Аннотация: Начало 7-ой главы. Пока что черновой набросок. Советы, замечания и комментарии приму с особой благодарностью
- ...Просыпайтесь, господин. Вам пора ехать.
Льюберт тихо застонал, не открывая глаз.
- Если пожелаете, я прикажу подать вам завтрак в малую гостиную.
- Отвяжись, - невнятно пробормотал мальчик, перекатываясь на живот и с трудом подавив в себе желание запустить в зануду шелковой подушкой.
- Вставайте, господин Дарнторн, - настаивал домоправитель. Раньше будить "молодого господина" посылали кого-нибудь из слуг, но в особняке Бейнора Аракса Дарнторна Льюберта побаивались. Мало кто решился бы надоедать ему, когда племянник лорда просыпался в плохом настроении и, даже не глянув на вошедшего, бесцеремонно посылал его куда подальше.
А в последнее время по утрам у Льюберта почти всегда было плохое настроение. Никто из обитателей особняка не понимал, с чем это связано. У хозяйского племянника хватало недостатков, но сонливости и лени за ним раньше никогда не замечали. Наоборот, и летом, и зимой он просыпался сам и, даже не позавтракав, куда-то исчезал с компанией приятелей. Обычно за воротами Дарнторна дожидались Грейд Декарр, Ларс Тинто и еще с полдюжины парней - по большей части из числа лаконцев. Последние два года, даже не учась в Лаконе, Льюберт проводил там большую часть времени. Все в доме знали, что он с нетерпением ждет дня, когда поступит в Академию. И вот, с начала обучения прошло каких-то шесть недель, а Льюберт ведет себя так, как будто бы Лакон ему смертельно надоел.
Вот и сейчас мальчик подтянул повыше одеяло, словно подчеркивая, что не собирается вставать.
- Ваш дядя велел разбудить вас к смене караулов, чтобы вы не опоздали на занятия, - гнул свою линию домоправитель.
- Который час? - пробормотал Дарнторн в конце концов, поняв, что управляющий так просто не отстанет.
- Четвертая стража, господин.
Ну да, все правильно. Шесть часов по полуночи. В Лаконе в этот час подъем, а значит, он как раз успеет встать, позавтракать и прибыть в Академию, благополучно пропустив их идиотскую пробежку. Осень в этом году стояла непривычно теплая и сухая, но Дарнторн уже сейчас не без злорадства думал, каково лаконцам будет нарезать круги по парку в хмурых и промозглых октябрьских сумерках, поскальзываясь в лужах и глупо тараща заспанные, мутные глаза. А после этого, толкаясь, умываться возле каменного желоба водой, которая, по мнению Дарнторна, могла сгодиться только для того, чтобы ополоснуть ей бабки своего коня. Все равно ни на что другое она уже не могла пойти после того, как в ней плескалось столько грязных рук. И вдобавок умывались вшивые простолюдины...
Утренние тренировки, бывшие для большинства лаконцев лучшей частью дня - конечно, если не считать свободных часов вечером - давно уже не доставляли Льюберту особенного удовольствия, хотя во всем отряде мало кто мог бы равняться с ним на тренировочной площадке, и его заметные успехи в фехтовании, гимнастических упражнениях и борьбе приятно щекотали самолюбие Дарнторна. Но мастер Хлорд, как будто бы нарочно для того, чтобы испортить Льюберту все удовольствие, с первого дня занятий по какой-то странной прихоти поставил его в пару с Пастухом. С этим проклятым выскочкой, чумазым полукровкой, самозванным Риксом, нагло затесавшимся в число учеников. У Дарнторна накопилось множество прозваний для соперника на тренировочной площадке, и подчас они срывались с языка почти помимо воли.
Поначалу это было даже забавно. Пастух - вот ведь умора - путался в простейших стойках, да и тренировочным мечом размахивал, как баба коромыслом. Льюберт мог без труда обмануть его каким-нибудь обманным движением, а потом от всей души заехать своему противнику по локтю, по плечу или по ребрам. Собственно, Рикс всякий раз так глупо подставлялся, что хорошим ударом по голове Льюберт легко мог бы надолго вывести его из строя, но не делал этого из опасения, что мастеру Хлорду может изменить его хваленое терпение. Наставник и так видел, что, пока все остальные выполняют его указания и добросовестно осваивают показанные мастером приемы, Рикс и Дарнторн тренируются по собственной программе. То есть Дарнторн попросту навязывает неумелому противнику свой темп и правила игры, а тот изо всех сил пытается с этим справиться. Как правило, без особого успеха.
Льюберт не очень понимал, почему Хлорд молчит и не пытается вступиться за своего любимчика - или, по крайней мере, почему он не поставит Рикса в пару к его дружку-каларийцу. Но в первые дни занятий Дарнторна это не слишком волновало. Он с энтузиазмом пользовался предоставленной возможностью поиздеваться над своим врагом, или, как понимал это он сам, "указать южанину, где его место". Он ядовито комментировал ошибки своего противника, интересовался, не мечтает ли Пастух вернуться к прежней жизни, явно подходившей ему куда больше, чем учеба в Академии, и всякий раз злорадно улыбался, с легкостью преодолев очередной атакой неуклюжую защиту Крикса на занятиях по фехтованию. Если бы в ответ тот злился или огрызался, торжество Дарнторна было бы полным. И, возможно, раздосадованный и униженный противник рано или поздно перестал бы занимать его внимание, и Льюберт сумел бы даже выкинуть из головы ту драку во дворе, память о которой до сих пор мешала ему спать и отравляла будни в Академии. Но Крикса словно подменили. Казалось, он дал себе слово ни за что не ссориться с Дарнторном и упорно следовал этому правилу. Что бы Льюберт ни говорил, как бы ни язвил и не пытался оскорбить противника, Пастух только едва заметно хмурил брови и молчал. И это еще в лучшем случае. Время от времени лицо южанина приобретало такое странное, отсутствующее выражение, как будто бы тот спал с открытыми глазами или погружался в мысли и воспоминания, никак не связанные с Академией и Дарнторном. Льюберт не подозревал, что Крикс, однажды обнаружив, что его противника обескураживает это выражение лица, начал намеренно изображать глубокую задумчивость всякий раз, когда Дарнторн испытывал его терпение особо изощренно и навязчиво. Но, как бы там ни было, эта манера "уходить в себя" или молчать в ответ на все его слова порядком раздражала Льюберта, который в такие моменты чувствовал себя так глупо, словно оскорблял оштукатуренную стену. Не меньше выводило из себя то обстоятельство, что Крикс старался не показывать, что ему больно, даже если после слишком сильного удара мечом по колену начинал заметно припадать на эту ногу. Он не прекращал тренироваться, не отпрашивался в лазарет и вообще никак не проявлял неудовольствия, хотя не мог не понимать, что ничего подобного бы не случилось, если бы его противник соблюдал предписанные правила. Даже Льюберт понимал, что он перегнул палку, нанося настолько быстрый и непредсказуемый удар, и ожидал вмешательства Наставника. А "дан-Энрикс" доводил его до белого каления, делая вид, что все в порядке. Некоторое время Льюберт пытался успокаивать себя мыслью, что Пастух просто боится отвечать ему, чтобы впоследствии не поплатиться чем-нибудь похуже нескольких ушибов, но такая мысль казалась недостаточно правдоподобной. Будь южанин трусом, не желающим открытой ссоры, он давно пожаловался бы Наставнику и попросил найти ему другую пару. А вместо этого он всякое утро с необъяснимым упорством вставал напротив Льюберта и с самым серьезным выражением лица салютовал ему мечом, после чего Дарнторну оставалось только повторить его движение и, скрепя сердце, приступить к занятиям, мысленно посылая к фэйрам Хлорда, Пастуха, а заодно самого себя - за то, что он в каком-то смысле поспособствовал "дан-Энриксу" попасть в Лакон.
Однажды, уходя одним из первых с тренировочной площадки, где он, откровенно говоря, не желал оставаться ни одной лишней минуты, Льюберт оглянулся, чтобы найти Грейда и Фессельда, и заметил, что Пастух стоит на том же месте, где они закончили тренироваться, провожая его взглядом, и вид у него уже не безразличный, а мрачный и растерянный, как будто он решает сложную задачу и никак не может найти правильный ответ.
Но странное, не поддающееся объяснению поведение Пастуха на тренировках было не единственным, что раздражало Льюберта. В скриптории, где проходили остальные дневные занятия, Дарнторну пока что не приходилось чрезмерно напрягаться, поскольку, в отличие от большинства собравшихся в Лаконе новичков, он уже кое-как умел писать, а читать способен был даже довольно бегло. В отличие от него, Пастух не мог надолго отвлекаться от задания. Он старательно выписывал слова и предложения из книги на свою дощечку, нетерпеливо тряс рукой, чтобы дать передышку онемевшим пальцам, и опять упрямо брался за работу, так низко наклонившись над столом, что темные волосы, свесившись со лба, закрывали лицо. Ходивший по скрипторию наставник часто бросал ему "Выпрямись!", и тогда Крикс, едва заметно вздрогнув, садился прямо, расправляя плечи, чтобы через несколько минут опять увлечься и согнуться в три погибели над книгой. Льюберт наблюдал за этим не без тайного злорадства, а в конце занятий с чувством превосходства клал на стол наставника свою табличку. Слушать, как его враг, вызванный к столу Наставника, пытается читать какой-нибудь отрывок из имперских хроник, было еще веселее. Крикс запинался, то надолго замолкая перед каждым словом, то пытаясь прочитать всю фразу одним махом и безбожно путая слова. Льюберт негромко передразнивал особенно забавные ошибки, и его друзья с готовностью хихикали. Даже наставнику не каждый раз удавалось удержаться от улыбки. К сожалению, читал Пастух не хуже всех в отряде. Хотя бы потому, что делать это хуже его друга Лэра все равно никто не мог - такое было просто выше человеческих возможностей. Юлиан - тот даже и теперь, спустя полтора месяца с начала обучения, все так же продирался через буквы, словно через непролазные лесные заросли или через колючие кусты. И с явным облегчением вздыхал, когда наставник, потеряв терпение, сажал его на место. Льюберт насмехался и над ним, тем более, что, после Рикса, Юлиан раздражал Дарнторна сильнее всех в отряде.
Однако промахи "дан-Энрикса" были все же приятнее. И если остальные новички по большей части отбывали дневные занятия, как скучную повинность, то Льюберт с некоторых пор любил их больше тренировок. Здесь никакой Хлорд не мог заставить его сидеть за одним столом с паршивым выскочкой, и этого было вполне достаточно, чтобы поднять Дарнторну настроение.
По крайней мере, до недавних пор.
Несколько дней назад произошла история, из-за которой удовольствие от письменных занятий раз и навсегда поблекло.
В этот день полученное ими задание было сложнее, чем обычно. Следовало выписать из книги внушительный фрагмент поэмы Хэна Мордвуда "Холмы Равейна". Для копирования предлагалась Песнь Двенадцатая, из которой знаменитый менестрель Алэйн Отт столетием позднее сделал знаменитую балладу о героях, павших в Битве на холме. За работу принялись с особенным энтузиазмом, потому что мэтр Хайнрик, их наставник, обещал на сей раз отпустить пораньше всех, кто справится с заданием. Среди тех, кто завершил с работу раньше остальных, к удивлению Льюберта, был и Пастух. Но главное случилось дальше. Когда мальчики начали приносить переписанные тексты Хайнрику, тот улыбнулся и сказал, что теперь они должны забрать таблички в башню и к следующему занятию выучить отрывок наизусть. Льюберт явно был не единственным, кто совершенно не обрадовался перспективе тратить свободные вечерние часы на нудное зазубривание стихов. Но возразить никто не попытался. Кроме Пастуха. Который неожиданно спросил наставника, а что тут, собственно учить. Как будто недостаточно переписать подобный текст, чтобы его запомнить. "Хочешь сказать, что ты уже сейчас готов прочесть балладу наизусть? - заинтересовался Хайнрик. - Очень хорошо! Послушаем. Все, кто закончил, могут уходить". Но, разумеется, никто не вышел из скриптория - всем было интересно посмотреть, к чему приведет "дан-Энрикса" его самонадеянное заявление. Крикс покосился на табличку, и кое-кто из лаконцев захихикал, но потом Пастух пожал плечами, положил скопированный текст на стол перед наставником и стал читать по памяти. В начале Хайнрик пару раз поправлял мелкие неточности, но потом перестал, хотя следившие за чтением заметили, что некоторые слова "дан-Энрикс" заменил другими. Наверное, мастер не захотел перебивать чтеца из-то того, что, постепенно справившись с волнением, Пастух заметно разошелся и закончил декламировать балладу с явным воодушевлением. Дарнторн скрипел зубами, слушая, как Хайнрик ставит Рикса в пример остальным ученикам и говорит, что, если бы они не просто механически переписали текст, а постарались заинтересоваться его содержанием, то наверняка могли бы сделать то же, что и их товарищ. Льюберт в свою очередь полагал, что дело тут было только в хорошей памяти, помноженной на вечное стремление "дан-Энрикса" казаться лучше и умнее, чем он есть.
Как бы там ни было, но своей цели Рикс добился. Последние дни наставник явно выделял его среди других. Он чаще подзывал его к себе, заглядывал в табличку, что-то поправлял и комментировал. Слушая Хайнрика, "дан-Энрикс" - лицемер! - сосредоточенно кивал, разыгрывая паиньку. Неплохо для ученика, который чуть каждый день получает от мастера Хлорда новые взыскания и тратит вечера то на уборку, то на отмывание котлов на кухне, то на переписывание какой-то ерунды из свода правил Академии! Причин для наказаний было множество. То Пастух слишком дерзко улыбался, когда мастер Вардос сделал ему замечание. То опоздал к тушению огней. То вышел в город с этим своим другом, как там его? С Димаром, кажется. К сожалению, ни одна из этих причин не была достаточно серьезной, чтобы за нее нахального южанина могли бы исключить из Академии. Поэтому и сам Пастух, и большинство его друзей смотрели на взыскания довольно легкомысленно.
Если завтракал и ужинал Дарнторн обычно дома, то вот обедал он в общей столовой, за одним столом со всеми остальными новичками. И каждый раз, глотая чечевичную похлебку, или поднимаясь, чтобы взять кувшин с оремисом, или же щедро поливая жареное мясо сливочно-чесночным соусом, он слышал, как Наставник подзывает Рикса и вполголоса отчитывает за какую-то очередную выходку. Мирто и Афейн с улыбкой переглядывались и подмигивали Криксу, если думали, что мастер этого не видит. Лэр, насупившись, смотрел в другую сторону или бросал уничижительные взгляды на Ликара, когда тот, не удержавшись, начинал хихикать. А тактичный Марк, сумевший поселиться в одной комнате с Лэром и Криксом, и при этом не испортить отношений ни с Дарнторном, ни с его друзьями (Льюберт до сих пор не понимал, как ему это удалось), вполголоса просил у Юлиана передать ему какое-нибудь блюдо, ловко отвлекая Лэра от беседы Пастуха с Наставником.
В общем, Дарнторн понимал, что, если жизнь "дан-Энрикса" в Лаконе ну никак нельзя назвать невыносимой. Со стороны казалось, что его обидчик благоденствует, в то время как самому Льюберту каждый день в учебы приносил все новые причины для раздражения. Наблюдая, как "дан-Энрикс" в окружении своих приятелей идет - точнее, шествует - по галереям Академии, Льюберт испытвал почти что непреодолимое желание догнать южанина и дать ему пинка. Но если избиения на тренировках Рикс переносил стоически, то после такого он, пожалуй, все-таки полез бы в драку. А Дарнторн ни в коем случае не согласился бы еще раз драться с Риксом при свидетелях. Да, собственно, и без свидетелей, пожалуй, тоже.
Льюберт приподнялся на кровати, в первый раз задумавшись, не притвориться ли ему больным, чтобы совсем не ехать в Академию. Тем более, что Дарнторн в самом деле выглядел и чувствовал себя неважно. Накануне он засиделся допоздна у Фавера Фессельда и вернулся уже к ночи, а потом еще не меньше двух часов возился с соколами и борзыми лорда Бейнора, которые, казалось, были сильно удивлены его вниманием в столь неурочный час. Слугу, тактично намекнувшего, что молодому господину пора бы ложиться спать, Льюберт, бывший вчера особенно не в духе, осадил так, что тот больше не осмеливался делать ему замечаний. В глубине души Дарнторн уже раскаивался в том, что не послушал данного ему совета, потому что этим утром спать ему хотелось до головокружения. А если вспомнить, что в Лаконе его ждал Пастух, то мысль изобразить серьезное недомогание и не появляться в Академии казалась более чем соблазнительной.
И все-таки по зрелом размышлении пришлось от нее отказаться. Во-первых, управляющий бы непременно вызвал к нему лекаря... В домашние врачи лорд Бейнор выбрал дурака и шарлатана, истинную цену которому его племянник знал гораздо лучше, чем сам лорд. Так что Льюберт ни капли не боялся, что его разоблачат. Зато у дядиного лекаря была одна довольно неприятная особенность - не доверяя ни традиционным лекарствам, изготовленным гильдией Травников, ни уж тем более загадочным эссенциям и мазям, составляемым его известным конкурентом, Рам Ашадом, этот ученый муж важно цитировал трактаты, где причиной всех болезней называли загустевшую, испорченную кровь, потому и лечил больных по большей части именно кровопусканиями. А Льюберту совсем не улыбалось вместо временной и быстропроходящей слабости от недосыпа пролежать в постели несколько дней с настоящей слабостью, вызванной потерей крови, как это уже бывало раньше в результате хитроумного "лечения". Кроме того, в последние дни Лакон бурлил в предвкушении поездки в Деревянную крепость, куда должны были выехать три младших отряда. Для учеников мастера Хлорда это было первое за время их учебы посещение Эрхейма, как иначе называли крепость на холме, но все новички уже успели разузнать, что эта крепость используется мастерами для тренировок по конному бою, проводить которые в столице было невозможно, и что все ученики Лакона выезжают туда трижды в год, живя там в общей сложности столько же времени, сколько в Адели. Там же они приобретали опыт того, как разбивать военный лагерь, как руководить отрядом в незнакомой местности, как строить переправы через реки и тому подобное. В остальное время они ездили охотиться, играли в "Три штандарта" и, что было для учеников особенно заманчивым, могли хоть на время позабыть о чтении и ежедневной утомительной зубрежке. Старшие, правда, предупреждали, что большого облегчения тут нет - наоборот, стоит вернуться в Академию, и все наставники набрасываются на приехавших из крепости учеников, как оводы.
"А почему как оводы?" - наивно спросил Грейд у Синто, просвещавшего на эту тему Льюберта и трех его друзей. "Да потому что кровососы" - безапелляционно отозвался рыжий Миэльвитт. Он зловещим тоном сообщил, что все проверки знаний, сваливающиеся на головы лаконцев, чаще всего приходятся на первые дни после их приезда из Эрхейма. А на всех тех, кто не справляется с проверкой, сразу же наваливается куда дополнительных заданий, отнимающих последние свободные часы. Но Льюберт и его друзья пока что больше думали о Деревянной крепости, чем о работе, ожидающей их после возвращения в Лакон. И точно так поступали остальные.
Так что заболеть теперь, когда до ожидаемого с таким нетерпением отъезда оставалось всего несколько дней, было совсем некстати.
Зевнув в последний раз, Льюберт спустил с кровати ноги и, угрюмо посмотрев на управляющего, махнул рукой.
- Все, я проснулся. Ты свободен. Вели принести сюда оремиса, а заодно пришли кого-нибудь меня одеть.
- Сию минуту, господин Дарнторн, - ответил домоуправитель, выходя из спальни так поспешно, словно опасался, что племянник лорда передумает и все-таки откажется вставать.
Но Льюберт уже справился с сонливостью, и, поджав ноги под себя, чтобы до них не достал тянувшийся от мраморного пола холод, скользил безразличным взглядом по большой и светлой комнате, служившей ему спальней. Многие из его сверстников позеленели бы от зависти, если бы увидели его ковры, развешенные по стенам кинжалы и охотничьи трофеи, но особенно - оружие, заказанное лордом Бейнором для своего племянника: миниатюрную кольчугу и чеканный панцирь наподобие тех, которые предпочитали всем другим доспехам щеголи на Островах, а также шлем и наручи с серебряной насечкой. Весь комплект до мельчайшей подробности вопроизводил турнирную экипировку знаменитого Аттала Агертейла, в котором самый изящный из ныне живущих вельмож блистал в столице прошлой осенью - с той только разницей, что этот доспех был сделан так, чтобы прийтись по росту двенадцатилетнему мальчику. Сам Льюберт относился к своему богатству со спокойным удовлетворением, считая, что оно вполне приличествует его происхождению и тому положению, которое он когда-нибудь займет в Совете Лордов. Наибольшую гордость вызывало в нем не обладание этими недоступными большинству его сверстников вещами, а шкуры зверей, добытых им (ну ладно, пусть не им одним) в те дни, когда лорд Бейнор брал его с собой на охоту. И, безусловно, щит с гербом Дарнторнов - черный вставший на дыбы единорог на белом поле. Боевой щит Дарнторнов выглядел и того проще: белый щит, пересеченный наискось широкой черной полосой. Большинство рыцарских эмблем Легелиона выглядело куда вычурнее, но Льюберт хорошо знал цену замысловатости в геральдике. Отец еще в далеком детстве научил его гордиться символом их рода, объяснив, что простота герба - самое верное свидетельство древности родового имени. Вот у дан-Энриксов - ну то есть настоящих, а то за последние недели это имя чаще всего поминалось в связи с энонийским выскочкой - герб тоже отличался простой. Но был, по мнению отца, слишком претенциозен. Легко представить, как много полагал о себе Энрикс, первым догадавшийся изобразить ликующее бело-золотое солнце на синем поле. А после того, как Альды сделали воителя из Леда Императором, тот и вовсе написал на своем геральдическом щите девиз - "Несущий солнце". Не сразу и поймешь, что это: дерзкий каламбур или же подлинная вера в собственную избранность.
Тех, _настоящих_ Риксов, Льюберт тоже ненавидел. За отца, которому Валларикс швырнул в лицо свое помилование, заставив заплатить за это страшным унижением. И за деда, который, по рассказам дяди, умер в дни, когда воиска Наорикса разоряли его земли, продвигаясь к замку. И за все косые взгляды, ощущаемые каждым миллиметром кожи в дни, когда он вместе с дядей появлялся во Дворце. И, конечно же, за свою собственную неустроенную, незадавшуюся жизнь в столице.
Но пока что приходилось действовать, как дядя - затаиться и терпеть. До тех пор, пока он - всего лишь ученик Лаконской Академии, о борьбе с династией дан-Энриксов нелепо даже думать.
Но, в конце концов, семь лет можно и потерпеть. Тем более, что у него теперь есть _свой_ "дан-Энрикс". Который самим своим именем уполномочен был ответить Льюберту за все, что настоящие дан-Энриксы когда-то сделали с его отцом и дедом. Сначала Льюберт думал про себя, что слишком много чести для простолюдина - быть врагом Дарнторна. Но сейчас, рассматривая герб, он неожиданно проникся убеждением, что для самопровозглашенного "дан-Энрикса" сойдет.
"Значит, все-таки война" - подумал Льюберт с чувством внутреннего удовлетворения, почти забытого в последние недели.