Белые ночи словно созданы для бессонницы. Лена сидела на кухне и глядела в серое окно. Чай в чашке давно остыл. Холодный пить не хотелось. Не хотелось и чайником греметь. У Зои Ивановны чуткий сон. Утром ничего не скажет, только будет на виду у Сергея Михайловича таблетки глотать. Лена и в мыслях называла мужа по имени отчеству. А в жизни старалась обходиться вообще без имени. "Ужин на столе", "чай готов"... В университете, конечно, обращалась как к преподавателю. Кольцо с руки поначалу на занятиях снимала, не хотела расспросов. Только зря старалась. Новость быстро распространилась по факультету. На Лену смотрели кто с удивлением, а кто и с жалостью: муж намного старше, с чего бы девчонке на себе крест ставить? Может, "залетела"? А были и такие, кто говорил, что тут не обошлось без расчета. Красный диплом Семеновой - фамилию она себе девичью оставила - обеспечен и работа в Ленинграде. Да чего только не говорили. Летнюю сессию Лена сдала на пятерки, а потом забрала документы и перевелась в пединститут.
Во всем, что произошло, винила себя. Уж как Танюшка ее отговаривала от поспешного замужества. И мама плакала, просила глупости не делать: "Он ведь тебе в отцы годится". "В отцы? Вот и хорошо, у меня отца никогда не было, пусть Сергей Михайлович отцовскую заботу проявит". Мама больше с уговорами не подходила. "Делай, как знаешь. Тебе жить. Будешь потом локти кусать, да поздно". Ах, мама, ты как в воду глядела. Обижаться не на кого. Сама себе не рада. Как вредителю какому. Сергею Михайловичу тоже радости нет. Так вот и мучаются уже три месяца. За занятиями, сессией и домашними хлопотами время должно бы лететь быстро. А оно еле ползет. И, кажется, бесконечный серый день никогда не закончится. Впрочем, как и бесконечная серая ночь.
За кухонной дверью послышались шаги. Сергей Михайлович.
- Доброе утро, Лена. Что так рано встала? На работу спешишь?
После замужества Лена работу дворника не оставила. Только поменялась с Гулей участками. Теперь убирала на другой стороне проспекта. Место там, конечно, не очень хорошее: во дворе коробки, ящики, мусор из магазинов. И машины заезжают, грязь на колесах заносят во двор. Но денег она у Сергея Михайловича брать не хотела. Хотя он ей сказал, что лежат они в ящике письменного стола, пусть, мол, не стесняется. Хозяйкой в доме мужа она тоже не стала. Все покупки по-прежнему делала Зоя Ивановна. Она же платила за квартиру и готовила ужин. Лена взяла на себя уборку, стирку и утюжку постельного белья. Нижнее белье Зоя Ивановна утюжила сама. А свое Лена стирала отдельно. Никак не могла заставить себя развесить свои трусики и лифчики на обозрение мужа и свекрови. Раз в неделю ходила стирать на старую квартиру. Выбирала время, когда Николай должен был быть на работе, чтобы случайно не столкнуться. Теперь хорошо, он в Москву уехал. Наверняка приедет с Лидой. И будет занят ею. Глупая ты, Ленка. Всю свою неземную любовь сама себе придумала и, как в театре одного актера, сама ее сыграла. Или нет? Но это теперь не важно. Спектакль все равно провалился.
- Доброе утро. Не спится.
- "Не спится, няня"...Чайник горячий?
- Нет, уже остыл. Я сейчас согрею. Или сделать сначала завтрак?
- Ты сама завтракала? Тогда предлагаю похулиганничать и, пока спит Зоя Ивановна, сделать яичницу. А то я уже и вкус ее забыл.
Лена улыбнулась. Первый, сделанный ею для мужа завтрак - яичницу - Зоя Ивановна выбросила в мусорное ведро. "В яйце много холестерина. Это крайне вредно для организма. А в яичнице к холестерину добавляются канцерогены сгоревшего масла. Вы должны больше заботиться о здоровье мужа, милочка". "Геркулес" - наше все. Лена варила его каждое утро. Сергей Михайлович мужественно ел. Еще и спасибо говорил. Знала бы Зоя Ивановна, что он брал себе на обед в университетской столовке...
Яичница была съедена, когда на кухне появилась Зоя Ивановна. Сергей Михайлович, сидевший спиной к двери, подмигнул Лене и отрезал кусок булки.
- Доброе утро. Страшно болит голова. У нас есть кипяченая вода таблетку запить?
- Ой, Зоя Ивановна, я забыла перелить ее в кувшин. А чайник только что закипел...
- Да уж. Не только некому подать в старости стакан воды. Но и нечего будет в том стакане подать.
Она плеснула в чашку кипятка и выплыла из кухни. Сергей Михайлович хмыкнул и смущенно посмотрел на Лену. Та только развела руками. Ну, виновата. Никак не привыкнет, что в водопроводной воде могут водиться "вредоносные микроорганизмы". Или у нее желудок молодой, луженый, переваривает их всех?
Трамвай подошел быстро. Садиться Лена не стала, хотя в этот ранний час вагон был почти пустой. Ехать-то всего две остановки. Только пристроила на сиденье пакет с одеждой. После работы зайдет к себе постирать. Да и Фиму с Линой Павловной давно не видела. Сегодня навестит.
Работу сделала быстро. В субботу народ спит дольше, под ногами у дворника не путается. Школьники и студенты на каникулах. Да и отпуска у людей. На море, наверно, поехали. Счастливые... Мама с Петром Терентьичем дачный участок осваивают. Звали их с Сергеем Михайловичем к себе. Она бы поехала. Хоть на один день. В городе летом дышать нечем. Но Зоя Ивановна сказала, что Сергею Михайловичу нужно над книгой работать, а не пни корчевать. Так в городе и остались. Как будто человеку отдохнуть не надо? Лена даже отпуск брать не стала. Может, осенью. Или к зимней сессии приурочит. Но это, конечно, вряд ли. Зимой как раз самая работа.
В свою квартиру Лена вошла, будто и не уезжала из нее. Чисто, тихо. Пыль только вытереть - и живи. Попробовала пальцем землю в цветочных горшках. Влажная. Значит, Фима поливала. Босиком прошла в кухню, скинула, чтоб не намочить, брюки и майку. Налила в таз горячей воды, постирала сарафанчик, блузку и юбку. Повесила сушить на перекладину в душе, а нижнее белье замочила. Пусть полежит, пока она к соседям сходит. Почти девять утра. Фима, наверняка, уже на ногах.
Фима, и правда, уже не спала. Лина Павловна, впрочем, тоже. Было видно, что обе они Лене обрадовались. Ее быстренько провели на кухню, дверь прикрыли. Лина Павловна принялась расспрашивать, как Лене живется, что у нее нового. Фима, конечно, засуетилась с угощением, да вдруг остановилась посреди кухни с сахарницей. Руку к груди прижала, побледнела. Лена к ней, а та отмахивается. Но на придвинутый стул села. "Вот какая я стала, Аленка. Дышать тяжко бывает. Вроде и дела никакого не сделаю, а устану". Лина Павловна накапала Фиме корвалола в маленькую рюмочку синего стекла, развела водой. "Ты бы, Леночка, сказала, чтобы она к врачу сходила. Может, хоть тебя послушается". "Линапална, что я, не ходила, скажете? Так у них одно - возрастное. Это я и без врачей знаю, что возрастное. От старости лекарства нет... Да я еще ничего, другим бывает хуже. Намедни к подруге своей ходила. Еще с войны. В доме престарелых Верочка-то. Сама себя досмотреть уже не может. А детям и внукам старуха в тягость. Не дай господь жизнь так окончить. Принесут им поесть, а у нее руки ложку не держат. Вся обольется. Так, не евши, и останется. И сколько их, брошенных... Мне грех жаловаться. Доживу как-нибудь. Сколько той жизни осталось?" Фима помолчала. Потом тяжело поднялась со стула, поставила сахарницу на стол, посмотрела на Лену: "Мы тебе говорить не хотели. Краля московская ведь приехала. Вчера, с Николаем Викторовичем". Лену как кипятком обдали. Покраснела. Ладони вспотели. А Лина Павловна добавила: "Боюсь, Леночка, женится он на ней. Блондинки - бич нашей семьи. Точно так вот и Виктор в свое время женился. Сдуру. Боюсь, наследственное это у племянника - на стервах жениться". Дверь в кухню распахнулась. На пороге стояла Лида. "Прямо совет в Филях", - на распев произнесла она. - "Спасибо за лестную характеристику". Обернулась к Лене. "Кого я вижу? Наша (она сделала ударение на этом слове) Леночка объявилась! Бедная девочка, замуж с тоски вышла! А нечего на чужих женихов рассчитывать. И, заодно, на их квартиру. Хватит шубы, что у старухи выпросила". Лина Павловна хотела что-то ответить Лиде, но Фима ее опередила: "И как только язык повернулся такое про Аленку сказать. Совесть-то есть у вас?" Теперь уже Лида переключилась на нее: "Еще одна бедная родственница. Да и не родственница, а не пойми кто. Приживалка". В кухне стало тихо. Кажется, было слышно, как в столовой качается маятник старых часов. Лина Павловна и Лена совершенно растерялись, даже, можно сказать, речь потеряли. А Фима пригладила волосы, поправила фартук: "Ну, спасибо. Напомнили. И правда, запамятовала я". Она пошла к двери и дальше, мимо Лиды, к себе. Лена - чуть погодя - за ней. Но дверь в комнату была заперта на ключ, чего раньше Фима никогда не делала. Лина Павловна тоже подошла к Фиминой двери, постучала. "Фимушка, не слушай ты эту дуру. Открой дверь". За дверью было тихо. Лида прошла мимо них вглубь квартиры, сквозь зубы проговорив: "А "дуру" я вам припомню". Чуть погодя Лена услышала приглушенные голоса Николая и Лиды. Меньше всего хотелось сейчас видеть Колю. Она сказала Лине Павловне, что позвонит позже или зайдет еще раз, и выбежала из квартиры.
"Что же это такое? Да как это можно было Фиме сказать? Не родственница, да, а роднее всех родных", - Лена ходила по комнате от окна к стене, от стены к окну. - "И Николай тоже хорош. Будто ничего не замечает. Совсем поглупел с этой Лидой". Конечно, можно сейчас вернуться к соседям, устроить там скандал. Так он, факт, кинется невесту свою защищать. Та ему наплела, наверняка, с три короба. И ведь поверит ей, а не Фиме с Линой Павловной. Хотя, Фима вряд ли станет что-то доказывать. Лене плакать хотелось от бессилия. Или бить посуду. Или орать. Хорошо, что зашла на кухню и увидела в тазу белье. На нем и выместила свою ярость. Выполоскала, отжала, развесила. И успокоилась. Сейчас она к соседям не пойдет. Лину Павловну Лида особо терроризировать не станет. Все-таки тетя Николаю. Фима - дело другое. Лена никогда не спрашивала, почему Фима и Лина Павловна живут вместе. Вероятно, какие-то причины к тому были. Знала она только то, что когда-то давно, еще до революции, Фимина мама работала у дедушки Лины Павловны то ли кухаркой, то ли горничной. А уж Фима здесь появилась перед самой войной. Решив позвонить Лине Павловне вечером, Лена поехала домой.
Фима сидела на кровати. Она слышала, как Лина Павловна к ней стучалась, как потом подходил к двери Николай. Но открывать не стала. Жалко было Аленку - совсем напрасно девчонке досталось. Сердцу не прикажешь, кого любить. Ей теперь не позавидуешь. Хоть сто шуб будет и по кольцу на каждом пальце. Про свою обиду думалось меньше, хоть сказанное Лидой "приживалка" и сильно задело...
На старой, покрытой скатертью швейной машинке, выполнявшей заодно роль столика, лежали бумаги, несколько конвертов и открыток. Фима просматривала их и некоторые сразу откладывала в сторону, а иные перечитывала внимательно. Но одну, вытащенную из потертого на сгибах конверта, читать не стала совсем. Положила на стол и сидела тихо, долго, словно бы даже забыла о ней. Только губы шевелились.
"Извещаю Вас, что Ваш муж Половинкин Василий Федорович 1914 г.р. уроженец д. Копылово, ... района Ленинградской области, находясь на фронте Великой Отечественной войны, пропал без вести в сентябре 1941 года".
Потом сложила извещение в четыре раза, убрала назад в конверт. Пригладила и, задержав на нем ладошку, вздохнула. Сложила все бумаги в коробку из-под конфет и убрала на полку шифоньера. Одежды в шкафу было не много. На плечиках висела пара блузок, юбка, подаренное Линой Павловной летнее платье в синий цветочек, теплая безрукавка, перешитая из старого пальто, зимняя жакетка и выходной Фимин наряд. На полках в шкафу за последние дни стало заметно свободнее. В доме престарелых нагляделась она на постельное белье. Стыдно на таком человеку спать. У Фимы оно белоснежное, накрахмаленное, выутюженное. Как новое. Куда ей много? Оставила себе, чтоб на смену было, и ладно. Остальное отвезла Верочке. И санитарке сунула шоколадку, чтобы другому кому его не отдала. Только верилось в то Фиме мало. Не сама заберет, так найдется кому.
Отдельно на полке, в чистой наволочке, лежал сверток. Все новое, давно приготовленное: исподнее, чулки, платок головной. Туфли на шнуровке (чтобы легче было обуть), вычищенные и набитые старыми газетами, стояли внизу, под платьями. Из-под стопки белья Фима достала завернутые в носовой платок деньги. Пересчитала и, завернув их опять в платок, вернула на место. Сегодня собралась в церковь сходить. С Пасхи не была. Надо поминальные записки подать, да кое о чем с батюшкой посоветоваться. Стараясь не шуметь, она вышла в коридор. В доме было тихо. Еще минута, и Фима закрыла за собой дверь квартиры.
Зоя Ивановна не сомневалась в своем умении улаживать проблемы. Даже Римма Исааковна, чуть что - сразу к "несравненной Зое Ивановне, нашему мудрому Соломону". Соломоном Зое Ивановне быть не очень хотелось - он же мужчина! - но спина у нее при таком сравнении все же выпрямлялась. Умом господь не обидел, это так. Но, как это не прискорбно было признать, а и у Зои Ивановны намечалась проблема, с решением которой справиться будет трудно. Она не устраивала слежку за молодыми, то есть за сыном и Леной. Боже упаси! Так, утром после свадьбы быстренько, пока они завтракали, подняла одеяло на их постели и "осмотрела окрестности". Ничего того, на что она надеялась, Зоя Ивановна не обнаружила. "Вот только не надо, Римма Исааковна!" - подумала она, представив, как бы отреагировала на эту новость приятельница. - "Мы умные люди и понимаем, что не все получается с первого раза". Похоже, так оно и было. Зоя Ивановна вспомнила свадебный ужин, сына, который пил водку наравне с Петром Терентьевичем. Не то, чтобы гость усердствовал. Просто Сергей Михайлович водку раньше не пил, только вино. Видимо, в глазах нового родственника хотелось выглядеть более солидно. А только потом Зоя Ивановна и Лена Сергея до кровати под руки вели. Хорошо, что гости ушли. Как после этого можно было на что-то рассчитывать? Но и в последующие дни - а уж тут Зоя Ивановна не только присматривалась, но и прислушивалась - ничего между ними не происходило. Ею овладели бессонница и головная боль. И все чаще слышала она ранним утром осторожные шаги невестки и стук крышки на эмалированном чайнике. Когда спит эта девочка, если сидит над конспектами пол ночи, а к пяти утра уже на ногах? И на сколько ее хватит? А ведь еще детей рожать. Хотя бы одного...
Лена возвращалась домой пешком. Ей нужно было немного успокоиться и как-то пристроить на лицо спокойно-безмятежное выражение. "Глядишь, так и врать научусь", - невесело усмехнулась она. Что у нее ни спросит свекровь или Сергей Михайлович - ответит спокойно, с улыбкой. Все-то у нее в порядке. Все кошки, что на душе скребут, накормлены. Жаловаться, вроде, не на что: Зоя Ивановна в их с Сергеем Михайловичем жизнь не лезет, муж заботлив. По-своему, как умеет, балует. То конфет вкусных купит, то вот кофе финский принес. В воскресенье по музеям водит. Лене интересно там с ним бывать. Сергей Михайлович увлекается, рассказывает о художниках, архитекторах, о манере письма того или иного автора, истории картин. Рядом даже другие посетители останавливаются, чтобы послушать. И все хорошо, пока не приходит вечер и не пора ложиться спать. Лена оттягивает этот момент как можно дольше. Делает вид, что сидит над конспектами. Потом, после того как Сергей Михайлович уляжется, долго принимает душ, пьет чай. Чаще всего муж уже успевает уснуть, когда она тихо, чтобы его не разбудить, залезает под одеяло. А утром встает раньше всех. Благо, на работу бежать. И так день за днем. Вроде и не жена с мужем живут, а студентка у преподавателя квартирует. С течением времени изменить сложившуюся ситуацию казалось Лене все менее и менее вероятным. Сергей Михайлович никаких шагов не предпринимал. А ей самой было нестерпимо стыдно за все, что она натворила. Хорошее отношение к человеку - не повод выходить за него замуж. Она поступила как последняя эгоистка. Посоветоваться не с кем: ни с Танюшкой, ни с мамой об этом не поговоришь. Совестно. Предупреждали же. Да что там - упрашивали. С Фимой если только. Но не сейчас. Там у них черти что делается. Надо будет позвонить вечером.
Зои Ивановны дома не было. Наверно, ушли с Сергеем Михайловичем на рынок. Лена взялась мыть окна, стирать шторы. Удушливо-жаркий июльский день беспрепятственно вваливался в открытые рамы. В утреннем небе ни облачка. А дождь бы не помешал. И пыль бы прибил, и уличную зелень освежил. Да и людям стало бы легче дышать. Зря они с Сергеем Михайловичем к маме на дачу не поехали. Пни корчевать там не нужно. Петр Терентьевич уже обо всем договорился. Как обычно, за бутылку. А воздух там хороший. В этом году, мама сказала, даже комаров от жары нет. Правда, слепни покоя не дают. Так это только днем. Да, надо было бы поехать. В вагончике, что на участке стоит, можно было бы переночевать. И от Зои Ивановны отдохнули бы. От ее "недреманного ока". Лена не была мнительной, но иногда ей казалось, что Зоя Ивановна излишне внимательна к ее словам, к их с Сергеем Михайловичем совместной жизни. Как-то в разговоре с Фимой Лена пожаловалась на свекровь. Фима выслушала, потом сказала: "Ты, Аленка, на матушку мужа своего не обижайся. Он для нее - родная кровь. Об нем сердце болит. Потому и к тебе присматривается, прислушивается, чтобы сына ее ненароком не обидела. А ты к ней поласковей, повнимательней. Страхи материнские и развеются. Да и тебе спокойнее будет. Ласковое дитятко двух мамок сосет". Лена так и поступила, как Фима советовала. Ей это не сложно было, не пришлось себя пересиливать. И улыбнется, и поможет по дому, и посидит, поговорит с Зоей Ивановной после ужина за большим столом. А все же казалось Лене, что холодок между ними остался. Ну, не за один день отношения меняются. Подождем.
Ветер стукнул оконной рамой, по-хулигански разбросал лежавшие на столе бумаги. Хлопнула входная дверь. Лена спрыгнула с подоконника. Сергей Михайлович с сетками в руках быстро вошел в комнату. Вид у него был радостный и немного взъерошенный. "Лена, мы едем за город. Через тридцать минут нас будет ждать машина. Вернемся завтра. Собирайся". Лена даже спросить не успела, куда они едут, как Сергей Михайлович выбежал из комнаты и уже в кухне был слышен его голос: "Мама, где моя ветровка? И туфли, туфли спортивные? Я их в обувницу ставил. Ничего в доме найти нельзя". Зоя Ивановна уже доставала из кладовки и ветровку, и туфли. "Сын, ты в последний раз ставил туфли на место в далекие школьные времена. Держи одежду. Больше тебе ничего не нужно?" "Нет, больше ничего. Спасибо. Может, только рубашку другую надену". Лена, одетая в брюки и майку, уже выходила из комнаты с рубашкой в руках: "Эта подойдет?". "Да-да, спасибо, в самый раз. Ты уже собралась?". Лена улыбнулась: "А чего тут собираться? В ветровке жарко не будет?" Сергей Михайлович посмотрел на ветровку, которую держал в правой руке, потом перевел взгляд на туфли в левой. "Нет. Думаю, не будет. Вечером и ночью возможен дождь. Возьми и ты что-нибудь теплое". Лена пошла в комнату и вернулась оттуда с зеленым вязаным пуловером. "Наверно, нам еду с собой надо взять?" - спросила она мужа. "Со своей едой к грузинам не ездят", - засмеялся Сергей Михайлович, обуваясь. - "Вано этого не поймет. Он в университете кулинаром среди нас, аспирантов, слыл. Потом в Тбилиси уехал. А сегодня на рынке столкнулись, зелень выбирал. Приехал к родителям жены - она у него ленинградка - и накрывает стол. Кто-то из родни за городом дом имеет, почти на берегу залива. Мы приглашены".
Через пять минут они уже стояли на тротуаре перед домом. Еще через пять рядом с ними притормозила "девятка". Водитель, перегнувшись через правое сиденье, открыл дверь: "Сергей и Лена? Садитесь. Вано сказал вас забрать". Они сели на заднее сиденье и "Жигули" рванули с места. Водитель успевал вести машину, разговаривать с пассажирами, комментировать манеру езды других водителей и их автомобили. Конечно, ни один из этих "гробов" не мог сравниться с его "ласточкой". Лена поняла, что машина была главной страстью молодого человека. Но, как бы ни хорошо летала его ласточка, Лене хотелось бы, чтобы летела она помедленнее. А Сергей Михайлович наслаждался ездой. Он подставлял лицо дувшему из открытого окошка ветру, смеялся шуткам водителя, пытался даже мурлыкать себе под нос что-то из старых студенческих песен. Наконец, машина свернула влево на грунтовую дорогу. За редким леском спряталась небольшая группа домов. Возле дальнего из них стояли машины. Во дворе уже был разожжен мангал, женщины накрывали на стол. По ступенькам крыльца спускался плотный невысокий мужчина, опоясанный, словно большим передником, банным полотенцем. Увидев Сергея Михайловича, он поставил большую кастрюлю на ступеньку крыльца и поспешил-покатился навстречу гостям. "Дорогой, как хорошо, что приехал! Твоя супруга? Представишь меня или мне самому представиться?" - он с интересом посмотрел на Лену темными, чуть навыкате, глазами. "Точно сливы", - подумала о них Лена. "Лена, это Вано", - представил Лене хозяина Сергей Михайлович. "Ах, разве так представляют красивой женщине старого знакомого?" - Вано оттеснил Сергея Михайловича животом и, повернувшись к Лене, произнес: "Позвольте представиться - профессор Тбилисского университета, доктор исторических наук Вано Баратович Гогнадзе. Для вас - просто Вано". В заключении он поклонился и поцеловал Лене руку, чем вызвал жгучий румянец у нее на щеках. Лене было так неловко, так стыдно за свои неухоженые руки. А Вано, кажется, ничего не заметил и повел знакомить ее со своей женой. Надя, милая, пухленькая блондинка встретила его словами "Если рядом с грузином нет красивой женщины - значит, это не грузин" и отправила заниматься шашлыками, а Лену попросила помочь нарезать хлеб и расставить посуду.
Вскоре стол "расцвел" яркими летними салатами, фруктами, блюдами с зеленью и сыром. Из погреба прибыли банки маринованых опят и прочие домашние заготовки. А уж когда вся большая кампания села за стол Вано принес шашлык... Ничего более вкусного, чем это ароматное, нежное мясо Лена, казалось, никогда не ела. Она живо расправилась со своей порцией и не прочь была съесть еще. Сергей Михайлович пришел на выручку, попросил Надю передать еще один шампур с мясом. Та улыбнулась и передала два. "Шашлык уже по второму разу жарится. Кушайте на здоровье. По себе знаю, что остановиться трудно", - сказала она. Вано успевал все: нанизывать мясо на шампуры, жарить его, участвовать в общей беседе и, конечно, говорить тосты. Больше всего Лене понравился тост за родителей. Вано со школьных времен рос сиротой. Жил в семье дяди. А с каким теплом, с искренним уважением говорил он о Надиных родителях! Лена поймала себя на том, что глаза у нее на мокром месте и от смущения выпила полный бокал вина, хотя собиралась растянуть его на весь вечер.
Площадку возле крыльца дома молодежь заняла под танцы. На подоконник водрузили магнитофон и вечерный воздух вздрогнул от "Бони-М". Кто-то из Надиных племянников подошел к Лене. "Пойдем с нами танцевать. Если папа не возражает", - и вопросительно посмотрел на Сергея Михайловича. "Папа не возражает", - засмеялась Лена и выбралась из-за стола. Видимо, выпитое вино все же давало себя знать. От скованности не осталось следа. Она танцевала, хохотала, подпевала и - чего никак от себя не ожидала - кокетничала с ребятами.
Сергей Михайлович следил за ней глазами. И улыбался. Только улыбка была не очень веселая. За столом зазвучали песни. Русские, грузинские, украинские они текли одной большой красивой рекой. Петь в этой семье любили и умели. И старшее поколение, и молодежь. Лена многих песен не слышала никогда, а в других и половины слов не знала. Потому больше слушала. Да и при муже никогда не пела. Даже не могла себе такого представить. Пела только если точно знала, что дома никого нет. Или на работе, когда улицу убирала.
Хозяйка дома и Надя начали убирать со стола, а остальные потянулись тропинкой за дом и дальше к заливу. Стало чуть прохладнее, но свитер Лене все же не понадобился. Вано и Сергей Михайлович немного отстали ото всех и прошли по берегу чуть дальше, до сколоченной из старых досок скамейки. Вано проверил ее рукой на прочность, сел и жестом пригласил присесть рядом Сергея. И, дождавшись пока тот устроится, легко коснулся его колена. "Серго, друг... Не обижайся, если глупость скажу... И если лезу не в свое дело... Зачем тебе эта девочка? Отпусти ты ее. Не налеталась она, не напелась... Любишь? Тогда тем более отпусти."
Сергей Михайлович ответил не сразу. Любил ли он Лену? Вчера, нет, еще сегодня утром он был в этом уверен. А сейчас... Не было ли его чувство эгоизмом старого холостяка, подогреваемого уверенностью Зои Ивановны, что если не сейчас, то никогда больше? И честно ли это по отношению к Лене? Бог знает почему она решилась сделать ему такое предложение. Сергей Михайлович никогда не стремился это узнать. Но ведь он мог и отказать. Мягко, не обидев, не оттолкнув навсегда... Чушь! Не получилось бы тут ни мягко, ни без обиды. Оттолкнул бы. А только, может, ей хорошей встряски и не хватало, чтобы глупости девичьи из головы выбросить? "Педагог ты, Сергей, никакой. Хренов ты педагог." Он посмотрел на сидевшего рядом Вано. "Я так и сделаю. Спасибо, что сказал." "Не спеши, Серго. Подумай. Сколько людей - столько мнений. Ты сам должен решить. Мужчина решает сам... Пойдем. Надя чай звала пить. Наверно, все уже пошли."
Но в дом вернулись не все. Лена осталась на берегу. Здесь, казалось, ее окружал тот покой, какого у нее самой на душе не было. И хотелось ей сидеть на крошащемся сером пеньке до самого утра, до той поры, когда нужно будет возвращаться в город. Сегодняшний вечер взбаламутил сомнения в правильности сделанного шага, к которыем она не хотела возвращаться. Вспомнила, как Вано и Надя, прожившие вместе двадцать с лишним лет, смотрели друг на друга, прикасались друг к другу просто проходя мимо. У них с Сергеем Михайловичем такого не будет никогда. И нис кем у нее такого не будет. Жалость к себе, прорвав заслонки гордости и, возможно, нарочитой бравады самостоятельной и решительной девицы, заполнила ее, хлынула слезами из глаз. Вспомнилось Фимино, говоренное ей когда-то: "Пойди ко мне, детка, поплачь. Тяжко жить от слез невыплаканных". Завтра приду к тебе, Фимушка, завтра. А сегодня тут, одна, сама с собой...
Фима возвращалась домой. Только вот зайдет булку купить. Линапална, небось, о том и не вспомнит. С утрешнего расстройства-то. Сама Фима давно успокоилась. В церкви была, все что хотела сделать сделала. С батюшкой посоветовалась об одной заботе. И в баньку сходила, хотя жарко сегодня. Можно бы обойтись, ванна дома есть. Только московская гостья там баночек своих и бутылочек понаставила. Страшно помыться зайти. Как бы какую не разбить. Опять скандал будет. Устали уже они с Линойпалной быть настороже круглыми днями.
"Фима, ну и где ты ходила? И ведь не обедала?" - Ангелина Павловна встретила ее в коридоре. "Линапална, нешто я голодной буду ходить? Кефирцу купила, хлебушка. Вот и сыта. А чаю сейчас попьем. Булку я принесла. Дома-то тихо у нас?" "Тихо. Ушли еще днем."
...Фима допила вторую чашку чая. Вытерла лицо концом перекинутого через плечо посудного полотенца. Откинулась на спинку стула.
- Линапална... Я вот чего сказать вам хотела... Раньше бы надо было, да чего уж теперь... Маркизу вашу помните? Кошку, что покойная ваша бабушка в дом принесла?
- Помню, Фима. Красавица была. И умница. А к чему ты о ней заговорила?
- Вот в войну она пропала...
- Да. Я ее по подвалам искала. Ни за что бы туда раньше не пошла. Крыс боялась. А уж тогда крыс всех поели... Такое время было.
- Простите меня, Христа ради. Это я Маркизу-то... убила я... Хотела ваших подкормить. А все одно не спасла... Напрасно живую душу сгубила... Батюшка в церкви сказал, что это не грех. Что ежели для спасения человеческой жизни... Как курица или говядина. А рази ж она говядина?.. Я-таки свечку за упокой души ее поставила, помолилась. Прощения попросила. И вы меня простите...
Фима тихо заплакала. Ангелина Павловна дотянулась рукой через стол, погладила ее по плечу.
--
Не плачь, Фимушка. Что ты, милая, кто ж тебя осудит? Я догадалась. Давно догадалась... Говорить только тебе не стала. Прости и ты меня, если я тебя обидела чем ненарочно.
Фима вытерла щеки ладонью, подняла глаза.
--
Все мы не праведники. Линпална, устала я что-то. Хотела котлет сделать, а сил нет. Пойду прилягу. Потом, попозже, перед ужином пожарю. Свежие-то вкуснее будут. Я на часик...
--
Иди, конечно, отдохни. По жаре находилась. А я поштопаю пока светло.
Часы в столовой пробили половину седьмого. Ангелина Павловна оторвалась от работы. Устали глаза. Надо к врачу сходить. Видно, пора очки менять. Фимы что-то не слышно. Она как воробей днем спит. А вечером так и не ложилась никогда до сегодняшнего дня, чтобы сон ночной не спугнуть. Видно, возраст свое берет. Ангелина Павловна поднялась и пошла будить подругу. Дверь в Фимину комнату была приоткрыта. Фима, свесив ноги, полулежала на кровати. Голова ее сползла с подушки и запрокинулась.
--
Фима, ты не спишь? Половина седьмого уже. Вставай. Фима... Фима-а-а-а!..
Лена и Сергей Михайлович добрались до дома к обеду. Город встретил их запахом горячего асфальта и духотой. За городом жара почти не ощущалась, помогал легкий ветер с залива. Но в перекрестьи улиц ветра почти не ощущалось. Пешеходы переходили на теневую сторону улицы, но и там духота не отступала. По всему было похоже, что собиралась гроза. Легкие облака собирались на западе в отчетливо темнеющие плотные тучи. За всю обратную дорогу Лена обменялась с мужем едва ли парой фраз. Он тоже был далеко не так оживлен и разговорчив, как вчера по пути в гости. Сергей Михайлович открыл дверь квартиры и пропустил Лену вперед. Из комнаты вышла Зоя Ивановна. Она быстро, почти скороговоркой сказала: "Леночка, позвони Валковым. Прямо сейчас позвони." И сглотнула, будто проглотила сухой комок. Лена в полутьме коридора не увидела странного, будто в сторону, взгляда свекрови. Но "Леночка"? "Ты"? Никогда прежде Зоя Ивановна так к ней не обращалась. Лед тронулся? Фима-таки была права. Ну и хорошо. Так что там случилось? Опять, наверно, Колина невеста скандал учинила. Уж теперь-то Лена молчать не будет. И, полная решимости высказать все, что думает об этой..., этой дуре, вот, она набрала номер Ангелины Павловны. "Алло, слушаю вас", - ответил глухой мужской голос. "Ой, извините, я, наверно, не туда попала", - Лена чуть не повесила трубку. "Лена, вы? Это Виктор Павлович. Приезжайте. Мы вас ждем. Фима умерла." Лене показалось, что в голове у нее лопнул воздушный шар и его ошметки стали метаться внутри черепа от затылка ко лбу, от одного виска к другому. Уши заложило. И она, с прижатой к груди трубкой стала сползать по стене, пока не опустилась на корточки. Сергей Михайлович взял трубку из ее рук и сказал: "Мы сейчас будем".