже не чувствовала разочарования. В конце концов, если ты участвуешь в поединке с жизнью, победой можно считать само участие... Заметив, что приречные скалы становятся ниже и вот-вот исчезнут, решила дойти до этого места и, свернув, уже над скалами, отправиться назад, в Город.
Внезапно я увидела сквозь туман мельчайших дождевых капель мокрую, скользкую пристань, перевозчика, одетого в плащ защитного цвета с капюшоном. Он сидел под навесом и курил. Под тем же навесом, привязанная к столбику, мерно покачивалась лодка.
-На ту сторону реки? - спросил перевозчик.
-Это дорого?
Он покачал головой. Что мне было терять? Я представила, как забираюсь в качнувшуюся лодку, бросив на ее дно дорожный мешок, и роняю голову на руки, чтобы задремать под скрип весел и плеск воды, и проснуться уже на ином берегу. Однако... плыть неизвестно куда, с незнакомцем - это после нескольких минут раздумий показалось мне безрассудным риском. В сущности, что я о нем знаю? Где его дом? На что, собственно, лодочник тратит полученные деньги? Что он ест, если уж на то пошло? Тут у меня уже разыгралась фантазия, появились совсем нехорошие мысли... Я отрицательно помотала головой и пошла вперед, ожидая, когда моя дорога повернет вспять.
Перевозчик снова сунул в рот трубку, река говорила о чем-то сама с собой своим плещущим и шуршащим языком, а он молчал и слушал ее.
Но как я смогу вернуться - без еды, измученная, в этой вроде бы безлюдной, но несомненно опасной стране? И скалы никак не хотят заканчиваться, тянуться и тянуться, им-то что, они вечные, им не от чего уставать. А может быть, все же уплыть? Перевозчик слегка повернулся в мою сторону, когда я подумала это. Пусть увезет, пусть...
Как я могу надеяться, ведь у меня никогда ничего не получалось. Открывать новые миры мне не по силам, разве теперь уже не очевидно? Разве каждый шаг в этом безжизненном месте не доказывает еще и еще раз мою никчемность?
Я была бы счастлива найти любой из миров, до поры до времени спрятанных, как в гусеницы в куколке, где-то в необъятном пространстве. Любой - самый скромный, маленький, самый незначительный из них. Никому не нужный - а я поняла бы его, полюбила бы всем сердцем...
Я посмотрела на небо, и шея даже заныла от забытого движения - я ведь последние дни глядела только под ноги и по сторонам. "Сохрани меня на всех путях..." - повторяла я негромко (раньше говорила эти слова каждый вечер и утро, а последние дня три-четыре, пожалуй, и совсем нет... ). И тут же скалы закончились. Да, они словно рассыпались, раскрошились прямо передо мной, перейдя наконец в равнину! Почему я непременно хотела чувствовать, что одна? Чтобы, если найду новый мир, приписать это только себе? И разве этот момент торжества (довольно сомнительный) стоил бы такого окончательного одиночества?
На один миг почувствовала себя одним из первопроходцев прежних веков - ведь и они совершали свои открытия тогда, когда уже не оставалось надежды - Ильмарном или Толласом Н"Риешем, который искал страну борейцев - он верил легендам, сложенным об их храбрости, силе и об их хранимых снегами и льдами богатствах, никому не ведомых и от того, конечно, еще более необходимых... Но он так и не дошел до земель северных великанов, если вообще они существовали где-то. Зато посреди вот такой же, как здесь равнины, лишенной красок, без единой дороги - как однообразное серое полотно - он набрел на не замеченный среди неуклюжих обломков скал извилистый проход, ведший в страну совсем иную. Но, в отличие от упорного Н"Риеша, я пока не нашла ничего. Передо мной не раскрылась, как веер равнина, не развернулось пространство. Однако, может быть, открытия делаются разными способами - не только фанатичной и суровой настойчивостью, чего у меня нет и не будет, но и как-то иначе?
...Что ж... снова в путь, без направления, наудачу... Я не могу погибнуть - я не одна... Шла, думала, представляла...начала одолевать сонливость, и чтобы окончательно не уснуть от холода и голода, принялась играть с пространством - что было бы, если бы все вокруг было лишь видимостью, прячущей истинную суть? У каждого предмета - две сущности. Скалы раскрошатся, и через тысячи лет из них вырастет равнина, она, не различаемая обычным зрением, в них уже сейчас. Некое странное существо притворяется черным кустом с голыми ветками, завернутым в туман, как в саван, и ждет в засаде своей добычи. Что бы ни попалось на глаза - деловитая ящерица, запирающая дверь своей норы, камень, на котором чуть не подвернул ногу (наверняка обломок древнего идола) - все было не таким, как раньше, не одномерным...
Все оживало, двоилось... и приходили сомнения, я ли играю с пространством, или все же оно со мной...
И тут - так же неожиданно, как оборвались и легли равниной скалы - внезапно пришел ко мне тот новый взгляд, который никак не давался раньше. И я увидела, наконец, то, для чего и задумала свой побег. Не будь я так непонятлива и упряма в своих попытках непременно дойти до этого места по обычным дорогам, давно бы уже была тут. Сказав вполголоса: "Благослови меня в чужих землях...", - перешагнула из одного пространства в другое.
Целый огромный мир - и мой! О нем не скажешь в двух словах, это совершенно необыкновенное место, во-первых, оно... Впрочем, это - тема уже иного рассказа, который я напишу, когда исследую здесь все основательно, освоюсь, а этот рассказ - окончен...