Аннотация: Опасный спорт и опасные будни "мирной эпохи". Опубликован: ББ, номер 3, 2014 (скачать можно здесь: https://yadi.sk/i/5lvE0OONgFD54)
ВЕСЕННИЕ ПЕСНИ ЗЕМЛИ
Яростный белый свет бил с потолка в глаза, а закрыть их не получалось: только закроешь -- нападает приступ жуткой дурноты, да ещё начинает укачивать от движения каталки по коридорам. Бесконечные они, что ли? Осмунд поборол очередную атаку головокружения и с трудом скосил глаза направо. Да, Мэгги всё ещё ехала рядом с ним -- хоть не так одиноко...
- Эй, Мэг, -- просипел он из-под маски, -- ты как?
- Погано, командир, -- ответила Марьятта, пытаясь улыбаться, хотя её, кажется, мутило вдвое сильнее. -- В прошлый раз было забавнее...
- В прошлый раз ты прилетела на Луну в медицинском танке! Это, по-твоему, забавно?!
- В прошлый раз я проспала в этом танке, как младенец, две недели -- всю жизнь мечтала о таком отпуске... А сейчас, -- девушка поморщилась, неловко пошевелив головой, -- из-за этой дурацкой маски тошнит ещё хуже, чем от отравы, и не знаю, как вы, а я очень хорошо чувствую, насколько мне паршиво!
Лампы проплывали сверху в ритме сумасшедшего вальса, и Осмунд привычно попытался перебить это навязчивое кружение, от которого мутило и болели глаза. "Кто привык за победу бороться, с нами вместе пускай запоёт..." В ритме этой старой песенки запускали на холостом ходу двигатели катеров, прогреваясь перед стартом. Четыре серии по четыре пуска -- и можно лететь... Маршевая мелодия помогла, головокружение отступило и навалился сон.
Рядовая тренировка по атмосферному дайвингу обернулась для команды "Острэлиан Свифтс" аварией и госпитализацией двух пилотов из трёх. Штурману Эржену повезло (впрочем, его тоже отправили на тщательный медосмотр), а вот капитан Осмунд и пилот Марьятта повредили полётные скафандры, и им довелось хлебнуть ядовитой венерианской атмосферы, попавшей внутрь пробитой машины.
Таких тяжёлых последствий на вылетах в истории австралийской команды ещё не бывало, но и опыта у "стрижей" было всё же поменьше, чем у постоянных конкурентов -- ветеранов "Ольстер Чериотс" из Ирландии и мексиканских "Трес Санчес". Тем, что команда всё же появилась на свет, Осмунд Валлё гордился особо: её рождение нарушало устоявшуюся традицию. Большинство дайверских групп существовали на средства отдельных регионов: "колесницы" финансировал округ Ольстер, "Санчесов" -- штат Тамаулипас, норвежцев "Стуре" -- округ Берген, китайских "Бао Лунь" -- провинция Шаньси... Никакой вид спорта, пусть даже такой зрелищный и престижный, как атмосферный дайвинг, не мог, конечно, спорить по важности с экономическими нуждами регионов, поэтому ресурсы дайверам доставались довольно скромные. "Стрижи" не были региональной командой: их содержала вся Австралия. Четверо членов команды (три дайвера и директор) отрабатывали свой хлеб сполна: испытывали во время вылетов новые образцы австралийской технической промышленности, в интервью для новостей и спортивных журналов всегда честно и с радостью благодарили страну за помощь, увлечённо рассказывали о своих родных штатах, приезжали на все официальные мероприятия, куда их приглашали, устраивали показательные выступления на День Австралии, на добровольных началах тренировали детей в пилотской секции... А ведь помимо дайвинга нужно было ещё и работать! Из-за расписания тренировок, солидная часть которых должна была проходить вне Земли, пилоты трудились практически без выходных по четыре месяца подряд, потом брали длинные отпуска, летели на Венеру и жили по полтора-два месяца там, на обритальной базе "Калавинка", посвящая тренировкам каждую свободную минуту. График попроще имел только директор команды, Мик ван дер Тиссен, но работу свою он любил до фанатизма: тренер технических дисциплин и по основной профессии, и по роду занятий, он практически не отдыхал -- ему это было не нужно. Марьятта Янссен и Эржен Балдано ещё учились в Политехнической академии, и специальным решеним ректората, принятию которого бурно радовались все фанаты дайверов, им было разрешено сдавать экзамены по своему, отдельному расписанию. Осмунд, научный сотрудник природного парка-музея "Большой Барьерный риф", мог обрабатывать результаты наблюдений и опытов по любому графику, потом оставлял лаборантов проводить новые эксперименты и улетал на Венеру. Лаборанты, которым тоже вечно хотелось в жизни чего-нибудь экстремального, ворчали и завидовали, но работали на совесть; не хватало ещё не выполнить задание шефа, если он один из самых популярных спортсменов материка! А спорт для истинного осси -- это святое...
Всё складывалось удачно: у всей команды к весне набралось по два месяца отпуска, а у директора -- даже больше, Эржен сдал сессию, а Мэгги перенесла её на лето, так что в сумме получалось четыре недели тренировок и ещё две дополнительных -- для доработки катеров. И тут, на третий же день -- такая авария! При этом серьёзно повреждена одна из двух машин, а для ремонта её придётся везти даже не на Луну, куда отправились пострадавшие пилоты, а на Землю. Лунные доки -- не для катеров, там очередь на ремонт грузовых транспортов и дальних кораблей выстроилась на три-четыре месяца вперёд. Ван дер Тиссен всю ночь думал, как теперь быть, чтобы затраты на очередной выезд не оказались напрасными. Без наблюдения капитана тренироваться не разрешала техника безопасности, а Осмунд, по заключению врачей, пролежит не меньше двух недель, а после этого отправится, конечно, не на ядовитую Венеру, а на Землю, в горный санаторий. Правда, Эржен обещал вернуться в венерианский базовый лагерь, как только врачи отпустят, и он, конечно, заместитель капитана, но как быть с ТБ? За вопиющие нарушения команду могут дисквалифицировать, а это не идёт ни в какое сравнение с потерями от одной аварии. Страховка, конечно, покроет некоторые расходы, но только на ремонт машин, траспортные затраты ничем не восполнить...
К утру у директора созрел план спасения команды от перерасхода бюджета. Он позвонил Эржену, изложил свою мысль и попросил раскритиковать её в пух и прах -- устранив недостатки задуманного проекта, они вдвоём составят новый, более подходящий план. Эржен взялся за дело с привычным азартом, подключил к делу нескольких однокурсников на Земле, целый день вертел идею так и сяк, а к вечеру показал директору доработанный вариант плана "Как заработать на неудаче". Мысль Ван дер Тиссена состояла в том, чтобы извлечь пользу из записей тренировок команды, в том числе той последней, что закончилась аварией. Из этих записей с подробными комментариями должен был получиться новый, современный учебный фильм по технике безопасности при погружении в бурные плотные атмосферы. Старые учебные видеокурсы снимались в других условиях, на другой космической технике и, честно говоря, сейчас имели разве что историческую ценность. Инструктаж с реальными кадрами, а не с компьютерным моделированием полётов был бы полезен не только спортсменам, которых на Земле было не так уж много, но главным образом профессиональным космонавтам. Венера с её бешеной атмосферой считалась "освоенной" только относительно, а впереди ещё внешние планеты с их спутниками! Они нужны Земле, их будут осваивать и застраивать, и если команде с её фильмом удастся предотвратить смерть хотя бы одного десантника, старания и неудачи "Стрижей" будут не напрасны.
К следующему утру творческий коллектив будущего шедевра собрался в полном составе: Эржен выступал главным режиссёром, директор -- директором картины, Марьятта обрабатывала первичный материал и просматривала архивы видеозаписей начиная с прошлого века, её приятели из академии нашли студию, где можно монтировать фильм на хорошем оборудовании, и взяли эту работу на себя, а Осмунду, который только что пришёл в себя после баротерапии, оставалось лишь благословить инициативу -- больше он пока ничем помочь не мог. Оставаться на Венере теперь не было никакого смысла, и команда улетела домой -- остаток отпуска, по замыслу Ван дер Тиссена, должен был уйти на эту новую работу. С космосом пришлось попрощаться до нового отпуска...
Осмунда оторвал от аудиокниги телефонный вызов: с Земли позвонила жена. То ли в силу привычки, то ли по наитию он догадался, что разговор будет для него неприятен, но отклонять вызов не стал -- бессмысленно. Биргитта только раскалится добела от ярости и обиды и, позвонив в следующий раз, выльет на него столько яда, что телефон расплавится...
- Когда это прекратится? -- в голосе Биргитты звучали пока что печаль и укор; гнев и правденое возмущение будут позже.
- Спасибо, что спросила, мне лучше, -- ровным тоном сказал Осмунд. -- Поедешь со мной на Кавказ, когда вернусь? Меня врачи отправляют на месяц в горы, советуют ехать в Армению.
- Ты что, решил меня игнорировать? -- А, вот и обида появилась. Скоро наступит черёд слёз и упрёков. Сценарий разговоров с Биргиттой Осмунд знал уже наизусть, жена редко от него отклонялась.
- Я отвечаю так, как если бы мы с тобой в самом деле разговаривали. Поскольку ты меня не слышишь, не всё ли равно, что я скажу? И да, ответ на твой любимый вопрос не изменился: нет, не брошу. И особенно сейчас.
Биргитта решила пропустить следующую фазу и сразу перешла к обвинениям:
- Ты обо мне подумал? Ты грохнешься там в своём космосе, а я останусь... одна.
"А если я грохнусь в своём море, кому-то будет легче?" -- мог бы сказать Осмунд, но обижать жену сейчас не видел смысла. Вместо этого прежним ровным тоном он сказал совсем другое:
- Ты ведь знала, на что шла, когда сказала "да". Я не зря тебя предупреждал ещё задолго до свадьбы: ты меня не переделаешь, если вещи, которыми я занимаюсь, потому что это необходимо.
- Кому необходимо?!
- Мне. Этого для тебя должно быть достаточно. Хотя есть немало других людей, которым это нужно не меньше. Ты знала, что выходишь за дайвера, и ты согласилась на эту жизнь. За что я тебя и ценю. Ты терпеливая сильная женщина, Бритта, и я тебя люблю. В Ереван поедем?
- Не заговаривай мне зубы, -- сейчас она заплачет, потому что очень жалеет его и себя. И Нильса, конечно. -- Что мы будем делать, если ты разобьёшься?
- Мы не вечны, Бритта. -- Когда она плачет, хочется обнять её, погладить по роскошным светлым волосам и ничего больше не говорить, пока она не перестанет плакать и не потянется к его губам своими... Но когда она так далеко, у экрана, там, дома, на Земле, как её успокоить, чтобы не повторять горькую, жгучую правду, которую она знает и так?
- Никто не вечен, -- ну вот, всё-таки заплакала, слезинка ползёт по бледной щеке, бедная маленькая одинокая Бритта... -- Все могут попасть под поезд, но никто не лезет под колёса нарочно! Все нормальные люди...
А вот это подло! Это запрещённый приём. Мне жаль тебя, малыш, но на это я должен ответить.
- Я не собираюсь жить как все нормальные люди. Я говорил тебе это ещё давным-давно. И ты согласилась. Ты взяла на себя этот груз -- жить со мной, с моими мечтами и делами, с тем, что мне нужно и дорого. И я согласился взять на себя то, что составляет твою жизнь. -- Так, только не надо с ней резко, она вспыхнет и такое начнётся... -- Разве я хоть раз упрекнул тебя за твою работу? За то, что ты неделями не бываешь дома? За то, что Нильс, когда был маленьким, успевал забыть твоё лицо и пугался незнакомой тёти, когда ты возвращалась из командировок? За то, что тебе надо было проходить практику и поэтому приходилось откладывать отпуска на зиму? За то, что тебя выдёргивают из постели в три часа ночи и ты бросаешь семью и бежишь к своим больным?
Осмунд помолчал -- говорить долго было ещё трудно:
- Я согласен на это: это твоя жизнь, она дорога тебе. Почему ты отказываешь мне в таком же праве?
- Потому что я со своими больными не рискую жизнью на дырявом космическом корыте, -- всхлипывала Биргитта. -- В моей работе нет опасности большей, чем опрокинуть пробирку с анализами. А ты мог умереть!
Осмунд улыбнулся:
- Да не мог я умереть, ну что ты говоришь такое. Это же Венера!
- Ах да, это же Венера, там безопасно, как у дома на лужайке! -- передразнила Биргитта, но плакать перестала. -- Я не пристаю к тебе с твоими морскими экспедициями, Олле, я знаю, что тебя от моря за уши не оттащить. Но то -- работа, а это...
- Бритта, -- Осмунд вздохнул. Опыт говорил ему, что разговор приближается к финальной фазе. Сейчас жена или успокоится, или хлопнет дверью на два-три дня. -- Бритта, мои морские экспедиции -- это заменитель той работы, которой я заниматься не могу. Это я тебе тоже говорил. Наука, погружения, кораллы всякие -- это всё очень интересно, но это не моя жизнь. Моя жизнь -- там. За атмосферой. Я уже расстался с большой мечтой, а теперь ты хочешь отнять у меня всё остальное?
- У тебя останусь я, -- тихо, уже без слёз в голосе сказала жена. -- И Нильс.
Осмунд молчал. Сказать, что ему этого мало? Что жизнь, замкнутая в кругу семьи, не для активного мыслящего мужчины? Что космос он полюбил раньше, чем жену? Всё это будет правдой -- и всё это подкосит Биргитту. Она знает это, но не хочет, чтобы эти слова прозвучали вслух: это значило бы, что выбор сделан окончательно.
Он открыл рот, чтобы ответить, -- и почувствовал в сердце обжигающий холод знания: всё это ненадолго. Всё это скоро кончится. Они больше не смогут быть вместе -- а почему, как? -- этого не понять.
- Бритта, -- каждое слово давалось тяжко, как будто на глубине без скафандра, чистый больничный воздух сдавливал грудь, -- на Земле я стану инвалидом, потеряю всё, что у меня ещё осталось для активной жизни, для вдохновения... Я стану тенью. И ты не захочешь жить со мной.
- Я тебя не оставлю, -- тихо сказала жена, и в глазах её больше не было слёз. -- Я всегда буду тебя любить. Возвращайся к нам, Олле, пожалуйста. У Нильса скоро каникулы, поедем в Ереван все втроём. А?
- Да, родная, -- он говорил, улыбался, но всё это были уже не его слова, не его улыбка -- он умер, и смерть стояла у койки, похожая на лукавую медсестру, и приветливо усмехалась. Ну как тебе здесь, за гранью жизни? Видишь -- и тут можно дышать! У тебя впереди ещё много лет, ходячий мертвец... добро пожаловать в обычную жизнь.
- Я не отниму у вас много времени, -- гостья изящно устроилась в углу мягкого диванчика, взяла из рук Эржена стакан минеральной воды, поблагодарила взглядом. Стабильность, уверенность, профессионализм -- воплощённая психическая норма. Эржен сел напротив, пригубил свой лимонад:
- Моё время в вашем распоряжении. И мне очень любопытно, честное слово! Спрашивайте, -- Эржен понял уже, что яркая уверенная в себе женщина настроена против него, почему-то ему враждебна, но почему?
Ирэна закинула ногу на ногу, обхватила колено длинными изящными пальцами. Поза "мне всё равно, что ты скажешь", перевёл для себя Эржен. Странно, что психолог так откровенно небрежна к языку тела! Возможно, считает, что окружающие в этом не разбираются?
- Я работаю над книгой о природе агрессивности, -- начала Ирэна глубоким, звучным голосом. - Агрессивность - древнейшее эволюционное приспособление живого организма, способ поддерживать себя в постоянной готовности к самозащите...
- Основы эволюционной биологии мне в целом известны, -- любезно улыбнулся Эржен.
- В современном обществе давно укоренились и действуют социальные системы индивидуальной и коллективной защиты от внешних угроз, как природных, так и порождённых последствиями наших действий. - Ирэна переключилась мгновенно, от вводной части своих объяснений перешла к конкретике. Поставив обе ноги на пол, она теперь чуть наклонилась к собеседнику, опираясь обеими руками о колени, -- поза "пойми меня". Наклон корпуса был рассчитан так, чтобы Эржену легко было заглянуть в вырез её блузки. Посмотреть там было на что, но молодого человека всё больше забавляла сама по себе эта игра в опытного психолога и ничего не подозревающую жертву. Удержав улыбку, он с серьёзным видом слушал Ирэну, чуть кивая каждому её тезису. А та продолжала строить соразмерные, певучие фразы:
- Биологические закономерности всё меньше востребованы в современности, в эпоху, когда социум организуется во всё более сложную систему, умеющую регулировать самоё себя. Механизмы этой регуляции заложены...
- Социомеханика мне тоже несколько знакома, -- с прежней интонацией кивнул дайвер, уже не в силах сохранять серьёзность. Он знал по опыту, что безмятежная улыбка на его круглом восточном лице делает его похожим на статую Будды, смотрящего на мир вокруг со снисходительным, но неослабным вниманием. Многих это раздражало. Ирэна не стала исключением.
- Если вы будете меня прерывать, боюсь, я отниму слишком много вашего времени своими объяснениями, -- за любезностью и даже некоторой виноватостью её слов и интонаций скрывалось "помолчи, умник!". Она поднялась на ноги, прошлась взад-вперёд мимо Эржена: её движения говорили "я тут главная". Эржен не стал спорить: он продолжал сидеть, не поворачивая голову вслед собеседнице, на что она, видимо, рассчитывала.
- В наше время пережитки чисто биологических приспособительных механизмов уже не нужны. Они отягощают нашу среду общения, климат в семье, в коллективе, во всём обществе. Они лишние, скажем откровенно, -- тут психолог шагнула чуть ближе к Эржену, так, чтобы вблизи продемонстрировать длинные стройные ноги и весьма недлинную юбку. Откровенности здесь было более чем достаточно: Эржен пробежал глазами вдоль её ног, остановившись на округлых коленях, идеально ровных голенях, мягких очертаниях икр... и словно споткнулся о перенапряжённые сухожилия стопы. Ирэна носила туфли на слишком высоких для неё каблуках, при её росте и строении ног это было излишне и причиняло ей явные неудобства. Рисовка, расчёт на дешёвый эффект, сокрушённо понял дайвер. Ирэна стремительно теряла в его глазах остатки очарования.
- К чему вы ведёте? - спросил он напрямик. - Какая связь между агрессивностью и мною?
- Да прямая же! - Ирэна повернулась к нему, остановилась, сомкнув ноги почти по стойке "смирно", скрестила руки на груди. - Вы занимаетесь спортом, который основан на агрессивности, на открытом противостоянии, соревновании, на вызове стихиям природы и несовершенству техники!
- Верно, -- кивнул Эржен с искренним удовольствием, -- как вы здорово всё описали! Это именно то, что мне интересно.
- Но это же неправильно! -- всплеснула руками Ирэна. -- Вы с вашим опасным спортом несёте в мир агрессивность и делаете её популярной. Вас же дети смотрят! Чему они от вас научатся?
- Чтоб сердце загорелось,
Чтоб каждому хотелось
Догнать и перегнать отцов, -- пропел Эржен, улыбаясь.
- Что?! Вот, значит, как -- вы подвели под свои опасные и бессмысленные развлечения идейную базу? Как вам не стыдно, вы...
- А чего мне стыдиться? -- с прежней всепрощающей улыбкой Будды произнёс Эржен. -- Того, что мы в самом деле перегнали отцов, продолжив их традицию? Что мы готовы к бою даже тогда, когда угроза ещё не видна? Что мы помогаем сохранять бодрость, смелость, готовность действовать невзирая на опасности? Наша идейная база оправдана историей. В самых прогрессивных и демократичных странах прошлого экстремальные виды спорта были популярны и любимы, вызывали здоровую зависть у каждого мальчишки и каждой девчонки. -- Эржен развернулся к собеседнице всем телом, поймал её возмущённый взгляд. Больше он не улыбался:
- Если уж вам угодно говорить об эволюционной приспособляемости, то вспомните для начала: человек уже не является объектом биологической эволюции! Развитие человека как вида всецело в руках самого человека. Вы крупно и жестоко ошибаетесь, считая, что человечество сейчас живёт в безопасной среде, где неоткуда ждать угрозы. Безопасной жизни не бывает! Чем больше мы осваиваем мир, тем больше его опасностей становятся нашими опасностями. И если мы не хотим навсегда замкнуться в нашей "безопасной" норке, мы должны проявлять агрессивность, воспитывать её, поддерживать, развивать и направлять в нужное русло! -- Он забивал свои глаголы, как гвозди, нарочно собрав их в длинный ряд, и видел, как с каждым словом расширяются от ужаса глаза Ирэны, как она открывает рот, чтобы возразить, но не находит слов. Она даже отступила на шаг назад и подняла руки, словно в жесте защиты. Наконец она выпалила в отчаянии:
- Такие, как вы, жестокие агрессивные мужчины, во все века вели человечество от одной войны к другой! На ваших руках миллионы жертв, вы всё решали силой и кровью, вы всегда были готовы драться! Да, вы, именно вы! -- Ирэна обвиняюще вытянула палец в сторону Эржена. Он снова улыбнулся улыбкой просветлённого:
- Ну конечно, ведь эту цивилизацию создали мы. Мы кормим её, мы строим её, мы её защищаем, мы прогнозируем её будущее. Она наша. И все попытки отнять у нас наше оружие в борьбе за жизнь и процветание человечества кончатся плохо. Так и напишите в своей книге. Я вам даже могу всё это выписать в краткой форме, чтобы удобнее было ссылаться. А ещё поговорите об этом с капитаном Валлё -- у него найдутся, пожалуй, ещё более сильные выражения, если желаете. Кроме того, вы агрессивны! СлЩжите сама себе опревержением ваших теорий.
Ирэна подхватила сумочку, нервно поправила волосы, бросила на Эржена свирепый взор -- вполне агрессивный! -- и выбежала прочь из холла санатория. Модой человек проводил её взглядом и провёл ладонями по лицу, словно стирая образ психологички, как липкую паутину. Ирэна оконательно перестала казаться ему сипматичной; воспоминание о её стройных ногах теперь вызывало у него раздражение и на память всё время приходили слишком высокие каблуки.
Каблуки, надо же! К чему все психологические уловки, мягкий тон и любезные разговоры, если твою истинную агрессивность выдают каблуки?
Биргитта с недумением оглядывала помещение, которое Ван дер Тиссен называл "своим кабинетом". Просторный ангар, по центру перегороженный эстакадами для ремонта турболётов, вдоль стен -- стеллажи с деталями и приборами, а ещё выше, в проёмах между высокими окнами -- громадные, размером с киноафишу, яркие фотографии. Высокие морские волны, вздымающиеся над пологим берегом, поросшим соснами. Стадо индийских слонов на просёлочной дороге. Причал для планетолётов, снятый со стороны обритальной станции. Цветущий тамаринд -- нестепримо алые зонтики цветов в сочной тёмной зелени. Скоростная электричка, летящая по подвесному мосту над горным ущельем, -- на снежно-белых вагонах с лиловой полосой играют резкие солнечные блики. Панорама какого-то ночного города, раскинувшегося на два берега широкой реки: струны мостов, сияющие огнями башенки, залитые светом прямые улицы, тёмные пятна парков с едва заметно светящимися дорожками. Громадный карьер, дорога с вагонетками и колоссальный полугусеничный самосвал, которому столпившиеся рядом карьерные грузовики не достают и до середины колёс. Всё это Мик Ван дер Тиссен фотографировал сам. Планета Земля была для него полна вызовов и соблазнов -- яркая, цветущая, буйная, неожиданная. Биргитте отчего-то стало зябко: от этих картин такое чувство, будто ты ничем не защищён от окружающего простора и нет ничего между тобой и бесконечностью. Она передёрнула плечами, пытаясь отогнать это ощущение. Перед разговором с Ван дер Тиссеном ей ни к чему лишние сложности.
Директор команды проводил в "кабинете" целые дни, а бывало, и ночи -- рядом со своими любимыми турболётами. С утра до ночи здесь было тесно от добровольных помощников -- ангар гудел от голосов: школьники со всего города просились сюда на профобучение. Народ из секции технических видов спорта смотрел на них свысока: птенцы, мелочь наземная, а они в секции уже через полгода начинали летать -- на настоящих машинах, а не на компьютерных симуляторах! Сами чинят, сами летают, сами обслуживают -- прямо как "Стрижи", всё по-настоящему.
Ван дер Тиссен издали замахал Биргитте рукой, приглашая отойти в угол ангара, где потише. Уголовой диванчик, чайный столик и шкафчик для посуды создавали уютное отгороженное пространство, в котором на женщину не так давило просторное помещение. Биргитта перевела дух. Директор поставил перед ней высокий запотевший стакан с ледяным мохито; себе он налил крошечный стаканчик чистой воды без льда.
- Очень рад знакомству, очень, -- хозяин "кабинета" энергично пожал ей руку. -- Как Олле?
- Лучше, -- сухо ответила Биргитта. -- А вам он что, не пишет?
- Пишет, пишет, -- усмехнулся директор, -- но про своё здоровье не упоминает. Вы же знаете, как трудно из него вытянуть такие вещи!
- Да, -- сказала женщина ещё строже. Светлые глаза Ван Дер Тиссена внимательно оглядели её лицо. Ну и штучка досталась Олле!
- Ну, говорите прямо, в чём вы меня собираетесь обвинить? -- тренер наклонился через стол к собеседнице, поставив локти на столешницу. -- Что я не запрещаю ему летать? Или что наши машины -- не океанские лайнеры, которые даже перевернуться не могут? Или какие ещё на мне ужасные грехи?
Биргитта почувствовала, что заливается краской -- о, как она ненавидела это состояние! На щеках полыхают алые пятна, даже уши начинают гореть, и строгая блондинка превращается в пунцовый пион. Ведь это было именно то, именно те слова, которые она произносила про себя, переживая заранее разговор с Ван дер Тиссеном. Конечно, говорить ему это прямо она бы не стала -- она здесь не за этим. Но сколько раз она повторяла эти обвинения воображаемому собеседнику! Сколько раз мысленно бросала ему в лицо полные справедливого гнева слова женщины, которая из-за глупых мальчишечьих игр едва не потеряла мужа!
Она подняла глаза на тренера:
- Всё это так. И всё это я сказала бы вам, если бы пришла за этим. Но я здесь по другой причине.
- Имеет ли смысл обсуждать эту причину, если вы считаете меня корнем всех ваших бед? -- Ван Дер Тиссен смотрел на неё спокойно, задумчиво, только белёсые выгоревшие брови поднялись от удивления: неужели не за этим она шла? Неужели она содержит в себе ещё что-то, кроме обиды и желания излить гнев на того, кого она винит в своих несчастьях?
Биргитта почувствовала, как к горлу поступает комок и глаза начинают гореть от подкативших слёз. Она судорожно вздохнула, отхлебнула из своего стакана и только тогда смогла говорить:
- Ему плохо. Очень плохо. И меня он в эту свою боль не пускает. Вы, ваша команда, -- самые близкие люди, какие у него только есть, кроме меня. А возможно, и не кроме... Я ведь... -- она замолчала, подавляя желание разрыдаться, и заговорила сбивчиво, торопливо, словно боялась куда-то не успеть. -- Я не знаю, что мне делать? Как делать? Я думала, когда он оставит свои полёты, я стану счастливее и смогу поделиться с ним этим счастьем, нам хватит на двоих, ведь всё будет хорошо... Но ничего не стало хорошо, и я не понимаю, почему, ну почему?! Помогите ему. Пожалуйста, -- женщина отставила стакан и сжала холодными ладонями руки тренера. Слёзы всё же потекли по щекам, она чувствовала эти холодные противные дорожки, сбегающие к подбородку, но не пыталась отереть их, не отнимала рук, глядела не отрываясь в бесстрастные глаза Ван Дер Тиссена, будто выцветшие под австралийским солнцем.
Тренер налил ещё один стаканчик чистой воды, подал ей. Биргитта сделала большой глоток, закашлялась, потянулась за платком, стала копаться в сумочке. Ван Дер Тиссен спросил, не глядя на неё:
- Вы поссорились?
- Нет, нет! -- замотала головой Биргитта. -- Просто... просто когда мы говорили после аварии, я сказала... сказала, что больше так не могу. Я не могу смотреть, как он рискует жизнью неизвестно для чего. -- Она уже пришла в себе, глаза её загорелись, речь стала твёрже и яростнее. -- Разве я многого прошу? Чтобы он чаще бывал со мной, с ребёнком, чтобы не пропадал от нас на несколько месяцев в космос -- мы ведь страдаем, нам одиноко без него! Неужели он не помнит об этом?
- Он всё время помнит о вас, -- медленно, тяжело сказал Ван дер Тиссен. -- У него в кабине фото Нильса -- такое, помните, где он на велосидепе? Он помнит о вас, и особенно остро -- тогда, когда вокруг нас вся эта звёздная красота. Он хотел бы поделиться этим с вами -- это одна из радостей его жизни. Но вы этого не хотите. Ваша радость жизни важнее?
- Вы женаты? -- спросила вдруг Биргитта.
- Нет. Мы давно расстались, хотя и общаемся.
- Из-за вашего... ваших полётов?
Тренер покачал головой:
- Из-за её полётов. Она пилот "Косатки".
- Перрина Коллар -- ваша жена?! -- Биргитта вспомнила маленькую, похожую на мальчика Коллар -- экипаж единственного земного лайнера часто показывали в новостях. Она попыталась представить их рядом: хрупкую Коллар и мощного, как белый медведь, Ван дер Тиссена. Не получилось.
- Она ушла?
- Оба ушли, -- голос его звучал спокойно и ровно, не выдавая никакой бури чувств, если она вообще была. -- Так было честно. Ей не нужна размеренная семейная жизнь, все эти тихие радости, о которых любили рассуждать в старом кино. Ей нужна "Косатка". А мне нужно вот это, -- он обвёл рукой свой ангар, полный света, шума и голосов. -- И вот это. -- Загорелая рука тренера указала на громадное фото прямо над его головой: атмосферный катер в клубах газа и пара, с чёрным силуэтом стрижа на зелёном матовом боку. Биргитта помнила: это самый первый катер команды, тот, на котором Олле впервые нырнул в облака Венеры. А фото сделал, конечно, Ван дер Тиссен -- кто же ещё?
- И что мне делать? -- тихо спросила женщина. Она была уверена: этот большой загорелый человек с выцветшими глазами знает ответ. Но не менее ясно ощущалось и другое: его ответ был бы понятен Олле и остальным из команды, но для неё, для обычной земной женщины, он прозвучит на древнешумерском. Она прожила с Олле двенадцать лет, но так и не научилась его понимать...
- Вариантов у вас немного, -- сурово ответил Ван дер Тиссен. -- Стать частью его жизни вы не смогли, хотя и пытались. Сделать его частью вашей жизни тоже не вышло, и вряд ли тут есть чья-то вина. Вы просто очень, очень разные. Поэтому вам остаётся либо жить в несчастливом браке и заставлять его страдать, либо разойтись и заставить его страдать от расставания. В любом случае ни ему, ни вам лучше не станет. Так какая разница?
Биргитта помолчала, с горечью сознавая, что собеседник, пожалуй, прав. Они сами устроили себе западню -- но почему же тогда ей так мучительно стыдно? Почему её мучает вина, если всё случившееся -- плод их совместных ошибок?
Она хотела спросить этого человека, почему же на неё одну падает весь груз страдания и решения, но вместо этого спросила вдруг:
- А вы счастливы?
Ван дер Тиссен сдвинул белёсы брови и стал похож на сурового кудлатого Зевса с древних рельефов:
- Это дурацкий вопрос, извините. Нельзя быть счастливым -- можно испытывать счастье в те или иные моменты. У меня таких моментов в жизни хватает. -- Он вдруг перестал хмуриться, взял руки Биргитты в свои огромные ладони и, глядя в её заплаканные глаза, сказал почти ласково:
- Мы не стараемся быть счастливыми -- мы стараемся не быть несчастными. Для Олле и для меня наши полёты -- это один из способов борьбы с нашими несчастьями. Вы ведь знали, что он хотел стать...
- Знаю, знаю, -- торопливо кивнула Биргитта. -- Не надо сейчас об этом...
- Разве боль от этой неудачи может сама по себе исчезнуть? Можно найти себе другое место в жизни -- если повезёт! -- но сделать бывшее небывшим не в нашей власти.
Ван дер Тиссен отпустил её руки, откинулся на спинку дивана:
- И всё же то, что вы сделали, жестоко. Причина его нынешней боли -- именно вы, этого не изменить. И не в ваших силах сейчас переиграть всё назад. Если вы теперь скажете: "Нет, я не стану удерживать тебя на Земле, летай, как раньше", -- бывшее не станет небывшим. Однажды вы сделали выбор за него, выбор злой и неправильный, но он -- окончательный и обжалованию не подлежит. -- Он замолчал на долгую минуту, хмурясь и глядя куда-то вверх, сквозь залитые солнцем окна -- в небо. -- Олле, конечно, не станет обвинять вас, но и счастлив не будет тоже. У вас нет счастья, которым вы могли бы поделиться с ним. Наша жизнь -- "про смелых и больших людей", по-другому мы не умеем.
Он поднялся на ноги, подал руку Биргитте, обвёл её вокруг столика:
- Я вас провожу.
Биргитта вышла молча, опустив голову. Солнце жарило вовсю, весь мир превратился в сожжённую солнцем чёрно-белую фотографию, но ей было холодно на краю белой сияющей бездны.
Перистая тень от пальмовых листьев качалась на экране коммуникатора, заставляя чуткую автоматику то разгораться, то гаснуть. Марьятта водила туда-сюда пальцем по экрану, и сообщение от Джорди качалось вверх-вниз. Глаза выхватывали отдельные слова: сегодня... вместе... до одиннадцати... провожу... вместе... давай... пирс номер три... сегодня...
Щёлкнув по экрану, Марьятта стёрла сообщение. "Нет, Джорди. Ты симпатичный, умный и всё такое, но нет, извини. Я не поеду с тобой на яхте. Я очень хочу поехать вместо этого в Ереван, но туда я тоже не поеду. Я буду сидеть здесь и ждать его. Так правильно".
Ей было тринадцать, когда на экранах впервые стал появляться высокий некрасивый мужчина с мальчишеской улыбкой. Взлохмаченный, длинноносый, с морщинками у глаз, с обветренным лицом человека, много времени проводящего в море. Он хотел создать команду атмосферных ныряльщиков -- во всём мире отчаянные и расчётливые, смелые и осторожные могут приобщиться к этому космическому спорту, и Австралия не должна стоять в стороне! Смотрите, что может атмосферный катер! Какие сложные манёвры ему доступны, какие скорости, какая управляемость! Осси заворожённо смотрели на новую перспективу, тешившую их авантюрные сердца, и только подросток Марьятта смотрела на Осмунда Валлё. Катера, атмосферы, прыжки -- её сердце они не тревожили, но если надо заниматься ими, чтобы быть рядом с Осмундом Валлё, она научится всему. И даже перестанет бояться высоты.
Полёты и падения в атмосферы она полюбила уже потом, позже, повзрослев...
Конечно, он всё знает и видит, и Марьятта благодарна ему, что он ни словом, ни взглядом не выдаёт это своё знание. Ей хорошо и так: каждый день видеть его хотя бы на экране коммуникатора, слышать его команды в шлемофоне, получать от него нагоняи за нарушение техники безопасности, зубрить технические характеристики новых машин, которые он раздобыл для команды. Сидеть с ним рядом в кабине на учебных полётах и чувствовать его локоть своим, следить за движениями его руки, когда он показывает на экранах важные, несомненно очень важные вещи. Летать прыгать, падать, валяться в больнице с отравлением чужой атмосферой -- разве это дорогая цена за то, чтобы всегда быть рядом?
Если подумать -- что в нынешней жизни Марьятты было свободно от него? Вуз она выбирала так, чтобы суметь пройти квалификацию, когда потребуется. Смежную специальность планетолога получает, чтобы помогать ему изучать атмосферы и рассчитывать маршруты. Книги по морской биологии читает, чтобы ему не скучно было разговаривать с ней во время длинных перелётов с Земли на Венеру и обратно. Кажется, у неё на лбу горит метка "я люблю своего капитана", и странно, что в неё не тычут пальцами...
В последней аварии она пострадала не так серьёзно, как капитан. Неделя в стационаре -- и она свободна, в воздухе больше не мерещится навязчивый запах фтороводорода, рука не тянется всё время проверять, надёжно ли пристёгнут шлем. Она здорова, но не живёт. Всё вокруг происходит как в кино с выключенным звуком: люди ходят, говорят, работают, обращаются к ней, она даже отвечает что-то, но сознание спит. Жизнь приостановлена. Поставлена на паузу. Когда он приедет обратно в Австралию, когда позвонит ей, как всегда, в несусветную рань уточнить расписание тренировок -- тогда жизнь снова станет трёхмерной, живой, звучащей, яркой, а пока тишина. На паузу. Его нет -- ничего нет.
Он позвонил, как всегда, в несусветную рань, и Марьятта сперва не слышала его слов -- только смотрела на экран, на любимое лицо со свежим нездешним загаром, наполнялась до краёв радостью, пила эту радость, горькую и сладкую, как гранатовый сок, и только не могла понять, отчего у него в глазах такая тихая серебряная тоска. А потом расслышала слова, и кино снова выключилось. Проектор остановлен, сеанс окончен, можно расходиться. Капитан больше не будет летать.
В кампус она не пришла ни в этот вечер, ни в следующий; её словно отталкивало от всякого привычного места, от всякой точки, где она хоть раз радовалась воспоминаниям о встречах. Оглушённая слепая тень не хотела ходить знакомыми дорогами и забрела наконец туда, где не была ни разу с тех пор, как начались самые первые тренировки. Ван дер Тиссен привёл её в свой рабочий закуток под фотографией зелёного катера, поставил перед ней чайник и кружку и ушёл работать, потом уложил её спать там же в "кабинете" на диванчике, настрого запретив автоматам-уборщикам кататься по этой части ангара и шуметь своими щётками. Но он зря волновался. Солнце, рушащееся сквозь стеклянную крышу, не могло её разбудить, голоса трёх учебных смен не тревожили её во сне, поставившем жизнь на паузу.
Ван дер Тиссен искренне сочувствовал озадаченному и растерянному человеку на экране, но кроме сочувствия ничем помочь ему не мог. Ведь он уже бывший директор "Стрижей", частное лицо, тренер молодёжи, так что он может сделать для гигантского проекта, над которым несколько лет трудятся тысячи профессионалов? Человек на экране просил о невозможном, и пусть один лишь Ван дер Тиссен понимал, насколько невозможно это невозможное, но здесь ничего не поделаешь. Олле его друг, а уговаривать друзей переступить через их железную волю... есть вещи, которые делать нельзя.
- Боюсь, ничего не получится, -- в четвёртый раз сказал он своему обескураженному визави на экране. Тот покивал своей длинной головой, пожевал губами и снова покивал.
- Да, я понимаю, -- голос его звучал похоронно, и загадки в этом для Ван дер Тиссена не было. Этот человек пришёл к нему, надеясь спасти своё детище, и никак не может примириться с мыслью, что спасение не удалось и проект в самом деле пора с почётом хоронить. Под звуки оркестра. Хороший был проект -- когда-то дайверы сами возлагали на него большие надежды... Но не задалось, как и многое из того, что мы затеваем в жизни. Ван дер Тиссен вновь вспомнил Олле и его череду неосуществлённых проектов.
- Не задалось, -- сказал он и по изумлённо округлившимся глазам собеседника понял, что произнёс это вслух. Торопливо извинился:
- Это я не о вас, это... просто слишком многое совпало.
- Да, -- кивнул длиннолицый инженер. -- Это вы правильно: "Не задалось". Задавали, задавали нужные условия -- а есть кое-что посильнее наших намерений. Стечение обстоятельств...
- Ещё раз извините, -- Ван дер Тиссен попрощался и выключил связь. Вот чего не хватало для полного набора отвратительных ощущений -- так это поучаствовать в похоронах чужого проекта!
В мрачном настроении тренер прошёл в свой закуток с письменным столом, налил себе остывшего кофе и задумался. Другие команды тоже отказались. "Санчесы" смело заявили, что недостаточно профессиональны для таких вывертов, каких от них ждут. "Стуре" сослались на сложности тренировочного расписания... хотя уж расписание-то могли бы поменять, было бы желание! Значит, желания не было -- не захотели связываться, тоже прислали цветочек на гроб "трёшки". Китайские "драконы" набрали в новый состав молодёжи, с них что взять. "Колесницы" не могут участвовать по техрегламенту -- на всю команду у них только один пилот-мужчина, а женщины к пилотажным испытаниям космической техники не допускаются. Остаются "Стрижи", которых уже, по сути, нет -- и всё, высшая лига включала пять команд, теперь осталось четыре.
"Гринда" модель три, ласково названная "трёшкой", наверно, была бы хорошей машиной. Толковый десантный катер, нужный у дальних планет как воздух. "Афалина-двоечка" послужила неплохо, прямо скажем, отлично послужила, но -- морально устарела. Гонять на соревнованиях на ней можно замечательно, работать -- уже нельзя. "Трёшка" была бы готова её заменить, если бы прошла все положенные испытания. Но требования к ней сегодня уже совсем не те, что к "двоечке", и даже не те, что к "Афалине" два-два. "Трёшка" должна нырять в толстые атмосферы. Беспилотные испытания говорят, что она ныряет, но летать на ней будут живые пилоты, а никто из ныне живых пилотов пока этого не смог. А это значит, что либо задача "трёшке" не по зубам, либо надо совершенно по-другому готовить пилотов. Задачка посложнее, чем создать новый катер!
Вопрос выживания "трёшки", как следствие, упирается в пилота, который поймёт, как заставить её выполнять требования к новой машине. Конструкторы убеждены: "трёшка" это может, надо лишь "научить" её работать так, как этого от неё ждут. Эх, Олле, Олле, неужели бы мы им не показали?..
Вызов на коммуникатор отвлёк тренера от раздумий; Эржен на экране смотрел тревожно и решительно:
- Капитан просил узнать, вы полетите на Юпитер?
С Пирсоном Осмунд был знаком: встречались на Луне, даже несколько раз летели вместе на Землю с лунного терминала. Когда тот позвонил рано утром на домашний номер, отклонять вызов было неудобно -- Пирсон не стал бы беспокоить по нестоящему поводу. Руководитель проекта "трёшки" был персоной довольно известной, все команды дайверов следили за работой конструкторов. Осмунд догадывался, по какому поводу Пирсон звонит именно ему, и в те несколько мгновений, пока инженер печально желал ему доброго утра, он успел мимоходом подумать, что скажет Бритте. А потом перестал об этом думать:
- Я соберу команду и проведу инструктаж. Куда нам лететь -- на базу "Симург" или на "Кубу"?
- Прилетайте на "Симург", штаб испытаний там, -- сказал Пирсон, и морщины на его усталом лице немного разгладились.
На сердце у Осмунда было непривычно холодно и пусто -- он в последнее время привык смотреть на себя как бы со стороны, но этого состояния за собой не помнил. Это не было ни грызущей пустотой тоски, которая посещала его в первые дни добровольного затворничества на Земле, ни растерянностью от невозможности предсказать своё будущее. Иной раз он ощущал себя на утлом неуправляемом плоту, несущемся по стремнине навстречу водопаду, а рулевым на этом плоту должна была бы стать Бритта... но она так же беспомощно и заворожённо смотрела в бездну будущего водопада, не делая попыток спасти их несчастный семейный плот.
Но сейчас он был пуст изнутри совсем по-другому -- как новый, только со стапелей, планетолёт. В нём ещё ни команды, ни пассажиров; всё это будет потом -- корабль заживёт своей новой жизнью, и он готов к ней, готов к новому старту. Осмунд отстранённо подумал, что, пожалуй, он действительно в своём роде на стапеле -- можно уйти в новый полёт, к новым мирам, в новую жизнь... если его не остановят.
Биргитта вошла из спальни, по-детски протирая кулачком глаза:
- Что ты? Разбудили?
- Нет, родная, -- он шагнул к ней, привычно обнял, прижал к своему плечу белокурую голову, склонившуюся под тяжестью кос. Потом отстранился, взглянул в лицо жене:
- Я полечу на испытания. На Юпитер.
Биргитта смотрела на него долго-долго, так долго, что лучик солнца из окна передвинулся с её виска на шею и плечо. Потом как-то несмело провела пальцем по его щеке и сказала тихо-тихо:
- Я тебе лекарства соберу. Тебе ещё две недели витамины пить, не забывай.
Она выглядела сейчас такой неожиданно юной, что у Олле закружилась голова -- показалось на миг, что двенадцать последних лет ушли куда-то и всё ещё впереди.
Невообразимо громадная молния пробила плотный клубящийся туман справа и впереди. Осмунд невольно качнулся в кресле назад, как будто лиловое грозовое чудовище в самом деле могло его задеть. Нет, это далеко, не меньше двух тысяч километров. Кажется, гроза сюда всё же не дотягивается. Осмунд торопливо глянул на карту: к полюсу сдвинулись не сильно, но и в субэкваториальную зону дальше нельзя -- и так уже связь с "Симургом" еле теплится.
"Трёшка" легко и плавно скользнула влево-вниз, лишь едва заметной вибрацией отозвалась на увеличение мощности двигателя. Шестьдесят процентов есть, пока хватит. Теперь по программе -- нырок вниз, на тысячу сто, и старт по дуге назад, в верхние слои экзосферы.
- Второй, -- сказал Осмунд в шлемофон, -- следи, чтобы ветровой снос был не больше пяти градусов, а то завалимся.
- Есть! -- Эржен и так не сводил глаз с ветровой карты, но испытания есть испытания: все приказы командира и все ответы второго пилота должны быть записаны. В этом полёте они проговаривали вслух многое из того, что на обычной тренировке или на соревнованиях было бы понятно с полуслова, а то и вообще по движению руки и чуть заметному кивку. За внимательность и собранность Эржена Осмунд не беспокоился: нервы у парня стальные, а медлительность обманчива. И всё же он мимолётно пожалел, что рядом с ним в кабине сейчас не Мэгги. С ней удивительно просто, в полёте она становится его продолжением, словно бы мысли читает. Эржен хорош, но когда летаешь с ним, ему нужно уступать, соразмерять свои творческие порывы с его чётко продуманной схемой полёта. Капитан из него будет отличный, но жёсткий...
Второй катер, страховочный, шёл справа-сзади, повторяя все манёвры первой, пилотируемой "трёшки". Как "Гринда" умеет летать в беспилотном режиме, конструкторы уже знали, потому и направили её в сопровождение ведущей машины без сомнений. Пока оба китообразных вели себя лучше некуда: управляемость, мощность, системы ориентирования показывали себя прекрасно. Остался последний подъём -- и хватит, покатались достаточно, пора домой, на "Симург". За неделю подготовки к главному старту база "Симург" стала для команды "Стрижей" действительно домом, даже более уютным, чем "Калавинка" над Венерой. Может быть, потому, что на Венере они были предоставлены сами себе: никто не вмешивался в режим тренировок, но никого и не занимало то, что составляет жизнь команды вплоть до очередного старта. А здесь, в системе Юпитера, их окружали помощники, искренне заинтересованные в их работе. Победа будет общей, поражение -- общим, все это знают. И все следят сейчас не отрываясь за полётом двух "Гринд": для всех оставшихся на "Симурге" и ещё для сотен людей на Земле это будет главная победа или главное поражение в жизни.
Падение в глубину здесь ощущалось совсем иначе, чем в земной атмосфере. Перегрузки росли медленнее, но уж зато давали прочувствовать себя в полной мере. Свободное падение в многоцветный кружащийся мрак, молнии, полыхающие далеко впереди, скрежет помех в шлемофоне, удары ветра, качающие катер, как огромные волны... Атмосфера Венеры была злее, агрессивнее, но бороться с ней можно было на равных. А эта мощь -- совсем иного рода. Ощущаешь себя плотиком в океане, игрушкой стихий, но секрет путешествия плотика -- в том, чтобы не противиться стихиям, а использовать их разгул, скользя, паря, падая и ловя момент, когда можно будет одним решительным рывком уйти из-под власти гигантской протозвезды.
- Минус тысяча, -- произнёс Эржен, его рука в сенсорной перчатке передвинулась на резервную панель запуска главного двигателя. Осмунд поискал взглядом вторую "Гринду": беспилотник по-прежнему держался где положено, повторяя все манёвры ведущего. Ну, всё, хватит испытывать терпение Юпитера, пора подниматься!
- Минус тысяча девяносто.
- Пуск! -- Осмунд поочерёдно тронул пять клавиш подачи мощности на двигатель. Катер вздрогнул, замер на секунду, повис в равновесии густой атмосферы и медленно развернулся носом вверх. "Гринда"-ведомая повторила это движение с запозданием на долю секунды. Пилотов вдавило в кресла, на мгновение появилось ощущение мышечной усталости, медсистема скафандра добавила в дыхательную смесь кислорода, и болезненное чувство исчезло. Порывы ветра в широтном направлении по-прежнему атаковали катер, но сбить его с вертикального курса не могли -- тяга нового двигателя "Гринды" могла бы поднять из юпитеранских бездн и втрое более тяжёлый корабль.
- Теперь главное -- постепенно добавлять мощности, -- сказал Осмунд для наблюдателей на "Симурге". -- Пик должен прийтись на высоту плюс девятьсот -- плюс тысяча, потом будем сбрасывать и выходить на финальную кривую. Второй, посчитай меридианальное отклонение точки выхода от точки старта.
- Предварительно минус четыре градуса, -- доложил Эржен. -- В верхней части таектории можно дополнительно поправить курс.
- Займёшься этим, -- одобрил Осмунд. -- Подожди, не добавляй пока, снесёт порывом... вот теперь можно!
Катер отозвался на увеличение мощности, выровнялся на "хвосте", пошёл красивой дугой над плотным скоплением газа впереди-внизу -- их здесь называли тучами.
- Ещё пять процентов, -- посоветовал Осмунд. Эржен тронул клавишу -- новый порыв вибрации, едва заметное увеличение перегрузки -- и чудовищный толчок в левую скулу. Катер сорвало с "хвоста", закрутило, взвыли оповещения систем безопасности, зловещий аварийный свет залил рубку. Вторая "Гринда" исчезла с экранов, в шлемофонах стоял сплошной рёв помех.
- Просадка! -- прохрипел Эржен, пытаясь ухватиться за подлокотник кресла -- от толчка его страховочный ремень вырвало из крепления.
Осмунд машинально вцепился в маневровый руль, стараясь выправить прецессию.
- Закрепись! -- бросил он второму пилоту, попытался дать, как обычно, двойной импульс для "управляемого заноса" -- машина не отзывалась. В дрожи корпуса вообще что-то изменилось: катер вздрагивал от ударов ветра, его трясло в атмосферных ямах, но не слышно было ровной вибрации, вызываемой главным двигателем. Он больше не работал.
Эржен перебрался в кресло запасного пилота, вытянул к себе дублирующую панель управления:
- Нам не подняться.
- Вижу, -- отозвался Осмунд. Маневровые двигатели всё же успели немного остановить вращение -- теперь катер несло по широкой дуге навстречу грозовому фронту.
- "Симург"! Как слышите нас? -- Никак, очевидно. Связи нет и не предвидится. Осмунд отогнал некстати всплывшую мысль: хорошо, что здесь сейчас не Мэгги. За неё он боялся бы непременно.
- Попробуй сбросить буй, пусть орёт на всю систему!
Эржен повозил пальцами по панели управления, потом решительно поднял её крышку; что-то заискрило.
- Отказало всё к чёрту, -- объяснил он командиру, срывая перчатки -- тут они уже не помогут.
- Осторожнее с искрами -- у нас разгерметизация, -- сказал Осмунд как можно более спокойным голосом. Он понимал, что нужно делать, и даже представлял примерно, как именно это можно сделать, -- но никак не мог отогнать яркую картинку: смерть стоит рядом и ласково улыбается. Не волнуйся, тебе недолго осталось быть с ней... с и той, второй, тоже.
- Я не волнуюсь, -- устало пробормотал Осмунд, пытаясь оживить реактор. Пусть отрубает и свет, и подачу кислорода -- скафандры справятся, но пусть только наработает на один-единственный импульс вверх. Тучи, молнии -- всё это ерунда, лишь бы подняться ещё повыше, туда, где есть радиосвязь!
- Буй пошёл, -- Эржен был тоже внешне спокоен; впрочем, у него "внешне" и "внутренне" редко отличаются, тут ничего не угадаешь. -- Командир, у нас реактор течёт.
- Фон в рубке? -- автоматически уточнил Осмунд. Давай же, разгоняй... "Кто привык за победу бороться..." Что-то шевелится -- процентов десять есть!
- Миллирады, ерунда. Я о другом думаю: идём в средней экзосфере, мало ли что...
- Сейчас поднимемся, -- пообещал Осмунд. Давай же, поднимись хотя бы до двадцати. Два пуска делает -- и глохнет, так не годится... Надо хотя бы четыре...
- Свет впереди. Не могу понять, что это.
- Нам туда не надо, -- Осмунд отвечает машинально, лишь бы не нервировать второго молчанием, но следит только за дрожащим зелёным столбиком уровня загрузки реактора. Ну течёт, ну подумаешь, ну давай хоть ещё чуть-чуть... "Кто привык за победу бороться..." Раз, два, три -- почти хорошо! Но надо четыре.
- Отзывается? -- понимающе спросил Эржен. Нетрудно догадаться, что делает командир, но лезть с советами ни к чему.
- Почти уже, почти.
Новый пуск. Раз, два, три, четыре -- да! Пошёл! Двадцать два процента! "Спой нам песню про силу и смелость... Про учёных, героев, бойцов..."
- На двигателях -- двадцать два процента, -- запись-то всё ещё идёт, не надо забывать, -- аварийный старт по дуге, отклонение от запланированной точки выхода неизвестно.
Катер преодолел невыносимое притяжение Юпитера, поднял искорёженный нос, потянулся вверх по пологой кривой, задел по краю плотную тучу, впереди в самом деле яркий свет -- чёрт его разберёт, этот Юпитер, что у него тут светится, -- облака впереди стали реже, стремительно темнеет, только в левой полусфере что-то продолжает гореть. Давай, тяни -- "чтоб трубы зазвучали, чтоб губы подпевали, чтоб..."
След за катером -- выброс ионизированной плазмы -- тянулся вверх стойко и ровно, готовый ионный канал, и молния просто не могла его пропустить.
Триста тысяч человек заполняли взлётные поля аэродрома Мельбурна, который давно уже использовался как учебный -- для тренировочных полётов, для спортивных стартов, для показательных вступлений на праздниках. Триста -- это грубая оценка, на глаз, но вдаваться в подсчёты Мик Ван дер Тиссен не хотел. Он вообще ничего не хотел -- все желания будто выгорели в сумасшедшей суете, горячке и боли последних двух суток. Мик уже начинал подозревать за собой нехорошее -- пару раз ловил себя на том, что оглядывается, пытаясь что-нибудь спросить у Олле, всё кажется, что он, как обычно, где-то рядом. Так недолго и умом повредиться... Усилием воли Мик отвлёкся от мыслей о себе и бездумно смотрел на прибывающую толпу -- море чёрно-зелёных фанатских кепок колыхалось в свете громадных аэродромных фонарей. Солнце уже угасало за рядами зданий на западном горизонте, неслышно побдиралась ночь -- последняя ночь команды "Стрижей". Сейчас придётся сказать ещё какие-то официальные слова напоследок -- и всё. Олле и Эржен, незримо присутствующие где-то здесь, навсегда покинут Землю, отданные блистательному, счастливому прошлому.
У края поля, где разместились члены семей, Мик заметил Биргитту с сыном. Женщина стояла за спиной Нильса, положив руки ему на плечи, и этот жест показался бывшему директору не жестом защиты -- Биргитта будто провозглашала над сыном какую-то особую власть. Она была в тёмных очках, куда был направлен её взгляд, не угадаешь. Нильс щурился на фонари, глядя прямо перед собой. Налетел по-дневному горячий порыв ветра, парень поднял голову, встретися вдруг глазами с Миком и кивнул, здороваясь.
Рядом с Миком возник Пак Ён Сун -- председатель всемирной ассоциации атмосферного дайвинга. Он что-то говорил в микрофон, но Мик не разбирал ни звука. Потом микрофон ткнулся ему в руку. Его очередь. Мик сделал два шага вперёд, чёрно-зелёное море качнулось в едином движении. Он знал, что от него ждут чего-то официального и предсказуемого, -- но вместо этого заговорил вдруг о своих мыслях, приходивших в голову в последние сутки. О том, что в космических полётах нет никакого особенного героизма, как думают не очень умные люди. Это работа, делать которую можно хорошо -- или безопасно. И пока эти два подхода не согласуются друг с другом, это служит непрестанным напоминанием не о героизме, а о несовершенстве и слабости техники и человеческого ума. Это повод не для гордости, а для стыда -- общего стыда и сожаления всей планеты. Мы уже не можем остановиться, забираясь всё дальше и выше, и в этом нет зла только тогда, когда сам этот путь не становится самоцелью, не подменяет собой те результаты, ради которых идёт наша борьба с силами стихии. Всякий, кто забывает о результате ради процесса, добавляет нагрузки на тонкий страховочный трос, удерживающий Землю от падения.
Море собравшихся стояло тихо, неподвижно, только где-то в его глубинах рождался и затихал иногда неясный рокот. Рядом с женой Олле стояли мать и сестра Эржена: хрупкая маленькая женщина не отрывала измученного лица от плеча рослой крепкой дочери. Близняшка Эржена окинула Мика ласковым сочувственным взглядом и вновь склонилась к матери.
Пак взял у него микрофон, кивнул Биргитте -- та покачала головой, и Нильс беспокойно заглянул матери в лицо. Но её решение было непреклонным -- говорить она сегодня не хотела.
Гибкая тёмная фигурка скользнула мимо Мика -- Мэгги протянула руку к микрофону, и председатель с лёгким поклоном отдал его. Марьятта сжала его двумя руками, собираясь с мыслями, решительно ступила вперёд и начала говорить. Тихий голос девушки, усиленный колонками, легко разносился над взлётным полем.
- Позавчера был самый тёмный день в моей жизни -- из неё исчезли сразу два человека, которые всегда были для меня опорой и примером. Мой командир и мой друг. Невыносимо больно от того, что их больше нет, но это когда-нибудь утихнет, ко всему можно привыкнуть. А вот другая моя боль... не знаю, уйдёт ли когда-нибудь и она. Она о том, что большая, важная, яркая часть их жизни отчасти служила злу.
Чёрно-зелёное море всколыхнулось, загудело -- толпы болельщиков и почитателей, вырванные из трагического покоя, медленно наливались возмущением. Мэгги не смутилась и не прервалась:
- Да, злу. И вы сами поймёте, почему, если подумаете. Мой командир любил вспоминать одну песенку -- "чтоб каждому хотелось догнать и перегнать отцов". И я думаю, что в своём испытательном полёте они сделали это -- перегнали своих предшественников, даже своей неудачей принесли большую пользу делу испытаний новой техники. Теперь намного меньше шансов, что Гринда-3 погубит кого-то ещё. Мне грустно, что их не стало, но об этом я не жалею. Это то, ради чего осваивают рискованные профессии и годами получают опыт и навыки. А неудача... все мы знали, что это может случиться, разве нет? Это больно, но в этом нет несправедливости.
Мэгги подняла голову и оглядела лётное поле. Она говорила непривычное, неположенное, но никто не оспаривал этого её права, и её дослушали бы до конца, что бы она ни сказала. Она глубоко вздохнула, сжав микрофон:
- Я хочу сказать о другом. О тех полётах, спортивных, которыми мы занимались и которых многие только мечтали. Я дважды попадала в серьёзные аварии во время тренировок, я понимаю, что это не игрушки. Техника, люди и враждебная стихия сталкиваются, летят искры.
Вокруг было уже черно -- беззвёздная ночь опустилась на Мельбурн. В круге света от огромного фонаря Мэгги была как островок в лишённом лиц человечеком море.
- Теперь подумайте. У нас уже много лет мир, последняя война на планете закончилась почти век назад. Больше нет угроз извне, которые заставляли бы бросать всё и отправляться на защиту родного дома. Это -- цель, ради которой глупо жалеть свою жизнь. Но разве не глупо не жалеть её в погоне за острыми ощущениями? Перед испытаниями там, на Юпитере, Эржен посчитал, что за время наших тренировок и соревнований мы сто двадцать семь раз имели шансы погибнуть. Сто двадцать семь раз на троих. Ради чего? -- Мэгги подавила вздох, помолчала немного. -- Годы обучения и работы, море сил, потраченных на то, чтобы мы стали взрослыми, сильными, самостоятельными людьми, сто двадцать семь раз могли пойти прахом.
А теперь -- подождите, мне немного осталось... Мик, фру Валлё, простите меня, что я всё это говорю, но я должна... я обещала... А теперь вспомните ещё одно, важное: это погоня не за нашими, а за вашими острыми ощущениями. Это вы, сидя у экранов, переживали наши взлёты, атаки, аварии, это вам щекотали нервы страшные трюки на Венере. Как вы думаете -- ваше ощущение захватывающего приключения стоит жизни пилота? Да, для командира и для Эржена большое счастье в том, что они погибли на испытаниях, выполняя опасную работу. А не в очередном прыжке на равнину Титании. И ещё в том, что они -- что мы, "Стрижи" -- вообще взялись за эту работу. Потому что другие команды отказались. Признали, что годны только на то, чтобы дурачиться на соревнованиях и ставить видеорекорды. Вот поэтому я горжусь командиром, за это его решение.
Есть два пути, которыми мы каждый день лжём сами себе. Один -- прятаться от страшной и ужасной жизни в норку узких ценностей дома и семьи, задёргивать шотры и не пускать внутрь ни единого тревожного знака извне. И другой -- бежать от скучной и унылой жизни в безумный риск, в игры со смертью. Ладно, может быть, право каждого -- умереть так, как он хочет. Но какое право есть у вас, у всех вас бежать от серой размеренности жизни в чужой риск и чужую смерть?
Голос девушки дрогнул:
- Я не могу запретить вам плакать о них. Но прошу только об одном: плачьте о разведчиках космоса, отдавших жизни за новый шаг цивилизации к звёздам, а не о гладиаторах на арене. Это всё, что вы можете сделать для них теперь.
Она не глядя сунула микрофон в руку подошедшего распорядителя и, опустив голову, скрылась за спинами официальных лиц. Мик дёрнулся было её остановить, но передумал.
Над аэродромом повисла тишина. Если у кого-то ещё и было что сказать, сейчас это было уже невозможно. Распорядитель сделал кому-то знак, и над безмолвием лётного поля разнеслись звуки труб. Сперва они, радостные, светлые, показались неуместными здесь. Но постепенно уверенная сила песни о пути в лучшее будущее победила тяжёлую атмосферу потери чего-то важного и драгоценного; море людей чуть двинулось в едином ритме, словно освобождаясь от боли, и через несколько минут тысячи голосов присоединились к последнему "Advance Australia fair!" Так в старину провожали погибших на войне.
Биргитта не произнесла ни слова за всё время церемонии, не отвечала на невысказанные вопросы Нильса, стояла неподвижно, как памятник всем потерям. Только когда один за другим стали гаснуть фонари над лётным полем, когда толпы людей двинулись в разные стороны, она отпустила плечи сына и сняла тёмные очки. Глаза её были красными, но теперь ей некого было смущаться.
- Нильс... Никулаус Валлё, -- она посмотрела в лицо сына долгим взглядом, где приказа и мольбы было примерно поровну. -- Я хочу, чтобы ты обещал мне одну вещь. Я хочу, чтобы ты не знанимался этим спортом... вообще всеми этими полётами. С меня хватит того, что они отняли у меня мужа. Ты всё, что у меня есть, Нильс... не бросай меня...
- Я обещаю, мама, что не буду заниматься опасным спортом, -- хмуро сказал Нильс. -- Мне лично жизнь не кажется тусклой и унылой, лишнего адреналина не надо.
- Малыш, -- всхлипнула Биргитта, прижимая его к себе. Впервые в жизни она почувствовала, что её сын -- не малый ребёнок, что он вырос и в самом деле стал теперь её опорой. Нильс погладил её по руке -- тоже как взрослый, с обещанием защиты:
- Ты же знаешь, я хочу стать врачом, как ты.
Биргитта благодарно кивнула -- слёзы вновь застили взгляд. Теперь её мальчик понимает, что самое важное в жизни -- это семья...
- Врачом Космического флота, -- докончил Нильс. И у Биргитты остановилось сердце.
- Нет... Что?! -- выдохнула она почти беззвучно, взмахнув руками, словно потерявшая опору.
Нильс взял её за руки, встряхнул:
- Мама, ты пойми, мне тебя очень жалко, и отца жалко тоже. Вы так старались любить друг друга, и ни черта у вас не вышло... -- Он отвернулся, и Биргитта поняла вдруг, что он не просто вырос -- он казался старше, чем когда-нибудь был Олле. Мальчик... вчерашний мальчик уже отделил её жизнь от своей и связал их по-новому, заново, на какой-то другой основе, которая была женщине совершенно не понятна.
- Пойдём, мама, я тебя домой отвезу, -- сказал Нильс и за руку повёл её к стоянке транспорта. Биргитта молча пошла за ним; сюда, на церемонию, она везла сына, обратно -- он её. Для неё кончилось нечто явно большее, чем жизнь с мужем, которого она, да, пыталась любить как умела... И эту Мэгги она теперь готова была ему простить -- она догадалась, конечно, но не поднимать же скандала... впрочем, теперь неважно... теперь есть Нильс, всё в его руках... он всё решит... он сильный... он сделает так, чтобы ей было хорошо.
Над потемневшим аэродромом сегка развевался под слабым ветром вымпел "Стрижей" -- зелёный треугольник с чёрным птичьим силуэтом. Мик привёл в движение систему блоков на флагштоке, и через минуту зелёное полотнище аккуратно легло ему в руки. Сложенное, оно такое маленькое, невесомое -- крошечный свёрток, который так легко спрятать за пазуху.
2011-2014
Осси -- разговорное название австралийцев.
"Австралия, цвети!" - гимн государства Австралия, впоследствии -- Австралийского региона Земли.