К полудню жара в Риме стала невыносимой. Для Эгберта, Вульфстана и Гильды потеряли значение дни и часы, лица жителей чужого города казались неразличимы, усталость тела дополняла усталость души. Болели запястья там, где веревка за время долгого пути содрала кожу, болели синяки от пинков надсмотрщика. Гильда иногда повторяла одно слово, обращаясь к безучастным прохожим: -Trink! - так, как кричит раненая птица, и Эгберт, которому его собственное горло тоже казалось сплошной воспаленной раной, каждый раз безжалостно толкал ее в плечо, так что девочка испуганно замолкала, но никто из прохожих не понимал германскую речь, разве что кому-нибудь слово напоминало готское "Eils! ...scapia matzia ia drincan!", а торговец куда-то ушел и забыл про свой живой товар, черный страж же стоял, как статуя, ни на что не обращая внимания.
У Эгберта становилось еще мутнее на сердце, если есть куда, когда он замечал лицо долговязого Вульфстана - безразличное, бледное, покрытое испариной. Казалось, он смотрит куда-то вдаль, где не было ни торговцев людьми, ни римлян. Такой взгляд у него появился с того самого момента, когда он пришел в себя после удара древком саксонского копья в голову - уже ставший пленником.
-Вульф, - негромко окликнул приятеля Эгберт. Вульфстан вдруг приоткрыл зубы, улыбаясь, как блаженный, и тут же глаза его помутнели, и он опустился на землю. Негр сразу же оказался рядом, рывком поднял Вульфстана на ноги и остановился в растерянности, потому что юноша повис на его руке, как тряпичная кукла.
Толстый человек в расшитом кафтане проходил по рынку, и черная борода лежала на груди его, а за собой он вел за уздечку белого скакуна, такого, что все с восхищением смотрели на него. Возле лотка с рыбой толстяк протянул монету, купил несколько засушенных рыбешек и положил их одну за другой в пасть лошади, которая сжевала их все, к немалому удивлению окружающих.
-У нас в Хадрамауте не растет ячмень, - самодовольно пояснил толстяк, - поэтому мы приохотили лошадей к рыбе.
-Лошадь живет рыбой, а человек мрет без воды, - произнес кто-то в толпе.
Через толпу поспешно проталкивался работорговец, наконец-то взявший в голову мысль об убытке, который он мог понести, если для кого-нибудь из троих детей тяготы окажутся слишком велики. Приняв Вульфстана из рук негра, он принялся теребить его за тунику, охлопывать по щекам и всевозможными манипуляциями пытаться пробудить к жизни. Глядя на это, Эгберт пожалел о том, что его другу оказывают такую помощь.
Чернобородый подошел поближе и обратился к торговцу:
-Сколько стоят?
-Драгоценный товар, - не моргнув глазом, отвечал тот. - Нигде ты не найдешь детей, обладающих столь редкими свойствами. Убытком для меня будет продать их по цене меньше, чем...
Чернобородый поцокал языком, входя в положение, и оба деловых человека начали долгий разговор, клонившийся к тому, чтобы найти устраивающую обоих цифру.
...Закончив, наконец, торговаться, чернобородый отсчитал нужную сумму. Эгберту казалось, что происходящее их не затрагивает - не все ли равно, кому принадлежать? Хорошо, что всех троих продают вместе, рассматривая как некое единое целое.
-Велик Хубаль, - провозгласил толстяк, подняв глаза к небу. Слуга его, явно человек того же племени, смуглый и тощий, но сильный как волк, по знаку хозяина встал туда, где только что стоял черный надсмотрщик. Никто из присутствующих здесь римлян не знал, кто такой Хубаль, но мало ли есть богов, которым поклоняются люди, если над ними нет власти единой христианской церкви?
Так Эгберт, Вульфстан и Гильда стали собственностью Шихабуддина ибн Умара, богатого человека из счастливой Аравии. Но ошибся бы тот, кто решил, что все они до конца своих дней пребудут в этом положении.