Делиани Лиана : другие произведения.

Розы, которые нельзя срывать (главы 31-40)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Данный перевод является любительским и предназначен ТОЛЬКО ДЛЯ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ в учебно-просветительских целях, дабы читатели могли больше узнать о временах Великой французской революции

Перевод романа The Forbidden Rose by Joanna Bourne

Глава тридцать первая

  
   Бок о бок с Гильомом Маргарита шла по спящим улицам под рассветным белеющим небом.
   "Папа опасался этого мужчины. И у него были на то причины".
   - Ты приехал во Францию убить моего отца?
   Она до смерти устала от вранья Гильома ЛеБретона и собственной ответной лжи.
   - Почему ты так решила?
   - Отец считает, что англичане послали человека, чтобы убить его. Я не прошу тебя признать, что ты английский шпион, хотя все больше в этом убеждаюсь. Скажу только, что ты не тронешь моего отца. Он большой глупец и наполовину сумасшедший, но никто не должен убивать его за это, - и, подумав, быстро добавила: - И Адриену ты тоже не позволишь его убить.
   - Ни мальчишка, ни я не собираемся никого убивать, - он коснулся пальцами шрама. - Если ты думаешь, что я могу заниматься любовью с женщиной, а потом убить ее отца, то ты очень мало знаешь обо мне.
   - Я думаю, ты сожалел бы о том, что предал женщину, но сделал бы это.
   Она дала Гильому время подумать над ответом. Улицы превратились в закоулки и городской шум затих в отдалении. В этот час в каждом доме, мимо которого они проходили, гасили фонари. То была обязанность первого проснувшегося слуги - задуть маленькую свечу, оставленную гореть ночью и сохранить огарок на следующую ночь. Нынче все стали бережливыми.
   Было очень тихо. Они с Гильмом шагали в едином ритме, словно одно живое существо.
   Некоторое количество шагов спустя Гильом сказал:
   - Я не причиню твоему отцу никакого вреда. Ты можешь передать ему сообщение?
   - Нет, - иной ответ означал бы признание в том, что она знает, где папА.
   - Ты ходила поговорить с ним. Вот почему ты провела ночь на улицах. Он все еще в Париже.
   - Можешь объяснить мне, зачем ты его ищешь?
   - Сейчас - не могу.
   Обмениваться словами с Гильомом ЛеБретоном - все равно, что лить воду в дырявую чашку.
   - Если ты не признаешь, что являешься английским шпионом и не расскажешь, что тебе нужно от моего отца, наш разговор не имеет смысла и будет лучше его прекратить. Но я все равно узнаю правду, и после этого ты разонравишься мне окончательно.
   Они возвращались к дому де Флориньяков не прямым путем. Гильом предпочел идти по боковым улочкам. Могло показаться, что он не хотел встречать на своем пути груженые телеги и дребезжащие повозки, а небольшие улочки куда малолюднее. Но теперь Маргарита видела в этом хитрость и осторожность. Его никто не увидит. Ее никто не заметит.
   Гильом принимал тысячи подобных мер предосторожности, потому что был шпионом. Раньше она не желала над этим задумываться.
   Идти рядом с великаном было удобно. Видимо, он посчитал, что его нынешний образ позволяет проявить заботу и взял ее за руку, чтобы помочь обойти водосток по середине переулка. Гильом изображал некоторые из наиболее популярных мужских достоинств. Две крайне респектабельные женщины среднего возраста, кивнули ему, когда проходили мимо. Кошка умывалась на подоконнике. Прачка шагала, неся в корзине ровные стопки сложенных белых простыней. Гильом крепче сжал ее руку, и Маргарита позволила ему это, не особенно задумываясь о важности жеста.
   Так или иначе, но, в конце концов, она дошла до дома.
   Гильом, нахмурившись, смотрел на нее сверху вниз. Позади него небо приобрело оттенок, какой бывает у тонкой бумаги в камине, когда огонь светит позади нее за мгновение перед тем, как ее лизнут языки пламени. Еще один жаркий день ждал впереди. 
   - Мне не нравится, что приходится оставлять тебя здесь одну. Идем со мной. Я найду, куда тебя увести. Мы можем...
   Она покачала головой. Ему известны тысячи причин, по которым это было невозможно.
   - Тебе нехорошо.
   - Аньес уложит меня в постель, принесет горячий кирпич, обернутый тканью, чтобы приложить к животу, и я не буду чувствовать себя так плохо. Выпью травяного чаю и лимонада и завтра мне станет лучше.
   - Тогда иди в дом. Господи, от тебя остались одни глаза. Ложись в постель. Позволь им позаботится о тебе.
   Как это уже случалось однажды, он потянулся мимо нее и постучал в дверь. Разница заключалась в том, что на этот раз Гильом держал ее под руку, поддерживая. 
   - Я вернусь вечером, с черного хода. Предупреди на кухне, чтобы меня впустили.
   - Нет. - Солнечный свет был уже повсюду, становясь все ярче. Но Маргарита не чувствовала тепла. Она ощущала дурноту, холод и опустошенность, и она прощалась с Гильмом. Снова. - Ты больше никогда не должен сюда возвращаться. Никогда. -
"Я не позволю тебе найти папА. И не позволю Виктору найти тебя". - Мой кузен, - она сглотнула и ощутила неприятный привкус во рту, - очень подозрительный. Кем бы ты ни был, он опасен для тебя. Держись от меня подальше. Я снова приду в кафе. Через неделю или месяц. Или когда-нибудь. Я приду и снова буду ждать тебя. Это все, что я могу обещать.
   Маргарита слышала, как в двери поворачивается замок.
   Рука Гильома все еще лежала на ее руке. 
   - Ничего не кончено между нами. Думай обо мне. Это все, чего я прошу.
   - На свете есть сотня ужасных вещей, о которых я должна подумать. И ты - девяносто девятый в этом списке.
   - Мэгги. Нет. Посмотри сюда еще раз. Посмотри на меня, - Гильом взял ее лицо за подбородок и повернул к солнцу, так, чтобы свет попадал прямо в глаза. - Открой глаза. Ты используешь какие-то капли? Беладонну?
   Дверь за ее спиной открылась. 
   - Не будь смешным. Отпусти меня. Мне нужно идти.
   - Мэгги, подожди минутку. Здесь что-то не так.
   Она выскользнула из его рук и проскользнула в дверь прежде, чем Жанвье успел полностью открыть ее, оставляя позади все слова, которые Гильом произнес, чтобы удержать Мэгги на месте.
   В коридорах никого не было. Она с трудом поднялась наверх по лестнице и прошла через весь дом к передним окнам гостиной. Отодвинула занавески. Ей нужно еще один, последний раз взглянуть на Гильома, пока он еще не скрылся из виду.
   Шпион. На самом деле, ему нет до нее дела. Он лишь использовал ее, чтобы найти отца. Маргарита это понимала. Она полностью осознавала это. Между ними не существовало связи, которая не основывалась бы на лжи, бесчестии и бесконечном количестве глупостей.
   Он простоял у двери довольно долго. Маргарита успела увидеть, как он уходит.
   Внизу, по серым камням мостовой Гильом ЛеБретон шагал прочь от нее. Не торопясь, но и не медля. Как будто у него намечено два десятка дел на это утро, а он разобрался лишь с тремя и теперь приступает к следующему, которое тоже сумеет удачно завершить. Обо всем этом говорила его походка. Никто не умел ходить настолько умно и красноречиво.
   Маргарита, придерживая рукой красную парчовую занавеску гостиной, прижалась лбом к стеклу, чтобы как можно дольше не упускать его из вида.
   "Я не девчонка с разбитым сердцем, чтобы плакать у окна о том, чего не могу иметь".
   Она плакала только потому, что очень устала.
   И потому, что Маргарита так глупо себя вела, когда дело касалось Гильома, она увидела, как его арестовали.
  
   Глава тридцать вторая
  
   Маргарита смотрела, как Гильом уходит от нее. В самом конце улицы у подъезда последнего дома молоденькая горничная, стоя на коленях, щеткой вычищала ступеньки. Гильом прошел мимо нее, и она подняла голову, посмотрев ему в след. А потом резко вскочила.
   Солдаты появились из-за угла. Пятеро, все в форме Национальной гвардии. Городская стража. Возглавлял отряд человек, которого Маргарита узнала сразу. Он уже снял повязку, но на его красном, сердитом лице осталась отметина, ножевая рана, нанесенная ее рукой. Якобинец, охотившийся за ней в Вуазмоне.
   Он указал на Гильома, и солдаты окружили его.
   Это походило на театральное представление, во время которого зрители разговаривают так громко, что невозможно расслышать голоса актеров. Маргарита могла только смотреть. Как простодушному крестьянину, впервые оказавшемуся в театре, ей хотелось вскочить с места, крикнуть: "Прочь! Беги!" и совершенно изменить ход пьесы. Хотелось запрыгнуть на сцену и спасти главного героя.
   Гильом демонстрировал пустые руки и недоумение. Протестовал. Каждый жест изображал невиновность.
   Входная дверь Отеля де Флориньяк с треском отлетела в сторону. Виктор торопливо выскочил на улицу. Солдаты остановились. Приготовились выслушать указания. Жестикуляция и раздача инструкций Виктором. Ответное солдатское "есть". Кивки.
   "Он приказывает им арестовать Гильома".
   Гильома, окруженного со всех сторон, грубо толкнули вперед. В последнее мгновение он оглянулся на дом. На Маргариту. Он должен был видеть ее в окне.
   Он покачал головой. "Нет".
   Гильом призывал ее сохранять спокойствие. Оставайся внутри. Ничего не предпринимай. Вот что означал его жест. Черт бы побрал этого дурака.
   А потом дома на углу скрыли его из вида.
   Виктор выглядел очень довольным. Он стоял бок о бок с якобинцем, приезжавшим в Вуазмон. В том, как дружески они беседовали, пока Гильома уводили прочь, читались фамильярность и общность целей. Они были знакомы. Были компаньонами в этом и, бог знает, скольких еще делах.
   Маргарита поняла. Теперь поняла. "Это Виктор отправил тех людей в Вуазмон, чтобы причинить мне вред. Почему? Зачем"?
   Дверь гостиной открылась за ее спиной. Тетя Софи вошла, жалуясь, наполняя комнату хныканьем и сумятицей, сотней бессмысленных слов.
   Гильом вот-вот исчезнет навсегда, затерявшись в одной из бесчисленных тюрем. Навсегда.
   "Я не позволю этому случиться".
   Она оттолкнула тетю Софи и побежала вниз по черной лестнице. Повар изумленно проводил ее взглядом, когда она пронеслась по кухне. Маргарита, спотыкаясь, пробежала по каменной дорожке в саду, подняла засов на воротах и выскочила в переулок.
   Виктор не должен ее видеть. Она выбрала обходной путь, вниз по переулку, который вел к Рю Мартин. Гильома должны были повести этим путем. Она бежала так, как бегала дома по полям. Бежала, наполовину ослепнув от яркого солнца, бившего в глаза.
   Гильом там, в конце улицы, окруженный солдатами.
   Она столкнулась с кем-то, вставшим поперек дороги. С кем-то ниже ее ростом. Темные волосы и худое, напряженное, голодное лицо. Свободно болтающийся темный сюртук. Полосатый жилет. Адриен. Он схватил ее и задержал, пальцы больно впились в руку.
   - Остановись.
   Он стоял непоколебимо, как скала.
   - Они забрали Гильома. Мне нужно ид...
   - Заткнись и слушай меня. Остановись. Остановись сейчас.
   - Они уводят...
   - Черт побери, я вижу.
   - Уводят его в тюрьму. Ты не понимаешь. Он погибнет.
   - Ты ни черта не сможешь сделать, если тебя бросят в соседнюю клетку. А сейчас ты именно туда и бежишь. Проклятье, у тебя мозгов не больше, чем у кабачка.
   Он сказал это по-английски, с таким акцентом, что она едва поняла. Хитрый, угрюмый, ехидный мальчуган, с которым она прошла пол Франции исчез. Сейчас на нее смотрел опасный, сильный и абсолютно безжалостный человек. Он напугал Маргариту.
   Она попыталась вырваться из его хватки. 
   - Я не собираюсь иметь дело с вооруженными людьми. Я не дура.
   - Тогда ладно. Смотри на меня, - он снова заговорил по-французски. Стиснул ее руку. Очень сильно. - Смотри на меня, а не на него. Мы с тобой разговариваем. Мы идем на рынок за перьями, яйцами и ягнятиной. Двигаемся в том же направлении, но не замечаем его. Мы вообще не смотрим в ту сторону. Смотри на меня.
   "Ты англичанин". 
   - Не учи меня осторожности. Мы пропустим их вперед. И пойдем следом.
   "Значит, я была права. Гильом английский шпион".
   Адриен часто дышал.
   - Уже лучше. Мы пойдем следом. Это моя стихия, я знаю, как вести слежку.
   - А я тебе скажу, что Париж - моя стихия, Адриен. Идем, пока они не свернули за угол и не скрылись из вида.
   Гильом и его стража завернули за угол и продолжили движение вперед. Но найти их - такую большую группу людей, шагающую с такой мрачной целеустремленностью, - не составило труда. Прохожие останавливались поглазеть на них, показывая пальцами и обсуждая. Возле церкви Святого Грегуара ждала повозка. Гильома посадили в нее. Три гвардейца влезли следом, и повозка тронулась в южном направлении.
   Маргарита наблюдала за происходящим из-за угла.
   - Они могут отвезти его куда угодно. В Париже полно тюрем.
   - Тогда нам нужно держаться ближе. Поспевай за мной или, клянусь, я пойду вперед один. - Адриен бросил на нее нетерпеливый взгляд.
   Она не просто поспевала. Маргарита знала этот город лучше, чем Адриен, знала, когда повозка свернет к Пон-Неф. Они проскользнули сквозь медленно гуляющий людской поток на набережной и перешли мост раньше повозки.
   Повозка остановилась у ворот тюрьмы Консьержери. Один из гвардейцев сошел на мостовую. Он вернулся через минуту, и повозка снова тронулась. В Консьержери отказались принять арестанта. В огромной крепости не нашлось места для еще одного узника.
   Они углубились в старейшие кварталы Парижа. Долгий путь. Маргарита знала Сорбонну и Квартал Сен-Женевьев как свои пять пальцев. В этом лабиринте она выбирала маленькие улочки, строя догадки о том, куда повернет повозка. Передвигаться быстрее прогулочного шага лошадиная упряжка здесь не могла, а на голове у кучера красовался видный за милю ярко-красный фригийский колпак.
   Повозка снова остановилась. На Рю Тезье. В этот раз солдат вернулся, кивая, довольный. Здесь согласились принять заключенного. Маргарита мельком увидела Гильома, окруженного охраной, блокировавшей любые пути к бегству, шагавшего к воротам тюрьмы.
   Она оставила Адриена у тюремных ворот и, пошатываясь, бросилась за угол, скрывшись от посторонних глаз. В переулке она оперлась рукой на стену, чтобы не упасть, и ее снова стошнило. Сердце билось так сильно, что сотрясалось все тело.
   - Его завели внутрь, - подошел сообщить Адриен, прихрамывая и плотно сжав губы.
   Маргариту трясло. Она не знала, от страха или оттого, что она так быстро бежала, или оттого, что ей было плохо.
   - Повозка уехала. Вместе с гвардейцами, - сказал мальчик.
   Она вдавила основания ладоней в свой живот.
   - Я должна... должна пойти в тюрьму и объяснить, что это ошибка. Убедить их.
   - Только попробуй, получишь у меня.
   - Ты не понимаешь, - голова была полна ревущей тьмы, мешавшей Маргарите думать, вспоминать или говорить. - Если я буду медлить, его осудят и передадут бумаги в трибунал, и тогда Гильома не спасти. Сейчас, в течение ближайшего часа, возможно, мне удастся что-то сделать. Я поговорю с ними...
   Адриен встал перед ней, совсем близко, мрачный и непохожий на подростка.
   - Что это за место?
   - Тюрьма. Раньше здесь был монастырь. Сейчас тюрьма. Постой. Помолчи минуту. Мне нужно подумать.
   Маргарита сделала глубокий вдох, пытаясь преодолеть страх и тошноту. Это сделал Виктор. Обвинение уже предъявлено, ордер на арест выписан прошлой ночью. Предлагать взятки, убеждать, умолять уже поздно.
   - Тебя рвет как обожравшуюся падали собаку, да? - спросил мальчик. - И глаза смешно выглядят. Совсем черные. Ты, что, наелась опиума?
   - Нет. Конечно, нет. Не мешай мне думать.
   Уже утром, когда она пила кофе, было слишком поздно. Еще до того, как Гильом проводил ее домой, до того, как Виктор вышел на улицу проинструктировать гвардейцев. Это была засада. Виктор ждал, что Гильом придет к ней в дом, рано или поздно, подстроил западню и ждал.
   - Ты беременна?
   - Что? Нет. Это... - Живот снова скрутило острой болью. - Я съела что-то не то. Такое бывает с каждым. - Маргариту качнуло, когда она оттолкнулась от стены. - Это монастырь Святого Варфоломея. Монастырские постройки сейчас используют вместо тюрем, раз уж больше нет монахинь, но имеется множество заключенных.
   Она дошла до конца переулка, чтобы взглянуть на тюрьму, в которой заперли Гильома. Где его будут держать, пока Виктор не убьет его.
   Монастырь был древний, выстроенный в виде крепости. На улицу выходили высокие глухие стены. За ними Маргарита смогла разглядеть крышу церкви и красно-синее витражное окно часовни, избежавшее разрушения. Стена заканчивалась металлическими шипами. Охранник с ружьем патрулировал улицу.
   - Сколько бы ни казнили, тюрьмы все равно полные. Какая ужасающая арифметика, - смотреть на свет было больно, поэтому Маргарита не могла видеть четко. Внутри нее не осталось ничего, кроме холода и темноты. - Имя Гильома уже в списках трибунала.
   - Не вздумай падать в обморок. Я ударю тебя, если ты упадешь. И не плачь.
   - Я не плачу, - она закрыла глаза. - Но меня может снова стошнить. Вполне может.
   - Сделаешь это, и я уйду, не оглядываясь. Клянусь. Черт подери, старая сука поджарит меня на вертеле. Она в жизни не поверит, что я тут ни при чем.
   "Что еще за старая сука? Впрочем, не важно".
   - Все из-за меня. Это сделал Виктор.
   - Я видел. Набитый дерьмом мудак, - мальчишеское лицо было пустым и пугающим в своей нечеловеческой неподвижности. - Но Дойл сам попался. Он не должен был близко подходить к твоему дому. Если тебе нужно кого-то винить, вини Дойла.
   - Я так и поступлю. Но сначала вытащу его оттуда. - "Теперь я знаю, как его зовут. Дойл. Его зовут Дойл". - Мне нужно найти, где присесть. Мы не можем тут оставаться.
   Идти следует в одно из убежищ La Flеche. Колесики ее мозга отказывались вращаться, как в сломанном часовом механизме, который застопорился и больше не заводится. Какое из убежищ находится ближе всего? Какое не занято? Маргарита никогда не позволяла себе знать местоположение всех убежищ в Париже. Она и так уже держала в своих руках слишком много жизней.
   - Вам лучше поскорее уйти отсюда, - раздался голос позади них.
   Маргарита обернулась. Рядом стояла опрятно одетая горничная. Девушка появилась отнюдь не по волшебству. Просто она была такой обычной и такой молоденькой, с корзинкой на локте и заткнутым за пояс, чтобы не испачкался, белым фартуком, что ни один из них не заметил ее приближения. Сама едва вышедшая из детского возраста, возможно, она работала нянюшкой. В Париже таких было десятки тысяч, они настолько примелькались на улицах, что никто не обращал на них внимания.
   Обычная девочка с необыкновенными глазами. Глубокими, знающими, язвительными, дразнящими.
   - Если вы продолжите стоять на виду, посреди улицы, охрана заинтересуется, зачем вы слоняетесь около тюрьмы, где содержат врагов революции.
   - Я видел тебя раньше, - сказал Адриен.
   Угроза в голосе означала, что он готов вытащить нож и применить его. Гильома, чтобы остановить мальчишку, рядом не было, так что придется Маргарите.
   - Успокойся, Адриен. Не делай ничего, пока я не скажу.
   - Да, мальчик, успокойся, - девочка улыбнулась, продемонстрировав ямочки на щеках. - Наверное, ты видел, как я оттирала лестницу. Я тоже ненадолго заинтересовалась тобой. - Раскосые карие глаза посмотрели на Маргариту. - Быстро, пока этот кровожадный мальчишка не напал на меня, скажу, что, когда ветер дует со стороны сада, пахнет розами.
   "Она одна из нас. Из La Flеche".
   - Розы прекрасны, но срывать их запрещено. Кто ты?
   - Я Сова. Мне поручили помочь вам в случае необходимости. Как я понимаю, необходимость есть. Если хотите, могу назвать еще несколько паролей.
   "Сова. Одна из людей Жан-Поля. Он упоминал о ней. Я не думала, что она настолько юная".
   - Мне не нравятся люди, которые интересуются мной, Сова, - сказал Адриен.
   - Тогда тебе следует постараться быть поскучнее. А вы гражданка, - девочка перевела взгляд на Маргариту. - Если позволите, я найду фиакр и отвезу вас в надежное место. И пошлю за Садовником.
   "Жан-Поль. Да. Мне нужен Жан-Поль".
   Но что делать с Адриеном? La Flеche спасла десятки англичан за эти годы, но приютить английского шпиона - не то же самое. Он не должен был знакомиться с Совой, слышать обмен паролями и знать, где находится убежище. Маргарита даже не хотела задумываться над тем, что еще он не должен был слышать.
   Насколько глубоко вовлеченным в шпионаж может быть мальчик его возраста?
   Впрочем, его возраст - не помеха для ареста. Кто-нибудь мог видеть мальчишку вместе с Гильомом.
   "Что они делают с Гильомом"?
   - Конюшенный чердак в борделе свободен, - сказала девочка. - Мы можем пойти туда. Почти все убежища сегодня заняты.
   - Каждый может выучить шесть или восемь слов. Теперь я тоже их знаю. Это не делает тебя особенной, - сказал Адриен.
   - А ты большой дурак. Если бы я захотела навредить тебе, то закричала бы и выдала тому гвардейцу. На это ушло бы не больше минуты. У меня нет лишнего времени на обмен паролями с дураками.
   Они могут проспорить еще час.
   - Довольно. Нужно уходить. Сова, иди первой, чтобы они не спросили, почему мы здесь встречаемся.
   - Bien. Гвардеец смотрит в нашу сторону, - Сова кивнула и указала рукой вниз по улице, как если бы ее спросили, как пройти, и она ответила на вопрос. - Я пойду впереди. Старайтесь держаться в отдалении.
   Девочка весело отпрыгнула, заставив ленты чепца волнами зазмеиться за спиной.
   - Она думает, что умная, - буркнул мальчишка. - Я могу отвести тебя, куда захочешь. Только скажи куда.
   Виктор уже ищет. Оставаясь на улице, они каждое мгновение подвергаются опасности.
   - Мы доверимся ей.
   - Это ты доверилась ей. А я не собираюсь, - они не двигались, пока девочка почти не скрылась из вида, а затем зашагали следом, вниз по улице.
  
   Глава тридцать третья
  
   Дойл прислонился спиной к стене, позволив ногам подогнуться, соскользнул на пол и уселся, обхватив колени руками.
   Никто не смотрел на него. Он положил голову на руки и сделал несколько глубоких вдохов. Ледяная глыба внутри отозвалась мурашками по коже. Черт, он боялся.
   "Я умру".
   Он принял этот факт как данность и обдумал его. Смерть. Здесь, во Франции. Скоро. Смерть приходит за каждым в определенное время и место. "Это мое время и место. Теперь я это знаю". В чем-то даже забавно. Отец всегда говорил, что Дойла повесят. Похоже, он ошибался.
   Между Дойлом и графом любви не было никогда. Мальчишкой Дойл натворил какую-то глупость. Обычная детская шалость. Его вызвали в отцовский кабинет и выпороли розгами так, что он не мог лежать на спине. Дойл всегда задавался вопросом, чем он заслужил такую ненависть.
   Однажды, когда отец собирался в очередной раз высечь Дойла, тот посмотрел на него... посмотрел сверху вниз. Граф был ростом ниже сына. Ни один из них не проронил ни слова, но больше Дойла не пороли ни разу.
   Дойл не разговаривал со стариком пять или шесть лет. "Интересно, он до сих пор называет меня "этот папистский ублюдок"?
   Когда его лицо снова стало глупым и ничего не выражающим, Дойл поднял голову. Об уединении нечего и мечтать. Не здесь, в помещении, набитом людьми как бочка сельдью. Люди спали на соломенных тюфяках, расстеленных на полу так близко друг к другу, что едва оставалось пространство для прохода. Одежду и саквояжи складывали в изножье, отмечая границы своей территории.
   Двадцать пять соломенных матрасов. Мужчин, соответственно, столько же или около того. Некоторые образовали группы, сдвинув матрасы еще ближе -- друзья, члены одной политической фракции. Сегодня ночью, когда все улягутся, он попробует прощупать обстановку, определить, кто тут лидер.
   Если Дойлу ночью удастся добраться до караульного помещения и прикончить двух-трех охранников, у него появится шанс выбраться отсюда живым. Возможно, среди заключенных найдется парочка желающих рискнуть вместе с ним.
   По крайней мере, они погибнут, сражаясь.
   В коридоре раздавали хлеб. Мужчины возвращались, держа в руках черную буханку и, скорчившись на своих тюфяках, ели. Аристократы на той стороне, обычные преступники -- на этой. Интересно, к какой из сторон сокамерники причислили его.
   Это была монастырская трапезная, комната площадью примерно тридцать на пятьдесят футов. Росписи и лепнина шестнадцатого века на потолке. Пока никто не успел озаботиться тем, чтобы влезть наверх и осквернить их. Стены, сложенные из известняка, добывавшегося в карьерах под Парижем, были древнее потолка. Большие каменные блоки, сравнимые по ширине с вытянутой человеческой рукой, покрытые слоем штукатурки и побеленные.
   "Мне не пробиться наружу через такое".
   Единственную дверь комнаты пока держали открытой, чтобы проветрить. На ночь дверь запрут. Замок - не проблема, с замком Дойл разберется. Он не помешает Дойлу выбраться в коридор. Но есть ли в этом смысл, вот в чем вопрос.
   Еще варианты? Четыре окна высоко под потолком, к тому же зарешеченные, совершенно не обнадеживали. Дойл мысленно складывал из кусочков целостную картину. Выбравшись через одно из этих окон, он попадет в монастырский сад, окруженный двадцатифутовой стеной с металлическими шипами по верху и гвардейцем, поджидающим с другой стороны. План побега из обители любым из намеченных путей нуждался в тщательнейшей проработке.
   Дойл вытер рот. Борода на ощупь напоминала скошенное поле с остатками срезанных и высохших стеблей. Накладной шрам начнет отклеиваться, если он продолжит так потеть. В кармане у Дойла лежало еще три, на замену. Быть может, он проживет достаточно долго, чтобы они ему понадобились.
   Он хотел бы провести с Мэгги больше времени. Хотя бы еще один день. С ней что-то не так, а он оставил ее одну...
   "Не думай об этом".
   Дойл закрыл глаза, чтобы лучше ощутить окружающее пространство. Четыреста лет монахини трапезничали в этой комнате, чистили яблоки, шили, вели счета. Молитвы должны были впитаться в стены. Камни - разбухнуть от благодати, расслоится от долгого созерцания.
   Но каким бы ни было это место раньше, сейчас оно изменилось. Слишком много людей ожидало своей смерти прямо там, где он сидел. Стены шептали об опустошенности. Воздух наполнял легкие тяжестью, потому что им дышали мертвецы.
   Он стянул шляпу и позволил голове откинуться назад, на штукатурку. Волосы были влажными от пота. И рубашка под жилетом тоже. Он вспотел от страха. Когда этого требовала работа, Дойл привык выглядеть неопрятно, но сейчас чувствовал себя по-настоящему грязным и липким.
   Какой бесславный конец для шпиона: с ним разделался маленький ревнивый француз, пекущийся о чести своей семьи.
   Обычно Мэгги в состоянии позаботиться о себе, но не когда больна. С ее глазами творилось что-то странное, зрачки расширились, почти закрыв радужку. Что-то не так. Что-то не в порядке. Ему необходимо выбраться отсюда. Необходимо найти Мэгги. Необходимо...
   "Прекрати. Отложи до тех пор, пока не сможешь что-то сделать по этому поводу". Каррадерс позаботится о Мэгги, сделает это для него. В этом Дойл мог на нее положиться.
   В коридоре началось движение. В дверь входили все новые заключенные. Двадцать три человека. Некоторые из них расселись по своим тюфякам, некоторые прислонились к стенам, стоя, некоторые принялись ходить туда-сюда, переступая через разложенные на полу вещи. И все они разговаривали, воняли, кашляли, вдыхали то, что выдохнули другие, нагревая теплом своих тел и без того затхлый воздух.
   Никто не подошел к нему. Никто не взглянул на него прямо. Здесь знали, как вести себя с новыми заключенными. Человека оставляли в покое, давая время примириться с произошедшим.
   Дойлу это время было нужно.
   Он пристроил шляпу на пол рядом с собой, тщательно и аккуратно, заставляя себя дышать ровно. Прожив еще одну минуту без того, чтобы сломаться и биться головой о стену.
   Доски пола, изготовленные из черного дуба, своей идеальной гладкостью были обязаны векам религиозно тщательного применения щетки. Но сейчас их покрывал слой пыли, страха, пота и кое-чего похуже. Никто не мыл здесь пол со времен революции.
   Виктор де Флориньяк поджидал его.
   "Я сыграл ему на руку. Любовь - дьявольская штука".
   Мэгги. Что-то сжалось в груди и не желало отпускать.
   В дверях появился охранник, которого Дойл раньше не видел. Значит, смена караула производится в полдень. Среднего возраста, среднего веса - пятнадцать стоунов, на голове - фригийский колпак, демонстрирующий преданность революции. Одет он был получше других охранников. Это могло означать, что у него заботливая жена. Могло означать, что и среди санкюлотов встречаются денди. Могло означать, что он берет взятки.
   А еще он умел читать. Охранник пробежался глазами по листу, находя имена и отмечая в списке носящих их заключенных.
   "Кормят нас в полдень. Потом пересчитывают. В котором часу они пересчитывают нас еще раз"?
   Охранник закончил с проверкой и пересчетом и отправился заниматься тем же в следующей комнате. В ней находились женщины, включая нескольких монахинь. Дойл видел их, когда они проходили мимо открытой двери.
   Вероятно, Гальба лично известит отца о том, что его младший сын погиб, публично казнен во Франции. Какой удар по самолюбию старика. Ни один Маркхэм, будь он даже самым бесполезным из младших сыновей, никогда не умирал на эшафоте. Как отец всегда и предсказывал, Дойл таки стал позорным пятном на гербе Маркхэмов.
   Быть может, Дойл прихватит эту мысль с собой на гильотину, чтобы она грела его в последнюю минуту, и чтобы его не трясло перед концом.
   Нет, он не станет тратить последние мгновения на этого злобного старикашку. Он будет думать о Мэгги.
   Дойл сглотнул. Во рту ощущался неприятный привкус, и было сухо от страха. По дороге сюда его провели мимо двери в клуатр, и Дойл успел хорошо рассмотреть, что за ней. Когда заключенным снова позволят выйти из комнаты, он сможет выпить воды во дворе.
   Он не будет чувствовать себя как в ловушке, когда сможет видеть небо над головой.
   Уже несколько минут за ним наблюдали.
   Священник, одетый в черную рясу, медленно направлялся в его сторону неровной походкой, свидетельствовавшей о том, что каждый шаг причиняет ему боль, останавливаясь, чтобы передохнуть и заговорить с кем-нибудь из мужчин. Один их тех священников, кто отказался присягать республике. Таких в Париже осталось совсем немного. Гильотина выкосила их, как спелые колосья.
   - Новенький, - слово произнесли с чистым парижским выговором хорошо образованного человека.
   - Не вставай. Я присоединюсь к тебе, если не возражаешь. Стульев не хватает, так что посижу на полу.
   Рука, в поисках опоры сжавшая плечо Дойла, оказалась на удивление твердой. А вот ноги священнику служить отказывались, хоть он почти ничего не весил - птичьи косточки и старческая изношенная плоть, обтянутая огрубевшей кожей.
   Дойл протянул руки и обхватил предплечья старика, помогая тому усесться рядом. Подол рясы уже превратился в лохмотья, но сшита она была из тяжелого черного шелка. Среди священников этот был аристократом.
   - Отец, - Дойл снова уселся у стены.
   Прежде чем заговорить священник сделал несколько неглубоких вдохов. Его тело наполняла боль, это было видно по глазам. Жизни в старике осталось совсем немного, едва ли достаточно, чтобы республике стоило озаботиться его казнью. Возможно, они надеялись, что он умрет в тюрьме. 
   - Да. Спасибо тебе, - сказал священник и, сделав еще один вдох, продолжил: - Как твое имя, сын мой?
   - Гильом, отец мой. Гильом ЛеБретон.
   - Судя по твоему выговору, ты сейчас далеко от дома, Гильом ЛеБретон. Я часто пишу письма для тех, кто хочет их послать. Если это послужит тебе утешением, могу попытаться отправить весточку от тебя тоже, даже в далекую Бретань.
   - Никого не осталось, чтобы посылать весточки. Никто не ждет меня домой.
   Священник коснулся его рукава наполовину высохшей рукой.
   - В таком случае о тебе некому волноваться. Слабое, но все же утешение. Я - отец Жером, священник церкви Сен-Сюльпис, расплачивающийся за впустую растраченную жизнь ее жалким финалом. - Под мышкой у него был зажат черный продолговатый ящик. Когда старик поставил его на колени, оказалось, что верхняя сторона ящика покрыта чередующими черными и белыми квадратами. Не книга. Шахматная доска. - На старости лет, я, в конце концов, обнаружил, что у меня есть совесть. Очень неудобное свойство. А ты? Почему ты оказался здесь, сын мой?
   - По ошибке.
   - Тут пятьдесят человек, и все "по ошибке", - под бормотание и кашель других мужчин священник усмехнулся. - За исключением, наверное, кое-кого из наших братьев-преступников, допустивших ошибки по части честности. Здесь есть воры и шлюхи и даже бедняга фальшивомонетчик, имевший глупость печатать политические памфлеты в свободное от основной работы время. Если ты вор, сын мой, у меня есть несколько замечательных проповедей о воровстве.
   - Мне не повезло. Похоже, я совершил преступление против революции. Но я настолько тупоголовый, что даже не помню, когда и как.
   - Это очень печально, Гильом. Ты на собственном опыте сможешь убедиться, что изобретательность трибунала практически неисчерпаема. И будешь поражен, узнав, в чем тебя обвиняют. - Отец Жером, шевельнулся и по-стариковски вздохнул. - Я исповедаю желающих по вечерам в коридоре наверху. Охранник соглашается часок смотреть в другую сторону. Ты настоящий здоровяк, так что поможешь мне сегодня подняться по лестнице. Двое, кто помогал мне с этим раньше, ушли этим утром.
   "Ушли" означало, что их отправили на суд в Консьержери. К этому времени они уже казнены или прибыли на место казни.
   - С радостью. У меня широкая спина.
   - В таком случае, мы найдем твоей спине хорошее применение. Когда вечером нас пересчитают, а потом принесут хлеб и суп, возьми лишнюю буханку для облаток. Охранник притворится, что не заметил. Возьмешь буханку с собой, когда мы будем подниматься наверх. Совершим восхождение, обсуждая твои грехи, которые, несомненно, многочисленны.
   - Их не так уж много.
   - Тебе первому я сегодня дам отпущение грехов. Нынче не время для тяжких епитимий. Оставишь меня в темноте у верхних ступеней лестницы. Это место служит мне исповедальней. Те, кому завтра отправляться на суд, придут последними. Когда мы с ними закончим, возвращайся. Я проведу мессу на лестнице. Как давно ты исповедовался в последний раз, Гильом?
   - Много лет назад. - Ребенком он, может, и верил в благого боженьку. И то недолго.
   - У вас шахматная доска.
   Священник уселся поровнее, выпрямившись.
   - Играешь? - он прикоснулся к ящику на своих коленях. - Мне позволили оставить это и молитвенник. Неприятно признавать, но и то, и другое дает мне утешение. Увы, мой последний партнер по шахматам уже съехал.
   - Играю.
   Дойл молча наблюдал, как священник отрыл ящик и выставил фигуры на пол. Это был старинный шахматный набор из венецианского раскрашенного и позолоченного папье-маше. Каждая фигура тонко и подробно прорисована, включая знамена и яркие одежды. Как такая шахматная армия оказалась в этом забытом богом месте?
   - Очень красиво, - Дойл поднял фигурку белого рыцаря.
   - Этот набор мне отдал один молодой человек, с которым мы играли какое-то время. Ему набор достался от какого-то другого мужчины, а тому еще от кого-то. Никто не знает, сколько времени эти шахматы переходят от одного заключенного к другому. - Священник широко раскрыл ящик и положил на пол, чтобы превратить в шахматную доску. - Мы с тобой будем играть в шахматы на краю погибели. В этом есть что-то от христианской морали, мой юный Бретон, но я не могу подобрать слова так, чтобы они не звучали нравоучительно. Играй белыми, если хочешь, - привычными движениями рук священник принялся расставлять на доске красные фигуры.
   - Я не прочь сделать первый ход.
   "Что сейчас происходит с Мэгги? Ей плохо, и она осталась наедине со своим кузеном в том доме. Я не могу попасть к ней".
   Если он продолжит думать об этом, то разобьет руки, пытаясь сломать камень. Сейчас ему нужно отбросить эти мысли. Оставить на потом.
   Дойл сделал ход пешкой. 
   - Расскажите мне о людях, которые охраняют нас. Есть среди них кто-то, на кого следует обратить внимание?
  
   Глава тридцать четвертая
  
   Маргарита сидела на импровизированной постели, прислонясь к стене, чувствуя, как на нее волнами накатывают тошнота и головокружение. Лежа она чувствовала себя лучше, но не желала поддаваться такой неудобной и несвоевременной болезни. Сидеть означало одержать маленькую победу. Маргарите сейчас нуждалась в таких маленьких победах.
   Она позволила Жану-Полу прощупать ее пульс.
   - Похоже, меня скоро опять стошнит. На тебя.
   Маргарита не церемонилась с Жан-Полем. Помимо того, что они когда-то были любовниками, они еще и играли голышом в пруду в Вуазмоне, когда им было по четыре года.
   Жан-Поль отсчитывал удары сердца, держа в руках золотые карманные часы, доставшиеся ему от отца.
   - Ты не впечатляешь меня и ты не доктор.
   Маргарита откинула голову назад, на стену и подтянула к животу колени, чтобы не соскользнуть в лежачую позу.
   - Завтра я пойду взглянуть, что к чему. Это не невозможно. К каждому ларцу есть свой ключик. Я найду ключ к этой тюрьме. Если бы меня не тошнило, и не кружилась голова, я бы сходила уже сегодня.
   Она позволила Жан-Полю приложить тыльную сторону ладони к ее лбу.
   - Жара у тебя нет, - констатировал он.
   - Благодарю. Будь так любезен, избавь меня от перечисления заболеваний, которыми я не страдаю. Проказа, подагра, оспа. Не вижу в этом повода для оптимизма.
   Он нахмурился и потребовал, чтобы Маргарита показала язык. Потом он поднес руки к ее лицу, закрывая и открывая сначала один глаз, потом другой.
   - Ты начала принимать опиум? Это вредно, знаешь ли.
   - Почему все спрашивают, не принимала ли я опиум? У меня нет времени на то, чтобы опьянять свой разум...
   - Твои зрачки расширены. Ты что-то приняла. В вашем садике за домом еще растет наперстянка?
   - Ее там полно. И да, мне известно, что она ядовитая. Но поскольку я не пасусь в саду как коза, это не имеет значения, - Маргарита оттолкнула Жан-Поля. - Если ты пытаешься убедить меня, что я слишком больна, чтобы идти в тюрьму, у тебя ничего не выйдет. Завтра, рано утром, я пойду повидаться с Гильомом и взглянуть, что представляют собой тамошние стены и решетки.
   - Если бы твой Гильом был здесь, он просил бы тебя не делать этого.
   - Его я бы тоже не послушалась.
   - Прислушайся тогда хотя бы к голосу здравого смысла, - Жан-Поль закончил ощупывать и осматривать ее. Он отбросил в сторону шляпу, расстегнул жилет и упал в кресло рядом с постелью, сооруженной для Маргариты. Из-под обивки кресла повсюду лезли перья, и сверху на него набросили одеяло, чтобы скрыть этот факт. Скамеечку для ног заменял маленький ящик. - Виктор будет поджидать тебя там.
   - Он не может знать, в какую тюрьму отвезли Гильома. Пока еще нет. Бумаги попадут в трибунал не раньше завтрашнего дня. Думаю, второй половины дня.
   - Это всего лишь твои предположения.
   - Иногда, люди делают обоснованные предположения.
   - А иногда - просто глупые. Ложись, пока не потеряла сознание.
   Она ляжет, когда убедит Жан-Поля сделать то, что ей нужно.
   Кровать, на которой Маргарита сидела, представляла собой дверь, положенную на сундуки и лавки, придвинутые к стене. Матрасом ей служило свежее сено, щедро наваленное поверх двери и накрытое очень грубым, но безупречно чистым одеялом. Довольно удобное и прекрасно пахнущее ложе. Маргарите приходилось спать в местах и похуже. На соломинки, пробившиеся сквозь одеяло и коловшие ей кожу, она не обращала внимания.
   Сова - ее звали Жюстина - привела их в одно из самых надежных убежищ La Flеche, в место, которое использовали лишь при крайней необходимости. Тайник располагался у лестницы, под крышей сарая на конюшенном дворе самого модного публичного дома в Париже. Там, среди искусно устроенного чердачного беспорядка имелось потайное гнездо. Коробки, старые сундуки, огромные бочки тянулись вдоль стен вперемежку с грудами сломанной мебели. На поверку, склад позади знаменитого борделя ничем не отличался от множества других чердаков.
   Жюстине понадобилось всего десять минут, чтобы легко и сноровисто уложить дверь на подпорки, принести соломы с конюшни, обустроив мягкую постель, накрыть куском ткани сундук, превратив его в стол, и скрыть уродливую изношенность большого кресла под одеялом.
   В этом заключалась суть убежищ La Flеche -- абсолютная тайна, хорошая маскировка и легкость превращения. Прислонить дверь к стене, разбросать солому, сложить одеяла - и не останется даже не намека на то, что здесь кто-то жил.
   Адриен устроился в дальнем конце чердака, у окна. Оттуда он мог обозревать все чердачное пространство и двор за окном до забора. Жюстина стояла на лестнице, между этажами. Она могла наблюдать за нижней частью сарая, на случай, если кто подкрадется подслушать. Без подсказки, как будто делали вполне естественную вещь, они заняли наблюдательные посты, откуда могли следить за всем вокруг. Иметь дело с этими двумя молчаливыми, проницательными, не похожими на детей детьми, было жутковато.
   А еще ей нужно иметь дело с Жан-Полем. Он выглядел уставшим и расстроенным. Его руки, сжимающие одеяло в тех местах, где оно покрывало подлокотники кресла, напоминали костлявые, хорошо вылепленные кисти святого, ведущего аскетический образ жизни. Маргарита не позволит своей нежности к нему встать у себя на пути.
   - С твоим пульсом что-то не то. Думаю, тебя отравили, - сказал он.
   - Думаю, я съела что-то не то. Завтра мне станет лучше. Я снова смогу думать, мой разум проясниться. Насколько сложно будет организовать бунт? Небольшой?
   - На Рю Тезье? Слишком сложно, и это не сработает. Маргарита, мы не сможем его вытащить. Мне ужасно жаль.
   - Мне не нужны твои сожаления. Мне нужно, чтобы ты помог мне. Мы уже играли в эти игры раньше.
   - Даже если это возможно, у нас нет времени, чтобы все спланировать. Мы уже пробовали устраивать побеги в последнюю минуту. Клод и Виржини погибли у меня на глазах. Или ты забыла?
   Тогда это тоже был старый монастырь, на мощеном дворе которого умерли Клод и Виржини. Маргарита сглотнула.
   - Не меряйся со мной шрамами, полученными в бою, Жан-Поль. Я не советуюсь о том, стоит ли мне это делать, я сообщаю тебе, что я сделаю, и прошу твоей помощи.
   - Ты погибнешь напрасно. И прихватишь с собой чужие жизни.
   - Тогда я возьму с собой только тех, кого завербовала сама. Твои люди не будут задействованы. Возможно, мои люди еще не успели стать такими осторожными и благоразумными как ты. - В то же мгновение Маргарита устыдилась сказанного. - Нет, беру свои слова обратно. Прости меня.
   На перевернутом сундуке, превращенном в стол, стояла корзина с хлебом, бутылкой вина и кувшином воды. Она выпила немного воды, прямо из горлышка кувшина, и поставила его обратно. - Я не подвергну опасности никого другого. Смертей не будет. Обещаю.
   - Возможно, за исключением твоей собственной.
   - И даже моей. Я буду осторожна.
   Квадратное окно у самого карниза крыши, над кроватью, было открыто. Конюшенный двор внизу, успокаивающе обыденный, шумел. В это заведение влиятельнейшие люди приезжали кутить. По части приватности с ним не мог сравниться даже самый темный уголок на кладбище в полночь. Никто ничего не видел и, тем более, никто ни о чем не распространялся. Разумеется, никто не замечал приходящих и уходящих женщин. Это место поразила эпидемия слепоты и немоты.
   Жан-Поль продолжал хмуро смотреть на нее.
   - Нормандия для тебя более безопасна. Если этот мужчина достоин тебя, он сказал бы то же самое. Беги из Парижа. Защити своих людей. Восстанови свою сеть.
   - После того, как освобожу его.
   - Виктор будет искать тебя по всему городу.
   - Мы хорошо умеем прятать то, что люди, подобные Виктору, хотят найти.
   - Мы не умеем штурмовать крепости, подобные этому монастырю. Такая попытка обернется твоей смертью.
   - Не обернется. До сих пор я умудрялась выживать.
   - Ты упертая как полено. - Маргарита поняла, что победила именно в этот момент, потому что он пнул ящик, который использовал вместо скамейки для ног. - И глупая как овца. Как ты планируешь осуществить этот идиотизм?
   - Я что-нибудь придумаю.
   - Твой настрой пугает. И у меня перехватывает дыхание, поскольку я хорошо тебя знаю, - Жан-Поль встал и протянул ей руку. - Сними. Избавь меня от этого сюртука. Я не могу думать, когда поджариваюсь заживо.
   Маргарита потянула за рукав и помогла ему освободиться от сюртука. Жан-Поль перебросил его через край старой ширмы.
   - Убеди меня, что это можно сделать. Но сначала, давай уберем отсюда наших юных помощников. Чем меньше они знают, тем лучше.
   - Мальчик уже в курсе дела. Он путешествует с Гильмом. Я ни за что не привела бы девочку в такое место, но, похоже, она здесь не в первый раз.
   Жан-Поль заерзал.
   - Ясно. Если Сова тут работает, мы должны положить этому конец, - сказала Маргарита.
   Он расстегнул манжеты и принялся закатывать рукава.
   - Конечно.
   - Серьёзно, Жан-Поль. Я не позволю этому продолжаться.
   Он вздохнул.
   - Ты не меняешься, Маргарита. И ты права. Хорошо, мы избавим ее от необходимости торговать своим телом, если она действительно этим занимается. Но давай, мы сделаем это после того, как спасем твоего Гильома и при этом угробим себя?
   - Я могу подождать. Я не лишена здравого смысла.
   - Ты упряма сверх всякой меры.
   - Я не упряма. Но просто смотреть, как ребенок в ее возрасте работает в борделе, не буду. Хотя именно этот бордель не имеет репутации заведения, где можно снять девочку ее возраста.
   - Кто просветил тебя по части публичных домов? Проклятье, Маргарита, если тебе нужно что-то узнать про публичные дома, следует спросить у меня, - он замолчал. - Я неудачно выразился. Что я имел в виду, так это...
   - Я вас вообще-то слышу, знаете ли, - Жюстина, стоя на лестнице, локтями опиралась на пол чердака. - Это очень дорогой публичный дом, мсье. Если хотите, я прослежу, чтобы вы не остались без развлечений этим вечером. Естественно, я имею в виду вас лично, без мальчишки. Его невинность нужно сохранить, во что бы то ни стало. Но вы, мсье, и сердобольная мадмуазель, желающая лишить меня средств к существованию, можете спуститься. У нас самый широкий выбор.
   Она услышала шепот Адриена:
   - Если тебя не убьет попытка проникнуть в тюрьму, убью я.
   Жан-Поль на мгновение прикрыл глаза.
   - Давай разбираться с одной катастрофой за раз. И если вам двоим нечего сказать, уйдите отсюда, - он подождал и потом мягко добавил: - Это не потому, что вы слишком юны. То же самое я сказал бы любому из La Flеche. Вам нужно уйти.
   Жюстина вздернула подбородок.
   - Раз я сделала так мало...
   "Мы оба повели себя бестактно, Жан-Поль и я. Они уже не дети". 
   - Я в долгу перед тобой, - быстро сказала Маргарита.
   Серьезный взгляд, внимательно изучавший ее, был недетским. 
   - И вы мне его вернете, мадмуазель, - сказала Жюстина. - Не сомневайтесь.
   Девочка исчезла из вида. Наверх донесся шум, когда она выходила из сарая через склад внизу.
   Адриен последовал за ней. Тихий и проворный, он скатился по лестнице. Оба подростка нарочито громко протопали через склад и ушли. Это был их комментарий по поводу снятия с задания. Так они давали Жан-Полю понять, что подчинились его приказу.
   Мир, в котором дети становятся такими проницательными, жесток.
   - Когда я спасу моего Гильома, эти двое детей должны последовать за воробушками в Англию. Это не жизнь для них.
   - Отлично. Мы отошлем их в Англию. Отправим в школу, где они будут изумлять одноклассников своими познаниями. Можем мы теперь вернуться к насущному делу? Я попробую найти кого-то, кто бывал в монастыре. Раздобыть поэтажный план.
   - Попытайся. Но у нас нет времени. Завтра я должна определиться, как нам расколоть этот орешек.
   На мгновение тьма, которую она старалась удержать подальше от себя, сомкнулась по краям поля зрения. Мягкая пустота предложила ее сдаться. Разумеется, она не собиралась этого делать.
   - Сядь, - сказал Жан-Поль. Он надавил ей на плечи, и Маргарита оказалась в мягком кресле, среди перьев. - Посиди немного. Что нам нужно?
   Головокружение не прошло, но теперь она могла с ним справиться. 
   - Поэтажные планы домов вдоль улицы. Каждого дома, граничащего со стенами монастыря. Твой человек в муниципальном бюро сможет их достать. Мне нужно знать расстояния вдоль улицы в шагах. Мы уже делали это. В первую очередь, карты.
   Жан-Поль присел на кровать.
   - Карты. Расстояния. Мы сможем начать сегодня. Что еще?
  
   Глава тридцать пятая
  
   Каррадерс опустила крепко сжатые руки с переплетёнными пальцами на промокательную бумагу, лежавшую на письменной столе. Ее лицо было мрачным.
   - По крайней мере, мы знаем, где он.
   Алтея поставила поднос на маленький столик у решетки пустовавшего камина.
   - Монастырь Святого Варфоломея на Рю Тезье.
   - Я знаю, как он выглядит снаружи. Неприступная каменная глыба. У нас есть какие-нибудь связи в этом месте? Кто-нибудь что-нибудь знает о нем?
   - Пока нет. Я дала задание разузнать, - Алтея налила кипяченую воду из черного чайника в заварник.
   На лице Каррадерс отпечатался каждый прожитый ей год. То, что именно самодисциплина позволяла ей держать себя в руках, бросалось в глаза. Гнев бурлил где-то очень близко к поверхности.
   - И, разумеется, займись охраной. Попробуем подкуп.
   - Мы не сможем снять обвинение. Его выдвинул Виктор де Флориньяк.
   - Вот так мы теряем агентов. Какой-то дурак задирает юбку. Какая-то свинья вынуждена защищать честь своей кузины. - Она смяла газету, лежавшую перед ней, и швырнула в корзину у стола. - Не из-за политики. Не за идею. Не за необходимые сведения. Из-за женщины. Даже такой человек, как Уилл Дойл. Где она?
   - Не арестована. И не вернулась домой, - Алтея пожала плечами. - В том, что касается умения прятать и прятаться, она хороша.
   - Тогда мы должны быть хороши в ее поиске, - Каррадерс уставилась в окно на послеобеденные тени, медленно крадущиеся по двору. - У нас есть глаза в La Flеche.
   - Ни один из них не подобрался к Зяблику достаточно близко. Иначе мы бы знали, кто она еще месяц назад. - Кусочек сахара звонко упал в чашку. Алтея налила чай, а затем капнула три капли молока.
   - Я обещала, что позабочусь о ней. Для этого мне нужно знать, где она и что делает.
   - Составляет план спасения Уилла.
   - Или продолжает предавать его, - Каррадерс поджала губы. - Не совершай ту же ошибку, что и Уилл. У нас нет причин доверять ей.
   - Все, что нам известно о Зяблике, свидетельствует, что она хорошая женщина.
   - Хорошая француженка. Как лидер La Flеche она достойна восхищения. Но это не значит, что она на нашей стороне. Маргарита де Флориньяк - не одна из нас.
   Алтея помешала чай и протянула чашку Каррадерс.
   - Пока. Элен...
   - Я куда меньше очарована этой зарождающейся любовью, чем ты. От Дойла я ждала большего. Я учила его не этому. Как он мог совершить такую неописуемую глупость, находясь на задании?
   - Ты становишься циником. Уилл никогда не ошибается в людях. Если он доверил ей свою жизнь, значит, она достаточно надежна.
   - Ты романтик, Тея, - Каррадерс нетерпеливо встала на ноги и направилась к окну. Она замерла у окна, держа в руках изящную чашечку. - Хорошо, допустим, она пытается спасти его.
   - У нее может получиться. Зяблик из La Flеche лучшая в своем деле, насколько я знаю. Никто в разведке не сравнится с ней.
   - Мы знаем, как она умеет работать.
   - Если бы ты могла выбирать, кому доверить освобождение Уилла, ты обратилась бы к ней.
   - Возможно, - Каррадерс наблюдала, как самый молодой ее агент пересекал двор. Пакстон. Ему семнадцать. Каждый из ее людей, мужчина или женщина, завтра мог оказаться в тюрьме, а еще через неделю мог быть казнен. Но она никогда не думала, что это будет крепкий, не убиваемый Уилл Дойл. - La Flеche уже пыталась вытащить людей из тюрьмы, безуспешно.
   - У них были и успехи. Много раз. Она вернет своего Гильома, Элен. В мире нет более страшной силы, чем женщина, у которой есть цель. - Алтея подняла чайный поднос. Когда она посчитала, что времени прошло достаточно, то добавила: - Мы должны помочь ей.
   - Ей есть, на кого опереться - на La Flеche, - долгий, рефлекторный глоток чая. - Но ты права. Если мы найдем Маргариту, если ей нужна помощь, мы ее предложим. Скажи остальным. И мы позаботимся, чтобы она осталась в живых. В этом отношении, она одна из наших. Кого ты пошлешь в тюрьму?
   - Я схожу сама.
   - Возьми фальшивки, которые привез Уилл. Будь осторожна, давая взятки. Тюрьмы кишат фанатиками. Прямо под окном, в дверях кухни Клодин закончила подметать дворовые плиты и отставила метлу в сторону, чтобы накачать воду в ведро, поставленное в каменный бассейн. - Идеалисты - порождение сатаны. Эта крыса в мальчишеском обличии не возвращалась?
   - Нет.
   Двор заполонили красные и желтые цветы в окружении блестящих зеленых листьев. Свою безграничную любовь к садоводству Алтея тратила на несколько квадратных ярдов. 
   - Не слишком рискуй в тюрьме. Я не могу позволить себе потерять тебя, - сказала Каррадерс.
   - Мы не можем себе позволить потерять Уильяма Дойла.
   - Боюсь, мы его потеряем, - лицо Каррадерс неподвижностью напоминало мраморную скульптуру. - Если мальчишку взяли, он предаст нас. Возможно, он уже предал Гильома. - Осторожным, точным движением она поставила чашку на подоконник. - Прикажи найти Эйдриана Хоукинса. И убить.
  
  
   Глава тридцать шестая
  
   Маргарита пришла в тюрьму одна, вооружившись деньгами, корзиной и собственной смекалкой.
   Она не была красавицей. Сожаления по этому поводу съедали несколько мгновений каждую неделю ее жизни. Но прямо сейчас ничем не примечательные черты лица сослужили Маргарите хорошую службу. Охрана заинтересовалась бы хорошенькой мордашкой. Красотку они бы запомнили. Женщины La Flеche не старались выглядеть красотками.
   У большой деревянной двери Маргариты сердито поджала губы. Она продолжила изображать недовольство на входе во двор и в караульном помещении, расположенном в передней части тюрьмы.
   То, что когда-то было монастырской комнатой для посетителей, превратилось в свинарник. Пахло потом и прокисшим вином. Революционные лозунги и непристойные рисунки процарапали по стенам. Три дубины, толстые и угрожающие, лежали на столе. Ими утихомиривали заключенных.
   Гильом не сопротивлялся, когда его уводили пятеро вооруженных солдат. Сопротивлялся ли он здесь, когда, в конце концов, понял, что не сможет выговорить себе свободу? Здесь, где никто не мог видеть, что происходит, били ли они его, причиняли ли боль?
   - К вам доставили Гильома ЛеБретона, - Маргарита постаралась произнести это как можно тверже. Она не хотела, чтобы ее спросили, как она об этом узнала.
   - У тебя к нему дело? - мужчина за длинным столом откровенно скучал. Когда имеешь дело с охранниками, хорошо, если они осоловели от скуки. - Показывай, что у тебя там.
   Охранники в тюрьмах встречались самые разные: революционеры-идеалисты, маленькие деспоты, которым полученная власть кружила голову, озлобленная голытьба, горящая желанием отомстить высшему сословию, просто хулиганы, которым нравилось пугать людей и причинять боль тем, кто боялся.
   А потому Маргарита не показывала, что боится. Она оделась как продавщица, опрятно, но небогато. Не колебалась, не дрожала, а яростно шла в наступление.
   - Вы арестовали моего мужчину и притащили сюда, - она стукнула корзиной об стол. - Зачем, не знаю.
   Маргарита сдернула салфетку, которой была накрыта корзина.
   - Толку от него никакого, - она вытащила хлеб. - Пьяница и деревенщина. - Следом на стол легла колбаса, темная и длинная, самого дешевого сорта. Коричневая бутылка вина. Затем, одной пригоршней Маргарита вытащила три мелкие желтые сливы, которые покатились по столу в разные стороны и задрожали, остановившись. - Но он истинный патриот.
   - Истинного патриота трибунал не осудит. Если гражданин ЛеБретон невиновен, его освободят.
   Предполагать иное было бы изменой. Она сверкнула глазами и промолчала.
   Охранник отхлебнул вина из бутылки и жестом велел сложить остальное обратно в корзину.
   "Вино - отличное искушение. Теперь я знаю".
   Маргарита уже успела увидеть четверых охранников. Старший из них сидел справа от нее, в конце стола, мужчина с растрепанными седыми волосами и глубокими морщинами на лице. Он поставил перед собой нелегкую задачу, для достижения которой вытаскивал мелкие пружины из ружья и раскладывал их на белом носовом платке перед собой. Мужчина выглядел так, будто знает, что делает.
   Не этот. Человек, который занят столь кропотливой, осторожной работой, слишком много размышляет. Он будет колебаться и передумывать, даже взяв деньги в руки. Такому взяточнику нельзя доверять.
   А вот второй, тот, кто обыскивал корзину... У него незакрывающийся рот и благодушный взгляд человека, прощающего себе многое. Этот винный воришка может подойти для ее целей.
   Он ткнул указательным пальцем в карточку безопасности, которую Маргарита положила перед ним. Свежеизготовленная подделка, но уже высохла. Она проверяла перед тем, как покинуть чердак.
   - Вы - гражданка Ле Бретон? Его жена?
   "Он не умеет читать".
   - Я гражданка Одетт Корригу из Секции Рынка. Я не его жена и вряд ли стану ею, раз уж вы заперли его тут. И я не знаю, что мне делать теперь без мужа с ребенком, который появится на свет.
   Самый подходящий повод для раздражения и посещения Гильома ЛеБретона в тюрьме. Даже для нескольких посещений. Охрана проявит больше сочувствия к подружке, нежели к супруге. Мужчины обычно предпочитают женам любовниц.
   Она заново сложила все в корзину.
   - Вы позволите мне повидать его?
   Старший охранник кивнул, разрешая ей войти в тюрьму. Сочувствие мелькнуло в его взгляде перед тем, как он вернулся к своим железкам и ружью. Охранник с мягким, округлым брюшком - старший назвал его Ипполитом - провел ее через коридор к внутренней двери тюрьмы. Маргарита запомнила направление и сосчитала шаги. Карту она нарисует позже.
   Когда-то эта дверь отделяла монахинь от внешнего мира. Теперь она разделяла тюремщиков и заключенных.
   Ипполит унес бутылку вина с собой, не желая делиться своим трофеем с другими охранниками.
   - Я бы хотела, чтобы Гильом выпил вина, - сказала Маргарита. - Это одна из его маленьких радостей. - Ее не интересовало, попадет вино к Гильому или нет, она хотела знать, можно ли подкупить Ипполита. Человек, принимающий небольшие подношения, возьмет и крупную взятку.
   Она вытащила из кармана кошелек и вынула из него сложенную купюру, ассигнацию достоинством в пятнадцать су. Это была подделка - одна из многих фальшивок, которые Адриен где-то раздобыл и отдал Маргарите - но охранник не мог этого знать. За пятнадцать су можно было купить еще одну такую бутылку. "Посмотрим".
   Ипполит протянул руку. Он взял купюру и продолжал стоять с вытянутой рукой, пока не получил еще одну, а затем монеты. Когда кошелек Маргариты опустел, он поднял бутылку вверх.
   "Показывает, что может оставить ее себе или отдать мне. Сейчас увидим, хватит ли у него ума не лишать себя будущих подношений".
   Охранник кинул бутылку ей. Маргарита оказалась достаточно проворной, чтобы поймать ее до того, как бутылка упала бы и разбилась.
   "Я нашла, кого можно подкупить".
   - Скажи своему любовничку, пусть выпьет за мое здоровье, - он зазвенел ключами, отпер дверь и впустил Маргариту в тюрьму. За ее спиной ключ снова повернулся в замке. Она не позволила себе задуматься, насколько это пугающе. Шесть минут здесь и уже столько полезной информации.
   Маргарита продолжала стоять на месте. Словно издалека, сквозь двери она услышала, как Адриен говорит:
   - Мне все равно, гражданин. Хотите, вскройте, хотите - оставьте запечатанным. Свои чаевые я получу в любом случае. 
   Мальчик вошел в тюрьму после нее, неся вполне убедительное письмо, адресованное несчастному торговцу зерном, обвиненному в сокрытии запасов. Письмо содержало вопрос, является ли он Мишелем ЛаМартин, племянником Ноэль ЛаМартин из Кеми, что в Пикардии? Дело касалось долгов, которые необходимо было погасить для вступления в наследство.
   - Мне велено дожидаться ответа. Хоть все утро, - произнес Адриен.
   Сообщения доставлялись и в тюрьмы, и из тюрем. Велись дела, писались письма. Никто не обращал внимания на посыльных. Адриен мог остаться невидимым, засунув нос в каждый угол.
   Маргарита нашла Гильома в третьей комнате по длинному коридору. Комната предназначалась для обычных заключенных, тех, кто не мог позволить себе оплатить лучшие условия. Он сидел, скрестив ноги, на сером соломенном тюфяке, разложенном на полу, и разговаривал с двумя другими мужчинами. Его голова была непокрыта, и волосы случайно оказались в потоке солнечного света. Густотой цвета и гладкостью они напоминали коричневую кожицу плодов каштана. На Гильоме не было ни галстука, ни жилета, ни сюртука. Следов избиения, во всяком случае, бросающихся в глаза, Маргарита не обнаружила.
   Увидев ее, он вскочил на ноги, похожий на крестьянина в одних брюках и рубашке.
   - Вот так неожиданность, - проходя мимо, он подхватил с тюфяка куртку, обхватил Маргаритино запястье и, грозно-молчаливый, потащил ее прочь из незапертой комнаты, полной спящих мужчин. - Мы не можем говорить здесь.
   Он протащил Маргариту по коридору к узкой, ведущей куда-то вверх лестнице, на ходу расталкивая мужчин и женщин, стоявших группами по два-три человека.
   Он хотел остаться с ней наедине и сейчас силком тащил Маргариту туда, где это было возможно. Оставшись с ним наедине, она сможет обнять Гильома. Просто обнять. На глазах у всех этих любопытных, скучающих, обреченных людей Маргарита не могла себе этого позволить.
   Она спросила:
   - Тебе не причинили вреда? - и когда он не ответил, добавила: - У нас одна цель. Касания и кивка довольно, чтобы я поняла, куда идти. Нет нужды тащить меня за собой словно провинившегося ребенка.
   Лицо Гильома оставалось непроницаемым, как всегда, Маргарита не успевала улавливать ни малейших проблесков того, что он мог сейчас чувствовать. Его мышцы и то, как он обхватил ее запястье, свидетельствовали - Гильом сердится, что неудивительно. Разумеется, он разозлился на нее за то, что она пришла сюда, хотя в то же время был рад ее видеть. Маргариту переполняла радость уже от того, что он прикасается к ней, а еще ее собственные гнев и страх. Они оба находились во власти настолько противоречивых эмоций, что удивительно, как еще не разлетелись на куски, словно плохо упакованная посылка.
   Поскольку стульев поблизости не имелось, мужчины и женщины сидели на нижних ступенях лестницы. Гильом мельком бросал на них взгляд либо просто проходил мимо. Подъем наверх, ко второму коридору, полутемному и пустому, свет в который попадал из единственного узкого и высокого окна в самом конце, был долгим. На полу у верхних ступеней сидели трое мужчин и играли в кости. Двое из них были одеты бедно и просто, третий носил бриджи до колен и бархатный камзол, изрядно помятые.
   - Вон, - тон Гильома мог бы подействовать даже на голодных львов, пирующих антилопой. И уж подавно он легко убедил трех игроков в кости убраться прочь.
   Гильом протащил Маргариту вдоль половины коридора, прежде чем остановиться, отпустить ее руку и застыть, хмуро глядя на нее.
   - Я ненадолго, - сказала Маргарита. - У нас есть всего несколько минут, чтобы побыть вместе. - Гильом знал это. Она просто давала понять, что тоже это понимает. - Нет нужды так на меня смотреть.
   - Скажи, что ты ушла из этого дома.
   - Из моего собственного? Да. Окончательно. Я отступила и оставила его кузену Виктору. Трусость с моей стороны, но у меня нет времени разбираться с ним, если я хочу вытащить тебя из этого места.
   Маргарита положила ладонь ему на руку. Гильом застыл на мгновение, как если бы ждал, пока что-то изменится внутри него, или принимал какое-то решение, или проигрывал какую-то битву, которую вел сам с собой.
   Он протянул руку, чтобы коснуться Маргариты, чтобы отвести от лица выпавшую из-под чепца прядь. Гильом держал эту прядь так, словно касался женщины в первый раз в своей жизни.
   - Тебе не надо было приходить, - сказал он.
  
  
   Глава тридцать седьмая
  
   Голоса в нижнем коридоре нарушили тихое тонкое волшебство, невидимыми нитями протянувшееся между ними.
   Гильом отошел от нее. Маргарита не расслышала его слов, да и не думала, что они ей предназначались. Одной рукой он потянулся к сюртуку, перекинутому через другую руку, залез в карман на внутренней части сюртука и достал длинную трубку, которую постоянно носил с собой и, очень редко, курил.
   Гильом поместил широкую часть трубки плашмя на ладони и резко, сильно ударил ее об стену. Трубка раскололась. Кусочки серо-белой глины разлетелись в разные стороны. Посреди глиняных обломков на его ладони остались лежать тонкие темные полоски металла. Гильом отбросил последний кусочек глины, отделяя белесые осколки от маленьких стальных стержней, и почистил изогнутые концы металлических прутьев ногтем большого пальца.
   - А у нас есть отмычки, - Адриен внезапно возник за их спинами, словно маленький джин, выпущенный из бутылки. - И даже не понадобилась моя изобретательность. - Он взглянул на дверной замок. - Даже не знаю, зачем я рискую своей головой, вытаскивая вас отсюда. Вы и сами справитесь.
   - Постереги лестницу, - буркнул Гильом. - Ни один из вас здесь быть не должен. - Носком сапога он послал глиняные осколки из одного конца коридора в другой. Потом присел и сунул один из металлических стержней в замок, а следом в точности рядом с первым еще один.
   - Я впечатлена твоими талантами, - сказала Маргарита.
   - Талантов у меня, как у собаки блох, - он осторожно крутил отмычки, тянул и толкал их в замке, его большие, грубые руки справлялись с этой тонкой работой естественно и легко.
   - Я могу это сделать, - Адриен наблюдал за его действиями с вежливым интересом.
   - Смотри за лестницей, - ответил Гильом, не отрываясь от кручения и покачивания отмычек. Раздался тихий скрежет металла о металл, как будто заскреблись стальные мыши.
   - Я могу сделать это быстрее.
   Замок поддался. Гильом толкнул дверь, шагнул внутрь, таща за собой Маргариту, и захлопнул дверь изнутри перед самым носом любопытного Адриена.
   Гильом стоял, тяжело дыша и глядя на нее.
   - Это кладовка для белья, - сообщила ему Маргарита. Временами, когда слишком много важных вещей должно быть сказано, а человек не знает, с чего начать, он начинает болтать об очевидных вещах.
   - Знаю. Говорил с одной из трех монахинь, запертых внизу.
   Комнату освещали два маленьких, зарешеченных окошка высоко над головой. Монахиням не давали лишней возможности любоваться городом. Низкий, крепкий стол стоял посередине комнаты. По обеим сторонам от него на полках были разложены аккуратные стопки простыней, наволочек и полотенец.
   - Думаю, все это передадут армии, когда кто-нибудь вспомнит об этих вещах. Вот почему кладовую не разграбили. В самом деле, удивительно, какими способами...
   Его рука коснулась ее, легко, словно солнечный луч. Подобно солнечному лучу, внезапно ударившему в глаза, прикосновение потрясло Маргариту. Есть ли на свете что-нибудь более громкое, чем его планы на нее? Гильом развернул Маргариту к себе и не убрал руку, тяжелую, неторопливую, полную намерений.
   Взялся за фишу и стянул его с Маргаритиной груди. Узел, которым она завязала платок, исчез легко и быстро, как будто его и не было.
   - Ты неугомонная как белка.
   - Я обычно жизнерадостная по утрам.
   Гильом был огромен и прекрасен. Он мог бы быть одним из первых мужчин на земле, мужчин, деливших ложе с богинями на заре мироздания.
   Если бы греческие богини могли видеть его сейчас, они бы возжелали Гильома.
   - Это природный дар - способность быть энергичным вскоре после пробуждения. Говорят, все дело в телесных жидкостях. Я точно не знаю, - ее взгляд встретился с его глазами, надолго. Маргарита хотела, чтобы Гильом раздел ее. Медленно. Хотела, чтобы он продолжал в той же неторопливой манере, в какой начал.
   - Жидкости. Причина в них.
   Кончиками пальцев он зарылся в ее волосы. Они упали в его ладони, распустившись, обвиваясь вокруг держащих их рук. Гильому пора было уже заняться ее одеждой. У них оставалось очень мало времени, но он собирался использовать это время наилучшим образом.
   - У меня был кот, безумный как Калигула, - поведала ему Маргарита. - Каждый день на рассвете он нападал на мои ступни под одеялом. В нем было много жидкостей Меркурия... - Ее фишу водоворотом кружев соскользнул на пол. Самообладание последовало за ним. Маргарита ощущала жар и пустоту внутри, но не знала, что делать, кроме как говорить, что было не самым лучшим выходом, но замолчать у нее просто не получалось. - Я говорила о Меркурии. Об избытке жидкостей Меркурия в моем коте. Тебе известно, что Меркурий - бог, покровительствующим и ворам, и путешественникам одновременно? Вот почему людей так часто грабят на дорогах.
   - В самом деле? - Он вполне мог стать одним из каменных дольменов на холмах, дарующих жизнь. Он был тяжелым и твердым как эти камни. Несокрушимым. Непреклонным. В свете, лившемся из окон сверху, золотистые пылинки кружились вокруг его головы, окружая Гильома, как будто они имели собственную волю и выбрали наслаждаться им.
   Его ладони легли на верхние половинки ее грудей, там, где кожа была обнажена. Он не... колебался - ни в одном его движении с того самого момента, как она впервые увидела Гильома, никогда не было сомнения - но держал себя в узде. Сухожилия и кости его рук выдавали нечеловеческое напряжение. Он ждал, как скаковые лошади ждут, дрожа от предвкушения у ворот на старте, полные контролируемой силы.
   - Я здесь потому, что хочу тебя, - просто сказала она.
   - Скажи еще раз. Мне нужно это слышать, - его пальцы касались пуговиц жакета. Пуговиц, которые вылетали из петель так быстро, будто таяли. Он стянул с нее жакет. Грудь под рубашкой ныла от предвкушения. Одно движение и шнуровка ее корсета развязана. Тонкая лента выскользнула из петель. И корсет тоже исчез.
   - Я хочу этого. Хочу тебя. - "Я затянула шнуровку так слабо сегодня утром потому, что надеялась, что он ее развяжет"?
   Он потянул рубашку вниз, обнажая ее грудь, обнажая кожу, чтобы он мог к ним прикоснуться.
   - Да, - прошептала Маргарита, и он обрушился на нее как ночная тьма, гладкий и мощный, закрывая от всего, отгораживая от мира.
   Она оказалась в пространстве, заполненном только Гильомом. Его волосы скользили как ласка по ее лицу. Его рот дарил нежность и тепло ее лбу и бровям. Гильом прокладывал дорожки из поцелуев вокруг ее глаз, по скулам. Его горячее дыхание согревало ее ушную раковину, напоминая шум моря у скал.
   Вселенная вращалась вокруг нее, и она была центром мироздания. Маргарита и Гильом в неподвижном центре вращающейся вселенной. Он оторвал ее от пола и прижал к себе. Затем опустил на стол.
   Как бы осторожно Гильом не обнимал ее, он двигался как самец, стремящийся покрыть самку. Она была его парой, его удовольствием, женщиной, которую он хочет. Он желал ее со всей целеустремленной решимостью, которая составляла суть Гильома. Со всей своей огромной, непосредственной телесностью. Со всей своей силой.
   Но в тоже время он ее боготворил. Целуя кожу на плечах, издавал горловые звуки, полные удовольствия. Повернул ее подбородок так, чтобы можно было попробовать на вкус ушко. Прижал лицо Маргариты к своей рубашке, чтобы можно было приподнять волосы и языком пройтись по ее шее, от позвонка к позвонку. Как будто каждый дюйм ее тела был его собственностью, и он хотел знать в нем каждую складочку, каждый холмик, каждую долину. Как будто ни одна часть ее не могла быть упущена из виду, обделена вниманием или сочтена неважной.
   Волшебное ощущение, когда тебя боготворят. Невероятно возбуждающее осознание того, как сильно он ее хочет. Тело было готово принять его, более чем готово, когда Гильом распустил пояс брюк, расстегнул пуговицы и подвинул ее на край стола. Он приподнял Маргариту, притянув ближе, помогая себе войти в ее лоно, пока они не соединились, не слились в единое целое.
   Маргарита ухватилась за его рубашку, там, где она свободно свисала с широких плеч. Держась за него, Маргарита дышала глубоко, глубоко и быстро. Пламя внутри нее. Гильом внутри нее.
   Они оба балансировали на грани, у пика наслаждения. Очень близко к нему. Гильом стремился продлить наслаждение как можно дольше, даря ей мгновение за мгновением, в течение которых они оставались единым целым. Каждая клеточка их тел напрягалась и трепетала в одном ритме.
   - Тебе хорошо? - прошептал Гильом. Пик наслаждения был так близко, что обвевающее ее ухо дыхание вызвало дрожь потрясения.
   - Очень хорошо, - звуки собственного голоса вибрирующим эхом отдавались внутри. У Маргариты от вожделения кружилась голова. Она так сильно хотела Гильома, что желание переполняло ее.
   Его ладони обхватили ее ягодицы, прижимая Маргариту поближе и слегка покачивая. Это не были убаюкивающие, нежные объятия, руки Гильома напоминали корни деревьев.
   Его рубашка расходилась почти до уровня сердца. Маргарита коснулась ртом его груди, не целуя или вылизывая, а просто прижимаясь к его коже и волоскам на груди, вдыхая Гильома, ощущая его текстуру внутренней поверхностью губ. Когда она прикусила основание его шеи и замерла, он увеличился и запульсировал внутри нее. Напряжение сил, которым он контролировал себя, возросло.
   Она обвила Гильома ногами, прижимаясь к нему еще теснее. Скрестила лодыжки, удерживая его в себе, глубоко внутри. И руки тоже обвились вокруг Гильома, сцепившись за его спиной. Маргарита прижалась к его телу так близко, как только могла.
   - Mon coeur. Mon Бme, - она выдохнула эти слова в широкое пространство его груди, в его плоть, кожу, сердце. Сказала их пульсирующему центру его существа. - Je t'aime, Гильом.
   - Мое имя Уильям. Выходи за меня, - мягко ответил он.
   Маргарита дышала неглубоко, быстрыми, короткими вдохами. В глубине ее тела рождались острые пики наслаждения, похожие на удары барабанных палочек. "Он делает предложение в такой момент".
   Он отвел волосы от ее лица.
   - Я англичанин. Из хорошей английской семьи. Точнее, хороших английских, ирландских, французских и смешанных семей. Шрам не настоящий. Я могу его снять. Я...
   - Да, - она снова прикусила кожу на его груди и замерла.
   Он что-то пророкотал. Какое-то слово. Какое-то требование. Торжествующе вонзился в нее. Вонзался еще и еще.
   Маргарита обнимала его ногами все бесконечные потрясающие мгновения накала страсти и бушующей мощи. Как будто находилась в эпицентре землетрясения. Двигалась вместе с ним. Поднималась и опускалась вместе с ним. Волны удовольствия перетекали из его тела в ее.
   "Он мой".
   Гильом откинул голову назад, все его тело напряглось. Он притянул Маргариту к себе, вскрикнул и кончил внутри нее.
   А потом обнимал ее, пока она пульсировала вокруг него. Обнимал, пока темно-красные волны удовольствия прокатывались под веками. Окутывал ее собой, даря тепло и безопасность, пока все ее тело сотрясалось.
   Это не могло длиться вечно. Медленно, она отходила от пережитого наслаждения. Позволила ему отпустить свое тело.
   Гильом опустил Маргариту обратно на стол. Он оправил ее юбку, но и пальцем не пошевелил, чтобы прикрыть грудь. Он улегся рядом с Маргаритой на широком столе, опираясь на локоть и обхватив другой рукой округлость ее груди. Гильом выглядел, откровенно говоря, очень довольным собой.
   Подушечкой большого пальца он провел по соску, и Маргарита вздрогнула всем телом. Внутри все напряглось и затрепетало, как будто не она едва отошла от пароксизма страсти. Это повергало в смущение.
   - Ты - свет во тьме, Мэгги. Я заставлю тебя выполнить данное обещание. Мы поженимся, - Гильом встал, быстро застегивая брюки, потом потянул ее за руки и поставил на ноги.
   Она не вполне пришла в себя. В голове не осталось слов, и было очень мало мыслей.
   - Так, давай, оденем тебя слегка. Проклятье, ненавижу тебя одевать. - Он нашел корсет там, где бросил на пол. Быстрыми, ловкими, скупыми движениями, Гильом обернул корсет вокруг нее и начал завязывать. - Если бы речь шла о чем-то другом, кроме твоей жизни, мы бы продолжили. В самом деле, мы могли бы делать это снова и снова, становясь все более изобретательными. Нет. Просто стой тут. Вещи соберу я.
   - Я хочу снова заняться любовью. Мы не можем продолжить?
   - Нет. Теперь другую руку. Хорошо, - он помог ей надеть жакет и начал застегивать пуговицы.
   - Это натягивание на меня одежды выглядит несолидно, но я сейчас не в состоянии делать что-то сама. Я бы предпочла лежать и потягиваться как довольная кошка. Возможно, мурлыкать. В самом деле, я бы хотела...
   - У тебя есть возражения против нашей свадьбы?
   - Нет необходимости...
   - Есть чертовски крайняя необходимость, женщина. И что мы обсуждаем, так это выйдешь ты за меня или нет, - он быстро завязал шнурок на вороте ее рубашки неровным бантиком. - Вот. Опрятная как сорока. - Он обернул фишу вокруг ее шеи и подоткнул концы платка за край корсета с потрясающим безразличием. Маргариту ни разу не одевали так быстро и по-деловому с тех пор, как она была ребенком. - Твой чепец куда-то пропал.
   Она не помнила, как потеряла его. А заодно и рассудок... И рассудок.
   - Мой чепец под столом. У тебя есть опыт помощи дамам в одевании. Я нахожу эту черту привлекательной в мужчине. Она свидетельствует о стремлении доводить дела до конца.
   - О, я люблю доводить дела до конца. Настолько, что это пугает меня самого. Я достану чепец. Больше ничего не валяется. Черт побери, ты прекрасно выглядишь.
   - Я похожа на мышь, изрядно помятую котом, - Маргарита расчесала волосы пальцами, пытаясь пригладить их. Она едва успела закончить с этим, когда Гильом извлек чепец из-под стола и водрузил ей на голову.
   - Ты самая прекрасная женщина на земле. Сейчас мы спустимся вниз и поженимся. Думаю, я смогу это устроить.
   - Сейчас? Прямо сейчас?
   - Прямо сейчас, - его лицо было совершенно спокойно. - У меня есть деньги. Достаточно, чтобы содержать тебя. Я не только... - он указал на свою одежду, на себя. - Не только это. Моя семья не ровня де Флориньякам, но...
   - Я знаю, кто ты. Отпрыск чрезвычайно респектабельной семьи, понятия не имеющей, что с тобой делать. Де Флориньяк, отправившийся в Крестовый поход, был в точности таким же человеком. Он носил меч длиной с меня, осаждал и захватывал города, а еще писал стихи. Я не совсем идиотка, Гильом.
   - Я не сумел одурачить тебя даже на минуту, да?
   - На несколько минут смог. Мы поговорим о свадьбе как-нибудь потом, когда твоя жизнь не будет в такой опасности.
   - Мы не будем об этом говорить. Я хочу, чтобы ты ушла раньше, чем здесь появится Виктор. Что заставило тебя встать на его пути?
   - Я не стою у него на пути. Будет чудом - ужасающим и невероятным - если он обнаружит, где ты, раньше полудня.
   - Не стоит испытывать судьбу, - Гильом, определенно не злился, но пребывал в настроении, не располагающем к дискуссии. Он остановился перед тем, как открыть дверь. - Зачем ты пришла, Мэгги? Ты же понимаешь, что не стоило.
   - Я собираюсь спасти тебя. Это потребует некоторых усилий как с моей, так и с твоей стороны. В первую очередь...
   - Матерь божья, - он шагнул за порог.
   - Я пока не представляю, как мне это удастся, но я хорошо справляюсь с такими вещами. Я занимаюсь спасением людей многие годы.
   - Никаких планов спасения. Ты уезжаешь из Парижа. - Гильом подошел к Адриену, который, скрестив ноги, сидел на верхней ступени лестницы. - Он отвезет тебя в Лондон. - Гильом хмурился, проходя мимо мальчишки и спускаясь вниз. - Хоукер, ты увезешь ее отсюда, понял? Из этого проклятого, гиблого места. Из Франции. Если понадобится, засунь в мешок и вези так.
   - Ясно. - Адриен проворно отскочил в сторону, на всякий случай. Он был мальчишкой, способным улавливать одновременно несколько потоков информации. - Сейчас?
   - Через минуту. Сначала я должен на ней жениться.
   - Вот и отлично, - мальчишка спустился по лестнице следом за ними.
  
  
   Глава тридцать восьмая
  
   - Я сказала, что выйду за тебя, - Маргарита предпочла бы остаться в кладовке наверху и заняться любовью, но это было бы неразумно, а она умела быть не менее благоразумной, чем сотня Гильомов ЛеБретонов. - Но ты должен признать, что с этим есть определенные сложности.
   - Они нас не остановят.
   Клуатр был квадратным, без крыши, с резными каменными арками и прекрасными колоннами. Он располагался в самом сердце старого монастыря, между часовней с одной стороны, трапезной и дормиторием с другой. В центре, под крышей, находился колодец. Двое мужчин по очереди опускали в него ведра, ярд за ярдом, а потом крутили лебедку, вытаскивая их обратно, наполненными водой.
   Цепь скрипела. Ведра звякали и гремели. Мужчины, расплескивая воду по двору, носили ведра, чтобы вылить их в длинное корыто на затененной стороне. С десяток девушек и женщин, закатав рукава, стирали в нем одежду. Было оговорено, что утром сад предоставляется в распоряжение женщинам, объяснил Маргарите Гильом. Очередь мужчин наступала вечером.
   Гильом вторгся в это женское царство и предъявил права на угол двора. Одной только силой воли он очертил невидимый барьер вокруг них. За десять минут он умудрился собрать вместе и привести сюда калеку-священника, жизнерадостную, еще не старую монахиню, Адриена и резкую, язвительную маркизу де Барильон, которая помнила Маргариту по Версалю и не одобряла ее.
   Было очень похоже на то, что Маргарита все же выходит замуж. Практически немедленно. Она хотела этого, но не вполне успела осознать и подготовить свой разум к такому стремительному исполнению ее желания.
   В тридцати шагах от нее женщины, вытянувшись в линию вдоль длинного корыта, болтали друг с другом, как это бывает во время стирки в любой деревне. Монахиня бок о бок с проституткой, загорелая крестьянка разбрызгивающая пену рядом с изнеженной розовощекой наследницей семи поколений знатного дворянства. Они все были заняты стиркой, умыванием. Старуха, расчесав, перекинула длинные седые пряди на спину, чтобы просушить. Отвага этих женщин проявлялась во множестве подобных маленьких, храбрых жестов. Они были достойны восхищения.
   Маргарите тоже требовалось проявить немного мужества. Нельзя сказать, что она никогда не думала о браке. Но она рассчитывала исполнить эту свою обязанность, оставаясь достаточно равнодушной, как и подобало женщине ее сословия. Она никогда не думала, что сможет выйти за того, кого хочет. В тюрьме.
   И уж конечно, она не могла даже предположить, что выйдет замуж за английского шпиона.
   Отец Жером провел службу. Брак считался бы не менее действительным, даже если бы священник по памяти пробормотал какую-нибудь бессмыслицу, но то, что этот безумие освятит грамотный священник, понимающий слова, которые произносит, успокаивало.
   Маргарита исповедовалась ему десять минут назад, стоя у персикового дерева в углу, где их никто не мог подслушать. Торопливо, но чистосердечно она призналась в попытке убить якобинца, который напал на нее в замке, и занятиях любовью с Гильомом. К двум смертным грехам, отягощавшим ее совесть, она не добавила таких мелочей, как совсем не христианские мысленные пожелания в адрес тетушки, многократная ложь и прочие небольшие провинности. Разум отказывался работать, и она не смогла даже вспомнить о них.
   Священник был шокирован далеко не в той степени, в какой она ожидала. Но, с другой стороны, он ведь исповедовал ее после того, как исповедовал Гильома.
   Шепот на латыни тонул в густом воздухе. На низких каменных стенах, кустах и деревьях - повсюду - было развешено белье для просушки. Солнце светило ослепительно белым светом, придавая клуатру вид гравюры - никаких полутонов или мягких переходов, лишь жесткое противостояние противоположностей - черной тени и ослепительного света. В июле Париж выглядел именно так.
   Четыре клумбы по углам двора пышно цвели. Кто-то, наверное, эти самые женщины и другие, кто был здесь до них, взяли на себя труд поливать растения.
   Маргарита всегда думала, что будет торжественное шествие к церкви и шелковый покров над головой. Что после церемонии начнутся танцы, все вдоволь наедятся и захмелеют от вина. Что платье будет куда красивее. Священник не стал служить мессу целиком, лишь освятил хлеб и вино. Он исполнил только самые необходимые элементы обряда, как будто они находились на поле боя.
   Когда смерть протягивает костлявую руку, готовая собрать жатву, человек понимает, что для него по-настоящему важно и нужно. Маргарита де Флориньяк и в самом деле могла выйти за Гильома. Она могла сделать такой выбор. "Это то, чего я хочу".
   Занимающиеся стиркой женщины украдкой бросали взгляды в их сторону и тут же отводили глаза. Они не позволяли себе проявить любопытство по отношению к происходящей в клуатре церемонии, хотя, определенно, во всех подробностях обсудят ее позже.
   Гильом, терпеливый и серьёзный, стоял рядом с Маргаритой. Солнце скользило по его большому, мужественному, сильному телу. Гильом сказал, шрам накладной, но на его лице он смотрелся естественно. Маргарите будет не хватать этого шрама. Она уже давно не считала лицо Гильома обезображенным. Линия на щеке была его частью, так же как след от удара молнии на дереве, пометивший его, но не умаливший сути. Когда-нибудь, Маргарита увидит Гильома без шрама, и тогда он будет совсем другим. Еще одна версия Гильома, которую ей предстоит познать.
   Она опустилась на колени, чтобы принять небольшой кусочек черного хлеба из рук священника. Гильом сделал то же самое. Затем подошли монахиня и маркиза.
   Кислое вино. Дешевый стакан неожиданно элегантный в своей простоте. Поскольку это была церемония бракосочетания, священник причастил их хлебом и вином. Когда Маргарита, а следом за ней и Гильом сделали по глотку, священник вытер край стакана белой тканью и, поморщившись, добросовестно выпил оставшееся вино до дна. Манжеты его сутаны протерлись до дыр. Он пробыл в тюрьме достаточно долго, чтобы одежда успела износиться.
   Отец Жером поставил кубок и положил поверх него сложенную ткань.
   - Еще одна запрещенная месса в Париже. Мне нравится плевать в глаза Робеспьеру. Нас могут прервать в любую минуту, поэтому я избавлю вас от проповеди о священной природе брака. Она довольно скучна.
   Он открыл молитвенник, так что Гильом мог положить золотое кольцо на раскрытые страницы.
   - Перейдем к церемонии. Гильом, vis accМpere Marguerite hic prФsИntem in tuam...
   - Уильям, - прервал Гильом. - Уильям Дойл Водрей Маркхэм.
   "Это его настоящее имя, а значит, наш брак будет настоящим. Если кто-нибудь донесет, Гильом обрекает себя на смерть. Он не колеблется".
   Отец Жером кивнул. Его и в самом деле трудно было чем-то удивить.
   - Уильям, vis accМpere Marguerite...
   - Volo, - сказал Гильом. Согласен.
   - Маргарита, берешь ли ты Уильяма...
   Наступил ее черед решать, и соглашаться, и становиться супругой. За ее спиной тихо стояли Адриен, монахиня и маркиза де Барильон.
   "Мне следовало бы заставить Гильома чуточку поволноваться. Он это заслужил".
   Но она не стала этого делать.
   - Volo.
   - ... быть верным ей во всем, как мужчина должен быть верен своей жене согласно божьей воле?
   Не отрывая глаз от священника Гильом дал ответ, серьезный и весомый.
   "Не его я ждала, не о нем мечтала. Во многих отношениях он сильнее любого из мужчин, которых я знаю".
   В Версале она жила среди великих людей Франции, умных, влиятельных мужчин, правивших половиной мира. Мужчин, обладавших привилегиями и древними титулами, остроумием и показным очарованием. Гильом же был воином, из тех, кто способен войти в тронную залу в черных доспехах и бросить перчатку, вызывая на бой. Рядом с ним придворные выглядели испорченными детьми, играющими в коррумпированные игры.
   Он стал незнакомцем, далеким от нее, даже в тот момент, когда взял кольцо из рук священника и надел ей на палец. Гильом обручался с ней кольцом ее матери, венчальным кольцом ее бабушки, которое забрал у Маргариты. Гильом, на самом деле носивший имя Уильям Дойл и ряд других фамилий, которые она не могла вспомнить. Шпион, англичанин. Его необходимо было спасти от тюрьмы и казни, и убедить не трогать папА.
   Маргарита вышла замуж. Это свершилось между одним словом и следующим. Она сменила имя, национальность, становясь англичанкой в этот самый момент, дюймом за дюймом, как будто превращалась в дерево или золотую статую или благородного оленя под воздействием какого-то неосторожного заклинания.
   Когда Маргарита подняла глаза, Гильом молча подсмеивался над ней каждой скрытой и хитрющей частичкой себя. Возможно, он знал, о чем она думает. Маргарита вышла замуж за гору лукавства.
   "Я не знаю, как не любить его". Он был воздухом ее легких, сосредоточием ее чувств, светом ее очей.
   - DСminus vobМscum, - сказал отец Жером.
   "Я не дам Гильому умереть. Я вытащу его из этого страшного места. Все мое существо, все, что я делала в La Flеche на протяжении последних пяти лет вело меня к этому моменту. Я вытащу Гильома из тюрьмы".
   - Каким бы ни был гражданский обряд на этой неделе, - сказал священник, - перед лицом Господа вы женаты.
   - Отлично, - Гильом излучал едва сдерживаемое, пульсирующее нетерпение. Обычно нетерпение новоиспеченного мужа было связано с желанием поскорее отнести супругу на брачное ложе, но в данном случае причиной служила решимость Гильома поскорее отослать ее прочь. - Нам необходимо письменное подтверждение.
   Священник открыл молитвенник. 
   - На последней странице. Здесь. Мои братья в Сен-Сюльпис впишут ваши имена в приходскую книгу. Я выпишу свидетельство о браке для твоей супруги. Но мне понадобится бумага.
   Гильом сделал знак Адриену.
   - Иди внутрь. Быстро найди бумагу. Я хочу, чтобы вы вдвоем покинули это место.
   - Я поступлю лучше, - Адриен уже подходил, скрывшись от посторонних взглядов за каменной колонной и вытаскивая рубашку из брюк. - Не хотелось бы, чтобы об этом узнал целый свет. У меня...
   Под рубашкой у мальчишки оказалась широкая льняная повязка, обернутая вокруг талии и груди. Что-то вроде пояса для хранения денег. Адриен развязал его и размотал. - У меня есть бумага.
   - Я смотрю, часть денег ты присвоил себе, - голос Гильома не звучал осуждающе.
   - Непреодолимое искушение. И вы точно знаете, когда я ему поддался, - Адриен огляделся по сторонам. Никто не смотрел на него. Мальчишка протянул Гильому толстую пачку ассигнаций. - Я отдал бы вам все, но деньги нам понадобятся. Бумаги тоже ваши. Я подобрал их позапрошлой ночью. И понял, что не хочу отдавать той женщине, на которую вы работаете.
   - Я на нее не работаю, - сказал Гильом.
   - Конечно, нет. И если вас не пугает эта женщина, у вас плохо с воображением, - Хоукер развернул десяток мятых листов бледно-кремовой писчей бумаги. - Вот. Свадебный подарок.
   Гильом вытянул верхний лист. С одной стороны бумага была чистой. Он разгладил лист, приложив к ближайшей колонне, и передал священнику.
   - Выпишите на нем. Брачное свидетельство для Маргариты.
   - Придется с этим поторопиться, - священник присел на выступ в стене. - Твоей жене здесь не место.
   Гильом взял ее левую руку и посмотрел на кольцо.
   - Если я останусь в живых, и ты захочешь, я подарю тебе другое кольцо.
   - Мне нравится это.
   - Тогда я подарю тебе рубины, которые к нему подойдут, - он поцеловал палец, на который было надето кольцо. - Вот, как придется поступить. Хоукер - Адриен - отведет тебя к моим друзьям. Они позаботятся о твоей безопасности.
   - В этом городе у меня хватает собственных друзей. Брак с тобой не превратил меня в беспомощную дурочку.
   Усмешка промелькнула так быстро, что не успела исказить черт его лица, лишь сверкнула в глазах, как блик солнца на воде, и исчезла.
   - Я хочу, чтобы через месяц ты оказалась в Лондоне.
   - Я не...
   - Мэгги, послушай. Поезжай в Англию. В Лондоне обратись к человеку по имени Гальба. Хоукер его знает, - еще один проблеск улыбки. - Микс-стрит, дом номер 7. Если будет ребенок... - его руки сжались. Маргарита ощутила дрожь сухожилий в глубине его тела, там, где это невозможно увидеть. - Если будет ребенок, Гальба сделает все, что необходимо, чтобы его признали законным.
   - Когда я поеду в Лондон, ты будешь со мной и сам займешься всеми этими формальностями, - она била своей уверенностью по скале реальности, словно орудовала железным ломом.
   - Если родится девочка, назови ее Камилла. Так звали мою мать.
   "Не говори так, будто тебя там не будет".
   - Камилла. А если мальчик - Уильям.
   Священник сидел на каменной скамейке и писал. Бутылочка чернил позвякивала каждый раз, когда он макал в нее перо.
   Округлая, шумная монахиня подняла бумаги, сложенные Адриеном на выступ стены. 
   - Ни одного чистого, - нахмурившись, монахиня перебрала листы. - Они все исписаны. Позвольте мне сбегать в комнату поискать чистый лист.
   - Сойдет и такой, - священник закончил писать. - Мадам, распишитесь, пожалуйста, в этой книге и на документе, который я подготовил. - Он протянул Маргарите молитвенник, открытый на последней странице. Там было написано "Приход Сен-Сюльпис" и поставлена дата по старому стилю.
   Когда выходишь замуж за такого мужчину, как Гильом, не стоит рассчитывать на обычное венчание в углу приходской церкви, вереницу хихикающих девушек, танцы и маленькие пирожные. Маргарита расщепленным пером нацарапала свое новое имя на странице старого молитвенника, затем подписала брачное свидетельство, составленное на обороте черновика какого-то письма.
   - Гильом, сын мой. Твоя подпись.
   Он занял ее место и быстро расписался в книге своим английским именем.
   Маркиза поставила свою подпись в качестве свидетеля. 
   - Я не считаю, что твой отец не одобрит. Де Флориньяки всегда были со странностями, - она оценивающе оглядела Гильома. - Не уверена, что я сама бы не одобрила.
   - Сестра Анна, будьте добры, - священник терпеливо выслушал замечания монахини о том, что браки не регистрируют в молитвеннике, что не было сделано оглашения, что бумага исписанная и мятая. Потом он поднял голову. - Теперь ты.
   - Я? - голос Адриена дрогнул.
   - Ты, - священник обмакнул перо в чернила и вытер лишнюю каплю на кончике о край чернильницы. - Здесь.
   Адриен держал перо так, будто оно могло развернуться и укусить его. Медленно, букву за буквой, он вывел свое имя.
   "Священник сделал его свидетелем, потому что мальчик может выжить. У всех остальных подписавшихся шансов почти нет".
   - Готово, - отец Жером протянул Маргарите брачное свидетельство. Она осторожно придержала бумагу за края. Подписи еще не высохли. Оборотная сторона листа вся была исписана, строчка тянулась за строчкой.
   Гильом отдавал приказы Адриену, хотя с тем же успехом мог бы промолчать.
   - Если она будет в Париже, когда меня обезглавят, сделай так, чтобы она этого не увидела. Запри ее где-нибудь. Найди способ.
   - Хотите приказать мне запереть луну в коробку, давайте, - ответил Адриен. - Но не ждите, что из этого что-то выйдет.
   Он трезво оценивал ситуацию, Адриен. А что это написано на обороте ее брачного свидетельства?
   - ...ложное идолопоклонничество, терпимое к коррупции, слабости, пороку и предубеждениям в людях, недостойно идеалов Революции, - и дальше: - ...чудовища, повергающие патриотов в подземелья, устраивающие террор в любых условиях и среди любых чинов... требует, чтобы мы вычеркнули из своих рядов тех, кто готовит политическую контрреволюцию путем...
   Следом шли имена. Вписанные, перечеркнутые, снова вписанные. Жозеф Фуше, Тальен, Вадье, д'Эрбуа и еще десяток.
   - Это очень странное письмо. Мне знакомы люди, упоминаемые в нем. Где ты его взял, Адриен?
   Гильом забрал у нее свидетельство, нахмурившись, просмотрел, затем вернул его Маргарите и пошел за остальными листами, лежащими на каменном выступе и трепещущими, как перья в птичьем крыле во время полета. Какое-то время он стоял, просматривая один лист за другим. Потом застыл без движения. Менее умная жена пристала бы к нему с расспросами. Маргарита такой дурочкой не была.
   Гильом взглянул на мальчишку.
   - Рассказывай.
   Объяснение было коротким.
   - Дай-ка, я опишу, как было дело. Ты зашел к Робеспьеру на кухню.
   - Я хотел узнать...
   - И вышел с его новой речью, - Гильом просматривал то один лист, то другой. - Здесь имена.
   - Какие имена? - спросил Адриен.
   Маргарита объяснила ему, да и себе заодно, по мере рассказа осознавая открывающиеся возможности.
   - Он сказал, что назовет имена своих врагов перед Конвентом. Робеспьер сказал. Все ждут, что завтра или послезавтра он предстанет перед Конвентом и потребует их казни. Весь Париж ждет, кого он назовет.
   - Множество людей хочет знать, упоминаются ли их имена здесь, в этой речи, - Гильом сложил все листы вместе.
   - Робеспьер и сам не уверен. Видишь? Он думает об одном, о другом, потом вычеркивает.
   - Сколько здесь... семь... восемь имен.
   - Мы можем предупредить их. Тогда у них будет время, чтобы бежать, - сказала Маргарита.
   - Я не хочу, чтобы они бежали. Я хочу, чтобы они сражались, - держа лист большим и указательным пальцами, Гильом всмотрелся в него, оценивая написанное. - Взгляни на имена. Это люди, которые будут бороться, если загнать их в угол. Если увидят свой приговор, и их наберется достаточно...
   Она заглянула ему в глаза и поняла, о чем он думает. Что собирается сделать.
   - Ты разошлешь копии этого, - Магарита указала на листы в его руках, - Фуше, Тальену, Вадье. Всем тем, чьи имена он упоминает, зачеркивает и вписывает снова.
   Гильом кивнул.
   - И даже больше. Подделав подчерк, ты можешь вписать любые имена, какие пожелаешь. Разослать копии кому угодно, даже сторонникам Робеспьера. Никто не чувствует себя в безопасности. Каждый из них ощутит острие лезвия, прижатого к шее. Сторонники и враги, все объединятся против него.
   - Если я успею известить их до того, как Робеспьер войдет в Конвент и произнесет свою речь.
   Робеспьер не осуществлял террор своими руками, но он не давал ему прекратиться, подстегивая кнутом. Он взял работу папА - дурацкие, безвредные размышления папА о подрастающих гениях - и превратил во зло. Сделал папА соучастником трусливых убийств молодых людей.
   Око за око: они могли взять речь Робеспьера, написанную им собственноручно, и уничтожить его с помощью этой речи.
   - Варенн. Добавь Варренна. И Барера, - сказала Маргарита.
   Гильом уже кивал.
   - Хоукер, иди внутрь. Найди человека по имени Ладислаус. Он фальшивомонетчик, и он мне нужен, - Гильом щелкнул пальцами. - Во всю прыть. Бегом.
  
   Глава тридцать девятая
  
   Маргарита расчистила себе дорожку на чердаке конюшни публичного дома, чтобы можно было ходить туда-сюда и думать. Сидя на одном месте, думать она не могла. 
- У нас есть два дня, может три, до того как Гильома осудят.
   - Два дня. Виктор об этом позаботится, - ответил Жан-Поль.
   Времени нет. Маргарита прошагала по расчищенной дорожке, повернулась и зашагала обратно. 
   - Что ж, у нас есть два дня. Самый простой, очевидный способ - подкупить охранника. Заручимся его помощью и предоставим повод вывести Гильома за ворота.
   Жан-Поль сидел в кресле в дальнем конце чердака. Сидел уже больше часа, сварливый и раздраженный.
   - Приказ об освобождении.
   - Они пошлют проверить подлинность такого приказа, если его доставит новенький посыльный.
   - Приказ о переводе. Еще один очевидный выбор. Мы помахаем бумагами перед носом охранников и будем надеяться, что они отдадут нам Гильома. Понадобятся повозка и лошадь. Их можно украсть. Два человека в роли охранников, кучер. Мы делали это раньше. Много раз.
   В самом конце путь ей преградили стопка ящиков и старый стул. Маргарита повернула обратно.
   - Мы делали это пять лет назад, посреди хаоса первых дней революции. Порядка не было ни в чем. Можно было одурачить тюремщиков с помощью пары слов, нацарапанных мелом на школьной доске. Сейчас все иначе.
   - Основной принцип не изменился. Люди видят бумаги и выполняют, что приказано.
   - Когда мы разыгрывали эту пьесу, то были первыми. С тех пор слишком многие романтически настроенные дураки выбирались из Парижа и пробирались в Париж этим способом, а потом хвастались своими успехами перед половиной Европы. Такие простые уловки хорошо известны.
   - Тогда давай найдем никому не известный способ.
   - Этот способ неизвестен в том числе и мне, - Маргарита снова принялась ходить, мысленно представляя каждый уголок, который видела в тюрьме. Решение было где-то там.
   Ребенок не старше четырех лет сидел на ящике, наблюдая за Маргаритой. Видимо, девочка была дочерью одной из шлюх, и предоставленная самой себе свободно бегала по конюшенному двору весь день. Приятно было видеть, что мать не бросила ее, хорошо кормила и содержала в чистоте. О том, что девочку любят, говорили и тщательно расчесанные волосы, и коралловые бусики на шее. Но было грустно сознавать, что малышка вырастет и пойдет по стопам своей матери.
   - А ты что думаешь? - спросила Маргарита ребенка. Девочку звали Северин. - Стоит ли нам стучаться в главные ворота с поддельными документами и хорошо известными всем уловками?
   Белокурая головка с серьезным видом покачалась в разные стороны.
   - Нет.
   - Ты права. Мы бы не выжили, играя в лихих героев с яркой маскировкой. Мы как мыши. Нет существа более незаметного, чем мышь. - Маргарита снова принялась ходить. - В этой тюрьме должна быть мышиная нора. Мне нужно найти ее.
   Жан-Поль встал, чтобы еще раз взглянуть на чертежи, планы и карты, разложенные на постели. Он не одобрял того, что делала Маргарита, хотя и готов был рискнуть жизнью, чтобы помочь ей. Именно так поступают настоящие друзья, разве нет? А еще он не одобрял ее брак. Он называл Гильома "огромная гора мускулов" или "эта ходячая глыба", чем изрядно поднимал ей настроение. В конце концов, кто бы хотел, чтобы бывший любовник одобрил твой брак?
   Он разложил чертежи в новом порядке, и когда Маргарита подошла ближе, поднял тот, что лежал слева.
   - Пекарня.
   - Пекарня.
   - К стене, которая отделяет пекарню от монастыря, пристроены печи. Чтобы пробраться в монастырь нужно будет их разобрать. У пекаря работают трое мальчишек, они спят прямо там.
   - Звучит не слишком многообещающе.
   - Вот, - он поднял следующую бумагу, - тут у нас гражданин Вильморин, проживающий в доме с женой и двумя детьми. Его сад примыкает к стене монастырской церкви. Пространство открытое, просматривается сразу из трех домов. Имеется вырытый в земле подвал. Если под церковью располагается скреп - а мы не знаем так или это - от подвала до стены склепа около тридцати футов.
   - Придется рыть тоннели, пробивать дыры в стенах. Это невозможно.
   "У нас нет времени на рытье тоннелей. И мы оба это знаем.
   Я ничего не могу придумать. Именно сейчас, когда на кону стоит так много, мой разум пуст".
   Жан-Поль взял в руки следующий чертеж.
   - Вдова Десуль. Живет одна, с породистой собачкой. У дома общая стена с монастырем. Но опять же, это стена часовни, а судя по всему, некоторые охранники спят в часовне. Следующий...
   Он еще раз пересмотрел все, один за другим. Жан-Поль и остальные проделали титаническую работу. Десяток членов La Flеche всю ночь и всю утро трудились, не покладая рук. План тюрьмы, начерченный самой Маргаритой, был разложен на самодельном столе. Коридоры, камеры, клуатр, начерченные с соблюдением расстояний, которые она высчитала. Адриен внес точные и тщательные правки, добавив комнаты, которых она не видела.
   Ничего не выйдет. Ни сквозь стены, ни через рытье тоннелей под землей. Нет времени.
   Она не могла позволить себе впадать в отчаяние. Маргарита начала ходить туда-сюда. Жан-Поль уселся в кресло, уставившись в окно.
   Северин спросила:
   - Твой друг в большой опасности? Тот, который ходячая глыба?
   - В очень большой.
   - Трудные времена. Мы все должны быть умными и терпеливыми, - сказала девчушка.
   - Ты абсолютно права. И хотя быть терпеливой у меня не получится, я попытаюсь быть умной. Если бы я была Синдбадом, и у меня не оказалось под рукой моей ручной рок...
   - Что такое "рок"?
   Маргарита остановилась и присела на корточки.
   - Хороший вопрос. Рок - огромная белая птица с широкими крыльями. Если бы она приземлилась на рыночной площади, то размах ее крыльев протянулся бы от одного конца площади до другого. Они едят только слонов и имбирь. Если хорошо попросить, рок покатает тебя на спине. Птицы-рок особенно любят маленьких девочек в синем. Ты это знала? Поэтому на тебе сегодня синее платье?
   Девочка сдержала смех, наслаждаясь им внутри себя. Она была не робкой, а осторожной и независимой, и не смеялась вслух.
   - Я надела голубое платье потому, что зеленое в стирке.
   - Тоже хорошая причина. Но, как я и сказала, если бы я была Синдбадом-мореходом и у меня не оказалось бы под рукой моей птицы-рок, я попробовала бы взлететь над Парижем на воздушном шаре. Посмотрела бы вниз и подняла бы якорь... - Маргарита изобразила, как тянет якорь. - А потом опустила бы очень-очень длинную лестницу, и мой огромный мужчина-глыба поднялся бы по ней ко мне, и мы бы вместе уплыли прочь.
   Северин одобрила идею. Жан-Поль хмыкнул и встал, чтобы еще раз просмотреть чертежи и планы. Он не станет портить им удовольствие, зная, сколько самой разной чепухи хранит ее память.
   Маргарита встала и снова зашагала.
   В достаточно мягкой почве они смогут продвигаться на фут за час. Лопаты, доски, смены копателей, мешки с землей, подкуп, тишина... обеспечить все это никогда не было просто. Рытье тридцатифутового тоннеля может занять полтора дня. Или неделю.
   Она спланировала множество побегов. И нутром чувствовала, что возможно, а что невозможно.
   Жан-Поль отложил чертежи. Теперь, когда они оба их видели, бумаги предстояло сжечь.
   - Нет времени прорывать ход в тюрьму, - сказала Маргарита. Ни одна из стен не годится.
   - Знаю.
   Северин тоже наблюдала за ней.
   - Расскажи мне еще...
   Маргарита не слышала никаких звуков в кладовке внизу, но внезапно голова Адриена показалась из открытого чердачного люка.
   Он наполовину заполз на чердак, помогая себе одной рукой. Вторая была обернута полой сюртука, и когда Адриен размотал ткань, стало видно, что она окровавлена.
   - Адриен, - Маргарита помогла ему влезть на чердак, потянув вверх. - Что случилось? Покажи мне.
   Она распахнула сюртук, чтобы посмотреть. Рукав был разрезан на тонкие полоски. Когда Маргарита спустила сюртук с плеч мальчика, то обнаружила, что рукав рубашки под ним промок от крови. Капля за каплей кровь сочилась и капала на пол.
   - Ты оставил след, - рявкнул Жан-Поль, пролез в люк мимо них и спустился вниз по приставленной лестнице.
   - Не оставил, - крикнул Адриен ему вслед. То же самое мальчик пробурчал, обращаясь к ней. - Я не оставил следа, я же не идиот. Замотал рану за добрые полмили отсюда. Не упало ни капли. Я бы не привел их сюда.
   - Разумеется, ты был осторожен, я не сомневаюсь, - сказала Маргарита.
   Обернувшись, она увидела Северин, двумя руками удерживающую тяжелый кувшин с водой. Маргарита потрясенно наблюдала, как девочка осторожно поставила кувшин на пол и побежала за тазиком и полотенцами.
   Что за жизнь ведет этот ребенок, если она мгновенно понимает, что нужно сделать, когда человек ранен?
   Адриен закатал рукав, обнажив четыре длинных параллельных пореза на внешней стороне правого предплечья. Порезы были неглубокие и чистые - сюртук защитил его от более сильных повреждений.
   Он стоически, по-взрослому перенес осмотр ран. Не морщился, когда Маргарита раз за разом промывала их, пока не убедилась, что все чисто. Вода стекала по его руке и красными каплями капала в тазик. Лицо Адриена было нарочито спокойным, как будто он находился совсем в другом месте.
   Когда Маргарита попыталась порвать полотенце на полоски, чтобы сделать повязку, Адриен достал откуда-то из-за спины нож и протянул ей. Ловкий трюк. Она наложила ткань на самый глубокий из порезов.
   - Если крепко перевязать, зашивать не понадобится.
   В некотором отношении он все еще оставался ребенком. Маргарита видела это по тому, как легко, без тени сомнения Адриен поверил ее словам, поверил, что она знает больше о таких вещах.
   - Ты носишь с собой нож, - Северин подошла ближе, завороженная.
   Ребенок не должен видеть подобное, но сейчас было уже поздно что-либо предпринимать по этому поводу. Маргарита обернула раненную руку тканью и закрепила повязку.
   С абсолютной серьезностью Адриен произнес:
   - У меня есть несколько ножей, но Мэгги они нужны по одному за раз. Так что я дал ей один. А у Жюстины есть нож?
   Северин посмотрела на него с непроницаемым выражением лица и не ответила.
   - Ты уже выучила первое правило - ничего не рассказывать. - Адриен наклонил голову, наблюдая за Северин. - Не отвечаешь на вопросы о Жюстине.
   - Жюстине? - Маргарита завязала последний узелок.
   - Она сестра Жюстины. Посмотри на глаза. И на рот. Дочерью быть не может, а значит, сестра.
   Лишь сейчас, когда Адриен указал на сходство, Маргарита заметила его. Волосы Северин были более золотистого оттенка, чем у Жюстины, глаза зелеными, а не карими, но девочки были сестрами.
   Маргарите предстояло забрать из этого дома двоих - Жюстину и эту прекрасную малышку. Она займется этим, когда освободит Гильома.
   Предупреждая о себе стуком и скрипом, по лестнице поднялся Жан-Поль. Он подтянулся, уселся на пол и свесил ноги. 
   - Ты прав. Следов ты не оставил.
   Адриен оскалился, но промолчал.
   - Нужно унести отсюда эти окровавленные лоскуты, - Жан-Поль уже собирал их. - И проверить, чтобы на полу не было капель. Из-за чего ты подрался?
   - Я? Да я невинен как овечка. Пытался не ввязываться в драку, но не моя вина, что кто-то решил продырявить мою шкуру.
   - Кто?
   - Кое-кто по имени Пакстон, - мальчик сказал это с удручающей мрачностью.
   Еще один англичанин. Похоже, во Франции собралась очень кровожадная компания англичан. 
   - Я думал, что в городе, где полно французов, убить тебя пытался один из местных. Почему гражданин Пакстон продырявил твою шкуру?
   - Знаете, я как-то не успел задать ему этот вопрос, поскольку в тот момент был слишком занят, прыгая и пытаясь остаться в живых. - Адриен забрал уже ненужный ей нож у Маргариты и протянул его Северин, рукояткой вперед. - Вот, можешь поиграть им, если не порежешься. Он острый. Сделай нарезки на полу.
   Северин именно этим и занялась, усевшись на корточки и держа нож обеими руками. Она принялась полосовать доски пола косыми линиями.
   "Наверное, мне стоит это прекратить".
   - Слушайте, вы хотите, чтобы я передал вам сообщение от Дойла или нет? - Адриен сказал это так, будто последние десять минут Маргарита шикала на него, не давая произнести ни слова.
   - Говори, ради бога.
   - Он просил передать: Мэгги, дело сделано. Я сыграл с бумагами мальчика в ту же игру, что и Кадм. Не показывайся на улицах.
   Гильом мог отправить ей подобное послание, зная, что она поймет.
   Адриен натянул влажный и красный от крови рукав поверх повязки, которую наложила Маргарита. Не отрываясь от своего занятия и не поднимая головы, мальчик сказал Жану-Полю:
   - Если не будешь держать свои лапы подальше от женщины Дойла, я возьму этот нож и выпущу тебе кишки, - тон у него был задушевный.
   Жан-Поль, который должен был бы понять, что эту угрозу не стоит принимать всерьез, тем не менее, убрал руку с ее спины.
   - Что ты сделал с телом? Оно может навести на след?
   Левой рукой Адриен застегнул пуговицу на рукаве.
   - Никого я не убивал. Бежал как кролик, вот что я сделал. Мне нужно доставить бумаги. - Он поднял с пола сюртук, демонстрируя исполосованный и пропитавшийся кровью рукав. - Но я не могу выйти на улицу в этом.
   - Какие еще бумаги? - Жан-Поль очень аккуратно вылил окровавленную воду из тазика через окно, постаравшись не пролить ее на плющ и кирпичи, и снова присоединился к разговору. - И какое отношение к этому имеет Кадм? Маргарита?
   Несколько минут ушло на то, чтобы объяснить.
   - ...черновики речи, с которой Робеспьер завтра или на днях выступит перед Конвентом. Весь Париж ждет этой речи, гадая, кого Робеспьер приговорит следующим. Особенно сильно жаждут это знать его враги. Гильом... - Даже находясь в тюрьме он представлял собой опасность. - Гильом сделал несколько копий этих черновиков, добавив в них одно-два имени, которых Робеспьер, возможно, не имел в виду. Он разослал... сколько?
   - Двадцать копий, - ответил Адриен. - И мне нужно отнести еще шесть. Кто такой Кадм?
   - Мифический герой, Кадм - откровенно говоря, его поступок кажется мне не очень мудрым - Кадм засеял землю зубами дракона. Из этих семян выросли воины.
   Адриен терпеливо ждал, когда же она перейдет к сути.
   - Раньше Робеспьер всегда нападал на одного или двух своих врагов одновременно, без предупреждения. Он снова планирует поступить так. Но на этот раз ему придется столкнуться с двадцатью мужчинами, опасающимися за свою жизнь. Эти письма и есть драконьи зубы, которые ты сеешь. Вот какую битву устраивает Гильом.
   Жан-Поль присвистнул.
   - Могу представить себе имена. Увидев черновик, набросанный рукой Робеспьера, они придут в отчаяние. Если им удастся сговориться...
   - Робеспьер падет. Террор закончится.
   Но для Гильома будет уже слишком поздно, и он это понимает. Скольких бы он не спас, ему не спасти себя.
   - Это может сработать, - Жан-Поль был человеком, умеющим действовать быстро, когда это необходимо. Он стянул сюртук и бросил его Адриену. - Надень. Под ним крови на рубашке не будет видно. Я пошлю Жюстину помочь тебе найти оставшихся шестерых адресатов.
   - Обойдусь без нее, - сюртук был велик, но мальчишка-посыльный мог купить его на рынке поношенной одежды. - Сойдет, пока не раздобуду что-то более подходящее по размеру.
   - Пожалуйста, - Жан-Поль иронизировал, но его глаза горели. - Иди, разнеси письма. Измени ход истории, пока я сижу тут в одной рубахе и отмываю твою кровь с пола. - Он сел на корточки, оказавшись на одном уровне с Северин. - А эту красавицу я отведу в дом. Но сначала заберу у нее игрушку. - Жан-Поль взял нож и передал его Адриену. - Судя по всему, твоя история еще не закончена, так что нож тебе понадобится.
   Адриен спрятал нож.
   - Если бы я хотел, чтобы люди стаями гонялись за мной, пытаясь убить, то мог бы остаться в Лондоне. Нет нужды приезжать за этим в Париж.
   Он усмехнулся и исчез во мгновение ока. Слабое поскрипывание лестницы и абсолютная тишина в кладовой внизу.
   Ее Гильом сегодня посеял зубы дракона. Посмотрим, что взойдет.
   Маргарита стояла на чердаке посреди сломанной и выброшенной мебели, чувствуя себя беспомощной, бесполезной. Гильом заперт под охраной за высокими стенами, и ей не под силу вытащить его оттуда. Она даже не может навестить его в тюрьме еще раз - к этому времени Виктор уже успел установить наблюдение.
   Маргарита отправилась бы в ад, как Орфей в поисках Эвридики. Не существовало места, куда бы она не готова была пойти, чтобы спасти Гильома. Спустилась бы даже в преисподнюю.
   Жан-Поль поднял Северин с пола, обещая, что с мальчиком с порезанной рукой ничего не случится и что, да, он скоро вернется.
   Спустилась бы в...
   Большая карта Парижа все еще лежала расстеленная на ее подушке. Маргарита взяла ее в руки, зная, что эта карта не покажет того, что она хотела знать. Но существовала и другая карта.
   - Постой.
   Жан-Поль обернулся.
   - Способ есть.
   Жан-Поль перевел взгляд с карты на Маргариту.
   - Какой? О чем ты думаешь?
   - Я думаю о магнетизме и строительном камне, об истории и стирке белья. - Она выпустила карту из рук. - Никогда не предполагала, что скажу это, но мне нужна помощь отца.
  
   Глава сороковая
  
   - Я не могу рассказать то, чего не знаю, ты, блеющий козлик, - буркнул Дойл себе под нос.
   Охранник за спиной Виктора усмехнулся. Но один кивок Виктора - и тот же охранник впечатал Дойла в стену, основательно, чтобы было много боли.
   - Где она? - Виктор требовал ответа.
   - Не знаю. Меня это не касается, - поцеловавшись со стеной, Дойл разбил губу. Не то чтобы он мог выделить именно эту боль среди всех болезненных ощущений, что испытывало его тело, но он ощутил вкус крови.
   Ответ был неверным. По знаку Виктора охранник снова ударил Дойла об стену. Это повторялось раз за разом уже некоторое время. Не существует способов мило побеседовать с человеком, собирающимся тебя убить.
   - Где она? - спросил Виктор.
   - Если ваша кузина сбежала, то не со мной.
   - Ты выбрал неподходящий момент, чтобы шутить. Тащите его сюда.
   Похоже, они решили, миновав попытки подкупа, уговоры и угрозы, перейти прямо к ломке костей.
   Из караульной в тюрьму вела одна дверь. Запертая. Вторая дверь, закрытая, но не запертая выходила на улицу. Еще одна дверь открывалась во дворик, размером не больше носового платка. Маленькое окошко тоже смотрело в этот дворик.
   Охрана хорошо тут устроилась. На каминной полке выстроились ряды пустых бутылок из-под вина. Грязные стаканы валялись в камине. Мундиры висели на спинках стульев, а стол был завален дубинками, кандалами и старыми газетами. Ружья дулами крест-накрест стояли прислоненными к стене в углу - четыре заряженных стандартных пехотных мушкета в относительно приличном состоянии.
   На Викторе были черный сюртук и бриджи с белыми чулками до колен. Похоже, он приехал прямо с заседания Конвента. В таком окружении он выглядел бледной, жалкой пародией на мужчину, изнеженной болонкой. По сравнению с санкюлотами он казался хлипким, как тонкий лист бумаги.
   - Привяжите его, - велел Виктор.
   Руки за спиной Дойлу связали сразу, когда вывели из камеры. Его размеры сослужили ему плохую службу, вызывав недоверие у людей, в чье власти Дойл находился. Охранники очистили самый большой из стульев и заставили его сесть. Связанные руки они оставили за спиной, обмотав веревкой вокруг груди, крепко привязали его к стулу, действуя грубо, но равнодушно. Охрана не тратила свою злость на кого-то, кто и так будет мертв через пару дней.
   Веревки слегка провисали, а стул уступал прочностью скале. Останься Дойл на полчаса в одиночестве, сумел бы освободиться. К несчастью, на ближайшие полчаса в отношении него у Виктора были планы.
   - Готово, - обладатель густых усов вместе с седым охранником отошли, попав в поле зрения Дойла.
   - Оставьте нас наедине, - сказал Виктор.
   - Мы не получали приказа о передаче заключенного вам, - этот был солдатом. Ветеран войн в колониях, догадался Дойл, бездумно направленный в тюремную охрану
   - Я сказал уходите.
   - Скверный прецедент. Без письменного приказа...
   - Я из Комитета общественной безопасности, друг Робеспьера. Это единственный приказ, который вам нужен.
   Стало тихо. Второй охранник шепнул что-то первому, предупреждающим жестом положил руку ему на рукав. Старший, поколебавшись, кивнул, и оба молча покинули помещение. Однако когда они вышли, щелчка дверного замка не последовало.
   Дверь оставили приоткрытой. Специально. Один из охранников останется стоять в коридоре, ковыряясь в зубах, будто ему ни до чего нет дела, и прислушиваясь к происходящему в комнате. Здесь каждый кому-нибудь доносит. Тайной полиции, роялистам, военным. В Париже невозможно сохранить что-то в секрете.
   Виктор прогулялся вдоль стола, по достоинству оценивая коллекцию палок и дубинок, разложенную на нем. Кузен Маргариты выбрал крепкий, длинный кусок древесины, начавший свою жизнь в качестве ножки стола.
   "А теперь меня будут пытать".
   Происходящее сказало Дойлу о Викторе все, что ему нужно было знать: кузен Маргариты подходил к противнику близко только с оружием руках и только, когда противник был связан.
   Дубинка плавно покачивалась туда-сюда. Виктор смотрел ему в глаза.
- Моя кузина еще в Париже. И ты скажешь мне, где именно.
   - Гражданка де Флориньяк? Я оставил ее у вас в доме. То был последний раз, когда я...
   Виктор взмахнул дубинкой.
   Боль. Господи, какая боль. Невозможно дышать. Заговорить ему удалось с третьей попытки. 
   - Послушай, ты, молочный поросеночек, я понятия не имею, где она. Не моя вина, что ты не можешь удержать...
   Слова стоили ему удара кулаком в лицо.
   - Где моя кузина?
   "Задаешь вопрос. Не получив ответа, бьешь. Снова спрашиваешь".
   Дойл выплюнул скопившуюся во рту кровь, кое-где испачкав белоснежную рубашку Виктора.
   - Мне нет дела до вашей кузины. Я к ней пальцем не прикоснулся. Да и не хотел никогда. Не знаю, где она может быть сейчас.
   Он видел, как дубинка приближалась, описывая дугу в воздухе, и принял удар предплечьем. Дойл завопил так, что слышно было даже на улице.
   - Если ты не скажешь мне, где она, ты умрешь. А перед тем, как ты умрешь, я сломаю каждую кость в твоем теле.
   - Я не знаю, где она. - Дойл обмяк и застонал. Героическая стойкость лишь поощряет к попыткам сломить тебя. - Не знаю... где... она. - "Стоит мне поднять голову, как он нанесет новый удар". - Черт побери, парень, сколько раз тебе повторять? Я не знаю, куда она подевалась.
   Виктор отступил назад и сильно размахнулся.
   - Не зна..ю... - боль разрывала слова на куски. Этот идиот мог нечаянно убить его. - Черт побери.
   "Проклятье, он сломает мне ребра, проткнет ими легкие и будет изумленно смотреть, как я захлебываюсь собственной кровью.
   Господи, как же я ненавижу любителей".
   Он закашлялся. Мучительная боль, похожая на белый лед, пронзила бок.
- Погодите. Минуту. Погодите. - "Скажи что-то, что он хочет услышать. Пока Виктор слушает, он не наносит ударов". - Послушайте, я привел ее домой на рассвете, но это не то, что вы думаете. Я нашел ее в Тюильри, там, где ей не место. Довел до дома. И все. Я оставил ее на пороге вашего дома, пальцем к ней не прикоснувшись. За то, что я дважды приводил вашу блудную девицу домой, вы должны были бы поблагодарить...
   Новый удар Дойл принял предплечьем. Громко завопил.
   - Куда она пошла, выйдя из тюрьмы? Куда пошла Маргарита?
   "На счет три. Раз. Два. Три. Подними голову". Дойл очень достоверно изобразил удивление.
   - Из тюрьмы? Ваша кузина? Это не она приходила, а моя Одетт. - Он позволил окровавленной слюне вытечь изо рта.
   Виктор, скользнув по нему взглядом, тут же брезгливо отвел бледно-зеленые глаза.
- Что ты имеешь в виду?
   "Не нравится вид, да? Для пыток у тебя кишка тонка".
   Сводные братья Дойла избивали его так же сильно всякий раз, возвращаясь домой из Итона. Они с воплями бежали наперегонки, вытаскивали крикетные биты и бросались за ним в погоню, проучить ирландскую свинью, чтобы не наглел. После они любили полюбоваться на дело рук своих.
   - Это была... - Задыхаясь, Дойл позволил голосу резко ослабеть. - Одетт Корригу, моя женщина. Белошвейка с Рю де Руль. Она никакого отношения к вам не имеет. - Он закусил губу, чтобы выдавить еще немного крови. Ничто не помогает человеку выглядеть искренним так, как кровотечение. Чтобы меньше болело, Дойл старался дышать неглубоко. - Моя Одетт хорошая женщина. Добрая бретонка, родом из...
   - Ложь.
   Боль. Белая вспышка. Красная кровь. 
   - Моя кузина навещала тебя здесь. Она сказала тебе, где прячется. И где прячется ее отец. Говори.
   - Это была моя женщина. - А вот это правда. Его женщина, его Мэгги. Навсегда, на веки веков, его. - Просто моя женщина.
   "Ты никогда не дотронешься до Мэгги. Даже близко к ней не подойдешь".
   "Прямо сейчас Хоукер должен сеять драконьи зубы по всему Парижу. Двадцать влиятельных мужчин только что перепугались до смерти. Они снесут к чертям все французское правительство, включая тебя, кузен Виктор. Включая тебя.
   И Мэгги будет в безопасности".
   Дыхание, резкое и громкое, пронзало грудь болью подобно ножу, который то вонзают, то вытягивают из раны. Дойл закинул голову назад и забормотал, делая вид, что теряет сознание.
   Виктор опустил дубинку и отвел глаза.
   "Смотри на меня, неумелый трусливый слабак. Смотри на человека, которого пытаешь. Или ты думаешь, что ответы на твои вопросы написаны на стене? Если бы ты обращал больше внимания на того, кого избиваешь, то понял бы, что я не сломлен. Боже, сохрани нас от идиотов".
   Виктор прошёл на другой конец комнаты и бросил дубинку на сколоченный из досок стол, заставив зазвенеть винные бутылки.
   - Ты и впрямь очень хорош. Я тебе почти верю.
   Выполняя грязную работу по избиению заключенного, Виктор снял перчатки. Сейчас он подобрал их со стола и встряхнул.
   - Несколько недель назад я обнаружил, что Маргарита участвует в La Flеche. Эмигранты в Лондоне только и болтают, что о своем побеге из Франции. По рапортам наших шпионов я опознал эти отребья, этих Маргаритиных дружков из черни. Ей повезло, что никто не знает, что она натворила. Думаю, ты один из ее стаи предателей. Наверное, Цапля. Я никак не мог отгадать, кто же Цапля.
   Дойл не поднимал головы, бросив все силы на то, чтобы казаться глупым. На то, чтобы сохранить свою жизнь.
   - Ты и другие предатели Франции будете сметены как мусор, которым вы и являетесь. Но я позабочусь, чтобы имя моей кузины не было названо. Ты совершаешь ошибку, пряча ее от меня. Я - единственный шанс, оставшийся у Маргариты.
   "Шанс быть убитой". Дойл не сказал это вслух. Он ничего не сказал.
   - Я отправил людей на её поиски. Маргарите и раньше не удавалось утаить от меня свои секреты, да и теперь не удастся. Кто-нибудь видел, как она уходила отсюда. Кто-нибудь знает, куда она отправилась. - Перчатки Виктора были из лайки, цвета слоновой кости. Чистые. Он их надел: сначала на одну руку, затем на другую. - Найти одну женщину не так уж сложно.
   "Ты представления не имеешь, где она, верно"? Дойл поднял голову.
   - Я тут ни причём, говорил же.
   - Я не идиот, гражданин ЛеБретон, - на лице Виктора появилась тонкая улыбка. - Думаешь, я не в состоянии понять, что моя кузина была с мужчиной? Тебе не следовало прикасаться к де Флориньяк. Это была самая большая ошибка в твоей жизни.
   "Это были лучшие мгновения моей жизни".
   Виктор натянул перчатки.
   - Я вернусь завтра или послезавтра, чтобы сообщить, что нашел ее. - Он сделал паузу и притворился, что передумал. - Ах да, конечно, возвращаться нет смысла. Ты ведь будешь уже мертв.
  
   Пон-Нёф, также Новый мост (фр. Pont Neuf) -- старейший из сохранившихся мостов Парижа через реку Сену.
   Консьержери (фр. La Conciergerie)-- бывший королевский замок и тюрьма в самом центре Парижа в 1-м его округе, на западной оконечности острова Сите недалеко от собора Парижской Богоматери.
   Фригийский колпак (также фракийский) -- мягкий закруглённый колпак красного цвета со свисающим вперёд верхом.
   Bien (фр.) - хорошо.
   Стоун (англ. stone, сокр. st.; букв. "камень") -- британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35029318 килограммам. В Великобритании и Ирландии используется как единица массы тела человека.
   Санкюлоты (фр. sans-culottes) -- название революционно настроенных бедных людей в Париже во время Великой Французской революции. Слово происходит от выражения sans culotte, то есть "без кюлот": в XVIII веке мужчины из богатых сословий носили кюлоты (короткие обтягивающие штаны чуть ниже колен) с чулками, а бедняки и ремесленники носили длинные брюки.
   Денди (англ. dandy) -- социально-культурный тип XIX века: мужчина, подчёркнуто следящий за эстетикой внешнего вида и поведения, изысканностью речи.
   Клуатр (фр. cloНtre, от лат. claustrum, закрытое место, позднее -- монастырь) -- типичная для романской и готической архитектуры крытая обходная галерея, обрамляющая закрытый прямоугольный двор или внутренний сад монастыря или крупной церкви. Обычно клуатр располагается вдоль стены здания, при этом одна из его стен является глухой, а вторая представляет собой аркаду или колоннаду. Часто клуатром называют и сам открытый двор, окружённый галереей.
   Section des MarchИs - Секция Рынка Невинных (с 1792 - Рынка). Довольно демократическая секция. Получила название, как несложно догадаться, от расположенных в ее пределах рынков. Была заселена торговцами, довольно богатыми (несмотря на свой неряшливый образ жизни) разносчиками, старьевщиками и уличными торговцами. Секции -- низшие единицы территориального деления Парижа в период Революции, а также собрания их жителей. 
   Фишю? (фр. fichu) -- тонкий треугольный или сложенный по диагонали квадратный платок из лёгкой ткани (муслина, батиста) или кружев, прикрывавший шею и декольте. Появился в одежде французских женщин нижних и средних слоёв общества в XVII веке. Фишю прикрывал популярный в то время глубокий вырез на дамском платье, согревая и обеспечивая пристойность облика. Однако часто дамы пользовались фишю так, что платок скорее открывал или выгодно преувеличивал женские прелести, нежели скрывал их.
   Гай Юлий Цезарь Август Германик (лат. Gaius Iulius Caesar Augustus Germanicus), также известен под своим агноменом (прозвищем) Калигула (лат. Caligula) (31 августа 12 года, Анций -- 24 января 41 года, Рим) -- римский император, третий из династии Юлиев-Клавдиев (c 18 марта 37). Через 8 месяцев после того, как стал императором Калигула неожиданно чем-то заболел (предположительно энцефалитом, по Светонию -- эпилепсией, вызвавшей органическое поражение мозга; по другой версии, сказались психические переживания детства).
   Mon coeur. Mon Бme. (фр.) - Сердце мое. Душа моя.
Je t'aime, Guillaume. (фр.) - Я люблю тебя, Гильом.
   Дормиторий (лат. dormitorium) -- спальное помещение монахов в католическом монастыре. В Средние века все монахи (монахини) спали в монастырях в общем спальном зале на полу, покрытом соломой. Только у некоторых аббатов (аббатисс) были собственные спальные комнаты. Из дормитория лестница вела прямо на церковные хоры. Так монахи напрямик попадали к месту своих ночных молитв.
Отдельные кельи (от лат. cella -- маленькая комната) сначала появились у каноников. Позднее отдельные спальные помещения получили и монахи. С этого времени дормиторием стали называть ту часть монастыря, где находились кельи.
   vis accМpere Marguerite hic prФsИntem in tuam (лат.) - берешь ли ты присутствующую здесь Маргариту в...
   Volo (лат.) - Я хочу, я желаю.
   DСminus vobМscum (лат.) - Господь с вами.
   Жозе?ф Фуше?, герцог Отрантский (фр. Joseph FouchИ, duc d'Otrante; 21 мая 1759, Ле-Пельрен близ Нанта -- 25 или 26 декабря 1820, Триест) -- французский политический и государственный деятель.
Жан-Ламбер Тальен (фр. Jean-Lambert Tallien; 23 января 1767, Париж -- 16 ноября 1820, Париж) -- деятель Великой французской революции, журналист, активный участник термидорианского переворота.
Марк Гийо?м Алекси?с Вадье? (фр. Marc Guillaume Alexis Vadier; 17 июля 1736, Памье -- 14 декабря 1828, Брюссель) -- деятель Великой французской революции, прозванный "великим инквизитором робеспьеровой тирании"
Жан-Мари Колло д'Эрбуа (фр. Jean-Marie Collot d'Herbois; 19 июня 1749, Париж -- 8 июня 1796, Кайенна) -- деятель французской революции, сначала актёр странствующей труппы; написал большое количество драм и комедий.
   Жак Никола Бийо-Варенн, или Билло-Варенн (фр. Jacques Nicolas Billaud-Varenne; 23 апреля 1756, Ла-Рошель -- 3 июня 1819, Порт-о-Пренс, Гаити) -- деятель Великой французской революции, видный член "великого" Комитета общественного спасения, левый термидорианец.
   Бертран Барер де Вьёзак (фр. Bertrand BarХre de Vieuzac; 10 сентября 1755, Тарб, -- 13 января 1841, там же) -- французский политик, адвокат, деятель Великой французской революции, депутат Учредительного собрания и Национального конвента.
   Кадм (др.-греч. ??????), герой древнегреческой мифологии, легендарный основатель Фив в Беотии.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"