Горло щекочет вырывающийся откуда-то из глубины теплый воздух. Если совершить небольшое напряжение в горле, появляются разные странные звуки. Это не слова - это звуки. Это как пение птицы или шелест листьев на жарком ветру. От слов я уже давно отказался, но действительно ли я ничего не говорю? Я могу замереть на несколько минут, глядя как, за начинающим желтеть листом дерева, тянутся куда-то вдаль прозрачные облака. Есть ли в этот миг во мне какое-то шевеление или это все тот же воздух? Я похож на завод, на машину, на аппарат по впитыванию в себя мира.
Мне однажды сказали, что я "человек-губка". Да, я похож на губку, которую слишком сильно пропитали пеной. На нее жмут, и сквозь пальцы сочится белая масса, колония маленьких пузырьков - это мои мысли. Потом губку снова подставляют под струю воды, потом снова отжимают, и пена не кончается. И нигде нет той чистой воды, которая бы окончательно вымыла бы из меня эти пузыри. Весь мир - пена, волны, а люди - грязные истертые губки.
И все-таки, говорю ли я или это только молекулы теплого воздуха вибрируют, стесняемые голосовыми связками-жабрами? Во всех этих звуках, внутренних и внешних, так мало смысла и совсем нет сюжета. Хотя один сюжет есть: два маленьких облака сталкиваются и перемешиваются в светло-голубом небе; внизу, из земли растет дерево, и ходят люди; облака медленно уплывают за горизонт. Нет ничего более захватывающего и бессмысленного, когда в любом месте можно поставить точку и от этого ничего не изменится. В любой момент действие может прерваться, веки-занавес закроют происходящую сцену и во внутренней тишине долго будет тянуться мягкое размышление о смысле проплывших облаков. И был ли у всего этого смысл?
И мне приходится смотреть, как клубы воздушного пара спариваются где-то далеко в небе. Может начаться дождь. Я могу непроизвольно сглотнуть слюну. Это весь мой сюжет, сюжет, которого нет.
Жан Рофф
10 сентября 2000 года. город Э.
I
Иногда, проснувшись глубоко среди жаркой, томной ночи, когда в квартире слышно лишь как скребет загнанную под диван игрушку кошка и как с шепотом перетекает в спящих внутренностях, проглоченный за день воздух, Жан задумывался о том, что происходит в данную, почти мертвенную минуту, где-нибудь далеко. Постепенно сужая эту область, осаждая свою фантазию или, наоборот, пуская ее на самотек, он представлял себе происходящие во всем мире события или, например, только в городе Э. Сколько людей сейчас, в данную секунду, умирают, а сколько рождается? Где-то в глубинах океана копошится жизнь, где-то спит, чуть шевеля огромным плоским хвостом, белый кит. Где-то человек принимает решение подарить, создать новую жизнь, где-то принимается решение отнять ее или лишится самому. Прекрасное, загадочное, преступное, все происходит в один этот миг - где-то.
Слышен шелест качающихся от слабого горячего ветра листьев. Отзвуками доносятся отдаленные крики загулявшихся пьяниц, их грязная, грустная от скучной провинциальной жизни брань.
Жан лежал на разложенной кушетке, уставившись круглыми, невидящими в темноте глазами туда, где должен был быть потолок. Его занимало ощущение слепоты, когда присутствует ясное чувство того, что веки подняты, а перед взором ничего нет, лишь плоская, чуть изогнутая, как линза, темнота. Он повертел глазами в глазницах, по кругу. В полной темноте, когда разуму не за что зацепиться взглядом, намного сильнее ощущается, как глазные яблоки крутятся в своих местах. Как обмазанные маслом бильярдные шары в скользких ладонях, за исключением угрозы из них выскользнуть.
Снова остановив взгляд, направленный вертикально вверх, Жан стал всматриваться в темноту. Там ничего не было. Хотя, однажды, кажется, мелькнул то ли луч света, то ли какое-то мутное вытянутое пятно, но это оказалось лишь пятно промелькнувшей в голове мысли. Возможно, мысли о том самом пятне. Вокруг было так темно, что в какое-то мгновение ему показалось, что он и вправду ослеп. Жан резко поднял голову, практически приподнявшись туловищем на затылке, и увидел тонкую полоску лунного света в щели между двумя тяжелыми занавесками, загораживавшими оконный проем. "Не ослеп" - облегченно подумал он, почувствовав себя глупым и слегка обманутым своим страхом и, повернувшись на бок, спокойно заснул, душным, глубоким сном.
II
Утром, чуть приоткрыв щелку глаз, Жан протянул руку к тумбочке и взял с нее толстую записную книжку. Открыв ее на последней исписанной странице, он прочел несколько уродливых и неказистых слов, которые обозначали не менее неказистые мысли. Еще ни разу, пожалуй, он не находил написанное им с вечера чем-то достойным.
Нужно было собираться. У Луи, лучшего друга Жана, через два дня свадьба, запланированная уже несколько месяцев назад. Сегодня днем он должен будет сесть в поезд и приехать в такой же маленький как Э., городок М., чтобы участвовать в празднике бракосочетания.
Перед глазами неподвижно стояла комната - длинный, трехмерный прямоугольник синеватого цвета. Оцепеневшее и ватное от долгого сна тело лежало в нем как в склепе. "Как мне встать и пойти умыться? Как мне выйти из дома, доехать до вокзала, сесть в поезд? Поезд едет сам, я люблю ездить на поездах, но, возможно, не в этот раз. Не нужно обдумывать такие мелочи." - думал, лежа в постели, Жан.
Кожа за ночь покрылась слоем жира, который не смывался простой водой. Хотелось намылить лицо и вымыть его до скрипящей чистоты. Жан сплюнул в раковину, слюна желтоватая и тягучая. Нужно вычистить зубы. "Что это вообще все такое?!" В зеркало он даже не пытался смотреться, успел научиться у одного писателя и больше не попадался в эту отражающую мир ловушку. Этот незнакомец, который наверняка появится там, был ему весьма знаком. Рука потянулась к шкафчику с лекарствами. "Можно выпить сразу три таблетки или две, а одну перед выходом из дома. Одну достану из начала пластины, а другую с конца, тогда будет казаться, что таблетки пьются медленнее, пока однажды они все равно не кончатся." Он выпил сразу три. "Сейчас мне нужно, чтобы мир стал настолько обычным, чтобы он перестал ставить передо мной столько абсурдных и наглых вопросов. Что такое кран? Что такое дверь? Что такое...и зачем все это."
На улице было приятно, воздух еще не успел нагреться и начать вытягивать из тела соленую жидкость, пот. Листья на деревьях были очень приятными, зелеными и отбрасывали на асфальт беспрестанно шевелящуюся узорную, пятнистую тень. Жан подумал, что было бы очень хорошо, если бы тень тоже была бы зеленой. Мимо проходили редкие задумчивые люди. Они были обычными, не вызывали никаких особых ассоциаций, особенно подозрительных, но все равно немного походили на корабли. Они плыли по теплому воздуху, изредка касаясь ногами земли, чуть наклонив туловища вперед и, как будто не переступали ногами, а выбрасывали их поочередно вперед каждый раз, когда тело вот-вот начинало падать лицом вниз. Говорят, что удерживать череп на позвоночнике все равно, что большую плоскую тарелку, поставив ее краем на вытянутый палец руки. Приходится балансировать, чтобы перемещаться и не упасть. "Когда я иду по улице, я всегда напряжен как канатоходец. Стоит лишь на мгновение рассосредоточиться, и я точно завалюсь в какую-нибудь канаву или лужу."
"Бывает, что дело оборачивается еще хуже. Моему деду из-за такой проблемы с равновесием, однажды, пришлось пробежать несколько километров до того, как он смог направить свое тело в дерево и, больно ударившись головой, упал в кучу опавшей листвы. Только так он смог остановится."
Некоторые люди лежат прямо на земле, в кустах летом, в сугробах зимой. Днем они смотрят на облака, а ночью на звезды. Может быть, они лукавят, говоря, что любуются небом, но, в любом случае, они остановились, затормозили обтекающий их мир и теперь могут расслабиться. Но Жан не мог расслабиться, ему нужно было идти на вокзал. Он слегка наклонил голову вниз и поплыл по воздуху как легкий корабль, повиснув в пространстве, как мертвая туша на остром стальном крючке.
III
Когда состав тронулся и мимо окна поплыли первые образы, еще только начиная вяло сменять друг друга, Жан отложил книгу и решился оглядеться. До этого вокруг сновали и суетились разные люди, укладывали под сиденья свои чемоданы, ругались на то, что те не хотят туда влезать. Все это время он сидел, не шевелясь, уставившись слипающимися глазами в книгу - человека, смотрящего в книгу, реже решаются отвлечь какой-нибудь пустой просьбой или болтовней.
Напротив него сидела женщина с нарисованным на бесформенной массе, наросшей на черепе, ярким лицом. Из ее, похожего на сваренный в кожуре картофель, подбородка, торчало несколько скрюченных белых волосков. "Это не было неприятным зрелищем, даже напротив, мне было интересно наблюдать за этим существом, которое доставало из сумочки какой-то журнал, но я боялся, что если она заговорит со мной, я не смогу ничего ответить и попаду в неловкое положение." Жан решил пойти постоять в тамбуре. Изо всех сил стараясь не потревожить даму с нарисованным лицом, он выбрался из купе.
"Образы. Глядя из окна поезда, мне лучше всего удается уловить происходящее в собственной жизни. Образы, картины, сменяющие друг друга. Вот поезд движется по пригороду. Нагромождение страшных и старых нежилых строений сменяют друг друга в ржавой какофонии складских районов. Все они разные, хотя все очень похожи. Неважно, но когда на них смотришь, чувствуешь себя грязным и пыльным. Это задворки - мои воспоминания. Такие же разные, если вглядеться, но столь же однообразные в общей своей массе. Безлюдные, черные разбитые стекла ангаров. Если там и есть сторожа, то плата им - мое движение вперед."
Когда поезд выехал на более открытое пространство, город, все сильнее отставая, стал похож на громадного паука, запустившие свои бесконечные щупальца в землю. Картины за окном позеленели и стали просторнее, больше. Казалось, что за грязным стеклом тамбура установился, наконец, единый неизменный образ, но, в продолжение пути, угол зрения постепенно менялся, картина расплывалась или вдруг, из-за какого-нибудь внезапно пронесшегося мимо дерева, становилась на мгновение четче и трезвее. И чем бескрайнее становились поля за окном, тем страннее ощущалась неизменность этой вечной изменчивости, чем меньше становилось предметов, за которые мог бы ухватиться взгляд, тем сильнее чувствовалось ни на секунду не прекращающееся движение всей этой массы, пустой и ни на мгновение не остававшейся одинаковой.
IV
Был ли телефонный звонок с сообщением о самоубийственной смерти Луи очередным вылезшим на горизонте заводом с дымящимися трубами или это был внезапно вырвавшийся прямо из под колес поезда изуродованный ветром и временем ржавый остов старого трактора, эта новость промчалась мимо так же стремительно, как и последующие за этим мысли и чувства Жана.
Возвращаться в купе он не решился, по щекам катились слезы, сами собой. Рот, кажется, исказился в кривой гримасе плача. Его закрыл глаза руками, чтобы сосредоточиться на своем нутре. "Луи найден мертвым. Сегодня утром. Самоубийство. Все в шоке". Больше всего Жана поразило то, что от него не потребовалось абсолютно никаких действий и усилий для того, чтобы все существо его в то же мгновение испытало такую бурю реакций и чувств, последовавших за тем, как он услышал эти слова. Он пытался вглядеться в себя сквозь закрытые веки, но этот чертов поезд продолжал двигаться, кажется, даже быстрее обычного. "Нет, стук колес не замер, напротив, он стал с еще большей силой отдаваться в моих ушах." Все уносилось куда-то назад, сдувалось беспощадно в оставшиеся позади ржавые склады памяти, дырявые...
"Кажется, меня скрутила судорога, а потом я почувствовал, что теряю сознание. Я инстинктивно выбежал из тамбура и закрылся в туалете. Сев на унитаз я несколько раз ударился головой о железный умывальник, стараясь удержать уплывающее от меня сознание. Но внезапно что-то изменилось. И тут я вдруг осознал, что действую по привычке, стараясь не упасть в обморок и тогда шум, похожий на тот, что слышится, если опустить голову под воду и который всегда являлся для меня предвестником потери сознания, показался спасительным. По затылку пробежал приятный холодок. Я часто в жизни падал в обмороки, но еще никогда я не отпускал свое сознание с таким удовольствием и легкостью, не сопротивляясь, а освобождаясь от вечного движения жизни и проносящихся мимо убивающих и горьких новостей."
V
Жан очнулся в полутьме купе. Видимо, было уже темно. Ему объяснили, что его обнаружили, как какую-то странную вещь, лежащим в смеси своей крови и прочих выделений, на полу туалета. Кто-то, по-видимому, слишком долго ждал, когда освободиться отхожее место и, заподозрив что-то неладное, позвал проводника. Тот долго стучал в дверь, но, не получив никакого ответа, решил воспользоваться ключом.
Все это Жану проговорила та самая женщина с волосами на подбородке, и от этого ему почему-то стало очень стыдно, ведь он боялся столкнуться с ней даже в обычном разговоре, а тут такие обстоятельства. Он дотронулся рукой до лба, тот был покрыт влажной тряпкой и сильно болел. "Купе было похоже на склеп, в котором меня замуровали после малой смерти." Жан слегка повернул голову и посмотрел в черное ночное окно, в нем отражалась тусклая лампочка, горевшая внутри вагона. Он не был уверен, что бы это могло значить, возможно, что после того, как жизнь перестает нестись мимо и наступает тьма, нам приходится столкнуться с тем, что мы есть внутри, что эту жизнь наблюдает.
- Мне очень хочется спать, если Вы не против, - сказал Жан и прикрыл глаза.
Почти сразу же он провалился в глубокий спокойный сон, который обычно бывает после потери сознания. Но где-то на границе между сном и явью пятном мелькнуло, что у него умер лучший друг и что он едет к нему на свадьбу, а потом еще - что он, возможно, весь измазан черт знает чем после забытья на полу грязного поездного туалета.
VI
На вокзале Жана обещала встретить невеста покойного, Катрин. Он любил приезжать в незнакомые места, не нужно прикладывать усилий, чтобы окинуть взглядом, выходя из вагона, окружающее пространство как будто видишь его в первый раз, потому что это на самом деле это так.
Он спустился по лесенке на перрон, вежливо, но тихо попрощался и поблагодарил проводника, своего спасителя, который ответил коротким кивком, мельком глянув на болячку, наросшую за ночь на лбу Жана.
Он не знал, кого должен был искать. Он ни разу в жизни не видел невесту-вдову и только слышал от Луи, что лицо у нее не нарисованное, а это уже многое значило, когда ищешь кого-то на платформе провинциального вокзала. Еще он представлял себе покрасневшее и припухшее лицо, по которому уже произвольно текут слезы скорби и досады, но все предположения оказались лишней выдумкой.
Он стоял, щурясь от яркого солнца, и пытался прикурить сигарету, когда к нему подошла девушка в длинной белой юбке и тихо спросила:
- Вы, Жан?
На него, не моргая, смотрели два, не смотря на яркое солнце, широко открытых светло-голубых глаза, до которых пытались добраться прилипшие ко лбу от испарины темные локоны подстриженной челки. "Узкие губы не выражали абсолютно ничего, и я настолько восхитился этим, что не сразу сообразил и, кажется, слишком долго протянул с ответом - "Да, это я"." Глаза девушки чуть прищурились, но не от света, а от какой-то непонятной Жану эмоции, то ли укора, то ли презрения.
Он огляделся по сторонам. По спине пробежали мурашки от ощущения того, что они с Катрин уже несколько минут стоят молча, будто замедлив время. Прикуренная сигарета наполовину истлела, время не собиралось замирать вместе с ними. "Я вдруг подумал, что возможно Катрин ненавидит меня за то, что я друг ее покойного жениха." Но тут она начала говорить. "Не знаю, возможно, она уже успела выплакать все слезы за ночь, но уверенность ее тона и стройность голоса, не подломленного утратой, могли бы поразить и вызвать обвинение в жестокосердии у кого угодно, но не у меня."
Жан видел перед собой глаза, смотрящие на него. Не на его лицо, не на мясо под кожей щек, а на Него. Глаза как будто вглядывались куда-то глубоко в его существо, ища там что-то. И эти глаза смотрели так на все. "Да, определенно, глаза Катрин не выискивали что-то во мне, они просто были такими, какие они есть, всегда." Наверняка Луи часто спрашивал у нее: "Что такое? Почему ты так на меня смотришь?". Хотя, он вряд ли был столь наивен, и все же... Потом она улыбалась, говоря: "Ничего-ничего" и глаза, чуть сдавленные веками становились игривыми. "Я бы очень хотел на них посмотреть, на такой ее взгляд." - подумал Жан. Но это вряд ли произойдет, из-за самоубийства Луи. И он с досадой растер об асфальт истлевший окурок.
- Так вот, - Жан, по всей видимости, прослушал какую-то часть ее слов и теперь резко стал вслушиваться в голос Катрин. - Ты же знаешь, мы не хотели устраивать большую свадьбу. Пригласили всего несколько самых близких знакомых и друзей, почти все теперь приедут позже, теперь уже на похороны. В общем, ты узнал о Луи уже в поезде, и теперь ты здесь.
Она посмотрела на Жана так, будто проверяла, правда ли он здесь, перед ней, присутствует. Только сейчас он стал улавливать в чертах ее лица затопившее ее сердце горе. Он хотел сказать: "Да, я здесь, не беспокойся", но побоялся, что она примет это за неуместную попытку пошутить и промолчал, давая ей самой убедиться в своем существовании.
- Из Загса заявление я уже забрала. Сама не знаю почему сделала это дело первым, не хотела, чтобы готовили подобные документы для мертвого, наверное. Нужно сходить на опознание и зайти в церковь, сообщить священнику об отмене венчания.
И они зашагали по начинавшему разогреваться асфальту, мимо столбов и еще пустовавших мусорных урн.
VII
Жан всегда считал и продолжал считать, что эта встреча на вокзале была лучшим моментом из всей его поездки на свадьбу, обратившуюся похоронами. На опознании в морге все было как в тумане, несмотря на то, что Жан даже не принимал своих лекарств. Катрин плакала. Он припоминал строки из письма, полученного не так давно от Луи:
"Не вызывает ужаса ни остывшее мертвое тело, ни само бытие. Остаться один на один с миром то же, что остаться один на один с мертвецом, в темной, тусклой комнате. Нечего сказать, незачем улыбаться, теряют смысл ритуалы. У одного это вызовет ужас, у другого слезы и отчаяние, у третьего - благоговение. Мир вокруг нас мертв. И только умерев, мы можем соединиться со всеобщим, найти с ним общий язык, встать на одну сторону, стать одного цвета, одинаковыми на ощупь. Все это глупости, все это пустяк. Но несмотря на это, еще большая глупость стремиться к живому, тому, что мы назвали жизнью. Увы, я предпочитаю глупость лжи, притворству и невежеству.
Существует тончайшая грань, дрожащая мембрана, отделяющая границу нашего сознания от бесконечного пространства, наполненного истинным ужасом, страхом и загробностью. Вопль умирающих и исчезающих личностей отдается там, за гранью, холодящим эхом, вечно звучащим и, одновременно, быстро исчезающим в вакууме освобожденного сознания. Когда приходит время отдавать занимаемое собой сознание, невозможно успеть понять, что происходит, потому что в тот момент все привычное положение вещей растворяется. Осознающий становится осознаваемым и вечная пропасть открывается на последнее мгновение перед личностью, перед тем как быть низвергнутой в адское пламя, где она сгорает без остатка в жутких мучениях. За несколько мгновений ей приходится расплатиться за столь невежественное пользование своим сознанием и цена этой расплаты равносильна производимому за жизнь невежеству. Личность обгорает и превращается в объект, внешне представляя из себя человеческий скелет, коих бесчисленное множество скапливается в определенных местах. После этого скелеты собираются и нанизываются глазницам на толстую нить, сотканную из самого времени. На этой нити, бесчисленные связки костей опускаются в прозрачную чистую реку на множество эонов, пока кости не побелеют и не станут сверкать как чистейших жемчуг. Как только это произойдет, скелеты вынимают, и на них снова начинает нарастать плоть. Так появляются новые личности, которые никогда не вспоминают о той реке. Знаешь, однажды, мне виделось, что я гляжу в это реку, вижу как быстрое течение обмывает и проникает между каждой косточкой скелетов, висящих в воде виноградными гроздьями. Я зачерпываю воду в ладони, смотрю в нее и не вижу своего отражения."
Жан вспоминал как никак не мог понять смысл последней фразы в том абзаце. Он подумал тогда, что все выходит совсем не так как ему бы того хотелось. Зеленоватый свет морга медленно слепил глаза. Что теперь видит Луи? Возможно, какой-нибудь желтый фонарь внутри склепа-купе.
VIII
Здание церкви, как большое чрево бога, вылезало из земли огромной бледной колокольней. Глядя издалека на этот вырывающийся из земли столп белого камня, ясно ощущалась какая-то чуждость этого строения по отношению к окружающим его человеческим жилищам. Молодые люди подходили к церкви большим крюком, идя по сухим и пыльным провинциальным улочкам, так что Жан хорошо, с нескольких ракурсов, мог рассмотреть храм. Храм на фоне одноэтажных деревянных домиков, храм на фоне пустыря, на котором паслись белые гуси, храм на фоне помойки. На фоне чего бы он не оказывался, он оставался похожим на огромное облако или луну, плывущую где-то вдалеке, преодолевая волны мирских событий, окаменевших в форме следов человеческого пребывания, жилищ, места свалки отходов.
Жан вспомнил о том, что где-то читал о сравнении церквей с кораблями. Колокольня заменяла главную мачту, на которой сидел алтарный служка и яростно бил в колокол, извещая о приближении земли обетованной, которая приближалась к пассажирам и членам экипажа корабля, с каждой новой службой, с каждой литургией.
Стоял довольно жаркий день. Большие храмовые двери открылись на удивление легко, выпуская наружу колодезную прохладу каменных внутренностей церкви и легкий запах ладана и воска. Внутри оказалось пусто и гулко. Из глубины, из боковых дверей алтаря к вошедшим приближался священник. Полы его черной одежды обвивались вокруг быстрых и тихих ног. "Я взглянул на свои ноги, опустив глаза, и подумал, что в своих узких брюках я слишком сильно врезаюсь в этот мир длинными своими конечностями."
- Здра-авствуйте... - приветливо, но мягко протянул отец А., подплывая к ним, его имя Жан узнал от Катрин по пути сюда.
Его не слишком густая светлая борода обрамляла круглый худой подбородок и щеки, внешние уголки глаз чуть склонялись вниз то ли по своему природному строению, то ли от наполовину выраженной эмоции скорби, как сигнал для внешних наблюдателей, для них. Жан промямлил приветствие, зная, что в таких местах руки не жмут, а целуют. Это его немного конфузило. Священник взял Катрин за обе руки и стал ей что-то говорить тихим вкрадчивым полутоном. Жан сделал полшага в сторону и огляделся. Скромная внутренняя обстановка этой церкви, ее прохлада, успокаивали, кажется, даже ритм сердца. Может быть поэтому, подумал он, Катрин не расплакалась, когда священник заговорил с ней о столь самовольном уходе Луи. Он уже все знал, в таких маленьких городках подобные новости разлетаются сверх-быстро.
Отец А. говорил, что это огромное горе для всех, но что тяжелее всего сейчас именно Луи и всем нужно горячо молиться за его душу, которой он причинил столько тяжкого вреда своим поступком. Он еще довольно долго что-то говорил.
"В тот момент я, кажется, впервые вспомнил о Луи как будто о еще живом человеке. Я не знаю, должен ли я заменить Катрин ее мужа. Ищет ли она эту замену во мне? Одно я знаю точно, эта связь разрушит мою жизнь. Все произошедшее за последние несколько дней было как во сне. Поверхность воспринимаемого мной мира слишком скользка, чтобы удержаться на ней, оставаясь в здравом рассудке. Я никогда не смогу осознать смерть Луи и чувствую себя от этого виноватым и увечным. Увы, я не способен это осознать. Кто-нибудь сказал бы, что это химия мозга. Я говорю, что это неприятие данного положения вещей."
На улице вечерело. Держась за руки, молодые люди шли по улице, сами не зная, куда и зачем. Жизнь не требует присутствия на бракосочетании мертвых. Жизнь требует, вероятно, любви и саму себя. Кто смог бы поступить иначе и не повиноваться жизни? Вероятно, лишь тот, кто не увидел себя в отражении реки-жизни.
- Те, кого не было при жизни, нет и после смерти, а ты, кажется, есть. - сказала или, возможно, спросила Катрин и крепче сжала руку Жана.
Он еще не решил, согласиться ли ему с ней или нет, вот только жизнь уже тянула его в свои объятия и ее губы уже обещали надежду и избавление от всех тревог.