Винсент Ван Гог. Прогулка заключенных. Сен-Реми, февраль 1890. Холст, масло.
Вообще-то я не Бриджит Джонс и не Лора Палмер, чтобы писать дневник. Тем более, тайный. Тем более, здесь. Где каждый мой шаг, каждое мое слово и движение пишется на камеру и расшифровывается лучшими умами Бункера. А также пересматривается лучшими глазами и переслушивается лучшими ушами. На тот случай, если замыслил коварный план уничтожения мира и обдумывал его вслух, беседуя с кофейником. Почему нет? С меня станется...
На самом деле я вообще не понимал, зачем люди пишут дневники. Ну кроме тех случаев, когда это необходимо для какой-нибудь исследовательской работы - это-то понятно. Я имею в виду, непонятно, зачем они это делают в личных целях. И особенно непонятно, зачем пишут "тайные" дневники. Ведь поставить метку "тайный" - это все равно что написать на титульном листе "Прочесть обязательно!". Крупным шрифтом. Светящимися буквами. По моему глубокому убеждению, тайные дневники пишут именно затем, чтобы их прочитали. В нужное время и в нужном месте. А зачем еще? Ну сами посудите. Для кого это пишется? Для себя? Да ладно! Кто-нибудь когда-нибудь их перечитывает? Нет, конечно. А зачем тогда писать то, что никто не будет читать?
То-то и оно. Если бы я задумал вести тайный дневник, его бы зачитали до дыр. Те милые люди, которые взялись за мое изучение. Я с легкостью обогнал бы Джоан Роулинг по рейтингу и стал бы самым читаемым писателем. В Бункере, разумеется. Если бы я только заикнулся о том, что хочу вести дневник, мне тут же выделили пачку бумаги, набор пишущих ручек. Разноцветных. Для вдохновения.
Именно поэтому я об этом не заикался - мне совершенно не хотелось облегчать им задачу, позволяя меня изучить. Мне необходимо было изучить их.
А еще мне нужны были хоть какие-то маячки, чтобы не сойти с ума. Когда реальность то дробится, то расслаивается, то расплывается, то истерит - словом, ведет себя, как музыка Pink Floyd, необходимо наметить хоть какие-то ориентиры, чтобы не потеряться в ее неясных звуках и сбивающемся ритме.
И я нашел выход. В конце каждого дня... то есть, моего субъективного дня - перед тем, как ложиться спать, - я брал с полки один из альбомов с репродукциями и делал закладки на той картине, которая максимально отражала события прошедшего дня или мое к ним отношение. На закладки я пустил страницу, безжалостно вырванную из альбома Кандинского. Не то чтобы я его не любил, напротив, его творчество как нельзя более точно подходило под описание всей моей жизни... или моя жизнь подходила под описание его творчества - яркие пятна, ломаные линии и бессистемный хаос, который, пожалуй, только я один считал стабильной системой... это все было слишком про меня. Мысленно попросив у мамы прощения за кощунственное обращение с Библией Русского Авангарда, я вгрызся в Кандинского. Правда, картины я все же пощадил, исполосовав лишь страницу со справочной информацией. Цифры. Мне нужны были цифры. Даты жизни художника и его вдохновителей и продолжателей, даты основных событий в его биографии, даты написания картин, выставок, публикаций альбомов, переизданий и прочая, прочая, прочая. Вот эти цифры мне и были нужны. На нужной цифре я делал ма-аленький надрыв - на первой закладке это была единица, на второй - двойка и так далее. Этим закладкам было суждено стать моим календарем, а толстокорому альбому "Изобразительное искусство XIX-XX вв." - моим дневником. Опять-таки, не потому что я так любил живопись этой эпохи. Просто... он как-то первый подвернулся под руку, я открыл первую попавшуюся страницу, и меня захватила идея. Я не сопротивлялся.
Итак. Еще раз.
День первый.
Винсент Ван Гог. Прогулка заключенных. Сен-Реми, февраль 1890. Холст, масло.
В первый день моего пребывания в Бункере мне поручили... лечить людей. Это было странно. И даже не потому, что я не подозревал о существовании в Бункере еще каких-либо людей кроме меня, я не мог избавиться от мысли, что все они - такие же пленники. Как я. Или еще хуже. Они - жертвы эксперимента. Подопытные. И они отсюда не выйдут, даже если будут здоровы, как Адам и Ева до грехопадения. Эта мысль мешала мне работать, и мне приходилось затрачивать больше сил, чем требуется. Ада это заметила и принялась убеждать меня, что эти люди - добровольцы, согласившиеся принять участие в эксперименте за хорошее вознаграждение. И после окончания эксперимента они отправятся домой. Здоровые, счастливые и богатые. Честно. Они подписали какой-то там документ о неразглашении, так что ничего никому не скажут. А если скажут, им не поверят.
Я ей не верил. Хотя знал, что по большому счету она права. А вот в чем не права - не знал. Но чувствовал. Да, я понимал, что испытание новых методик на добровольцах - явление в принципе нормальное и даже где-то обыденное. Люди добровольно идут на испытания и зарабатывают деньги. А если эти люди неизлечимо больны, они еще и сами приплатят за пусть даже самый призрачный шанс обрести здоровье. Так что ничего плохого не происходило. Пятеро из семерых пациентов, осмотренных мною за день, были неизлечимо больны. Отказники, пришедшие сюда не за вознаграждением. И даже не за здоровьем. А за жизнью. Или хотя бы за попыткой ее продлить. Даже особенно не надеясь на это. Они не смотрели на меня ни как на чудовище, ни как на Мессию. Они никак на меня не смотрели. Я был для них очередным врачом, на которых они уже насмотрелись в своей многострадальной жизни. Они не интересовались моей компетенцией и не спрашивали имени. Им было, в общем-то, все равно.
И это было мне на руку - они не мешали работать.
И я углубился в работу. Во всех смыслах этого слова. Я не просто углубился, я нырнул в нее, как Эдмон Дантес, прыгнувший из окна своей темницы, неприступной башни замка Иф в бескрайнее море. И пусть он не совсем прыгнул - его из этого окна выбросили тюремщики, предварительно засунув его в мешок и привязав к ногам камень, но это было уже не важно. Он вырвался на свободу.
Я чувствовал себя примерно так же. Только меня никто не бросал - я сам прыгнул. Очертя голову. Прыгнул с большой высоты и чуть не разбился о воду. А потом едва не захлебнулся. И захлебнулся бы, если бы не Ада и все эти треклятые датчики, отслеживающие активность моего организма во время работы...
Получив первого пациента после стольких дней застоя, я так легко соскользнул в его мир, что чуть не остался в нем навсегда. Согласен, сбежать из тюрьмы, чтобы утонуть на свободе - идиотский поступок. Но это того стоило.
Когда я очнулся, Ада сидела на мне, как амазонка на своем скакуне, воинственно размахивая дефибриллятором. Хотя, может, и не размахивала, может, просто держала, но выглядело это очень круто. Я так ей и сказал:
- О как круто... А еще можно? А то я, кажется, самое интересное пропустил...
У Ады взгляд стал таким, что мне почему-то очень ярко представилось, как она этим самым дефибриллятором сейчас размозжит мне череп. Я тут же заткнулся, и Ада успокоилась. Я тоже успокоился и понял, что на мне она вообще не сидела, а просто стояла рядом. Потому что сидеть на человеке и делать ему дефибрилляцию с помощью электрического тока невозможно физически. И я загрустил. А она принялась меня распекать, утверждая, что я должен был распределить свои силы, и что подобная безалаберность для человека моей профессии просто недопустима.
Я хотел возразить, что от меня это не зависит, что я не мог это контролировать, но промолчал. Потому что она была права. Если бы я не мог этого контролировать, то не работал бы у Красовского все эти годы, загнулся бы намного раньше. Но сейчас я просто на какой-то момент потерял контроль. Да, это недопустимо, безалаберно, и больше такого не повторится.
Больше такого не повторилось. Уже через полчаса я был готов к следующему осмотру. На этот раз я не стал сразу погружаться и лег в дрейф, попутно комментируя, что я там вижу. Инквизиторские трансформеры смотрели на меня с суеверным ужасом, явственно ожидая, что я метну в них какой-нибудь файербол или наложу проклятие. Я еле сдержался, чтобы их не шугануть, и сосредоточился на работе.
Первого своего пациента я вылечил за полчаса.
Я, как в хорошем детективе, осмотрел место преступления, выявил несколько подозреваемых и... все же погрузился, решив осмотреть все изнутри. И так несколько раз. Я погружался и выныривал, ложился в дрейф и нырял снова. Я вел переговоры с иммунной системой, со всеми внутренними органами, с поврежденными клетками... Даже с паразитами и бактериями. Одни фрагменты его организма я нагревал, другие - замораживал, останавливал течение крови и ускорял его, расширял и сужал сосуды, растворял тромбы и расщеплял бляшки... К скальпелю я обратился в последнюю очередь, когда понял, что силы меня покидают. Мне снова явно не хватало какого-то инструмента, но я не мог понять - какого. Все, что я делал, было рискованным, так как я не мог проникнуть глубоко внутрь, не мысленно, а именно физически. Но инструмент должен быть тонким. Гораздо тоньше скальпеля. Я был уверен, что с ним было бы намного проще, но сейчас приходится вместо него использовать собственные силы. Но ничего, пока сойдет и так. Силы у меня быстро восстанавливаются. Главное, до полного упадка не доводить...
Я вылечил этого парня за полчаса. Ну, не до конца, конечно - ему еще предстояло пройти реабилитацию, но это уже мелочи. Пройдет. Здесь или в каком-нибудь санатории. Следующий!
Пациенты сменялись, как цирковые номера в шапито. Один за другим - яркие, ошеломляющие и вместе с тем, безликие. Я не знал о них ничего и вместе с тем, знал все. Я не знал, кто они, но знал обо всем, что с ними происходило, с самого детства до сегодняшнего дня. У этого была аллергия на любимого кота, этот грыз ногти, этот - любитель экстрима, этот - химик, этот - бабник...А этот тихий подкаблучник, ни разу не изменил жене, но тайно влюблен в своего начальника. Или соседа. Да ладно, не важно, главное, чтоб не в меня.
- У вас такие удивительные руки, доктор...
Только этого еще не хватало. Сглазил.
- Как у Фредди Крюгера? - не смог удержаться я.
Он смутился и постарался не так явно выражать интерес. Но через минуту я уже забыл об этом, потому что поведение его поджелудочной заинтересовал меня гораздо больше, чем его собственное.
В конце дня я чувствовал себя Гэндальфом, Гарри Поттером и спасителем человечества. Правда, уставшим до чертей или зеленых гоблинов.
Ада смотрела на меня ободряюще, Торквемада - настороженно, трансформеры были готовы записаться в мою секту. Особенно после того, как я попросил одного из них снять скафандр...
- Снимите перчатку, у вас белки бледно-желтые.
Он переглянулся с Торквемадой.
- Наши сотрудники регулярно проходят обследования, - возразил великий инквизитор.
- Каждый день? - удивился я.
- Нет, не каждый. Но достаточно часто.
- Значит, недостаточно. Или у вас аппаратура неисправна. Или врачей надо отправлять двор мести. Или у вас где-то по лаборатории бродит печеночная инфекция. Возможно, у вас вообще эпидемия. Кстати, выдайте мне тоже такой скафандр на всякий случай. А то вы тут экспериментируете черт знает с чем, а мне потом загибаться от неизвестного науке вируса.
Торквемада еще раз пристально вгляделся в глаза трансформеру, который уже всеми фибрами души излучал желание провалиться сквозь землю, но земли здесь не было - только до блеска начищенный пол, скрывающий под собой очередную "тайную комнату" модернизированного да неузнаваемости Хогвардса.
- Почему вы считаете, что это неизвестный науке вирус? -уже менее уверенно спросил инквизитор.
- Я? Вы сейчас у кого спрашиваете? Я хирург, я не вирусолог. Но если вы говорите, что недавнее обследование ничего не показало, а сейчас у него белки желтые, значит, болезнь развивается очень быстро. Возможно, даже неестественно быстро. А учитывая, что у вас тут экспериментальная лаборатория...
- Я понял вас, -оборвал меня Торквемада. - Мы обязательно обсудим этот вопрос с вирусологами и проведем повторное обследование. Если оно ничего не покажет, обратимся к вам.
Я молча пожал плечами с таким видом, типа "да мне пофиг, хоть передохнете все, мне же лучше". Инквизитор мой посыл прочел безошибочно. Нахмурился. Неудобная ситуация, да. Да, я мастер неудобных ситуаций. Я выбивал почву у него из-под ног, он переставал чувствовать себя властелином вселенной. Если б я был котом, то замурлыкал бы. Вообще здорово было бы, если б я был котом... Во-первых, у меня было бы девять жизней. А во-вторых, я бы не вляпался во все это. Сидел бы себе дома, жрал "Вискас", спал на пышной груди шикарной блондинки, время от времени лениво гадил в обувь ее ухажеров... Не жизнь - мечта...
Беседа как-то свернулась, и меня отправили отдыхать. А после ужина Торквемада заявился ко мне, оповестив, что эпидемии у них нет, и что анализы у их сотрудника нормальны. Я снова пожал плечами, изобразив, что мне совсем-совсем пофиг на всех их сотрудников и тем более - на их анализы, и снова попросил себе скафандр. Торквемада вылетел из моей комнаты, как ошпаренный. Я счастливо завалился спать и тут же уснул сном младенца. Мне снились амазонки с обнаженной грудью, которые разбивали войска роботов, пытающихся захватить Вселенную с помощью неизвестного вируса. Роботы рассыпались, превращаясь в вонючие тапки, в которые я самозабвенно гадил.
Мне было хорошо.
День второй.
Поль Сезанн. Пьеро и Арлекин. 1888 год. Холст, масло.
Утром мне приволокли упирающегося трансформера. Если можно назвать упирающимся существо, лишенное воли и разума, слепо выполняющее все приказы своего господина. Не знаю, какую психологическую обработку проходила здесь стража, но на меня эти роболюди производили впечатление недоподнятых зомби. Хотя, может, я и не прав. Может, воображение разыгралось. Но от одного вида этих трансформеров меня начинало легонько потрясывать, как кошку при виде шаурмы, сделанной из ее сородича - не то от страха, не то от омерзения, от какой-то непонятной жути, как будто мимо меня действительно проходила нежить. И эта нежить дышала, шевелилась, но почему-то старалась не смотреть в мою сторону, что немного примиряло меня с действительностью. Приятно было сознавать, что наша неприязнь взаимна.
Однако на этот раз трансформер меня удивил - несмотря на внешнюю покорность, все его сознание и подсознание противилось этому визиту. Он не выражал открытого протеста, но я чувствовал, что он против этой идеи. Он не хотел сюда идти. Сильно не хотел. Но об этом знали только два человека - я и, собственно, трансформер.
- Посмотрите? - коротко спросил Торквемада, замирая в дверях и перегораживая ему путь к отступлению.
- Спасибо, что заботитесь о моем досуге, но лучше б вы фильм какой-нибудь принесли...
Торквемада попытался прожечь меня взглядом, способным оставить на стене черные дыры, но алмазный доспех моей наглости отличался завидной огнеупорностью.
- Я серьезно.
- Ой, надо же! А до этого вы шутки шутили?
- Алекс!
- Что "Алекс"? Я вам еще вчера сказал про возможность эпидемии, но вы меня уверили, что разберетесь сами, что у вас есть отличные врачи и суперская лаборатория. А сегодня вы приходите ко мне. Я вам что, кризис-менеджер?
- Я так понял, что вы хотели посмотреть пациента... - в его взгляде явственно читалась моя смерть, причем, представленная в двадцати различных способах, каждый их которых мог претендовать на премию Маркиза де Сада.
- Я хотел его осмотреть вчера, - уперся я. - А сегодня я хочу вот такой вот непроницаемый костюм. Вам не приходит в голову, что между "вчера" и "сегодня" прошло время, достаточное для того, чтобы болезнь, если таковая имеется, перешла в другую стадию? И если вчера я мог это вылечить на раннем этапе, то сегодня у меня нет никакого желания бросаться в эпицентр поражения.
- То есть...
- Вы ведете себя, как местные органы самоуправления при лесном пожаре. Или как пациент-самолеченец. Когда еще что-то можно спасти, вы отвергаете помощь. И "передумываете" только тогда, когда спасать что-либо... или кого-либо уже поздно.
- Алекс, погодите, вы хотите сказать...
- Я хочу сказать, - жестко перебил его я, - что если по моему мнению пациент нуждается в лечении, то лечить его надо здесь и сейчас. А не потом, когда вы все взвесите и обсудите. Это не компьютерная игра, тут нет сохраненок, и переиграть партию у вас не получится. И никакие угрозы и уговоры вам не помогут. После остановки сердца у реаниматолога есть четыре минуты. Это физиология. И ей плевать на ваш авторитет и командный голос.
Теперь затрясло инквизитора. От злости. Не явно, но я заметил. Он тоже - заметил, что заметил я. И его затрясло еще сильнее.
- То есть вы отказываетесь? - голосом, способным заморозить Сахару, поинтересовался он.
- Я этого не говорил, - возразил я.
- Но вы только что меня отчитали...
- За промедление. И еще отчитаю, если вы с первого раза не поняли. Если я говорю, что надо лечить, то - надо лечить. Потому что потом может быть уже поздно. Если вам наплевать на своих людей, то мне не наплевать на себя. Я не собираюсь убиваться только из-за того, что вы упустили момент и не дали мне купировать болезнь на раннем этапе, а пришли только тогда, когда уже...
- Это я понял, можете не повторять. Так что, теперь что-то делать уже поздно?
- Я этого не говорил, - повторил я.
- Погодите! Вы же сказали, что теперь болезнь запущена и...
- Я сказал, что болезнь может быть запущена. Я вообще не говорил, что он болен.
- Алекс, вы что, издеваетесь?! - чаша терпения Торквемады переполнилась и взорвалась, как баллон с пропаном. - Наши люди до утра лабораторию проверяли! С вирусологами и эпидемиологами!
- Слушайте, вы доктора Хауса не смотрели? - вежливо спросил я. - Ваши люди - идиоты. Это цитата из фильма. Но она как нельзя более точно отражает ситуацию. Я изъявил желание осмотреть этого человека, так как мне показалось, что у него бледно-желтые белки. И на основании этого высказал предположение, что этот человек может быть болен.. А вы вместо того, чтобы дать мне возможность это предположение проверить, бросились наводить порядок в лаборатории, подключив кучу специалистов. Тогда как на выполнение моей просьбы у вас ушло бы всего несколько секунд.
- Алекс, не тяните жилы, он болен или нет?!
- Я откуда знаю? Я его не смотрел. Может, мне вообще просто показалось - там освещение плохое...
- Так посмотрите!
- А может, это неизвестный науке вирус. И за ночь он мог развиться. Так что теперь я не хочу рисковать.
Торквемада стиснул зубы и постарался успокоиться. Безуспешно.
- Так чего вы, черт возьми, хотите? - прошипел он.
- Я хочу, чтобы вы не мешали мне делать мою работу. Если я что-то собираюсь сделать с пациентом - я должен это сделать. Я не всегда могу объяснить логически эту потребность. Я просто чувствую, что должен это сделать, и все. И если вы будете сутками обдумывать целесообразность каждого моего действия, то лучше пристрелите меня сразу, потому что так работать я не могу.
Инквизитор смотрел на меня долго, по всей вероятности, обдумывая заманчивое предложение меня пристрелить. Почему он этого не сделал, осталось для меня загадкой - я бы не смог найти аргумента, перевесившего все железобетонные "за".
- Хорошо, - выдавил он из себя. Это слово не хотело вылезать, застревало в горле, цеплялось за язык и стискивало зубы, но Торквемада оказался сильнее. Но глупее. По уму, дешевле было бы пристрелить...
- Что "хорошо"? - врезал я лопатой по больной мозоли, запоздало подумав, где это ночует мой инстинкт самосохранения...
- Хорошо, - повторил он уже тверже. - Думаю, мы готовы предоставить вам большую свободу действий. В разумных пределах, само собой...
Я поморщился.
- Разумные пределы... - я попробовал на вкус эти слова, вкус оказался приторным и лживым, отдающим резиной, как у пережившей все сроки годности жвачки. - Как вы себе это представляете? Как вы их будете определять? Вы видите то, что вижу я? Вы знаете, что происходит внутри пациента? Вы знаете, что я с ним делаю? И чем руководствуюсь? Кто будет эти пределы устанавливать? Где? На какой разум вы будете полагаться?
- Только если вы мне пообещаете, что, допустив меня к работе, не будете мне мешать. Или тогда уж не допускайте вообще.
- Обещаю. Посмотрите?
- Конечно. Я же клятву Гиппократа давал...
Если бы он умел убивать взглядом, я бы умер. В мучениях. Несколько раз. Но он не умел. Неудачник!
Он ничего больше не сказал. И правильно. А то я первый останавливаться не умею, а слово за слово, известным органом по столу, так и без башки можно остаться...
Хотя лучше бы я остался без башки.
Ну Господи, ну почему я вечно везде лезу?!
Ну да, у парня действительно печень пошаливала, но не сильно. И желтизны этой обычным глазом не видать было. Нет, вот надо было мне ее усмотреть! И влезть. Ну заметил - молодец, сказал им, пусть бы сами лечили, это их проблемы. Так нет, выперся...
В общем, не надо было мне за него браться. Что-то у него не то было. До такой степени не то, что я даже не понял сначала, от чего меня так расколбасило. А меня расколбасило, и довольно странно - это не было усталостью, не было истощением, это было... что-то другое. В какой-то момент я начал задыхаться, чего со мной отродясь не бывало, я попытался вынырнуть, но не понял, в какую сторону "плыть". Я четко осознавал, где я, но не мог сообразить, как отсюда выйти. Мысли стали путаться. Меня замутило. Первой мыслью было, что меня просто отравили, пока я занимался пациентом. Второй - что я действительно вляпался в какой-то вирус... Третьей - что я что-то упускаю.
Кто меня оттуда вытащил на этот раз - не знаю, неужели Сам? Без дефибриллятора на этот раз обошлось, зато меня тут же стошнило на своего спасителя. Не то чтоб сильно, да и увернуться он почти успел... но я понял, что друзьями мы не станем. Зато мне тут же полегчало, я, правда, не понял от чего - от очищения организма или от пусть и нечаянно, но все же сделанной гадости. Огорчало только, что нечаянно... Но все равно хорошо получилось. Торквемада что-то пробурчал, после чего "трансформер" потащил меня в душ, где я уже совсем оклемался.
- Инфекция у вас, - сообщил я трансформеру, отплевываясь от безжалостного потока воды. - Я выпишу вам таблеточек, курс пропьете и забудете, что вообще болели. А можно вас попросить принести мне стул? И еще помочь мне раздеться. Только осторожно, а то мне от вас плохо.
Бедный трансформер выглядел совсем растерянным. Мне его было жалко, но себя жальче. И главное, непонятно, что же там такое...
- Хотя нет, снимите перчатку...
- Алекс, не надо, - раздался голос Инквизитора.
- О, вы тоже здесь? Заходите, тут вторая кабинка есть, тоже помойтесь, а то вы что-то выглядите неважно...
- Вашими стараниями...
- Ну что вы, это я еще не старался...
- Знаю, - вздохнул Торквемада. - Это меня и удивляет - то, как вы умудряетесь делать гадости даже непроизвольно. Думаю, даже если в кому впадете, все равно от вас житья никому не будет... Алекс!
Пока он рассуждал, я сорвал перчатку с транформера и вцепился в его руку с ловкостью изголодавшегося зомби.
Нырок. А теперь фиксируем пошагово. Органы в относительно нормальном состоянии, за исключением небольшой инфекции, с которой, впрочем, он может справиться и без всяких таблеточек. Отличный иммунитет. Сопротивляемость восьмидесятого уровня, как сказал бы любой геймер. С кровью тоже все в порядке. В принципе, вообще все в порядке. Но... вот оно. Ощущение чего-то чужого, какое-то отторжение...
Стоп! Может, он на меня так реагирует? Может, он чувствует меня и отторгает, как чужеродного захватчика?
Я прислушался. Повсюду царила атмосфера ужаса. Какого-то безотчетного, неосознанного и... безнадежного. Этот нечеловеческий ужас сковывал все, брал контроль над всем его телом, но тело было сильнее, оно пыталось сопротивляться. И отторгало любое чужое влияние. И меня тоже. Но меня оно отторгало постольку-поскольку, как-то походя. Можно сказать, меня просто зацепило ударной волной. Слегка. Основной же удар был направлен не на меня.
А на кого?
Я пробежался по всему организму в поисках имплантов. Ничего нет. Никаких вмонтированных чипов. Никаких искусственных препаратов, отравляющих организм... Но что-то несомненно есть...
Стоп! Вот оно. Подавление воли. Не просто так я его с первого взгляда стал называть роботом - трансформером, андроидом, только не человеком.
Потому что он - кукла. Живая, ходячая, но - кукла. С вынесенным мозгом. Нет, ему не делали лоботомию. Его не лечили электрошоком, ему не давали препаратов. Его даже по голове не били. Но мозг ему вынесли. Как? Не так ли, как меня пытались выбросить из окна?
Так это они, что ли?! А вообще ловко. Подослать убийцу, а потом пообещать защиту от какого-то там страшного мифического злодея. Молодцы. И ведь так предельно просто...
Я вынырнул до того, как ко мне потянулись щупальца нейронов-разведчиков, готовых сообщить иммунной системе о вторжении инородного тела. Меня никто не заметил... Если б можно было так же вынырнуть из этого бункера...
Я открыл глаза и...
Поскальзываюсь, падаю на руки Торквемаде, не выпуская при этом трансформера. Перекрываю одним касанием кислород охраннику (уже почти механически, "приказав" крови приостановить его поставку - на время, убивать его я не собираюсь), и тут же касаюсь шеи Инквизитора, проделав то же самое. Обшариваю их карманы, получаю карты доступа и... вспоминаю, что далеко я не убегу, поскольку за мной следят камеры. В ту же секунду в душ врываются автоматчики и... бррр!!!
Еще раз открываю глаза. Я только что "вынырнул". Еще ничего не произошло. Торквемада выжидающе смотрит на меня, трансформер - опасливо. Я отвожу от них взгляд и... вижу Аду. Она стоит в дверях и едва заметно качает головой.
- Нет, - говорят ее глаза. - Нет. Не сейчас.
Да я уже, в принципе, понял, что нет. Потому что увидел развитие событий, которое потянуло за собой мое намерение... Или это она мне его показала? Ада так же почти незаметно улыбается и еще незаметнее посылает мне поцелуй. Одними губами.
- Все будет хорошо, Алекс, - словно хочет сказать она.
Но она молчит. И я тоже. Ну я-то понятно, потому что я уже почти ничего не понимаю. А вот она... потому что не хочет мне ничего объяснить? Или не может? Она со мной играет? Или она играет... не со мной? Боже мой, Ада, да на чьей же ты стороне?!
- Вам нужна помощь? - наконец, слышу я ее голос.
- Нет, - отвечаем хором все мы.
Ада улыбается, берет полотенце и идет ко мне. В другой руке у нее уже стопка с одеждой. Даже две - один комплект для меня, другой для Торквемады. Торквемада принимает у нее одежду и смущенно заходит за перегородку, воспользовавшись моим предложением занять вторую кабину.
- Ада, вы - ведьма... - восхищенно выдыхаю я.
Она лукаво приподнимает бровь.
- Я хотел сказать, вы - Вэнди, - поправляюсь я. - Девочка, усыновившая толпу беспризорников...
- А вы - Питер Пэн? - усмехается она.
Я беззастенчиво киваю.
- Будьте моей мамой!
Она кивает, расправляет полотенце и начинает меня вытирать... И тут только до меня доходит, что я совершенно голый. Но ее это не смущает. Напротив, она смущает - меня. Она вытирает меня очень заботливо и тщательно, любуясь результатом своих действий. Она без перчаток. Нас разделяет только полотенце. Она спускается все ниже и ниже...
- Дайте я сам... - хриплю я.
Она смеется и передает мне полотенце.
- Жду вас в комнате. Не хулиганьте, - подмигивает мне рыжая ведьма.
И уходит. В этот же момент из кабинки появляется свежевыглаженный Торквемада. Трансформер усиленно делает вид, что его тут вообще нет.
- Удивительная женщина, - неожиданно отмечает Торквемада, поправляя галстук.
Эти слова почему-то приводят меня в бешенство, заставляя меня мысленно пожелать ему этим галстуком удавиться. А потом еще с полминуты смачно представлять, как это происходит... Вот он делает неверное движение, и галстук сжимает его шею. Он дергает, чтобы ослабить узел, но вместо этого только еще сильнее затягивает его. Сосуды начинают сжиматься, не пропуская кровь в должной мере, кислород перестает поступать в легкие... А теперь я вижу его изнутри. И...
"Удивительная женщина" маленьким ножичком взрезает галстук, стянувший шею посиневшему Инквизитору. Тот сидит на стуле и жадно хватает ртом воздух, отчаянно пытаясь протолкнуть его в легкие. Воздух не проталкивается. Потому что бронхи у него слиплись. А даже если и протолкнется, легкие не смогут его обработать. Они просто свернутся, и все...
Он сейчас умрет. Я это понимаю и... также понимаю, что это сделал я. Причем, я понимаю, что могу сделать так, что его ничто не спасет, даже если они начнут его реанимировать прямо сейчас. Даже если подключат искусственные легкие. Они просто не успеют...
И, что самое страшное, я не испытываю при этом никаких угрызений совести. И вообще каких-то чувств. Только отвращение. При виде этого ничтожного человека, вообразившего себя вершителем судеб...
Еще несколько секунд, и его уже ничто не спасет.
Еще несколько секунд, и мое бездействие покажется подозрительным.
Я хочу отвернуться, чтобы не видеть этой неприятной сцены, но вместо этого поднимаюсь со своего стула и шагаю к нему. Отодвигаю Аду, хлопочущую над телом... вернее, над тем, что станет телом через несколько секунд, если я не вмешаюсь...
- Дайте я...
- Алекс, - пытается остановить меня Ада, неверно истолковав мое действие.
А ведь она думает, что я хочу его добить. И ведь правильно думает. Я ведь действительно этого хочу. Я понимаю, что это вряд ли что-то изменит - на место этого Инквизитора придет другой, только со мной будут поступать жестче - запрут в камеру с мягкими стенами, ограничат свободу передвижений или обколют чем-нибудь... Или просто прибьют. Но это не важно. Главное, что Этого больше не будет.
- Я врач, - возражаю я ей, и шагаю к... пациенту.
Я беру его за горло и... выправляю сосуды, трахею, бронхи и все остальное. Кровь бежит резво, бронхи разлепляются, воздух поступает в легкие, легкие разворачиваются. Он начинает дышать. Не очень бойко, конечно, потому что теперь его мучает кашель, но ничего, помучается, перестанет... Меньше будет на чужих женщин заглядываться.
Я убираю руки и делаю шаг назад.
- Что со мной? - хрипит инквизитор, как только его немного отпускает.
Я пожимаю плечами. Киваю на галстук.
- Эти аксессуары могут быть такими коварными.
Он пытается что-то ответить, но сгибается в приступе кашля, хватаясь не за горло, а за грудь. Кашель у него тяжелый, легочный. Ада хватает меня за локоть.
- Алекс, какого черта? - шипит она мне в ухо.
- Я тут при чем? Я его не трогал. А галстук вы сами принесли.
- Алекс, при чем тут галстук! У него мокрота в легких!
- Да, и сейчас он захлебнется, - констатирую я. - Если не откачаете жидкость. Или хотя бы наклоните его, что ли...
Ада бросается к пострадавшему, но я ее снова останавливаю.
- Вызовите помощь. Я пока ему бронхи расширю. Может, так легче пойдет...
Пока она вызывает помощь, я работаю эуфиллином. И всем остальным, изучая его тело клеточку за клеточкой. Он не может мне сопротивляться или хотя бы возразить. Его легкие исторгают мокроту, этой же слизью забиты все его дыхательные пути, он пытается откашляться, мучительно и безнадежно, как чахоточный на последней стадии, и это все, на чем он может концентрировать свое внимание.
Помощь пришла. Пострадавшего уложили на носилки, подключили искусственную вентиляцию легких. Покатили. Торквемада судорожно вцепился мне в руку.
- Мне что, с вами идти?
Он кивнул. Самоубийца... Хотя, может, и нет. Искусственная вентиляция - это, конечно, хорошо, но когда легкие забиты слизью, не очень-то она помогает... И до того времени, пока они откачают жидкость, он может просто не дожить...
- Ну хорошо. Тогда подвиньтесь.
Я запрыгнул на носилки и положил руки ему на грудь.
- Ой, как же вы меня искушаете, - улыбнулся я самой сатанинской из своих улыбок.
Он равнодушно прикрыл глаза. А может, просто устал. Я, в принципе, тоже. И начал работать...
День третий.
Михаил Врубель. "Полет Фауста и Мефистофеля". 1896 год.
Ох, доктор Фауст, как же я вас понимаю! Искушение - м-м-м-м! Оно так велико! Власть развращает. Когда в твоих руках жизнь человека... просто человека, незнакомого, ты поднимаешься над самим собой и делаешь невозможное. Но когда в твоих руках жизнь твоего врага, очень трудно не опуститься и остаться человеком.
Ада откачивала жидкость из легких, а я ей помогал - следил за всеми процессами в организме, поддерживал сопротивляемость и убеждал слизистую больше так не делать. Она и не делала - новая мокрота не вырабатывалась... ну, по крайней мере, не столь интенсивно, старая разжижалась и успешно выходила. В принципе, они уже могли справиться без меня... но меня никто не отпускал, да и я не спешил уходить.
Я думал. О том, что они меня сюда заманили. Что тот самый киллер, который пытался меня довести до самоубийства - это их рук дело. И он им был нужен только для того, чтобы я добровольно согласился работать на них.
Это, конечно, паскудно, но все же не самое главное.
Самое главное другое.
Я только что чуть не убил человека. Три раза. Два из которых - не касаясь его пальцем. Просто представив, как будет его организм реагировать на удушение. Он же не дергал себя за галстук - я больше чем уверен, что тот был свободно завязан. Но рубец на шее есть - потому что шея представила, как ее душат.
А потом я сделал так, что его бронхи слиплись, а легкие - свернулись. Тоже - одной только мыслью.
А вот на третий раз я его уже коснулся. Но тогда я его уже не убивал. Наоборот, я все исправил... но...
- Алекс, не хотите объясниться? - тоном школьной учительницы спросила Ада, когда все закончилось.
Если бы она спросила меня наедине, я бы ей ответил. Но... она бы не спрашивала наедине. Потому что и так все поняла. А сейчас она задала тот вопрос, который ей приказали задать. Причем, приказал тот, кого это касалось в самую первую очередь. И сейчас он полулежал на больничной койке, стараясь не обращать внимания на вцепившуюся в нос маску, подающую кислород.
Я пожал плечами.
- Объясниться - нет. А вот объяснить могу... Он чуть не задушился галстуком...
- Ну это я видела. А дальше?
- А дальше - у него произошел спазм. Воздух перестал поступать в легкие, он запаниковал, и его дыхалка схлопнулась. Такое бывает. Паническая атака творит с нашим организмом странные вещи...
- А жидкость в легких? Тоже паническая атака?
- Нет, - честно признался я. - Тут я виноват. Не проследил за состоянием слизистой... У вас такое бывает, что когда пересыхает горло, то вы начинаете чихать, кашлять, у вас начинается насморк и повышается слюноотделение? Это реакция слизистой на раздражитель - отвечающие за равномерное увлажнение железы начинают работать в режиме повышенной секреции, то есть, вырабатывают жидкость в разы быстрее. Слизистая оболочка бронхов после из разлепления решила, что залипание случилось из-за того, что они пересохли или туда попала какая-то инфекция, и обильно их смазала. Так же рассудили и легкие. После спазма они выделили мокроту, и... пациент чуть не захлебнулся. Я попросил их больше так не делать.
- И что?
- Надеюсь, что они меня услышали.
- Надеетесь?
- Ну сейчас же он не захлебывается, так ведь?
Торквемада попытался сделать глубокий вдох и глухо закашлял.
- Ну, почти не захлебывается, - поморщился я. - Ничего, это пройдет. Вам колют средство для разжижения мокроты, так что она скоро выйдет. И старая, и новая...
- Новая?! - подскочила Ада. - Так она что, продолжает выделяться?
- Ну да, - пожал плечами я. - Но уже меньше. Скоро вообще успокоится. Простите, но это же не кран перекрыть. Это процесс, и так быстро его не остановить... Но я же говорю, это не страшно. Покашляете с недельку и перестанете.
- А это...- Торквемада попытался снять надоевшую маску. - Это можно как-то ускорить?
- Боюсь, что нет, - развел руками я. - Я и так уже все ускорил, как мог.
- Спасибо, - проникновенно прохрипел Инквизитор.
- Не за что, - честно признался я.
- Есть за что, - кивнул он.
"Спасибо, что не убил", - сказали его глаза.
- Ну тогда пожалуйста...
Ада смотрела на меня, не отрываясь. И читала. Как открытую книгу. И эта книга ее...
- Я вас разочаровал? - спросил я.
Ада пожала плечами.
И мне захотелось умереть. Нет, не потому что внезапно ощутил в своей голове присутствие иного разума, который мне что-то там приказал... Как раз наоборот. Я очень четко понял, что все это подумал и сделал я. Я действительно хотел убить, я готов был это сделать, и я это сделал. Почти. Но почти не считается. Была мысль, было намерение, было действие, и все это - моё.
Я никогда не злоупотреблял своим даром. Я готов был терпеть из-за него черт знает что, потому что где-то там в глубине души чувствовал, что это - дар, ниспосланный мне свыше, уж не знаю за какие заслуги, и что им нужно правильно распорядиться. Я мог психовать, мог хамить начальству, мог вести себя как угодно, но одна мысль не давала мне сойти с ума и пуститься во все тяжкие: "Я - избранный". Да, я - Нео, я - Фродо или Бильбо Бэггинс, я - Джон Коннор, черт возьми, и я спасу эту гребаную Землю! И поэтому я должен быть хорошим. Я хороший! Нет, не потому что я не пью, не курю и не ругаюсь матом, нет, я - хам и подонок, но я имею право им быть, потому что есть один фактор, перевешивающий все мои мудачества - я спасаю людей...
Я почему-то подумал, что желание быть хорошим у нас в крови. У всех людей. Даже у конченных подонков. Даже не желание, а потребность. Нам жизненно необходимо быть хорошими - нет, не в глазах других, а в своих собственных. Мы всегда ищем оправдания своим поступкам, даже самым плохим. А если не ищем, то гордимся тем, что мы вот такие честные, не пытаемся лицемерить... то есть, тоже вроде как хорошие... Я подумал, что именно это и примирило меня с моим чудовищным даром - я получил право не пытаться быть хорошим все время. Этот дар давал мне роскошный плюс к карме, компенсируя все мое свинство, на которое я автоматически получал право. То есть, теперь я мог не беспокоиться о том, хорошо я поступаю или плохо, я мог поступать как угодно, потому что по большому счету то, что я делаю - хорошо.
Такое вот внутреннее лицемерие.
А сейчас... Я употребил этот дар во зло. Причем, сделал это даже не ради спасения жизни, чужой или своей, не в состоянии аффекта. А спокойно и расчетливо решил избавиться от человека, который... назвал Аду удивительной женщиной?! Нет, ну что я, конечно же, причина не в этом. А... а в чем? В том, что он - подлец, Инквизитор, играющий чужими судьбами? А раньше я что, этого не знал? Знал. Но убить почему-то попытался именно сейчас. И не попытался, а почти убил. Хладнокровно, расчетливо...
Так выходит, я сам такой же, как он? Я так же играю чужими судьбами. И мне так же ничего не стоит убить человека в своих целях. Причем, если он это делает во благо науки, то я - просто так.
Выходит, я ничем не лучше его. И я теперь даже не имею права его ненавидеть. И даже просто презирать. Потому что его поступкам есть оправдание. А моим - нет.
В принципе, я вообще теперь не имею права называться человеком. Потому что на моих руках - кровь...
- Алекс, у вас кровь на руках...
Все-таки она действительно читает мои мысли...
- Врача немедленно позовите!
Я пытаюсь посмотреть ей в глаза, но... нет, я не могу это сделать. Я смотрю в пол, словно ответ придет оттуда... или там что-то разверзнется и поглотит меня - не преисподняя, так канализация... И ответ оттуда неожиданно приходит. Оказывается, я стою в луже крови. Ну, в луже - сильно сказано, так, скорее, между двух пятен на полу... которые все же увеличиваются, стекаются и соединяются в лужу, да. В небольшую, но... а откуда кровь? Она продолжает капать. Я пытаюсь проследить, откуда, но меня почему-то снова начинает мутить, а перед глазами суетятся белые мухи. Я поднимаю руку к глазам, пытаясь их протереть, и... неожиданно замечаю, что течет именно с нее. С руки. Удивляюсь, подношу к глазам вторую руку и... падаю без сознания.
