Он спит. Ему снятся медовые скалы,
покрытые рябью, как старые руки,
и места во сне непростительно мало - 
не втиснутся степи, и волны,и муки

души, что осталась без крова - без хлева, 
где можно родиться в парные ладони,
и ждать появления северной первой,
ногами суча по холодной попоне.

Нет места во сне. Улыбается дева,
склонившись над новым вместилищем искры,
и в кухне качается маятник, слева
направо плетутся ленивые мысли,

что надо сварить, перештопать... Врачиха
заглянет, распутает ситец и марлю,
ощупает мелкое тельце, и тихо
заплачет младенец - ведь места так мало

во сне. И в котомке, завязанной прочно
на маленький узел, залитый зеленкой,
свернется уютной улиткой бессрочно
живущая в мире, и толстом, и тонком

прошедшая новый виток пуповины
душа, путешествие чье бесконечно. 
А дева склонится над плачущим сыном,
и запахом теплым, и сонным, и млечным 

окутает, и укачает устало, 
и снова вернется к домашней докуке.
Он спит. Ему снятся медовые скалы, 
покрытые рябью, как старые руки.