Аннотация: Чудаческая история из жизни питерского интеллигента...
Вот, представьте себе, живет на 7-ой Рождественской человек и зовут его Мчобоус.
А почему на 7-ой Рождественской? Ее же нет или она называется как-то иначе...
Ну, хорошо, хорошо - отвечаю я своей голове: Это, конечно, так. И Рождественских больше нет, и та самая Рождественская, где он жил, называется иначе - так что все в порядке, а только он на ней жил...на углу.
Должность занимал престранную: состоял наборщиком в одной типографии, где печатали накладные, методички для разных вузов и что-то еще, средней важности, для какого-то депо.
Только человек с повышенным чувством ответственности может относиться одинаково искренне к накладным, методичкам и всему остальному средней важности. А Мчобоус был именно таким человеком.
У него, правда, был один дар или, вернее всего, одно умение, но пойди людям объясни. Обладал он умением гипнотизировать, и тогда у людей, приходящих к нему через черный ход - а парадный и так давно был забит - у этих людей все мгновенно получалось на следующий день: кого-нибудь отругать, что-нибудь купить, в чем-то признаться жене. Получается, что Мчобоус гипнотизировал заранее и вроде колдовства никакого другого не применял, только разве иногда заговаривал болячки, повторяя свое странное имя, то медленно, то быстро, а то даже, краснея от стеснительности: Мчобоус, Мчобоус, Мчобоус...
Деньги он за это брал малые. В основном, предпочитал свежие яйца и сливки не меньше 22 процентной жирности. Этого ему хватало, ведь жил он один, а на зарплату покупал только российский сыр и чувствовал себя вполне сытым и счастливым человеком, несмотря на то, что соседи так не считали.
Но самым главным предметом его счастья с детства была его фамилия. Он помнил, что с детства ни у кого не встречал он такой фамилии и еще сладко щекотало внутри, что он не может объяснить, что она на самом деле значит. А иногда долгими зимними вечерами приходила вдруг ему в голову мысль, что он одинок, и он либо плакал, либо уходил в Михайловский садик.
Над ним со школы уже никто не смеялся, и он забыл эти насмешки - или решил, что забыл - как вроде бы позабыли мы привкус жести в квасе, вытекающем из утробы большой грязной бродячей цистерны.
Он уходил в Михайловский садик и говорил сам с собой.
Он и до сих пор стоит там под вековой липой и говорит вполголоса: - Как дела ваши, господин Мчобоус? - Прекрасно, прекрасно! А Нина Андреевна Мчобоус, она-то? - Растет, что с ней станется. - А Трифон Аркадьевич Мчобоус? - Марки, знаете, собирает и, в основном, с изображением моря... - Ну, передавайте всем Мчобоусам привет.
А старушка мимо прошла, головой покачала. Старушка ведь она, не страус Эму. Ей нельзя головой не качать. И подумала старушка: Вот ведь бедные люди бывают. Как услышат бранное слово, так его повторять на все лады. А раньше вот, до революции, мчобоус в кадках рос и даже на рынке корешки продавались. По три копейки штука. Да и копейки-то сами были настоящие, сплошь медные и размером с собаку.
И никому невдомек, и уж тем более самому Андрею Трифоновичу Мчобоусу, что и не Мчобоус он вовсе, а по происхождению очень раскидистой фамилией пожалован: Лопухин, а только писарь в загсе был пьян и пребольшая гадюка, потому как этого мчобоуса с помощью печатной машинки выдумал.
А знаете, как по-итальянски будет Генуя? Дженова. Вот так-то.