Глядя на подъезжающую телегу управителя, Иви выпрямилась, потирая затекшую спину. Посевное время подходило к концу, и пока муж трудился на господских полях, она вручную обихаживала их собственный, не бог весть какой надел.
- Садись в телегу, - вместо приветствия буркнул управитель. Ему тоже в посевную пору была дорога каждая минута, и крюк к дому Гастона и Иви не улучшил настроения.
- Случилось что? - поинтересовалась Иви, припрятав мотыгу в кусты и без пререканий подходя к телеге.
- Велено в замок доставить, - тоном показывая, что все остальное его не касается, ответил управитель.
Молча, забравшись в телегу, Иви облокотилась на настил руками, давая спине передышку. Знает ли Гастон, что ее забрали в замок, подумала она. Не знает сейчас, так узнает к вечеру и намнет ей бока. Совсем как во вторую брачную ночь, когда крепко саданув в живот вернувшуюся из замка новобрачную, мрачно предупредил: "Не потерплю господского подарочка". И бил ежевечерне до первой женской крови, пока не убедился, что право господской первой ночи обошлось без "подарочка". Только вот и своих деток за два года, прожитых вместе, у них тоже не появилось.
Гастон был не так уж плох для Иви, во всяком случае, она к нему довольно быстро притерпелась, лелея надежду на уют собственного семейного очага. Бить ее, он больше не бил, работать им обоим приходилось не больше и не меньше, чем прочим, да и понимать друг друга, они уже научились без слов.
Только вчера успела порадоваться, что все вроде хорошо, и нате вам, как сглазила. Иви не была в замке с той самой приснопамятной первой брачной ночи. И искренне надеялась, что больше не придется. Надеялась, но умом понимала, - зря.
Вот и сейчас, пока телега грохотала по опущенному подъездному мосту, Иви вглядывалась в узкие окошки донжона в безуспешной попытке понять - что им может быть нужно от нее?
- Иви, никак ты? - неверяще-радостно окликнула ее Мартина, как всегда, шествовавшая по двору с большой корзиной, прижатой к костлявому бедру.
- Я, - Иви соскочила с телеги и подошла к кухарке. - Что нового-то? Старая подруга сразу поняла смысл вопроса.
- Госпожа Аликс пожаловала.
Так ее вызвали из-за приезда господской дочки? У Иви чуть-чуть отлегло от сердца. От госпожи Аликс она хорошего не ждала, но все же... может и обойдется. Мартина взялась проводить ее к госпоже, и они вместе зашагали по узким замковым лестницам и коридорам.
Госпожу Аликс Иви не видела давно - сама она почти два года не бывала в замке, а дочка барона де Вуазена год назад вышла замуж за графа де Ге, победившего в турнире, устроенном бароном специально для этой цели, и увезшего жену в далекий Лангедок. Замужество пошло ей на пользу, отметила Иви. Во всяком случае, госпожа Аликс стала еще холенее и изнеженнее, а ее наряды и драгоценности - еще богаче. - Сабо сними и подойди, - брезгливо поморщившись, велела она Иви. Но Иви и свои ноги сочла недостаточно чистыми для такого яркого, диковинного гобелена, что по желанию госпожи расстелили прямо на соломе, покрывавшей пол, поэтому, разувшись, бочком обогнула восточное чудо.
- Стань к свету, - последовал новый приказ.
Иви послушно подвинулась. Несколько мгновений женщины внимательно изучали друг друга. Синий, с поволокой, взгляд Аликс, скрестился с почти такого же оттенка, задумчиво-настороженным взглядом Иви. Выхоленная белая кожа графини контрастировала с веснушками и загаром крестьянки; Иви была чуть ниже ростом, коренастее и грудастее, но в остальном молодые женщины были очень похожи. Ничего таинственного или сверхъестественного в столь явном сходстве не было - Иви появилась на свет на год раньше госпожи Аликс, став тем самым "господским подарочком" первой брачной ночи своей матери. Ни для кого в округе происхождение Иви не составляло тайны, а ей никогда и в голову не приходило, даже мысленно, посметь назвать господина барона - "батюшкой" или госпожу Аликс - "сестрой".
- Черна как головешка, а на ручищи вообще смотреть страшно, - уничижительно поморщилась госпожа Аликс и хлопнула в ладоши, подзывая доверенную служанку. Весь вечер Иви к ее тихому и нарастающему ужасу отмачивали, отскабливали, умащали маслами, словно благородную даму. Вырвавшись, наконец, из рук своих мучительниц, она бросилась на колени перед госпожой Аликс.
- Ради всего святого, госпожа, отошлите меня обратно, - взмолилась Иви.
- Встань, - велела Аликс. Внимательным взглядом она окинула фигуру и лицо Иви, и, похоже, осталась довольна. - Отныне будешь моей доверенной камеристкой.
- Но, госпожа, как же мой муж, - спросила Иви, внутренне уже осознав всю безнадежность ситуации и смирившись. По возвращении, если она вообще вернется, Гастон забьет ее до смерти - и будет прав.
- Вот убогая, - рассмеялась Аликс. - Радоваться надо, что тебя на время избавили от увальня-муженька.
"На время", слава тебе Господи, значит, это только на время.
Уже неделя, как она здесь, вздохнула Иви, опускаясь на колени в замковой часовне. Гастон появился под воротами замка только вчера вечером, но страже было велено его прогнать. Раньше он прийти не мог, Иви понимала, что после того, как ее забрали, работы у мужа добавилось вдвое. Их ждет голодный и трудный год, и дай Бог, чтоб на этом неприятности закончились.
С усердием помолившись Господу, Иви поднялась и направилась в покои госпожи Аликс. Непривычно дорогая одежда с хозяйкиного плеча заставляла ее держаться неестественно прямо, опуская при этом голову и пряча взгляд.
Входя в покои госпожи, Иви успела уловить быстрый шепот - один из голосов принадлежал Аликс, другой был незнакомым - мужским.
- Иди, принеси горячего вина с пряностями, - с порога отправила ее госпожа, небрежным взмахом руки.
Иви не считала себя шибко умной, но и дурочкой тоже не была. Что-то странное было в том, что госпожа Аликс вспомнила о ней и снова забрала в замок. Иви прислуживала в замке и раньше, до замужества, но Аликс никогда ее не замечала, никогда ничем не давала понять, что ценит ее службу. А тут вдруг, два года спустя... К тому же, служанок у госпожи было множество, начиная со старой преданной Жакеты и заканчивая новыми, немыми сарацинскими рабынями, подаренными мужем. Что-то здесь нечисто, ох нечисто. Но за всю неделю, Иви так и не смогла понять, в чем же дело. В коридоре раздались шаги и смех Гильома де Вуазена, старшего сына господина барона, и Иви спряталась в темный угол, вжимаясь в него до тех пор, пока голоса барона и его сына не послышались уже со двора.
Два года назад господин барон уступил право первой ночи в отношении Иви - сыну; и именно Гильом, навалившись на нее, вдавив телом и лицом в перину, быстро, грубо и больно, сделал Иви женщиной. С тех пор она избегала встречи с ним - как черт ладана, а Гастона не винила за то, что он бил ее по возвращении - не приведи Господь выносить в чреве дитя сатаны.
Госпожа Аликс пригубила вино и мановением пальца, подозвала Иви к себе поближе.
- Я собираюсь съездить в обитель святой Магдалины, - сказала она голосом тише обычного. - Просить ее... ну, ты понимаешь...
Иви понимала. Как и она сама, госпожа Аликс, после года замужества, все еще не была в тягости.
- Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом, - продолжала Аликс.
Неудивительно, при ее-то гордости. Да и слухи могут пойти, не ровен час, прознает родня мужа. Сраму тогда не оберешься.
- Поэтому отправлюсь тайно, только с Жакетой. А ты займешь мое место в покоях и просидишь здесь до вечера. Понятно?
"Так вот, зачем я ей нужна", - с облегчением подумала Иви.
- Хорошо, госпожа, - сказала она вслух, склонив голову.
- Сейчас можешь идти. Но помни - никому ни слова.
На рассвете, обменявшись с госпожой нарядами, Иви робко сказала:
- Госпожа Аликс, вы не могли бы... за меня тоже... поставить свечу святой Магдалине.
На долю секунды, Иви почудилось во взгляде Аликс что-то убийственно холодное и насмешливое. Но госпожа с улыбкой ответила:
- Услуга за услугу, - поставлю.
- Благодарю вас, - смутилась Иви, гоня прочь неуместные сомнения. Продержаться до вечера оказалось не так уж сложно. Под предлогом головной боли, Иви отказалась выходить из покоев и спускаться к обеду в большую залу, отказалась и ужинать. Но когда немые сарацинские служанки вошли обряжать госпожу ко сну, в сердце Иви впервые ударила тревога. Госпожа Аликс с Жакеттой могли задержаться - может, дорога плохая, или решили остаться в обители до утра, молиться всю ночь, - успокаивала она себя.
Следующим утром одна из немых служанок, одевая ее, подняла глаза. В них стоял ужас.
Иви завтракала, но изобильная, господская, с пряностями еда не оставляла во рту вкуса. Она не знала, что делать. Признаться во всем и поднять тревогу? Ее засекут плетьми, а госпожа Аликс ославится на всю округу. Промолчать и подождать? А вдруг с госпожой случилось что-то нехорошее?
"Подожду еще день, - в конце концов, решила Иви. - Если и на следующее утро госпожа не появится, придется признаваться".
После полудня в замок въехала кавалькада всадников. С замирающим сердцем Иви выглянула в узкое окошко. Мгновением позже сердце ухнуло вниз, а колени подогнулись.
- Аликс почивает. Мы ждали вас только через неделю, граф, - донесся со двора голос баронессы де Вуазен.
- Так разбудите ее и скажите, что после обеда мы отправляемся в путь, - прогремел на весь замок низкий, властный, с южным выговором бас графа де Ге.
Иви вспомнила насмешливо-гадливое выражение, мелькнувшее на мгновение на лице госпожи Аликс, и поняла, что оно было единственным, что она видела настоящего за эту неделю.
Иви села на постели. Ну, вот все и встало на свои места. Иви понятия не имела, куда отправилась госпожа Аликс и зачем, но не сомневалась, что сделала она это по своей воле, а ее, Иви, использовала, чтобы отсрочить обнаружение своего исчезновения. В коридоре раздались приближающиеся тяжелые шаги; скрипнула дверь покоев. Служанки, присев в глубоком поклоне, вылетели за дверь, и Иви осталась один на один с высоченной фигурой, закованной в доспехи.
- Придется поторопиться, дорогая женушка, - сказал граф де Ге, на ходу расшнуровывая стальной нарукавник. - Ну-ка, поди ко мне.
На плохо слушающихся ногах Иви подошла, опустив глаза и подбородок. Стараясь скрыть дрожь за быстротой движений и длинными рукавами, Иви подняла руки, чтобы помочь графу с нарукавником, но, в ту же секунду, почувствовала, как он резко наклонился к ее лицу, и непроизвольно вскинула голову. Озадаченный взгляд глубоко посаженных карих глаз смотрел на нее в упор.
- Кто ты, черт побери?
Так быстро. А она, дурочка, еще на что-то надеялась...
Властной рукой граф еще выше приподнял ее подбородок, повертел лицо, рассматривая так и этак.
- Кто ты и где моя жена? - снова спросил он. Взгляд из-под нахмуренных бровей не сулил добра.
Иви молчала, ибо от ужаса не знала, что говорить. К тому же голос мог выдать ее, как ничто другое.
- Что за дьявольщина тут творится? - вопросил граф уже служанок, немым, испуганным трио, рухнувших на колени, едва войдя в покои по его зову.
Так и не дождавшись ответа, граф де Ге схватил за руку самозванку и поволок вниз, в большую залу.
- Я жду объяснений, - прогремел он, швырнув Иви на колени посреди залы.
- Что случилось, де Ге? - с веселым удивлением, предвкушая забаву, спросил Гильом де Вуазен. - Что натворила наша милашка Аликс?
- Это не твоя сестра.
Гильом расхохотался. Сидевший у камина барон сдвинул брови.
- Да ладно тебе...
- Объяснитесь, граф, - одновременно произнесли младший и старший Вуазены.
- Эта женщина - не Аликс. Я хочу знать, как и почему она оказалась в покоях и в одеждах моей жены.
Барон, баронесса, Гильом внимательно всмотрелись в Иви. У баронессы на мгновение испуганно вытянулось лицо, но она сдержалась, тут же приняв подобающий случаю оскорбленно-недоумевающий вид. Мать, или что-то знала, или что-то подозревала о намерениях дочери, - догадалась Иви. Барон в ходе осмотра и бровью не повел. Зато Гильом, кажется, понял в чем дело, и снова расхохотался.
- Вы, что, переусердствовали с напитками в придорожной таверне? Это моя дочь, - резко ответил барон де Вуазен.
- Да, это наша Аликс. Что с вами, граф? - поддержала его супруга.
Иви в ужасе закашлялась.
- Я не... - начала она, но подскочившая баронесса, заботливо склонившись к ней, скрыла от мужских глаз и стукнула пальцами по губам.
- Бедная девочка простудилась и два дня лежала в постели, - сокрушенно объявила она во всеуслышание, мертвой хваткой костлявых пальцев вцепившись Иви в плечо.
- И потому стала ниже ростом и кидается развязывать мне нарукавники? - издевательски, со все нарастающим раздражением произнес граф.
- Аликс?! Нарукавники?! - один Гильом продолжал искренне забавляться происходящим. - Да это нам впору жаловаться на то, что ты держишь ее за последнюю служанку, де Ге.
- Вы бредите, граф. Перед вами моя дочь, и я готов присягнуть в этом на Библии, - сказал барон, ледяным тоном подчеркивая, что пора положить конец столь дикой нелепости.
- Я тоже, - гаденько поддакнул Гильом, смерив Иви маслянистым взглядом, от которого та внутренне сжалась.
- Вы почти месяц не видели жену, граф, вот вам и померещилось Бог весть что, - поддержала мужа и сына баронесса.
Де Ге обвел взглядом всю семейку и, похоже, понял, что в замке Вуазен ему правды не услышать.
- Ну, что ж, - произнес он тоном, не предвещающим ничего хорошего; поднимая Иви за шиворот, словно нашкодившего котенка. Баронесса поспешно убрала руку с ее плеча, напоследок предостерегающе больно царапнув сквозь ткань платья.
Ошалевшую Иви, в ужасе цеплявшуюся за все, что попадалось на пути, вытащили во двор и бросили в повозку. Туда же влетели перепуганные служанки, и под громовой приказ взбешенного графа де Ге "Опустить ворота!", кавалькада тронулась.
Повозка остановилась - как определила Иви наугад, внутренним чутьем человека, находящегося в родных, привычных местах, - посреди поля за холмом, скрывшим путников от замка и замок от них.
Кожаный полог, закрывавший вход в повозку, резко отлетел прочь.
- Вон! - раздался рык, обращенный к служанкам. Освобожденное ими пространство, приложившись головой о верхнюю перекладину и согнувшись, занял граф де Ге. Настроения ему это, понятное дело, не улучшило.
- Хочешь умереть без мучений - рассказывай, - бросил он, нависая над Иви.
"Терять-то нечего", - подумала она. Убить ее убьют в любом случае, а от госпожи Аликс, да и от всех других Вуазенов, она за свою жизнь добра не видела.
И Иви рассказала. Про то, как госпожа Аликс вызвала ее в замок. Про то, как сделала своей камеристкой. Про то, как поехала помолиться в обитель святой Магдалины.
Этого оказалось достаточно, чтобы граф отрядил своих людей прочесывать все окрестные дороги, а сам в сопровождении оруженосца, не мешкая, ускакал в обитель. Повозка с позабытой в ней Иви двинулась дальше, сопровождаемая немногочисленной оставшейся охраной.
"Бежать бы, - едва отойдя от пережитого кошмара и растерев слезные дорожки по щекам, подумала Иви. - Домой, к Гастону, а оттуда вдвоем, куда глаза глядят". Тоска по их уже отлаженному, устоявшемуся житью, болью прихватила сердце.
Три пары глазных белков, дико и странно различимых на невидимых в сгустившейся темноте лицах, предупреждали, что Иви стерегут не только снаружи. Но попробовать все равно стоило.
На ощупь Иви осторожно изучила стенки повозки и быстро поняла, что сработана она добротно, и выход из нее только один - тот самый, что закрыт кожаным пологом и охраняется стражей.
Еще с минуту подумав, Иви изобразила приступ боли в животе и попросила остановить повозку. К ее изумлению, вместо этого, одна из служанок зажгла светильник и протянула ей диковинной формы ведро. "Все у благородных не как у людей", - ошарашено и разочарованно подумала Иви, отказавшись от ведерка и сделав вид, что ей резко полегчало.
Повозка госпожи Аликс, как и ее покои, была сплошь завешена гобеленами и заложена подушечками. Прислонившись к одной из них, Иви из грустного, тоскливого бдения перешла в тихий, утешающий покой сна.
Она проснулась, когда услышала доносящийся снаружи мощный бас графа де Ге. Сам он, переступив порог повозки, сбросил в угол забрызганные грязью доспехи и зло уставился на мгновенно подобравшуюся Иви.
- Рассказывай, - усаживаясь на усеянный подушками пол повозки и буравя Иви взглядом, потребовал он.
- Но, я ведь уже все рассказала, господин граф, - жалобно пискнула та.
- Медленно. Толково. Все, что знаешь.
С появлением графа в повозке резко стало тесно и душно. Иви инстинктивно отползла как можно дальше от него, и уже оттуда заново начала свое повествование.
Де Ге молча выслушал ее, потом заставил рассказать снова. Зачем, Иви не понимала, но покорно повторила все в третий раз. Теперь граф часто прерывал ее, задавая вопросы.
- Кто бывал в замке, пока Аликс находилась там?
- Друзья господина Гильома, приезжали охотиться.
- Кто?
- Соседи, граф де Монмерай и барон де Курси. Но они госпоже Аликс совсем не нравились... - под тяжелым взглядом мужа госпожи Аликс Иви прикусила язык, остро пожалев о сказанном.
- Еще кто?
- Кажется, больше никого из господ.
- Гонцы, менестрели?
- Менестрели были.
- Как давно?
- Четыре дня тому... кажется.
- Они были в замке, в тот день когда ты слышала разговор Аликс с каким-то мужчиной?
- Да, наверное, - Иви честно пыталась все припомнить.
- Куда они направились? Как выглядели?
Короткие и резкие вопросы хлестали один за другим. У Иви голова плыла и пылала.
- Один - высокий, худой; другой - обычный, неприметный. Куда они делись, может, стража видела... Я не знаю.
- Тебе помочь вспомнить? - холодно спросил граф де Ге.
- Клянусь спасением своей души, я, правда не знаю, господин граф, - голос предательски дрогнул и ослабел.
- Не знаешь или морочишь мне голову? - в его тоне была злая брезгливость, та самая, которая у хозяев, как Иви знала по опыту, означала, что наказание уже определено и будет жестоким. Порка была основным способом, помогавшим освежить память слугам замка Вуазен, но Иви опасалась, что у разъяренного рыцаря, сидевшего перед ней, есть способы много действеннее и страшнее.
- Я жить хочу, - протянула Иви, чувствуя, как слезы закапали через края век.
- Говори. Куда она на самом деле поехала?
- Не знаю, - цепенея от ужаса, едва слышно прошептала Иви.
Здоровенная рука повернула ее лицо к свету и приподняла подбородок. Иви застыла, не вытирая потоков слез, стекавших по щекам.
- Похоже, ты слишком глупа, чтобы быть сообщницей, - наконец, вынес вердикт граф де Ге, отпуская ее и брезгливо вытирая руку, вымоченную слезами.
- Я ничего больше не знаю, господин граф. Отпустите меня. Зачем вам такая дура... - забормотала Иви то, что думала.
- Нет, - резко отрезал де Ге. - Я ничего не пожалею для того, чтобы собственными руками открутить вероломную головенку твоей госпожи, но на худой конец, сгодишься и ты. Вдовцом я в любом случае стану. Так что, молись о том, чтобы я нашел ее поскорей, - если ничем другим помочь не можешь, - последняя фраза, помимо угрозы, веяла так до конца и не рассеявшимся подозрением.
Глава 2
Темницы в замке де Ге были прочно и хитро выстроены - вот уж больше года Иви не видела солнечного света, надежно скрытого толстыми, каменными, сырыми стенами. Холодна и страшна была здесь зима, но страшнее всего - тоска, приходившая все чаще и гостившая все дольше.
Не чаяла уже Иви когда-нибудь увидеть Гастона, да и вообще что-нибудь кроме стен каменного мешка, поглощавшего исподволь ее жизнь и молодость. Где-то высоко над головой светлевшее днем пятно окошка, в которое никогда не попадало прямого солнечного луча, давало знать, что на земле день и ночь по-прежнему сменяют друг друга.
А сегодня Иви даже слышала, как на рассвете пели птицы. И запела сама. Тихую и грустную песню, почти без слов. Пела, как дышала, пела, чем жила, чем еще страдала душа. О безвинно загубленной молодости, о несостоявшейся любви, о вновь пришедшей, но невидимой весне, о птицах, что вольны петь и лететь, куда захотят.
- Лети, птичка, лети к солнышку... - выводила тоненьким голоском Иви, и сама того не ведая, спасала себе жизнь.
Раймон де Ге проснулся рано утром в тяжелом похмелье. Вчера он слишком часто прикладывался к кубку. Как впрочем и позавчера, и позапозавчера... Вспоминать дальше было бессмысленно. Голова отзывалась болью, а желудок - дурнотой на каждое движение.
Он вышел во двор, подставив одуревшую голову утреннему ветру с Пиренеев. Глупо все это. С вином пора заканчивать. Недостойно мужчины и недостойно представителя благородного рода де Ге так напиваться из-за проклятой девки.
Ветер приносил и уносил какую-то мелодию, едва слышную, незнакомую, но очень подходящую моменту и настроению. Де Ге стоял и слушал, и вдруг неожиданно осознал, что пели не на провансальском языке, а на франкском. С тех пор, как сбежала Аликс, в замке некому было не то, что петь, даже говорить на этом языке. И тут он вспомнил...
Дубовая, окованная железом дверь темницы отлетела прочь с несвойственной ей лёгкостью, и пение Иви оборвалось. Последняя нота плавно слилась с замирающим скрипом дверных петель.
Впервые за долгое время по глазам Иви резанул яркий свет факела. Заслонив слепящий свет рукой, Иви приморгалась, и разглядела помимо тюремщика, державшего факел, крупную высоченную фигуру, которую ей не раз случалось видеть в кошмарах.
- Господин граф, - севшим от неожиданности и страха голосом прошептала она. От утреннего холода и тюремной сырости ее била дрожь.
- Принеси плащ, - последовал приказ.
Тюремщик вышел вместе с факелом, а Иви осталась в темноте, мурашками на коже ощущая сквозняк, проникающий в открытые двери, и присутствие человека, которого боялась до потери рассудка. В том, что он пришел, чтобы убить ее, как обещал, Иви не сомневалась и, прощаясь с земной юдолью, прерывающимся шепотом начала читать единственную молитву, какую знала. В ответ в темноте раздался звук, который она безошибочно приняла за усмешку, а вездесущий сквозняк донес до неё запах перегара.
Свет вернулся, в трясущуюся Иви швырнули плащ, а потом огромные руки толкнули вперед, прочь из темницы.
Как она оказалась в донжоне, Иви не помнила, помнила только блаженное ощущение тепла, окутавшее ее вместе с мягкой шерстью плаща. Там де Ге в последний раз толкнул Иви вперед, сказал что-то по-провансальски высокой плотной женщине и ушел.
Женщина завела Иви в одну из комнат башни, а следом раздался звук поворачиваемого в замке ключа.
Кормилица Ано вошла в графские покои и недовольным взглядом окинула остатки вчерашнего ужина на столе, и своего молочного сына, в это мгновение хлебавшего из кубка отнюдь не молоко.
- И что мне с ней делать?
- То, что я сказал. Запереть там, где не так сыро и промозгло, как в подземелье.
- Ходят разные слухи. И слух о том, что ты держишь жену в заточении без всякой на то причины - не самый худший из них.
- И что? - расправившись с содержимым, де Ге раздраженно отшвырнул кубок. Тот прокатился по столу и остановился, натолкнувшись на полный мяса поднос, с неприятным звуком удара металла о металл.
- Может быть, н-графине стоит показаться на людях.
Граф раздраженно фыркнул. Кубок, откатившись от подноса, с еще более резким звоном упал на пол и исчез под столом. Проявление недовольства стоило де Ге приступа мучительной боли, ударом копья пронзившей висок. Кормилица внимательно и даже слегка злорадно наблюдала за его похмельными мучениями.
- Я уезжаю, - дождавшись, пока боль ослабеет, произнес де Ге. - Она должна оставаться здесь и взаперти. В остальном, поступай, как знаешь.
Осторожно поднявшись из-за стола, граф вышел из комнаты.
- Ну, что ж, - вслед ему задумчиво произнесла кормилица, и позвонив в колокольчик, вызвала служанок чтобы прибрались тут. Она не стала ругать девушек за то, что они не сделали этого с вечера, зная, что Раймон был настолько пьян и невменяем, что ни одна из них просто не решилась войти.
С того утра Иви держали в одной из комнат для прислуги.
Вместо износившегося за год в темнице платья госпожи Аликс, Иви дали несколько новых, насколько она могла судить по выделке ткани и богатству вышивки, раньше также принадлежавших графине де Ге.
Теперь она могла видеть солнце, могла не ломать голову над тем, чем себя занять, - ей принесли все необходимое для рукоделия, и Иви отдалась занятью со всей страстью трудолюбивой души, истосковавшейся по радости работы. Порой она так увлекалась, что не замечала как приносили обед, и забывала поесть до самого вечера, пока темнота не заставляла ее прекратить выводить узор в ожидании, когда первый луч солнца коснется узкого зарешеченного окна.
Заговорить с кем-нибудь она не пыталась, слишком напуганная, не рассчитывающая на сочувствие, да и к тому же не знавшая провансальского.
Высокую женщину звали Ано, она была кастеляншей. По-провансальски вместо "господин" или "госпожа" говорили короткое "н", ставя его перед именем или титулом, так что кастеляншу называли н-Ано.
О подмене было известно немногим - немым сарацинским служанкам, Иви, графу де Ге, - ну и графская стража, скорее всего, кое о чем догадывалась. Просветил ли граф н-Ано лично, или у нее оказался зоркий глаз и не менее прозорливый ум, но она явно знала, что Иви - не госпожа Аликс. В один из первых дней кастелянша произнесла, обращаясь к Иви на франкском:
- Можешь говорить со мной. Со всеми остальными - нет. Поняла?
- Да, - склонила голову Иви.
В последующие дни н-Ано стала приходить по вечерам и усаживаться с рукоделием рядом с Иви. С собой она приносила зажжённый светильник, так что Иви получила возможность вышивать и по вечерам. Долгие вечерние часы в одиночестве и темноте заполнять удавалось лишь страхом, тоской и воспоминаниями, поэтому светильник молодую женщину радовал, а вот гостья настораживала. Заговаривая с Иви, кастелянша неспешно и отчетливо проговаривала фразы на двух языках - франкском и провансальском, так, чтобы Иви легче было понять их и запомнить. Иви по большей части молчала, а н-Ано говорила обо всем, что касалось замка, вышивки или ведения хозяйства.
Задумчиво-внимательный взгляд кастелянши слишком часто останавливался на Иви, а не на шитье. Молодой женщине это не нравилось - слишком свежи и тяжелы были последствия неожиданного интереса, проявленного к ней госпожой Аликс. Но н-Ано была терпелива и, кажется, не желала Иви зла. Лишь однажды, во время трапезы, когда Иви машинально подняла с пола упавшую краюху хлеба, н-Ано, глядя на нее, чему-то про себя усмехнулась.
Работала Иви много и охотно - вышивала узоры на церковном покрове, рубахах, платьях, головных уборах. Прислужницы, приносившие еду, если и давались диву, то держали свое удивление при себе. Они испуганно замолкали в присутствии Иви, видимо, принимая за госпожу, чем-то прогневившую супруга и наказанную им. Или, быть может, им тоже было запрещено разговаривать с ней.
Вскоре Иви обладала уже кое-каким словарным запасом на провансальском, позволявшем успешно понимать то, что относилось к ведению хозяйства. Ее настороженность по отношению к н-Ано все больше отступала перед сначала робкой и осторожной признательностью, а затем и симпатией, выражавшимися в том, что Иви, работая, непроизвольно старалась занять место поближе к кастелянше, которая, единственная из всех, подолгу оставалась в комнате и разговаривала с ней.
Для Иви большим облегчением было узнать, что господина графа давно нет в замке - он уехал на очередной турнир. Знание, что де Ге далеко, позволяло ей спокойнее дышать, забывая на какое-то время его слова о том, что он сделает с ней, если не найдет Аликс.
Н-Ано, похоже, тоже была рада отъезду хозяина, во всяком случае, она использовала его отсутствие для того, чтобы позволить Иви выходить за пределы комнаты, в которой её заперли. Как-то раз, отложив вышивку чтобы отправиться по хозяйственным делам, она взяла с собой и мнимую графиню. Следуя за крупной фигурой кастелянши, Иви обошла хозяйственные постройки, двор, кухню, пиршественный зал и много других помещений.
То, что владения де Ге куда богаче владений де Вуазенов Иви поняла еще когда все семейство Вуазен радовалось предстоящей свадьбе Аликс. О масштабах хозяйства говорили и большая мыловарня, находившаяся под окном Иви, и обильная еда для челяди, и количество белья и одежды, которое шилось и чинилось ежедневно. Но по-настоящему разглядеть, как мощен и красив замок Иви смогла лишь теперь. Нагляделась и на покои госпожи Аликс, завешенные роскошными узорчатыми гобеленами, уставленные диковинной утварью и пахнущие восточными благовониями. И чего ей не хватило, почему она сбежала, в который раз спросила мысленно Иви, и в который раз согласилась с единственным ответом, пришедшим ей в голову, - наверное, это все гадская натура Вуазенов, им, что не подай - всего кажется мало.
Одна из служанок, прибиравшихся в графских покоях, громко стукнула ведром по полу, и Иви, опомнившись, оторвалась от созерцания покоев госпожи Аликс, успев поймать на себе как всегда внимательный взгляд н-Ано.
С тех пор кастелянша сначала иногда, а затем все чаще стала брать Иви с собой в обход по хозяйству. Молодая женщина семенила следом, молча, опустив голову, запоминала, сравнивала с тем, что доводилось видеть в Вуазене, а оставшись наедине с кастеляншей, робко задавала вопросы о том, почему в хозяйстве вещи устроены так, а не иначе. Кажется, н-Ано нравилась Ивина любознательность - она отвечала охотно и подробно, не проясняя, однако, два наиболее интересных вопроса - "что с Иви будет дальше и как строго за ней следят?". Впрочем, запирали ее уже не так тщательно: днем она все чаще обнаруживала дверь просто прикрытой, но смелости шагнуть за порог и испытать удачу Иви не хватало - молодая женщина боялась, что снова запрут в подземелье, понимая, что стеречь ее не перестали.
Раймон де Ге перед тем, как опустить забрало, окинул взглядом ристалище и противника в противоположном его углу. С графом де Бомон ему приходилось драться и раньше, но то были лишь турнирные игры - до первой крови. Сегодня же де Ге хотел одного - смерти - и был уверен, что получит желаемое. Всего лишь чуть точнее направленный кончик копья, всего лишь чуть больше силы, приложенной при ударе, чуть быстрее обычного разбег коня - и граф де Бомон лежит в пыли, захлебываясь собственной кровью. Де Ге соскочил с коня и, пользуясь правом победителя, в одиночестве приблизился к поверженному.
- Куда она сбежала? - тихо, но отчетливо спросил де Ге, склонившись над противником и сдвинув вверх забрало.
Брови де Бомона удивленно приподнялись над угасающими глазами.
- Где Аликс?
Но граф де Бомон уже смотрел в вечность.
- Проклятый еретик! Убийца! - послышались выкрики из толпы черни, наблюдавшей за турниром из-за ограды.
Бриан де Боже, подъехав к щиту перед шатром де Ге, ударил по нему наконечником копья, наполнив ристалище металлическим звоном.
Де Ге повернулся, хищно усмехнувшись. Удар острым концом копья означал вызов не на куртуазную турнирную забаву, а на бой до последнего вздоха. Прекрасно, как Раймон и ожидал, де Боже не оставит без отмщения смерть друга и близкого родственника. Он куда более серьезный противник, чем де Бомон, но и его ждет свидание со смертью.
Позволив оруженосцу снять с себя доспехи, счистить пыль ристалища и чужую кровь, де Ге остался в одиночестве своего шатра, размышляя о предстоящих завтра схватках.
Сегодня он вычеркнул из списка подозреваемых де Бомона, завтра очередь де Боже. И так до конца списка. Переезжая с турнира на турнир, он уничтожит всех, кто когда-то дрался с ним за руку Аликс. Увы - это был единственный способ покарать подлеца, запятнавшего его честь, единственная зацепка. За прошедший год, впервые в жизни Раймон ощутил себя беспомощным, унизительно и невыносимо нелепым в новом качестве обманутого мужа, безуспешно разыскивающего сбежавшую супругу. Чаши или скорее бочки вина, которыми он заливал горечь предательства, разрушали, в первую очередь, его самого, а не причину позора и боли - и он это понимал. В какой-то момент кратковременной похмельной трезвости Раймон решил, что уж лучше начать действовать, не дожидаясь вестей от разосланных ищеек, чем тонуть в пьяном угаре.
Человек, похитивший у него Аликс, должен был участвовать в турнире за её руку, в этом де Ге не сомневался. Соперник был побежден, но затаился, не теряя или со временем восстановив связь с Аликс, скорее всего через долговязого менестреля - Жиля Реналя. Тот также присутствовал на турнире в честь Аликс, часто бывал в замке де Ге, якобы развлекая графиню песнями, за несколько дней до исчезновения Аликс появился в замке Вуазен, а вскоре после этого был найден мертвым в лесу под Пуатье и - увы - не мог назвать имени человека, от которого доставлял вести графине де Ге. А значит, оставалось лишь проверять каждого, кому довелось скрещивать оружие, сражаясь за руку Аликс. Де Ге составил список, расположив противников по мере убывания своих подозрений, и приступил к действиям.
Бриан де Боже значился в этом списке в первой десятке. Будучи вторым сыном малоземельного барона, де Боже не был обременен избытком имущества, зато достаточно искусен в бою. Подобно многим другим рыцарям, кому не посчастливилось родиться старшими в роду, он жил за счёт участия в турнирах, на деньги, полученные от побежденных соперников в качестве выкупа за их доспехи и оружие, по турнирным правилам переходившие к победителю.
Аликс, с её любовью к роскоши, едва ли могла бы соблазниться столь небогатым кавалером, если бы не одно но - де Боже был чрезвычайно хорош собой, куртуазен и не совсем лишен благородства. Благородство, впрочем, не помешало бы ему солгать во имя прекрасной дамы, а посему расспрашивать де Боже Раймон не видел смысла. Девицы на выданье и замужние дамы провожали очаровательного рыцаря пожеланиями успеха и влюбленными взглядами, но ни один родитель - а уж в особенности барон де Вуазен - не обрадовался бы, попроси тот руки его дочери. А то, что вернувшись домой после побега жены, де Ге не обнаружил ни одной мало-мальски ценной безделушки в ее ларце для драгоценностей, свидетельствовало скорее в пользу предположения о любовнике-голодранце, нежели об обратном.
Эти мысли вызывали в Раймоне уже привычную, холодную ярость, не затмевавшую, впрочем, тоскливого недоумения - что такого он сделал Аликс за их недолгую супружескую жизнь, чтобы подвигнуть ее нанести подобное оскорбление, так над ним посмеяться?
Сам виноват, горько и тоже привычно, усмехнулся он. Ведь видел же с самого начала, что за бесстыжая, жадная, расчетливая сучка его драгоценная Аликс, знал еще до женитьбы. Знал, и все же рисковал жизнью за право подвести ее к алтарю, знал, и все же надеялся, что его нелепой любви хватит на то, чтобы в браке были счастливы двое.
Во многом ошибался, но более всего, в том, что в своем презрении к неотесанным франкам не угадал всей степени подлости Вуазенов, всей гнилости крови, текущей по тоненьким голубым жилам Аликс.
И теперь расплачивался, проливая чужую кровь, в большинстве своем невинную, во всяком случае, в том преступлении против его чести, за которое он стремился покарать. Единственным оправданием ему служила честность поединков, в которых он сражался с готовностью равно убить и быть убитым. И пусть он будет гореть в аду за содеянное, но смоет кровью грязь, которой Аликс запятнала благородное имя де Ге.
Утренняя часть поединков подходила к концу. Солнце близилось к зениту, опасным блеском отражаясь от доспехов противника. Зрители молчали в ожидании, оруженосец де Боже проверял, хорошо ли закреплена подпруга. Первая пара копий в этой схватке была уже сломана.
Раймон подкинул тяжелое древко еще одного копья, перехватывая поудобнее. Мгновение - и пришпоренные кони рванулись навстречу друг другу, мгновение - и соперники, выбитые из седел, тяжело рухнули на землю. Де Ге первым поднялся на ноги: удар копья де Боже пришелся ниже ребер, искривившийся от удара доспех спас жизнь, но наградил тупой, сильной болью. Отбросив в сторону мешающий шлем, Раймон выплюнул кровь, скопившуюся за разбитой при приземлении губой, и выхватил меч. Противник, пошатываясь, уже поднимался на ноги. Де Ге с удовлетворением отметил, что удар его копья попал в цель - погнувшийся латный ворот де Боже мешал его хозяину дышать, к тому же оставил незащищенной часть шеи.
Дав сопернику почувствовать твердость земли под ногами, Раймон перешел в атаку. Де Боже дрался осторожно, берег силы и метил все больше в голову, но де Ге был выше ростом и умел выжидать не хуже противника. Удар он нанес в то самое место, которое приокрыл погнутый ворот доспеха, и мгновением позже шлем де Боже, свесившись под неестественным углом, покрылся кровью, фонтаном брызнувшей из перерубленной шейной артерии. Над трибунами пронёсся полный отчаяния истошный крик, и тело девицы де Грамон плавно осело на бревенчатый настил. Дуэнья и родственники бросились приводить в себя юную деву, которой, после такого позора дорога оставалась одна - в монастырь, а чернь многоголосым нарастающим эхом подхватила её вопль, облекая чувства в слова:
- Гори в аду, убийца! Проклятый еретик! На костёр его!
- Довольно, - поднял руку хозяин турнира, герцог Бургундский.
Вместо основательного обеда, который ждал участников и знатных зрителей турнира, де Ге последовал за герольдом герцога Бургундского в палатку его сюзерена. Белый как лунь герцог принял приветствие графа де Ге и, указав гостю на кресло напротив, сразу перешёл к делу.
- Когда я был в вашем возрасте, Раймон, мы с вашим отцом бок о бок сражались на Святой земле. Память об этом жива во мне и сегодня.
Де Ге почтительно склонил голову, показывая, что внимательно слушает старика и ценит им сказанное.
- Вы слышали, что кричала толпа? Думаю, слышали.
- Мне нет дела до того, что кричит чернь.
- После убийства папского легата и отлучения графа Тулузского "еретик" уже не ругательство, это обвинение. И пока король Педро, ваш брат и другие синьоры пытаются сгладить конфликт с Римом, вы, мягко говоря... Не облегчаете им задачу.
- То, что я делаю, не...
- Я понимаю, вы считаете, что одно не имеет отношения к другому. Но... Я старый человек и скажу, как есть. Госпожу графиню уже год никто не видел. Она северянка. Синьоры, с которыми вы бились насмерть на этом турнире, - тоже. Разумеется, у ваших поступков есть свои причины, и я не стану о них спрашивать, но со стороны это выглядит так, будто вы ополчились против северян. А они все католики, в то время как вас называют... Вы сами сегодня слышали как.
- Это всего лишь вопли грязных смердов. Бой был честным, вы сами видели, и любой из присутствовавших рыцарей это подтвердит.
- Что у церкви на уме, у черни на языке. Раймон, вы можете делать вид, что не понимаете о чем я, но как хозяин этого турнира, прошу: довольно смертей. Уверен, сейчас вы нужнее своему сюзерену подле брата, нежели здесь.
Гордость не позволила де Ге дожидаться ещё более прозрачного намека.
- Благодарю вас за гостеприимство и совет, ваша светлость, - склонился он в поклоне.
- Никому не желаете ничего передать, госпожа графиня? - невесть как оказавшийся в комнате человек тихо заговорил на франкском почти без акцента.
Пришелец появился так бесшумно и неожиданно, что с перепугу Иви не нашла ничего лучше, чем, дернувшись, спрятать за спину шитье, словно он покушался на то, чтобы его отобрать.
- Господин граф, как я понимаю, очень разгневан, - продолжил тем временем мужчина, глядя на нее смешливыми глазами, и Иви поняла, а точнее почувствовала, что он не боится господина графа, а если и боится, то на порядок меньше, чем все остальные.
Догадаться по одежде, благородный ли он господин или кто-то из особо приближенных слуг было сложно - наряд хоть из хорошей ткани, но потрепанный. Внешность же у мужчины была самая обычная, он был не высок и не низок, с руками, не утружденными тяжелой работой, но загорелый как крестьянин. Впрочем, возможно, то был не загар, а природная смуглость кожи.
Оглядев незнакомца, Иви почла за лучшее хранить молчание. Мужчина между тем уселся на место н-Ано и принялся лениво, как кот, наблюдать за ней из-под полуприкрытых век. Иви чувствовала себя очень неуютно под этим взглядом, стараясь вести себя невозмутимо и, в то же время, чувствуя, как от смущения начинают полыхать щеки.
Нарушитель ее спокойствия, напротив, удобно расположившись в кресле, болтал, как ни в чем не бывало, и словно они были давно знакомы, непринужденно нес всякую чушь о природе, погоде и красоте цветов, вышиваемых Иви.
- Реми, поди сюда. Я его ищу, а он вон где, - уперев руки в бока с порога позвала вернувшаяся н-Ано, и Иви, не поднимая головы от работы, краем глаза с облегчением проследила, как мужчина поднялся и направился к кастелянше. Вопреки тому, чего ожидала Иви, н-Ано не выразила неудовольствия вторжением наглого незнакомца. Отметила Иви и то, что н-Ано назвала его по имени, не прибавив никакого титула.
Иви с детства любила слушать песни и петь. Ей нравилось все - простые и зачастую грубые народные песни, написанные "благородным языком" баллады о подвигах Роланда, Сида и других прославленных рыцарей, потешные "жё парти" и "сирвенты", но больше всего, как всякая молодая женщина, Иви обожала "альбы" - песни зари - прекрасные и грустные мелодии свершившейся любви.
Ради того, чтобы послушать заезжего менестреля, бывало, Иви с несвойственной ей обычно дерзостью решалась прокрасться в пиршественный зал замка Вуазен тайком, хоть и знала - если поймают, нещадно высекут плетьми.
Вот и теперь, заслышав звуки лютни, Иви сама не поняла, как открыла заветную дверь, и ноги принесли ее на кухню. Собравшаяся там челядь, начиная с н-Ано и заканчивая последним поваренком, сидела, стояла, полулежала на полу вокруг "тробадура", как здесь называли певцов. Слово это Иви было знакомо, но на севере его произносили иначе - трубадур. Знаком был и певец - в живом круге удобно расположился с лютней в руках не кто иной, как Реми.
Пел он, как оказалось, хорошо. Голос у Реми был не сильный, но приятный и выразительный, ему в равной степени удавались и шуточные песенки, и баллады, и альбы. И Иви уже вовсю своим чистым тоненьким голосом подпевала трубадуру из-за угла, за которым притаилась от чужих глаз. Она даже не поняла, когда и как он начал играть и вести свою партию так, что ее голосок стал естественным продолжением песни. А заметила, что что-то изменилось лишь по гробовой тишине, установившейся на кухне, и тут же сбилась, залившись краской.
Мало того, что, позабыв о скромности, а главное о том, что большинство здесь считает ее госпожой Аликс, она запела, так она еще и пела по-провансальски! "Вот уж воистину, дура-дурой! И ведь получалось... а говорить никак не получается... ох, как же глупо... а уж обидно-то как", - все это Иви думала уже в своей комнате, изредка со вздохом прислушиваясь к доносившимся из кухни звукам лютни, пению и взрывам хохота.
На следующий день, ближе к полудню Иви услышала шаги в коридоре. Шаги смолкли перед дверью ее покоев.
- Госпожа графиня. Н-Ано, - войдя в комнату, поклонился трубадур. Как самозваная графиня уже успела убедиться, Реми прекрасно говорил и пел на провансальском, однако к ней обращался исключительно на чистом франкском.
Кастелянша кивнула певцу, улыбаясь. Трубадур удобно устроился у окна, пробежался пальцами по струнам принесённой лютни и запел.
С той самой минуты, когда, запыхавшись, Иви вбежала обратно в комнату, она ждала наказания за свое самоуправство, но н-Ано сделала вид, будто ничего особенного не произошло, и механически работая иглой, Иви вот уже полдня размышляла над тем, что это значит. Неужто ей отныне дозволено самой выходить из комнаты, без сопровождения кастелянши?
Несколько песен трубадур исполнил по желанию н-Ано, а затем поинтересовался:
- А что спеть для вас, госпожа графиня?
Не отрывая глаз от шитья Иви покачала головой, памятуя о запрете говорить с кем-нибудь, кроме кастелянши.
Реми начал балладу о подвигах рыцаря Граэлента. Баллада была на франкском, довольно длинная, и к её концу кастелянша успела уйти совершать ежедневный обход по хозяйству. Иви она в этот раз с собой не позвала, оставив наедине с менестрелем - толи хотела побаловать, дав дослушать балладу, толи наказала за вчерашнюю самовольную отлучку на кухню.
- У вас красивый голос, - сказал Реми, когда смолк последний аккорд песни. Он не спрашивал, не уточнял, она ли вчера ему подпевала, просто констатировал факт.
Иви довольно зарделась от похвалы.
- Толку то, - смущенно ответила она.
- Ну почему, тробадур из вас бы получился знатный.
- А разве бывают женщины-трубадуры? - искренне изумилась Иви.
- Я лично знаком по меньшей мере с тремя, госпожа графиня. Не считая моей матери.
- Ваша мать - трубадур?
- Катрина Ле Брие. Она сочиняла и пела по большей части альбы и серены. - Реми перебрал струны на лютне и снова запел:
- Ты, как солнце, выходишь с рассветом,
Как луна ты приходишь в ночи,
Не скреплённый священным обетом
Наш союз губят света лучи...
- Надо же, я и не знала, что эту песню написала женщина, - мечтательно вздохнула Иви, когда трубадур закончил петь. - А где сейчас ваша матушка?