Из-за этого господин Мару был глубоко несчастлив, поскольку предметом его страсти была не какая-нибудь вполне конкретная красавица с ясными глазами, шелковистыми волосами, атласной кожей и прочими непременными атрибутами дамы сердца, а некий более чем неопределенный образ, поселившийся в душе господина Мару еще в отроческом возрасте и упорно не желавший съезжать с квартиры. А меж тем господину Мару уже перевалило за тридцать, и на него начинали поглядывать с удивлением: светский человек просто обязан был озаботиться женитьбой на какой-нибудь хорошенькой девушке благородного происхождения и обеспечить свой угасающий род должным количеством отпрысков.
Но в том-то и была беда, что ни одна даже самая хорошенькая и благородная девушка не выдерживала никакого сравнения с возлюбленной господина Мару - может, именно потому, что образ ее был столь неопределенным? Как бы то ни было, глянув на девушку раз, господин Мару никакими усилиями воли не мог заставить себя посмотреть на нее во второй раз, хотя свахи предлагали ему один превосходный вариант за другим.
Однажды господин Мару, сидя в библиотеке у камина и попивая белое хесское со своим другом, господином Луа, пожаловался этому последнему на свое несчастье. Господин Луа, пребывая в благодушном настроении, пожал плечами, посмотрел на солнце сквозь золотистую влагу в граненом хрустале ручной работы, подумал и впервые в своей жизни дал совет. Последствия были таковы, что больше господин Луа никогда никому не давал советов - даже какого цвета галстук выбрать для бала у госпожи Сю.
- Через неделю в ратуше, - сказал он, - открывается картинная галерея. За пару серебряных монет эти проходимцы - художники - нарисуют тебе твою загадочную возлюбленную так ясно, будто сами ее видели. Тогда, может быть, ты излечишься от своей нелепой страсти и сможешь вести полноценную жизнь. Согласись, друг мой, в тридцать с лишком лет быть девственником - это даже как-то непристойно...
Господин Мару слегка покраснел, но совет принял к сведению и подлил другу еще вина.
Через неделю далекий от искусства господин Мару явился в ратушу в числе первых посетителей, чем немало удивил общество. Но ему надо было присмотреть художника получше, а как это делать в сутолоке и гвалте, который поднимет благородная публика, обсуждая живописные полотна и торгуясь с их творцами?
Галерея потрясла господина Мару. Отовсюду ему, как живые, лукаво улыбались красотки, при ближайшем рассмотрении превращавшиеся в беспорядочный хаос цветных мазков, демонстрировали зубы дареные кони, норовящие выпрыгнуть за пределы тяжелых резных рам, скалили клыки, захлебываясь в беззвучном лае, гончие, да так, что пару раз господин Мару оглянулся - нет ли за его спиной зверя, которого они преследуют? Трубили охотники, звенели бокалы, благоухала нарисованная сирень... он принюхался - действительно благоухала.
На картине, привлекшей его внимание, было изображено окно, распахнутое в цветущий сад. Целые облака влажной после дождя, простой и махровой, белой, лиловой, пурпурной и розовой сирени вламывались в ограниченное рамой пространство - и пахли так, что перехватывало дыхание.
- Позвольте, - господина Мару вежливо, но решительно отстранили от картины. Возмущенный господин Мару собрался было дать гневную отповедь нахалу, но мигом прикусил язык: рядом с ним стоял представитель Королевского Цензурного кабинета, мрачного вида человек в черном одеянии с алой отделкой.
На глазах у господина Мару Королевский Цензор протянул руку к картине, схватил несколько кистей сирени, рванул на себя - и в зал ратуши, с треском ломая побеги о раму, вывалилась огромная цветущая ветвь. Цензор быстро затолкал ее обратно, брезгливо вытер ладони о полы своего облачения и крикнул:
- Стража!
Гремя доспехами и алебардами, подбежали стражники, с бесчисленными предосторожностями сняли картину и понесли вон из ратуши. Господин Мару последовал за ними и увидел, как на площади складывают костер. Вокруг уже собирались зеваки.
Откуда-то притащили художника. Худой небритый мужчина молча смотрел на то, как заплясали первые языки пламени, облизывая его творение, как вздулся и лопнул раскрашенный холст, скручиваясь в горящие трубочки, как наконец распалась рама и торжествующий огонь с ревом устремился в небо.
Художника все не отпускали, держали под руки.
- Его что, тоже жечь будут? - спросил господин Мару у стоявшего рядом купца.
- Ну что ты, почтенный, - ответил тот, - как раз наоборот, держат, чтобы сам в костер не кинулся. Вот догорит, тогда отпустят, сломают его кисти, порвут диплом художника и бросят на уголья. А самого выгонят из города и навсегда запретят заниматься художеством. Если ослушается, по первому разу нестрого накажут - плетей всыпят. А если повторится - тут уж в тюрьму пойдет...
Господин Мару не верил своим ушам. Как мало, оказывается, он знает о жизни собственного государства! А он-то, наивный, полагал, что Цензурный кабинет занимается только тем, что иностранную почту проверяет на предмет обнаружения заговоров против Короны...
Потрясенный до глубины души, он вернулся в свое поместье.
Несколько недель господин Мару восстанавливал утраченное душевное равновесие, пока не убедился в безнадежности этого предприятия. Тогда он позвал управляющего.
- На последней выставке в ратуше один художник был лишен диплома, - сказал господин Мару. - Я хочу поговорить с ним. Найди его и привези сюда.
Управляющий поклонился и отправился выполнять поручение. Это был очень хороший управляющий: крал в пределах приличий и никогда не показывал, что удивлен приказом хозяина. Господин Мару очень ценил его и прощал аккуратные подчистки в расходных книгах - в конце концов, у управляющего была большая семья, которую нелегко было прокормить даже на то жалованье, которое ему платил господин Мару. Он бы и больше платил - но больше не позволяли приличия...
Через несколько дней управляющий ввел в кабинет господина Мару опального художника. Тот с холодным достоинством поклонился и с такой же холодной вежливостью спросил, чем обязан.
- Я видел твою картину, - сказал господин Мару. - Я не понял, почему ее сожгли. Объясни мне, за что сжигают ожившие картины?
- Охотно. - Художник откинулся в кресле и несколько секунд смотрел на господина Мару, словно пытался просмотреть его насквозь, со всеми мыслями и делами. Господин Мару невольно поежился под этим взглядом.
- Однажды Король Отон обидел своего придворного художника, - сказал гость. - Картину, написанную в честь своей свадьбы, он велел повесить на конюшне. Художник промолчал, но к рождению наследника подарил Королю картину, изображавшую дракона. Король пришел в восторг: дракон был как живой. Потом Король Отон заметил, что в одном зрачке дракона не хватает блика - это делало картину незавершенной. Он указал художнику на этот недостаток и велел немедленно исправить его. Художник поклонился и поставил всего одну точку с края зрачка. Дракон ожил.
- И что случилось? - с замиранием сердца спросил завороженный господин Мару. - Дракон вырвался на свободу?
- Конечно, нет, - пожал плечами рассказчик. - Как такое чудовище сможет пролезть сквозь маленькую раму? Но и обидчик-Король, и обиженный художник погибли в пламени - дракон дохнул огнем сквозь раму. Сама рама загорелась и распалась, тем самым подсказав, как бороться с таким явлением, как живая картина. Вдовствующая Королева основала Цензурный кабинет, в обязанности которого входит в основном поиск и уничтожение таких вот картин...
- Но твоя-то картина чем провинилась? - не выдержал господин Мару. - Дракона-то ты не рисовал! Чем могла повредить несчастная цветущая сирень?!
- А мало ли что могло скрываться по ту сторону рамы, кроме невинной сирени? - вопросом на вопрос ответил художник. - Я знал, чем это кончится. Вот только остановиться не мог... последний, завершающий штрих я сделал уже в самой ратуше. Иначе картину сожгли бы еще до открытия галереи.
На некоторое время они замолчали. Наконец художник нарушил тишину:
- А теперь скажи, зачем ты меня позвал, господин. Не ради того ведь, чтобы выслушать старую-старую сказку?
- Нет, - медленно ответил господин Мару. - Я хочу, чтобы ты нарисовал мою возлюбленную.
Снова воцарилась тишина.
- Я не ослышался? - спросил художник. - А знаешь ли ты, господин, что за эту услугу я буду бит плетьми?
- Не будешь, - ответил господин Мару. - Закон запрещает тебе рисовать д о б р о в о л ь н о. А я могу предъявить суду три дюжины свидетелей - своих слуг - которые подтвердят, что я чуть не уморил тебя голодом, принуждая взять кисти в руки, и ты решился нарушить закон только из страха за свою жизнь.
- Тогда перед судом предстанешь ты, господин, - сказал художник.
- Ерунда, - отмахнулся от него господин Мару. - Я достаточно богат, чтобы заплатить хоть три положенных штрафа и не почувствовать этого. Так нарисуешь ли ты мою возлюбленную?
Художник поднял на него глаза, полные слез.
- За возможность снова взять кисти в руки я нарисую тебе что угодно, - ответил он. - Кто твоя возлюбленная, господин?
- Я не знаю, - развел руками господин Мару. - Дело в том, что однажды я увидел ее во сне...
Целыми днями господин Мару рассказывал художнику о своей возлюбленной. Он вспоминал - или думал, что вспоминал, - бесчисленные подробности ее облика, который от этих подробностей почему-то не становился отчетливее. Он мог часами описывать линию ее лба или изгиб ресниц, но лоб оставался лбом, а ресницы ресницами. В один прекрасный день художник прервал излияния господина Мару:
- Я понял, чего ты хочешь, господин. Боюсь только, ты сам до сих пор этого не понял. Но я нарисую твою возлюбленную.
Первым делом художник выгнал господина Мару из его кабинета - единственным подходящим для картины местом ему показалось окно, выходящее в сторону парка. Все время, пока он писал картину на стеклах окна, никто в кабинет не допускался, кроме слуги, приносившего поднос с едой, но и тому не было хода дальше порога. И вот настал день, когда господину Мару передали, что художник закончил свой труд и просит заказчика оценить работу.
С сердечным трепетом господин Мару проследовал в свой кабинет. Художник стоял у задернутого шторой окна. При виде господина Мару он убрал завесу. Господин Мару взглянул на картину и лишился дара речи.
Это, несомненно, была она - его таинственная возлюбленная, чей туманный облик смущал его душу. Теперь он мог разглядеть ее во всех подробностях - и ощутил, как безнадежность и отчаяние понемногу вползают в грудь. Изображенная на прозрачном стекле была недостижима, как сон. Осмелившиеся полюбить ее обречены на вечное одиночество - им никогда не принять в свое сердце смертную женщину...
Художник смотрел на него с жалостью.
- Теперь ты понял, господин, кого полюбил, увидев во сне?
- Это О н а, - тихо сказал господин Мару. - Мой род прервется на мне.
Получив щедрую плату, художник уехал. Господин Мару не стал спрашивать, куда, но полагал, что куда-нибудь за границу, где нет Цензурного кабинета и можно сколько угодно писать благоухающие картины с вечно цветущей сиренью.
Сам он перестал выезжать, целыми днями сидел у окна в кабинете и смотрел на свою возлюбленную. О н а была изображена в беседке - под беседку художник искусно приспособил оконный переплет. Она сидела на резной скамье, полуобернувшись к зрителю, и странная улыбка, кроткая и манящая, трогала ее губы. Она казалась совсем живой - лишь какой-то малости не хватало, чтобы картина задышала...
Прошло больше года. Обеспокоенное светское общество стало наведываться с визитами. Всем отвечали, что господин Мару в печали и никого не принимает. Поползли слухи, один другого чуднее. Наконец с визитом явилась кузина господина Мару - ей сказали то же, что и остальным, но остановить не сумели.
Разъяренная дама ворвалась в кабинет прежде, чем господин Мру успел закрыть портрет.
- Ты! Ты заказал живую картину! - завопила женщина. - Опальному художнику! Да ты знаешь, что за это карают смертью!!
И она, схватив графин с водой, выплеснула его на окно.
С отчаянным криком господин Мару метнулся к портрету, протягивая руки к тающему силуэту возлюбленной. Стекающие струи воды сделали его колеблющимся, словно видимым сквозь пелену дождя, и внезапно руки господина Мару прошли сквозь стекло - туда, где в увитой цветами беседке улыбалась О н а.
А за руками прошел и весь господин Мару, слишком потрясенный, чтобы сразу осознать свое счастье.
Кузина услышала чарующий женский смех и тихие слова:
- Я уж думала, что не дождусь тебя...
Завизжав, она швырнула графином в окно, где господин Мару держал за руки свою возлюбленную. Разноцветные осколки посыпались на пол кабинета и на траву в парке, и живая картина, единственная в своем роде, потому что ее нельзя было сжечь, перестала существовать.
Спешно вызванные представители Королевского Цензурного кабинета осмотрели место происшествия и отправились инспектировать многочисленные витражи и оконные росписи королевства. Проем разбитого окна в кабинете господина Мару на всякий случай замуровали.
Но самому господину Мару и его возлюбленной не было до всей этой суеты никакого дела.