Правда ли, нет - не ведомо, только в старые времена правил в богатой земле один эмир Хамид аль Марсад. Он был стар и богат, и красавиц-жен было у него столько, сколько лун в году, но не было старому эмиру радости, ибо ни одна не принесла ему долгожданного сына. И вот решился эмир пойти паломником к Святой Земле, дабы испросить благословение к рождению сына у мудрых багдадских суфиев. Собрал Хамид большой караван, нагрузил верблюдов богатыми дарами и подношениями, и отправился в путь. Несколько дней и ночей шел караван сквозь пески и пустоши, и на одном из привалов посреди оазиса подошел к эмиру один человек. Лицо его было сплошь покрыто морщинами, сам сух и мал, и кожа его почернела, словно фиговая косточка. Только глаза - черные, глубоко посаженные - сверкали на сухом старом лице, и эти глаза ужасно напугали эмира. Однако принял он незнакомца ласково, как велел закон гостеприимства, проводил его в свой шатер и стал расспрашивать кто он и откуда. - Да благословенны будут дни твои, светлоликий Хамид аль Марсад. Имени своего не открою тебе, но скажу, куда и откуда держу путь. Удивился эмир, ибо никому не велел открывать имя свое, собираясь посетить святые места подобно простому паломнику. А карлик меж тем рассказывал: - Иду я из дальних земель посреди пустыни в славный город Багдад, а ты, я знаю, решил посетить Мекку, дабы послал Всевышний тебе сына. Знай же, что не поможет тебе Всевышний, ибо страшное проклятье лежит на роде твоем, и лишь один я могу помочь тебе. Рассердился эмир, но не подал виду, ибо более всего на свете жаждал он появления сына. - Помоги же мне, мудрый человек, и не пожалею для тебя всех богатств своих. - Твоих богатств мне не надо, ибо богат я настолько, что рубины лежат у ног моих, стоит лишь пожелать мне. Но есть у тебя кое-что, что я соглашусь взять в качестве своей платы, а потому помогу тебе. Слушай...
Давно, когда луноликий Гарун аль Рашид еще не родился, отец отца твоего, живший некогда в Багдаде, решил жениться на младшей дочери халифа, благословенной Джахизе. Младшая дочь халифа была самой любимой и самой прекрасной, но, кроме того, она была великой колдуньей, ибо мать ее халиф привез из своего похода в дальние земли, где не знали учений Пророка и не ведали иных занятий, кроме магии. Джахиза обладала даром заговаривать зверей и птиц, и всякий день сад ее и покои, выходившие окнами на прекрасный пруд, были полны щебета и пения удивительных созданий. Говорили, будто и сама Джахиза умела превращаться в большую волчицу и по ночам отправлялась за пределы Багдада в сопровождении своих верных слуг-джиннов, чтобы размяться и поохотиться. Отец твоего отца был упрям в своих убеждениях и непременно возжелал в жены именно гордую Джахизу, однажды лишь увидев ее, шествовавшей в хаммам в сопровождении десятков наложниц. На беду, Джахиза тоже увидела его и возжелала вырваться из золотой своей клетки во дворце отца своего. И стала Джахиза упрашивать отца дать согласие свое, однако халиф не желал просто так расставаться с любимой дочерью. И повелел он отцу твоего отца принести ему яйцо огненной птицы феникс, что спрятано в башне на краю мира, омываемом Великим Морем. И поклялся отец отца твоего, что добудет для халифа яйцо птицыфеникс, или не бывать ему живым. Прекрасная же Джахиза очень не хотела терять возлюбленного своего. Той же ночью обернулась она волчицей и бросилась к караван-сараю, где остановился юноша, и стала ходить кругами у стен, пока в условный час не вышел он к ней. Тогда, приняв облик свой, чернобровая Джахиза поведала отцу твоего отца, где отыскать башню крепкостенную, что опоясана языками пламени, на самом краю мира, омываемом Великим Морем. И сказала она: - О, возлюбленный мой, знай же, что Море не страшно будет тебе, как не страшны пески и ветер, коли любишь ты свою Джахизу пуще жизни. Но знай же, что феникс-птица никогда не покидает своего гнезда на башне, пока не вылупится птенец, а вкруг башни всегда горит огонь, ибо не живут птенцы феникса нигде, кроме теплого пепла, и птица феникс спускается вниз, чтобы собрать пепел, лишь один раз в ночь. В этот-то момент ты и выкрадешь яйцо. Положи в гнездо вот этот камень - и беги, что есть духу, ибо птица феникс слепа и не заметит подмены, покуда горяч камень. И протянула хитроумная Джахиза своему возлюбленному большой гладкий янтарь, сияющий, словно солнце. - Но как пройти мне через огонь? - спросил юноша. - О, не беспокойся об этом. Езжай прямо на запад, весь день и всю ночь, следуя за солнцем. К утру ты увидишь развалины старого города - там будет ждать тебя мой слуга, он и отнесет тебя. Всю ночь провели возлюбленные вместе, а рано утром вскочил юноша на коня и, пришпорив, помчался вслед солнцу...
- Погоди, - вскричал эмир Хамид аль Марсад, вставая. - Откуда знать тебе всю эту историю, ведь ты не был там? Старый карлик укоризненно посмотрел на него и покачал головой. - Вай мэ, благородный господин, вежливо ли говорить так со старым человеком? Знай же, о, нетерпеливейших из живущих, что рассказ мой не закончен даже наполовину, и все же отвечу тебе: никто, кроме меня, не мог бы и знать этой истории, ибо я был там и видел своими глазами так же ясно, как вижу сейчас тебя. Но слушай же.
Когда отец отца твоего достиг развалин города, утренние лучи еще не согрели охладевших за ночь песков, и тень от развалин полностью скрывала чахлые деревца у стен, как чадра укрывает юную прелестницу, впервые вышедшую за порог отцовского дома. Юноша стал бродить среди развалин, давая отдых коню, и черная утренняя тень сочилась из-под его башмаков, словно вода. Он провел в развалинах столько часов, сколько требуется солнцу, чтобы осветить зубцы стен Багдада, однако никто не вышел к нему, и отец твоего отца был раздосадован, ибо верил он прекрасной Джахизе и не мог представить, чтобы любимая оставила без помощи. Когда же солнечный диск достиг зенита, юноша ощутил легкое постукивание по стене, возле которой стоял. Оглянувшись, он никого не увидел, и не увидел бы никогда, не реши он вдруг взглянуть себе под ноги. А у ног его, вырастая из той тени, что отбрасывал сам юноша, сидел карлик. Тело и лицо его было укрыто мягкой блестящей черной тканью, да так, что одни только блестящие глаза пристально разглядывали юношу. В страхе отшатнулся юноша - и карлик стал расти, словно питаясь его страхом. Наконец, стал карлик ростом с пятилетнего ребенка. Тогда он встал, поклонился юноше и заговорил с ним - и голос его был подобен бегущему песку. - Благословенны будут дни твои, молодой господин. Я слуга госпожи моей, луноликой Джахизы, и прислан сюда исполнить ее волю. Оставь здесь своего коня - о нем позаботятся - и садись на меня. Я доставлю тебя к башне на краю мира. И хотя страх сковал волю его, отец отца твоего повиновался и сел на плечи карлика, что стал ростом еще выше, почти с восьмилетнего ребенка. Карлик был силен: едва юноша сел на его плечи, он оторвался от земли и вознесся в небо. Глянул юноша вниз - и обмер: безлюдная мертвая пустыня лежала под ними, и пески, словно море, вздымали свои волны под сильным западным ветром. Он видел крохотные точки оазисов и неприметную цепочку караванных верблюдов, медленно бредущих по пескам навстречу солнцу. Видел он и грозную тучу, надвигающуюся с севера - то был песчаный демон, повелитель бурь, Хамсин, что бушует пятьдесят дней к ряду, пока не истребит все живое в пустыне, и только тогда усмиряет он свой гнев. И стал юноша просить своего спутника спуститься и предупредить караваны, но на то ответил карлик, что на все воля Всевышнего, и разве значат хоть что-то несколько жалких жизней перед гневом прекрасной Джахизы, повелительницы его. И грозная буря накрыла пустыню и одинокий караван, и крики отчаяния и рев верблюдов заглушили песок и ветер, а юноша и карлик уносились все дальше. Но недолго неслись они под палящим солнцем навстречу жарким ветрам: на второй прыжок очутились юноша и карлик у самой башни, опоясанной огнем, и столь жарким был он, что песок плавился и обращался в пепел. Юноша закрыл лицо рукавом, а карлик лишь нехорошо щурил свои черные блестящие глаза, и ростом он был уже с подростка. - Иди в башню, возлюбленный моей госпожи, и жди, когда грозная птица покинет свое гнездо. И не мешкай, я же буду ждать тебя здесь. Помни же, что лишь час у тебя, пока не вернется птица. Не бойся ни волн, ни огня, ни птицы, ибо ничтожны они по сравнению с силой великой моей госпожи, луноликой Джахизы! И отец отца твоего вошел в башню. И страх, сжимавший его сердце, все еще тяготел над ним, ибо башня стояла на самом краю мира, омываемая волнами Великого Моря, и волны, вздымаясь, лизали резные стрельчатые арки окон, заливаясь внутрь, и удивительная лестница, убранная мозаикой, скользила под ногами юноши и норовила сбросить его вниз с огромной высоты, будто взбунтовавшийся скакун. Стены башни сотрясались под напором Великого Моря - снаружи - и хлопанья могучих крыльев птицыфеникс - изнутри. Воистину, велик был страх, поселившийся в сердце юноши, но еще больше было смятение, что сжимало в тисках душу и разум его, ибо любовь к прекрасной дочери халифа вытеснялась ужасом: кто она, столь обворожительная хозяйка столь ужасного карлика, чье жестокосердие превосходит самого Хамсина? Уж не дэв ли это, что питается человеческим страхом? Но вот, терзаемый страхом и сомнением, добрался юноша до вершины башни, притаился и стал ждать. Вдруг осветилась башня ярким светом, и узрел отец отца твоего чудо, коего не видал он доселе. Огромная птица прилетела в комнату, сверкая оперением, и дышало жаром и огнем тело ее, и глаза ее были чарующе глубоки. Но вот махнула птица крыльями - и обмер юноша: вместо прекрасной птицы стояла перед ним прекрасная девушка, закутанная в вуаль. Подняла она голову - и встретилась глазами с юношей, но не вскрикнула, не испугалась она, а осталась стоять,как стояла, наслаждаясь красотой своей. И свет чела ее был столь же ярок, как и свет перьев, украшавших ее одеяние. Вмиг изгнала пернатая чаровница образ госпожи Джахизы из сердца отца твоего отца, и пал он на колени перед божественной красотой незнакомки, и протянул к ней руки. Дева же заговорила: - Я не вижу тебя, незнакомец, но могу слышать помыслы твои. Ты явился сюда как вор, чтобы подменить яйцо птицы феникс на янтарь из Моря Морей. - Все так, госпожа, но, увидев тебя, я мыслю лишь об одном - чтобы стала ты супругой моей, и отправилась со мною к отцу моему. Улыбка коснулась губ девушки. - Слова твои ласкают слух, и помыслы твои, читаю я, отныне действительно чисты. Знай же, что украв яйцо птицы феникс, ты погубил бы не только ее, но и себя, ибо вылупляясь из яйца, птенец подобен пламени, и, вырываясь жарким нетушимым огнем, он губит все живое, пока мать не опустит его в пепел. И лишь тогда птенец сохраняет и себя, и других от своего ужасного жара. Глупые смертные в погоне за красотой и властью рушат не одну жизнь, но тысячи, и твое счастье, что руки твои не коснулись яйца птицы феникс, ибо гнев мой был бы столь же ужасен, что и пламень дитя моего. Знай, чужеземец, я и есть птица феникс, Фадия зовут меня. - Воистину ты избавила меня и город мой от страшной смерти, прекрасная госпожа сердца моего, - склонился перед чаровницей отец отца твоего. И улыбка вновь тронула губы девы-феникс. - Учтивы и ласковы слова твои, чужестранец. Зрю я, хоть и не доступно мне увидеть тебя, что облик твой столь же прекрасен, как и твое сердце, Но знай, коли соглашусь я покинуть эту башню женой твоей, ни тебе, ни роду твоему не будет отныне покоя, ибо соперница моя за сердце твое столь же сильна, сколь опасна. - Не боюсь я ничего! - вскричал юноша. Дева-птица склонила голову. - Да будет так. И вновь обернулась могучей птицей Фадия, и, схватив в когти яйцо, бросила его в воды Великого Моря, и едва погрузилось оно в воды - успокоилось море, и посадила птица юношу себе на спину - и понеслась прочь...
- Постой! - вскричал эмир Хамид аль Марсад, поднимаясь с подушек, и чаша, что стояла подле него, опрокинулась на ковер. - Уж не ты ли тот карлик, слуга госпожи Джахизы, что принес моего деда к башне? Карлик лишь тонко улыбнулся, обнажив острые зубы. - Я слуга госпожи моей, но не я виновен в проклятье, что легло на голову отца твоего отца, ибо только он сам повинен в судьбе своей и каре, постигшей сына его сына. Вернись он с яйцом к госпоже моей, уж она-то сумела бы усмирить пламя птицы феникс, однако он предпочел госпоже-волчице перелетную птицу - и тем решил свою судьбу. Ибо страшен гнев обманутой волчицы. В ту же ночь узнала госпожа моя, что была обманута, и прокляла трижды три колена своего бывшего возлюбленного, а с ним и весь род, породивший его. Я же прождал отца твоего отца до рассвета и не посмел предстать перед очами луноликой Джахизы, ибо первым из всех она бы казнила меня - и не видать тебе избавления от страшного проклятья, ибо ты - последний сын этого рода, и лишь тебе доступно избавить род свой от страшной кары. - Карлик замолчал, зыркнул по сторонам и продолжил. - Но я вижу, что слуги твои с мечами уже стоят у завесы шатра, а, значит, ты не готов внимать моим словам. Жаль. Знай же, смертный, что ни сталь, ни булат не способны причинить мне вред, ибо я - Сила, и нет у тебя оружия против меня. - Говори же, - вскричал эмир. - Иначе, клянусь всеми Именами Аллаха, я найду способ поквитаться с тобой. Карлик лишь рассмеялся на эту угрозу. - Что ж, я помогу тебе, но не потому, что испугался твоих слов, о, глупейший из смертных. Знай же, что лишь та из жен твоих, что носит имя Девятого Священного Месяца, родит тебе сына. Когда пойдешь ты прочь от Мекки, в пустыне найдешь ты брошенного ребенка - тело его испещрено странными письменами, которые никто, кроме него, не сможет прочесть, и оттого прозван он сыном шайтана и брошен на смерть среди песков. Возьми этого мальчика и введи в свой дом как родного сына - только тогда и снимешь ты с себя проклятье, ибо это дитя - последний волчонок прекрасной Джахизы. Но - торопись. Погибнет он - не жить и сыну твоему. С этими словами растаял карлик в воздухе - только струйка песка осыпалась на ковер. В страхе великом повелел эмир тот час же пуститься в дальний путь, прочь от ужасного места. Вскоре караван достиг Мекки, где, принеся великие дары и получив благословение, эмир отдохнул и двинулся в обратный путь.
Недолго шел по пустыне караван, прежде чем сбылось предсказание карлика: у первого же оазиса, возле которого велел остановиться эмир, слуги нашли мальчика не более пяти лет от роду. Ребенок лежал, завернувшись с головой в старую фараджи* (*фараджи (перс.) - мужская одежда с длинными рукавами. С 16 века носилась и мужчинами, и женщинами. Тогда же появился трермин "паранджа"), некогда богато расшитую и, по-видимому, принадлежавшую какому-то эмиру. Хамид аль Марсад распорядился привести к нему ребенка. Мальчика ввели в шатер и поставили перед очами господина. Как и предсказывал карлик, все тело мальчика было испещрено письменами, записанными восточной вязью, но ни один из трех толмачей, что отправились из Мекки вместе с караваном, не признали в письменах знакомый им язык. Мальчик вел себя спокойно, уверенно выдерживая взгляд эмира и не пытаясь упасть перед ним ниц. Хамид улыбнулся достойной мужчины смелости, что поселилась в сердце столь несмышленого отрока, и поманил мальчика к себе. - Как зовут тебя? - Имя мое - Рафис, но имени отца я не ведаю, господин мой. - Имя, достойное принца, - засмеялся Хамид. - Вижу в тебе силу и гордость, достойные имени, и принцем быть тебе, юный Рафис. Хамид распорядился переодеть и накормить малыша, и караван продолжил путь, увозя с собой мальчика. Еще пять дней шел караван среди песков, пока не достиг владений эмира. Рано утром, едва лишь возгласили муэдзины призыв к великой молитве, стоя на золотившихся в лучах утреннего солнца башнях, караван вошел под сень чудесного сада эмира. В ту же ночь возлег эмир с самой прекраснейшей из своих жен - той, что носила имя Девятого Священного Месяца, и зачали они долгожданного первенца. Много времени прошло, и настал срок родов, и призвал Хамид к себе дервиша из ханаки - обители, что сокрылась среди разрушенных городов в пустыне, и испросил благословения для имени будущего наследника. Дервиш явился на третий день, и яркое одеяние его ослепляло белизной. Низко поклонившись эмиру, он приступил к своему чарующему танцу. Домочадцы эмира, затаив дыхание, смотрели на бесконечное кружение суфия, устремившего взгляд замерших глаз в иной мир, доступный лишь Всевышнему и служителям его. Даже женщины, нарушив запрет, столпились у резных ширм, поставив любопытство выше добродетельного почтения. Не выдержал и юный Рафис, воспитывавшийся на женской половине дома, как и положено всем детям. Он проскользнул мимо разноцветных бурук* (*бурка от арабского "бурку", в Пакистане "барка" -- женская верхняя одежда, служащая полному сокрытию тела) и черных чадр* (*чадра? -- лёгкое женское покрывало белого, синего или чёрного цвета. Надевается при выходе из дома и закрывает фигуру женщины с головы до ног), и выскочил вперед. На мгновение неподвижные глаза дервиша остановились на нем, словно изучая, и тот замер, прервав свою молчаливую молитву под звуки флейт и барабана. - Повелитель, - молвил суфий, - кто этот отрок? - Это сын мой, - дал ответ эмир. Суфий поднял глаза, выжидающе глядя на эмира, но Хамид не продолжил. - Отец Всевышний дал свой ответ, - молвил дервиш вновь. - Вижу я, что сын твой принесет тебе многие горести, но и многие радости, и будет ему имя Максуд, ибо желанным и долгожданным родится он. Но сын твой, что сейчас стоит перед очами твоими, должен покинуть тебя, ибо великую беду навлечет он на брата. Я заберу его. Услыхав это, испуганный Рафис вцепился в халат отца, Хамид же задрожал, ибо вспомнил он предостережение карлика. Не укрылось это от цепких глаз дервиша, и он сказал: - Слушайте же, Хамид аль Масад, и ты, Рафис, сын Хамида, дитя волчицы, слушайте, ибо на то воля Аллаха, и горе тому, кто противится воле Его. Зрю я, что заключил ты договор с младшим из джинов Иблиса, и тем навлек на себя и род свой великую беду, ибо ровно через девять лет на девятый день девятого священного месяца придет к тебе этот карлик, и отберет сына твоего в плату за услугу. Я научу Рафиса, как одолеть Силу. Клянусь именем Пророка, что зла ему не причиню, но воспитаю и научу всему, что знаю. Ровно через девять лет он вернется в твой дом, и ты увидишь, что не зря послушал меня. Как ни печально был расставаться эмиру с приемным сыном, которого он полюбил как родного, ибо красив, умен и учтив был он, но пришлось повиноваться. Слуги и служанки одели мальчика в лучшие одежды, завязали в наплечный мешок еды и медовых фруктов, эмир подарил ему кинжал с вышитым поясом и кошель с золотыми динарами. С плачем и воем провожали домочадцы Рафиса в путь. Хамид хотел, было, одарить дервиша благородным конем из своих конюшен, но тот не взял его. Не взял дервиш ни денег, ни верблюдов. Велел он дать ему лишь трость резного дерева и мешок с водой, затем взял мальчика за руку, и они вышли прочь из владений эмира.
Долго шли по пустыне дервиш и мальчик. Солнце успело пройти уже половину пути с востока на запад, а суфий и не думал уставать и все шел и шел, опираясь на новый резной посох. Рафису было тяжело поспевать за широкими шагами дервиша, но признаться в этом было для гордого сына эмира еще тяжелее, и он молчал и ждал. Вот солнце поднялось совсем высоко, и суфий остановился, воткнув посох в землю. - Голоден ли ты, Рафис, сын Хамида и волчицы? - Голоден, господин. Тогда дервиш ударил мальчика своей палкой, но тот даже не пошатнулся, лишь вздрогнул от удара: - Зачем ты ударил меня, ведь ты обещал отцу моему, что не причинишь мне зла! - вскричал мальчик, но дервиш засмеялся. - Это было не зло, а наука. Запомни, что нет у тебя ни господина, ни слуги. С этого дня и на девять лет я твой учитель - и только. Понял ли ты меня или ударить тебя еще раз? - Я понял, учитель, - ответил Рафис, глядя на суфия. - Хорошо, - улыбнулся дервиш, - Ударил же я тебя затем, что отныне и навсегда лишен ты теперь благодатного и бесполезного чувства боли, коим наделены все смертные. Ни меч, ни топор, ни дерево, ни зубы не смогут отныне причинить боль твоему телу и остановить тебя, но бойся же идти в бой один, ибо не чувствуя ран, ты победишь в бою, но и сам упадешь замертво. Запомни мои слова, мальчик, ибо отныне ты намного сильнее, чем другие, и уязвим ровно настолько же. - Я запомнил, учитель. Но скажи, когда же мы будем есть и пить, ведь ты отказался взять у отца моего что-нибудь, кроме этой палки, а моих припасов не хватит, чтобы накормить нас двоих. - Об этом не беспокойся, мальчик. Дай-ка мне свой мешок. Чего бы ты хотел сейчас? - Я хотел бы еще раз отведать тот плов, что подают при дворе моего отца, и чудесных лепешек, которые пекутся в Багдаде прямо на базаре. - Будет тебе все, что ты пожелаешь, мальчик, - и дервиш сунул руку в мешок, который дал ему Рафис, и вынул оттуда большое блюдо плова с изюмом, и связку горячих свежих лепешек, словно они только что прибыли в его руки из печи, и еще много чего. Стряхнув с плеч свой фараджи, дервиш расстелил его прямо на песке, и они опустились на него и принялись за еду. Солнце стояло высоко над ними, и Рафис почувствовал нестерпимые жар и жажду, и снова обратился к дервишу: - Учитель, что же мы будем пить, ведь у тебя всего лишь один мешок с водой и нам этого не хватит на долгий путь. - Не беспокойся, мальчик, и это легко исправить. - Дервиш взял в руки свой посох и, ударив им перед собой, с силой воткнул его в песок. В том месте, где ударил посох, вдруг забил источник с чистейшей и вкусной водой, там же, куда воткнул свой посох дервиш, вдруг раскинулись широколистные пальмы, укрывшие путников от жаркого солнца. Раскрыв глаза от удивления, жадно смотрел на эти чудеса Рафис. - Как же ты делаешь это, учитель? - спросил мальчик. - Неужели и я научусь этому? - Если будешь меня слушаться, Рафис, я научу тебя многим чудесным вещам. Слушайся меня, ведь я твой учитель, и когда ты вернешься к отцу своему, ты будешь знать все, что знаю я. А сейчас мы выпьем еще по глотку этой чудесной воды и пойдем дальше. - И он указал пальцем на пыльное марево далеко на севере, в котором едва проступали очертания старых башен. - Видишь те башни? Мы должны добраться к ним до заката. - Но до них не меньше двух дней пути, учитель мой, - возразил Рафис. Дервиш лишь рассмеялся. - Слушайся меня, мальчик, и ты сам все увидишь. И, поев и выпив чудесной воды, суфий и сын эмира пошли дальше. Мальчику было жаль покидать этот прекрасный оазис, сотворенный посреди пустыни могущественным дервишем, но тому стоило только вытащить из песка свой посох - и все пропало так же, как и появилось, оставив лишь голый песок да остатки съеденного обеда. Решив про себя не удивляться больше ничему, что бы ни произошло, Рафис пошел дальше, не оглядываясь на покинутый дом. К закату дервиш и мальчик добрались до развалин сторожевой башни. Суфий велел Рафису набрать среди развален мелких камешков и сложить из них костер. Не удивляясь ничему, мальчик повиновался. Когда же он выполнил все, что было приказано, дервиш достал из складок своего одеяния маленькую коробочку из нефрита, открыл ее и высыпал себе на ладонь горсть оранжевого порошка, и бросил его на камни - и камни вспыхнули, словно сухое дерево. Затем дервиш велел Рафису сесть у огня и молчать, а сам вновь приступил к своему волшебному чарующему танцу-молитве, погружаясь сознанием в иной мир. Так прошла пустынная ночь. Рафис сидел у волшебного огня и дремал, убаюканный монотонным пением и танцем дервиша, и видел мальчик во сне, как сквозь марево пустынной ночи, словно сотканный из света луны и песка, приблизился к развалинам караван, и прекрасных коней и верблюдов в нем было столько же, сколько не бывает и в самом известном караван-сарае даже в пору Священных Праздников. На волшебных конях и верблюдах чинно восседали дервиши в разноцветных одеждах, и рядом с каждым ехал его ученик. И каждый из сидящих спешивался, подъезжая к развалинам башни, и мальчики садились рядом с Рафисом у огня, а дервиши вступали в свой магический танец. И когда все дервиши принялись танцевать, монотонно напевая под нос себе свои молитвы, поднялась пыль, окутывая и дервишей, и мальчиков, и коней, и верблюдов, и развалины башни, и вскоре она закрыла собой все небо, не оставив шанса даже луне пробиться сквозь плотную завесу. Но вот пыль рассеялась, и Рафис увидел, что вокруг него цветущий сад, и мальчики-ученики бегают по траве босиком и дерутся резными палками, такими же, как у их учителей, а сам он сидит, привалившись спиной к глинобитной стене ханаки, и учитель трясет его за плечо. И когда Рафис проснулся, чтобы рассказать свой сон учителю, увидел он, что вокруг него действительно цветущий сад, и мальчики-ученики, и дервиш, что забрал его с собой, склонился над ним и будит его. - Так это был не сон, учитель? - удивился мальчик, и дервиш ответил: - Нет, Рафис, отныне ты вошел в нашу обитель как мой ученик.
Так поселился Рафис в доме дервиша и стал его учеником. И узнал он, что дервиш, забравший его в ученики, совсем еще молод, ибо не более пятидесяти лун разменял он, бродя по земле, и лишь тридцать солнц успело смениться с тех пор, как раздался его первый крик, хотя песчаные бури и палящий зной раньше времени высушили и состарили лицо его. Дервиша звали Таваддуд и был он шейхом, старшим среди дервишей пустынной ханаки, и прочие дервиши уважали и слушались его, и слово его было последним в их спорах, и у ног его простирались молитвы, и дом его был открыт для каждого, и каждому готов он был отдать последнее, что имел, ибо даже шейх среди дервишей не имеет ничего, кроме своего имени и одеяния. С утра до ночи выполнял юный Рафис поручения своего учителя: вместе с другими мальчишками они носили воду к пустынным отшельникам, избравшим обет молчания и разговаривавшим лишь одними знаками - они стояли посреди пустыни, подобно старым иссохшим деревьям, в ожидании нового глотка воды, и лица их были запорошены песком и обращены к небу. Или же, отправляясь шумной толпой на базар, и искали снадобья, порошки, корни и камни, словно птицы слетаясь на все блестящее и яркое, и приносили свои находки в ханаку на смотр учителям. Или же при свете костра располагались вокруг шейха, начинавшего свой безудержный танец с диким и пронзительным ревом, и бросали в огонь порошки и сухие листья, и качались из стороны в стороны, сидя на пятках, и тихонько подвывали в такт молениям. По ночам же Рафис и Таваддуд рассказывали друг другу сны, и толковали их, и плясали при свете звезд. Других учеников часто пороли, чтобы устав ханаки впечатался в их тела наравне с болью, и лишь Рафису удалось избежать этой участи, ибо каждый день вместо письма по телу занимались они чтением знаков, что уже покрывали тело мальчика. Так продолжалось ровно тысячу и один день, пока среди отобранных учеников не осталось всего трое, навсегда лишенных чувства боли. И тогда под пение и танцы глубокой ночью дервиши сплели в одну косы всех троих юношей, и с того дня началось их обучение, что растянулось еще на семь долгих лет.
Тем временем любимая девятая жена эмира Хамида аль Марсада благополучно разрешилась мальчиком, и нарекли его Максуд, и был он прекрасен, унаследовав черты лица матери и стать своего отца. И девять лет пролетели как один во дворце эмира, ибо радостными были они, когда каждый уголок его владений звенел смехом, и топот маленьких ножек будущего наследника возвещал о его добром здравии и веселом нраве. Счастливый отец не мог нарадоваться на своего первенца и одаривал его бесконечными подарками: маленькими мечами из благородной стали, и красивыми жеребцами с шелковистой гривой, и прекрасными остроглазыми соколами. Мальчик рос, не зная отказа ни в чем, и лишь в одном был ему запрет - нельзя было ему покидать владений эмира, как будто это могло удержать в узде страшное проклятье пустынного карлика. Но вот уже и девятый месяц девятого года приблизился к своему концу, а карлик так и не появился, чтобы исполнить свое обещание, и счастливый эмир велел снарядить караван, дабы мог он отправиться в Мекку и там преклонить колена перед благостной Каабой. И повелел эмир сыну своему надеть лучшие свои одежды, и приготовить в дар Всевышнему лучших из своих коней и соколов, и готовиться к дальнему путешествию. В ночь последнего дня девятого месяца караван покинул просторный двор и направился на запад. Долго ли шел караван - о том не ведомо сказителю, но добрался он до той самой стоянки, где некогда беседовал эмир с пустынным карликом Силой, и где предсказал ему карлик рождение Максуда. И вновь расположился караван на ночлег у того самого колодца, и отец с сыном спешились, дабы дать отдых своим верблюдам. - Вот, сын мой, здесь, среди песков и камней, началась жизнь твоя, ибо великими силами благословлено твое появление. И рассказал эмир сыну о карлике, о первом сыне-приемыше, сыне волчицы, и о суфии и о том, как он забрал Рафиса в ученики. Молча слушал Максуд своего отца, и с каждым словом чело его мрачнело от тяжелых дум. - Значит ли это, отец мой, что жизнь моя выкуплена моим братом, рожденным не моей матерью, но принятый моим отцом? - Увы, сын мой, лишь благодаря этому сейчас мои глаза видят тебя, а слух мой ласкает голос твой. - Так знай же, отец, что сама мысль о такой цене противна мне, и нынче же я отправлюсь на поиски брата. - Опомнись, сын мой, ведь стоит нам разлучиться, как Сила заберет тебя, и более не видать тебе дневного света. Положись на мудрость пустынного дервиша, ибо ему ведомы помыслы Всевышнего, а нам - нет. Но чем больше убеждал эмир сына своего, тем более и более горячился юный Максуд, и вот, сорвав коня своего с привязи, умчался он в песчаный туман пустыни, оставив безутешного отца за спиной. И понял тогда эмир, что сам стал исполнителем воли коварного карлика, ибо в тот миг, когда песок скрыл следы Максуда, поднялась великая буря, сметающая все на своем пути, и злой смех оглушил эмира - то Сила пришел за своим. В пыли и песке от страха закричали люди и животные, тщетно ища укрытие. Три дня и три ночи кружил вихрь, заметая следы каравана. И дошла весть ко двору аль Марсада, что нет более ни повелителя, ни наследника. От горя умерла девятая жена Хамида, и поседели кормилицы Максуда. Но вот на десятый день, когда блистательный двор эмира укрылся черной пеленой траура по господину, вошли в чертоги трое юношей в цветных одеждах дервишей, с резными посохами в руках. Они шли на привязи из своих кос, ступая след в след, и глаза первого были закрыты, а глаза второго завязаны, и лишь третий смотрел на мир из-под своего тюрбана внимательными хищными глазами, ведя и направляя двух своих первых братьев. - Ответьте, чей дом это, да благословенны будут века хозяина его, - молвил первый, чьи глаза были закрыты, а одежды блестели огнем. - Да благословит Всевышний тебя и твоих спутников, - был ответ одной из старших жен эмира, вышедших навстречу святым суфиям. - Ранее это были владения благословенного эмира Хамида аль Марсада и сыновей его, Рафиса, сына волчицы, и Максуда, сына девятой жены. Ныне же это обитель скорби, ибо нет более нашего господина и сыновей его, и великая скорбь пала на этот дом. - Отчего же печальны вы, о блистательный цветок этого дома? - спросил второй из дервишей, чьи глаза скрывались под платком, а одежды искрили и переливались, словно морская гладь под солнцем. - Да ведь отвечала я, ата* (*Ата - вежливое и уважительное обращение к дервишу, равнозначное слову "отец"), что погиб господин наш, эмир Хамид аль Марсад, ибо в страшной буре сгинул его караван, погребя среди песков всех людей и верблюдов, и не спасся никто, даже младший господин Максуд. Оттого и звучат в доме господина нашего плач и стенания, ибо что могут делать сироты, оставшиеся без отца? - И в третий раз спрошу тебя, о, блистательная госпожа этих владений, отчего печальны вы? - молвил третий дервиш, чье одеяние веяло палящим зноем пустынных песков. - Ибо неверны слова твои и напрасны слезы. Жив господин ваш, да продлит Всевышний дни его, и вскоре он и сам придет сюда - не успеет солнце озолотить башни минарета. Встретьте же его, как подобает, ибо отец мой бредет через пустыню один. И слово мое так же верно, как и то, что я - Рафис, старший сын его. С этими словами Рафис снял тюрбан, затенявший лицо его, и старшая жена, вскрикнув, упала без чувств, ибо то действительно был Рафис, повзрослевший и возмужавший, ведь уже девять лет прошло с того дня, когда он с новым учителем покинул дом эмира. На крики старшей жены сбежались слуги и служанки. Признав Рафиса, они кинулись ему в ноги, но он остановил их и велел готовиться к встрече эмира. Сам же он вернулся к двум другим дервишам, и сказал им: - Братья мои, великое несчастье постигло отца моего, ибо во имя рождения брата моего, Максуда, заключил он сделку с младшим из джинов Иблиса, и теперь брат мой томится у него в плену. Мой долг - вызволить его, отплатив отцу моему за кров и жизнь, дарованную мне, но вы вольны избрать иной путь. И едва проговорил эти слова Рафис, как оба дервиша открыли глаза, и глаза первого горели огнем, ибо его сила была в заклинании огня, а в глубине глаз второго плескалось море, ибо был он заклинателем воды. - Брат мой, ты хочешь обмануть нас? - спросил хозяин огня. - Разве не говорил нам учитель, что, лишь когда встретим мы каждый свою судьбу, распадется узел, сплетающий наши косы, и разойдутся наши пути? - Брат мой, разве забыл ты, что до поры, когда слова на теле твоем не будут прочитаны, только меч может разрубить наши косы, ибо наша жизнь - это твоя жизнь, и наш путь - это твой путь? - заговорил и второй, хозяин воды. - Сомнений нет, мы идем за тобой, и пусть гнев Аллаха падет на наши головы, если мы оставим тебя одного. - Тогда берите посохи, братья мои, ибо пришла пора поведать вам секрет, который хранил учитель наш: ни камнем, ни сталью не одолеть могущество Силы, ибо не страшен демонам холод железа, не ведома боль. Но лишь дерево, что благословлено Всевышним расти на земле там, где умирает даже камень, способно победить порождение Иблиса. Один удар наших посохов убьет его. Но помните, что хитер Сила, ибо не служит он никому, кроме самого себе. - Тогда веди нас, брат, а мы пойдем за тобой, - ответили дервиши Рафису. - Только сначала я встречу отца моего. Предсказание Рафиса сбылось. Едва солнце окрасило верхушки минаретов в золото, под сень сада вступил оборванец: лохмотья на нем висели, как на живом скелете, глаза впали и блестели, кожа обветрилась и огрубела, и лишь, как и прежде, твердые ноги и гордый стан позволили узнать в нем хозяина этих владений, благословенного Хамида аль Марсада. И первым выступил к нему Рафис, окруженный слугами и женами эмира, и бросился в объятья отца, и ввел его в дом, где слуги и жены принялись смывать с него песок и грязь. Когда же эмир, омытый слезами и розовой водой, возлежал на подушках в пиршественном зале, оплакивая свою любимую жену и сына, трое дервишей вошли к нему и, низко поклонившись, стали у дверей. И Рафис, вставший среди них первым, подошел к отцу, и тяжелая коса-привязь тянулась за ним по полу к стоящим у двери дервишам. И опустился Рафис на колени у изголовья отца и заговорил: - Отец, девять лет прошло с тех пор, как ты отдал меня в ученики дервишу. Многому научился я с тех пор, многое узнал, однако не забыл я, как спас ты меня среди бесплотной пустыни, и ввел в свой дом не рабом, но сыном. Пришел мой черед отплатить за это добро. Я отправлюсь на поиски моего брата Максуда, и верну его в дом. И эмир встал перед сыном на колени и поцеловал край одеяния его, ибо стало ему стыдно за те слова, что говорил он своему первенцу. - Проси все, что нужно, сын мой, и возвращайтесь оба. - Мне не нужно ничего, отец мой, дай мне только любимый кинжал моего брата, который ты подарил ему. Ибо шепчут мне пески, что не забрал Максуд его с собой, но оставил в доме. И повелел эмир принести Рафису кинжал из покоев Максуда, подаренный мальчику, когда минуло ему пять лет. То был маленький ножик под детскую руку, с ручкой из слоновьей кости и в ножнах черного дерева, искусно расписанными и усыпанными драгоценными камнями. Рафис бережно завернул кинжал в пояс своего одеяния и, поклонившись отцу, покинул владения эмира в сопровождении братьев-дервишей.
Много дней прошло с тех пор, как покинул Максуд отца своего посреди пустыни. Долго мчал он по пескам, а песчаная буря гналась за ним, стремясь поглотить и навеки похоронить его во чреве своем. Уж и любимый конь упал под ним, не выдержав бега и палящего зноя, а Максуд продолжал свой путь, сам не зная куда, ибо на душе его лежал тяжелый камень. Наконец, впереди он увидел маленький оазис со старым колодцем. Возле колодца сидел отвратительного вида карлик, закутанный в черные одежды, и громко распевал песни на непонятном языке, раскачиваясь из стороны в сторону. Мальчик подошел к нему. - Я вижу, добрый человек, ты давно сидишь в этом чудесном месте, я же устал и мучаюсь жаждой, позволь мне напиться из колодца. Карлик поднял глаза на мальчика, глубокие и черные, и Максуд отступил на шаг, ибо показалось ему, что само тело карлика тянется из тени, и с каждой секундой он растет, словно питается ею. Карлик молчал. - Разве ты не слышал меня? Я прошел долгий путь и очень устал, пропусти меня к колодцу. Но и на второй раз карлик не сдвинулся. Растянув в улыбке сухие губы, он сплюнул на песок к ногам Максуда и заговорил: - Вижу, что ты достойный сын своего отца, Максуд, сын Хамида и девятой жены. - Кто ты и откуда ты знаешь моего отца? - сердито сдвинул брови мальчик. - Ооо. Это долгая история и когда-нибудь я поведаю ее тебе, но не теперь. Ты говоришь, что хочешь пить? Что ж... Я позволю испить тебе из моего колодца, но за то ты отнесешь меня к моему дворцу. Я стар и ноги мои уже не те, зато, вижу, твои ноги будто созданы для долгих странствий. - Я не стану твоим мулом! - рассердился сын эмира и схватился за маленький кривой меч, висевший у него на поясе. Одним ударом он собирался снести голову карлику, ибо все эмиры с детства обучены военному делу, и Хамид аль Марсад позаботился о том, чтобы передать свои знания своему сыну. Свистнула в жарком воздухе смертоносная сталь, но не причинила вреда карлику: пройдя сквозь его тело, как через масло, меч вдруг почернел и рассыпался в прах, а карлик громко и противно засмеялся: - Вай мэ, как неуважительно к старому человеку! Но ничего, и эту беду я поправлю. Я бы мог сделать тебя своим сыном, растить в роскоши и выдать за красавицу-дочь, но раз ты не хочешь быть моим мулом, станешь моим псом. Сказав так, карлик хлопнул в ладоши, и вмиг черная тень накрыла юношу, в два удара сердца обернув его в большого пегого пса. Громко взвыв, тот бросился на горячий песок и принялся кататься и корчиться, словно шкура нечестивого животного причиняла ему страшную боль. Карлик молча наблюдал за ним, посмеиваясь сквозь зубы. Развязав свой тюрбан, он соорудил из него веревку и повязал ее на шею пегого пса. Тот рычал и вырывался, но карлик был сильнее, увеличиваясь в росте с каждым мгновением. Наконец, обессилев, Максуд-пес свалился к ногам карлика, который уже был ростом с самого Максуда, останься он человеком. - Глупый мальчишка, - цыкнул карлик, покачав головой. - Твое упрямство может стоить жизни нам обоим, но я не собираюсь засыхать в этих песках, словно старая акация. Пей из колодца. И как ни хотел Максуд противиться до последнего и уморить себя жаждой, ибо разум его сохранился, хоть тело и стало другим, но голос карлика возымел свое чарующее действие над ним. Пес подполз к краю колодца и жадно припал к воде, и крупные слезы катились из глаз пегой собаки, смешиваясь с холодной живительной влагой из глубины земли. Но вот карлик оттащил пса прочь, задвинул тяжелую крышку, которая защищала колодец от песка и пыли, и, привалив ее камнями, заставил Максуда встать на ноги. Пес покорно встал и ждал, пока карлик вскарабкается на него, а затем затрусил к закату, поминутно оглядываясь на брошенный оазис. Весь день и всю ночь бежал несчастный пес, неся на спине злобного карлика. К утру достигли они развалин древнего города посреди песков. Подведя пса к одной из стен, что более всего сохранилась, карлик спешился и исчез среди руин, оставив утомленного долгим переходом Максуда в одиночестве. Максуд был таким уставшим, что даже не подумал сбежать. Растянувшись на песке, он положил голову на лапы и тихонько заскулил. Долго он лежал так, оплакивая свою горькую судьбу, затерянный в песках. Но вот чья-то тонкая рука коснулась его шерсти, и пес вскинулся и зарычал. Сидевший возле него на коленях мальчишка в шелковых одеждах испуганно отшатнулся, звеня золотой цепью, обвивавшей его тонкую лодыжку, но тут же спохватился и прижал палец к губам, веля замолчать. Пегий пес замолк и качнул головой. Мальчик поднялся на ноги и, поманив пса за собой, взял в руки свою золотую цепь и направился вглубь развалин. Максуд последовал за ним. Чем дальше вглубь заброшенного города уходили они, тем больше поражался заколдованный юноша неожиданным переменам: руины, казавшиеся безжизненными у границ, в сердце своем кипели жизнью: вокруг них сновали молчаливые слуги, неся на головах корзины с богатыми тканями и кувшины с ароматными маслами, чахлые деревца сменились цветущими и плодоносящими деревьями, в ветвях которых нашли укрытие райские птицы, а у корней - пугливые лани и олени. Максуд дивился, вертя головой по сторонам, мальчишка же вел его все дальше, туда, где каменные дорожки города сменялись богатыми коврами, устилавшими дорогу к поистине великолепному дворцу, такому высокому и прекрасному, что юноше он показался сном. Мальчик завел пегого пса в боковые покои, где тихонько журчал фонтанчик посреди небольшого бассейна с юркими блестящими рыбками. Резные решетки отбрасывали причудливые тени на воду, ограждая покои от просторного двора, а мягкие подушки и ковры, разбросанные по полу в изобилии, манили зарыться в них и забыться сном любого, кто вступал в эту комнату. Жестом приказав псу лечь, мальчик скрылся, звеня цепью. Максуд послушно лег у бассейна и закрыл глаза, погружаясь в тревожный сон.
Пробуждение наступило неожиданно: над дворцом светила ущербная луна, и юноша закрыл глаза рукой, чтобы скрыться от надоедливого ночного светила. И лишь только ощутил он собственные пальцы на своем лице, как тут же вскочил, с удивлением осматривая себя. Ему вновь вернулся прежний облик. От радости юноша бросился, было, в пляс, но тут же звон цепи на его ноге отрезвил его. Он по-прежнему находился в богатых покоях, где, кроме мягких подушек, появились всевозможные яства и вина в дорогих чашах и сосудах, коими были уставлены несколько маленьких столиков тончайшей марокканской работы, инкрустированные драгоценными камнями ларцы и сундуки сияли в глубине комнаты, очевидно, тая в себе богатые одежды и украшения, мягкие полотенца и душистые масла в стеклянных флаконах сверкали на бортике бассейна - но во всем этом великолепии он был пленником, а не гостем, ибо тонкая, но прочная цепь тянулась, извиваясь по полу, к противоположной стене комнаты, надежно удерживая Максуда от побега. В ярости юноша принялся крушить все, что попадало ему под руку. Но едва лишь первый стеклянный флакон звякнул о плитку пола, как в темноте угла что-то испуганно зашевелилось, и Максуд замер с занесенной рукой, сжимая бокал из тонкого стекла в золотой оправе. В темноте влажно блеснули темные миндалевидные глаза и к юноше, прядая ушами, вышла осторожная олениха, испуганно переступая длинными ногами между раскиданных подушек. Юноша неспешно опустил руку и сделал шаг вперед. Звякнула цепь, и неожиданная гостья резво скакнула в сторону - на ее ноге золотились точно такие же оковы. Максуд замер и мягко почмокал губами, приманивая олениху к себе. Пугливая гостья насторожила уши и боком приблизилась к юноше, обнюхав его руки и лицо. Мальчик рассмеялся от щекотки и мягко оттолкнул от себя голову оленихи. Та в ответ мягко боднула его и удалилась к подносам с едой. - Так значит и ты пленница в этом дворце? - улыбнулся сын эмира, принимаясь за еду с блюда, где лакомилась олениха. Молчаливая собеседница подняла голову и посмотрела умными глазами на юношу. - О, если бы ты могла говорить, этот плен не так тяготил бы меня, - вновь заговорил юноша. - Быть может ты - заколдованная принцесса далекого царства, что лежит к югу от земель нашего благословенного халифа, и коварный колдун обманом или силой заточил тебя здесь, и ждешь ты, когда благородный принц последует через губительные пески и глубокие моря, и сразится с коварным карликом за один лишь взгляд твоих чарующих глаз. О, хотел бы я быть этим благородным принцем! Но я всего лишь несчастный сын эмира, и жизнь моя куплена жизнью моего брата, и я всего лишь пленник в руках злого колдуна, смутившего разум моего отца, а меня сделавшего своим рабом. Олениха продолжала смотреть на юношу, и во влажных темных глазах ее он читал сочувствие и ту же боль, что сковывала его сердце. Сам не заметив того, Максуд поведал молчаливой слушательнице свою историю, с того дня, как отец его - благородный эмир Хамид аль Марсад - отправился в Мекку, дабы испросить благословения на рождение первенца, и то того, как коварный карлик обратил самого Максуда в нечистое животное, дабы оседлать его. И не заметил Макусуд, как скрылась бледная луна в легких розовых облаках рассвета, а вместе с ней скрылась и прекрасная олениха, растворившись в мягком тумане окутавшего юношу сна. Первые лучи солнца коснулись шкуры пегого пса, крепко спящего среди разбросанных подушек. Крепко спал Максуд, сын Хамида, в своем песьем обличье, и снилось ему, что в блестящей солнечной ряби превосходная пятнистая шкура робкой оленихи вдруг спадает, и на месте остается мальчишка в шелковых одеждах, с такими же волоокими глазами и со звенящей цепью на тонкой лодыжке. Большой, не по возрасту, тюрбан прикрывал его голову, бросая тень на и без того смуглое лицо с удивительно нежной на вид кожей. Испытав во сне некоторое разочарование, Максуд, однако, не зарычал на сей раз, когда изящная рука, унизанная золотыми браслетами, коснулась его пегой шерсти и принялась чесать за ухом. По-видимому, мальчишка прибыл издалека и потому не боялся, что нечистый пес осквернит его руки и одежду, позволяя Максуду ластиться к нему в доме. Мальчишка же принес ему еду и питье, и заговорил с ним на неведанном языке, который сын эмира никогда не слышал - ни в доме отца своего, ни среди его гостей, но - о чудо! - понимал от первого, до последнего слова. Вот что рассказал ему мальчик в шелковых одеждах:
- В старые времена, когда мудрейший из мудрых халиф Гарун аль Рашид еще не появился на свет, в Багдаде всецело правил некий халиф, отец прекрасных дочерей. И было у него много наложниц: женщины, черные, как смола, и горячие, как песок, женщины, чья кожа была, подобно закату, алой, были и те, кто сравнился бы с морской пеной белизною своих рук - ибо много походов, славных и победоносных, совершил великий халиф. Была среди женщин гарема и та, что росла среди диких песков и степей, была она богата красотой и силой мудрости, и многое было открыто ей. И многое, что знала она, передала она дочери своей, прекрасной луноликой Джахизе. Говорили, будто младшая дочь халифа обладает умением очаровывать птиц и животных: еще девочкой поражала она нянек, приманивая к себе на руки не только голубей и кроликов, но и грозных леопардов, что кружили на привязи из прочных цепей по своим клеткам. Но более же всех любила прекрасная Джахиза волков и собак, и ради нее велел халиф привозить из стран щенков, и держал их во дворе в большой крытой постройке. Говорили, что по ночам и сама Джахиза оборачивалась волчицей, и отправлялась за пределы города, уводя за собой свою стаю. И случилось так, что в те времена молодой красивый юноша встретил и полюбил прекрасную дочь халифа, спешившую в жаркий день в хамам в окружении сестер и служанок. И ради нее отправился он в жаркую пустыню, исполнять назначенное халифом испытание. Влюбленная же Джахиза не усидела на месте, отправившись вслед за возлюбленным. Силы ее были столь велики, ибо мать ее была ни кем иным, как Силой, духом Иблиса, и дочери своей даровала те же силы. И обрела Джахиза облик карлика, что растет из тени, но лишь по пояс взрослому человеку будет, и напросилась в попутчики к возлюбленному своему, назвавшись слугой госпожи. Долог был путь их среди песков, к морю, что омывает края земли. И чем дольше шли они, тем сильнее смущалось сердце юноши, ибо с каждым днем ужасался он мощи и могуществу карлика, а пуще того - его жестокости. Ни один враг не посмел бы встать ему на пути, а коли посмел - пожалел бы, ибо страх укреплял его, даруя силу, и ничто и никто не мог бы сокрушить Силу, ибо меч и булат ему не страшны. Но вот и окончилось их путешествие, ибо прибыли они к Краю Мира, туда, где на вершине башни свила свое гнездо огненная птица феникс, и отправился прекрасный юноша в башню, чтобы добыть ее яйцо для отца своей невесты. Но не птицей оказалась хозяйка башни, а прекрасной колдуньей, и лицо ее было столь же прекрасно, как и ее сердце, и вытеснила она Джахизу-колдунью из помыслов юноши, и стала его женой. Усмирив море, птица унесла юношу на себе, а Джахиза еще долго ждала внутри огненного кольца, ожидая, когда спустится к ней ее суженый. Ибо более чем любви, алкала она свободы и власти, а потому жаждала заполучить яйцо птицы феникс, чтобы сгубить прекрасный город, и на месте его создать свое царство. Но не суждено было сбыться ее честолюбивым мечтам, и ни с чем вернулась она в дом своего отца, и душа ее сделалась черна, а сердце отяжелело, обратившись камнем. Несколько дней и ночей не покидала Джахиза своих покоев, сказываясь больной, и страшный вой разносился над дворцом и двором халифа. Горю отца не было предела, ибо любимая дочь его чахла на глазах. Он созывал к себе греческих медиков и целителей, дервишей и аскетов, колдунов-магрибинцев и даже шаманов, родом из родных земель матери Джахизы. Но все было напрасно, ибо никто не мог помочь ей. И тогда вышла к отцу сама прекрасная Джахиза, закутанная с ног до головы в тонкое покрывало, и была она бледна, как сама смерть, и лишь глаза ее сверкали злым огнем. И сказала она отцу своему: - Отец, если желаешь ты, чтобы и дальше жила твоя Джахиза, вели же всех детей, что родятся в этом году у всех женщин, принести ко мне. И повелел халиф отобрать рожденных детей от матерей, и принести во дворец. И отправились гонцы в город и за его пределы, и привезли халифу всех новорожденных младенцев. И разбился покой Багдада о горький плач и рыдания матерей, оторванных от своих детей, и детей, исторгнутых у матерей. Однако сердце Джахизы не знало жалости: велела она отделить мальчиков от девочек, ибо ведомо было ей, что первым ребенком ее соперницы - девы-феникс - будет девочка, и приказала Джахиза бросить всех девочек во двор, к собакам и волкам, мальчиков же велела оставить воспитываться при дворе. Но были среди слуг те, кому не по нраву пришлось приказание Джахизы. В тайне сокрыли прислужницы нескольких девочек, и обрядили их в мужское платье и выдали за мальчиков. Долго жила коварная Джахиза в неведении, ибо не знала она, что дочь девы-феникс надежно скрыта от ее гнева в пучине моря, и что, когда пришла ей появиться на свет, волны моря подхватили яйцо и вынесли его к берегу реки, что впадала в омывающее Край Мира море, и среди камыша и тростника родился из чудесного яйца не птенец, но младенец. В ту пору одна из служанок Джахизы стирала на реке чадру госпожи, и сильная волна подхватила легкую ткань и понесла ее по течению. С плачем побежала за рекой служанка, ибо страшилась она наказания. Но вот зацепилась чадра за росший у берега тростник, и услышала служанка плач среди высокой травы и, войдя в воду, увидела она в скорлупе огромного яйца лежащего младенца, которого накрыло чадрой Джахизы. Служанка приняла это за знамение и забрала ребенка с собой во дворец. Девочку назвали Асия, служанки же звали ее Фахимом, и стала она жить, скрываясь под личиной мальчика, среди своих подруг по несчастью. Луноликая Джахиза же радовалась и блистала. Вновь она надела свои золотые украшения, вновь завернулась в шелковые покрывала, и снова зазвучала во дворце халифа прекрасная музыка для сияющей любимой дочери правителя. Джахиза была уверена, что ничто отныне не сможет победить ее, ибо наслала она страшное проклятье на весь род сбежавшего возлюбленного, предсказав ему пресекновение семени его в третьем колене. Дети же, скрывая тайну своего рождения и имена, росли, не ведая различий и невзгод, в богатых залах женской половины дворца халифа, и звонкий смех раздавался под сводами его. Но вот минуло пять лет с той поры, когда повелела Джахиза истребить всех новорожденных девочек, и однажды, гуляя среди садов отца своего, увидела младшая дочь халифа прекрасного отрока с темными миндалевидными глазами и мягкими кудрями цвета каштана, смуглая кожа его была мягкой и отливала бронзой. Этот отрок полюбился Джахизе и приказала она привести его к себе, и спросила, как зовут его. Служанка, что нашла Асию среди камышей, обмирая от страха, назвала имя - Фахим, и сказала, что этот ребенок - ее приемный сын, найденный среди тростника. И Джахиза одарила мальчика богатой одеждой и повелела, чтобы отныне воздавали Фахиму почести, достойные принца, ибо решила она назвать его своим сыном. Ведь время шло, и красота луноликой дочери халифа увядала, как вянет цветок среди жаркой пустыни, а наследников у халифа все не было. Так несчастная Асия, дочь девы-феникса, стала приемышем смертельного врага своей матери...
Едва последний луч солнца, прощаясь, скользнул по водной ряби бассейна, Максуд открыл глаза. Его тело затекло от долгого лежания, но, даже проснувшись, он не смел пошевелиться, ибо рядом с ним дремала пугливая олениха, чьи ресницы, более всего придававшие ей сходство с чаровницей из древних сказок, трепетали. Очарованный доверчивой беззащитностью животного, Максуд остался лежать, и теперь пришла его очередь рассказывать сказку, которую он и завел шепотом:
-Долго жила прекрасная Асия под чужим именем во владениях прекрасной Джахизы. Не один раз сумели обновиться луна и солнце, прежде чем наступила пора, когда не могла далее Асия скрываться под личиной Фахима, и лишь чудо могло сохранить тайну и жизнь ей и ее подругам по несчастью. В ту пору красота некогда прекрасной Джахизы облетела, как недолговечный цветок граната под солнцем. Все реже выходила она из своих покоев, и вот пришел час, когда медлить было больше нельзя. И приказала Джахиза собрать всех мальчиков, что воспитывались во дворце халифа, в большом внутреннем дворе. И велела она разжечь огромные костры, и поставить котлы, доверху налитые маслом и вином. И приказала она вывести из города всех женщин, что были во дворце, и спустить с цепей всех волков и собак. Взметнулись костры под огромными котлами, закипело вино и масло. Испуганные, жались друг к другу отроки и волки, одинаково боявшиеся ужасных языков пламени, плясавших в огромном дворе. Сама же Джахиза вышла к ним без покрывал, которыми надлежало прикрывать голову правоверной женщине, и принялась бросать в котлы ароматные травы и порошки. Высоко поднялись клубы пахучего дыма, одурманивая и усыпляя всех, кому приходилось вдохнуть аромат - то был напиток, тайну которого женщины Силы передавали от матери к дочери. И приказала Джахиза напоить этим напитком всех отроков и всех волков, дабы сменять их телами друг с другом, и обрести вместо бесполезных мальчишек воинов, готовых пойти за ней. Тут-то и вскрылся обман, что сумели утаить на несколько лет. Едва колдовское варево коснулось губ прекрасной Асии, обернулась она не волком, как простые дети, но легконогим оленем, ибо никакие чары не могли победить силу девы-феникс, ее матери, и обратить их во зло. Окруженная стаей волков, заметалась темноглазая олениха по двору, трепеща от ужаса. Но не бросились на нее волки, ибо сохранив человеческий разум, помнили они свою сестру и не хотели причинять ей вреда. Тогда закричала Джахиза страшным голосом и, обернувшись седой волчицей,первой бросилась на беззащитную олениху. И тут разделилась волчья стая, ибо подруги Асии встали против своих братьев, и завязалась страшная драка среди волков. Волки грызлись и кусались, стремясь первыми достичь желанной добычи - так одурманило их колдовство коварной Джахизы, но один за другим падали они, сраженные собственными сородичами, ибо, не будучи волками по крови, не научились они жить волчьей семьей, зато познали они зависть и ненависть, присущие человеческим сынам. Но вот прекрасной Асие, дочери девы-феникс, удалось вырваться со двора и она помчалась прочь из страшного города, а следом за ней бросились и те волки, что не желали более подчиняться воле прежней своей госпожи. Страшно закричала и завыла тогда Джахиза, и велела она тени,и тучам, и песку уничтожить непокорных. И бросились за несчастными детьми горячие ветра со жгучей песчаной пылью, и черные тени, и бури. И вставала песчаная стена на пути беглецов, и грозные молнии сверкали перед ними, ударяя у ног, но продолжали бежать они, возглавляемые Асией, прочь от Багдада, и разбрелись волчата Джахизы по пустыне, Асия же нашла укрытие в старом городе...
Рафис вздрогнул, освобождаясь ото сна. Дрожь его тела, пробираясь по общей косе, покоившейся на песке, добралась и до двух других дервишей, что, как и он, сидели на пятках, прислонившись спиной к уже охладевшим камням городской стены, пробуждая их от зачарованного сна. - Что ты видел? - спросил он у старшего из них, того, кому подчинялся огонь. - Я видел прекрасный дворец среди заброшенного города, цветущие деревья в садах, в ветвях которых таятся райские птицы, а у подножия - трепетные лани, терпеливо ожидающие приручившего их человека. Дороги к прекрасному дворцу устелены богатыми ткаными коврами, стены убраны сверкающими камнями. - Да, мой брат, ты прав, и я видел то же. Что же видел ты, брат мой? - обратился Рафис к среднему, тому, кто подчинил себе воды. - Я видел богато убранные комнаты, заполненные дорогими тканями и золотыми украшениями, я видел бассейны с чистой водой, диких зверей, что бродят без привязи, словно ручные, по комнатам дворца, я видел изысканные яства и вина, завезенные из дальних стран. - Да, мой брат, и я видел то же самое, - согласился Рафис. - Что же видел ты, брат мой, чего не смогли узреть наши глаза? - спросил хранитель огня. - Я видел дворец, прекрасней которого не доводилось мне видеть раньше. Я видел цветущие сады и прирученных животных, я видел богато обставленные комнаты, дорогие ткани и золотую утварь, но ни одного раба, ни одной невольницы или служанки не было среди этого великолепия, ибо нет места человеку в этом проклятом месте. - Кому же принадлежит этот дворец? - спросил хранитель воды. - Я видел Хозяина и Хозяйку, мужчину и женщину, уродливого карлика и луноликую красавицу, затмевающую свет звезд - всего лишь одно существо, способное менять облик, как змея меняет кожу, дочь свей матери, но не своего отца. Это была Джахиза, младшая дочь халифа, моя мать-волчица. Это она держит в плену моего брата. Дервиши замолчали, глядя на светлеющее небо над городскими стенами. Тяжелые косы их, переплетенные в одну, прогревались, собирая тепло остывающего песка, становясь еще тяжелее, ибо с волосами вплели они в косы свои судьбы и жизни. Лишенные чувства боли, только так могли они уберечь друг друга от гибели в бою, но тем более уязвимыми становились они перед духом-Силой - и это не укрылось от них. Уже семь дней и ночей блуждали дервиши среди песков, переходя от города к городу в поисках сына эмира, но нигде не находили его следов. Наконец, на седьмую ночь решили они заночевать под открытым небом у стен города, среди волшебных костров, зажженных старшим из них. В каждый из костров они бросили по волосу из своих кос и капнули по капле крови каждого из них, и уснули, связанные своими волосами, как единой веревкой - и лишь тогда сумели они узреть во сне прекрасный дворец, где не живет ни одна живая душа. Теперь у них был путь - и трое дервишей двинулись ко дворцу. И единая коса, что связывала их в одно существо, повинуясь силе их утроенной воли, ползла впереди них, словно змея, оставляя на песке извилистый след. Долго шли дервиши, пробираясь сквозь бури и туманы, с бархана на бархан, и вновь в низину, минуя коварные зыбучие пески и обольстительные оазисы-миражи, пока, наконец, не встал перед ними реальный оазис на две пальмы. Ветер гонял песок над засыпанным, укрытым камнями, колодцем. Трое дервишей раскопали песок и освободили колодец от камней, чтобы утолить жажду. - Смотри, брат мой! - вдруг заговорил тот, кому подчиняются воды. - Вода говорит мне, что здесь карлик, которого мы ищем, проходил три дюжины лун назад. Луна тогда стояла над колодцем, и тень карлика простиралась далеко. Давай поищем здесь следы твоего брата? И стали они искать среди песка следы пребывания Максуда. И тот, кому подчиняется огонь, заметил блеск среди песка, и поднял камень величиной с ладонь, в сердце которого отражался отблеск застарелого пламени. - Смотри, брат мой. Этот камень говорит мне, что некогда носил его прекрасный отрок, чистый и добрый сердцем, но дерзкий и обжигающий в словах. И Рафис взял камень из рук своего брата-служителя, и упал на колени перед колодцем, и погрузил руки в песок. Долго сидел Рафис недвижим, когда же очнулся он, то громко зарыдал. - О, горе мне, ибо не успел я спасти своего брата! Коварный карлик погубил его. С того мига, как тень карлика коснулась его, ноги моего брата более не ступали по песку, и ни ветру, ни земле более не дано знать, где он. - Но мы все еще можем сразиться с Силой, ужели же ты оставишь неотмщенной жизнь своего брата? - спросили дервиши у Рафиса. - Да будет так. И клянусь Пророком и всеми именами Его, если мой брат больше не ступит на землю, не ходить по ней и коварной Джахизе, таково мое слово. И трое дервишей двинулись ко дворцу Джахизы. День и ночь шли дервиши, не останавливаясь, чтобы напиться воды или перевести дух, и если один из них падал от усталости, двое других брали его на плечи и несли. Третий же впадал в сон и во сне указывал им дорогу, направляя единую косу, связывающую троих в единое целое. Наконец, когда забрезжил рассвет над пустыней, окрасив песок в розовый цвет, путь дервишам преградила разрушенная стена заброшенного города. И тогда Рафис, третий из троих, хозяин песков и ветров пустынных, приложил ладони к еще холодному камню стены, и заговорил:
- Давно, когда еще отцы и матери ваши лежали в своих колыбелях, был на этом месте большой город. На пути в богатый Багдад, он славился своими гостеприимным караван-сараями и богатыми банями с бассейнами, заполненными прозрачной благоухающей цветами водой. Здесь уставшие путники находили себе приют и пристанище, если пустыня была охвачена бурей, здесь собирались караваны перед долгим путешествием к морю и краю земли. Именно здесь однажды появилась на свет дева-феникс, волшебница Фадия. Фадия была молчалива и умна, и дан ей был дар и благословение - читать сердца людей, словно книгу. Злые люди сторонились Фадию, ибо стоило ей взглянуть в глаза незнакомца, она могла прочесть не только кто он и откуда, но и что таится в мыслях и сердце его. Пуще всех не любили Фадию купцы пришлых караванов, поскольку зоркая сердцем дева не раз спасала из лап хитрых торговцем доверчивых горожан гостеприимного города, и не раз с позором прогоняли обманщиков из караван-сараев за обман и воровство. Вот и решили однажды лихие люди погубить Фадию. Накупили они разных товаров дивных: шелка и парчи, и золотых украшений, и фруктов медовых, и удивительных движущихся кукол из плотной бумаги, раскрашенных разными красками из далекой Индии, и даже ручных птиц. И решили они выманить Фадию из дома, смутив дорогими подарками, и увезти прочь, и бросить в пустыне на съедение шакалам.
Замолчал Рафис и отнял руки от камня. Тут же встал рядом с ним второй из трех, тот, что подчинял себе воды. И, коснувшись рукой песка, он вдруг развернулся и, пройдя вдоль стены, вошел в одну из пробоин, ведя братьев за собой. Петляя между засохших деревьев и старых глиняных построек, растрескавшихся на солнце, без крыш и дверей, повел он братьев к самому тенистому углу городской стены. Наконец дошел он до остатков небогатого дома, почти занесенного песком по самую крышу. Здесь, в тени старой акации, скрытый камнями, но по-прежнему живой, таился колодец с чудесной водой. Отодвинув камни, дервиш освободил колодец и, зачерпнув в пригоршню воды, заговорил:
- Мудрая сердцем Фадия была дочерью водоноса, хранителя колодца. Человек работящий, он рано овдовел и день и ночь трудился, чтобы прокормить себя и свое единственное дитя. Случалось ему не появляться дома несколько дней, тогда Фадия оставалась одна и вела хозяйство. Она ткала ковры на продажу и пекла лепешки, раздавая их почти задаром. Вот в один из таких дней, когда отец Фадии отлучился, пришли к дому водоноса купцы и торговцы, которых изгнали из караван-сараев по слову мудрой Фадии за обман и воровство, и разложили они свои товары на земле, и стали расхваливать. Но мудрая Фадия сразу прознала все, что задумали злые люди, и не покинула отцовского дома. Еще сильнее разозлились купцы-обманщики. Выждали они нового дня, когда водоноса не будет дома, и вновь пришли к воротам дома. На сей раз привели они с собой слуг и служанок, искусных в рукоделии и ткачестве, и прирученных смешных обезьянок и маленьких пустынных лисиц с большими ушами, привели музыкантов и танцоров, и заставили их играть, петь и танцевать перед воротами дома Фадии, чтобы разжечь в ней любопытство и выманить ее. Но и во второй раз мудрая Фадия не поддалась на уговоры и не открыла дверь. Совсем разозлились купцы, ибо до тех пор, пока Фадия жила в городе, не было житья и им. И в третий раз решились они попытаться выполнить задуманное. И в третий раз пришли они к дому водоноса, но остановились у других ворот и разложили свои товары. Собрались вокруг них девушки - подруги Фадии из окрестных домов, жадно разглядывая дорогие ткани и украшения, палочки сурьмы и индийские краски для лица. Посмеиваясь, стали расхваливать свои товары торговцы, суля девушкам богатые подарки. Как ни уговаривала их Фадия вернуться по домам - не стали слушать, уж больно заманчивы невиданные товары. Вечером собрались девушки во дворе дома Фадии, хвастаются: у кого платок шелком вышит, у кого новые серьги блестят, у кого браслеты звенят. Веселятся девушки, лишь Фадия молчит, головой качает - чувствует ее сердце, что недоброе задумали торговцы, да только не слушают ее подруги. И на следующий день вновь ушли девушки на базар - смотреть веселых обезьянок и слушать музыкантов. Три дня ходили красавицы на базар, три вечера возвращались с подарками, расхваливая Фадии щедрость приезжих торговцев. На четвертый собрались торговцы покидать город, позвали они девушек в последний раз, дают им ларец, медью окованный. - Много дорогих подарков получили вы, но лишь одну из вас оставили мы без даров. Пусть же и старшая подруга ваша получит от нас подарок в знак забытых обид. Отдайте ей этот ларец, и все, что в нем лежит, поделите с ней поровну.
Замолчал хозяин воды, когда последняя капля стекла сквозь его пальцы на песок у корней старого дерева. Тогда подошел к дереву старший из дервишей, тот, что огонь подчинил, и отломил ветку акации, и зашептал над ней. Вспыхнула ветка в его руках, и, высоко подняв ее над головой, принялся дервиш обходить двор, говоря:
- Вечером собрались девушки во дворе Фадии, каждая принесла с собой работу. Пришла и та, что согласилась передать ларец. Однако Фадия не притронулась к нему, ибо сердце подсказывало ей, что не стоит принимать подарок. Вот отлучилась Фадия в дом, и решили тогда девушки открыть ларец сами и разделить поровну все, что найдут в нем. Но едва только повернулся ключик в замке, как вырвалось из ларца пламя негасимое - занялись одежды девушек, и циновки, и ковры, и дом. С криками бросились девушки кто куда, стараясь сбить с одежд огонь. Выскочила Фадия из дому, прямо к ларцу бросилась. Охватило и ее пламя, взметнулся огонь выше крыш. Да только не позволил Всевышний свершиться злому делу, ибо вылетела из огня птица алая, сверкая оперением, и с горестным криком полетела на запад - то была Фадия, спасенная волей Аллаха из огня, обращенная в птицу феникс, неслась она к краю мира. Там и поселилась Фадия, дева-феникс, в башне, сохранив и жизнь, и зоркое сердце, которое отныне заменяло ей выжженные огнем глаза, покуда отец отца твоего, Рафис, сын эмира, не женился на прекрасной деве-феникс, и тем навлек на себя и род свой проклятье жестокосердной Джахизы.
На этих словах погасла ветвь в руке дервиша. Все трое замолчали, остановившись ровно в том месте, где некогда стоял ларец, извергающий огонь. Отсюда виден был дивный дворец, в котором ныне жила Джахиза, но не было к нему ни дороги, ни тропы среди забытых домов. Дервиш-хранитель огня поднял посох вверх, и громко закричал. И появилась перед ними колесница, запряженная конями с огненными гривами. И ступили трое дервишей в колесницу, и косой своей скрепили поводья, и поднялась колесница в небо. Рассыпая искры, мчались кони прямо ко дворцу коварной Джахизы. Но вот налетел на них ветер жаркий, поднялись в воздух пески, ударили вихри в колесницу, глаза коням засыпают, дервишей слепят, хотят сбросить колесницу и погубить седоков. И тогда поднял первый из дервишей свой посох и сказал: - Не бойтесь, братья. Это только чары коварной Джахизы. Продолжайте свой путь, я же останусь здесь. - С этими словами выхватил он кривой кинжал из складок своего одеяния и, перерезав свою косу, спрыгнул прямо в сердце песчаного вихря, колесница же помчалась дальше. Закипела страшная битва в воздухе. Скрылось солнце за песчаными тучами, почернело небо, налетели на повелителя огня черные птицы: клюют, щипают, крыльями бьют. Тогда поймал дервиш в горсть песку, что вокруг него разметался, поднес к губам, зашептал, да и дунул на птиц - мигом опалило черные перья, и понеслись птицы прочь, рассыпая искры. И пришел черед дервиша наносить свой удар. И раскинул он руки в стороны, и поймал песчаный ветер, и, выхватив кинжал, кинул его в самое сердце воздушного потока. Но пролетел кинжал насквозь, не причинив вреда противнику, а песчаные вихри сложились в могучие руки и крепко сжали дервиша, норовя переломать ему все кости. И понял тогда дервиш, кто перед ним. И взял повелитель огня свой посох покрепче, и стал наносить удары по вихрям налево и направо, и брызнула кровь из песка, ибо не ветер то был, а песчаный дух, призванный силой Джахизы, и слаб он был против колдовства святого человека и дерева, которое сам Всевышний благословил расти среди гибельной пустыни. Дервиш же поднял руки к небу и трижды воззвал ко Всевышнему, и опутали его огненные вихри, и разметали песчаные руки, самого же дервиша бережно опустили на камни старой улицы, и остался он посреди старого города. - Что ж, - говорит дервиш, - если мне было так легко справиться, значит братьям моим будет труднее, ибо поймет Джахиза, что не на того напала. Пойду-ка я вослед колеснице. - И направился повелитель огня по кривым улочкам заброшенного города ко дворцу Джахизы. Долго ли летела колесница - о том мне не ведомо - только начали волшебные кони ослабевать. Едва лишь опустилась колесница у ворот дворца - растаяли в воздухе и кони, и повозка, рассыпавшись яркими искрами. Остались дервиши вдвоем. Видят они перед собой ворота резные, а за ними другие - кованые, между ними раскинулся сад дивный, дорожки коврами устелены, на деревьях укрылись птицы райские, под деревьями - лани быстроногие. - Тот ли это сад, брат мой, что во сне вы видели? - Да, брат мой, это тот сад. - Значит, здесь скрывается коварная колдунья! Идем же скорее, брат мой! И оба дервиша вошли под сень дворцового сада. Но едва ноги их коснулись расшитых ковров, устилавших дорожки сада, как в злобных гарпий обратились райские птицы, грозными волками ощерились трепетные лани, а цветущие деревья протянули к путникам свои ветви, норовя схватить их. И сказал тогда повелитель воды: - Брат мой, это все чары злобной колдуньи! Иди вперед, я справлюсь! - с этими словами выхватил он кривой кинжал из складок своих одежд и перерубил свою косу. И остался он один посреди грозных чудовищ, Рафис же бросился ко дворцу. Завязалась страшная битва - едва упала коса дервиша на ковер, как набросились на него со всех сторон хищные птицы и звери, норовя растерзать незащищенное тело дервиша. Но поднял хозяин воды руки к небу - и заволокло небо тучами, и хлынул с небес дождь, небывалый в пустыне, и прибили крупные капли крылья птиц к земле. Тогда бросились на него оскаленные волки и стали рвать и кусать его, но дервиш схватил свой посох покрепче и начал осыпать их ударами - и один удар укладывал одного волка. И падали вокруг дервише тела волков, и растекались они дымом, и оставались вместо волков поверженные люди с застывшими в ужасе и злобе лицами. И тогда воззвал дервиш к Всевышнему, и трижды ударил посохом о землю, и со всех концов стали стекаться к его посоху ручейки и ручьи, тоненькими струйками опоясывая тела погибших. И приступил дервиш к своей волшебной молитве, и, покуда молился он, один за другим жертвы колдовства Джахизы открывали глаза и поднимались на ноги. Тогда деревья, протягивая свои хищные ветви к колдуну, сошли со своих мест, чтобы раздавить его, но дервиш не оторвался от молитвы, и воды, прибывая, опоясали и деревья. И едва благословенная вода омывала их корни, черная кора рассыпалась в прах, освобождая заколдованных юношей и девушек, тех, что когда-то были отобраны Джахизой у их родителей. И чем дольше колдовал дервиш, тем больше заполнялся сад освобожденными людьми, и тогда велел им повелитель воды разбить стены и идти, куда пожелают. Сам же он остался стоять посреди бывшего сада. - Что ж, - сказал хранитель воды. - Если мне было так легко победить, как же тяжело будет моему брату? Ведь поймет коварная Джахиза, что не на того напала. Пойду-ка я на помощь ему. И повелитель воды вошел во дворец...
Глубокая ночь опустилась на дворец. Вздрогнув, очнулся Максуд от своего волшебного сна. Во сне он видел, что не во дворце находится он, но в логове страшной колдуньи, и прекрасные стены, расписанные старинными узорами, и золоченые кубки на мозаичных столах, и расшитые персидские ковры - это лишь наваждение окутавших его чар. И спит он на подстилке из соломы среди старых развалин, и сквозь крышу, вот-вот грозившую обвалиться, проникает солнечный свет, а мальчишка в шелковых одеждах, такой же пленник и раб, каждый день приносит ему воду и пищу, от которой колдовские чары спадают, глаза его прозревают, и все, что он видит, обретает истинный облик. Мальчишка не замолкал ни на минуту, причесывая и гладя пегого пса, и все рассказывал и рассказывал псу обо всем, что видели его глаза. Вокруг них стояли дорогие блюда с аппетитной едой, но ни разу к ней не притронулся мальчик, и не позволял псу делать этого, и, как бы ни разрывалось сердце голодного Максуда при виде аппетитных яств, он безропотно брал скудный хлеб лишь из рук темнокожего юноши и прозревал с каждым днем все больше. Теперь он видел, что не бассейн с чистой и прозрачной водой находится рядом с ним, но зловонная яма с серой жижей, над которой летают мухи, и от которой поднимался смрад. Даже будучи нечистым псом, Максуд сохранял разум человека, и поскорей убрался от этого ужасного вида и запаха туда, где находилась его подстилка из принесенной мальчиком свежей соломы. Еще днем ранее пес увидел, что тонкая золотая цепь, обвивавшая лодыжку мальчика, на самом деле ужасающего вида колодка, от которой мальчик еле волочил ноги, а на коже его оставались ужасные рубцы. Но еще ужаснее было то, что открылось Максуду этим днем: прекрасный сад, окружавший дворец, был мертвой выжженной землей, где не росло ничего, кроме обугленных искалеченных деревьев, поджидавших незадачливых путников, по глупости решивших забрести в старый город. Но едва лишь путник ступал под сень этих деревьев, как они, вырвав корни из земли, набрасывались на несчастного и, распяв его на своих костлявых ветках, выпивали из него все соки жизни - и несчастный умирал в мучениях, а тело его доставалось страшным гарпиям, капавшим ядовитой слюной, и чудовищным волкам, таившимся под образами доверчивых ланей. И понял Максуд, что не сбежать ему из этого страшного места, и горе ожидало бы его - мучительная смерть в полном неведении - если бы, окутанный чарами колдуньи, он вышел за пределы дворца. Этой ночью мальчик пришел позже обычного, и глаза Максуда уж вновь начали обманывать его, скрывая истину за красивым наваждением. Вновь видел пегий пес перед собой дорогую утварь и богатую одежду в золоченых сундуках, стоявших на расшитых коврах. Вновь видел он резвившихся в прозрачной воде бассейна золотых рыбок и ощущал запах благовоний, щекотавший его чувствительный нос. Но вот вновь пришел его неумолкающий собеседник и, почесав пса за ухом, протянул ему кусок хлеба, еще меньше вчерашнего. Поглаживая пса, мальчик присел рядом с ним и продолжил историю о прекрасной Асие, бежавшей от гнева Джахизы и укрывшейся среди стен этого города.
- Возможно, именно в том была воля Всевышнего - прекрасная Асия унаследовала от матери дар видеть истину не только глазами, но и сердцем, оттого-то не могли коснуться ее чары коварной Силы. Бежавшая в старый город в сопровождении своих товарищей по несчастью, друзей и подруг, воспитанных вместе с ней, но обращенных Джахизой в волков, девушка укрылась в старой лачуге своей матери Фадии. Город давно уже опустел после страшного пожара, устроенного озлобленными торговцами. Жители в спешке спасались, бросая свои пожитки, унося с собой только самое ценное и важное, а огонь, выпущенный глупыми подругами Фадии, в поисках девушки бросался то на одного, то на другого человека, ведь спасенная волей Всевышнего Фадия теперь была недосягаема. Много дней бушевал огонь, пока в городе не осталось ни одного человека - даже самые последние бродяги бежали прочь, спасая свою шкуру - и тогда волшебный огонь угас, а город пришел в запустение. Таким и нашла его Асия. Она бродила по пустым домам, собирая нетронутые вещи, и устроила себе очаг и ночлег. Волки и волчицы же, что не поддались чарам Джахизы, надежно охраняли свою подругу от шакалов, бродивших по ночной пустыне, голодных стервятников и гремучих змей. Они согревали ее, устраиваясь на ночь вокруг нее, а утром отправлялись на охоту и приносили ей пищу, Асия же заботилась о своих заколдованных друзьях, гладила их и разговаривала с ними, чтобы не забыли они человеческую речь и не поддались бы колдовству сердцем и разумом. Увы, не столь сильна еще была мудрая сердцем дочь своей матери, а потому с каждой новой ночью все меньше товарищей оставалось с ней: они покидали ее, обращаясь сердцем к волкам и луне, и более не возвращались в город. Наконец, последний из волков покинул ее, и Асия осталась одна. Тогда-то и настигла ее коварная Джахиза...
Максуд открыл глаза и потянулся. Вчерашний хлеб, что отдал ему мальчик, оставил на языке горькое послевкусие, окончательно разрушив наложенные на него чары: отныне все видел он таким, какое оно есть и было, и ни одно колдовство не могло более обмануть его. И взглянул тогда Максуд на свою безмолвную соседку, темноокую олениху, что спала подле него, доверчиво положив голову на его руку. И вздрогнул юноша, ибо не лань была перед ним, но прекрасная девушка в одеждах отрока. Кожа ее была темна, отливая блеском черного дерева, ресницы казались шелковыми и трепетали, скрывая полные мудрости и молчаливой грусти глаза. Тонкие руки ее были убраны драгоценными браслетами, ноги же были избиты тяжелой колодкой, не позволявшей девушке покинуть это проклятое место. Но еще более смутился Максуд, когда в чертах прекрасной девы узнал он отрока, каждый день приходившего к нему с хлебом и водой, и в тот же миг раскрылось сердце юноши навстречу любви, и в тишине пустынного дня произнес он заветное имя: - Асия., И прокатился по замку колдуньи страшный рокот, ибо в тот час, когда прозрели глаза Максуда к истинному облику Асии, разрушилось и колдовство, что удерживало их обоих в телах животных. Испуганная девушка тот час же проснулась и прильнула к груди юноши, ища спасения от страшного грохота, сотрясавшего дворец. - О, спаситель мой, - сказала Асия, - верно не в добрый час родились мы, если самый счастливый миг наш будет для нас последним, ибо слышу я, как мчится к нам коварная Джахиза, и жаждет убить нас. - И слезами оросила Асия одежду Максуда, но юноша крепко обнял девушку и, взяв ее лицо в ладони, заглянул в ее глаза. - О, возлюбленная моя, ужели сердце твое, отуманенное любовью, потеряло мудрость свою? Знай же, что отныне не властна Джахиза ни над тобой, ни надо мной, и если на то воля Всевышнего, я смогу одолеть ее...
Покуда же влюбленные Максуд и Асия наслаждались последним мгновением перед грядущим сражением, Рафис, вбежавший под своды дворца, бежал по коридорам, и тяжелая коса, истончаясь, ибо потеряла она силу двух дервишей, тянулась за ним, подобно змее, направляя его и не давая заблудиться в лабиринтах развалин - она цеплялась за камни всякий раз, стоило юноше свернуть на ложный путь, и расплеталась, становясь все легче, когда избирал он верный поворот. Рафис слышал грохот, сотрясавший стены, и продолжал бежать, хотя силы оставляли его. Но - о, горе! - не в добрый час забыл он наставления своего учителя, ибо, лишенный боли, беззащитен он был перед коварством проклятой колдуньи - едва ступил он в комнату, где притаилась коварная Сила, как рухнул он, словно подкошенный, сраженный ударом кривого меча со спины. Не ощутив боли, Рафис успел обернуться навстречу ударившему, и с ужасом упал он на камни, не издав ни звука, ибо удар нанесла рука его брата - Максуд стоял перед ним, сжимая меч...
Максуд и Асия, обнявшись, стояли посреди комнаты, когда вдруг углядел Максуд среди соломы, что служила ему подстилкой в бытность псом, сверкающий кривой меч, и признал юноша в нем свой меч, подаренный ему некогда отцом. И воскликнул юноша:
- Радуйся, любовь моя! Мы спасены! - и бросился он, и схватил свой верный меч, позабыв о том уроке, что преподал ему некогда сам Сила - не меч, ни булат не сокрушат его - ибо слепы мы, когда любовь опутывает нас своими нежными сетями! И едва шаги приблизились ко входу в комнату, велел Максуд возлюбленной своей схорониться понадежнее, сам же он встал у входа в тени - и стоило только фигуре незнакомца показаться в проеме входа, как смертоносная сталь вонзилась в спину его. Незнакомец упал, вскинув удивленные глаза на своего убийцу - и в тот же миг громко закричала от ужаса Асия, признавшая незнакомца - то был Рафис, последний из детей-волков Джахизы. Еще громче раздался хохот под сводами зачарованного дворца, и сам Максуд упал, как подкошенный, ибо сбылось пророчество Сила: коли погибнет Рафис, не жить и первенцу эмира.
Громко заплакала Асия, простираясь на тело любимого, и слезы жгли ее прекрасные глаза, падая на помертвевшее чело Максуда. И услышала она сквозь плач, как еще двое вошли в зачарованные покои, и подняли на руки тело Рафиса, и понесли его к подстилке из соломы. То были двое дервишей. В тот самый миг, когда отлетела душа Рафиса, кровь хлынула из обрезанных волос их, и поняли они, что нет более в живых их возлюбленного брата. Однако силы и судьбы их по-прежнему были сплетены одной косой, хоть и не существовало ее отныне, и встретились они вновь над телом своего собрата. И расплели они окровавленные волосы свои, и принялись в молитве и пении вновь плести одну косу на троих, и волосы их становились все длиннее - вот уже, подобно змее, свернулась она кольцами у их ног. И тогда сказал первый из дервишей, заглянув в чистые глаза Асии:
- Не плачь, девушка, ибо не взяла еще верх коварная колдунья. Лучше взгляни сюда, мудрая сердцем сестра, ибо время не властно над детьми Джахизы, и скажи, узнаешь ли ты лежащего здесь?
И сказала Асия:
- Да, ата, узнаю я в нем меньшого брата по несчастью своему, последним из волков покинул он меня, будучи еще совсем несмышлен, в ночь, когда настигла меня коварная Джахиза, и, повязав свой кушак мне на шею, ввела в этот дворец.
И кивнули ей дервиши, и спросил тогда второй из них:
- Если узнаешь ты брата по несчастью своему, взгляни же на него теперь - что видишь ты?
- Вижу я, что исчезли с тела его письмена, словно он змея и сбросил кожу свою, а взамен ее наросла другая, - отвечала Асия. И кивнул ей дервиш, и повел он девушке вплести свою косу в косу троих, и девушка выполнила его веление, и еще длиннее стала коса, и, повинуясь воле святых суфиев, затанцевала она над полом, словно зачарованная змея.
- И что же еще видишь ты, дочь феникс? - в третий раз спросили дервиши, закончив плести свою косу. И в третий раз взглянула Асия в лицо Рафиса, и лик ее просветлел, и глаза вновь подернулись слезами, но были то слезы радости:
- Вижу я, что дыхание сорвалось с губ его. Он жив.
- Воистину, зорка ты, дочь феникса. Иди же к возлюбленному своему, ибо жизнь вернулась и к нему.
И стоило сорваться слову с губ их, как вслед за братом вздохнул и Максуд - и порозовело чело его, и затрепетали ресницы, и открылись глаза братьев в один миг. И бросилась Асия на грудь любимому, ловя каждый его вздох.
- О, свет очей моих! - воскликнула дочь птицы феникс, - об одном молю, не будь так поспешен отныне. Ведь не коварная Сила была перед тобой, ибо ни меч, ни копье не сразит ее - это был брат твой, Рафис, кого так долго искал ты, и кто нашел тебя раньше.
И тогда поднялись братья, и долго стояли они, недвижимы, и глаза их говорили больше, чем могли бы сказать слова, и когда кончились и эти несказанные слова, обнялись братья, отбросив свои мечи прочь. И долго они стояли посреди комнаты, и долго простояли бы еще, если бы не старший из дервишей. Тронув за плечо повелителя песка, он сказал:
- Брат мой, будет у вас еще время насладиться радостью. Сейчас же нужно отыскать нам коварную Джахизу, дабы сполна заплатила она за все свои злодеяния!
Но стоило ему сказать это, как заклубилась пыль вокруг них, затрещали камни в полу и стенах, и явилась перед ними сама Джахиза, одна в двух обликах - и черна, как ночь, была ее кожа, укрытая черным покрывалом, и сухой и сморщенной была она, словно фиговый плод, и лишь глаза из-под покрывал сверкали черно и страшно. И словно бы тенью было все ее тело, и из тени рождалось оно. И росла фигура Джахизы мгновение от мгновения, стоило лишь капле страха зашевелиться в сердцах тех, что глядел на нее. И когда стала фигура Джахизы выше посоха дервиша, и тень от нее заняла всю комнату, утопив в себе и зловонный бассейн, и гнилую солому, и стены, и сад - тогда выступил впереди всех Рафис и поднял перед собой свой посох. И восхохотала тогда Джахиза, глядя в глаза своему последнему сыну:
- Глупец! Ты мог бы быть мне сыном, мог бы править моим городом, а ты предпочел скитания в пустыне жизни свободного волка! Так умри же, глупец, ибо до тех пор, пока последнее слово из тех письмен, что покрывали твое тело, не будет тобой прочитано, не победить тебе меня!
- Но я прочитал все слова, что были написаны, мать моя, и отныне не властна ты надо мной. Ибо сказано, что придет день и час, и тень накроет свет, и ни железу, ни камню не пробиться в ней, покуда огонь, и вода, и песок не станут одним целым, и не вырастет дерево, благословленное Всевышним жить там, где умирает даже камень, и тогда и только тогда, не мужчина, и не женщина, не рожденный, и не созданный, но единый из них удержит то дерево в руках - тогда пропадет дух Иблиса со света, и навеки веков падет его власть над миром.
- И даже если прочел ты слово от слова, не исполнишь ты ни одного из сказанного тобой, - возразила им Джахиза, и тень тела ее стала еще больше, накрывая собой и сад, и пределы его, и пустыню за пределами пределов.
- И вновь ошиблась ты, мать моя, - вновь заговорил дервиш. - Ибо огонь, и вода, и песок - это я и братья мои, и сейчас мы единое целое. И дерево, что благословил Всевышний, сейчас в руках наших, и не мужчина и не женщина мы, ибо отныне не принадлежим мы к роду людскому, но отныне мы Мариды, и не рождены, и не созданы мы, но сотканы из песка, воды и огня.
И сказав так, трое дервишей, а с ними и Асия, вылупившаяся из яйца, но не рожденная от матери человеческой, коснулись посоха в руках Рафиса, и удержали они его в руках, будучи единым существом, и направил его Рафис на Джахизу. И сжалась коварная Джахиза, ибо верны были слова Рафиса, как было верно и то, что прочесть письмена с его тела мог лишь он сам, покуда душа его находилась вне тела, и тело его было видно ему в один миг со всех сторон. И сжалась Джахиза, и тень ее скомкалась, словно лист горелой бумаги, и стало тело ее таять. И в тот же миг со всей силы ударил Рафис коварную колдунью деревянным посохом - и с громким криком растаяла колдунья в воздухе. И в то же мгновение с жутким треском и грохотом стал рушиться колдовской дворец, ибо чары Джахизы рассеялись, но не сдвинулись дервиши и Асия с места, ибо были они связаны косой во единое существо.
- Брат мой, спасайся! - воскликнул тогда Максуд, до той поры стоявший недвижим, и коснулся волшебной косы. И в одно мгновение распался узел на волосах четверых, ибо отныне не связаны были более судьбы их, ибо исполнилось пророчество учителя их, Таваддуда...
Поднимая тучи песка, рухнул дворец Джахизы, погребая самого себя среди пустыни, увлекая за собой в недра мертвой земли мертвый город. Прочь от него шли пятеро путников, поддерживая друг друга, и путь их лежал во владения Хамида аль Марсада.
Долго ли шли они - о том не ведомо мне, но едва взошли муэдзины на вершины минаретов, чтобы воспеть утренний призыв к молитве, как все пятеро ступили под сень ворот владений эмира, и слуги и служанки выскочили им навстречу, и сам эмир вышел, чтобы принять к сердцу отцовскому обоих своих сыновей. И тем же вечером велел эмир готовить свадебный пир для сына своего Максуда и Асии, дочери прекрасной птицы-феникс, над которой не властны были ни чары Джахизы, ни бег времени. И на том пиру Рафис и братья его, чьи дороги должны были разойтись, едва лишь распалась власть единой их косы, воспели хвалу и благословенные песни на долгую жизнь и супружескую верность молодых, и долго кружили они в своем магическом танце, покуда последний слуга не уснул во владениях эмира. Утром же, простившись друг с другом и с молодыми, разошлись дервиши по сторонам, каждый по своему пути, поклявшись вернуться и придти друг у другу, когда будет на то нужда. И солнце опалило, дождь смыл, а песчаный ветер занес их следы...
Я же кончаю свой рассказ, ибо ночь окутала улочки и базары Багдада, и отныне все спокойно в спящем городе, а если вы хотите услышать другие истории о трех дервишах, и о наследнике богатого эмира, и прекрасной дочери птицы-феникс, и об их сыне, благородном воине, победившем коварного джина - то приходите завтра. И, быть может, другой сказитель продолжит мою восточную вязь...