Линн Рэйда: другие произведения.

Жанна

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В детстве Грейг не задумывался, почему у него нет отца. Он знал, что он бастард, но его это не особо волновало. Но рано или поздно дети вырастают, начинают задавать вопросы и искать ответы. И для Грейга тоже наступает время встречи со своим отцом и новой жизни при дворе. А вместе с ней - любви, которая изменит его жизнь (Общий файл)
  В детстве Грейг не задумывался, почему у него нет отца. Он знал, что он бастард, но его это не особо волновало. Когда Грейг начал прислушиваться к тому, что говорят другие люди, и стал задавать вопросы, мама объяснила все, как есть - когда-то у нее был муж, но он погиб в морском бою, сопровождая на Архипелаг старого лорда Грегора. А потом молодой лорд Ульрик, который лишился своего отца в том же сражении, в котором мама потеряла мужа, приехал узнать, не может ли он чем-нибудь помочь вдове, оставшейся без мужа и кормильца.
  
  Он, действительно, привез маме много важных вещей - деньги, которых хватило на починку крыши и покупку коз, красивый бархатный кошелек, в котором когда-то лежали эти деньги и с которым Грейг теперь любил играть, засовывая туда гладкую речную гальку и воображая себя богачом, и теплую мягкую шаль из синей шести, в которой Грейг обычно видел маму в холодное время года. Но, кроме всех этих замечательных вещей, лорд Ульрик тогда подарил маме еще одну - самого Грейга. Именно поэтому ему и дали это имя - в честь старого лорда Грегора, который, так уж вышло, приходился ему дедом.
  
  "А почему этот лорд Ульрик не женился на тебе? - не понял Грейг. - Раз ты вдова, то тебе можно снова выйти замуж, разве нет?.. И почему он никогда не приезжает меня навестить?"
  
  Но мама только покачала головой.
  
  "Все не так просто, Грейг".
  
  Грейг в это время был еще совсем мал - настолько мал, что нежелание неведомого Ульрика жениться на такой чудесной и красивой женщине, как мама, вызывало у него недоумение. Но, в то же время, Грейг был эгоистично рад, что никакой лорд Ульрик не вторгается в их жизнь. Им с мамой и так было очень хорошо вдвоем. И, уж конечно, мама не смогла бы столько времени возиться с Грейгом и играть с ним, а по вечерам сидеть возле его постели и петь ему песенки или рассказывать сказки, если бы у нее, как у других женщин из деревни, был муж и несколько других детей. Так что Грейг был очень рад, что у него нет отца.
  
  Так продолжалось вплоть до одного зимнего вечера, когда кто-то внезапно постучал в их дверь, и Грейг, уже успевший было задремать, проснулся и увидел, как мать идет открывать дверь. Она даже не спросила, кто там - в такой час стучаться к ним мог разве что кто-нибудь из соседей, которым понадобилось одолжить свечу или щепотку соли к ужину. Но на пороге оказался совершенно незнакомый Грейгу человек - настолько крепкий и широкоплечий человек, что ему пришлось слегка развернуться, чтобы протиснуться в дверь. Грейг слышал, как мать потрясенно ахнула - а потом вдруг повисла на шее у незнакомца, всхлипывая и давясь какими-то словами, и сквозь ее голос - непривычно тонкий, совершенно не такой, каким она обычно разговаривала дома, был отлично слышен другой голос - рокочущий, низкий, хриплый, удивительно чужой.
  
  Грейг замер. В первую секунду он подумал, что этот мужчина - Ульрик, который, наконец-то, решил приехать повидаться с ним и с мамой, но чужак совсем не походил на Ульрика. Мама говорила, что у Ульрика были светлые волосы, как и у него самого, а когда ночной гость стащил с головы капюшон, под ним обнаружилась целая грива черных всклоченных волос. И борода у него тоже была всклоченной и черной, а через смуглую щеку тянулся глубокий, длинный шрам. Ну, словом, ничего похожего на то, как мама описала ему Ульрика.
  
  Чужак уселся у стола, на месте, который Грейг привык считать своим, но все никак не хотел выпустить руку его матери - держал ее в своих огромных, коричневых ладонях, не давая ей поставить котелок и согреть воду, смотрел на неё снизу вверх, вскинув свою косматую голову, которая отбрасывала на стену пугающую тень, и что-то говорил... а потом мать внезапно прервала его и очень тихо, но с нажимом сказала что-то, заставившее чужака отшатнуться так, как будто бы она его ударила. Он разжал руки, выпустив ее ладонь, и встал.
  
  Теперь он наконец-то догадался посмотреть по сторонам и заметил кроватку Грейга. Он направился прямо к нему - в эту минуту он казался Грейгу таким страшным и огромным, что он притворился спящим, хотя, строго говоря, если бы незнакомец собирался причинить ему какой-то вред, это бы его не остановило. Но незнакомец не сделал ему ничего плохого. Он просто остановился рядом, заслоняя спиной свет от кухонного очага, и долго смотрел на него - в глубоком, и, как тогда представлялось Грейгу, угрожающем молчании.
  
  Прежде, чем вернуться назад к его матери, чужак задернул занавеску, которая служила пологом его кроватки, так что Грейг лишился возможности подсматривать за тем, что происходит в кухне, и был вынужден прислушиваться к голосам.
  
  Первое время Грейга лихорадило от напряжения. Он мысленно пообещал себе, что, если этот огромный амбал станет кричать на маму, то он этого так не оставит, но за занавеской никто не кричал. Наоборот, голоса взрослых звучали приглушенно - кажется, не только мама, но и ночной гость старались говорить как можно тише, чтобы не разбудить Грейга. И, хотя Грейг собирался оставаться начеку и внимательно прислушиваться к звукам за занавеской, очень скоро он действительно уснул.
  
  На следующее утро Грейг проснулся, совершенно позабыв, что с ним происходило накануне, и вскочил с кровати, сходу начиная пересказывать маме только что виденный сон - но сразу же осекся, обнаружив, что возле стола сидит страшный чужак, а главное - что они, кажется, совсем одни.
  
  - Где мама?.. - спросил Грейг.
  
  - Она пошла подоить коз. Сейчас придет, - сказал мужчина низким, сипловатым голосом, бросая быстрый взгляд на дверь, как будто он надеялся, что дверь вот-вот откроется, впуская Хелен. Грейг внезапно осознал, что мужчина тоже чувствует себя не в своей тарелке.
  
  - Меня зовут Саймон, - сказал он. - А тебя, я так понял, зовут Грейг?
  
  Грейг кивнул. В сущности, незнакомец мог бы и не представляться - Грейг и без того уже догадался, что это был мамин муж. Оруженосец лорда Грегора, которого в деревне называли Черный Сайм.
  
  - Я думал, вы погибли, - сказал Грейг.
  
  - Все думали, что я погиб, - кивнул на это Черный Сайм. - Да оно и неудивительно... обо мне ведь пять лет никто не слышал. Но на самом деле я все это время был в плену. Галерник на Архипелаге. Ну, знаешь, такой гребец, который сидит под палубой и вместе с остальными ворочает весла, - пояснил он, осознав, что Грейг его не понял.
  
  - А потом вы сбежали?.. - поневоле заинтересовался Грейг.
  
  - Потом я сбежал, - согласился Саймон. И, почесав голову, сказал - Слушай, я знаю, тебе сейчас нелегко... да и мне тоже... но ты лучше говори мне "ты". Нам теперь в любом случае жить вместе, так что нет особенного смысла разговаривать друг с другом так, как будто кто-то из нас тут проездом.
  
  Грейг только кивнул. Он понимал, что его и мамина жизнь переменилась раз и навсегда, но, в сущности, этот косматый Саймон оказался не таким пугающим, каким он показался ему поначалу.
  
  Грейг довольно быстро привык к Саймону - в том возрасте, в котором он тогда был, к чему угодно привыкаешь очень быстро. Прошло всего несколько дней, а прошлое, в котором не существовало Сайма, уже начало казаться Грейгу частью какой-то другой, далекой жизни. Насколько легко было привыкнуть Сайму, сказать было трудно, но он никогда не возражал против того, что Грейг таскается следом за ним, хотя постоянное присутствие четырехлетнего ребенка должно было действовать на нервы человеку, совершенно не привыкшему к такой компании.
  
  Грейг, правда, поначалу не склонен был донимать Сайма вопросами или болтать с ним так, как с мамой. Он просто ходил и молча наблюдал за тем, как Сайм колет дрова, таскает воду из колодца или чинит расшатанный козами плетень. Так вышло, что именно Саймон первым начал втягивать его в беседы - задавал какие-то вопросы о соседях, рассуждал о том, чем еда и деревья на Архипелаге отличаются от местных, или принимался вспоминать о старом лорде Грегоре, войне и кораблях. В конечном счёте, любопытство Грейга дало трещину, и он, отбросив настороженность, начал вытягивать из Сайма разные подробности об этих удивительных вещах.
  
  В своем стремлении помочь Грейгу освоиться со своим присутствием Саймон зашел довольно далеко - например, однажды вечером он взял его с собой даже в харчевню, куда жители из трех окрестных деревень ходили, главным образом, затем, чтобы пить, кутить и сплетничать. Мама наверняка сказала бы, что деревенский трактир, полный пьяных мужчин - не самое подходящее место для четырехлетнего ребенка, но Сайму такая мысль, видимо, попросту не приходила в голову, поэтому он купил Грейгу сладкий пирожок, взял себе кружку пива и как ни в чем ни бывало устроился за столом.
  
  Грейг был слишком занят облизыванием собственных липких пальцев, чтобы прислушиваться к скучным взрослым разговорам, и он обратил внимание на происходящее только тогда, когда Сайм неожиданно понялся и сгреб своего соседа за грудки.
  
  - Она думала, что я погиб, говнюк! - прорычал он. И, шваркнув своего противника о стену, очень нехорошим голосом пообещал :
  
  - Еще раз вякнешь что-то про мою жену или моего сына - и, клянусь Богом, я заставлю тебя собственными зубами подавиться.
  
  После этого Сайм уселся обратно на скамейку, отхлебнул из кружки и спокойно захрустел лежащими на дощечке сухариками. Грейг ощутил нечто вроде восхищения - он чувствовал, что большинство сидевших за столом мужчин поддерживали своего товарища, которого ударил Сайм, и донельзя раздражены его поступком. Но никто из них так и не посмел что-нибудь сказать. Сайм был один, но он их не боялся. А они его боялись - и, наверное, правильно делали. И даже не из-за его широких плеч и сильных рук, а из-за этой вот готовности бросить вызов целой толпе людей, а после этого как ни в чем ни бывало допить свое пиво.
  
  Правда, на обратном пути к дому все это великолепное спокойствие с него слетело.
  
  - Не говори маме, что случилось, - попросил Сайм, и вид у него был сконфуженным и жалким. - Я дурак... не надо было мне тебя туда тащить.
  
  Раньше Грейг не задумывался, как он выглядит, но после той истории, когда Сайм назвал его своим сыном, начал ненавидеть свою внешность - кудрявые светлые волосы, светлую и тонкую кожу, так сильно непохожую на смуглое, обветренное, грубое лицо Черного Саймона и его жёсткие темные волосы и бороду. Он знал, что никогда не будет похож на Сайма, и любой, кто увидит их вместе, сразу же поймет, что Саймон - не его родной отец. Если бы он хотя бы был похож на мать, с ее светло-рыжими волосами и веснушками по всему телу - не только на лице, но и на руках, и на груди, в вырезе платья, то все было бы не так уж плохо, но Грейг оказался уменьшенной копией своего другого отца, того, которого он никогда не видел и которого не хотел знать.
  
  Грейг бы с удовольствием остриг эти дурацкие девчоночьи кудряшки, но он знал, что это совершенно бесполезно. Даже родинки, расположенные на его щеке правильным треугольником, в глазах всех жителей деревни выглядели, как клеймо бастарда, сына молодого лорда. Отец - то есть Саймон - сказал Грейгу, что у Ульрика и сира Грегора были точно такие же. И это помнило большинство местных жителей.
  
  Через некоторое время после того, как Саймон вернулся домой, случилось еще одно важное событие. Грейг узнал о нем еще до того, как мама поделилась этим с ним сама - ему пришлось смириться с тем, что теперь она почему-то не считала нужным сразу посвящать его во все свои дела, предпочитая сперва обсуждать их с Саймоном, и это, в общем-то, было единственным, что не устраивало Грейга в его новой жизни. Как будто бы мама думала, что он внезапно поглупел только из-за того, что рядом теперь постоянно находился взрослый Сайм.
  
  - Женщины из деревни говорят, что будет мальчик, - сказала она, когда они с Саймом, как всегда, вместе сидели в кухне, уже уложив его в постель. - А мне вот кажется, что будет девочка... А ты кого хотел бы?
  
  Грейг застыл. Кровать была такой же неподвижной, как всегда, но ему все равно казалось, что он падает с огромной высоты.
  
  - Пусть лучше будет дочка, - сказал Сайм. - Сын у нас уже есть.
  
  С тех пор Грейг никогда больше не беспокоился из-за того, что у его отца будут свои, родные дети. Когда ему показали только что родившуюся Лорел, то он, кажется, даже расстроился - иметь младшего брата, как ему тогда казалось, было бы гораздо интереснее.
  
  Впрочем, оказалось, что иметь сестру тоже неплохо. Да и Лорел вовсе не была ни неженкой, ни плаксой. А вот других братьев и сестер у них с Лорел так и не появилось. Большинство его приятелей в деревне имели кучу братьев и сестер, но после рождения Лорел что-то пошло не так - мама несколько месяцев была худой и бледной, долго мучилась кровотечениями, и ходившая помогать ей по дому женщина сказала, что у нее не будет других детей. Грейг знал, что в деревне судачат о том, что это Божья кара за измену мужу, и расквасил нос мальчишке, который посмел повторить эти пересуды в их компании.
  
  Мама, которой Грейг, разумеется, не объяснил, в чем было дело, очень расстроилась, что Грейг дерётся, но Сайм - которому не нужно было что-то объяснять - сказал : все правильно. Если сразу не дашь понять, что ты не станешь терпеть какие-то вещи, то потом одним разбитым носом дело не обойдется. Лучше прояснять подобные вопросы сразу.
  
  Саймон научил его читать, хотя сам он был не слишком грамотным - он знал буквы, мог прочитать вывеску на любой лавке в городе и мог написать свое имя, но привычки к чтению у него не было, и все эти занятия давались ему так же тяжело, как человеку, не привычному к ходьбе пешком, подъем на гору. После того, как Сайм показал ему буквы и научил его складывать из них слова, Грейг быстро научился писать лучше его самого, и после того, как Грейг "для тренировки" исписал углем беленую стену в доме, украсив ее именами всех домашних и даже их коз, договорился с деревенским капелланом, чтобы тот учил его читать по книге и писать, как полагается - то есть чернилами.
  
  Грейг сперва полагал, что капеллан вызвался заниматься с ним по доброте душевной, но вскоре узнал, что за эти уроки платит Ульрик. Грейгу нравилось учиться, но тогда он сильно разозлился и хотел даже забросить это дело. От этого Ульрика, который поставил маму в оскорбительное и двусмысленное положение, и за все эти годы ни разу не удосужился даже увидеться с собственным сыном, ему не нужны были подарки и подачки. Сайм сперва не понял, с какой стати Грейг, еще недавно с жаром рассказывавший дома о том, что он читал сегодня на уроке, неожиданно потерял всякий интерес к занятиям, и почему их приходской священник жалуется, что Грейг перестал приходить к нему и отлынивает от учебы. А поскольку Грейг не желал объяснить, в чем дело, то Сайм поначалу даже рассердился - но потом все-таки сумел вытянуть из него правду. А узнав ее, вздохнул.
  
  - Зря ты так. Он ведь вовсе не плохой человек, сир Ульрик. Когда я вернулся, он увиделся со мной, чтобы сказать, что он не знал, что я в плену... и что, если бы знал, не пожалел бы никаких усилий и никаких денег, чтобы вытащить меня оттуда. Кто-нибудь другой на его месте предпочел бы со мной не встречаться, знаешь. Передал бы свои сожаления через кого-нибудь другого, и дело с концом. Но Ульрик захотел со мной поговорить.
  
  - Что ж он тогда со мной не захотел поговорить? - сердито спросил Грейг. Сайм тяжело вздохнул - и повторил те же слова, которые Грейг уже слышал пару лет назад от своей матери:
  
  - Все не так просто, Грейг.
  
  Но теперь Грейг был старше, и такое объяснение его больше не удовлетворяло. Он, правда, вернулся к капеллану и продолжил учиться чтению, письму и счёту - прежде всего, потому, что это в самом деле ему нравилось, и морить себя скукой в пику Ульрику, играя в приевшиеся игры с деревенскими мальчишками, было обидно. Кроме того, после разговора с Саймом Грейг почувствовал себя гораздо лучше - как будто, впервые открыто осудив поступки Ульрика, он косвенно выразил этим свою верность Сайму, показал ему, что именно его он считал своим настоящим и единственным отцом.
  
  Но, несмотря на это чувство облегчения, в душе Грейг продолжал негодовать на Ульрика - это же надо, сперва столько лет не вспоминать о нем и его маме, которой по его милости приходилось выслушивать сплетни и попреки деревенских кумушек, а теперь неожиданно вспомнить о Грейге - и начать проявлять заботу о его образовании! Это не говоря уже о том, что, даже посылая деньги капеллану, этот Ульрик совершенно явно не горел желанием увидеть собственного сына.
  
  Грейгу было, должно быть, лет семь или восемь, когда он получил от Ульрика самое первое письмо. В нем Ульрик выражал удовольствие по поводу того, что его наставник доволен его успехами в учебе, и выражал надежду, что сам Грейг и все его домашние здоровы и благополучны. Кроме письма, Ульрик послал ему подарки - новую одежду, более красивую и дорогую, чем любые вещи, которые когда-либо раньше носил Грейг, застежку для плаща и меч.
  
  У Грейга, как и у любого из его друзей, был игрушечный деревянный меч, но меч, присланный Ульриком, был не вполне игрушечным. Он был маленьким и достаточно легким, чтобы им мог пользоваться восьмилетний мальчик, но сделан он был из стали, и только скругленное острие и нарочно затупленная кромка давала понять, что это - тренировочный меч, а не настоящее оружие. Но сталь была отличной, и любой кузнец, наверное, за полчаса превратил бы этот маленький мечик в самый настоящий, острый меч. К мечу прилагались ножны и такая же маленькая перевязь.
  
  Подарки получил не только Грейг, но и все остальные члены их семьи - даже трехлетняя Лорел, которой предназначался зеленый отрез материи на платье и красивая большая кукла.
  
  Грейг разрывался между двумя прямо противоположными желаниями - с одной стороны, ему хотелось похвалиться подаренным Ульриком мечом перед приятелями, а с другой - зашвырнуть его в реку. Но Сайм возразил, что ему не следует делать ни первое, ни второе.
  
  - Это дорогая вещь. Не стоит хвастаться перед ребятами в деревне чем-то, чего ни один из них не сможет получить. Они просто начнут тебе завидовать и постараются, чтобы ты пожалел о том, что Ульрик дарит тебе такие дорогие подарки.
  
  - А что мне тогда с ним делать? - справедливо возмутился Грейг. - Я же не могу фехтовать сам с собой.
  
  - Можно подумать, вы фехтуете, - поддразнил его Саймон. - Машете своими палками, кто во что горазд... Если тебе так хочется, я научу тебя пользоваться этим мечом так, как полагается.
  
  - А ты умеешь?.. - изумился Грейг, который никогда еще не видел Саймона держащим в руках меч.
  
  - Ну так... немножечко умею, - рассмеялся Саймон. - Лет пятнадцать был партнером сира Грегора на тренировочной площадке.
  
  - Ты об этом никогда не говорил!
  
  - А что тут говорить... Я, знаешь, не особенно люблю войну. Мерзкое дело. Когда мы с товарищами были на галерах, я каждый день думал - если я когда-нибудь сбегу отсюда и вернусь домой, то больше в руки не возьму оружие. Но если ты на самом деле хочешь научиться фехтовать - я тебя научу. Тебе это будет полезно, - сказал Сайм.
  
  Будь Грейг постарше и не будь он в тот момент так занят мыслями о том, как здорово будет уметь по-настоящему владеть мечом, он бы, скорее всего, понял, что Сайм подразумевал, сказав "Тебе это будет полезно", и сообразил бы, что подарками и письмами дело не кончится. Но тогда он просто написал - с помощью капеллана - ответное письмо, в котором он благодарил сира Ульрика за все его благодеяния, и сообщал, что у него и у его домашних все благополучно.
  
  Священник хотел вынудить Грейга ответить более душевно и подробно, совершенно не считаясь с тем, что письмо Ульрика было коротким и формальным. Грейг ругался со своим наставником из-за каждого слова, но в итоге все-таки добился своего - его ответное письмо было очень официальным и почтительно-холодным. Ничего другого Ульрик, несмотря на свою щедрость, не заслуживал.
  
  За следующие четыре года их редкая, хотя и стабильная переписка с сиром Ульриком так и не вышла за те рамки, которые были очерчены в тех первых письмах. Однако Грейг чем дальше, тем отчетливее понимал, что эта переписка и упорный интерес Ульрика к его успехам возникла не на пустом месте. У Ульрика явно были на незаконного сына какие-то планы, и для этих планов требовалось, чтобы Грейг получил такое воспитание, которое больше подходило сыну рыцаря, чем деревенскому мальчишке. Поэтому Грейг не испытал особенного потрясения, когда, незадолго до его двенадцатилетия, Сайм с мамой совершенно неожиданно сказали, что сир Ульрик хочет взять его в оруженосцы и забрать с собой на Юг - в Сен-Ньевр, где располагался королевский двор. Он написал маме и Саймону письмо, в котором спрашивал, согласны ли они отпустить Грейга вместе с ним.
  
  - А о моем согласии он не хочет спросить?.. - с сарказмом спросил Грейг. Но Саймон только отмахнулся.
  
  - Не дури. Глупо пускать всю жизнь под хвост из-за детской обиды. И потом - ну какой из тебя крестьянин?.. Хочешь отказаться и стать каменщиком или пекарем - пожалуйста, я тебя отговаривать не буду. Но ведь ты от такой жизни сам в петлю полезешь от тоски. И все это - из пустой гордости? Не говоря уже о том, что ты сам себе противоречишь. То ты винишь сира Ульрика за то, что он не хочет с тобой познакомиться, а то не хочешь, чтобы он приехал.
  
  - Что-то поздновато он решил приехать, - ядовито сказал Грейг.
  
  - Ну, потом было бы еще позднее, верно?.. - мирно спросил Саймон. - Вот и познакомитесь. Сдается мне, что половина твоей злости на него - из-за того, что ты его совсем не знаешь, а в письмах своих он выглядит... н-нуу... что тут говорить. Писать он, видимо, не мастер. Думаю, вживую он тебе больше понравится.
  
  "Это вряд ли" - мысленно возразил Грейг.
  
  * * *
  
  Грейг полагал, что под словами о приезде Ульрика подразумевалось, что рыцарь действительно приедет к ним, то есть - в их дом, но он ошибся. "Собирайся, - сказал ему Саймон через несколько недель после того, как Грейг, поколебавшись и позлившись, все же скрепя сердце дал согласие поехать с Ульриком и стать его оруженосцем, - Сир Ульрик будет ждать нас на постоялом дворе в Хилнсе".
  
  Хилнс - это был близлежащий городок, куда Грейг с Саймом часто ездили за разными покупками, и куда вся их семья выбиралась в дни праздников и ярмарок. Грейг понял, что Ульрик не хочет встречаться с его матерью, и злорадно подумал, что, похоже, Ульрику все-таки было стыдно. Но потом ему пришло в голову, что, возможно, дело и не в этом. Не исключено, что Ульрик просто считал ниже своего достоинства ехать в деревню и входить в их дом, как гость. Рыцарю вроде Ульрика, конечно, не к лицу самому появляться в деревенской хижине - если только он не намерен обольстить какую-нибудь женщину, пользуясь тем, что ее муж погиб.
  
  Грейг ехал в первый раз встречаться с Ульриком в том настроении, в каком встречаются скорее с врагом, чем со своим отцом и сюзереном. Но про себя Грейг решил, что он должен увидеть Ульрика и узнать правду. Если лорд Риу действительно окажется таким, как представлялось Грейгу - то он не станет служить ему оруженосцем, а сбежит на полдороги.
  
  Грейг хорошо представлял, куда ему предстоит ехать вместе с Ульриком - его наставник показывал ему карту, и он знал, что Ньевр - это самая южная часть страны, которая находится у моря, значительно южнее Фэрракса. Священник с удовольствием отвечал на его вопросы, ведя кончиком пера по карте и рассказывая, через какие города и заставы они будут проезжать по дороге на Юг. Он, вероятно, думал, что Грейгу не терпится отправиться в первое большое путешествие в собственной жизни, поэтому он заранее интересуется дорогой, по которой они скоро будут ехать вместе с сиром Ульриком. Но в реальности Грейг был занят совсем другим - глядя на карту, он старательно запоминал обратную дорогу, на тот случай, если он решит сбежать и вернуться домой. Подготовившись таким образом, он чувствовал себя гораздо более уверенно.
  
  Лорд Риу выбрал для себя самый приличный постоялый двор и, разумеется, не стал сидеть вместе со всеми остальными посетителями в общем зале, а велел подать обед наверх. Двое сопровождающих Ульрика лучников объяснили Саймону, какие комнаты занял их господин, и Саймон вместе с Грейгом поднялись по лестнице.
  
  Сердце у Грейга колотилось где-то на уровне горла. Он так волновался, что готов был просто толкнуть дверь, но отец удержал Грейга за плечо и вежливо постучал :
  
  - Сир Ульрик, это Сайм... Я привез Грейга, - сказал он.
  
  - Входите, - сразу же ответили из-за двери.
  
  Сайм открыл дверь и слегка посторонился, давая Грейгу возможность войти первым. Грейг шагнул через порог - и наконец-то увидел сира Ульрика. Рыцарь вполборота сидел за столом, вытянув ноги и положив их на деревянную скамеечку, чтобы дать телу отдых после длительной езды верхом.
  
  Первым, что поразило Грейга в сире Ульрике, была его молодость. Думая о человеке, который когда-то так удачно съездил к его матери со своей "помощью" и "соболезнованиями" по поводу ее вдовства, Грейг всегда представлял себе зрелого мужчину вроде Сайма, но рядом с его отцом Ульрик выглядел до странности молодым. Ему в тот год было чуть больше тридцати, а выглядел он и того моложе.
  
  Одет Ульрик был в темную и неброскую дорожную одежду. Знатность и богатство выдавали исключительно детали - богато украшенная рукоять кинжала, золотой тяжелый перстень на руке... Грейг ожидал, что волосы у Ульрика будут такими же кудрявыми, как у него, но Ульрик зачесывал волосы назад и связывал в хвост. Увидев это, Грейг подумал, что это совсем не глупо, и что ему тоже стоит отрастить волосы подлиннее и затягивать их в тугой хвостик на затылке, чтобы не ходить с кудряшками, из-за которых его столько раз дразнили деревенские мальчишки, но сейчас же рассердился на себя за эту мысль. Он никогда и ничего не будет делать так, как Ульрик. Лучше он будет ходить с растрепанными, всклокоченными волосами, как его отец. О гриву Сайма ломались даже крепкие костяные гребни, которыми мама иногда пыталась привести волосы мужа в относительный порядок.
  
  Пока Грейг рассматривал своего нового сеньора, Ульрик тоже смотрел на него - с откровенным и жадным интересом. Ну еще бы... Одно дело - знать о том, что твой внебрачный сын очень похож на тебя внешне, и совсем другое дело - убедиться в этом самому.
  
  - Спасибо, Саймон, - сказал Ульрик. - Пообедаешь со мной?
  
  - Спасибо, сир, но я лучше поеду, - сказал Сайм. - Не хочу вам мешать.
  
  Ульрик кивнул - как показалось Грейгу, неохотно. Видимо, он полагал, что познакомиться с новым оруженосцем в присутствии Сайма было бы гораздо проще. Это было даже удивительно. Казалось, присутствие Саймона, жену которого он соблазнил, стесняет Ульрика гораздо меньше, чем Грейг, внимательно смотревший на него.
  
  - Ну, здравствуй, Грейг... - со вздохом сказал Ульрик, когда дверь за Саймоном закрылась. Ульрик снял ногу со скамеечки и толкнул носком сапога один из деревянных стульев, придвигая его Грейгу.
  
  - Садись. Поешь, а заодно и побеседуем.
  
  Грейг хотел сказать, что он не голоден, но понял, что это глупо. Ему теперь в любом случае придется постоянно обедать в компании сеньора - если он, конечно, не намерен назло Ульрику уморить себя голодом. Так что он сел за стол и потянулся за ножом, чтобы отрезать себе ломтик ветчины.
  
  Ульрик спросил, знает ли Грейг, куда они едут и в чем - примерно - будут состоять его обязанности, и Грейг сдержанно ответил, что он это знает. О поездке в Ньевр и южных обычаях ему много рассказывал его наставник, а об обязанностях оруженосца он с самого детства знал от Саймона. И именно поэтому Грейг сразу понял, что его новое звание - обычная формальность. В действительности все, включая лучников, сопровождавших Ульрика, в курсе того, что новый "оруженосец" Риу - его незаконный сын.
  
  Отец в начале своей службы был скорее стюардом, чем оруженосцем сира Грегора - просто сильный крестьянский парень, взятый из деревни, потому что лорду Риу было нужно, чтобы рядом с ним на Островах все время был надежный человек, которого не подкупишь и не запугаешь, как обычного туземного слугу. Опасность сближает людей, и Грегор с самого начала обращался с Саймом хорошо - гораздо лучше, чем большинство лордов со своими слугами. И Сайм, действительно, был ему верен и неоднократно спасал лорду Риу жизнь. Иногда речь шла о самых простых, совсем негероических вещах - вроде того, что именно благодаря помощи Сайма Грейг остался жив, когда весь лагерь сотрясала эпидемия дизентерии, и люди мерли, как мухи, причем самым жалким образом - не во время боя и даже не от ран, а от многодневного кровавого поноса. Но доводилось Сайму поучаствовать и в куда более опасных приключениях.
  
  Однажды кто-то проделал ножом дыру в холстине их походного шатра и бросил на грудь сиру Грегору песчаную змею. Гадина, разозленная падением, должна была ужалить Риу, но Сайм среагировал молниеносно - он просто схватил змею за хвост и отшвырнул ее в другой конец шатра. И, как он утверждал, потом они с Грегором вместе, чертыхаясь от страха, полночи искали проклятую змею при тусклом свете походной лампы, боясь поверить в то, что она давно уже уползла.
  
  После всех этих приключений Сайм, естественно, стал для сира Грегора гораздо больше, чем просто слугой. Риу научил Саймона не только фехтовать, но и читать. Он был с ним откровеннее, чем с любым из своих знатных друзей. И, тем не менее, когда рыцарь обедал - точнее, в тех случаях, когда Грегор обедал за столом, а не устраивался прямо на земле где-нибудь на привале - он не сажал Саймона за один стол с собой. И это - Грегор, которому Саймон не раз спасал жизнь. А Ульрику и подавно полагалось бы отправить нового оруженосца вниз, чтобы тот перекусил вместе с его людьми - тем, что его солдаты сочтут нужным уделить мальчишке. Но Ульрик этого не сделал. И разговаривал он с ним тоже не так, как разговаривают со слугой.
  
  "Ну здравствуй, Грейг"!.. Можно подумать, что они расстались пару месяцев назад. Может быть, этот Ульрик полагает, что он будет только рад променять Сайма в его грубом шерстяном плаще на знатного отца вроде него? Пусть даже не надеется. Он дал согласие на то, чтобы служить оруженосцем Ульрика, а не на то, чтобы быть его сыном. И, пока Ульрик расспрашивал его о разных вещах, Грейг из чистого упрямства при любом удобном случае упоминал про Сайма, называя его исключительно "отцом".
  
  Да, отец научил его неплохо фехтовать. Тогда-то и тогда-то отец сказал то или другое. Да, они выехали еще затемно. Отец всегда выбирал более длинную дорогу в город, она хоть и кружная, зато ее не развозит от дождя... Было неясно, понимал ли Ульрик смысл этой эскапады, но в ответ на каждое упоминание о Саймоне Риу только кивал.
  
  Дорога в Ньевр заняла у них неделю, и за это время Грейг увидел больше, чем за всю свою прежнюю жизнь. Сперва на горизонте синей дымкой проступили горы, потом они неожиданно придвинулись, превратившись в покрытые лесом громады, на склонах которых тут и там виднелись чьи-то замки, потом привычные пшеничные поля и огороды с тыквами сменили виноградники, а вдоль дороги потянулись бесконечные кусты колючей ежевики. Дома ежевики было мало, и Грейг с Лорел, найдя куст, срывали с него всего по пару десятку ягод. Здесь, на Юге, ее было столько, что можно было, не отходя далеко от места, где всадники останавливались на привал, набрать несколько ведер - непонятно было только, что потом с ней делать. Грейг и без того объелся ягод так, что мучился резями в животе. Сюда бы Лорел и его старых товарищей из деревни...
  
  За последние несколько лет Грейг отдалился от мальчишек, с которыми играл в детстве - не потому, что он начал считать себя лучше других, как полагали многие из них, а просто разговор как-то не клеился. Лорел всегда готова была слушать его рассказы о том, что он узнал из книг, а Саймон сам способен был рассказать и ему, и Лорел, тысячу вещей, которых не найдешь ни в одной книге. У мамы тоже можно было узнать много интересного - она, в отличие от Сайма, не бывала в чужих краях, но количество сказок, песен и загадок, которые она знала, казалось им с Лорел совершенно неисчерпаемым. Грейг подозревал, что многие из них она придумала сама - иначе как объяснить то, что Лорел она пела колыбельные, которых сам он в детстве никогда не слышал?
  
  А вот с приходившими в их дом соседями и мальчишками из деревни Грейгу очень быстро становилось скучно. И он чувствовал себя вдвойне неловко, ощущая свою отчужденность от людей, которые еще недавно были его лучшими друзьями. Но эти бескрайние заросли ежевики точно помогли бы им забыть об этом отчуждении. Общее дело и общий азарт могут поправить что угодно.
  
  Между виноградниками тут и там виднелись развалины древних акведуков, уцелевших еще со времен Империи. Грейг, никогда не видевший имперские развалины вживую, но неоднократно слышавший о них от своего наставника, очень хотел рассмотреть их поближе, и не раз просил у Ульрика разрешения остановиться, спешиться и сойти с тракта. Обычно Ульрик не отказывал - интерес Грейга к остаткам старых построек вызывал у него явное одобрение. Если же Риу все-таки отказывался задержаться у очередной развалины - то чаще всего со словами "Поехали, там дальше будет кое-что поинтереснее... не стоит тут задерживаться из-за нескольких камней, впереди - храм Луны и развалины ипподрома".
  
  Обычно рыцарь тоже спешивался и шел посмотреть какой-нибудь очередной обломок акведука или памятную арку вместе с ним, делился тем, что знал об этих памятниках Золотого века, большинство которых он, в отличие от Грейга, видел уже далеко не в первый раз, а также задавал оруженосцу разные вопросы, явно пытаясь проверить глубину его познаний в области истории. Это немного раздражало, но тщеславию Грейга льстило, что по меньшей мере в половине случаев он знал, о чем идет речь, а временами ему даже удавалось удивить своего спутника подробностью и обстоятельностью собственных ответов. Ульрик явно был доволен тем, как много Грейг знает о Золотом Веке.
  
  Это лишний раз доказывало, что он видит в нем своего сына, а не обычного оруженосца, но у Грейга не хватало твердости на то, чтобы вернуться к установленной для себя роли. Он впервые, не считая, разумеется, общения с его наставником, встретил кого-то, кто тоже считал знания об имперской культуре и истории чем-то ценным. Даже Саймон с мамой слушали рассказы Грейга об имперцах скорее с недоумением, чем с интересом. "Я всегда думал, что на Архипелаге живут чуднЫе люди. Но эти твои имперцы, судя по всему, были еще чуднЕе" - сказал ему Саймон, в замешательстве качая головой. Грейг не мог осуждать его за такую реакцию. Многие имперские обычаи - вроде, к примеру, бичевания подростков в храмах, привычки есть лежа или мыться не водой, а маслом, в самом деле представлялись абсолютно дикими. Но одновременно с этим было в историях о Золотом Веке какое-то странное, неуловимое очарование, что-то такое, что притягивало к себе, как магнит - просто, должно быть, Грейг не в состоянии был передать это волнующее чувство своим неуклюжим пересказом, разрушающим - Грейг это чувствовал - хрупкое волшебство прочитанного в книгах и услышанного от священника.
  
  Единственной, кого ему все-таки удалось очаровать рассказами о жителях Империи, была Лорел, которая соглашалась разыгрывать с ним истории из его книжек, но тут гордиться было особенно нечем, потому что Лорел в принципе готова была играть во все, что он предложит, и с удовольствием подхватывала любую его выдумку.
  
  Больше всего Грейгу запомнился момент, когда они остановились возле памятной колонны, на которой были изображены двое мужчин - в обычных имперских доспехах, состоящих из кирасы и поножей, но оставляющих открытыми и шею, руки и колени - и это при том, что длинных рукавов, как и штанов, имперцы не носили. Изображенные на барельефе воины стояли лицом к лицу друг к другу и держали одну чашу.
  
  - Кто это? - заинтересовался Грейг, никогда раньше не видевший подобного изображения.
  
  - Архелай и Лисистрат. Убийцы Сузского тирана. Воины Священного отряда.
  
  - Они были побратимами? - глядя на чашу, которую держали юноши, предположил Грейг. Он знал, что пить из одной чаши для имперцев было то же самое, что для их предков в Фэрраксе - смешивать свою кровь.
  
  Сир Ульрик хмыкнул.
  
  - Я смотрю, про Священный отряд твой наставник тебе не рассказывал. Оно и неудивительно. Священники не очень любят эту тему.
  
  - Почему? - не понял Грейг. Жан, один из сопровождавших Ульрика стрелков, расхохотался.
  
  - Ну, кто же их знает... Может, из-за благочестия. А может, из-за шуточек насчёт того, что у имперцев был один Священный отряд, а у нас его традиции блюдут в каждом монастыре.
  
  Ульрик искоса посмотрел на своего солдата.
  
  - Придержи язык, - посоветовал он. Ульрик обращался вовсе не к нему, но Грейг сообразил, что расспрашивать о Священном отряде дальше, видимо, не стоит, и решил, что позже поищет упоминания об Архелае с Лисистратом в книгах. Если, разумеется, в Ньевре у него будет возможность читать книги и чему-нибудь учиться. Ульрик мог болтать с ним про имперские развалины и есть с ним за одним столом в дороге, где их видели только двое его солдат, но Грейг был не настолько глуп, чтобы считать, что Ульрик будет вести себя так же, снова оказавшись при дворе.
  
  Однако Ульрик сумел его удивить.
  
  В столицу они прибыли под вечер, когда Грейг уже едва не падал с седла от усталости - в последний день пути они почти не делали привалов, желая добраться до цели своего путешествия до ночи. Спутникам Ульрика и ему самому было не в новинку проводить весь день в седле, а Грейгу не хотелось, чтобы они думали, что он изнеженный слабак, который не способен выдержать общего темпа. Так что, если Ульрик спрашивал, устал ли он, Грейг бодро отвечал, что он в полном порядке. Но когда - уже в темноте, которая на Юге наступала очень быстро - они проехали через город, добрались до королевского дворца и спешились, Грейг едва удержался на ногах - колени совершенно одеревенели и пульсировали болью, и Грейг подозревал, что все соприкасавшиеся с седлом и конскими боками части его тела, от промежности до икр, за последний день превратились в одну большую кровавую мозоль.
  
  Лучники, которые забрали их коней, похоже, не особенно устали. Им даже хватало сил на то, чтобы оживленно переговариваться, ведя лошадей в конюшню. А Грейгу казалось, что он сейчас просто рухнет носом вниз на замощенный гладким камнем двор перед дворцом.
  
  Ульрик взглянул на то, как Грейг кривится от боли, и нахмурился.
  
  - Не надо было мне тебя слушать... "Хорошо" ему! Я понимаю, что тебе хотелось показать, что ты не трус и не слабак, но в следующий раз не смей геройствовать и врать. Если что-то не так - говори сразу. Ясно?
  
  Это был первый случай, когда сюзерен устроил ему выговор, и Грейг, считавший, что он за последние часы и без того достаточно натерпелся по милости своего спутника, сердито огрызнулся :
  
  - Куда уж яснее, сир... Спасибо за сочувствие.
  
  Он ожидал, что Риу разозлится и, может быть, даже отвесит ему затрещину, но Ульрик засмеялся.
  
  - Бросай свои деревенские замашки, парень. Это Ньевр. Если продолжишь так себя вести - мы оба будем выглядеть болванами.
  
  Грейг должен был признать, что Ульрик прав.
  
  - Простите, - неохотно сказал он. - Мне не стоило притворяться, что у меня все в порядке.
  
  - Идти сможешь?
  
  - Далеко?.. - спросил Грейг обреченно.
  
  Ульрик засмеялся снова.
  
  - Не особенно. О моем возвращении сейчас доложат королю. Скорее всего, он сразу же позовет меня к себе.
  
  - Но ведь уже очень поздно, - удивился Грейг.
  
  - Не очень. Это в Ферраксе ложатся рано, а на Юге, и в особенности при дворе, никто не пойдет спать раньше полуночи. К тому же, Людовик - не только мой король, он еще и мой друг. Так что он обязательно захочет меня видеть.
  
  Ульрик был прав. Людовик в самом деле не захотел ждать утра, чтобы увидеть своего вернувшегося из Фэрракса военачальника. Грейга вместе с его сюзереном привели в маленькую гостиную, в которым за клетчатым столом с расставленными на нем шахматными фигурами сидели двое - болезненного вида мужчина и ослепительно красивая темноволосая женщина с высокими скулами и черными глазами. Увидев вошедшего в комнату рыцаря, женщина с улыбкой поднялась ему навстречу.
  
  - А вот и сир Ульрик - наконец-то! - сказала она, как будто приветствовала вернувшегося из отлучки родственника.
  
  Ульрик наклонился и почтительно поцеловал протянутую ему руку.
  
  - Моя королева...
  
  В отличие от своей жены, король Людовик не поднялся рыцарю навстречу и даже не шевельнулся в своем кресле. Грейг знал, что король Людовик не может встать. Когда-то в детстве он упал с коня, и с тех пор ноги у него больше не двигались. Грейг видел такое дома, в деревне - только там человек, потерявший способность ходить, был почти стариком, а не подростком. После своего падения тот человек с грехом пополам способен был стоять, держась обеими руками за какую-нибудь опору, но ходить, вставать или садиться сам не мог. И ноги у него сделались тонкими, как высохшие ветки, так, что на них даже странно было смотреть - Грейг мог бы обхватить икру того мужчины двумя пальцами. Так что его совсем не удивило, что ноги сидевшего в кресле короля были прикрыты пледом. С ним Людовик выглядел, словно самый обычный человек.
  
  - С возвращением, сир Ульрик. Нам вас не хватало, - сказал Ульрику король-калека. - Как ваша поездка? Все прошло успешно?
  
  - Как видите, государь, - ответил Ульрик, положив руку Грейгу на плечо и слегка подтолкнув его вперед.
  
  Грейг до того не ожидал, что Ульрик станет говорить о нем, что в первую секунду совершенно растерялся - и только по усилившемуся нажиму лежавшей у него на плече ладони осознал, что стоит поклониться.
  
  - Да, вижу... Все, как вы и говорили. Парень удивительно похож на вас. Просто одно лицо. Не знаю, как вы выглядели в его возрасте, но, думаю, что теперь я легко могу это себе представить.
  
  Грейг удивленно заморгал. Ульрик, похоже, еще до отъезда рассказал всему двору, что едет в Фэрракс за своим бастардом. Но после слов Его Величества Грейг осознал, что его сюзерен при всем желании не смог бы это скрыть. Уж лучше сразу показать придворным, что он нисколько этого не стесняется, чем давать повод сплетничать у себя за спиной.
  
  - Но он же совсем еще мальчик, сир! - сказала королева, глядя на Грейга с явным сочувствием - наверное, его бледное от усталости лицо и несколько осоловевший взгляд заставили Ее Величество считать, что он измучен путешествием гораздо больше, чем на самом деле. - Какой из него оруженосец? Вы же не потащите его в свой лагерь, я надеюсь? Через пару-тройку лет - еще куда ни шло, но не в таком же возрасте... Сколько ему?
  
  - Как раз в начале месяца исполнилось двенадцать. Он родился на третий день месяца Льва.
  
  - Ну вот! Двенадцать лет! Ему определенно рано быть оруженосцем.
  
  - Что вы предлагаете, Ваше величество? - спросил сир Ульрик, и по его голосу Грейг понял, что он улыбается.
  
  - Пускай ваш... Грейг пока побудет у меня пажом. Ему это будет полезнее, чем таскаться за вами в лагерь и проводить время в обществе стрелков и прочей солдатни. Ничему умному он у них не научится. Во всяком случае, сейчас.
  
  - Вы правы - впрочем, как всегда, - сказал сэр Ульрик, пока Грейг, ошеломленный таким неожиданным предательством, пытался осознать, что Ульрик только что действительно отдал его этой красивой женщине, словно какую-нибудь безделушку. Это казалось слишком диким, чтобы уложить такое в голове. А Ульрик между тем сказал :
  
  - Я очень благодарен вам за то, что вы берете мальчика под свое покровительство.
  
  Королева качнула головой.
  
  - Не стоит благодарности. Он - ваш, и он - ровесник Жанны... Было бы по меньшей мере странно, если бы меня не волновало, что с ним будет.
  
  Ульрик подтолкнул Грейга в спину, словно говоря - благодари. Грейг шагнул к королеве, чувствуя, как в груди у него вскипает гнев. Благодарить? За что?! За то, что его оторвали от семьи, притащили сюда - а теперь просто выбросили, как ненужную вещь, сбагрили первому, кто выразил желание его забрать? Разве не проще было бы просто оставить его дома, с мамой, Саймоном и Лорел? Ульрик провел с ним меньше недели - и за это время Грейг уже надоел ему так, что теперь он рад первой подвернувшейся возможности сплавить свою обузу на плечи королевы Бьянки.
  
  Грейг, по примеру Ульрика, поцеловал белую руку королевы, удивившись гладкой, нежной коже с едва уловимым ароматом сладких притираний. Он никогда раньше не встречал подобных рук - нисколько не шершавых, не обветренных, гладких, как у ребенка. Ну, почти... на указательном и большом пальце королевы были характерные мозоли, которые возникают от письма. У Грейга такие тоже были - в детстве, пока их не скрыли наросшие поверх мозоли от топора, меча, тяжелых ведер, в которых он таскал домой воду, и многих других вещей.
  
  Эта женщина с тонкими руками даже и не представляет, сколько всего он умеет делать! Что она от него хочет - чтобы он носил красивую одежду и ходил за ней, оттеняя своей внешностью северянина ее томную, южную красоту? Ну уж нет, на это он не соглашался. Он завтра же обкромсает - под корень - свои кудрявые светлые волосы, и тогда поглядим, захочет ли "заботливая" королева видеть бывшего оруженосца Ульрика в числе своих пажей...
  
  Ульрик потянул его за рукав. Аудиенция была окончена. Сейчас Грейг был этому рад. Он чувствовал себя слишком уставшим, слишком злым и слишком глубоко униженным, чтобы долго играть ту роль, которой требовала ситуация.
   Грейгу казалось, что он выскажет Ульрику все, что думает, как только они отойдут подальше от покоев короля, но он обнаружил, что не может выдавить ни одного упрека. Оказалось, что то чувство, от которого люди кричат и топают ногами - это еще не злость. Настоящая злость - это то чувство, которое душит тебя, не давая вымолвить ни слова. В эту ночь Грейг слишком сильно ненавидел Ульрика, чтобы пытаться возмутиться или упрекнуть Риу в его предательстве. Ульрик списал его молчание на усталость и как ни в чем ни бывало пожелал ему спокойной ночи, поручая спутника слуге, который должен был сопроводить его в комнаты, где селили остальных оруженосцев и пажей, живущих при дворе.
  
  * * *
  
  Утром Грейг проснулся в полном одиночестве. Комната, в которую его привели ночью, вмещала целую дюжину кроватей, в которых спали другие мальчики и юноши, но сейчас все они были пусты. Видимо, после вчерашней утомительной поездки он заснул так крепко, что не слышал, как его соседи вставали и одевались.
  
  Грейг спросил себя, что ему делать и куда теперь идти. Он понятия не имел, где находятся комнаты Ее Величества, и не знал даже, должен ли он сам отправиться туда - или же оставаться здесь и ждать, пока за ним придут. Казалось, что о нем просто забыли. Вероятно, королева Бьянка просто посчитала, что после вчерашнего новому пажу нужно выспаться. Грейг спустил ноги с койки, пытаясь нашарить сапоги, которые вечером бросил под кровать - и изумлённо ахнул, ощутив внезапный и очень болезненный укол.
  
  Оказывается, пока он спал, кто-то рассыпал на полу копну колючих веток дикой ежевики, и не ожидавший ничего такого Грейг довольно сильно уколол ступню. Не приходилось сомневаться, что это было устроено нарочно. Раздраженный Грейг собрал колючие сухие ветки с пола и выбросил их в окно, удостоверившись, что оно выходит на задний двор. После этого он обулся, натянул самые лучшие из тех вещей, которые лежали в его дорожном мешке - костюм был куплен Ульриком и выглядел вполне прилично, если не присматриваться к мятым рукавам - и вышел на открытую галерею, примыкавшую к их спальне. Ночью здесь было прохладно, но сейчас вся галерея была залита ярким утренним светом. Грейг решил, что сейчас около восьми часов утра.
  
  Сначала ему показалось, что на этой галерее он совсем один, но потом он заметил группу мальчиков, устроившихся в нише у стены. Младший из них выглядел его ровесником. Трое других были постарше.
  
  - Доброе утро, - сказал Грейг, стараясь не думать про колючки под кроватью. У него не было никаких причин считать, что их подбросил кто-то из этой компании. В конце концов, он ведь даже не знал, делят ли они одну спальню - или эти мальчики живут где-нибудь по соседству.
  
  - Добрый вечер! - фыркнул один из парней постарше. - Ты еще до обеда бы проспал...
  
  Все засмеялись. Еще один из ребят толкнул соседа в бок:
  
  - Эй, да вы посмотрите на него... Сир Ульрик собирался привезти ко двору своего сына, но, кажется, он по ошибке прихватил из Фэрракса его сестру.
  
  "Откуда он знает про Лорел?" - удивился Грейг. Но потом понял, что этот парень вовсе не намекал на Лорел - он говорил про его девчоночьи кудряшки. Проклятые волосы... Дома к ним все привыкли, и с возрастом Грейг забыл, сколько его дразнили в детстве. А лучше было бы помнить. Тогда Бьянка не решила бы сделать из него живое украшение для своих комнат, а новым товарищам было бы труднее к нему цепляться. Грейг едва не сплюнул от досады, осознав, что его план пошел коту под хвост. Надо было обрезать волосы еще вчера - а теперь уже слишком поздно. Если он сделает то, что собирался, после сегодняшней стычки, его соседи решат, что он сделал это из-за их издевок.
  
  Сайм говорил, что, если тебя начинают изводить, то лучше с самого начала дать кому-то в глаз, чем дожидаться, когда обидчики увлекутся и войдут во вкус - иначе дело может зайти очень далеко. Но то, что было хорошо для дома и службы в военном лагере, едва ли подходило для дворца. Грейг понимал, что, если он полезет в драку, его выставят буяном и вдобавок грубой деревенщиной, которую не научили правильно себя вести. Кто знает, может быть, именно этого его противники и добивались. Так что он просто сказал:
  
  - Моя сестра расквасила бы тебе нос, будь она здесь. Да и любому из твоих дружков. А я о вас и руки пачкать не хочу...
  
  Он собирался отыскать кого-нибудь, кто объяснит ему, что делать дальше, но теперь пришлось отказаться от этого плана. Грейг устроился напротив потешавшейся над ним компании, привалившись плечом к одной из каменных колонн. Этому его тоже научил отец. Когда бросаешь вызов, никогда не уходи, иначе твои противники решат, что ты боишься. Оставайся и веди себя, как ни в чем ни бывало. Пускай сами сделают следующий шаг, если осмелятся... И Грейг стоял и ждал, осмелится ли кто-то из его новых соседей сделать этот следующий шаг.
  
  Тот парень, который над ним смеялся, сказал что-то еще - но так тихо, что его расслышали только его товарищи. Вся компания засмеялась. Грейг проигнорировал этот маневр. Он уже понял, что в драку с ним никто не полезет. И даже каких-нибудь по-настоящему неосторожных слов - вроде намеков на его мать и сэра Ульрика - тоже не скажет. Тем более в полный голос. Потому что дразнить Грейга и бросать ему колючки под кровать - это одно, а сказать что-то про самого сира Ульрика - это совсем другое. Его новые товарищи, наверное, не хуже Грейга понимали - если их слова дойдут до Ульрика, Риу с них шкуру спустит, и никто из родственников или покровителей за них не вступится - наоборот, демонстративно поколотит их еще раз, чтобы друг короля не решил, что их отпрыски и слуги сплетничают о нем с одобрения своих хозяев. Так что они сосредоточатся на Грейге и будут пытаться довести его до белого каления. Хоть и неясно было, чем он им так сильно насолил.
  
  Увидев, что их перешептывания и смех не оказывают на Грейга должного воздействия, его противники мало-помалу потеряли к нему интерес и, сделав вид, будто не замечают новичка, заговорили о своих делах. Грейг все еще стоял у стенки, прижавшись спиной к шершавому и, несмотря на ранний час, уже теплому камню, но учащенное сердцебиение и шум в ушах, означавшие готовность к драке, постепенно затихали. К Грейгу вернулась способность рассуждать разумно, и он понял, что дело, наверное, было не только в том, что он был чужаком, которого местные старожилы не хотели принимать в свою сплочённую компанию. Было похоже, что их раздражало то, что Грейга - несмотря на его низкое происхождение - сразу же приняли, как сына Ульрика, а королева сделала его своим пажом.
  
  Короче говоря, они ему завидовали.
  
  Грейг мрачно ухмыльнулся, осознав, что то, что оказалось для него огромным разочарованием и заставляло его чувствовать себя несчастным и злиться на Ульрика, со стороны действительно могло казаться головокружительной удачей и вызвать в ком-то зависть и негодование. Грейг с радостью бы поменялся с кем-то из этих мальчишек, злившихся на то, что "выскочка" так высоко взлетел. В отличие от них, он вовсе не стремился быть пажом Ее величества, да и считаться признанным бастардом сира Ульрика тоже не рвался. Будь у него выбор, Грейг охотно предпочел бы скрыть этот досадный факт и быть для всех, кто его знает, сыном Саймона и Хелен - законным ребенком двух людей, которые любили и друг друга, и самого Грейга.
  
  Ульрик, может быть, считал, что делает ему большое одолжение, открыто признавая свое отцовство, но для Грейга это было то же самое, что деньги, ежегодно посылаемые капеллану, письма и подарки. Ульрик был готов щедро платить за его обучение, но он за все двенадцать лет ни разу не приехал, чтобы посмотреть на собственного сына - ну хотя бы из простого любопытства. Теперь он был готов признать его своим бастардом и из деревенского мальчишки сделать пажом королевы - лишь бы не возиться с Грейгом самому. Ульрик как будто постоянно откупался от собственной совести, делая все, чтобы сказать себе - "я позаботился о своем сыне", "мне было не все равно". Это, наверное, лучше, чем ничего, но какой в этом смысл, если на самом-то деле тебе как раз все равно?..
  
  От этих размышлений Грейга отвлекло появление на галерее сухопарого мужчины с камергерской лентой, который, проигнорировав других мальчишек, направился прямиком к нему.
  
  - Грейг Риу?.. - утвердительным тоном спросил он. И, не дожидаясь ответа - в котором, при его сходстве с сиром Ульриком, и не было особенной необходимости, сказал - Пошли, отведу тебя в королевскую часовню. Служба уже началась. Ее величество велела тебя привести.
  
  Раньше Грейг полагал, что будет изнывать от скуки, выполняя разные мелкие прихоти Ее величества и остальных придворных дам, но быстро убедился, что он ошибался. Обучавший его грамоте священник говорил, что королеву Бьянку считают одной из самых образованных женщин своего времени, и теперь Грейг лично убедился в том, что это не было обычным комплиментом.
  
  Когда Саймон рассказывал ему о жизни знати, все его рассказы были связаны с военными походами, а о придворной жизни отец совершенно ничего не знал. В своей наивности Грейг плохо представлял, чем занимают свое время женщины, которым не приходится, как его матери или ее соседкам, самим вести хозяйство, обшивать свою семью, нянчить детей и ухаживать за скотиной и цыплятами. Ну, разумеется, какое-то время они должны развлекаться - ездить на охоту, танцевать, участвовать в пирах и празднествах. Ну а все остальное время, все те дни, когда нет праздников, охот или пиров?..
  
  Теперь Грейг получил ответ на свой вопрос. Другие пажи королевы, принявшие его более доброжелательно, чем соседи по спальне, ввели новичка в курс дела, и Грейг с удивлением узнал, что жизнь Ее величества подчинена жесткому графику. Бьянка вставала в шесть утра летом и в семь утра - зимой, и неизменно начинала день с холодной ванны, а потом в любую погоду, хоть зимой, хоть летом, в течении часа ездила верхом. Сопровождать Ее величество на этой утренней прогулке при дворе считали большой честью, потому что Бьянка всегда брала с собой только несколько придворных из самых близких к ней людей. Пажам подобной чести, разумеется, никто не предлагал.
  
  Вернувшись, королева шла в дворцовую часовню, и, хотя право присутствовать на утренней службе тоже было проявлением особой королевской милости, которой добивались знатные придворные и иноземные послы, Грейг и другие пажи Ее величества, а также фрейлины принцессы Жанны, бывшие гораздо младше взрослых фрейлин королевы, ходили к утренней службе каждый день. Нередко королева потом находила время, чтобы задать им какие-нибудь вопросы о смысле прослушанной ими проповеди, поэтому любому, кто не хотел оказаться в глупом положении, стоило не считать ворон и внимательно слушать.
  
  Если королева проводила утро с мужем, то принцесса Жанна, ее фрейлины и Грейг с его товарищами завтракали под надзором кого-нибудь из придворных дам, и в таком случае кому-то полагалось вслух читать для остальных. Если Его величество был занят, королева ела у себя, и тогда время за столом, как правило, было посвящено беседе. Но, если для Ее величества или принцессы Жанны это в самом деле было отдыхом и развлечением, то многие из фрейлин и пажей сидели, словно на иголках, опасаясь оказаться не на высоте. Беседа образованных людей, по мнению Ее величества, подразумевала способность непринужденно оперировать цитатами и демонстрировать хорошее знакомство с богословием, юриспруденцией, поэзией, историей и множеством других вещей. Новые товарищи Грейга шутили, что древних авторов за столом Бьянки употребляли больше, чем еды, и это было правдой. Королева полагала, что переедание в сочетании с южной жарой способно вызвать только вялость мысли и сонливость, так что её завтрак чаще всего состоял из фруктов, хлеба и пары яиц.
  
  После этого лёгкого завтрака, если в этот день не была намечена охота, и если королева не должна была выезжать в город вместе с мужем, чтобы, например, торжественно присутствовать при спуске на воду нового корабля, начинались аудиенции. Грейг возблагодарил свою счастливую звезду за то, что он, не прилагая к этому каких-либо сознательных усилий, всегда писал без ошибок, потому что обнаружилось, что Бьянка использует своих пажей и фрейлин в качестве секретарей. Услышав что-то важное, она кивала первому, кто попадется под руку - "Будь добр, запиши это, чтобы я не забыла...". Разборчивый и красивый почерк Грейга удостоился одобрительного кивка.
  
  После обеда королева принимала посетителей иного рода, и здесь обладать красивым почерком и хорошо писать было недостаточно, поскольку эти посетители - личные друзья королевы - говорили и писали на нескольких языках, и в разговорах непринужденно переключались с обычной речи на древнеимперский, кьярти или тальмирийский. Грейг тальмирийского не знал совсем, да имперский знал только наполовину - священник выучил его читать и декламировать стихи или отрывки старых пьес на этом языке, но Грейгу никогда не приходило в голову, что на нем можно говорить или использовать его для повседневной переписки. Это требовало совершенно недоступной для него беглости речи и обескураживающей способности мгновенно переводить на древний язык любую свою мысль.
  
  Раньше Грейг полагал, что он достиг большого успеха в изучении имперского, да и обучающий его священник всегда был доволен тем, как хорошо Грейг понимал древние тексты, которые он предлагал ему для чтения. Но, взглянув на гостей королевы и на саму Бьянку, Грейг с досадой начал понимать, что в действительности он "знал" древний язык ничуть не лучше, чем его отец умел читать или писать.
  
  Когда в ответ на какой-то вопрос Ее величества, который Грейг сумел понять, только мысленно повторив все сказанное Бьянкой про себя и разделив стремительную мешанину звуков на отдельные слова, Грейг с грехом пополам ответил несколькими неуклюжими, отчаянно хромающими фразами, Бьянка не рассердилась - но тотчас же попросила одного из своих посетителей, известного сразу своими богословскими трактатами и светскими романами в стихах, заняться с ним древнеимперским. Обучать его азам тальмирийского тем временем было поручено одной из старших фрейлин, бывшей - как и сама королева - родом из Тельмара.
  
  Утром Грейг сказал бы, что у королевского пажа могут болеть разве что ноги, потому что нужно проводить весь день, стоя за спинкой чьего-нибудь кресла или бегая по разным поручениям, но после первого дня новой службы у него гудела и шла кругом прежде всего голова. Сколько он себя помнил, Грейгу всегда нравилось учиться, но раньше ему не приходилось оставаться в напряжении столько часов подряд. На службе Бьянке нельзя было ни отвлечься, ни расслабиться - нужно было без конца отвечать на вопросы, что-нибудь записывать, прислушиваться к чужим разговорам, и запоминать, запоминать, запоминать...
  
  Обед, который они съели днем, был сытным, с мясом, рыбой и паштетами, но на ужин предлагалась какая-то отвратительная зелень, залитая оливковым маслом, которое показалось Грейгу совершенно отвратительным на вкус - как и трава, которая, с точки зрения Грейга, годилась на корм разве что козам. С горем пополам он утолил голод хлебом, макая его - для сытости - в проклятое оливковое масло. После этого ужасного ужина - если это вообще можно было считать ужином! - Ее величество отправилась проводить вечер в покои Людовика, как она делала почти всегда. Когда король принял их с Ульриком, они играли в шахматы, но, по словам его товарищей, Бьянка с Людовиком делали вместе множество разных вещей. Иногда они вообще просто читали книги, устроившись по соседству, иногда беседовали за бокалом подогретого вина, иногда посылали за костями или картами.
  
  При дворе Людовика и Бьянку считали образцом любящих супругов и, наверное, они действительно любили друг друга, если уж им было приятно каждый вечер, когда не случалось праздников и маскарадов, проводить по несколько часов наедине. Но, хотя Бьянка, отправляясь к мужу, распустила Малый двор, оставив у себя в покоях только камеристок, которые должны были принести ей ночную рубашку и расчесать королеве волосы, прежде чем они с мужем лягут спать, Грейгу тоже пришлось остаться, потому что королева распорядилась, чтобы с него сняли мерку - как ее новый паж, он должен был носить ее цвета и одеваться так же, как все остальные мальчики из свиты Бьянки.
  
  Поздно вечером, когда он, наконец, вернулся в свою спальню, Грейг обнаружил, что его дорожная сумка выпотрошена, а вещи валяются на кровати и вокруг нее. Все они были перемазаны какой-то липкой дрянью, в которой Грейг по запаху узнал оливковое масло - это жуткое оливковое масло, которое почему-то так любили здесь, на Юге - и вдобавок еще пересыпаны песком. Усевшиеся на соседних койках мальчики и юноши с насмешливым интересом ожидали, что теперь скажет или сделает новый сосед.
  
  - Что это? - спросил Грейг, указывая на свою валявшуюся на полу одежду.
  
  - Понятия не имею, - нагло усмехнулся один из его соседей - парень лет пятнадцати на вид, явно считавший себя главным в этой спальне. - Когда мы пришли, все уже было так. Кстати, лучше тебе держать свои вещи в порядке - шталмейстеру не нравится, когда в спальнях свинарник.
  
  В ушах у Грейга зашумело. Он почувствовал почти непреодолимое желание подойти к этому парню и изо всей силы врезать ему кулаком ему в лицо. Но это было глупо. Он один, а противников - восемь человек, не говоря уже о том, что половина из них старше и сильнее. Они без труда с ним справятся.
  
  - Может быть, спустимся во двор и решим это дело один на один? - спросил он развалившегося на кровати парня. Тот был старше и значительно крупнее, и Грейг сильно сомневался в том, что он сможет его поколотить - но если он покажет, что он лучше проиграет в драке, чем станет безропотно терпеть такие выходки, то, может, его оставят в покое.
  
  Юноша насмешливо приподнял брови.
  
  - Что "решим"? Какое еще "дело"?..
  
  Грейг стиснул зубы.
  
  - Ясно. Остальные тоже ничего не понимают?..
  
  Сидевший на угловой кровати парень шевельнулся, но тот юноша, с которым беседовал Грейг, сдвинулся в его сторону и сердито толкнул его ногой. Ну правильно... если бы кто-то из его соседей принял вызов Грейга, получилось бы, что сам он просто струсил. Грейг понимал, что этот почти взрослый парень его не боится, но он сам отрезал себе пути к отступлению, изобразив непонимание. Вздумай он сейчас встать и пойти вместе с ним, это бы выглядело так, как будто Грейг его заставил.
  
  Грейг решил, что большего, чем он уже добился, из этой паршивой ситуации не выжмешь - сейчас его противники, во всяком случае, не получают того удовольствия, на которое они рассчитывали, дожидаясь его возвращения - и, подойдя к своей кровати, начал молча собирать изгаженные вещи.
  
  На следующее утро Грейг проснулся на восходе солнца вместе с остальными обитателями своей спальни. И первым, что он почувствовал, открыв глаза, была боль в ноге. Вчерашний день был так наполнен новыми событиями, что Грейг успел начисто забыть про брошенные ему под кровать колючки, и даже не сразу понял, что у него может болеть. Только взглянув на пострадавшую ступню, он вспомнил, что случилось накануне. Чуть ниже пальцев, там, куда вчера воткнулся шип, возникла болезненная припухлость, и, попробовав наступить на ногу, Грейг понял, что с раной случилось что-то нехорошее. Надо было, наверное, сразу выдавить из ранки побольше крови, а потом как следует промыть ее, но вчера Грейг был слишком сильно удивлен и слишком разозлен из-за дурацкой выходки своих новых товарищей, чтобы подумать о таких вещах. Да и ступня, в которую вонзился шип, тогда особо не болела...
  
  Грейг постарался промыть рану хотя бы теперь, но остался с тревожным чувством, что это не слишком помогло.
  
  Стараясь не хромать, он поспешил на службу в королевскую часовню, и, действительно, смог "расходить" ступню - к тому моменту, как настало время завтрака, неприятные ощущения при ходьбе практически исчезли. Он ожидал, что этот день пройдет примерно так же, как вчерашний, но Ее величество внезапно сказала, что после завтрака Грейг должен идти в Оружейный зал. Поскольку Грейг не имел ни малейшего понятия, куда надо идти, Бьянка послала с ним еще одного пажа - потребовав при этом, чтобы, сопроводив Грейга, тот немедленно вернулся.
  
  Оружейный зал оказался большой, длинной комнатой, вдоль стен которой стояли деревянные манекены в рыцарских доспехах и подставки для оружия. Каменный пол покрывали странные, сложные узоры из кругов и полумесяцев. Посреди зала дожидался высокий смуглый мужчина в белой, просторной рубашке и перчатках с крагами. Темные волосы мужчины были, по южному обычаю, стянуты в хвост, а в руке он держал узкий деревянный меч. Когда Грейг подошел поближе, мужчина слегка кивнул, приветствуя его.
  
  - Меня зовут Алессандро Молла. Королева попросила посмотреть, как вы владеете мечом, чтобы решить, с кем из моих учеников вы будете заниматься. Вы ведь учились фехтованию?
  
  - Да, сир, - почтительно наклонив голову, ответил Грейг.
  
  Мужчина усмехнулся.
  
  - Я не сир. Я - Алессандро Молла, Клинок Королевы. И, по совместительству - учитель фехтования. Так что тебе не обязательно мне кланяться. Мой дед торговал мидиями на базаре, а отец - дрался с быками на арене... Так что ближе к делу, юноша. Возьмите меч, - Молла кивком указал ему на подставку с деревянными мечами.
  
  Следующие несколько минут Молла гонял его по залу, постепенно ускоряя темп. Достать его казалось совершенно невозможным, а сам Молла, судя по всему, даже не ставил себе цель его коснуться - он только обозначал удар, не доводя ни одно из своих движений до конца.
  
  - Техника у вас бедная. Но двигаетесь вы отлично, - сказал он пару минут спустя, когда Грейг только-только начал увлекаться и входить во вкус. - Это хорошо; техника - дело наживное. Если не будете лениться, то из вас выйдет хороший фехтовальщик. Я определю вас в группу старших мальчиков. Вы им не ровня, но это отучит вас полагаться на свою ловкость и научит больше внимания уделять защите. До сих пор вы явно занимались с человеком, которому не хватало гибкости и быстроты. В итоге вы приобрели опасную привычку уворачиваться от ударов вместо того, чтобы правильно их блокировать. Тот, кто вас учил, считал это приемлемым, но я так не считаю. Это следует исправить. Вы будете приходить ко мне каждый Пятый день, после полудня.
  
  - Я что, буду тренироваться только один раз в неделю? - спросил Грейг, не в силах скрыть своего разочарования. - Разве этого достаточно?.. - Вам пока хватит, - ухмыльнулся Молла. - Да и времени у вас будет немного. Ее Величество считает, что вам сейчас следует больше внимания уделять другим вещам.
  
  - Вы тоже так считаете? - провокативно спросил Грейг. Он был уверен в том, что человек, который посвятил всю свою жизнь искусству фехтования, не сможет отрицать, что один день в неделю - это слишком мало, и тогда он сможет попросить у Молла походатайствовать о том, чтобы ему было позволено тренироваться больше. Но смуглое лицо мужчины осталось невозмутимым.
  
  - Само собой. Я служу королеве и делаю только то, что мне приказывают. Вам следует поступать так же.
  
  Грейг понуро кивнул. Единственным, что поднимало ему настроение, была мысль о том, что Пятый день настанет уже завтра, так что долго ждать своего первого урока ему не придется.
  
  Однако в реальности первый урок у Моллы обернулся постыдным провалом. Грейг с самого утра чувствовал какую-то неприятную вялость и слабость во всем теле. Если накануне он списал свое нежелание ужинать на то, что вид соседей, с аппетитом поедающих какой-то перемешанный с яичным соусом шпинат, и отвратительный запах оливкового масла отбили у него последний аппетит, то утром Грейг просто почувствовал, что мысль о любой еде сейчас кажется ему противной. Так что, пока остальные ели, Грейг ограничился тем, что проглотил несколько виноградин. Мысли тоже были какими-то ленивыми, как будто затуманенными - хотя мысль о встрече с Моллой помогла ему сбросить с себя это оцепенение. Когда настало время урока, Грейгу казалось, что он чувствует себя гораздо лучше, чем с утра, но, к его удивлению, Молла довольно скоро подошел к нему и знаком велел им с противником - мальчишкой лет четырнадцати, которого звали Ульфином - прекратить бой.
  
  - Что у тебя с ногой? - спросил он Грейга. - Ты хромаешь.
  
  Грейг удивленно вскинул глаза на наставника. Утром, когда он только встал с кровати, наступать на правую ногу в самом деле было больно, но к этому моменту он давно уже о ней забыл.
  
  - Я не хромаю, - сказал он. Противник Грейга тоже выглядел несколько озадаченным.
  
  Молла пожал плечами.
  
  - Допускаю, что ты ничего не чувствуешь. Но, если ты не врешь, и нога у тебя пока что не болит, то, значит, она скоро заболит. Ты мог потянуть связку, бегая по лестницам. А может, просто натер ногу сапогом. Тело умнее разума. Ты можешь ничего не замечать, но ты наступаешь на правую ступню не так, как на левую. Я тебя отпускаю. Придешь в следующий раз.
  
  - Вы что!.. - от огорчения Грейг даже позабыл о вежливости. - Зачем мне пропускать урок? Я могу фехтовать. Я даже ничего не чувствую!
  
  Молла покачал головой.
  
  - Какой бы ни была причина твоей хромоты, перетруждать больную ногу в любом случае не стоит. Иначе может получиться так, что ты пропустишь больше одного урока. Иди, Риу, не трать мое время...
  
  Грейг ушел, мысленно ругая Моллу с его наблюдательностью на чем свет стоит. Тоже мне, "хромота"! Да кроме Алессандро, никто ничего и не заметил.
  
  Но учитель фехтования оказался прав. Боль, которая раньше беспокоила Грейга только утром, когда нужно было заново привыкнуть наступать на раненную ногу, на этот раз разбудила его среди ночи. Грейгу снился сон, в котором Лорел убегала от большой собаки, а потом Грейг попытался отвлечь пса, швыряя в него камни - и собака погналась за ним, повалила его на землю и, вцепившись ему в ногу, принялась ее грызть.
  
  Грейг проснулся в холодном поту, запутавшийся в одеяле - и сразу же понял, что острая, нарывающая боль в ступне, в отличие от собачьих зубов, ему не примерещилась. Грейг сел в постели, положил босую ногу на колено и попытался надавить на горячий, плотный желвак, вспухший на месте раны, но тут же отдернул руку - боль была настолько сильной, что перед глазами полыхнула ослепительная вспышка, и Грейг чуть не заорал. Ему сделалось страшно. Надо было что-то делать - пойти к лекарям, показать им ступню и рассказать, что с ним произошло... но Грейга затошнило при одной мысли об этом. Если он почувствовал такую боль, когда только потрогал ногу, то можно себе представить, что с ним будет, когда лекарь решит вскрыть нарыв ножом!..
  
  В конечном счёте Грейг сказал себе, что прямо сейчас, среди ночи, ему никто не поможет, так что нужно дождаться утра. Пропустить утреннюю службу под предлогом раненой ступни было бы неблагочестиво, так что Грейг решил, что он отпросится у королевы после завтрака. Но утром, пока он сидел в часовне и молился о том, чтобы как-нибудь выдержать неотвратимо приближающиеся мучения, Грейга начал трясти озноб, а за завтраком обеденная зала как-то странно расплылась перед его глазами, и Грейг, не в силах справиться с внезапно накатившей дурнотой, покачнулся, хватаясь за стол. Но хуже всего было то, что королева, не слушая его протестов, сразу же велела отвести его в гостиную, где бледного, трясущегося Грейга уложили на кушетку, и послала своих слуг не только за дворцовым лекарем, но и за сиром Ульриком.
  
  К досаде Грейга, Ульрик появился первым - прошла всего четверть часа, прежде чем его так называемый "сеньор", которого Грейг ни разу не видел с того дня, как они вместе вышли из покоев короля и королевы, вошел в комнату - хотя Грейг знал от фрейлин, что Ульрик проводил утро за стенами королевского дворца, может быть, даже и не в Старом городе.
  
  Увидев Ульрика, Грейг выпрямился, заставляя себя сесть.
  
  - Ты весь горишь! - сердито и встревоженно сказал сир Ульрик, прикоснувшись к его лбу. - Ты болен? Почему никому не сказал?.. Я приказал, чтобы доктора проводили в мою комнату. Там ему будет удобнее тебя осмотреть, чем здесь.
  
  - Хорошо, - согласился Грейг, стараясь не стучать зубами. Его самого сильно напугало то, как стремительно ухудшалось его состояние. - Сейчас пойду...
  
  - Никуда ты один не пойдешь. Я тебя отведу. А по дороге ты мне объяснишь, в чем дело. Когда тебе стало плохо? - спросил Ульрик.
  
  Грейгу совершенно не хотелось признаваться в том, что он ходил с больной ногой уже несколько дней, поэтому он уклончиво ответил :
  
  - Да буквально только что.
  
  Ульрик внезапно вскинул руку - и несильно, но очень обидно съездил ему по щеке.
  
  - Прекрати врать! Ты думаешь, я совсем идиот?..
  
  - Думаю, да, раз вы намерены лечить меня пощечинами, - злобно сказал Грейг - и тут же ощутил, как к горлу подкатила тошнота. Согнувшись в три погибели, он выблевал на пол рядом с кушеткой то немногое, что смог впихнуть в себя за завтраком. Сир Ульрик выругался - и внезапно сгреб его в охапку и, не обращая ни малейшего внимания на его слабые попытки вырваться, на руках вынес его из гостиной королевы.
  
  Грейг никогда раньше не осознавал, насколько он все-таки меньше и слабее своего сеньора. Даже будь он в полном порядке, Ульрику не составило бы ни малейшего труда с ним справиться, а уж теперь, когда Грейг чувствовал себя слабей, чем недотопленный котенок - и подавно.
  
  
  
  - ...Будешь жить со мной, - непререкаемо заявил Ульрик после ухода лекаря. Лежавший на его кровати Грейг не знал, какое из двух охвативших его чувств сильнее - облегчение или все же досада и протест против категорического тона, которым Ульрик сообщил о своем решении.
  
  С одной стороны, Грейг чувствовал большое облегчение при мысли, что ему больше не нужно будет постоянно беспокоиться из-за своих вещей и ожидать каких-то новых пакостей от соседей по комнате. Но, с другой стороны, те, кто пытался его изводить, могли решить, что он слабак, который испугался их и побежал просить защиты у своего сюзерена. Если уж на то пошло, именно Ульрик сунул его в комнату к этим мальчишкам, которые с ходу принялись травить и изводить его. А теперь, когда Грейг, по его милости, оказался втянут в эту войну, он просто приказал слуге отнести вещи Грейга в свою комнату, ничуть не беспокоясь, что о нем подумают его обидчики.
  
  - Я не хочу никуда уходить, - сердито сказал Грейг.
  
  Рыцарь прищурился.
  
  - Ну да. Ты хочешь всем им показать, что ты ничего не боишься. В самый раз для дурака, который целую неделю ходил с нарывающей ступней, лишь бы не жаловаться. Ты хоть понимаешь, что ещё чуть-чуть - и ты мог вообще остаться без ноги?.. Если тебе себя не жаль - подумал бы хотя бы о других.
  
  - О ком, о вас?.. - с досадой спросил Грейг, которому сейчас очень хотелось позлить Ульрика.
  
  Тоже ещё, нашелся гусь... Сначала бросил его на растерзание куче старших мальчишек и ни разу за все эти дни не вспомнил о его существовании, а теперь принимается читать ему нотации, как будто Грейг сам во всем виноват!
  
  - Ну, например, - серьезно сказал Ульрик. - Думаешь, мне приятно будет писать твоей матери о том, что ты тут покалечился?
   Грейг не нашелся, что ответить.
  
  
  * * *
  
  Ульрик сказал - "будешь жить со мной", но в действительности пожить вместе им тогда почти не довелось - бескарцы захватили пару приграничных крепостей, а алезийцы решили отбить их до холодов, так что его сюзерен спешно отбыл к месту осады.
  
  Грейга он с собой, естественно, не взял - и, как ни странно, его отъезд заставил Грейга почувствовать себя одиноким. Это было совершенно нелогично, потому что большую часть времени они и так не виделись. Даже после того, как Грейг переселился в комнаты Ульрика, он видел его далеко не каждый день. Когда он просыпался утром, его сюзерена уже не было на месте, а когда Грейг возвращался вечером - Ульрика еще не было, и временами Грейг потом сквозь сон слышал, как рыцарь входит в комнату, садится на кровать и сбрасывает сапоги. Но, как ни странно, знать, что он находится где-то поблизости и, если будет нужно, Риу примчится и вмешается, как в случае с его больной ногой, было успокоительно.
  
  Сир Ульрик, правда, проявлял свою заботу о нем скорее, как старший брат, чем как отец, - Грейг, выросший с Саймом, ясно видел разницу, - но все же Ульрику было не все равно, и Грейг, сам этого не замечая, привык ощущать, что в крайнем случае он всегда может обратиться к кому-то за поддержкой.
  
  После отъезда Ульрика Грейг стал вдвое сильнее тосковать по дому, маме и Саймону с Лорел. Королева, видимо, заметила перемену в его настроении, и отнеслась к этому с неожиданным вниманием - после отъезда Ульрика из Ньевра Бьянка чаще, чем раньше, обращалась к Грейгу с какими-нибудь вопросами, говорила с ним ласковее, чем обычно, и приобрела привычку, благодаря Грейга за какую-нибудь мелкую услугу, мимолетно гладить его по щеке. Когда она сделала это в первый раз, Грейг ощутил, что в носу у него защипало, и испугался, что кто-то заметит, что глаза у него на мокром месте. С тех пор, как он расстался с Саймоном на постоялом дворе в Хилнсе, никто больше не прикасался к Грейгу с целью его приласкать.
  
  Дома он как-то не задумывался о таких вещах. Это было просто незаметной и привычной частью жизни - Лорел буквально висла на нем каждую свободную минуту, мама то и дело целовала Грейга или гладила его по голове, отец мог приобнять Грейга за плечо или взлохматить ему волосы, а когда на них обоих находило настроение подурачиться, то Сайм вообще обращался с ним, как будто Грейгу все еще было четыре года - мог оторвать его от земли, закинуть себе на плечо, а после этого начать кружить, или невозмутимо дотащить до старого сарая, где хранилось сено, и, как мешок, сбросить хохочущего Грейга в стог сухой травы.
  
  Уезжая из дома, Грейг даже не представлял, как ему будет всего этого недоставать, и как он будет благодарен королеве Бьянке за один-единственный ласковый жест.
  
  Но, как ни странно, главным человеком, который заполнил образовавшуюся в душе у Грейга пустоту, стала не королева Бьянка и не кто-то из ее пажей, а самый неожиданный и малоподходящий человек - принцесса Жанна.
  
  В первые несколько месяцев своей службы при дворе Грейг видел Жанну каждый день, но, разумеется, обычно с ней не разговаривал. Время от времени он помогал ей сесть в седло. Иногда был ее партнёром, когда все они разучивали танцы для очередного праздника, балета или маскарада. Но даже в этом случае Грейгу казалось, что принцесса едва его замечает, словно он был предметом обстановки, ещё одним креслом или бархатной портьерой. Грейгу не приходило в голову переживать из-за такого отношения - это казалось само собой разумеющимся. И к тому же, если бы принцессе Жанне вздумалось болтать с кем-нибудь из пажей, это вряд ли понравилось бы наблюдающим за ними придворным дамам.
  
  Когда Грейг был ее партнёром в танце, Жанна клала руку ему на запястье, глядя сквозь него и улыбаясь вежливой улыбкой, предназначавшейся вовсе не ему, а тому взрослому партнёру, с которым ей предстояло танцевать на предстоящем празднике. Потом, в конце урока, она кивала ему и говорила "спасибо". И тем дело и кончалось. Но однажды, выйдя из покоев королевы, Грейг увидел Жанну, привалившуюся к стене и странно согнутую, словно ее ударили под дых и ей все еще было слишком больно, чтобы стоять прямо. Лицо Жанны было бледным и бескровным, даже губы у принцессы побелели. Грейг никогда еще не видел Жанну в таком жалком виде - до сих пор она всегда казалась пышущей здоровьем - и сейчас он здорово перепугался.
  
  - Что с вами, ваше высочество? Вам плохо? - встревоженно спросил он, подходя к девушке.
  
  - А если я скажу, что мне очень хорошо - ты мне поверишь? - огрызнулась Жанна.
  
  - Я хотел сказать - вы заболели? - поправился Грейг.
  
  Жанна поморщилась.
  
  - Я не больна. Это просто лунная кровь. Или ты ничего о таком не слышал?
  
  Грейг смутился. Жанне, как и ему самому, было двенадцать лет, и Грейг просто не подумал бы, что она уже девушка. В Фэрраксе многие девочки, бывшие на год или даже на два старше Жанны, еще не успевали торжественно надеть красную юбку, сообщающую всей округе о появлении в деревне новой молодой невесты. Он ответил:
  
  - Слышал, конечно. Но моей матери никогда не было от этого плохо, вот я и подумал...
  
  - Большинству девушек не настолько плохо, - согласилась Жанна сквозь зубы. - Мне иногда тоже не слишком плохо, разве что живот болит. Но иногда...
  
  - Давайте, я позову ваших дам, - предложил Грейг. Они-то уж наверняка должны быть в курсе, что следует делать в таких случаях...
  
  - Не надо дам... Проводи меня в мои комнаты, - сказала Жанна, отлепившись от стены.
  
  Грейг понимал, что, если кто-нибудь увидит, как он заходил в спальню наследницы, то ему надают ему по шее. Да еще и сообщат Ульрику о его возмутительном поступке. Но не мог же он, сам предложив Жанне помощь, теперь трусливо сбежать... так что Грейг взял ее под руку и вместе с ней пошел вперед по коридору.
  
  Комнаты Жанны, в которых Грейг раньше бывал только в роли посланца Ее величества, были безлюдными, спокойными и залитыми полуденным светом. Все девушки и девочки из свиты Жанны в это время суток находились в покоях королевы. Оказавшись в своей спальне, Жанна, громко вздохнув от облегчения, сбросила туфли и вытянулась на постели, прямо поверх покрывала.
  
  - Можешь принести грелку? - попросила она Грейга. Сейчас она казалась такой измученной и несчастной, что, несмотря на свое бархатное платье с туго зашнурованным корсажем и сложную, "взрослую" прическу, показалась ему девочкой не старше Лорел.
  
  - Что?.. Ах, да, - очнулся Грейг. - Сейчас.
  
  Он сбегал в кухню, куда они с другими пажами временами пробирались, чтобы утащить что-нибудь из еды (учитывая странные представления Ее величества о том, что такое "здоровый и полезный ужин", нужно было либо смириться с тем, чтобы ложиться спать с сосущей пустотой в животе, либо добыть провизию самим), щипцами вытащил из очага один из гладких камней, которые мешали прогорающим дровам рассыпаться из-под подвешенного над огнем котелка с кипящим соусом, завернул раскаленный камень в несколько кухонных полотенец и вернулся со своей добычей в комнаты принцессы. Жанна положила грелку на живот и удовлетворенно выдохнула.
  
  - Спасибо, - с чувством сказала она Грейгу. - Ты даже не представляешь, как ты мне помог!..
  
  Она смотрела прямо на него, и в этот раз Грейг не почувствовал себя портьерой или гобеленом.
  
  - А почему вы не хотели, чтобы я позвал ваших дам? - спросил он у Ее высочества. Жанна нахмурилась.
  
  - Ты просто их не знаешь. Стоит им увидеть, как я мучаюсь, как они сразу принимаются наперебой твердить, что это все пройдет, как только я выйду замуж и рожу своего первого ребенка. Идиотки. Моей матери до сих пор плохо каждый раз, однажды ей было так больно, что она упала в коридоре, но они все равно продолжают говорить, что, стоит мне с кем-нибудь переспать и забеременеть - как все пройдет само собой!..
  
  - Вы же принцесса. Прикажите им молчать, - предложил Грейг. Но Жанна только раздраженно фыркнула.
  
  - Это не так просто, как ты думаешь. Когда люди не понимают, что плохого в том, что они говорят, они просто не в состоянии уразуметь, что ты не хочешь слышать ту или другую глупость больше никогда. Им кажется, что ты пытаешься сказать - "Молчите, я устала". Или - "У меня плохое настроение". Они еще и начинают мне "сочувствовать" и говорить между собой, что подобная раздражительность - это нормально в моем положении, и что "в такие дни" многие женщины не могут себя контролировать. Видеть их не могу...
  
  - Паршиво, - согласился Грейг. - Но вы представьте, что вам скажут, если кто-нибудь войдет, пока я здесь!
  
  Жанна прищурилась.
  
  - Боишься?.. - спросила она пренебрежительно.
  
  Грейг сердито нахмурился. Легко ей говорить!..
  
  - Я ведь не принц, - сухо напомнил он. - Мне не станут читать нотации, меня просто выдерут.
  
  Но Жанна совершенно не смутилась.
  
  - Думаешь, у тебя одного были бы проблемы?.. Уверена, что ты бы предпочел, чтобы тебя просто отлупили, чем полезли проверять, не потерял ли ты невинность.
  
  Грейг изумленно посмотрел на Жанну - а потом, не удержавшись, рассмеялся в голос.
  
  Он привык к тому, что пажи королевы - особенно те, кто был постарше - много говорят о женщинах и откровенно наслаждаются всякой похабщиной вроде "Рассказов Уэрдсфордского школяра". Но кроме этого Грейг, выросший в деревне, знал и то, чего не знало большинство его приятелей - что между собой женщины тоже способны откровенно или даже с грубоватым юмором говорить о том, что посчитали бы крайне нецеломудренным, будь это сказано публично. И из-за этого ему казалось странным, что здесь, при дворе, привыкли делать вид, что женщинам просто "не свойственно" говорить о куче вещей без экивоков, умолчаний и лишней манерности.
  
  Даже те женщины, которые уже успели выдать замуж своих дочерей, в присутствии мужчин должны были изображать детскую неосведомленность о кое-каких сторонах жизни и монашескую скромность. Непринужденность, с которой Жанна нарушала все эти неписанные правила, показалась Грейгу очень здравой. В самом деле, что за чушь!.. Почему Жанна, которой внезапно стала плохо, должна многозначительно закатывать глаза и говорить "мне нездоровится" вместо того, чтобы прямо сказать, в чем дело?
  
  Услышав его смех, Жанна тоже заулыбалась.
  
  - Могу я еще что-то для вас сделать? - спросил Грейг, которому теперь не слишком-то хотелось уходить. Жанна задумчиво потерла нос.
  
  - Даже не знаю... Было бы здорово что-нибудь почитать, но тут ты вряд ли сможешь чем-нибудь помочь.
  
  - Да, книгу мне никто не даст, - согласился Грейг. Королева всячески поощряла членов своей свиты к чтению, и в ее комнатах Грейг мог бы беспрепятственно читать или разглядывать любую книгу из личной библиотеки королевы. Но чтобы какой-то паж выносил драгоценные фолианты из покоев Ее величества, даже не объяснив, зачем это ему понадобилось - это было совершенно невозможно. Тем не менее, Грейг полагал, что это не беда.
  
  - Если хотите, я почитаю вам что-нибудь на память, - предложил он Жанне. Девочка тряхнула головой.
  
  - Ну нет уж! Хватит с меня этих жутких классических поэм. Герой насмерть поссорился с царем, потому что ему не отдали пленницу. Какое оскорбление!.. Все должны встать на его сторону и посочувствовать ему. Хотя единственный, кому там стоит посочувствовать - это как раз та пленница. Но вместо этого кому-то нужно было написать две тысячи стихов о том, как этот идиот сидел в своей палатке и страдал, как будто бы это его кто-то пытался сделать рабом для утех. Все это глупо и притом некуртуазно до последней крайности.
  
  - Ну... вообще, конечно, да, - признался Грейг. - Но я не собирался читать вам имперские поэмы. Я бы мог почитать вам про леди Белинду и про Властелина леса Лонгли.
  
  - Это какой-то рыцарский роман? - спросила Жанна с любопытством.
  
  - Нет... Это просто старая легенда, которую любят в Фэрраксе. Сто лет назад один монах пересказал ее в стихах.
  
  - И что, ты знаешь ее наизусть? Всю целиком? - спросила Жанна с некоторым удивлением.
  
  Грейг кивнул. Память у него всегда была хорошей, и запоминание стихов давалось ему легко, но дело было не только в этом. Когда Сайм рассказывал о рабстве на галерах, то он всегда говорил, что у человека есть только одно сокровище, которое никто не может у него отнять - это его память. В его рассказах каторжники, задыхающиеся под палубой и по три месяца не видевшие солнечного света, поддерживали себя тем, что без конца что-нибудь вспоминали - людей, которых они знали когда-то в прошлом, песни и молитвы, даже сказки, слышанные в детстве. Человек, знающий много песен и историй, там, в темном и душном трюме, ценился выше, чем даже сильный и выносливый сосед по скамье. Такому человеку отдавали последнюю кружку воды. Потому что песни, как ни странно, были чем-то, что посреди окружающего их кошмара было дороже даже воды и хлеба.
  
  После этих рассказов Саймона Грейг всегда старался запомнить все, что ему нравилось. Он представлял себе, что он находится под темной палубой, и, закрывая глаза, чтобы не видеть травы и солнечного света, шепотом повторял стихи и старые легенды - и они начинали звучать по-другому, и вдоль позвоночника у Грейга шел восторженный озноб.
  
  - Да, я могу прочесть ее с начала до конца, - ответил он Ее высочеству.
  
  - Тогда читай!.. - сказала Жанна, повернувшись к Грейгу и облокотившись на подушку.
  
  Грейг сел на кресло, на которое Ее высочество садилась вечером, чтобы служанки могли расчесать и заново переплести ей волосы, и начал по памяти читать поэму о Белинде. Грейг был рад, что, предлагая Жанне почитать ей вслух, он первым делом вспомнил именно об этой истории. В большинстве других баллад или поэм, которые он помнил наизусть, речь так или иначе шла о внезапной влюбленности, и декламировать Жанне подобные стихи, вопреки всем приличиям усевшись в ее спальне, было бы двусмысленно и даже просто непристойно. Но в истории о Белинде не происходило ничего подобного. Никто не выпивал магический напиток, заставляющий героев ощутить неодолимое влечение друг к другу, никто не развязывал войны из-за любви к чужой жене, а прекрасная дева не являлась к победителю дракона ночью и не скидывала с себя плащ.
  
  Белинда была храброй женщиной, мужа которой заточил в своих владениях страшный лесной дух, Властелин леса Лонгли. За то, что мужчина повредил топором его любимый дуб, Властелин леса Лонгли превратил его в лесное чудище и хотел таким способом обречь его на вечные мучения. Но Белинда не смирилась и не стала предаваться горю - она села на коня, отправилась в самое сердце леса и бросила вызов Властелину леса Лонгли и его прислужникам. И в конце концов все-таки спасла своего мужа.
  
  От истории, которую потом изложил в стихах монах, веяло страшной древностью. Нетрудно было догадаться, что когда-то, на заре времен, Властелин леса Лонгли был не просто духом леса, а одним из тех богов, которым поклонялись в Фэрраксе, а ставшая в поэме женой рыцаря и хозяйкой замка леди Белинда была просто женой дровосека - именно поэтому он по ошибке и попробовал срубить священный дуб. Но главное - Грейг полагал, что героиня этой сказки чем-то похожа на саму Жанну, и практически не сомневался в том, что история ей понравится.
  
  В тот день их, вероятно, охраняло какое-то волшебство, поскольку, хотя их хватились и искали, никому не пришло в голову искать их в спальне Ее высочества. В конечном счете Жанну все-таки нашли, но, поскольку в том, чтобы вернуться в спальню из-за неважного самочувствия, не было ничего предосудительного, никто ее ни в чем не упрекнул - наоборот, все ужасались, что Ее высочеству было так плохо, что она даже не смогла кого-нибудь предупредить или позвать на помочь, и провела несколько часов совсем одна. А Грейг, сумевший еще раньше потихоньку выбраться из комнат Жанны, сошел вниз и как ни в чем ни бывало появился на обеде. Требовалось как-то объяснить свое отсутствие в гостиной королевы, так что Грейг соврал, что он улизнул из дворца и провел это время в Старом городе.
  
  Он был уверен в том, что это ему даром не сойдет, но, видимо, Бьянка и правда привязалась к нему за последние несколько месяцев. Ее величество сказала Грейгу, что, если он сотворит нечто подобное еще раз, она велит его высечь и напишет сиру Ульрику - но тем дело и кончилось.
  
  Конечно, узнай королева правду, Грейг никогда не отделался бы так легко.
  
  * * *
  
  Сир Ульрик возвратился в Ньевр только в феврале, когда рождественские торжества и праздники давно забылись и стали казаться частью другой жизни, от которой Грейга и его товарищей отделяла бесконечная череда будних дней, занятий переводами и тренировок с Алессандро Моллой.
  
  Грейг знал, что его сюзерен был ранен. Вести эффективную осаду было невозможно из-за поддержки захваченной бескарцами крепости с моря, и руководители похода приняли решение о штурме. Крепость была захвачена, но Ульрика ранило стрелой, которая пробила и кольчугу, и нагрудную пластину, и сломала Риу пару ребер. Грейгу сообщили, что он жив и понемногу оправляется от ран, и Грейг не слишком беспокоился о нем. Ему казалось, что, если бы Ульрик находился при смерти, никто не стал бы скрывать это от него, а раз ему сказали, что лорд Риу идет на поправку - значит, так оно и есть. В конце концов, сир Грегор, которого его отец сопровождал во время войн на Островах, тоже не раз был ранен, и Грейг успел уяснить, что треть походной жизни любого из рыцарей так или иначе протекает либо в лазарете, либо в собственной постели, где выпущенные из лазарета люди понемногу оправляются от ран. Так что Грейг просто добавил к ежедневным молитвам, которые он читал в часовне королевы, еще одну - о скорейшем выздоровлении своего сюзерена.
  
  Однако после возвращения Ульрика в Ньевр стало ясно, что дело куда серьезнее, чем представлялось Грейгу.
  
  Ульрика доставили в столицу на носилках - хотя со дня штурма прошло уже больше трех недель, он по-прежнему не вставал с кровати. Выглядел Ульрик ужасно - его светлые волосы потускнели и как будто даже перестали виться, кожа туго обтянула скулы, глаза лихорадочно блестели. Он все время хотел пить, но его губы, покрытые каким-то странным белым налетом, казались сухими и потрескавшимися от жажды даже в тот момент, когда он жадно глотал воду.
  
  Рыцаря перенесли в его комнаты и уложили на кровать, и осматривавший его врач выглядел непривычно хмурым. Грейг при перевязке не присутствовал, поскольку его выставили вон, но через запах мазей, которыми пропитали чистые бинты, явственно пробивался запах воспаленной, гноящейся раны - и Грейг не был ни настолько беспечен, ни настолько глуп, чтобы не понимать, что это значит. Он с страхом смотрел на красные пятна, которые покрывали грудь Ульрика над повязкой, расползаясь на ключицу и на бок.
  
  Для того, чтобы осмотреть и, по возможности, очистить рану, хирург королевы дал Ульрику столько маковой настойки, что Риу стал заговариваться, а к вечеру Ульрик принял мак еще раз - но ему все равно было больно. Он не жаловался, но Грейг, сидевший с ним и постоянно подававший ему воду, видел это по его лицу. Грейгу внезапно пришло в голову, что в таком состоянии Ульрику лучше было бы не отправляться ни в какое путешествие, а остаться на месте - это бы избавило его от трудной и мучительной для человека в его положении дороги. Промелькнула даже мысль - уж не было ли решение Ульрика вернуться в Ньевр как-то связано с самим Грейгом?
  
  Подумав об этом, Грейг рывком поднялся на ноги, распахнул ставни, так что в натопленную спальную Ульрика потек февральский холод - и стал яростно разбрасывать дрова в камине кочергой.
  
  Рыцарь удивленно приподнял голову.
  
  - Ты что творишь?.. - спросил он хриплым голосом.
  
  - Отец говорит, при воспалении нельзя лежать в тепле, - ответил Грейг, с ожесточением колотя кочергой по протестующе искрящим деревяшкам. - Он говорил, что на Островах раны гноятся от того, что кругом страшная жара. А надо, чтобы тело было холодным... Я сейчас схожу за снегом, - загорелся он и выскочил из комнаты быстрее, чем Ульрик успел что-нибудь возразить.
  
  Снега в Ньевре было совсем немного - совсем не так, как в Фэрраксе, где они с Лорел строили на заднем дворе дома ледяные крепости - но Ульрику должно было хватить. Грейг расстелил на земле плащ и стал собирать на него снег, тонким слоем лежавший на земле и на каменных парапетах галереи, и следя только за тем, чтобы вместе со снегом не прихватить грязь или песок. Потом он поднял мешок со снегом, получившийся из плаща, и поспешил обратно к Ульрику.
  
  - У меня вся кровать промокнет, - сказал Ульрик, когда Грейг начал горящими от холода пальцами перекладывать мокрый снег прямо на раненого, уделяя особое внимание пугавшим его красным пятнам над повязкой. Остановить его рыцарь, впрочем, не пытался.
  
  - Ничего, я потом перестелю, - нетерпеливо сказал Грейг, не отвлекаясь от своего дела.
  
  Ульрик поморщился от холода.
  
  - Спасибо... Хотя, говоря по правде, я не думаю, что тебе следовало это делать. Ни один лекарь - ни хирург из лагеря, ни врач Ее величества - мне ничего подобного не предлагал. А твоими заботами я просто получу в придачу к воспалению обычную простуду.
  
  - Отец ухаживал за ранеными в лагере. Он знал, что говорит, - упрямо сказал Грейг.
  
  О том, что раненого лучше всего уложить в сугроб, Сайм, правда, тоже ничего не говорил. Идея со снегом пришла Грейгу буквально пару минут назад - исходя из общего смысла сказанного Саймом. Это была чистой воды импровизация, но Грейг очень надеялся, что это сработает. И он заставил себя верить в то, что Саймон, будь он здесь, всецело поддержал бы его план.
  
  Ульрик вдруг как-то странно усмехнулся - и сказал :
  
  - Всю жизнь завидовал Черному Сайму...
  
  - Почему? - опешил Грейг. Ульрик дернул плечом.
  
  - Сперва он ездил с отцом на войну, а мне говорили, что я слишком мал, чтобы его сопровождать... Как будто я не видел, что товарищи отца спокойно брали своих сыновей - моих ровесников! - вместе с собой на Острова... Потом-то я сообразил, что отец нажил слишком влиятельных врагов на Архипелаге, и не хотел вводить их в искушение, давая им возможность навредить его наследнику. Но все равно, Сайму отец доверял - а вот меня он, видимо, считал слишком молодым для того, чтобы делить с ним его трудности.
  
  "Ага, прямо как ты - меня" - подумал Грейг. Но вслух ничего не сказал. Да и нельзя сказать, что он на самом деле сожалел о том, что он провел последние несколько месяцев при дворе Бьянки, а не с Ульриком в военном лагере.
  
  - Саймону вообще всегда во всем везло, - продолжил Ульрик, помолчав. - Он бывал дома так же редко, как и мой отец - но все равно каким-то образом сумел жениться на самой красивой девушке в своей деревне. Учитывая, сколько раз Саймон выхаживал отца и спасал ему жизнь, отец даже хотел поехать к ним на свадьбу и отвезти подарки Сайму и его жене. Но накануне его дернули в город из-за какой-то дурацкой тяжбы из-за пахотных земель. Я вел дела, когда отец был на Архипелаге, но кое-какие бумаги были подписаны еще двадцать лет назад, так что, как только отец оказался дома - судейские тут же вцепились в него, как пиявки. И тогда он сказал мне - будет нехорошо, если я просто не приеду, езжай ты. Поприсутствуешь на венчании, покажешь Сайму, что мы его ценим. Передашь подарок от меня... Я, в общем, даже и не возражал. Взял с собой парочку своих приятелей, которым тоже делать было нечего, и поехал на свадьбу Сайма. Мы рассчитывали отлично провести время. Деревенские свадьбы в Фэрраксе - штука веселая. Угощение, танцы, крестьянские девушки, и каждая не прочь потанцевать со знатным гостем. А потом мы собрались у церкви, и я в первый раз увидел твою мать. И тогда я подумал про себя - это же надо!.. Такая красавица могла бы выйти за кого угодно, за ней, надо думать, полдеревни бегало. А она решила выйти за Черного Сайма. И ведь она знает, что он через месяц снова уедет с отцом и оставит её одну - и все равно ей не пришло в голову выбрать кого-то другого...
  
  "Вот оно что! Ты, значит, положил на нее глаз еще на свадьбе?.." - внутренне ощетинившись, подумал Грейг. Ульрик заметил его потемневший взгляд - и покачал головой.
  
  - Нет. Все было не так... Хоть я тогда и посчитал твою мать красавицей, я ничего особенного не почувствовал. Да и с чего бы? Влюбленность с первого взгляда - такое бывает только в рыцарских романах, а насчет всего остального - у меня и так уже была любовница. Одна из самых дорогих и знаменитых куртизанок в Фэрраксе, из-за которой мне тогда завидовали все мои приятели... хотя тебе этого, наверное, не нужно знать, - перебил Ульрик сам себя. - Я с этой маковой настойкой уже сам не понимаю, что несу... Дай-ка воды.
  
  Грейг молча вылил в кружку Ульрика остатки воды из огромного, кварты на три, кувшина, который Риу успел за это время осушить почти до дна. Кружка оказалась наполнена едва наполовину.
  
  - Больше нет. Я схожу, принесу ещё... - Грейг попытался встать с низкого табурета, стоявшего возле изголовья Ульрика, но рыцарь удержал его за рукав.
  
  - Потом, - залпом проглотив воду, сказал он. - Я всю дорогу думал, что надо с тобой поговорить. Может, другого случая потом не будет.
  
  - Перестаньте! - разозлился Грейг. От мысли, что Ульрику тоже страшно и он тоже думает, что может умереть, его собственный страх как будто бы стал в три раза сильнее. - Вы разве не знаете - нельзя так говорить! Несчастья цепляются к тем, кто о них вспоминает.
  
  Запекшиеся губы лорда Риу дрогнули, как будто бы он собирался улыбнуться.
  
  - Так считают крестьяне в Фэрраксе. Но капеллан Ее величества должен был тебе объяснить, что это просто суеверие... Тебе пора уже избавиться от этих деревенских предрассудков.
  
  Но, встретившись с яростным взглядом Грейга, Ульрик уступил.
  
  - Ну хорошо... давай будем считать, что я просто не хочу ждать, пока ты спустишься на кухню и вернешься. Мне надо поспать... В дороге с такой раной не очень-то выспишься. Стоило мне закрыть глаза - как меня тут же встряхивало на какой-нибудь очередной колдобине. Не могу утверждать наверняка, но у меня такое ощущение, что за последние несколько суток я ни разу не проспал больше пары минут подряд...
  
  Ульрик отдал пустую кружку Грейгу и откинулся обратно на подушку. Выглядел он совершенно обессиленным.
  
  - Я вообще совсем не так себе представлял этот разговор, - почти с досадой сказал он. - Но, в любом случае, теперь надо его закончить. Я хочу, чтобы ты понял - когда мой отец погиб, и мне сказали, что Сайм тоже погиб вместе с ним, я собирался помочь твоей матери без всякой задней мысли. Я просто подумал, что, раз уж отец просил меня вместо него поехать на свадьбу к Сайму, то он тем более захотел бы, чтобы я что-нибудь сделал для его вдовы. Так что я съездил к ней, отдал ей кошелек с деньгами и выразил свои соболезнования. А потом мне пришло в голову, что надо снова навестить ее, узнать, как у нее дела и не нужно ли ей еще чего-нибудь. И я поехал снова. А потом еще раз. И ещё...
  
  Ульрик вздохнул.
  
  - Не очень-то это было умнО, по правде говоря. Мне следовало бы понять, что не следует ездить к молодой красивой женщине, чтобы ей "помогать". Но те, кто потом говорил, что ее соблазнила моя щедрость - просто идиоты. Твоя мать не из тех, кого можно купить подарками, да я ей почти ничего и не дарил, только всякую ерунду - корзину фруктов, шерстяную шаль... Те деньги, которые я отвез ей в самый первый раз, не в счет - мой отец назначил бы вдове Саймона не меньше, если бы у него было время оставить какие-то распоряжения на случай своей смерти. Но сблизило нас совсем другое... Все соседи тогда говорили твоей матери: "Ты еще молодая, ничего, найдешь себе другого мужа. Вдове, понятное дело, полагается поплакать, но зачем же убиваться? Дети за подол не тянут, лет тебе тоже пока немного, и фигура, и лицо - не хуже, чем у многих молодых девчонок. Найдешь для себя кого-нибудь еще получше Саймона"... Они, наверное, считали, что это как раз и есть самый логичный способ ее утешать. Но твоя мать на них ужасно злилась. Ей было приятно, что я не пытаюсь убедить ее, что у нее все еще впереди, а готов её слушать. Я и сам рассказывал ей то, что знал о Сайме - о том, как он служил отцу, когда они с Хелен еще даже не познакомились. О том, как он выхаживал отца от ран. Даже о том, как я ему завидовал. Хелен тоже меня жалела - что я слишком мало виделся с отцом в то время, когда он был еще жив. И что он никогда не брал меня с собой, не впускал меня в свою жизнь, даже когда я уже стал мужчиной. И особенно - что мы с ним даже не простились перед тем, как он погиб. Ее тоже все время грызла мысль, что она не простилась с Саймом. Словом, у нас с твоей матерью было общее горе, и от этого нам начало казаться, что мы замечательно друг друга понимаем, а все остальные люди в мире не способны нас понять... Нетрудно было предсказать, к чему в итоге приведет подобное "сочувствие" друг другу. Но мне даже в голову не приходило, что Саймон все еще жив. Если бы я об этом знал - то я бы вытащил его оттуда. Ведь любого раба на Архипелаге можно просто выкупить - были бы деньги... а у меня деньги были. Достаточно было попросить друзей отца с Архипелага, чтобы они выяснили, не доставляли ли вскоре после того сражения в Аратту пленников с материка, и если да - то не было ли среди них кого-нибудь похожего на Саймона... но я об этом просто не подумал. Я беседовал с Саймом несколько лет назад, когда он только что вернулся после плена. И тогда я позавидовал ему еще раз, потому что - видит Бог, я не сумел бы в его положении вести себя с таким достоинством. Он ни словом, ни намеком не осудил Хелен. Отказался отдать мне тебя, когда я предложил забрать тебя с собой, чтобы они с женой могли начать новую жизнь. Он даже на меня не злился - хотя мог бы, в его положении, и был бы прав...
  
  Грейг удивленно заморгал.
  
  - Вы хотели меня забрать?.. - не веря собственным ушам, повторил он.
  
  Ульрик поморщился.
  
  - Я хотел сказать тебе правду. Так что я не буду сейчас врать, что собирался сделать это из отцовских чувств. Если бы Саймон тогда принял мое предложение и отдал тебя мне, я бы, скорее всего, сплавил тебя в замок, к своей матери, и попросил ее о тебе позаботиться. Причем не думаю, что это привело бы ее в восторг. Но я считал, что Саймон не захочет постоянно видеть в своем доме чужого ребенка, и в итоге Хелен будет вынуждена разрываться между тобой и мужем. Но как видишь, в этом я ошибся... Все вышло не так. Совсем не так...
  
  На секунду Грейгу стало обидно. Он даже подумал, что Ульрик со своим стремлением к честности заходит слишком далеко. Что ему стоило немного покривить душой и сделать вид, что он тогда действительно хотел забрать его у Саймона?.. Прошлого уже не изменишь, а вот в настоящем можно было бы многое сделать лучше с помощью одной маленькой лжи. Но потом Грейг признался самому себе, что, хотя поначалу ему было бы приятно, рано или поздно он бы усомнился в искренности Ульрика и спросил себя, почему Риу не стремился как-то позаботиться о своем незаконном сыне раньше, то есть - все четыре года, пока его мать была вдовой. А стоило ему понять, что Ульрик слукавил в чем-то одном - и он бы обязательно решил, что и все остальное - все, что Ульрик говорил сегодня - было просто вымыслом и приукрашиванием своих поступков и мотивов.
  
  Сейчас он, по крайней мере, может быть уверен, что, раз Ульрик не стал врать и приукрашивать в чем-то одном, то, значит, в остальном его рассказу тоже можно верить.
  
  Эту ночь Ульрик проспал прямо на мокрых от растаявшего снега простынях, поскольку к тому моменту, когда Грейг сбегал за слугами, чтобы те помогли ему перестелить постель, Риу успел заснуть так крепко, что никто не захотел его будить. Ставни Грейг все-таки закрыл, но попыткам слуг заново растопить камин воспротивился наотрез - ему казалось, что сейчас Ульрика лихорадит меньше, чем в то время, когда он лежал в жарко натопленной комнате.
  
  Сам Грейг еще немного посидел у изголовья рыцаря, раздумывая, стоит ли ложиться спать - или лучше все-таки подежурить рядом с Ульриком на случай, ему тому понадобится его помощь, но в конце концов решил, что, если Ульрик проснется - он это услышит. Переселив его к себе, Риу велел поставить деревянный топчан Грейга прямо в своей спальне, так что в итоге они спали в одной комнате, и можно было не бояться, что Ульрик не сможет его дозваться, если вдруг захочет пить или, наоборот, добраться до отхожего ведра. Так что Грейг все-таки решил немного прикорнуть, хоть и не раздеваясь - вдруг понадобится ночью сбегать по какому-нибудь поручению, согреть воды или позвать врача.
  
  Но, когда он улегся и опустил голову на подушку, ему вдруг подумалось, что слова Ульрика о том, что он всю жизнь завидовал Сайму, имели - кроме упомянутого самим Риу - и другой, неявный смысл. Мало того, что его отец всю жизнь доверял Сайму больше, чем самому Ульрику, так теперь и его сын, выхаживая умирающего Ульрика, именно Саймона зовёт своим отцом. И думает о нем гораздо больше, чем о самом Риу.
  
  Грейгу стало страшно. Выпрямившись на своей кровати, он уставился на стену над кроватью Ульрика, где в темноте смутно виднелось деревянное изображение Спасителя в огне, и мысленно взмолился - пускай Ульрик выживет... пусть только выживет, и он больше не станет постоянно говорить ему о Саймоне и всякий раз демонстративно называть того своим отцом.
  
  Пускай у него будет два отца. Раз уж все так сложилось. Если Саймон смог без всяких колебаний назвать его своим сыном, то почему ему тоже не считать отцом сразу и Саймона, и Ульрика? Ульрик ведь в самом деле оказался совершенно не таким, как он считал. Пусть только выживет, и он больше не станет на него сердиться...
  
  Грейг прочитал все известные ему молитвы и, немного успокоившись, все-таки смог улечься и, в конце концов, даже заснуть.
  
  Следующую пару недель Грейг очень редко выходил из комнат Риу. В сущности, Ее величество вполне могла потребовать, чтобы Грейг вернулся к своим обязанностям - формально он служил королеве, а не Ульрику, да и во дворце было достаточно слуг, чтобы кто-то дежурил рядом с Риу и ухаживал за ним. Но Бьянка, наверное, прекрасно понимала, что Грейг все равно не сможет ни на чем сосредоточиться, пока Ульрик находится в таком тяжелом состоянии, так что она предоставила ему возможность поухаживать за Риу самому - за что Грейг был ей очень благодарен.
  
  На десятый день его дежурства у постели Ульрика Грейг услышал, как кто-то тихо постучал в дверь. Слуги обычно не ограничивались только стуком, а сразу же сообщали, что они принесли Ульрику обед, теплую воду или чистые рубашки, но на этот раз за дверью было тихо. Грейг не стал спрашивать, в чем дело - несмотря на то, что солнце только-только двигалось к полудню, Ульрик снова спал, и Грейг боялся его разбудить. Так что он просто тихо выбрался из спальни, пересек маленькую приемную и открыл дверь. Снаружи никого не оказалось, зато на полу, прямо у самой двери, кто-то оставил серебряный поднос с пирожными, и Грейг чуть не наступил на него, поскольку не сразу сообразил посмотреть вниз.
  
  Увидев марципановые фрукты и посыпанные толченым миндалем песочные колечки, Грейг почувствовал, как по его губам помимо воли расползается улыбка. Такие пирожные не ели за общим столом, но Грейг уже видел такие сладости - в комнатах Жанны, где ими лакомились фрейлины Ее высочества и она сама. И Грейг ничуть не сомневался, что именно Жанна тайком принесла сюда этот поднос.
  
  С тех пор, как он проводил ее в ее комнаты, когда ей стало плохо, между ним и Жанной установились отношения, напоминающие отношения двух заговорщиков. Говорили они по-прежнему редко и совсем немного, но теперь каждый раз, когда они встречались на уроке или танцевали вместе, они вели себя, как люди, обладающие общей тайной, и темные глаза Жанны весело и многозначительно блестели всякий раз, когда принцесса обращалась к Грейгу с какой-нибудь ничего не значащей фразой. Кроме того, Жанна, склонная к авантюризму даже больше, чем сам Грейг, и куда меньше беспокоившаяся о возможном наказании, время от времени осмеливалась даже писать ему записки.
  
  В них она могла, к примеру, посоветовать, чтобы Грейг между делом выказал при Бьянке интерес к сонетам Гвидо Пеллерини. Услышав об этом, не подозревавшая подвоха королева сообщала, что ему ужасно повезло, поскольку Пеллерини - такая удача! - как раз в эти праздники будет в столице, и, раз уж Грейг, несмотря на свой юный возраст, способен оценить лирическую поэзию, а не только баллады и поэмы о рыцарских подвигах, то королева разрешает ему провести вечер в покоях Жанны и вместе с Ее высочеством и девушками из ее свиты послушать, как знаменитый поэт будет читать свои стихи.
  
  Чаще всего записки, попадающие в руки Грейга, вовсе не имели подписи - просто несколько строчек, написанных на клочке бумаге - но как-то раз он все же получил записку с подписью, и, хотя под текстом было нацарапано вовсе не "Жанна", а "Белинда", Грейгу тогда стало весело и жутко разом.
  
  Подбросить ему поднос с пирожными - это тоже была затея совершенно в духе Жанны. Грейг поднял тяжелый поднос с пола и, не переставая улыбаться, занес его в комнату. В таком подарке, если уж на то пошло, не было никакой необходимости. Грейг не только ни в чем не терпел недостатка, вынужденно проводя целые дни возле постели Ульрика, но и, наоборот, ел куда больше, чем обычно. C кухни для раненого приносили полные подносы с кашами, протертым мясом, взбитым сырым яйцом и прочей пищей, которую королевский лекарь считал наиболее подходящей для больного с лихорадкой. А поскольку Риу совершенно не хотелось есть, большую часть этой еды в итоге съедал Грейг.
  
  Это не говоря уже о том, что марципановые фрукты Грейг вообще терпеть не мог - просто у него не было ни времени, ни повода упомянуть об этом важном обстоятельстве в присутствии наследницы. Но мысль о том, что Жанна думает о нем и хочет как-то его поддержать, доставила Грейгу ни с чем не сравнимое удовольствие.
  
  В итоге марципаны, фальшивые "грецкие орехи" из коричневого теста с начинкой из крема, песочные кольца и даже белых хрустящих ангелов из запеченных яичных белков и сахара съел Ульрик - оказалось, что его второй отец, в отличие от Грейга, сладости как раз любил, и при виде пирожных забыл даже про свое отвращение от пищи. В результате оба были крайне озадачены; сир Ульрик - тем, что мальчишка в возрасте Грейга может совершенно равнодушно относиться к сладостям, а Грейг - тем, что кто-то может съесть столько приторной и липкой дряни за один присест. Но, несмотря на свое удивление, оба торжественно решили, что лекаря королевы в этот факт лучше не посвящать - он оказался бы оскорблен в лучших чувствах, если бы узнал, что раненый ни в грош ни ставит его опыт и так грубо нарушает его предписания насчет легкой и нежирной пищи.
  
  А еще несколько дней спустя Ульрик, не слушая протестов Грейга, велел ему возвращаться к исполнению своих обязанностей, заявив, что сам он больше не нуждается в присмотре, а Грейг и без этого уже достаточно отлынивал от службы и учебы под предлогом его плачевного состояния.
  
  Грейг должен был признать, что его постоянное присутствие Ульрику - несмотря на его слабость - действительно больше не требовалось, и на следующий день с утра оставил Ульрика, чтобы присутствовать в часовне королевы, как он это делал до болезни Риу. Ее величество встретила Грейга ласково и первые несколько дней часто спрашивала у него об Ульрике и о ходе его выздоровления.
  
  А потом жизнь мало-помалу возвратилась в свою колею.
  
  
  * * *
  
  
  Через пару лет после того, как Грейг впервые появился при дворе, умер Его величество.
  
  Из-за того, что он не мог ходить и проводил все свое время сидя или лежа, Людовик постоянно мучился болями в животе и плохим пищеварением, хотя ел он совсем немного и был очень избирателен в выборе пищи. Но в этот раз придворным с самого начала стало ясно, что болезнь Его величества была серьезнее, чем обычно. Людовик мучился сильными желудочными спазмами и резями, за которыми последовала рвота, и Грейг слышал, как слуги, убиравшие в покоях короля, перешептываются о том, что король бледен, как покойник, и в момент очередного приступа кричит от боли. Медик королевы полагал, что что-то, видимо, застряло у Его величества в кишках, но трудно было что-то утверждать наверняка - а состояние больного стремительно ухудшалось.
  
  Королева Бьянка, несмотря на всю непрезентабельность болезни короля, сопровождающейся постоянной рвотой, распустила всех своих придворных и сидела у постели мужа. Пажи королевы, в том числе и Грейг, не зная, чем себя занять, шатались по дворцу, ловя обрывки слухов, и пытались угадать, насколько может быть опасно состояние больного.
  
  Грейг не знал короля Людовика так хорошо, как знал его жену или даже принцессу Жанну. Но он понимал, что Бьянка и Жанна сейчас чувствуют себя примерно так же, как бы чувствовал себя он сам, если бы заворот кишок случился у кого-то из его домашних. Грейгу бы очень хотелось как-то поддержать Ее величество и Жанну в их беде, но он прекрасно понимал, что им сейчас не до него. И вообще - не до кого, кроме Людовика.
  
  Грейг полагал, что Спасителю следовало бы прислушаться к молитвам Бьянки с Жанной и помочь Людовику - ведь он был именно таким, каким священники и авторы богословских трактатов призывают быть правителей, то есть - великодушным, не стремящимся жертвовать делами ради придворных увеселений (в которых он, впрочем, из-за своего увечья, и не мог принять активного участия), благочестивым и не мстительным.
  
  Сторонники называли Его величество Людовиком Справедливым. Недоброжелатели прозвали его Луи Колченогим. Сам Людовик смеясь, заявлял, что Колченогий - это ещё далеко не худшее, что можно сказать про человека в его положении. "Королям льстят даже враги, - говорил он. - Вот про меня, к примеру, говорят так, как будто я хромой. Почему не Луи Безногий или не Луи Расслабленный?"..
  
  Грейг надеялся, что Людовик поправится - но он ошибся. Промучившись трое суток кряду, Людовик испустил дух, успев перед смертью подписать указ о назначении Ее величества регентом до совершеннолетия наследницы. Грейгу и в голову не приходило, что кто-то может оспорить волю покойного короля, однако на следующий день собравшийся в спешном порядке Государственный совет поставил вопрос о том, может ли женщина править страной в условиях участившихся стычек с бескарцами, а также в свете призывов Воинствующей Церкви продолжить Священную войну на Архипелаге.
  
  Выражая свое уважение к воле покойного Людовика, многие сановники, однако, замечали, что, что для Алезии будет куда лучше, если место регента в таких условиях займет Франциск, герцог Эссо и младший брат покойного Людовика. Сторонники Франциска говорили, что герцог Эссо имел военный опыт и успел в юности завязать кое-какие связи на Архипелаге.
  
  Грейга это предложение поставило в тупик. Он не мог судить о времени, когда юный герцог Эссо участвовал в Священных войнах, но последние два года - с того дня, как он приехал в Ньевр вместе с Ульриком - Франциск все время находился при дворе, и занимался он все это время исключительно охотой, флиртом с дамами или участием в турнирах и различных состязаниях. Как можно предпочесть такого человека Бьянке, все эти годы занимавшейся наряду с мужем повседневным управлением страной - Грейг осознать не мог. Это не говоря уже о том, что герцога Франциска, в отличие от Ее величества, никто не называл одним из самых образованных людей эпохи, и Грейг никогда не слышал, чтобы кто-то восторгался его знаниями или же его умом - а ум Ее величества хвалили самые известные поэты, богословы, инженеры и юристы на материке.
  
  Вопреки аргументам о своем военном опыте, который должен помочь в разрешении конфликтов в приграничье, Франциск вовсе не был действующим военачальником вроде Ульрика и никак не участвовал в сражениях вроде того, в котором Ульрика год назад ранили стрелой. Так что, пока вельможи один за другим выступали за кандидатуру герцога Эссо, затерянный среди сторонников Ее величества Грейг вообще не мог взять в толк - о чем говорят все эти люди. Все, что они говорили, было, с его точки зрения, абсурдно - но почему-то никто из этих зрелых, а порой и убеленных сединами людей не сознавал того, что было очевидно для Грейга в его неполные четырнадцать.
  
  Когда советники решили сделать перерыв, чтобы распахнуть окна и проветрить зал, где, несмотря на мартовский прохладный день, сделалось слишком душно, и люди стали ходить туда-сюда - кто для того, чтобы выпить бокал вина, а кто, наоборот, чтобы добраться до отхожего места - Грейг придвинулся к креслу, на котором сидела Жанна (бледная, серьезная, со сжатыми в строгую линию губами) и чуть слышно прошептал ей: "Что они несут?.. Он вообще не делал ничего полезного. Не участвовал ни в каких делах. Не воевал. Нужно быть идиотом, чтобы захотеть его на место вашей матери!"
  
  На скулах Жанны проступили желваки.
  
  "Им достаточно того, что он мужчина" - бросила она, и ее голос прозвучал так неприязненно и резко, как будто Грейг был ее врагом. Грейг почувствовал себя задетым этой злостью в её голосе - ведь он, наоборот, всецело был на стороне Ее величества, так с какой стати Жанне вздумалось срываться на него? Не виноват же он, что он - всего лишь паж, и его мнения никто не спрашивает! Ульрик вот в течение всего собрания только и делает, что защищает интересы королевы, и Грейг поступил бы точно так же, если бы только кто-нибудь собирался предоставить ему слово...
  
  Но потом, когда он уже отошел от Жанны и заново занял свое место в свите королевы, Грейгу вдруг пришло на ум, что Ульрик, который на протяжении последней пары часов, действительно, активно выступал в поддержку Бьянки, всякий раз делал упор на том, что регентство должно отойти к ней по завещанию Людовика, и что, к тому же, королева-мать гораздо лучше позаботится об интересах их с Людовиком наследницы, чем дядя Жанны.
  
  Ульрик не сказал - "у королевы Бьянки больше опыта".
  
  Он не сказал - "она умнее и больше способна к управлению страной".
  
  И уж подавно не сказал - "вы не хотите ее только потому, что она женщина, все остальные преимущества - на ее стороне".
  
  Так что, в каком-то смысле, Жанна имела полное право злиться. Сторонники ее матери в этой борьбе играли в ту же самую игру, что и ее противники.
  
  Все эти люди посчитали бы недопустимой грубостью открыто заявить, что Франциск, который занимался исключительно охотой и турнирами, и который при жизни брата совершенно не стремился обременять себя государственными делами и не занимал никаких важных должностей, гораздо менее способен править, чем Ее величество, которая занималась решением государственных вопросов каждый день. Скажи кто-нибудь из присутствующих что-то в этом роде - Франциск назвал бы это оскорблением, и это неизбежно привело бы к крупной ссоре или даже поединку.
  
  А вот открыто обсуждать вопрос о том, что Бьянка куда менее способна разобраться с конфликтами в приграничье только потому, что она женщина - это никому не казалось оскорбительным и грубым. Королеве (как и самой Жанне) полагалось слушать такие рассуждения с вежливой улыбкой.
  
  Грейг спросил себя, осознает ли Ульрик, что он защищает королеву-мать совсем не так, как следует, или же отец просто не сознает, что с его аргументами что-то не так?.. Да нет, не может быть, чтобы он ничего не понимал. В конце концов, Ульрик неоднократно восхищался умом королевы в разговорах с Грейгом - так что ему мешает повторить те же свои слова прямо сейчас? Почему превозносить ум королевы в приватной беседе - в порядке вещей, а сказать то же самое на регентском совете - неуместно?
  
  Нет, определенно, Грейг на месте Бьянки не хотел бы, чтобы его сторонники защищали его интересы так, как Ульрик - интересы королевы-матери. Так что Жанна была права... права. Он бы на ее месте тоже злился и чувствовал себя преданным.
  
  До брака с Людовиком Бьянка была королевой западного королевства Тельмар, и итогом их брака стало объединение Тельмара и Алезии. После того, как Государственный совет большинством голосов назначил регентом Франциска, Бьянка - в принципе - могла оставить Ньевр, вернуться в Тельмар и править там, как до замужества. Быть королевой Алезии Бьянка перестала, но королевой Тельмара она оставалась бы до самой смерти - пока власть не перешла бы к Жанне, завершив тем самым начатое ещё до ее рождения объединение Алезии с Тельмаром. Но Бьянка не захотела уезжать, а предпочла остаться в Ньевре, рядом с дочерью - хотя это и означало променять власть королевы, полновластно управляющей своим двором, на скромный титул королевы-матери при дворе регента.
  
  Трудно сказать, был ли Франциск доволен тем, что Бьянка не уехала. С одной стороны, это вроде бы избавляло его от возможных осложнений в отношениях с Тельмаром. С другой стороны, герцог Эссо с первых же дней своего регентства вел себя так, как будто при его дворе Бьянка стесняла его куда больше, чем в Тельмаре.
  
  Часть своих придворных королева Бьянка вынуждена была распустить, поскольку суммы, выделявшиеся из казны на ее личный двор, были резко сокращены. Многие из придворных, находившихся на службе королевы, теперь перешли на службу к регенту. Ульрику предложили сделать Грейга шталмейстером, но рыцарь вежливо сказал, что его сын для такой роли ещё слишком молод. Будет плохо, если мальчик неполных четырнадцати лет станет распоряжаться штатом слуг, бывших значительно старше него. Грейг остался пажом - и продолжал служить Ее величеству, как он упорно звал про себя королеву-мать.
  
  Бьянка почти ничем не могла вознаградить его за преданность, но Грейг в итоге чувствовал себя вознагражденным. Во-первых, королева теперь уделяла ему гораздо больше времени, и обращалась с Грейгом так, как будто бы он был не просто пажом, пусть и пользующимся ее особым расположением, а родственником королевы, кем-нибудь вроде её племянника. Во-вторых, Грейг теперь гораздо больше виделся с наследницей, которую Бьянка старалась побольше держать при себе. А в-третьих, Алессандро Молла теперь уделял ему почти все свое внимание, и они занимались через день, по нескольку часов, причем - только вдвоём.
  
  Всех остальных учеников Молла лишился. Регент предложил Алессандро щедрый пансион и хотел отправить к мастеру меча несколько молодых людей из своей свиты, но Молла независимо ответил, что он обучает только тех, кого его вниманию поручит королева-мать. Он не учитель фехтования, а Клинок Королевы, боец и телохранитель королевы Бьянки. После этого дерзкого заявления Молла попал в опалу, а большая часть его бывших учеников сочли за лучшее больше не посещать его уроки, чтобы не раздражать регента. В итоге их наставник сосредоточил все свое внимание на Грейге, и за несколько следующих месяцев Грейг достиг большего, чем за пару последних лет.
  
  Молла как будто бы поставил себе целью на его примере заставить всех прочих трусов - тех, кто испугался посещать его занятия, чтобы не вызвать недовольство регента - пожалеть о том, чего они лишились, и теперь он щедро делился с Риу такими секретами своего мастерства, которым он никогда не обучал их в прошлом. Грейг был этому рад, но еще больше радовался тому, что Молла наконец-то перестал видеть в нем еще одного мальчишку, посещавшего его уроки, и стал относиться к нему почти дружески. После принцессы Жанны, Ульрика и королевы, Молла стал для Грейга самым близким человеком при дворе.
  
  Однажды, возвращаясь после тренировки с Моллой, Грейг наткнулся в коридоре на группу молодых людей, которые о чем-то болтали и смеялись. Грейг услышал имя Бьянки и, нахмурившись, остановился - ему совершенно не понравилась та интонация, с который в этой компании упомянули королеву. Он уже начал понимать, что эти молодые люди - большая часть которых принадлежала к свите регента - собрались здесь, чтобы посплетничать и посмеяться над Ее величеством. Но ему даже в голову не приходило, как далеко они могут зайти.
  
  Когда Грейг подошел к поближе, говорил Ульфин - хорошо знакомый Грейгу парень, бывший на два года старше его самого, и еще полгода назад бывший его партнером на уроках Моллы. От Ульфина Грейг никаких особых пакостей не ждал, поскольку его родичи принадлежали к той части придворных, которые старались держать нейтралитет, не примыкая ни к партии королевы-матери, ни к сторонникам регента. Так что Грейг не поверил собственным ушам, когда услышал :
  
  - А вы помните, как королева вместе с Гвидо Пеллерини переводила "Эрминию" с древнеимперского?.. Богоугодное, похоже, было дело - за целых шесть лет в браке им с Людовиком не удалось зачать ни одного ребенка, а тут, после этих поэтических занятий, Бог тут же послал Ее величеству наследницу. Я видел как-то раз калеку, который не мог двигать ногами, совсем как Людовик. У того калеки все, что ниже пояса, было как мертвое. Не только ноги, но и все мужские органы. Покойному королю повезло, что он, несмотря на свое увечье, смог в конце концов зачать ребенка. Кто-нибудь, конечно, скажет, что по виду Жанна - тальмирийка безо всяких примесей, но ведь чего на свете не бывает?
  
  Дальше Грейг слушать не стал. Он бросил на пол заскорузлые от пота краги, которые нес в руках, подошел к Ульфину и хлопнул его по плечу. А когда тот удивленно обернулся, ни слова не говоря, ударил его в нос, так что на чисто подметенный пол брызнула кровь. Ульфин, налетевший на кого-то из своих недавних слушателей, кажется, даже не сразу понял, что произошло - зато потом он зарычал от ярости и боли и набросился на Грейга.
  
  Полгода назад Грейг бы, пожалуй, проиграл более рослому и сильному противнику, но после индивидуальных тренировок с Моллой Ульфин был для него не соперником. Грейг легко ушел от удара, врезал Ульрику под дых, и прежде, чем тот вспомнил, как нужно дышать, подсечкой свалил его с ног, уселся сверху, притиснув руки противника к его бокам, и встряхнул Ульфина за ворот.
  
  - Ну давай, Ульфин. Повтори, что ты сказал, - недвусмысленно отводя правый кулак назад, предложил Грейг. Из носа Ульфина по-прежнему текла кровь, и по его глазам было понятно, что повторять сказанное ранее ему совсем не хочется.
  
  - Не хочешь, значит, - кивнул Грейг. - Тогда повторяй вот что - "я лживое трепло, подонок, клеветник и трус". И громко - так, чтобы все слышали!
  
  Он чувствовал, что друзья Ульфина застыли в нерешительности. Они могли бы вступиться за своего товарища - все вместе они без труда управились бы с Грейгом, - но все понимали, что Ульфин в своих рассуждениях о королеве зашел слишком далеко, и, если вся эта история станет известна, то неприятности будут у всех, кто окажется связан с этим делом. Так что они оставались на своих местах и ни во что не вмешивались, сделав вид, что все происходящее касалось только Ульфина и Грейга, а они тут были совершенно ни при чем.
  
  Ульфин дернулся, пытаясь высвободиться, убедился, что Грейг держит его крепко, и в глазах у него появилось затравленное выражение. Но он все равно просипел:
  
  - Пошел ты, Риу...
  
  Грейг секунду помедлил - и ударил своего противника в уже разбитый нос. Ульфин под ним конвульсивно дернулся - и заорал. Кровь, брызнувшая от удара, долетела даже до лица Грейга, и его замутило. Хотелось подняться на ноги, уйти как можно дальше и умыться. Но вместо этого Грейг схватил Ульфина за шиворот и яростно встряхнул.
  
  - Повторяй!.. - прорычал он.
  
  На сей раз Ульфин сдался - видимо, решил, что еще одного удара в нос ему не выдержать.
  
  - Я лживое трепло... - гнусаво пробормотал он.
  
  - Подонок, - сказал Грейг.
  
  - Подонок...
  
  - Клеветник. И трус.
  
  - Да, клеветник и трус! Все, что тебе угодно. Слезь с меня.
  
  Грейг встал, только сейчас почувствовав резкую боль в рассаженных костяшках. Ульфин злобно смотрел на него.
  
  - Ты ненормальный, Риу. Тебя на цепи надо держать, - выплюнул он, явно почувствовав, что Грейг больше не станет его бить.
  
  Грейг не ответил. Ему совершенно не хотелось о чем-нибудь разговаривать с Ульфином. Кроме того, сейчас он не был до конца уверен в том, что тот неправ. Может быть, он и в самом деле ненормальный. Когда Грейг думал о том, что он только что сделал - это совершенно не казалось ему разумным или нормальным поведением. Но в то же время - Грейг ни о чем не жалел.
  
  
  
  Грейг полагал, что этим его стычка с Ульфином и кончится. Сам он не собирался кому-то рассказывать о драке, и не сомневался в том, что Ульфин тоже промолчит. Ему, может быть, и хотелось бы, чтобы Грейг поплатился за его разбитый нос и за то унижение, которое он пережил на глазах у своих друзей, но в его положении он сейчас должен не о мести думать, а молиться, чтобы Грейг не стал болтать о том, что слышал. Иначе разбитым носом дело не окончится. За его наглые слова о королеве с него шкуру спустят, если только сразу же не отошлют домой, подальше от двора.
  
  Однако Грейг ошибся. За обедом, который теперь обычно проходил в покоях регента, Франциск внезапно обратился к Бьянке и сказал, что он получил жалобу на юношу из ее свиты, Грейга Риу, жестоко избившего другого мальчика.
  
  Грейг, стоявший за креслом королевы, ощутил, что у него отвисла челюсть. То, что кто-то жалуется на случившееся королеве, показалось ему таким диким, что он даже не особо удивился, что он оказался "юношей", а шестнадцатилетнего Ульфина назвали "мальчиком".
  
  Бьянка сдержанно сказала, что ей ни о чем подобном не известно. Королева явно не желала углубляться в эту тему, но регент настаивал. Тогда Бьянка, слегка отодвинув свое кресло от стола, подняла голову и спросила у Грейга, что он может сказать об этой истории. Действительно ли он кого-то бил, и если да, то почему?
  
  Грейг посмотрел на королеву, потом перевел взгляд на Франциска - и ему почудилось, что в темных глазах регента застыло нетерпение. Он вдруг подумал, что Франциск, пожалуй, хорошо осведомлен об истинной причине ссоры - и ему не терпится послушать, как Грейг повторяет оскорбительную сплетню королеве Бьянке. Тогда он сказал :
  
  - Я шел с урока фехтования и наткнулся на Ульфина, который был с компанией своих друзей. Мы с ним давно не ладим, так что, когда я услышал, что они смеются, я решил, что они говорили обо мне. Ну вот я и ударил его в нос, а после этого мы просто подрались. Не знаю, кто там говорит, что я его избил, но этот Ульфин на два года старше, так что, думаю, он был вполне способен себя защитить.
  
  Лицо у регента побагровело. Он, должно быть, понял, что его затея провалилась.
  
  - Это неслыханно, - отбросив полотняную салфетку, которую он держал в руках, сказал Франциск. - Этот ваш паж, Грейг Риу, совершенно обнаглел. Мне кажется, вам следует уделить этому особое внимание.
  
  Бьянка едва заметно повела плечом.
  
  - У Грейга есть отец. Я думаю, сир Ульрик разберется с этим делом лучше, чем кто бы то ни было другой...
  
  - Само собой, Ваше величество, - наклонив голову, заверил его сюзерен.
  
  Грейг попытался поймать его взгляд, чтобы понять, что он об этом думает, но Ульрик старательно избегал смотреть на сына. После обеда Риу грубо дернул его за плечо, чтобы тот следовал за ним, и Грейг почувствовал себя довольно мерзко, выходя из зала под злорадным взглядом регента. Франциск, должно быть, полагал, что, раз уж паж Ее величества нарушил его планы, он, по крайней мере, теперь жестоко поплатится - не за разбитый нос дурака-Ульфина, а за то разочарование, которое его уклончивый ответ доставил регенту.
  
  Пока сир Ульрик быстро и размашисто шагал по лестницам и коридорам, он не сказал ему ни слова и ни разу даже не оглянулся, чтобы посмотреть, идет ли Грейг за ним. Это удивило Грейга, потому что раньше Ульрик, даже сильно разозлившись на какую-нибудь его выходку, все-таки неизменно интересовался тем, почему он поступил подобным образом. Но, с другой стороны, вплоть до сегодняшнего дня Ульрику никогда не приходилось краснеть за него перед всем двором...
  
  Грейг привык думать, что он не боится боли. Ни Саймон, ни Ульрик никогда его не били, но случаев испытать свое терпение у него и без этого бывало предостаточно - разбитый в драке нос, удары тренировочным мечом, вывихи, растяжения... В конце концов, ему хватило силы воли не кричать даже тогда, когда у него загноился нарыв на ступне, и королевский лекарь сперва вычистил гноившуюся рану при помощи бритвенно-острого ланцета, а потом прижег огнем. Останься бы он тогда один на один с тем лекарем, он бы, наверное, орал, как резанный - но Ульрик, как назло, тогда так сильно испугался за него, что торчал над душой у лекаря во время этой жуткой операции, и Грейг, хотя и был в то время на два года младше, чем сейчас, из гордости молчал, хотя ему едва не стало дурно. И сейчас Грейг полагал, что беспокоиться насчет того, что Ульрик способен с ним сделать в наказание за драку с Ульфином, было бы просто глупо. И все-таки в тот момент, когда Ульрик втолкнул оруженосца в свою комнату и с грохотом захлопнул дверь у себя за спиной, Грейгу помимо воли сделалось не по себе.
  
  - Что у вас там произошло - на самом деле? - резко спросил Ульрик.
  
  Грейг заколебался. Отец - это, разумеется, не регент. Но если он сейчас начнет объяснять, что Ульфин оскорблял принцессу Жанну, то не будет ли это выглядеть так, как будто бы он просто испугался и теперь оправдывается, чтобы Ульрик его не поколотил?..
  
  Впрочем, судя по виду Ульрика, который возвышался над своим оруженосцем, скрестив руки на груди, рыцарю не особенно хотелось его бить. Мгновение спустя Грейг понял, почему :
  
  - Он что-нибудь сказал... про твою мать? - спросил Ульрик как будто через силу.
  
  Ну конечно... что еще он мог подумать! Разумеется, если бы Ульфин стал трепаться о его происхождении, Грейг бы ему врезал. И отец, конечно, понимал, что, если бы дошло до разбирательства, Грейг предпочел бы взять всю вину на себя, чем перед всем двором напоминать о том, что он бастард, позорить сэра Ульрика и повторять чьи-то паскудные слова о своей матери.
  
  У Грейга даже на мгновение мелькнула соблазнительная мысль соврать. Ульрик не станет требовать подробностей, достаточно просто кивнуть - и вопрос о его проступке будет закрыт. Но Грейгу стало жаль своего собеседника. Судя по сумрачному выражению его лица, Ульрик сейчас думал о том, что Грейг вынужден расплачиваться за его ошибки.
  
  - Нет, монсеньор. Про мою мать он ничего не говорил, - заверил он.
  
  - А про кого он тогда говорил? Только не надо врать, что он чем-то задел лично тебя. К тебе цепляются последние два года. Если бы ты был способен сломать кому-нибудь нос из-за простых насмешек, то это случилось бы гораздо раньше, - мрачно сказал Ульрик.
  
  - Он говорил про леди Жанну, - сдался Грейг. - Что она совершенно не похожа на отца... Что покойный король из-за своей болезни вообще не мог иметь детей, а королева-мать вела слишком тесную дружбу с Гвидо Пелерини. Ульфин намекал, что их совместная работа над переложением "Эрминии" стихами было исключительно предлогом, чтобы проводить побольше времени вдвоем... и что недаром у принцессы Жанны, в отличие от ее отца, такие чисто тальмирийские черные волосы и темные глаза. Я сперва думал - да как он посмел?.. Но, когда регент устроил это разбирательство при всем дворе, как будто у него нет других забот, кроме какой-то драки между слугами, мне пришло в голову, что Ульфин вообще-то не такой храбрец, чтобы шутить такие рискованные шутки просто ради собственного удовольствия. Он сплетничал о леди Жанне, потому что ему разрешили или даже приказали о ней сплетничать. И я решил, что, если я скажу, из-за чего случилась драка, то получится, что вышло так, как регент и хотел - Ульфина показательно накажут, но все будут обсуждать эту историю и так или иначе вспоминать о том, что он сказал. Поэтому я решил ничего не объяснять.
  
  - Я смотрю, иногда ты все-таки способен думать головой. Спасибо и на том, - процедил Ульрик. И, что-то прикинув про себя, сказал - К ужину сегодня не выйдешь. И вообще весь остаток дня проведешь в этой комнате. Все должны думать, что я тебя отлупил, и ты отлеживаешься после порки. Завтра, когда будешь выполнять свои обычные обязанности, потрудись изображать человека, которому даже ходить больно. Понял, болван?..
  
  Грейг ясно видел, что, хотя Ульрик и обругал его болваном, он был зол совсем не на него. По правде говоря, Грейг никогда еще не чувствовал себя настолько солидарным с Риу. Теперь он точно знал, что у них с Ульриком есть общий враг, причем - по-настоящему могущественный и опасный враг, а не кто-нибудь вроде его давних недругов.
  
  Почувствовать себя на одной стороне было на удивление приятно. Грейг, не сдержавшись, улыбнулся Ульрику, как будто тот был кем-то из его приятелей, с которыми они задумали какую-то очередную опасную выходку.
  
  - Спасибо, монсеньор, - сказал он рыцарю. И тут же, осознав, что его сюзерен может решить, что он жалеет о своем поступке, упрямо добавил - Но если Ульфин... или кто-нибудь другой... снова посмеет что-нибудь сказать про леди Жанну, я сделаю то же самое, что и сегодня.
  
  Ульрик нахмурился, глядя на своего наглого оруженосца безо всякой теплоты.
  
  - Мне что, действительно тебя побить, чтобы ты понял?
  
  - Думаете, поможет?.. - дерзко спросил Грейг. - Сайм никогда не позволял никому дурно говорить о вас или о моей матери. И я никому не позволю оскорблять мать Её высочества или ее саму.
  
  Сир Ульрик несколько секунд смотрел ему в лицо - так пристально, что Грейг в конце концов не выдержал и отвел взгляд, хотя и не жалел о своей откровенности. Он был уверен в том, что прав, и полагал, что Ульрик тоже это знает, даже если это ему не по вкусу.
  
  - Да, я смотрю, побоями из тебя дурь не выбьешь, - сказал Риу сухо. - Значит, вернешься домой, к отцу... Раз ты считаешь, что принесешь леди Жанне больше пользы, если встанешь в позу и заставишь меня тебя отослать, чем если у нее при дворе будет ещё один сторонник, то можешь идти собирать вещи. Королеве Бьянке и принцессе Жанне пользы никакой, но зато ты сможешь потрафить своей гордости. А это, разумеется, куда важнее. И гораздо легче.
  
  Грейг поморщился. Как это взрослым людям вроде Ульрика удается вечно все вывернуть наизнанку и внушить самим себе, что какой-нибудь откровенно недостойный и дурной поступок - скажем, промолчать, когда кто-нибудь станет оскорблять твоего друга - может быть как раз проявлением заботы о том самом друге? Это же полная чушь...
  
  - Я буду осторожен, - сказал он.
  
  Ульрик прищурился.
  
  - Это не то обещание, которое я хочу от тебя услышать.
  
  - Но это все, что я могу пообещать, - упрямо сказал Грейг.
  
  Рыцарь вздохнул.
  
  - Не будь ты почти точной моей копией, я присягнул бы на Писании, что ты сын Сайма, а не мой, - устало сказал он.
  
  Если бы кто-то слышал их со стороны, он, вероятно, посчитал бы это замечание его отца - свидетельством полного разочарования, но Грейг, знавший, как Ульрик относился к Саймону, почувствовал себя польщенным. Он, в отличие от посторонних, понимал, что это комплимент.
  
  * * *
  
  Ульфином дело не закончилось. Немного погодя в Ньевре появился анонимный памфлет, в котором повторялись те же сплетни про королеву-мать и Гвидо Пеллерини, который якобы был ее любовником. Автора памфлета искали, и на первый взгляд даже усердно, но Грейг нисколько не удивился, что расследование этого дела кончилось ничем. В разгар этих притворных поисков Грейг даже дразнил себя мыслью, что было бы здорово публично обвинить в создании памфлета Ульфина. Сказать, что он, мол, слышал от Ульфина эту сплетню еще до того, как памфлет против Бьянки разошелся в списках - значит, это он, кому еще?.. Вот бы они все поплясали - и сам Ульфин, и его хозяева, и даже регент. Извивались бы, как уж на сковородке.
  
  Грейг поделился этой мыслью с Ульриком, но Риу, немного подумав, отверг этот план.
  
  - Это бессмысленно. Ее Величеству и леди Жанне это не поможет, а делать что-то подобное только ради того, чтобы напугать и разозлить Франциска - просто глупо.
  
  - Ну, а что он сделает?.. - с вызовом спросил Грейг. - Ему же ведь придется делать вид, что он тут ни при чем.
  
  - В том-то и дело - я не знаю, что он может сделать, - парировал рыцарь. - Умный человек на месте регента просто сделал бы вид, что он не верит ни единому твоему слову. Он бы сказал - и был бы прав - что после ссоры с Ульфином ты публично заявил, что вы дрались из-за того, что Ульфин посмеялся над тобой. Ты тогда перед всем двором сказал, что вы давно не ладите. Так что теперь ты просто решил ему отомстить. Как думаешь, чью версию бы поддержали свидетели вашей ссоры?.. Так что тебя выставили бы лжецом, а потом вынудили меня отослать тебя домой. Но это - то, как действовал бы умный и вдобавок хладнокровный человек. Не поручусь за то, умен ли регент - королева, например, считает его редкостным болваном, но я полагаю, что они с ней просто понимают под "умом" слишком разные вещи, чтобы правильно оценить ум друг друга... Но вот хладнокровием и выдержкой Эссо точно не обладает, так что может повести себя непредсказуемо. К примеру, попытаться от тебя избавиться. Или, наоборот, велеть кому-нибудь прикончить Ульфина, пока тот не запаниковал и не выдал имена истинных виновников. На Ульфина мне, если честно, наплевать, но, даже если регент посчитает, что сейчас проще и безопаснее избавиться от Ульфина, а не от тебя - а это далеко не факт, - то ты после такого из раздражающего мальчишки превратишься для Франциска в настоящего врага. И я вместе с тобой. Франциск не может не понять, что я уж точно не считаю, что этот прыщавый Ульфин в состоянии самостоятельно придумать и распространить подобный текст. Тут явно потрудился профессионал - какой-нибудь продажный щелкопер, которому хорошо заплатили за его галиматью.
  
  Грейг вынужден был согласиться с тем, что Ульрик прав. С тех пор, как началась эта история, Риу держался с ним иначе, чем до этого - как будто бы теперь, когда они совместно защищали интересы Жанны против регента, Грейг разом повзрослел в его глазах. Случись это в каких-нибудь более приятных обстоятельствах - Грейг бы, пожалуй, чувствовал себя польщенным тем, что Риу теперь разговаривает с ним, как с равным.
  
  А сплетни множились, росли, как снежный ком. Сопровождая наследницу в городе, Грейг теперь постоянно замечал, что люди пристально разглядывают Жанну - ее оливково-смуглую кожу, ее черные глаза, густые и блестящие темные волосы... и каждый из них, вероятно, думал про себя, что она совершенно не похожа на Людовика, который имел светлые глаза и рано поседевшие каштановые волосы. Грейга это страшно бесило. Люди не могли не знать, что потомки южан почти всегда бывают смуглыми и темноглазыми, а светлые глаза и волосы у потомков южан встречались очень редко. Это как скрещивать черную гончую с коричневой - большая часть щенков в приплоде будет черными. Так с какой стати верить глупым сплетням? И почему не спросить себя - если король Людовик в самом деле неспособен был иметь детей, как утверждали сплетники, то почему он сам не удивился рождению дочери? Конечно, можно было скрыть измену собственной жены из самолюбия, но ведь еще совсем недавно те же люди восхищались тем, как преданны друг другу король с королевой, и до небес превозносили их любовь друг к другу. То есть они в самом деле полагают, что измена королевы не вызвала никакого охлаждения между супругами, при том, что Людовик прекрасно знал - не мог не знать! - о том, что королева забеременела от любовника? И да, конечно, в такой ситуации Его Величество, конечно, был бы только рад и дальше принимать известного поэта при своем дворе, разрешать ему выступать в покоях королевы и наследницы, и всячески превозносить его талант. Очень правдоподобно!..
  
  Но людей ничуть не волновало то, что в захлестнувших Ньевр сплетнях вообще ничто ни с чем не вяжется. Грейг, если бы он ненавидел королеву Бьянку и стремился ее опорочить, постарался бы придумать что-то более правдоподобное. Но тот, кто подбил Ульфина болтать о королеве, тот, кто заказал, а после этого распространил лживый памфлет, похоже, разбирался в людях куда лучше Грейга. Например, он понимал, что им вовсе не нужно что-то убедительное - им нужно что-нибудь скандальное. Враг Бьянки с Жанной знал, что все охотно скатятся до полного идиотизма, лишь бы получить возможность чесать языком и обсуждать чужие личные дела. Приятно обсудить за кружкой пива сплетню про соседа или про жену соседа - но, наверное, еще приятнее, когда героем сплетен делаются люди, которым ты должен кланяться.
  
  Иногда Грейг мысленно спрашивал себя, чего добивается Франциск. Люди, конечно, могут сплетничать о Жанне, но Людовик в своем завещании признал ее своей наследницей, и никакие сплетни этот факт не перевесят. Максимум - их можно было бы использовать, как повод для начала разбирательства. Но это глупо. На открытом судебном процессе выступят врачи, лечившие Людовика, и слуги, которые ухаживали за королем-калекой - и они, конечно, подтвердят, что покойный король способен был иметь детей. Пытаясь подкупить врачей и слуг, чтобы заставить их солгать, регент только поставит себя под удар - слишком многие люди знают правду, и среди них есть те, кто не испытывает никакой симпатии к Франциску, зато предан королеве Бьянке и ее наследнице. Они сразу расскажут о любой попытке подкупа или угроз, и лживость обвинений против королевы станет еще очевиднее.
  
  Однако оказалось, что Грейг недооценил Франциска. Видимо, Ульрик был прав, когда сказал, что королева-мать напрасно считает регента болваном. Дураком Франциск и правда не был - просто область применения его способностей была совсем иной, чем у Ее Величества. Где нужно было разобраться с каким-то противоречием в законах, разработать меры по борьбе с неурожаем или, например, обсудить с архитектором план нового собора - то Франциск был настолько же бесполезен, как если бы королева попросила его помочь ей переложить имперские гекзаметры на современные катрены или поучаствовать в написании очередного философского трактата. Но в других вещах - перетянуть на свою сторону придворных в Государственном совете, или заставить весь Ньевр обсуждать сплетни о королеве - Франциск был вполне успешен. И, наверное, в этом есть своя логика. Собаки, например, значительно умнее пауков, но ни одна собака не сумела бы сплести хорошей паутины. И, пока Ее величество по доброй воле занималась повседневным управлением страной, тем самым избавляя регента от кучи дел, которые в противном случае потребовали бы его внимания, Франциск, по-видимому, тоже времени даром не терял. Гром грянул неожиданно для всех - даже для королевы и ее сторонников, которые провели весь последний год в постоянном напряжении.
  
  Гвидо Пеллерини, выступавший в Келермесе, простудился, цитируя на открытом воздухе свои стихи. Простуда, которую поначалу посчитали несерьезной, перешла в воспаление легких, и довольно скоро стало ясно, что Пеллерини умирает. Скандал разразился на другой день после его смерти, так как исповедовавший умирающего монах обратился к Келермесскому епископу, настаивая, что те сведения, которые он узнал, слишком серьезны, чтобы хранить тайну исповеди, и он просит хранителей Негасимого Огня позволить ему говорить. Позволение было дано, и монах заявил, что Гвидо Пеллерини, умирая, каялся в греховной связи с королевой Бьянкой. Покойный также заявил - якобы заявил - что дочь Людовика была плодом этой преступной связи.
  
  - Это неслыханно!.. - театрально негодовал Франциск, забыв о стынущем обеде и размахивая золотой двузубой вилкой, как сделал бы человек, который в пылу возмущения не в силах сдерживать себя. Грейг смотрел на него, стоя за спинкой кресла королевы, и чувствовал, что от злости ему трудно дышать. Он с удовольствием взял бы столовый нож, забытый регентом на скатерти, и воткнул бы его Франциску в горло. Может, это бы испортило то наслаждение, которое регент испытывал от обсуждения полученных из Келермеса писем. - Какой бред! У Гвидо Пеллерини, видимо, случилось воспаление не только легких, но и мозга. По его стихам нетрудно догадаться, что этот болван всю свою жизнь был в вас влюблен, кузина, - сказал он, кивая Бьянке. - Надо полагать, от лихорадки ему начало мерещиться, что все его фантазии о вас на самом деле были правдой...
  
  - Я не думаю, что Пеллерини в самом деле говорил нечто подобное, - сказала королева, и Грейг восхитился тем, как ровно и спокойно звучал ее голос. - Нет ничего проще, чем оклеветать покойника и приписать ему слова, которых он не говорил. Тот, кто стоит за этим, справедливо рассудил, что Пеллерини вряд ли он встанет из могилы, чтобы возразить на эту ложь.
  
  - Я все-таки поставлю на поэта, а не на монаха, - сказал регент, словно они обсуждали скачки или соколиную охоту. - Пеллерини мог сказать все, что угодно - он, как вы правильно говорите, знал, что ему уже не придется отвечать за сказанное. А монах - это совсем другое дело... Из него сейчас всю душу вытрясут. Не говоря уже о том, что за такое заявление запросто можно поплатиться жизнью. Так что, думаю, он верит в то, что говорит... Он же, в конце концов, церковник, а не врач. Откуда ему знать, кто бредит, а кто говорит разумно, или отличать помешанного человека - от здорового рассудком?.. Меня больше раздражает не этот монах, а епископ из Келермеса. Как по мне, он просто идиот. Вы уж простите мою прямоту, кузина. Написать нам это истеричное письмо вместо того, чтобы спокойно и без шума разобраться с этим делом - такое способен сделать только человек из духовенства. Они там вообще, по-моему, не видят разницы между видениями, бредом и реальностью. Какая-нибудь деревенская кликуша говорит, что видела Спасителя в огне у себя под кроватью - и они уже готовы завопить о чуде. А потом, начав вопить, настаивают на своем, лишь бы не признавать своих ошибок и не выглядеть болванами...
  
  Грейг стиснул кулаки. Франциск откровенно наслаждался, вплетая в свою "сочувственную" речь один оскорбительный намек за другим, а под конец уже почти открыто угрожая королеве.
  
  - Кто расследует смерть Гвидо Пеллерини? - неожиданно спросила Жанна. В отличие от Бьянки, она не собиралась сохранять спокойствие. Она смотрела на Франциска с откровенной ненавистью, и вопрос ее прозвучал резко, как удар кулаком по столу. Регент, привыкший, что говорить в полный голос - исключительно его прерогатива, а Бьянка и Жанна, как и остальные дамы при дворе, всегда разговаривают, искусственно понижая голос и смягчая свои интонации, заметно растерялся.
  
  - Расследует?.. - повторил он.
  
  - Конечно, - процедила Жанна. - Напишите епископу Келермеса, чтобы они немедленно начали расследование, если это до сих пор не сделано. А заодно спросите, почему они не сделали этого сразу. Когда утверждают, что покойник выступил с подобным заявлением, то начинать следует именно с этого.
  
  - Действительно, - сказала Бьянка, словно оттеняя своим ровным и спокойным тоном резкость дочери. - Пускай осмотрят тело Пеллерини, убедятся, что он умер не от яда. Мы пришлем к ним из столицы наших дознавателей. В том числе - Алоизо Мориа, он самый знающий и опытный алхимик среди всех, кого я знаю.
  
  - Вы предлагаете... осквернить тело Пеллерини? - спросил регент, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.
  
  - Не обязательно. Думаю, для начала Мориа будет достаточно обычного наружного осмотра. Может быть, ему понадобится прядь волос или ороговевшие ткани покойного - я подразумеваю его ногти. Но, если у Мориа появятся веские основания считать, что Пеллерини был отравлен или вообще погиб не от естественных причин - тогда, конечно, ради установления истины может потребоваться вскрытие. Епископ, который готов ради важного дела разрешить нарушить тайну исповеди, несомненно, должен ради прояснения этого дела допустить и менее значительное нарушение...
  
  - Но... я не совсем понимаю... какое отношение причины смерти Пеллерини имеют к его бредовым заявлениям?
  
  - Не понимаете? - Грейг часто слышал эту интонацию, и, даже стоя за спиной у королевы, знал, что Бьянка сейчас выразительно приподнимает брови. - Ну, я так полагаю, связь тут самая прямая. Если кто-то намеревался приписать Гвидо такое заявление, то для начала было нужно, чтобы Пеллерини умер - живой, он бы никогда не подтвердил такую ложь. Следовательно, если покойный был отравлен - то можно считать доказанным, что он вообще ничего подобного не говорил. А уже после этого стоит заняться тем монахом. Кстати, нам нужно поручить этого монаха особому вниманию городских властей. Будет очень некстати, если он случайно поскользнется и сломает себе шею, или поперхнется рыбьей костью, или тоже неожиданно подхватит воспаление. Так что пусть уж они там позаботятся о том, чтобы он был жив и здоров, и мог отвечать на вопросы, когда мы начнем расследование.
  
  Грейг никогда еще не гордился Ее величеством и Жанной больше, чем в тот день.
  
  Теперь уже всем было ясно, что между Франциском и партией королевы идет борьба не на жизнь, а на смерть. Алессандро Молла не отходил от королевы ни на шаг. Жанна отказывалась покидать покои матери. За общим столом обе ничего не ели, ссылаясь на неважное самочувствие, а еду покупали в городе, причем доставкой провианта занимались люди Риу. Не доверяя дворцовой страже, которой теперь платил регент, Ульрик усилил охрану Ее величества солдатами, которых он отобрал сам. Франциск и раньше знал, что Ульрик был сторонником Ее величества, но раньше Риу неизменно делал вид, что он искренне верит в то, что регент заботится об интересах снохи и племянницы. Теперь же он открыто показал, что он считает регента способным навредить Бьянке или Ее высочеству. Грейг был этому рад. Ему смертельно надоело делать вид, что регент, которого он ненавидел, просто неприятный человек, а не их враг.
  
  Было начало февраля, и нужно было как-то продержаться до весны. Когда растает снег на горных перевалах, Бьянка вызовет в столицу тальмирийцев, которые сумеют обеспечить безопасность королевы-матери и леди Жанны. Множество известных и уважаемых людей, которые в течение последних десяти лет вели дружбу и переписку с королевой, теперь активно выступили на ее защиту. Художник, расписывавший личные покои короля и королевы, говорил о глубокой любви, доверии и близости между Бьянкой и ее мужем. Поэты подняли на смех слова о том, что знаменитый на всю Алезию венок сонетов, который покойный Пеллерини посвятил королеве Бьянке, был свидетельством любовной связи между ними. Чтобы опровергнуть эти слухи, каждый из них предъявил венок сонетов, написанный им примерно в то же время - они тогда объявили состязание на титул лучшего поэта, и договорились, что каждый, кто претендует на это звание, должен до новолуния сочинить и предъявить остальным венок сонетов, посвященных королеве. Сохранился даже торжественно-шутливый манифест, подписанный участниками состязания - поскольку, мол, они тут соревнуются не в том, кто больше предан своей даме сердца или больше обезумел от любви, а в том, кто умеет лучше писать стихи, они торжественно решили посвятить сонеты не своим возлюбленным, а просто самой умной и талантливой из женщин, которая удостоила их своим покровительством.
  
  В общем, Грейгу казалось, что дела идут на лад, и что чаша весов клонится в их сторону.
  
  Готовясь к публичному разбирательству, Бьянка целыми днями писала и редактировала речь, в которой подробно рассказывала о своем замужестве и о своей дружбе с Гвидо Пеллерини, подробно перечисляя обстоятельства их встреч и имена свидетелей, которые могли бы пролить свет на обстоятельства каждой из этих встреч. Регент, который сам брался за перо разве что для того, чтобы написать письмо очередной любовнице, не отдавал себе отчета в том, что человек, который, как Ее величество, ведет дневник с самого детства, может, опираясь на эти записи, детально описать события, произошедшие за много лет до этого. Помимо этого, Бьянка писала письма тем, кто мог бы подтвердить ее слова перед епископом из Келермеса. О монахе, который оклеветал Ее величество, пока что ничего не было слышно, но Грейг надеялся, что его показания скоро сочтут достаточно подозрительными, чтобы вздернуть мерзавца на дыбу и начать задавать совсем другие вопросы - вроде, например, того, кто подослал его к постели умирающего Пеллерини и кто поручил ему выступить с ложью о фальшивой исповеди.
  
  Так что, когда Ульрик растолкал его среди ночи, Грейг был готов к чему угодно, только не к тому, что рыцарь скажет :
  
  - Ее величество скончалась.
  
  - Что?! - выкрикнул Грейг.
  
  - Отравление. Агуанти, быстро действующий тальмирийский яд. Вчера пришло письмо, в котором королеву-мать вызывают в Келермес для исповеди. Завтра объявят, что Бьянка приняла яд, чтобы избежать этой поездки.
  
  Грейг чувствовал, что сердце у него колотится где-то под горлом, словно хочет выпрыгнуть наружу. Ульрик разбудил его слишком внезапно, посреди какого-то сна, обрывки из которого все еще плавали у Грейга в голове, и он чувствовал себя слишком сильно ошарашенным, чтобы почувствовать скорбь - ему просто не верилось, что королевы Бьянки больше нет.
  
  - Но как они смогли...
  
  - Причастие, - коротко бросил Риу. - Во всяком случае, другого объяснения я не вижу. Одевайся, быстро. Возьми теплую одежду и оружие.
  
  Натягивая на себя рубашку и колет, Грейг вспомнил - королева в самом деле причащалась, готовясь к поездке в Келермес. Но если это в самом деле так, то, значит, регенту служит не только один фальшивый монах, который принял исповедь у Гвидо Пеллерини. Кто-то из церковников действительно поставил на Франциска и участвует в заговоре против Жанны.
  
  - А что с Жанной?! - спросил Грейг, почувствовав, что его обожгло внезапным ужасом.
  
  - Она в порядке. Но ей нельзя здесь оставаться, так что хватит болтовни! Ты уже должен быть одет. Мы уезжаем.
  
  Поняв, что, говоря "мы уезжаем", Ульрик подразумевает не только себя и Грейга, но и Жанну, Грейг закончил собираться в мгновение ока. Мысль, что они должны спасти Жанну, которую, вполне вероятно, тоже собираются убить, подстегивала лучше любых окриков. Однако, когда они вышли из комнат рыцаря, Ульрик повел его в противоположную от покоев королевы сторону.
  
  - Мы разве не идем за Жанной? - спросил Грейг.
  
  - Да, мы идем за Жанной, так что помолчи и не мешай, - отрезал тот. Но, когда они вышли из дворца, и Ульрик спешно повел его по темным улицам, Риу все-таки соизволил объяснить - Я не мог забрать Жанну сам. Стоило мне появиться поблизости от ее покоев, и об этом тут же донесли бы регенту. И он бы сразу понял, что мы собираемся ее похитить. Так что Жанну вывел Молла. Он переодел ее пажом и вывел через комнаты для слуг. Если все пошло по плану, то сейчас с ним еще несколько моих людей. Мы должны встретиться у маленькой потерны в Западной стене, через нее можно выбраться к реке. А еще несколько моих солдат отправились туда, чтобы подготовить нам лошадей.
  
  До потерны они добрались без приключений. В городе все уже спали, так что, увидев на примыкавшей к стене улице несколько темных человеческих фигур, Грейг сразу понял, что это свои. Подойдя ближе, он разглядел в темноте широкоплечую, и вместе с тем изящную фигуру Моллы, и подростка рядом с ним, который мог быть только Жанной.
  
  - За мной, - сказал Ульрик.
  
  Вход в потерну был освящен подвесным фонарем, но в круге света перетаптывался только один стражник.
  
  - Где второй? - недовольно оглядываясь, спросил Ульрик. Молла кивнул в сторону чахлого дерева, растущего у стены.
  
  - Да вон он. Отошел отлить. А что, их только двое?
  
  - Остальные в караулке, - сказал Риу. - Я часто выезжаю из города через эти ворота, когда езжу в лагерь, и они привыкли, что со мной обычно несколько моих солдат. Если нам повезет, они просто откроют.
  
  Алессандро коротко кивнул.
  
  - Ты что, один? - сурово спросил Ульрик, выходя на свет. - Совсем обалдели. Скоро вы решите, что эти ворота вообще не нужно охранять?
  
  - Да я не один, сир, - возразил часовой, явно узнавший Ульрика. - Вон со мной Марко, он просто отошел по нужде.
  
  - Да, я тут рядом, сир, - входя в круг света, согласился второй стражник.
  
  - И правда, Марко... - хмыкнул Ульрик. - По нужде он отходил, это же надо... Собрались стеснительные барышни! Вам полагается не расходиться и не терять друг друга из виду. Так что если кому-нибудь невтерпеж, то прямо здесь и отливайте.
  
  - Да я не стесняюсь. Но воняет же потом...
  
  Ульрик махнул рукой.
  
  - Ладно, забыли. Открывайте.
  
  Марко кивнул, забрал у своего напарника ключи - и пошел отпирать решетки, скрытые в толще стены. А его товарищ тем временем скользнул глазами по сопровождавшим Ульрика солдатам - и уперся в Жанну. Глаза у него слегка расширились. Какую-то долю секунды Грейг еще надеялся, что они посчитают Жанну просто малолетней шлюшкой, которую Ульрик и его солдаты на ночь глядя тащат с собой в лагерь. Но потом Грейг понял, что дело не этом.
  
  Просто он ее узнал.
  
  Ведь Жанна часто появлялась в городе, иногда с матерью, иногда - с тем же сиром Ульриком, и многие знали ее в лицо.
  
  - Трево...! - закричал стражник, но закончить не успел, поскольку Ульрик ударил его кинжалом, который держал в руке. Лезвие вошло в глаз, и в тот момент, когда Ульрик отшвырнул от себя тело, рывком выдернув свое оружие, Грейг успел увидеть лицо стражника - настолько жуткое, что этот образ просто не сложился в связную картину. Ощущение было таким, как будто он ослеп - не полностью, а на какую-то часть. Так, наверное, чувствует себя человек с бельмом на глазу.
  
  Ульрик и его люди бросились открывать ворота, скрытые в толще стены. Одетую пажом Жанну люди Ульрика втолкнули в темную потерну сразу после Риу, следуя его приказу ни на секунду не терять ее из виду. Прикрывать отступление остались двое лучников, сам Грейг и Алессандро Молла.
  
  Клинок Королевы быстро развернулся, чтобы встретить стражников, которые услышали крик своего товарища и теперь бежали к ним. Двоих он отвлек на себя, а третий оказался прямо перед Грейгом. Грейг отскочил в сторону, принимая удар на лезвие меча, обвел клинок противника, как будто он тренировался в фехтовальном зале с Моллой - и ударил снизу вверх. Стражник, сидевший в караулке и не ожидавший, что придется драться, надевал шлем впопыхах - подбородочный ремень у него был расстегнут, и нащечники болтались из стороны в сторону. Меч Грейга пронзил ему горло, и его противник опрокинулся назад. Молла к тому моменту успел прикончить не только двоих своих противников, но и еще одного стражника, который прибежал на шум последним, а солдаты Ульрика вдвоем разделались еще с одним.
  
  - Открыто!.. Уходим, уходим, быстро! - крикнул Ульрик, вынырнув из темноты потерны, словно опасался, что его спутники слишком увлеклись сражением и позабыли, зачем они здесь.
  
  Они выбежали на берег реки. В темноте Грейг не понимал, куда они бегут, и ему оставалось только следовать за Ульриком, который должен был знать, где ожидают приготовленные для побега лошади. Вскоре Грейг увидел под деревьями темные силуэты десятка людей и лошадей. Один из лучников подсадил на лошадь Жанну, остальные, включая самого Грейга, вскочили в седло сами. Ульрик первым выехал из-под деревьев и послал коня в галоп, и остальные ринулись за ним. Ни факелов, ни ламп у всадников, конечно, не было, и эта скачка в полной темноте казалась нереальной, словно сон, поскольку ни один нормальный человек, конечно же, не станет гнать галопом в полной темноте по такой местности, как эта, где лошадь в любой момент может споткнуться, повредить копыто или сломать ногу.
  
  Грейг полагал, что они едут в Фэрракс, но, когда они доехали до тракта, начинавшегося в Изибье - пересекавшей почти всю страну дороги, по которой Грейг за пару лет до этого приехал в Ньевр вместе с Ульриком - большая часть отряда выехала на дорогу и поскакала на север, а сам Ульрик вместе с принцессой - а теперь, пожалуй, уже королевой - Жанной, Алессандро Моллой и двумя стрелками повернули на какую-то малоприметную тропу, махнув рукой Грейгу, чтобы он ехал за ним.
  
  - Куда мы едем?.. - крикнул Грейг, пуская свою лошадь вслед за Ульриком.
  
  - Пока - на восток, - ответил Риу. - Но через пару миль свернем на запад. Отряд, который поехал по северному тракту, везет девушку, переодетую пажом, внешне очень похожую на леди Жанну. Когда рассветет, их кто-нибудь заметит. Это направит погоню по ложному следу. А мы попробуем добраться до Тельмара.
  
  Грейг ушам своим не верил.
  
  - Через горы?! В это время года?
  
  - Горы - это сейчас наименьшая проблема, - ухмыльнулся Риу. - Главное - добраться до предгорья. Ходу!
  
  Он взмахнул хлыстом, заставив свою лошадь перейти с рыси обратно на галоп. Грейг мысленно спросил себя, знала ли Жанна, что задумал Ульрик, с самого начала, и решил, что да - иначе она ни за что не стала бы молча ехать вслед за рыцарем, не задавая никаких вопросов и не споря. Молла, вероятно, тоже знал. Лучники Ульрика - скорее нет, но им выражать свое удивление или задавать Ульрику вопросы в принципе не полагалось. Солдаты не обсуждают планы лордов вроде Риу - они просто делают, что велено... и убивают тех, кого прикажут.
  
  Грейг вдруг подумал, что сегодня он впервые убил человека. Всего пару часов назад тот стражник, которого он рубанул мечом, был еще жив, сидел с товарищами в караулке и считал, что до утра с ним не произойдет ничего важного. А потом он услышал, как кто-то из его товарищей зовет на помощь, поспешил на этот зов - и его жизнь оборвалась так быстро, что этот дозорный, вероятно, даже не успел понять, против кого и почему они сражаются.
  
  Грейг попытался вспомнить тот момент, когда нанес удар, но не сумел. Это было как сон, приснившийся во сне - как будто его память отказалась удержать хоть что-то, кроме отблесков огня на полированном металле шлема и болтающегося подбородочного ремня. Он даже не мог вспомнить, был ли убитый им дозорный старым или молодым, носил он бороду или был гладко выбритым... Руки у Грейга стали ледяными. Он немного придержал коня, как бы случайно позволяя Жанне обогнать его и занять место в голове отряда, сразу же за Ульриком. Глядя на ее узкую темную фигуру, пригибавшуюся к конской шее, Грейг почувствовал, что ему стало легче.
  
  У него не было выбора. Он сделал это ради Жанны - потому, что на кону стояла ее жизнь. И если бы пришлось - он бы без колебаний сделал это снова. Было бы куда приятнее убить Франциска, чем того солдата, который, возможно, сам по себе и не желал Жанне зла. Но это, в данном случае, неважно. Когда речь идет о жизни и свободе тех, кого ты любишь, колебаться глупо и даже преступно.
  
  Ни Саймон, ни Алессандро Молла, ни сир Ульрик никогда не говорили с ним об этом, пока Грейг учился обращению с мечом. Должно быть, они знали, что о таких вещах бесполезно говорить, как и думать о них заранее. Когда это случается в реальности, то ты просто не можешь поступить иначе - как не можешь не закрыть глаза, когда в лицо летит какой-нибудь предмет, и не отдернуть руку, когда обожжешься.
  
  Отъехав на значительное расстояние от города и повернув на запад, отряд перешел на рысь, чтобы их кони не выдохлись слишком быстро.
  
  Грейг спросил себя, поверит ли Франциск, что Жанну везут в Фэрракс, и решил, что да. В конце концов, он тоже думал, что они поедут в Фэрракс... а у Грейга не было никаких оснований считать регента умнее или проницательнее самого себя.
  
  На первый взгляд, идея бежать в Фэрракс представлялась куда более логичной. Проехать через Аламат, горный массив, который отделял Тельмар от остальной Алезии, в зимнее время года было почти невозможно - там их поджидали горные обвалы, рыхлый снег, в котором вязнут даже сильные, выносливые лошади, обледеневшие горные тропы, с которых легко сорваться в пропасть, волки и медведи. С октября по апрель в Тельмар из Ньевра можно было добраться исключительно по морю, хотя это тоже был небезопасный путь - зимние бури топили даже те суда, которыми руководили опытные капитаны и прекрасно знавшие местные воды лоцманы. К тому же, в любом городском порту их, несомненно поджидали люди регента.
  
  Так что Франциск, скорее всего, должен был поверить, что Ульрик повез Жанну в Фэрракс. Это его земли, там Ульрик сможет найти многих сторонников, не говоря уже о том, что часто ездившему между Фэрраксом и Ньевром Риу проще было бы подготовить на этом пути подставы, которые обеспечили бы беглецам свежих лошадей.
  
  Труднее было понять, почему Ульрик все-таки остановился на гораздо более рискованном плане с Тельмаром. Полагал, что его замок недостаточно надежен, чтобы в случае чего выдержать осаду, или сомневался в преданности гарнизона?.. В конце концов, Грейг с детства слышал о фамильном замке Ульрика, но никогда там не был.
  
  
  
  Воспоминания о путешествии, в отличие от побега из города и схватки у потерны, у Грейга сохранились смутно. Вероятно, дело было в том, что, когда Ульрик разбудил его и сообщил, что королеву отравили, Грейг успел проспать всего пару часов, и к рассвету его начало адски клонить в сон. Ни холод, ни быстрая скачка не способны были перевесить навалившуюся на него усталость, и весь следующий день Грейг провел, как в тумане. Единственное, о чем он способен был думать в этот первый день - это о том, как не отстать от остальных и не свалиться с лошади. К вечеру они, наконец, доехали до гор, и Молла вывел их прямо к охотничьему домику, где всадники смогли расположиться на ночлег. Летом остановиться в таком месте было бы приятно, но даже зимой здесь можно было переночевать с относительным комфортом. Молла нашел в домике кучу нужных вещей - топорик, моток веревки, трут, кресало и кремень, как будто бы оставленные кем-то нарочно для Ульрика и его спутников. Грейг недоумевающе смотрел на все эти богатства, думая, что он, возможно, все-таки заснул, но Молла усмехнулся и сказал, что вещи вроде этих контрабандисты всегда оставляют друг для друга в подобных местах.
  
  "Я был контрабандистом - в юности, когда мне было скучно жить на одном месте, - сказал Алессандро, хлопнув его по плечу. - И, чтобы там ни думал регент, но я проведу вас через эти горы...".
  
  Когда Грейг узнал, что его наставник не раз пересекал этот горный хребет, пусть даже много лет назад и не зимой, он лучше понял, на чем строился план Ульрика. От этой мысли Грейгу стало несколько спокойнее.
  
  На следующий день успевший поспать Грейг замечал все происходящее вокруг несколько лучше, но, по правде говоря, в тот день он предпочел бы, чтобы все происходящее вокруг казалось не вполне реальным - так ему было бы гораздо проще выдержать тот день. Предгорье, как и низкие, поросшие лесами горы остались позади, впереди высились только обледеневшие горные пики, упиравшиеся прямо в небо. Воздух был очень холодным - в детстве Грейг очень любил снежные зимы в Фэрраксе, но до сих пор он даже не представлял себе, что может существовать такой жгучий и пронизывающий холод, как здесь, наверху. От него не спасал даже меховой плащ и теплые перчатки.
  
  Конь Жанны сломал ногу, поскользнувшись на обледеневшем уступе, и Ульрик добил раненую лошадь, а Жанну пересадил за спину к Грейгу - самому легкому из всадников в их маленьком отряде. Жанне было холодно, и Грейг вскоре почувствовал, что она плотно прижимается к его спине, обхватив судорожно сжатыми руками его ребра. Он ощущал ее теплое дыхание на своей шее. До сих пор Грейг никогда не мог даже представить, что когда-нибудь они окажутся так близко - в Ньевре даже рука Жанны, лежавшая на его запястье на уроке танцев, или тот момент, когда он помогал ей сесть в седло, казались вызовом приличиям, а теперь всем было плевать на то, что Жанна крепко обнимает Грейга в поисках тепла.
  
  К ночи повалил снег, и они укрылись у скалы, под каменным карнизом, защищавшим их от ветра. Несмотря на то, что земля, на которой они сидели, была сухой, а Риу и его солдаты развели костер из собранных в предгорье дров, Грейгу казалось, что ему еще никогда не было так холодно. Холод как будто проник в его тело, угнездился глубоко в усталых, одеревеневших мышцах, и тепла от маленького костерка было слишком мало, чтобы его прогнать. Для этого понадобилась бы хорошо натопленная комната, возможность полежать в горячей ванне, а потом забраться в теплую и чистую постель.
  
  Грейг начал думать, что Ульрик, возможно, совершил ошибку. Они могли проявлять чудеса решимости и отваги, чтобы одолеть непроходимые горные тропы, и за два последних дня сделали то, что Грейг еще вчера назвал бы совершенно невозможным, но от холода и ветра целеустремленность и отвага не спасут. Они просто замерзнут здесь насмерть, и Жанна погибнет вместе с ними...
  
  Жанна, видимо, уже успевшая привыкнуть греться рядом с ним, уселась рядом с Грейгом, прижавшись к нему вплотную и подтянув колени к подбородку. Чуть-чуть поколебавшись, Грейг знаком показал ей, что они бы могли не кутаться каждый в свой плащ, а завернуться в один плащ вдвоем, набросив второй сверху. Так им было бы теплее. Предложить нечто подобное не жестами, а вслух, казалось невозможным. Но Жанна без колебаний расстегнула мокрый от растаявшего снега плащ и забралась под плащ к Грейгу, а меховой плащ наследницы они накинули на себя сверху, словно одеяло. Сперва Грейг почувствовал, что Жанну сотрясает дрожь, но через несколько минут ему, действительно, стало значительно теплее, и Жанна тоже перестала стучать зубами и дрожать.
  
  На третий день самое худшее осталось позади, и Грейг, оглядываясь на чудовищные ледяные пики, не мог до конца поверить в то, что они в самом деле умудрились это сделать - пересекли Аламат зимой, в начале февраля. Молла, конечно, обещал, что он сумеет провести их через горы, но то, что они в самом деле смогли это сделать, и даже не потеряли никого из своих спутников, казалось почти чудом.
  
  На четвертый день они оказались в долине и увидели внизу, на склоне гор, деревни, а немного в стороне того ущелья, из которого выбрались всадники - каменную постройку, относительно которой Грейг не был вполне уверен - считать ее настоящим замком или просто укрепленным домом местного сеньора?.. Ульрик вопросительно взглянул на Моллу, тот кивнул, и рыцарь направил своего спотыкавшегося от усталости коня по узкой каменной тропе, ведущей к замку.
  
  Охраны в укрепленном доме на скале было совсем немного - раз, два и обчелся, как сказал бы Саймон, - а вот людей в маленькой постройке оказалось обескураживающе много. Пожилой хозяин замка и его жена, их дочери, еще какие-то домочадцы, говорившие на тальмирийском, но с таким странным акцентом, что Грейг поначалу их почти не понимал. Он озадаченно взглянул на Моллу, и его наставник чуть пожал плечами.
  
  - У горцев свои диалекты и свои обычаи. Но в остальном они такие же тальмирийцы, как любой другой. Жанне здесь будут рады.
  
  В этом он оказался прав. Едва поняв, о чем ему толкует Ульрик, и осознав, что уставшая девочка в мужской одежде - дочь Людовика и королевы Бьянки, старик опустился на одно колено и почтительно поцеловал негнущиеся от холода пальцы Жанны.
  
  - Что он говорит?.. - изнывая от любопытства, спросил Грейг, дергая Моллу за рукав.
  
  - Он говорит - "благослови вас Бог, моя королева, и добро пожаловать домой. Я, этот дом и все, что вы здесь видите, в вашем распоряжении", - тихо перевел Алессандро своему ученику. - Здесь любят Бьянку и ее семью. Они умрут за Жанну. Узурпатору придется воевать со всем Тельмаром, если он попробует ее достать.
  
  "Значит, мы принесли им смерть" - подумал Грейг, и на секунду ему сделалось не по себе. Он знал, что регент не отступится - как не отступится и Ульрик, и его сторонники, и сама Жанна. Им удалось спасти Жанну от гибели и вырвать ее из рук Франциска, но все только начинается.
  
  Будет война.
  
  
  
  Ульрик сказал, что, когда новость о приезде Жанны разойдется по Тельмару, то из Рессоса - местной столицы - им навстречу, несомненно, вышлют отряд рыцарей и щитоносцев для охраны и сопровождения Ее величества. Но дожидаться их в предгорье было бы неосторожно. Где прошли они, там могли бы пройти - по их следам - и люди регента. Так что Ульрик не захотел дожидаться эскорта из столицы, и они провели в доме их хозяина из приграничья всего одну ночь.
  
  Жанна настояла на том, что она должна принять ванну. Жена приютившего их горца и ее служанки помогли принцессе вымыть голову и высушить свои длинные волосы перед камином, хотя от предложенной ей одежды Жанна отказалась наотрез, считая свой костюм пажа гораздо более удобным для езды верхом. Всем остальным пришлось удовлетвориться возможностью согреться и поспать в тепле. Глядя на то, как Жанна, разрумянившаяся от горячей воды, сидит перед камином, позволяя девушкам расчесывать свои влажные волосы, Грейг мучительно завидовал. После ночевок на земле он тоже чувствовал себя ужасно грязным, но все, на что он мог рассчитывать - это обтереться влажной губкой и надеть на себя чистую рубашку, которая была позаимствована из сундуков гостеприимного хозяина, так что висела на Грейге мешком.
  
  Отряд, отправленный навстречу Жанне, они встретили уже на полдороге к Рессосу. Грейг не без сожаления расстался с возможностью ехать с Жанной на одном коне. Пустота за спиной и отсутствие рук, обнимавших его за ребра, ощущались, как дыра на месте выбитого зуба, которую хочется все время трогать языком.
  
  Конечно, огорчаться было глупо и эгоистично - три десятка тальмирийских рыцарей защитят Жанну куда лучше, чем четыре с половиной человека (считать себя полноценным воином в отряде, несмотря на убийство дозорного возле потерны, было чересчур самонадеянно, Грейг это понимал). Но ему все равно было досадно, и еще сильнее его злило то, что Жанну теперь постоянно окружали тальмирийцы, и она почти все свое время разговаривала только с ними. Даже Ульрик с Моллой, не говоря уже о Грейге, теперь оказались в стороне - от Жанны их теперь все время отделяло несколько всадников из Тельмара, и казалось, что Жанна совсем забыла пережитые совместно трудности. Когда Грейг попробовал сказать об этом Алессандро, который в подобном деле был куда более подходящим собеседником, чем Риу, Молла только качнул головой :
  
  - Ты ничего не понимаешь. Жанна поступает правильно. Они должны почувствовать, что она - их королева. Что беседы с ними для нее важнее, чем любой из алезийцев.
  
  - Да; вот только вы не алезиец.
  
  - Для них - все равно что алезиец. Я уехал из Тельмара много лет назад. А твой отец, сир Ульрик - вообще чужак.
  
  - Чужак, который спас ей жизнь!.. - напомнил Грейг.
  
  - Вне всякого сомнения. Не беспокойся, Жанна никогда об этом не забудет. Мессир Ульрик займет свое место среди ее приближенных, и мы с тобой тоже. Но сейчас она должна им показать, что она - тальмирийка, и судьба Тельмара занимает ее больше, чем все остальное. Королева Бьянка бы сейчас гордилась ей. И вот ещё что, Грейг... Я наблюдал за вами, пока мы пересекали Аламат. Я давно уже замечал, что у вас с Жанной есть какие-то свои секреты. Я не думаю, что твой отец или Ее величество правильно понимали суть и смысл ваших вечных переглядываний и улыбок. Но, поскольку королева одобряла то, что вы общаетесь, танцуете или читаете вместе с наследницей, и поскольку у принцессы в Ньевре в последнее время оставалось не так много тех, кому она могла бы доверять, я ничего не говорил. Но сейчас я должен тебя предостеречь. Не забывай, что Жанна - не твоя подруга. Она - твоя королева.
  
  - Думаете, я не понимаю?.. - удивился Грейг. После того, как отравили Бьянку... и после того, как он убил того дозорного - чего тут еще можно было не понять?
  
  - Думаю, что не понимаешь. Ты даже сейчас видишь в ней девочку, с которой ты мог переглядываться и шептаться за спиной у старших. Но теперь все изменилось. И, если ты хочешь оставаться рядом с ней, то постарайся уяснить, ради чего люди вроде тебя или меня находятся рядом с кем-нибудь вроде Бьянки или Жанны. Не затем, чтобы любить их, восхищаться ими или быть им другом, а затем, чтобы служить им, ничего от них не требовать и выполнять приказы.
  
  - Мой отец был другом короля Людовика, - возразил Грейг.
  
  Молла беззвучно рассмеялся.
  
  - А-а, дружба с королями... Это тоже форма службы, Риу. Короли и королевы - тоже люди, так что ничто человеческое им не чуждо. Им нужны доверенные люди, собеседники, те, кто им симпатичен и кого им хочется считать друзьями. Но это не дружба. Это должность, и притом - одна из самых сложных при дворе. Если твой друг говорит - "поедем на охоту", ты можешь ответить - знаешь, у меня другие планы. Королю ты говоришь - "отличная идея, сир!". Если твой друг не обращает на тебя внимания и разговаривает с кем-нибудь другим, ты вправе его ревновать и вполне можешь высказать свои претензии ему в лицо. Королей не ревнуют, не требуют их внимания, не беспокоят жалобами и упреками. А когда им что-то понадобится, и они внезапно вспомнят о тебе - ты должен вести себя так, чтобы им в голову не приходило, что ты был обижен или огорчен их невниманием. Вот что такое дружба с королем. Спроси у своего отца, если ты мне не веришь. Покойный король Людовик был очень мягким человеком. При его недуге и такой огромной власти легче легкого было бы стать капризным и обидчивым, но он, должно быть, в самом деле был почти святым. Но это ничего не значит. Мессир Риу всегда был прежде всего его подданным. Нет, даже так - он никогда не был его подданным больше, чем в тех случаях, когда король общался с ним, как друг. Так что подумай дважды, хочешь ли ты добиваться дружбы Жанны, или проще и разумнее остаться просто одним из ее слуг.
  
  Грейг счёл разумным притвориться, что он впечатлен словами Моллы, и изобразил глубокую задумчивость. Так было куда безопаснее. Начни он возражать, его наставник вполне мог бы посчитать необходимым поговорить с Ульриком о том, что он сказал по поводу их "вечных переглядываний" при дворе, и Грейг ничуть не сомневался в том, что видеться или общаться с Жанной ему после этого стало бы значительно сложнее. А Грейг надеялся, что на новом месте они смогут продолжать свою тайную дружбу точно так же, как и в Ньевре.
  
  Молла был, скорее всего, прав, когда он говорил о дружбе Ульрика с Людовиком. Но Жанна была непохожа ни на своего отца, ни вообще ни на кого из остальных людей. Королева она или нет, но она ненавидела всякую фальшь - должно быть, потому, что от наследницы престола и от девушки притворства требовалось слишком много, и горячая натура Жанны восставала против этой бесконечной лжи. Грейг был уверен, что Жанне не нужен человек, который в ответ на предложение что-нибудь сделать будет говорить - "отличная идея, моя королева!". Ей будет куда приятнее услышать - "не хочу", "у меня свои планы", или даже "мне это совсем не нравится, мне скучно заниматься тем или другим".
  
  А в остальном - что ж, в словах Моллы были и разумные идеи. Обижаться или ревновать таких, как Жанна, к их подданным или к их государственным делам - действительно бессмысленно. И сейчас Жанне в самом деле следовало постараться заслужить доверие людей, которым совсем скоро нужно будет взяться за оружие, чтобы сражаться за ее права на трон Алезии. Так что придется просто подождать, пока у нее не найдется время на старых друзей.
  
  Столица Тельмара после Ньевра показалась Грейгу несколько провинциальной - дома здесь были куда более старыми, а жизнь - гораздо менее комфортной и изысканной. Но он все равно был ужасно рад, что они, наконец, добрались до столицы и могут чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности.
  
  Наместником в Рессосе был кузен Бьянки, то есть человек, который приходился Жанне дядей - точно так же, как Франциск. Но в остальном отличие герцога Сезара от регента было разительным. Франциск всегда обращался с племянницей с подчеркнутым - и оскорбительным, по мнению самого Грейга - снисхождением. Он соблюдал придворный церемониал, но всегда придавал тем знакам уважения, которые он должен был оказывать племяннице, оттенок шутливой снисходительности, как взрослый мужчина, который на празднике решил потанцевать с маленькой девочкой, которую не пригласил никто из сверстников.
  
  Герцог Сезар повел себя совсем иначе. Хотя по возрасту кузен покойной королевы был по меньшей мере лет на десять старше Бьянки, и последний раз видел свою двоюродную племянницу давным-давно, в ее четырехлетнем возрасте, но встретил он ее, как королеву - вышел ей навстречу из дворца, оставив людей из своей охраны позади, и с обнаженной головой подошел к Жанне, чтобы помочь ей спуститься с лошади, а потом, опустившись на одно колено, поцеловал племяннице руку. Грейг кожей чувствовал, что Жанне, помнившей своего дядю с того времени, когда она была маленькой девочкой, неловко видеть этого немолодого мужичину на коленях, но придворное воспитание помогло ей держаться с достоинством и безупречно сыграть свою роль для всех столпившихся у дворца тальмирийцев.
  
  Грейг обнаружил, что Молла был совершенно прав, когда сказал, что Жанна не забудет, кто спасал ей жизнь. На королевский совет, где, кроме герцога Сезара, присутствовали лишь самые высокопоставленные из тальмирийцев, попал не только Ульрик, но даже сам Грейг, и взрослые сановники с переливавшимися самоцветами и золотом цепями с удивлением поглядывали на мальчишку, которому ни по возрасту, ни по скромному званию оруженосца, вроде бы не полагалось находиться в этом зале. Не хватало здесь разве что Моллы, но привести на совет внука торговца мидиями, чью семью хорошо знали в Рессосе, было слишком скандально, а сам Алессандро презирал политику и всегда всеми средствами давал понять, что он считает себя исключительно телохранителем и слугой Жанны.
  
  Участники совещания сразу же решили, что первым по важности делом - даже более безотлагательным, чем подготовка горных крепостей к войне с Алезией - является создание и публикация манифеста, который опровергнет выдвинутые против Бьянки обвинения и оповестит всех подданных Жанны - и в Тельмаре, и в Алезии - что ее мать была отравлена Франциском.
  
  Требовалось объяснить, что фальшивая исповедь, якобы принесенная Гвидо Пеллерини, была частью заговора, с помощью которого Франциск решил захватить трон, и что сам Пеллерини тоже был убит ради того, чтобы приписать ему лживые признания и опорочить королеву. Дальше регента следовало обвинить в узурпации престола, нарушении вассальных клятв и государственной измене, а Жанну провозгласить законной королевой. Разногласий по поводу содержания манифеста ни у кого не было, сомнения возникли исключительно в вопросе о том, кто именно должен был написать - от лица Жанны - этот текст. Но Жанна удивила и Сезара, и его придворных, решительно заявив - "Я напишу сама".
  
  - После тех писем, которые вы писали мне из Ньевра, моя леди, я ничуть не сомневаюсь, что вы в состоянии составить такой манифест, - сказал Сезар. - Даже в том возрасте, когда дети обычно еще не способны внятно изложить какую-нибудь мысль, вы писали прекрасно. Иногда я даже думал - уж не пишет ли моя сестра за вас, надеясь меня впечатлить?.. А в последние годы переписка с вами стала для меня - надеюсь, Бьянка не обиделась бы на меня, если бы слышала меня сейчас, - даже более содержательной и интересной, чем переписка с вашей матерью. Но в данном случае речь все-таки не о личном письме, а об официальном документе, который все дипломаты перешлют своим дворам, и от которого будет зависеть, на чью сторону в этом конфликте станут князья церкви. Так что, полагаю, составление этого текста следует доверить опытным юристам.
  
  - Это верно, дядя, - скромно согласилась Жанна. Но Грейг видел, что лицо у нее побледнело, а пальцы сжимают край стола, и чувствовал, что Жанна не просто взволнована - она напряжена, как взведенная тетива. - Ваши юристы, несомненно, должны будут просмотреть готовый текст. Но суть не в этом. Может, мне и не хватает опыта в таких делах, но, насколько я знаю, подобные тексты начинают так - "Я, Жанна, милостью Создателя, дочь Бьянки и Людовика, королева Тельмара..." - что-то в этом роде, верно?..
  
  - Да, примерно так, - кивнул Сезар.
  
  - Вот именно поэтому я и считаю, что писать подобный текст следует мне. Это я, Жанна, хочу рассказать людям о том, что негодяй и узурпатор убил мою мать и только чудом не сумел схватить меня саму. Это я, Жанна, прошу их пожертвовать своим спокойствием и безопасностью и взяться за оружие - не только ради моих прав, но ради справедливости. Ради того, чтобы не оставлять свою судьбу в руках убийцы и лжеца. Моя... - Жанна сглотнула. - Моя мать, ваша сестра, всегда говорила, что каждый текст, хороший он или плохой, имеет свой, особый голос, свою интонацию, и слова человека так же узнаваемы, как его почерк. И если это на самом деле так, то текст, который кто-нибудь другой напишет от моего лица, будет звучать фальшиво. Люди сами не поймут, почему он не убеждает их или не трогает, но на самом-то деле они не поверят ему просто потому, что посторонний человек, мужчина и законник, не может стать мной и написать о том, что я пережила и чего я хочу, вместо меня. Я должна написать сама. Вы сами знаете, что моя мать на моем месте поступила бы так же.
  
  Сезар отвел глаза, и Грейгу показалось, что упоминание о Бьянке и явное горе Жанны причинили ему боль. Что ж, их потеря была еще чересчур свежа, а ведь у них не было даже времени, чтобы оплакивать свою утрату...
  
  - Да, я думаю, вы правы, моя леди. Ваша мать бы поступила так же, - согласился он, не поднимая глаз. - Пишите сами.
  
  Грейг, если бы ему пришлось писать подобный текст, наверняка промучился бы больше суток, но ему, в отличие от Жанны, не приходилось вести постоянной переписки с множеством самых разных людей, и год за годом приучаться красочно и точно описывать то, что происходит при дворе. Черновой текст был готов к вечеру, и вызванные Сезаром законники, уже собравшиеся во дворце, приступили к изучению наброска манифеста.
  
  Жанна, утомленная работой над письмом, осталась в своих покоях, и Ульрик сказал, что Грейгу тоже следует идти к себе. Его присутствие на заседании совета уже достаточно эпатировало двор. На совещании юристов ему точно делать нечего. Грейг едва не спросил, а что там собирается делать сам Ульрик, который в юриспруденции и дипломатии разбирался даже меньше Грейга - тот хотя бы успел кое-чего нахвататься по верхам во время своей службы Бьянке, а Ульрик был в этих вопросах круглым и законченным невежей. Но, хоть они вместе пережили несколько опасных приключений, и Ульрик иногда разговаривал с ним, как с кем-нибудь из своих товарищей из лагеря, Риу все-таки был его отцом и сюзереном, и Грейг счел за лучшее не фамильярничать, а просто пойти спать - тем более, что глаза у него действительно слипались, и, вздумай он в самом деле слушать болтовню юристов, которые станут обсуждать разные скучные и утомительные тонкости, он точно очень скоро стал бы клевать носом.
  
  Всю суть пропущенного им совета Грейг в конце концов извлек из разговора одного из тальмирийцев с Ульриком, услышанного им на следующий день.
  
  - ...все-таки это слишком резко, - говорил тот тальмириец, когда Грейг, разыскивавший регента, подошел ближе. - Людей может отпугнуть такая... м-мм... бескомпромиссность. Особенно, когда она исходит от столь юной девушки. Мне кажется, еще не поздно кое-что подправить.
  
  - Нет, - резко перебил Ульрик. - Герцог Сезар прав. Жанна - не маленькая девочка, которая просит о помощи. Она королева. Такой ее и должны видеть.
  
  Грейг, которого никто из спорщиков не видел - и чье мнение никто не спрашивал - кивнул, поддерживая Ульрика. Просто для самого себя.
  
  
  
  Той весной Грейг впервые поучаствовал в сражении, точнее - сразу в нескольких сражениях.
  
  Ульрик, похоже, посчитал, что Грейг стал достаточно взрослым, чтобы всюду следовать за ним, и теперь Грейг, наконец, стал его оруженосцем не формально, а на деле. Ульрик во главе отряда тальмирийцев защищал горные проходы через Аламат, и Грейг провел весну, а вслед за ней и лето, разъезжая вслед за Риу вдоль линии приграничных крепостей. Было несколько стычек с алезийцами, Грейг участвовал в схватках шесть или семь раз, но, поскольку на этот раз в этих боях участвовало множество людей, и вокруг всегда царил страшный хаос, Грейг не мог уверенно сказать, прикончил ли он еще кого-нибудь из своих противников, или же только ранил.
  
  Бывший регент объявил себя законным наследником короля Людовика, умершего бездетным, и короновался в Ньевре под именем Франциска Первого. Быть может, он надеялся, что, раз уж он упустил Жанну, и она смогла найти убежище в Тельмаре, то Тельмар теперь отложится от остальной Алезии, как было раньше, до свадьбы Людовика и Бьянки, а сам Франциск сможет, пожертвовав меньшим, сохранить все остальное и единолично править остальной страной. Но он ошибся. Жанна не намерена была уступать ему трон отца. В Тельмаре ждали полномасштабного вторжения, поскольку тальмирийцы отказались признавать права Франциска на престол Алезии, однако тогда, в то лето, узурпатор не смог начать настоящую войну против племянницы. Бросить все королевские войска против Тельмара оказалось невозможно - они были нужны узурпатору внутри страны.
  
  Манифест Жанны сыграл свою роль, и во многих провинциях Алезии в то лето было очень неспокойно.
  
  Грейг, наконец, понял, почему Ульрик не захотел отвезти Жанну в Фэрракс. Его мать, бабушка Грейга, сразу после их побега присягнула регенту, боясь лишиться всех своих владений за "измену" сына. В замке Риу разместили королевский гарнизон. Но, несмотря на присутствие солдат, весь Фэрракс полыхал, как головня. Сторонники Жанны ушли в леса и постоянно нападали на солдат Франциска на дорогах, перехватывали их обозы с продовольствием и легко уходили от карательных отрядов, потому что знали эту местность куда лучше, чем солдаты из столицы. В окрестностях замка Риу предводителем повстанцев стал человек, про которого говорили, что он получает указания непосредственно от лорда Риу из Тельмара, и имя Черного Сайма теперь стало куда более известно, чем даже в те времена, когда он был оруженосцем лорда Грегора.
  
  - О матери с сестрой не беспокойся, - сказал Грейгу Ульрик, когда сообщал ему эти новости. - Хелен и Лорел в безопасности, Саймон об этом позаботился. Но писать им нельзя - это может привлечь ненужное внимание. А вот с Саймом связь есть. Хочешь передать весточку отцу?.. Я думаю, он будет рад.
  
  Грейг тогда смог только кивнуть, поскольку горло сжало странным спазмом. Ночью, у костра, он сочинял послание для Саймона, пока не прогорели все двора, и на листке бумаги, разложенном Грейгом на своей походной сумке, не стало нельзя разобрать нацарапанных им слов. При мысли, что отец оставил маму с Лорел и отправился сражаться с узурпатором, Грейг чувствовал глубокое волнение. Он понимал, что Сайм, который считал войну мерзким делом и хотел никогда в жизни больше не брать в руки оружия, сражался не только за Жанну и за сира Ульрика, но и - в гораздо большей мере - за него. За то, чтобы войска Франциска, захватив Тельмар, не вздернули бы Грейга, как изменника.
  
  Грейг ломал голову, как дать отцу понять, что он знает, что Сайм никогда бы не оставил Лорел с мамой ни в каком "надежном месте", если бы не хотел защитить его и не считал, что Грейг сейчас находится в бОльшей опасности, чем его дочь или жена. Как написать, что со дня их первой встречи Сайм был для него самым надежным человеком среди всех, кого он знал? Жанна, вне всякого сомнения, легко справилась бы с такой задачей. Выразить любые чувства или мысли на письме для нее было не сложнее, чем сказать о чем-то вслух. Но Грейг, берясь за грифельную доску или за перо, всегда испытывал странную скованность. Слова, которые в итоге все-таки ложились на бумагу, казались ему одеревеневшими, как труп - бледная тень того, что он действительно хотел сказать.
  
  Наутро Грейг все же сумел, хоть и коряво, выразить в своей записке Сайму то, что успел перечувствовать и передумать накануне ночью у костра. Он очень надеялся, что Ульрику достанет скромности и выдержки на то, чтобы не прочитать, что именно Грейг пишет своему второму - а точнее, первому - отцу. Риу вроде не ревновал его к Черному Сайму, и даже как ни в чем ни бывало назвал того отцом Грейга, предлагая своему оруженосцу написать это письмо. Но с Ульриком никогда нельзя было быть вполне уверенным насчет того, что его задевает, а что нет.
  
  
  
  К началу ноября все горные проходы завалило снегом, так что о солдатах узурпатора можно было больше не беспокоиться - во всяком случае, до наступления весны. Вернувшись в Рессос вместе с Ульриком, Грейг поразился произошедшим переменам. Он знал, что вытянулся за последние несколько месяцев, поскольку теперь ему уже не надо было всякий раз задирать голову, чтобы разговаривать с Риу. Но реальные масштабы этой перемены стали очевидны только в тот момент, когда он в первый раз за эти месяцы увидел Жанну - внезапно и обескураживающе миниатюрную в своем туго зашнурованном корсете. Встань королева с полукруглого резного кресла, на котором Жанна сидела при появлении Ульрика с Грейгом, ее макушка с уложенной короной и перевитой золотыми нитями косой теперь бы оказалась где-то на уровне его ключицы. И вся она казалась странно хрупкой - плечи у нее теперь были почти в два раза уже, чем у Грейга, и ему подумалось, что постоянно сравнивать себя только с рослым и сильным Ульриком было большой ошибкой - стоило хотя бы иногда смотреть и на других людей.
  
  Увидев Жанну, почти в точности такую же, как год назад, Грейг вообще почувствовал себя каким-то одичавшим - с обветренной, огрубевшей кожей, покрытой крестьянским загаром, с несуразно крупными руками и ногами, с хриплым, непривычным голосом, который иногда проседал до глубоких нот, а иногда сипел, как будто Грейгу не хватало воздуха. Грейг испугался, что Жанна будет над ним смеяться - и, действительно, при виде Грейга брови Жанны поползли на лоб.
  
  Грейгу страшно было подумать о грядущем откровенном разговоре с Жанной, но он понимал, что этого не избежать. Тайная дружба, которую они начали при дворе Бьянки в Ньевре, продолжилась в Рессосе, и даже то, что Жанну теперь полагалось называть "Ее величество", не слишком сильно отразилось на манере их общения. Разве что изворачиваться и хитрить им теперь приходилось даже больше, чем в то время, когда за принцессой Жанной надзирала дюжина придворных дам.
  
  Следуя примеру своей матери, Жанна усвоила привычку часто выезжать из города верхом, все время приглашая на эти прогулки разных спутников, чтобы никто из приближенных к ней людей не чувствовал себя обиженным. Иногда она чинно прогуливалась в обществе герцога Сезара или кого-нибудь из знатных тальмирийцев, иногда лихо скакала вместе с Ульриком, а иногда звала с собой кого-то из своих кузенов, младших детей герцога Сезара. Для таких прогулок Грейг выглядел более приличным спутником, чем взрослый рыцарь вроде Ульрика или мужчина вроде Алессандро Моллы, который бы слишком сильно выбивался из все остальной компании. И вот тут-то, когда девятилетний Себастьян, раздувшись от сознания собственной важности, подсаживал на лошадь свою двенадцатилетнюю сестру Катрин, Ее величеству было очень удобно перекинуться с Грейгом несколькими словами. Да и во время прогулки можно было без труда вовлечь детей Сезара в какое-нибудь глупое состязание вроде скачек на скорость или даже игры в прятки, и воспользоваться всей этой неразберихой, чтобы улучить минутку и свободно побеседовать без посторонних глаз.
  
  Во время одной из таких прогулок Грейг, наконец, получил возможность задать Жанне тот вопрос, который не давал ему покоя после возвращения из лагеря.
  
  -...Я что, действительно так жутко выгляжу? - спросил он у нее. - С тех пор, как я вернулся, ты все время смотришь на меня так, как будто бы у меня вырос лишний нос.
  
  - Нос?.. - Жанна покосилась на него. - О Боже, Грейг... Почему сразу нос?
  
  - А что со мной не так? - с досадой спросил Грейг. - Я знаю, я стал выше - ну так ты и раньше могла бы предположить, что, раз я так похож на сира Ульрика, то со временем стану таким же высоким, как и он. Значит, дело не в этом.
  
  Жанна, ничего не отвечая, взмахнула хлыстом над крупом у своей кобылы, и та рванула вперед, оставив Грейга недоумевать и злиться позади. На Жанну временами находило настроение повредничать и подразнить его, но он не помнил, чтобы она раньше просто игнорировала бы его или отказывалась разговаривать.
  
  Может быть, она хочет показать ему, что она - королева, и что его фамильярность и неделикатные манеры начали ее стеснять? Да нет, не может быть! Жанна не относилась к числу тех людей, которые страдают, не имея твердости сказать о том, что им что-то не нравится. Если бы она в самом деле думала, что Грейгу следует оставить детскую прямолинейность в прошлом и не забываться - то она бы так ему и заявила. И, при всей обиде, которую он бы ощутил в этот момент, Грейг бы сумел ее понять. В то время, как сейчас он вообще ее не понимал.
  
  Жанна, которая все время подгоняла свою лошадь, как будто хотела обогнать своих попутчиков и заставить их погоняться за собой, внезапно глухо вскрикнула, и Грейг увидел, что ее кобыла, свернув с той тропинки, по которой они чаще всего объезжали городские стены, дикими скачками помчалась через поле напрямик. Себастьян и его сестра закричали от страха, осознав, что лошадь королевы понесла. Грейг крикнул им, чтобы они не съезжали с дороги, подобрал поводья и помчался следом за Жанной. Пара тальмирийских солдат, которые всегда следовали за ними на некотором отдалении, направила своих коней следом за ним, еще несколько остались с Катрин и Себастьяном.
  
  Конь, которого Грейгу подарил Ульрик, был гораздо лучше лошадей сопровождавших их солдат, и, как бы быстро ни скакала обезумевшая лошадь Жанны, Грейг очень надеялся, что он нагонит ее раньше, чем с Ее величеством случится какое-то несчастье. Правда, Жанна была замечательной наездницей, и лошадей она любила так же сильно, как и ее мать. Трудно было представить, что должно было случиться, чтобы кобыла Ее величества внезапно так взбесилась, чтобы совершенно перестать слушаться всадницу... и почему Жанна, умевшая находить подход даже к самым капризным и зловредным лошадям, до сих пор не сумела ее успокоить...
  
  Доскакав до опушки окружающего Рессос леса, лошадь Жанны махом перескочила через ручей, и Грейг увидел, как королева, не удержавшись на спине у лошади, падает вниз, прямо в овраг. Закричав от ужаса, Грейг подхлестнул коня, в мгновение ока долетел до леса, спешился и, не пытаясь отыскать места для спуска, съехал по глинистому откосу вниз - к упавшей Жанне.
  
  Королева была вымокшей и грязной, как обычная девчонка из деревни. Темный бархатный костюм пажа, который Жанна всегда надевала для езды верхом, был весь измазан глиной, берет со сломанным пером валялся посреди ручья. Ее величество опиралась спиной на край оврага, поджав ноги под себя и не делая никаких попыток встать, как будто бы ей было слишком больно, чтобы двигаться.
  
  - Вы целы?.. - испуганно спросил Грейг, падая на колени рядом с Жанной. Она посмотрела на него, и Грейг увидел, как на забрызганной грязью щеке внезапно проступила ямочка. Он еще пытался понять, что ее так развеселило, когда Жанна неожиданно и сильно обхватила его рукой за шею, притянув к себе, и он почувствовал, как ее губы - все еще холодные и влажные после падения в ручей - прижались к его рту. Но прежде, чем Грейг успел осознать, что он целуется - впервые в жизни, и вдобавок с королевой - губы Жанны уже оторвались от его губ, скользнули по щеке и на мгновение прижались к его уху.
  
  - У тебя нет второго носа, Грейг, - шепнула Жанна так серьезно, как будто он действительно нуждался в этом заверении. А потом, слегка отодвинувшись, сказала - Поднимай меня. Все должны думать, что ты здесь, чтобы помочь...
  
  
  
  Грейг не мог отделаться от мысли, что все каким-то образом узнают, что Ее величество подстроила свое падение нарочно, но никто, по-видимому, не о чем не догадался.
  
  Грейгу до сих пор казалось, что все те места, к которым прикасались губы Жанны, хранят след ее прикосновения, и, оставаясь в одиночестве, он то и дело прикасался то к своим губам, то к скуле, то к мочке правого уха, как будто хотел убедиться в том, что это - просто обман чувств, и что в реальности никаких видимых следов от поцелуев Жанны не осталось. Грейг гадал, захочет ли Жанна поцеловать его еще раз, если они с ней снова окажутся наедине, и его лихорадило от таких мыслей. Но в реальности, конечно, было очень мало шансов, что они опять смогут увидеться без посторонних глаз. Они и при свидетелях-то виделись не слишком часто, и почти всегда, когда Грейг видел Жанну, она разговаривала с кем-нибудь другим, а все, что доставалось Грейгу - это только мимолетный взгляд, значение которого трудно было понять. Воспитанная при дворе, Жанне прекрасно умела владеть своим лицом, и догадаться, о чем она думает, было не так-то просто. Мечтала она о новой встрече или же, наоборот, жалела о своей неосторожности - ответить на такой вопрос не смог бы даже куда более опытный в таких делах человек, чем Грейг.
  
  Спустя неделю после эпизода на прогулке Грейг проводил утро на вершине башни, где располагалась личная библиотека герцога Сезара. По меркам такого провинциального и старомодного строения, как королевский замок в Рессосе, который был именно замком, с узкими бойницами и толстой, грубой кладкой стен, а не полным роскошных фресок и скульптур дворцом, как в Ньевре, местная библиотека выглядела впечатляюще - все три внутренних этажа восьмиугольной башни были заставлены высокими полками и стеллажами с книгами, и для того, чтобы добраться до самых высоких полок, требовалось встать на деревянную скамеечку.
  
  Герцог Сезар, как и его сестра, очень трепетно относился к книгам, и поэтому платил втридорога за то, чтобы достать самые свежие или редкие рукописи. Глядя на эту библиотеку и на то, как Себастьян с Катриной вечно роются в пыльных томах и старых картах, Грейг без труда представлял, как в этих книгах когда-то копалась Бьянка. Наверное, мать Жанны, как и двенадцатилетняя Катрин, тоже была способна усесться с какой-то книгой на приступку, с помощью которой полагалось снимать книги с верхних полок, а потом так зачитаться, чтобы совершенно позабыть о времени. И рядом с ней в то время, вероятно, был кто-нибудь из ее кузенов - но только, конечно, не Сезар, который в это время был уже взрослым мужчиной, и который, хотя он и получил прекрасное образование, в двадцать два года наверняка больше интересовался дипломатией, охотой и войной, чем книгами.
  
  Большая часть пажей, оруженосцев и прислуги в замке не имели права заходить в герцогскую библиотеку, но для сына Риу, чьим образованием когда-то интересовалась сама королева Бьянка, согласились сделать исключение. Формально Грейг мог посещать библиотеку для того, чтобы, если его сюзерену понадобятся какие-нибудь карты, хартии законов или же трактаты по геральдике, Грейг мог найти и принести ему необходимый том. Но в реальности никто не пытался проверять, чем он тут занимается, и Грейг иногда проводил в башне по несколько часов, пристроившись в оконной нише с какой-нибудь книгой.
  
  В этот раз он взял книгу, автор которой рассказывал о своем путешествии на Острова. Грейг уже собирался унести свою добычу из узкого, неудобного простенка к полюбившейся ему оконной нише, где зимой, конечно, было холодно, но зато было больше света и удобнее было читать - но на глаза ему попался странный том, похожий даже не на книгу, а на толстый кожаный бювар, заполненный склеенными в тетради желтоватыми листами.
  
  Грейг поставил книгу, которую он держал в руках, назад на полку, вытащил бювар и осторожно раскрыл его. Тонкие, сделанные из какой-то необыкновенно хрупкой и даже слегка прозрачной на просвет бумаги, покрывали мелкие, как муравьиные следы, коричневые строчки, но, помимо текста, на этих листах было и множество рисунков - не гравюр, а именно рисунков, сделанных пером. Катапульты, вставшие на дыбы лошади, планы каких-то укреплений... Грейг рассчитывал, что, открыв кожаный бювар, прочтет название, но, видимо, одна, а может быть, и несколько первых "тетрадей" было вынуто, поскольку текст на первой же странице начинался с середины.
  
  Грейг так увлекся, разглядывая странную рукопись, что даже не заметил, как кто-то протиснулся в простенок между стеллажей и подошел к нему.
  
  - Что тут у тебя?.. - спросил знакомый голос, и Грейг, думавший, что он наверняка ослышался, повернул голову - и обнаружил Жанну, которая с любопытством смотрела на бювар, который он держал в руках. Сердце у Грейга гулко екнуло - но Жанна, судя по всему, не находила в этой ситуации ничего необычного, и Грейг заставил себя успокоиться. В конце концов, в Ньевре они не раз вместе рассматривали книги, а порой даже читали одну книгу на двоих, склонившись над одной страницей и едва не сталкиваясь лбами. И если даже при виде Жанны ему показалось, что вся кровь у него сейчас закипит, а сердце просто сварится в груди - это еще не повод не ответить на простой вопрос.
  
  - Не знаю... Тут недостает первых листов. Может быть, ты мне скажешь, что это за книга? - притворяясь беззаботным, спросил Грейг - и развернулся так, чтобы ей было лучше видно листы у него в руках.
  
  Жанна взглянула на рисунок человека с львиной головой - и голос у нее внезапно дрогнул.
  
  - Знаешь... мне кажется, это Готфрид Даррэ. Ну точно! Это его "Хроники Священных войн"!.. - Глаза у Жанны вспыхнули жадным огнем. - Где ты ее нашел? Я вообще не знала, что у дяди есть такая рукопись! Дай посмотреть.
  
  - Что значит "посмотреть"?.. - предусмотрительно уточнил Грейг, делая шаг назад и прижав том к груди. Теперь, когда он осознал, что он случайно нашел что-то очень редкое и ценное, разбуженное Жанной любопытство перевесило даже волнение от ее близости. - Ты же не собираешься ее забрать?
  
  - Хорошая идея! - согласилась Жанна, как будто такая мысль только сейчас пришла ей в голову. - Да, думаю, я ее заберу. Мне как раз совершенно нечего читать.
  
  - А я, значит, должен тебе ее отдать? С чего бы вдруг? - с сарказмом спросил Грейг.
  
  - Сразу по двум причинам, - не смутилась Жанна. - Во-первых, я дама. Во-вторых, я - твоя королева, так что ты должен мне подчиняться.
  
  Аргументы были вескими, но Грейг быстро нашелся :
  
  - Не могу. Эту книгу спрашивал сир Ульрик, а ему я тоже должен подчиняться. И к тому же - он приказал первым...
  
  Жанна на секунду растерялась, но потом со смехом ухватилась за бювар, который Грейг все еще прижимал к груди.
  
  - Да ты только что это выдумал!.. До моего прихода ты даже не знал, что ты нашел. Ну и потом - когда ты вообще в последний раз видел мессира Риу с книгой?..
  
  - Если он мало читает, то это только потому, что он слишком занят на службе Вашему величеству, - вступился за своего сюзерена Грейг.
  
  - Вот именно! Так что Даррэ ему совсем не нужен, а ты просто врешь. Отдай! - Жанна придвинулась к нему почти вплотную, пытаясь силой разогнуть пальцы Грейга, но руки у него теперь были значительно сильнее, чем у нее, так что получалось у Ее величества из рук вон плохо. Они, смеясь, толкались среди узких полок, когда свет, падавший из проема между стеллажей, внезапно заслонила чья-то тень.
  
  Грейг поднял голову, увидел своего отца и Алессандро Молла, и почувствовал, что его сердце рухнуло куда-то вниз, на уровень окружавшего башню крепостного рва.
  
  "Попались!.." - промелькнуло в голове.
  
  - Я же сказал, что они оба здесь, - заметил Молла, небрежно опирающийся плечом на полку. Стоявший с ним рядом Ульрик смотрел на своего сына так, как будто он застал их с Жанной не в библиотеке, а на сеновале. Впрочем, когда Грейг попробовал представить, как они сейчас смотрятся со стороны - буквально вцепившиеся друг в друга, раскрасневшиеся и с растрепанными волосами - он признал, что выглядит это, как минимум, двусмысленно.
  
  - Выйди оттуда, - резко сказал Ульрик Грейгу, явно подразумевая узкий промежуток между полками.
  
  Грейг уже собирался выполнить приказ, но Жанна удержала его за рукав, и, подняв взгляд на Алессандро с Ульриком, звенящим голосом сказала :
  
  - Я вам не мешаю, господа?.. У меня сложилось впечатление, что вы меня не заметили.
  
  Сир Ульрик осознал, что допустил промашку, и почтительно наклонил голову.
  
  - Ваше величество... Простите, я был слишком сильно удивлен, чтобы приветствовать вас, как положено. Если позволите, я заберу своего сына. Мне необходимо с ним поговорить.
  
  - А мне необходимо поговорить с вами - и как раз о вашем сыне, - заявила Жанна. И, прежде чем Ульрик смог прийти в себя, она сказала - Думаю, что вы хотите отослать его из Рессоса. Не знаю точно, как вы собирались объяснить его отъезд - но это и не важно. Грейг был моим другом еще с тех времен, когда он служил моей матери, и я решила, что мне стоит прямо сказать вам, что я желаю видеть его при дворе, и я настаиваю, чтобы он остался здесь.
  
  Ульрик растерянно нахмурился.
  
  - Миледи...
  
  - "Ваше величество", - с нажимом повторила Жанна.
  
  Повисла томительная пауза. Ульрик и Жанна мерили друг друга взглядами. Грейг готов был покляться, что Ульрик хотел сказать - "Миледи, это невозможно". Но королям не говорят, что выполнить какую-то их просьбу "невозможно", потому что просьба короля - это уже приказ.
  
  В принципе, Ульрик мог бы изложить свои мотивы герцогу Сезару, и наверняка бы получил от герцога "добро" на то, чтобы - в этом конкретном случае - не следовать распоряжениям Ее величества. Но Ульрик достаточно хорошо знал Жанну, чтобы понимать, что, если он сейчас сделает вид, что это - просто детские капризы, и отошлет Грейга из Рессоса вопреки ее воле, то Жанна никогда этого не простит и никогда больше не будет ему доверять. А Жанна не всегда будет пятнадцатилетней девочкой, зависящей от воли остальной семьи. Конечно, она бы не стала мстить за старую обиду человеку, который сражался за нее и спас ей жизнь. Но на то, чтобы быть для Жанны самым близким и самым доверенным лицом, каким он был для короля Людовика и ее матери, Ульрик мог не рассчитывать.
  
  Грейгу сделалось жутко от того, что Ульрик оказался приперт к стенке, и произошло это из-за него. Но вместе с тем он ощутил гордость за Жанну. Когда-то, несколько лет назад, ей было наплевать, что Грейг подумает о ее "неприличной" откровенности. А сейчас ей было плевать, что подумают о ее настойчивости Ульрик с Алессандро.
  
  Молла с Риу, разумеется, не станут болтать о том, что видели, направо и налево - их цель, напротив, состояла в том, чтобы уберечь ее репутацию от сплетен. Но ведь про себя они наверняка решат, что они были правы в своих подозрениях, и что Ее величество неравнодушна к Грейгу. Так что они станут обсуждать это между собой, а может быть, даже сочтут необходимым предупредить герцога Сезара и его жену... которые, конечно же, будут жутко расстроены и просто ошарашены из-за того, что их племянница, пренебрегая своим королевским долгом и своим женским достоинством, тайно встречается с мальчишкой вроде Грейга. Так что кто-то другой на месте Жанны попытался бы сделать вид, что Грейг для нее ничего не значит.
  
  Но только не Жанна! Жанна подняла перчатку и дала понять, что она готова бороться за них обоих - за себя и Грейга, который бороться, в его положении, не мог никак.
  
  И, встретив прямой и яростный взгляд Жанны, Ульрик отступил.
  
  - Ваше величество, если вы этого хотите - то мой сын, конечно же, останется. Но вы же понимаете, что тайно встречаться с Грейгом так, как вы сегодня - это совершенно недопустимо. Это нужно прекратить.
  
  Грейг открыл рот, чтобы сказать, что они с Жанной вовсе не встречались тайно, а столкнулись здесь, в библиотеке, по чистой случайности - что, между прочим, было сущей правдой, - но Жанна, в отличие от Грейга, не собиралась оправдываться или защищаться. Она развивала наступление, как полководец, уже смявший первые ряды противника и не намеренный ослаблять натиск до тех пор, пока враги не обратятся в бегство.
  
  - Вы правы, сир, - ответила она. - Мне тоже часто приходило в голову, что разговаривать с Грейгом тайком, урывками, как будто бы мы делаем что-то дурное - большая ошибка. Будет куда лучше, если я стану видеться с вашим сыном так же открыто и свободно, как в то время, когда он служил пажом у моей матери. В то время мы с ним часто находились в одной комнате, вместе читали, танцевали или ездили верхом, и никто не считал это предосудительным. И если нас привыкнут видеть рядом, никому не придет в голову, будто мы прячемся от посторонних глаз и что-нибудь скрываем. Тем более, что скрывать нам нечего... Ни я, ни Грейг не сделали ничего дурного, и вы очень меня обяжете, если не станете ругать Грейга за то, что мы случайно встретились в библиотеке и поспорили из-за книги. Я не знаю, что подумали вы с Моллой, но на деле - вот!.. - Жанна вырвала из рук Грейга объемистый труд Готфрида и протянула кожаный бювар Ульрику с Алессандро. - Эту рукопись нашел Грейг... Но часть страниц отсутствует, и он даже не понял, что это за книга. В Ньевре есть только отрывки из нее, и я всегда хотела прочесть ее целиком. Она ужасно редкая. Это "Хроники Священных войн" Даррэ. Я думаю, что на материке вообще больше нет подобных книг. Готфрид ведь умер на Архипелаге, и все списки его "Хроник", скорее всего, остались у храмовников. Мы с Грейгом спорили о том, кто будет читать ее первым...
  
  Трудно было сказать, поверил ли сир Ульрик в эти объяснения, но после того, как им все-таки удалось увести Грейга из библиотеки, они с Моллой заперлись с ним в комнатах у Риу и устроили Грейгу допрос с пристрастием. Грейг рассудил, что безопаснее всего изобразить полную искренность и признать то, что и без этого уже признала Жанна, и поэтому подробно рассказал им о всех своих встречах и беседах с королевой, умолчав только о поцелуе. Выглядело это все достаточно невинно, и в конце концов, заставив его по три раза повторять одно и то же, чтобы убедиться в том, что он не сочиняет на ходу, Ульрик и Алессандро заметно успокоились. Настолько, что даже перестали разговаривать с Грейгом тоном дознавателей, готовых при малейшем подозрении на ложь вздернуть его на дыбу, и стали вести себя почти как раньше. Но Грейг все равно чувствовал себя так, как будто бы они считают его в чем-то виноватым.
  
  Жанна же, наоборот, явно решила, что терять им уже нечего. Она сдержала свое слово, то есть перестала прятаться, и совершенно откровенно выражала свою дружбу к Грейгу : вызывала его к себе в свободные часы, свободно разговаривала с ним - хоть и в присутствии своих придворных, - и демонстративно скакала бок о бок с ним на верховых прогулках. Грейгу казалось, что он вот-вот оплавится от напряженных, негодующих и любопытных взглядов тальмирийской знати, но Жанна вела себя так, как будто бы не происходит ничего особенного, так что вслух заговорить об этой ситуации было довольно затруднительно.
  
  Все знали, что мать Жанны, королева Бьянка, на протяжении всей своей жизни поддерживала дружбу с множеством людей, не только женщин, но и холостых мужчин, многие из которых не являлись ее родственниками, а многие и вовсе были низкого происхождения. Ее величество свободно принимала у себя поэтов, богословов, инженеров и алхимиков, и король никогда не возражал против того, что Бьянка удостаивает их своего покровительства и дружбы. Правда, от Грейга друзей королевы Бьянки отличало то, что все они были известными людьми, если и не за счет происхождения, то за счет своих знаний или же талантов. Но, с другой стороны, Грейг все-таки помогал Жанне добраться до Тельмара и даже сражался за нее, несмотря на свой юный возраст, а потом вместе с наследницей проделал смертельно опасный путь через горную цепь, так что никто не мог открыто возмутиться тем, что Жанна выделяет его среди остальных придворных.
  
  
  
  Доглядчики из Ньевра сообщали, что Франциск готовится к войне. Сухопутная торговля прекратилась еще прошлым летом, а к весне флот алезийцев начал устанавливать блокаду с моря, и вдобавок - заниматься обычным пиратством. Люди узурпатора нападали на любые тальмирийские суда, убивали команду, забирали груз, а сами корабли или топили, или, если те не слишком сильно пострадали во время сражения, забирали с собой.
  
  Солдаты узурпатора высаживаясь на тальмирийском побережье там, где не было достаточно мощных охранных крепостей, но не затем, чтобы двинуться вглубь страны - на это у них не хватало сил - а для того, чтобы совершать разбойные набеги на прибрежные селения и города. Схваток с солдатами Тельмара они явно избегали и заботились прежде всего о том, чтобы нанести как можно больше ущерба. Все, что нельзя было увезти с собой, они уничтожали или жгли, а тальмирийцев - убивали с таким хладнокровием, как будто бы речь шла не о вчерашних соотечественниках, а о бескарцах или иноверцах с Островов. Даже те из прибрежных областей, которые не подвергались нападениям, все равно пострадали от этих набегов, потому что жители, боясь за свою жизнь, снимались с места и пытались найти убежище внутри страны.
  
  В Рессос и другие города стекались толпы беженцев, и городские власти плохо представляли, как им сохранить порядок и особенно - как прокормить эту толпу людей следующей зимой. Все больше знатных тальмирийцев требовали отплатить Алезии той же монетой - то есть начать топить любые алезийские суда, не только королевские, но и торговые, а заодно воспользоваться тем, что крепости в горах давали тальмирийцам удобный плацдарм для нападения, и разорить соседние с горами области Алезии. Но Жанна и Сезар прекрасно понимали, что именно этого Франциск и добивается.
  
  Ему было необходимо, чтобы в Алезии Жанну начали воспринимать, как предводительницу вражеской армии, чьи солдаты убивают алезийцев, а не как дочь Людовика и Бьянки - это помогло бы ему подавить мятежи внутри страны. Поэтому идти на поводу у тех, кто требовал немедленного и жестокого возмездия, было нельзя. Пока Ульрик во главе тальмирийских войск пытался защитить от новых нападений города на побережье, а Грейг повсюду следовал за ним, Жанна издала новый манифест, в котором говорила о том, что узурпатор, начавший братоубийственную войну с Тельмаром, намеренно побуждает собственных военачальников к бессмысленной жестокости, резне и мародерству, чтобы вынудить ее в ответ лить кровь собственных подданных.
  
  Одновременно Жанна напрямую обратилась к церкви, говоря о том, что хранители Негасимого Огня должны вмешаться и помешать узурпатору вести войну против своих единоверцев. Она заявляла, что нейтралитет, который князья церкви заняли в вопросе о конфликте между ней и узурпатором, ведет к кровопролитию и попранию божеских и человеческих законов, и что она хочет получить определенный и внятный ответ по поводу того, что церковь думает по поводу фальшивой исповеди Гвидо Пеллерини, а также требует обнародования всех материалов этого дела, с тем, чтобы с ними мог ознакомиться любой желающий. Жанна также предлагала церкви своей властью потребовать перемирия - точнее, прекращения военных действий, которые Франциск вел против Тельмара, - и вызывалась лично, в сопровождении своих сановников и рыцарей, явиться в Келермес для открытого разбирательства этого дела. Жанна требовала пригласить туда же всех свидетелей, которые были знакомы с королевой Бьянкой и в течение последних лет публично выступали в ее защиту, и предоставить им охранный лист и гарантию безопасности от лица Церкви, а также вывести на этот открытый суд того монаха, который первым выступил с обвинениями против ее матери.
  
  Грейг полагал, что, если бы церковники или Франциск честно старались бы изобразить, что они верят в свои обвинения, то им было бы очень трудно объяснить, почему они не согласны с таким предложением. Но за последние несколько лет он успел осознать, что людям вроде узурпатора не нужно в чем-то убеждать того, кто мыслит здраво и способен задавать им неудобные вопросы. Таких людей просто было слишком мало для того, чтобы они могли на что-то повлиять.
  
  Многие из друзей покойной Бьянки, вынужденные бежать в Тельмар или даже на Острова, писали письма и памфлеты, в которых изобличали действия Франциска, но большинству людей, сражавшихся на любой из сторон, было плевать на эти рассуждения и аргументы. Они верили, что служат истине, но представления об "истине" у них были свои, обескураживающе нелепые и вместе с тем простые.
  
  Для одних "истина" заключалась в том, что при "доброй королеве Бьянке" открывали школы и больницы, и что она много делала для бедных, а король, ее супруг, был милостив и набожен - поэтому слухи о королеве, несомненно, были ложью, и поэтому нужно было теперь сражаться за "добрую королеву Жанну", которая будет править так же милосердно, как ее отец и мать. Для других правда заключалась в том, что королева Бьянка вообще во всем вела себя не так, как подобает женщине, что она выставляла напоказ свои познания и унижала своего супруга тем, что позволяла себе свободно общаться с другими мужчинами, а следовательно, все слухи о ее распутстве были правдой, и Жанна была вовсе не королевой, а всего лишь незаконной дочерью развратной и высокомерной тальмирийки.
  
  Так что Грейг уже успел понять, что "разум" или "справедливость" не выигрывают войны. Если они победят, то только потому, что сумеют отстоять свою правду силой. Грейг теперь сражался куда яростнее, чем в прошлом году - да что там, яростнее, чем он вообще способен был себе представить. Как будто то горькое недоумение, которое он ощутил, поняв, что большинство их с Ульриком соратников, на самом деле, очень мало отличается от их противников, и что он просто-напросто сражается вместе с толпой наивных дураков против толпы точно таких же дураков, - переродилось в страшный, безысходный гнев.
  
  "Красавчик Риу" - так пренебрежительно назвали Грейга новые солдаты Ульрика. Но неделю спустя, после первой же стычки с алезийцами, он уже стал "Молодым Риу", а к концу первого месяца его стали ласково звать "Маленький лев". По правде говоря, вытянувшийся и раздавшийся в плечах Грейг определенно не был маленьким, но он не обижался, потому что он, действительно, был лет на пять моложе самых молодых солдат в отряде, а многим другим он вообще годился в сыновья. У него даже борода с усами пока не росла, и подбородок оставался гладким, как у девушки. Грейга это обстоятельство сильно беспокоило, но Ульрик заявил, что сам он тоже начал бриться только к двадцати, и что на месте Грейга он бы не устраивал из этого трагедию, а пользовался тем эффектом, который на девушек оказывает сочетание почти-мужской-фигуры и по-детски гладких щек.
  
  "Никогда женщины не считали меня таким неотразимым и не готовы были улечься со мной в койку так охотно, как в мои шестнадцать лет. А я, дурак, переживал из-за усов, - сказал его отец. - Так что не повторяй моих ошибок и лови момент. Честное слово, я почти тебе завидую..." И Ульрик насмешливо толкнул Грейга кулаком в плечо.
  
  При других обстоятельствах Грейг бы, наверное, почувствовал себя смущенным - как и всякий раз, когда Ульрик начинал говорить о женщинах в его присутствии. Но в этот раз все мысли Грейга были заняты другим.
  
  "Ты, видно думаешь, что, если я начну гоняться за девчонками, то забуду о Жанне!.. Вот еще!" - подумал он.
  
  Хотя, конечно, в чем-то его сюзерен был прав. Грейг уже понял, что и девушки, и даже женщины постарше вовсе не считают его неуклюжим долговязым увальнем, каким он чувствовал себя год назад. Наоборот, они смотрели на бастарда Риу с явным интересом, и ощущать этот интерес было приятно и волнующе - но большей частью потому, что это подтверждало, что Жанна ценит его не только как старого друга.
  
  Прекращение судоходства означало прекращение набегов и пиратства, и Грейг возвращался в Рессос, охваченный нетерпением и какими-то смутными, но щемяще приятными надеждами. Умом он понимал, что их отношения с Жанной вряд ли выйдут за те рамки, которые были обозначены в прошлом году. Желать чего-то большего было безумием, но Грейгу все равно казалось, что, стоит им с Жанной снова оказаться рядом, и случится какое-то чудо, которое сделает невозможное возможным. Ульрик снова был ранен, но на этот раз - не слишком сильно. Меч одного из противников в последней схватке рассек ему ногу над коленом, но рана заживала хорошо, и Ульрик, несмотря на боль, вернулся в столицу верхом, отказавшись от носилок. Сам он утверждал, что от холодной и сырой погоды мышцы вокруг раны болят куда больше, чем она сама.
  
  На праздничном ужине, устроенном в честь возвращения мессира Риу и других военачальников, вернувшихся с побережья вместе с ними, Жанна подняла бокал за "доблестного сира Ульрика", а когда тот с трудом поднялся, чтобы поблагодарить за эту честь, Ее величество, не давая ему опомниться, сказала :
  
  - Я слышала, что и ваш сын, Грейг Риу, тоже бился доблестно и отличился в многих схватках.
  
  Сердце Грейга подскочило, когда Жанна упомянула его имя. Его собственное место находилось очень далеко от кресла Ульрика, и все же он увидел, что рука, которой Риу опирался на праздничный стол, заметно напряглась.
  
  - Благодарю вас, моя королева. Да, мой сын не трус. Но он сделал ничуть не больше, чем другие.
  
  Жанна, без сомнения, увидела, что Ульрик не в восторге от того, что она восхваляет Грейга, но она сделала вид, что не догадывается, о чем думает Риу, и ответила обворожительной улыбкой.
  
  - Мы все ценим вашу скромность, сир, и все-таки, насколько мне известно, в вашем собственном отряде Грегора ценили больше, чем других.
  
  - Это неудивительно, Ваше величество, - сухо ответил Ульрик. - Солдаты любят покровительствовать новичкам, особенно - мальчишкам вроде Грейга. А если новичок еще и сын их командира, то неудивительно, если солдаты к нему несколько... пристрастны.
  
  - Я понимаю, - согласилась Жанна. - Несомненно, среди тальмирийцев много храбрецов, и многие из ваших воинов достойны моей благодарности не меньше, чем ваш сын. Но все-таки не будем забывать о том, что это - далеко не первая услуга, которую Грейг Риу оказал короне. И, если даже ваш сын не заслужил награды тем, что сделал этим летом, его давно следует вознаградить за то, что он сделал до этого, когда вы с ним спасли меня из Ньевра и помогли мне пересечь горы, хотя все считали это невозможным. И поэтому, сир Ульрик, я прошу вас сделать его рыцарем - тем более, что возраст Грейга позволяет ему пройти Посвящение. Наполните бокал мессира Ульрика... Я хочу выпить с ним за его сына, будущего рыцаря Тельмара, храброго Грегора Риу. Вы вправе гордиться им, мессир. Ваш сын достоин имени своего деда, который храбро сражался на Архипелаге при моем отце.
  
  Сыграно было безупречно. Ульрику оставалось только поднять бокал и поддержать тост.
  
  Грейг был слишком взволнован встречей с Жанной, чтобы расслабиться и позволить себе захмелеть. К тому же в редкие минуты отдыха, которые за это лето выпадали им в приморских городах, Грейг пил с солдатами и иногда - при попустительстве своего сюзерена, полагавшего, что возраст Грейга требует подобных развлечений, напивался чуть ли не до рвоты, так что вино теперь действовало на него гораздо меньше, чем во время жизни при дворе. Но в ту минуту он почувствовал, что голова у него кружится, а свет от канделябров со свечами расплывается перед глазами, как будто он совершенно опьянел. Он не мог до конца поверить в то, что это все не сон, и что он в самом деле скоро станет рыцарем.
  
  Грейг надеялся, что Ульрик, несмотря на свое недовольство, все-таки порадуется за него. В конце концов, разве не о такой судьбе для Грейга думал Риу, когда забирал его у Саймона, чтобы взять его с собой в Ньевр и сделать своим оруженосцем?.. Ульрик всегда обращался с ним, как если бы Грейг был его законным сыном. И к тому же, Риу до сих пор был неженат, и, если у него и были какие-то дети кроме Грейга - что было вполне возможно, потому что Ульрик не был обделен женским вниманием, - то Грейг об этом ничего не знал. Ульрик, во всяком случае, никогда не интересовался судьбой остальных своих бастардов. По всему получалось, что Ульрик видит в нем своего наследника, а если так - то Ульрика должно было порадовать, что королева захотела сделать его рыцарем. После такого ни другие родственники Риу, ни церковники не смогут возразить, если Ульрик объявит Грейга наследником своих земель и титулов.
  
  Конечно, только если они победят... Но в этот вечер будущее виделось Грейгу в исключительно радужном свете.
  
  Однако Ульрик, которому Грейг помог подняться в его комнаты, вовсе не выглядел довольным, уж скорее - чем-то озабоченным. Хотя он шел вплотную к Грейгу, опираясь на его плечо, выглядел Ульрик так, как будто он не помнит о его присутствии. Добравшись до своих покоев, Ульрик опустился на кровать и, глухо чертыхнувшись от боли, потянулся снять сапог, но Грейг остановил его.
  
  - Не надо, вам же больно... Я все сделаю.
  
  Он осторожно, чтобы лишний раз не потревожить рану Риу, стянул с сюзерена сапоги, подумав про себя - какая ирония... Когда он был мальчишкой, который должен был прислуживать Ульрику, то никогда не делал ничего подобного, а теперь, когда он, того и гляди, станет рыцарем, он наконец-то выполняет обязанности оруженосца так, как полагается.
  
  - Ты понимаешь, что все это значит?.. - спросил Ульрик, отвлекаясь от своих раздумий и наконец соизволив вспомнить о его существовании.
  
  Грейг вскинул на него глаза.
  
  - Что именно?
  
  Сюзерен покривился.
  
  - Не придуривайся. Я о твоем рыцарстве.
  
  Грейг секунду помедлил - а потом сказал :
  
  - Насколько я могу судить, то это значит, что меня могут признать вашим законным сыном и наследником. Если, конечно, вы этого захотите.
  
  В глазах Ульрика мелькнуло изумление.
  
  - Ах, вот о чем ты думаешь!.. Нет. То есть да. Конечно, я считаю тебя своим сыном и наследником - об этом ты мог догадаться еще много лет назад, когда я представлял тебя покойному Людовику. И я намерен сделать тебя законным наследником своих земель и титулов - в том случае, если мы победим в этой войне. Если же дело обернется плохо, то, пожалуй, тебе безопаснее быть просто Грейгом Риу, а не лордом Фэрракса.
  
  - Не думаю, что это мне поможет, - сказал Грейг, не в силах помешать улыбке, неудержимо расплывающеся по его лицу. Сначала встреча с Жанной, потом рыцарство, а теперь эти слова Риу - нет, определенно, этот день был одним из самых счастливых в его жизни!
  
  - Не скажи. Если ты попадешь в плен, тебя прикончат в любом случае, будь ты моим наследником или просто бастардом. Но, если мы проиграем, а ты сможешь выжить и сбежать в Бескар или на Острова, то Грейга Риу оставят в покое и дадут ему спокойно жить на новом месте, а вот лорда Риу обязательно будут разыскивать, и если смогут отыскать - убьют. Если не сам Франциск, то новые хозяева моих земель. И в этом смысле я, конечно, предпочел бы, чтобы ты - пока это возможно - был не слишком на виду.
  
  - Вы поэтому не хотели, чтобы я стал рыцарем?.. - угадал Грейг, впервые в жизни чувствуя нечто похожее на нежность к Риу. До сих пор идея обнять сюзерена так, как он обнимал Сайма или маму, показалась бы ему довольно дикой, но сейчас Грейг бы охотно сделал что-нибудь подобное - если бы только не боялся, что Ульрик будет шокирован таким порывом.
  
  - Смотря о чем ты говоришь. Я мог бы сам посвятить тебя в рыцари несколько раз за это лето. Поводы у меня были, тут Жанна права... Знать бы еще, кто из моих людей любезно известил Ее величество о твоих подвигах... Но, думаю, это не сложно будет выяснить - кто-то оп-ре-де-лен-но сейчас примется швырять деньгами, как приговоренный... которому нужно срочно прокутить все то, что он скопил за свою жизнь... - тон Ульрика и то, как он по слогам произнес свое "определенно", словно забивая гвозди в крышку гроба неизвестного пока что бедолаги, показались Грейгу исключительно зловещими. Он даже открыл рот, чтобы напомнить Риу, что ведь Жанна им не враг, и, если кто-нибудь из слуг или солдат мессира Ульрика действительно ответил на вопросы королевы, то формально он не сделал ничего дурного. И даже наоборот - будучи прежде всего подданным Ее величества, и только после этого солдатом Ульрика, тот человек вообще исполнял свой долг. А знать, что их сеньору подобная откровенность не понравится, никто из людей Ульрика не мог.
  
  Но заступиться за неведомого информатора Ее величества Грейг не успел, поскольку его сюзерен сказал :
  
  - ...Но сегодня на празднике меня заботило совсем другое. И, Бог свидетель, я даже сейчас не могу до конца понять - то ли ты малое дитя, то ли, наоборот, такой же хитрый лис, как и Ее величество.
  
  - Что вы такое говорите, сир?! - воскликнул Грейг, шокированный таким беспардонным отзывом о Жанне. Ульрик дернул плечом.
  
  - Знаешь, как говорят крестьяне в Фэрраксе? В каждом мужчине до седых волос сидит мальчишка, а в каждой маленькой девочке - хитрющая взрослая баба. И, вероятно, это правда, потому что, хоть вы с Жанной и ровесники, кое-в-чем она явно разбирается лучше тебя... Думаешь, Жанна захотела сделать тебя рыцарем, чтобы сделать тебе приятное? Нет, Грейг! Для нее твое Посвящение - это возможность сделать тебя своим фаворитом. Оруженосец и бастард, которого подозревают в страстных чувствах к королеве - это возмутительно. А вот блестящий молодой придворный, рыцарь и герой войны в подобной роли выглядит гораздо более приемлемо. Жанна желает, чтобы ты за ней ухаживал - а для этого ей нужно тебя возвысить... сделать таким человеком, которому будет незазорно оказывать ей знаки внимания, танцевать с ней, посвящать ей стихи... который был бы вправе сделать ее своей Дамой сердца на турнире, если бы, конечно, в Рессосе сейчас были турниры. Вот что нужно Жанне, и в ее мотивах я уверен целиком и полностью - я бы не побоялся поручиться своей головой за то, что прав. А теперь скажи, что ты об этом думаешь - и постарайся мне не врать.
  
  И Ульрик посмотрел на него - пристально и остро, словно он надеялся прочесть ответ на свой вопрос в его глазах, даже если Грейг станет лгать. Но Грейг не собирался лгать.
  
  - Если Ее величество действительно желает, чтобы я выражал свои чувства к ней открыто - то я так и сделаю, - твердо ответил он, посмотрев в глаза Риу. - Я люблю ее.
  
  - Давно?..
  
  - Не знаю, - сбился Грейг. - Наверное, давно... мне кажется, что я любил ее еще тогда, когда мы жили в Ньевре. Просто тогда я об этом не задумывался.
  
  - Господи, ниспошли терпения... - выдохнул Ульрик. - Не об этом речь, болван. Между вами что-то было?
  
  - Нет! - возмутился Грейг.
  
  - Уверен?.. - с оскорбительным нажимом спросил Риу.
  
  - Я все рассказал вам еще год назад, - внутренне ощетинившись, ответил Грейг. - Если вы не видите разницы между "любить девушку" и "лезть к ней под юбку", то, ей-богу, я тут совершенно ни при чем!
  
  Ульрик вздохнул, как будто обмякая на подушках.
  
  - Мне сейчас вообще-то стоило бы дать тебе по роже, но, во-первых, лень тянуться, а во-вторых - нам очень повезло, что ты такой святоша... И под "нами" я сейчас имел в виду не нас с тобой, а всех сторонников Ее величества. Я начинаю думать, что для нас еще не все потеряно. Если Жанна желает, чтобы ты за ней ухаживал - то ты, конечно же, будешь за ней ухаживать. Ее величеству трудно отказывать - знаю из собственного опыта... Даже когда ты совершенно не намерен делать то, чего ей хочется, Жанна умеет добиваться своего. А ты - если я верно тебя понял - будешь только рад возможности открыто заявить всему Тельмару, что ты без ума от Жанны. Что ж, пожалуйста! Но свою роль влюбленного ты будешь играть так, как я скажу.
  
  - О чем вы говорите?.. - нахмурившись, спросил Грейг. Он вдруг подумал, что сегодня вечером Ульрик был непохож на самого себя и что, возможно, Риу просто перебрал на празднике. Хотя, конечно, язык у его отца не заплетался, и вином от Ульрика пахло не больше, чем после любого ужина.
  
  Рыцарь сделал нетерпеливый жест рукой.
  
  - О государстве... о короне... и о наших жизнях, если уж на то пошло. Придворных любовными историями не удивишь, но ты сам знаешь, как в народе относятся к женщинам, которые спят с кем-то, кроме мужа. Сейчас Жанна в глазах своих подданных в Алезии - бедная девочка, дочь короля Людовика, которого многие любили. Не все верят сказкам регента о том, что мать Жанны изменяла королю. Да и наши сторонники активно трудятся над тем, чтобы опровергать эти злобные сплетни. Даже на тех землях, которые верны регенту, многие из простых людей жалеют Жанну. Мать отравили, саму ее преследуют, как тут ей не посочувствовать?.. Но если у Жанны родится ребёнок, все решат, что все, что о ней говорили - правда. Что она - просто развратная дочь развратной матери, а вовсе не законная наследница. Так что, если ты не враг Жанне - ты не должен ее скомпрометировать. Делай, что хочешь - клянись ей в любви, пиши сонеты, если можешь, или заплати поэту - пускай сочиняет их вместо тебя. Деньги я тебе дам. Но ты не должен оставаться с ней наедине, не должен выходить из роли рыцаря, который безнадежно - слышишь, безнадежно! - влюблен в свою королеву, и предел твоих мечтаний - это, как герои рыцарских романов, умереть за свою любовь на поле боя. Словом, все должны увидеть и понять, что ты влюблен, как паладин, который боготворит свою возлюбленную, но точно не ждет и не рассчитывает получить награду в этой жизни. И ты должен держать меня в курсе и позволить мне - и другим друзьям Жанны - сделать все возможное, чтобы не дать Ее величеству испортить нам все дело, затащив тебя в свою постель. И не смотри на меня так... Бьянка, при всем ее уме и сильной воле, была одной из самых сдержанных женщин среди всех, кого я знал. Но Жанна - нет. У нее темперамент ее прадеда, короля Роберта, который бросил свои земли, чтобы намалевать на щите знак Негасимого Огня и драться с магами. Говорят, он служил Спасителю, но это ложь. Роберт служил только одному богу - богу доблести, любви и славы. И Жанна точно такая же, как он. Людей вроде нее или Роберта бесполезно мерить общей меркой. Когда что-нибудь воспламеняет их фантазию, они способны сделать, что угодно - отказаться от короны, отмахнуться от любых доводов разума, пожертвовать своей жизнью и перевернуть вверх дном весь мир. Сегодня я посмотрел в глаза Ее величества - и понял, что она не остановится и не прислушается к голосу рассудка. Так что вся надежда только на тебя. Ты меня понимаешь?..
  
  - Да, - помедлив, сказал Грейг.
  
  Нравилось ему это или нет - но он и в самом деле понимал.
  
  
  
  План Ульрика был не так плох, но он с первых же дней начал трещать по швам. И до дня Посвящения, и в особенности после него, Грейг с Жанной виделись гораздо чаще и вели себя куда свободнее, чем этого хотелось Риу.
  
  Сам Ульрик винил в этом Грейга, который, по его мнению, вел себя, как влюбленный идиот, и хуже того - как влюбленный девственник, который не способен думать ни о чем, кроме предмета собственного помешательства. Возражать на упреки Риу было трудно, поскольку их возвращение в столицу в самом деле что-то изменило в его чувствах к Жанне, и порой Грейг готов был поверить в то, что он и правда не в себе. Причем не только потому, что его мысли постоянно так или иначе возвращались к Жанне, и от этих мыслей сердце у него сжималось, расширялось, ныло и проделывало еще кучу странных фокусов. Были и более простые, но при этом - обескураживающие перемены. Скажем, раньше он все время чувствовал себя голодным, и уж точно не способен был наесться хлебом - хлеб, как и сыр, и овощи, и даже яйца или рыба, только приглушал вечное чувство голода, но подлинное насыщение он чувствовал только тогда, когда съедал хороший кусок мяса. Теперь же Грейг вполне способен был не обратить внимания на то, что за весь день он не съел ничего, помимо куска хлеба. Он мало спал, поскольку постоянно находился в состоянии какого-то приподнятого, радостно-мучительного ожидания нового дня и новой встречи с Жанной. Ульрик говорил, что он осунулся, и что глаза у него блестят, как у тех сбрендивших фанатиков, которые кричат, что они видели Спасителя и тот пообещал им, что вернется в этот мир и восстановит справедливость на земле никак не позже следующих Зимних праздников.
  
  А когда Грейг с досадой сказал Ульрику, что ему уже не двенадцать лет, и того больше не должно заботить, что он ест и как он выглядит, тот возразил:
  
  - Как бы не так! Ты раскаляешь себя добела, поскольку в глубине души ты веришь в то, что Жанна вот-вот сделает тебя своим любовником. Поэтому ты никого не слушаешь, не следуешь моим советам и ведешь себя, словно олень во время гона.
  
  Грейг тогда промолчал, хоть и кипел от возмущения.
  
  Вот оно что, теперь Ульрик будет рассказывать ему о сдержанности!.. Можно подумать, сам Риу проявил благоразумие, имея дело с его матерью...
  
  Да Ульрик вообще не понимал, о чем он говорит! Он не сумел сопротивляться своей страсти к женщине, которая вовсе не была королевой и не обладала, кроме титула и власти отдавать ему приказы, ни настолько бурным темпераментом, ни такой сильной волей, как Ее величество. И им не приходилось постоянно жить в одном дворце или даже в одном и том же городе. Только от самого Ульрика зависело, поехать к его матери еще раз или же держаться от нее подальше - и при этом он из раза в раз делал совсем не то, что ему следовало делать с точки зрения любых законов, здравомыслия или приличий. Так что можно себе представить, сколько "твердости" и "осмотрительности" проявил бы Ульрик, если бы он имел дело с Жанной, а не с Хелен!
  
  Хотя, может быть, Ульрик по инерции считал Жанну той девочкой, которая оправдывалась перед ним, доказывая, что она вовсе не обнималась с Грейгом, а всего лишь пыталась отнять у него книгу. Та девочка, правда, легко переиграла Ульрика, не дав ему удалить Грейга от двора - но той зимой у Ульрика, во всяком случае, была возможность пойти на прямую ссору с юной королевой и добиться своего с помощью герцога Сезара. Теперь же такой возможности у лорда Риу больше не было.
  
  В первые же дни после своего возвращения в столицу Грейг начал осознавать, что Жанна стала настоящей королевой - не только по имени, но и по сути. Ни разу не создав у тальмирийской знати впечатление, что она в чем-то противостоит своему дяде, Жанна, тем не менее, сумела превратить свое формальное главенство на советах в реальную власть. Точно так же, как в первый день в Рессосе Жанна настояла на том, чтобы составить манифест самой и обратиться к подданным от собственного имени, Ее величество дала понять, что и другими вопросами, касающимися управления страной или даже столичных дел, она тоже собирается заниматься лично - так же, как делала ее мать.
  
  От Бьянки Жанна унаследовала принцип, что любое знание - такая же основа власти, как и золото. Жанна готовилась к каждой аудиенции и завела не одного, а четырех секретарей, которые должны были предоставлять ей нужные ей сведения. Глава городского магистрата, обратившийся к совету с какой-нибудь мелкой просьбой вроде чистки городского коллектора, обнаруживал, что королева, к его удивлению, хорошо осведомлена об устройстве древнего имперского водопровода, который служил основой городской канализации, и что Жанна в курсе того, что именно благодаря заботам магистрата прежняя система была значительно усовершенствована за последние двадцать лет. Участникам королевского совета, приунывшим в предвкушении того, что им придется в течение следующего часа выслушивать скучные, а порой просто-напросто неаппетитные объяснения о водосборе и о сливе нечистот, оставалось только наблюдать за тем, как Жанна в течение десяти минут обсуждает с просителем подробности, которые никто из них не знал, и только для проформы спрашивает мнения своего дяди, прежде чем подписать окончательную смету. Жанна также никогда не забывала, кто из окружающих ее сановников добивается какой-то должности для своего сына и племянника, и не стеснялась пользоваться этим в своих целях. Словом, она умела давать людям то, чего они хотят, и заставлять их делать то, чего хочется ей.
  
  И в планы Жанны совершенно не входило, что Грейг будет демонстрировать ей свое преклонение издалека, как человек, заранее считающий свою влюбленность безнадежной. Единственная уступка приличиям, которую она готова была сделать, заключалась в том, что во дворце она всегда общалась с Грейгом исключительно в присутствии придворных или слуг, а для того, чтобы остаться с ним наедине, спускалась в прилегавший к замку парк, достаточно обширный и запущенный, чтобы в нем можно было вместе сидеть на одной из каменных скамеек или же прогуливаться под деревьями, не чувствуя себя все время под прицелом взглядов дежурившей на стене охраны.
  
  Сейчас, поздней осенью, парк был довольно неуютным местом - пронзительный ветер, холод, сырость и пожухшие, коричневые поросли вьюнка на мокром мраморе псевдо-имперских статуй. Лица у ложных языческих богов и у героев древних эпосов были унылыми, а полуобнаженные тела казались побелевшими от холода. Но Грейгу с Жанной было все равно.
  
  Жанна, по большей части, была очень занята, так что ради прогулок в парке ей пришлось пожертвовать коротким временем послеобеденного отдыха, когда она могла подняться в свои комнаты и чуть-чуть полежать в полной тишине, прикрыв глаза и наслаждаясь тем, что ей не нужно разговаривать с кучей людей одновременно, улыбаться и вникать в хитросплетения очередных проблем. Жанна сказала Грейгу, что иногда, среди ночи, она просыпается посередине какой-нибудь фразы - и осознает, что во сне она продолжала обсуждать какие-то вопросы, выносить решения, подписывать приказы...
  
  "Интересно, у моей матери это тоже было так, или дело в войне?.." - спросила тогда Жанна, и Грейг не нашелся, что ответить. Раньше он вообще не задумывался, тяжело ли Бьянке было исполнять свои обязанности. Бьянка всегда держалась так, как будто бы ей ничего не стоит ежедневно разбираться с кучей самых разных дел, но в реальности это, конечно, не могло быть так. У женщины, которая когда-то забрала его у Ульрика и сделала своим пажом, был гибкий и дисциплинированный ум, и она наверняка заскучала бы, если бы ей не приходилось постоянно напрягать свою изобретательность и свою память. Но даже Бьянка не могла всегда справляться с этой кучей дел легко и с удовольствием. Однако - удивительное дело, сколько Грейг не рылся в памяти, пытаясь найти доказательства тому, что у Бьянки тоже бывали дни, когда ей не хотелось ничего делать, или когда у нее болела голова, или когда просители и бесконечные бумаги вызывали у нее только досаду или раздражение, он не мог вспомнить ничего определенного. И Жанна, надо полагать, в глазах своих сановников выглядела настолько же неутомимой - всегда с улыбкой на лице, всегда с каким-нибудь уместным комплиментом для любого посетителя, сыплющая деталями и цифрами с такой легкостью, как будто она знала их с рождения, а не сидела над бумагами до поздней ночи.
  
  И Грейг чувствовал себя польщенным тем, что Жанна жертвует отдыхом ради того, чтобы иметь возможность побыть с ним.
  
  Конечно, больше всего свободного времени у королевы оставалось после ужина, но встречаться с Грейгом в полной темноте было бы слишком вызывающе, хотя Жанна не преминула заявить, что это глупо - детей в браке, может быть, и правда чаще зачинают ночью, но вот большая часть адюльтеров и интрижек совершается средь бела дня. Так что обычно у них было полчаса или, от силы, час после обеда - в зависимости от того, насколько значимые темы обсуждались за столом и, соответственно, насколько рано Жанна, ее родственники и несколько приглашенных к королевскому столу гостей заканчивали трапезу.
  
  Час или даже полчаса наедине - это, конечно, несравнимо больше, чем они могли рассчитывать хотя бы год назад, но это время всегда проходило издевательски молниеносно, и его никогда не хватало - не то что на поцелуи, даже на самый обычный разговор. Поэтому Грейг испытал необычайно сильный гнев, когда, спеша на место встречи, издали увидел за деревьями, рядом с Жанной в ее опушенном горностаями плаще, крупную фигуру Ульрика. Риу стоял к нему спиной, но это ничего не значило - высокий рост, кудрявые светлые волосы, завязанные в хвост, и привычка вопреки придворной моде носить темные камзолы, делали его бывшего сюзерена одним из самых узнаваемых людей во всем дворце. Если его и можно было с кем-то перепутать со спины, то разве что с самим же Грейгом.
  
  Грейг почувствовал, что в глазах у него темнеет от досады и негодования. Так! Мало Ульрику того, что он буквально не дает ему прохода, так теперь он еще решил явиться сюда, чтобы украсть у них даже те полчаса, которые Жанна сумела оторвать от дел!
  
  В другое время Грейг бы посчитал необходимым сообщить о своем приближении, но сейчас он так сильно разозлился, что решил, что Ульрик с его выходкой не заслужил никакой обходительности с его стороны. Раз уж Грейг по его вине лишился возможности провести эти полчаса с Жанной, он, во всяком случае, сможет узнать, что именно задумал Риу. При его настырности, Грейг бы не удивился даже, вздумай Ульрик намекать, что его незаконный сын, чья внешность так нравится девушкам, подхватил в лагере обычную солдатскую болезнь. Так что вместо того, чтобы направиться к Жанне и Риу напрямую, Грейг бесшумно сбросил плащ, перекинул его через узловатую ветку ближайшего дерева и осторожно проскользнул в просвет между цветочными кустами, стараясь не зацепиться за колючки рукавом.
  
  -...азываю вам, что делать, я просто хочу... - доносилось до Грейга из-за мокрого куста. Он развернулся боком и стал осторожно протискиваться вперед. В результате своего маневра он приблизился к Риу с Ее величеством достаточно, чтобы слышать их разговор, и оказался почти за спиной у Ульрика.
  
  - ...быть осторожны и не допускать ошибок, - сказал тот.
  
  Грейг в своем укрытии закатил глаза.
  
  Жанна отреагировала более решительно.
  
  - Моя мать не допускала никаких ошибок, сир. Но это ее не спасло. Ни целомудрие, ни осмотрительное поведение не защищают женщину от клеветы.
  
  Грейг кожей ощутил секундную неловкость Ульрика. Риу, должно быть, не считал, что королева Бьянка вовсе не давала людям поводов для сплетен. В те времена, когда Бьянка была жива, а Ульрик проводил все свое время при дворе, это, конечно, не казалось таким важным, но постфактум - когда женщина, чей муж не может встать со своего кресла, постоянно окружает себя привлекательными и здоровыми мужчинами, то это, безусловно, могут неверно понять. Сказать такое вслух, в особенности перед Жанной, Риу, разумеется, не мог, но королева поняла смысл этой заминки по его лицу.
  
  Голос Жанны задрожал от ярости.
  
  - Взгляните на себя!.. Вы стоите передо мной - и думаете, что, конечно, моя мать была прекрасной женщиной, но ей не следовало бы вести близкую дружбу с таким количеством мужчин... И это думаете вы - ее друг и ее главный сторонник! Что же тогда должны думать все остальные?.. Для того, чтобы вам угодить, женщина, видимо, должна не выходить из своих комнат и носить на лице тряпку, как в Бескаре. Потому что, если она позволяет мужчинам видеть свое лицо - то, значит, она хочет возбудить в них страсть и думает только о том, как бы ей изменить своему мужу!
  
  - Клянусь Богом, я вовсе не думаю - и никогда не думал! - будто ваша мать чем-нибудь заслужила эти сплетни, - быстро сказал Риу. Голос Ульрика звучал расстроенно и вместе с тем смущенно. Может быть, он даже спрашивал себя - не предал ли он в самом деле свою дружбу с Бьянкой тем, что несколько секунд назад мысленно осуждал ее поступки.
  
  - Нет; вы просто думаете, что ей следовало вести себя осторожнее. Но правда в том, что женщина не может быть достаточно осторожной, чтобы защитить себя от сплетен и чужого осуждения. Вы, например, считаете меня неосторожной, потому что я провожу время с вашим сыном, которого я люблю. А моя мать была неосторожной, потому что она проводила время с Гвидо Пеллерини, которого она не любила. А какая-нибудь ещё дама, оказавшаяся жертвой сплетен, повела себе неосторожно, потому что оставалась слишком неприступной, и обиженный поклонник стал в отместку распускать о ней грязные слухи. Что приводит нас, в конечном счёте, к Бескару и тряпке на лице... Хотя я сильно сомневаюсь, что это способно уничтожить повод для упреков. Думаю, что обвинений, сплетен и укоров женщинам в Бескаре достается даже больше, чем у нас. И единственный способ быть неуязвимой для таких упреков - это просто отказаться играть с вами в ваши игры о "правильном поведении" и "осторожности". Это игра, в которой невозможно выиграть - побеждает только тот, или точнее, та, кому хватает силы воли выйти из игры. У меня было время поразмыслить, сир! С того момента, как совет избрал регентом Франциска - несмотря на то, что и закон, и здравый смысл требовал оставить власть в руках у моей матери - я поняла, что я не собираюсь провести всю свою жизнь, вежливо улыбаясь тем, кто считает нормальным говорить женщинам вещи, который любой мужчина посчитал бы оскорблением. И я не стану делать вид, что те, кто молча слушает и "в чем-то понимает" подобные рассуждения, заботятся о моих интересах.
  
  - Не только о ваших, - парировал Ульрик. - Вы забываете, что на кону не только ваша репутация, но и успех нашего дела, и, в конечном счете, наши собственные жизни! Вы хотите быть откровенной, Ваше величество - ну что ж, я тоже буду откровенным. Может, вы и правы в своих рассуждениях о женщинах - не мне судить. Но вы сейчас обязаны подумать о других - о всех тех людях, которые защищают наше дело и рискуют своей жизнью, чтобы вернуть вам корону. Вам не приходило в голову, что быть правителем - не таким, как Франциск, а, например, таким, каким был ваш отец - это значит жертвовать своими интересами ради благополучия страны и своих подданных?..
  
  Жанна поморщилась.
  
  - Как неоригинально... Всякий раз, когда люди почувствуют, что они не могут больше контролировать кого-нибудь при помощи обычных посулов и угроз, они начинают взывать к благородству и давить на жалость. Если сын мельника решил податься в рекруты, и его больше не пугает то, что отец проклянет его и лишит наследства, то его отец меняет тактику и говорит - "подумай о своей несчастной матушке! Ее старое сердце этого не выдержит".
  
  - А кто сказал, что мельник в данном случае неправ? - сердито спросил Ульрик. - Сердце ведь и впрямь может не выдержать. И наши враги тоже могут уничтожить нас, разрушив вашу репутацию. И если они скажут, что вы спите с Грейгом...
  
  Ульрика оборвал резкий смех Жанны.
  
  - О, не сомневаюсь, они скажут, что я сплю не только с Грейгом, но и с вами. Может быть, даже одновременно. Это ведь звучит очень пикантно, да - отец и сын в одной постели? А вы, сир, все ещё молоды и хороши собой. Так что почему бы и нет!.. Я тоже молода и хороша собой. Никто не усомнится в том, что вы способны были меня пожелать, особенно - учитывая вашу репутацию. Ну же, мессир: взгляните мне прямо в глаза и поклянитесь именем Спасителя, что вы никогда даже не думали обо мне, как о женщине.
  
  Грейг привык к прямолинейности Жанны, но даже на него ее слова подействовали, как удар по голове. И оставалось только догадываться, какое действие эта тирада должна была оказать на Риу, который не имел ни малейшего понятия о том, как далеко Жанна может зайти в собственной откровенности.
  
  Грейг не мог видеть лица Ульрика - но Жанна его видела. И, посмотрев на выражение его лица, она расхохоталась.
  
  - Я даже и не сомневалась... Следуя вашей собственной логике, вы поступаете очень неосторожно всякий раз, когда вы позволяете себе смотреть на меня и беседовать со мной. Или, тем более, ищете со мной встречи, как сегодня. Вам бы следовало, ради блага государства и всех моих подданных, держаться от меня подальше, а когда вам всё-таки приходится со мной беседовать - не поднимать глаза, чтобы не давать повода для сплетен. Кто-нибудь ведь вполне может посчитать, что вы в эту минуту представляете, как мое тело выглядит под этим платьем. А самое смешное, что они, вполне возможно, даже будут правы.
  
  В разговоре наступила оглушительная пауза. В конце концов Риу, наверное, решил, что молчать дальше глупо, и примирительно сказал:
  
  - Я понимаю ваше возмущение, ваше величество... Но что поделаешь, если мужчин и женщин всегда мерят разной меркой? Это началось не нами, и не нами кончится. Я понимаю, вам шестнадцать лет, поэтому вам кажется, что любовь стоит любых жертв...
  
  - Нет, сир. Вы ошибаетесь. Вам кажется, что я считаю, что любовь Грейга важнее любви моих подданных. Но суть не в этом. Хоть мне и шестнадцать лет, но я считаю, что в мире есть вещи куда более важные, чем любовь - чья бы то ни было любовь... Я люблю Грейга, это правда. Но, если бы мы были обычными людьми, и Грейг хотел бы, чтобы я стала одной из женщин, жизнь которых крутится вокруг забот и интересов мужа - я бы не вышла за него, а предпочла бы уйти в монастырь и заниматься медициной и науками, как Аретта дель Пино или Элоиза Исповедница. Но я не обычная женщина - я королева. И, конечно же, я люблю своих подданных. Но если людям в самом деле кажется, что отравитель, вор и государственный изменник на престоле предпочтительнее, чем нецеломудренная женщина - то им стоит перечитать список заповедей. Они убедятся, что "не убей" и "не укради" там стоят прежде, чем "не прелюбодействуй". Да и в смысле прелюбодеяний узурпатор далеко опередил меня. И я не вижу никакого смысла в том, что человек, убивший мою мать и с пятнадцати лет меняющий любовниц, как перчатки, смеет упрекать меня в нецеломудрии, и целая толпа людей готова его слушать. Это было бы уморительно смешно, не будь это так омерзительно. Не знаю, можно ли тут что-то изменить, но думаю, что стоит попытаться. В любом случае, я не смогу жить так, чтобы мои поступки угодили слабоумным дуракам - я-то не слабоумная... А кроме того, я не думаю, что человек, который уже пару лет содержит одну из самых дорогих куртизанок в Рессосе, имеет право читать мне мораль. Так что не стоит снова возвращаться к этому вопросу, сир. Или, во всяком случае, пришлите вместо себя монаха - если сумеете отыскать такого, который на самом деле блюдет целибат.
  
  Когда раздосадованный Ульрик ушел, Грейг тоже решил выбраться из своего укрытия, но, не желая тратить времени, решил протиснуться вперед вместо того, чтобы идти назад, а потом обходить кусты. Он намертво застрял в мокром кусте и здорово рассмешил этим Жанну, которая после своей гневной вспышки была особенно расположена к тому, чтобы сбросить напряжение, до колик хохоча над Грейгом. Но, как оказалось, этого все-таки было недостаточно, чтобы выплеснуть все её возбуждение и гнев, так что остаток пламени, которое неосторожно раздул Ульрик, целиком и полностью ушло на поцелуи.
  
  У них оставалось всего несколько минут, но тратить времени на разговоры они в этот раз не стали. Грейг подозревал, что, будь у них чуть больше времени, все страхи Ульрика воплотились бы в реальность в тот же самый день. В подобные моменты Жанне всегда удавалось быть очень настойчивой и головокружительно податливой одновременно, и Грейг переставал понимать - кто из них двоих, в конечном счете, подталкивает второго к какой-то окончательной и уже необратимой близости?.. И когда им пришлось расстаться, и Жанна выскользнула из его рук и, коротко поцеловав его в щеку, скрылась за деревьями, начавшего приходить в себя Грейга опалило ужасом.
  
  Риу был прав. Чертовски прав. Пару минут назад он был вполне способен забыть обо всем на свете - и об интересах Жанны, и о королевстве, и о своем бескомпромиссном детском осуждении слабости Ульрика. А он ведь даже не имел понятия о том, давно ли у Жанны были последние кровотечения, и насколько велик риск, что она может забеременеть. Конечно, Жанна далеко не дура, и считать она умеет, но теперь это уже не только ее дело... И это не говоря уже о том, что даже правильный расчет в таких вещах не гарантирует женщинам безопасности. Многие из подкидышей, оставленных на паперти церквей или же на ступеньках городского магистрата, рождались, несомненно, в городских борделях, а уж там считать умели.
  
  Вечером этого же дня Грейг пошел к Ульрику. Жили они теперь поврозь - Грейг, ставший рыцарем, получил комнату в южном крыле дворца, менее новом и удобном, чем та часть замка, где жил его бывший сюзерен. Комнаты здесь были холодными и темноватыми, но все же Грейг впервые в жизни жил отдельно, и вдобавок спал не на топчане, а на настоящей кровати с балдахином. Слегка отсыревшие матрасы и потертый пыльный бархат балдахина представлялись сущей мелочью на фоне такой непривычной роскоши. Грейг полагал, что к середине зимы, когда комната, в которой до появления нового жильца несколько лет не топили камины, основательно просушится, и в ней станет вполне уютно. А пока он просто наслаждался тем, что можно, никого не спрашивая, читать при свечах хоть до глубокой ночи. Но сейчас он был рад возможности вернуться в комнаты Ульрика, где он прожил последние три года, и опять - "как в старые добрые времена", как говорят в подобных случаях - провести вечер у камина. Раньше сир Ульрик пил вино, а Грейг только откупоривал для него бутылки, но сегодня Риу сразу предложил ему бокал.
  
  Грейг рассказал бывшему сюзерену, что сегодня он подслушал их беседу с Жанной, а потом, сделав над собой усилие, признался, что Ульрик, возможно, был не так уж и не прав, когда сказал, что он не может себя контролировать.
  
  Услышав это, Ульрик только мрачно усмехнулся.
  
  - До сих пор я не понимал, как вышло, что ты постоянно уступаешь Жанне и вообще во всем идешь у нее на поводу. Но раньше я никогда не пытался поговорить с ней начистоту... Жанна, помилуй ее Бог, еще упрямее тебя, и еще меньше склонна держать язык за зубами или приспосабливаться к обстоятельствам. У нее ум Бьянки и бескомпромиссность моего отца, который обличал храмовников, нисколько не смущаясь тем, что наживает себе множество врагов. Жанна точно такая же, как он. Дорого бы я дал, чтобы узнать, что из всего этого выйдет! Раньше мне казалось - вот закончится эта война, и можно будет сделать вид, что ничего этого не было, что жизнь все это время так и шла, как при Бьянке с Людовиком... Но теперь ясно, что этому не бывать. Если мы победим, хлопот у нас будет ещё больше, чем сейчас. С таким правителем, как Жанна, страну ждёт либо великое процветание, либо великие трагедии. Но о спокойствии, каким мы наслаждались при Людовике, точно можно забыть. Что до твоей проблемы, то я вижу только один выход. Тебе нужно посетить Клоринду.
  
  - Кто это?.. - не понял Грейг.
  
  - Очаровательная девушка, - заверил Риу, и его белые зубы матово блеснули в свете очага. - То есть, технически, она не совсем девушка, но у нее прекрасный дом на Старой площади, и она охотно принимает у себя мужчин - во всяком случае, красивых, молодых, богатых и умеющих себя вести. Ты обладаешь минимум тремя из нужных качеств - ты не хам и не плебей, и ты настолько молод и красив, что мог бы вызвать ревность у других гостей Клоринды. Что же до денег, то ради благого дела я охотно выделю тебе нужную сумму.
  
  Грейг осознал, что Ульрик предлагает ему пойти к куртизанке. Он уже хотел гневно сказать, что он не собирается изменять Жанне, но его бывший сеньор, не замечавший выражения его лица, как ни в чём ни бывало продолжал:
  
  - Клоринда несколько капризна, но, в конечном счете, это часть ее искусства - чересчур покладистые женщины быстро надоедают. В остальном же она восхитительна. Из всех тех женщин, с которыми я имел дело со дня нашего приезда в Рессос, она, безусловно, лучшая, и, в сущности, я уже года два как верен ей. Почти.
  
  Грейг поперхнулся - даже несмотря на то, что он уже пару минут не подносил бокал к губам.
  
  - Если эта женщина - ваша любовница, то как вы можете предлагать мне туда пойти?! - не веря собственным ушам, воскликнул он.
  
  Но Ульрик только засмеялся.
  
  - Человек, который посещает женщину вроде Клоринды, должен быть либо баснословно богат, либо абсолютно не ревнив. Перестань искать сложности там, где их нет... Я предлагаю тебе именно Клоринду, потому что я уверен в том, что она молода, здорова и красива. А тебе необходимо спустить пар и успокоиться. И кстати, если ты намерен просветить меня, что, когда хочешь одну женщину, другая ее не заменит, то побереги запал. Я это знаю. Но я знаю также, что половина героев твоих любимых рыцарских романов, которые творили Бог весть что из-за того, что им не посчастливилось влюбиться в жену друга или сюзерена, поступили бы куда разумнее, если бы отыскали для себя кого-нибудь вроде Клоринды, а не рушили своей высокой страстью жизнь любимой женщины. Так что навести Кло и перестань накручивать себя. Обещаю - я не стану спрашивать Клоринду, кто из нас двоих лучше в постели. Кроме того, одно из условий ремесла Клоринды - никогда не обсуждать своих клиентов с кем-нибудь еще. Порой это довольно сильно раздражает. Пару раз я встречал в ее доме как раз тех людей, которые как раз в этот момент страшно мешались у меня под ногами - но я все равно не мог спросить, не сболтнул ли он у нее в постели что-то об интересующих меня вещах. Заговорить о чем-нибудь подобном - лучший способ вызвать её недовольство. А устраивать сцены тем, кто вызвал ее недовольство, эта женщина умеет... Я однажды видел недотепу, который стоял возле ее двери на коленях, в луже, прямо под дождем, и клялся, что он не уйдет, пока она не согласится его простить. После такого я решил, что я еще легко отделался. Но в этом есть и плюс. Если женщина вроде Кло не обсуждает других своих посетителей с тобой, то ты можешь быть уверен, что она не станет обсуждать тебя с другими. Если ты захочешь, чтобы люди знали, что ты посещаешь ее дом, ты можешь появляться у нее на ужинах и музыкальных вечерах. Но если ты не хочешь, чтобы кто-нибудь узнал о том, что ты посещаешь куртизанку, то ты можешь войти к ней через черный ход и быть уверен в том, что она никогда и никому не скажет о твоих визитах. Так что ты можешь не опасаться, что при дворе узнают, что ты был на Старой площади, и что это каким-то образом дойдет до Жанны.
  
  Грейг уже собирался открыть рот и сказать Ульрику, что это просто омерзительно, и что, идя к нему за помощью, он ожидал чего угодно, только не такого, но потом Грейга посетила совершенно неожиданная мысль. Внезапная, по-своему абсурдная, но в то же время - куда более логичная, чем все, о чем рассуждал Ульрик.
  
  И он ответил Риу, что согласен встретиться с Клориндой.
  
  
  
  Идя к Клоринде, Грейг чувствовал себя, как человек, который совершает вылазку во вражеский лагерь. Хотя сравнение было неточным - прошлым летом Грейг участвовал во множестве ночных засад и рейдов, но ни перед одним из них не волновался так, как в эту ночь, идя по мирным темным улицам спящего Рессоса. Сердце у него колотилось где-то возле горла, и ему пришлось засунуть пальцы рук за поясной ремень, чтобы они не начали дрожать.
  
  "Глупость какая, - мысленно ругался Грейг на самого себя. - Не съест же она меня, в конце концов. И не заставит ублажать себя насильно!"
  
  Чтобы подавить неуместное волнение, Грейг заставил себя думать о той женщине, к которой его послал Ульрик, максимально отстраненно и бесстрастно. Имя "Клоринда", несомненно, было вымышленным. Грейг даже знал, откуда именно оно взялось - Клориндой звали своенравную воительницу в одном знаменитом рыцарском романе. Странный выбор для гетеры, которая должна развлекать мужчин, не говоря уже о том, что это шло вразрез с общепринятой модой, в соответствии с которой куртизанки выбирали себе имена в имперском стиле - Клелия, Эвника, Мильто и так далее. Это должно было подчеркивать их образованность и утонченный вкус, и большинство из этих женщин, в самом деле, разбирались если не в имперской философии, то уж, во всяком случае, в классической поэзии. Они устраивали у себя пиры и поэтические чтения в "имперском" стиле, на которых гости возлежали на кушетках, надевали на себя цветочные венки и пили из одной и той же чаши.
  
  Выезжая в город - обычно в портшезе, но порой верхом, - богатые куртизанки Рессоса надевали платья, соответствующие придворной моде и украшенные так же пышно, как у знатных дам. Но у себя дома они одевались и причесывались так, как это делали - во всяком случае, если верить художникам и скульпторам - имперские гетеры. Жанна полагала, что для куртизанок это способ отделить себя от шлюх из городских борделей, а заодно показать всем вокруг, что они не считают себя чем-то хуже, чем добропорядочные замужние женщины. И если большинство обычных девушек и женщин презирали куртизанок, считая их просто более успешной разновидностью продажных девок, то гетеры со своей игрой в имперские обычаи стремились подчеркнуть, что они выше, независимее и свободнее всех прочих женщин.
  
  В принципе, имперцы очень мало интересовались женщинами. Иногда Грейгу даже казалось, что они попросту ненавидели женщин - судя по тому, с каким пренебрежением о них говорили имперские драматурги и философы, и какими злобными мегерами они изображались в имперских трагедиях. Большинство женщин при имперцах были обречены с рождения до смерти вести монотонную затворническую жизнь на женской половине дома, не участвуя даже в домашних празднествах, которые имперские мужчины предпочитали делить со своими друзьями и соратниками. Единственное исключение составляли гетеры, имперские куртизанки, которые, в отличие от других женщин, не только получали хорошее образование - во всяком случае, в области музыки, поэзии, литературы, а порой и философии - но и пользовались немыслимым для прочих женщин влиянием. Ради кое-кого из них сжигали города, а кое-кто, заняв место рядом с крупным чиновником, членом имперского Ареопага или даже самим императором, потом писал для него речи и составлял тексты будущих законов. Так что, в конечном счете, некоторые гетеры в течении многих лет определяли - хоть и стоя за спиной какого-то мужчины - имперскую политику.
  
  И, вероятно, именно этот образ независимых, богатых и свободных женщин, вырвавшихся из оков своего пола, вдохновлял современных куртизанок во всем подражать гетерам.
  
  Так что Грейг был, в целом, готов к тому, что его ждет в доме Клоринды, и почти не удивился, когда дверь ему открыл маленький мальчик в алом с золотом хитоне и с венком на тщательно завитых волосах. За спиной у юного слуги Клоринды висел золоченый лук и маленький колчан со стрелами. Он улыбнулся Грейгу, показал ему, куда повесить плащ, а потом провел посетителя по узкой лестнице в салон Клоринды, находившийся на втором этаже.
  
  "По крайней мере, здесь достаточно натоплено, чтобы этот малёк не мерз в своем хитоне" - следуя за мальчиком, с козлиной живостью скачущим по крутым ступенькам, сказал себе Грейг. И сразу же сообразил, что ему, в его кожаном колете, обволакивающее его со всех сторон тепло будет приятно только первую пару минут, после холодной улицы, а потом ему обязательно захочется раздеться.
  
  На что, видимо, и был расчет.
  
  Клоринда вышла к посетителю прямо из своей спальни, и, увидев Грейга, просияла такой радостной улыбкой, как будто бы он был ее старым другом, а не совершенно незнакомым юношей. В соответствии с имперской модой, ее распущенные и небрежно завитые локоны были подколоты наверх, но из под шпилек рассыпалось множество волнистых прядей, изгибы которых покрывала золотая пудра. От пламени камина и свечей пушистые волосы Клоринды засияли, окружая ее лицо золотистым нимбом. Но еще больше, чем старинная прическа, встречающей Грейга женщине шел имперский гиматий, заколотый на плечах и оставляющий открытыми руки и верхнюю часть груди, а кроме того, сшитый из такого тонкого виссона, что тело под светлой тканью было видно на просвет, как бело-розовую раковину.
  
  От Ульрика Грейг знал, что Клоринде двадцать три года - то есть она была, с одной стороны, значительно старше Грейга, а с другой - все еще оставалась в полном расцвете своей молодости и красоты. В тех местах, которых не коснулась золотая пудра, ее волосы были такими темными, что, только подойдя почти вплотную, можно было разглядеть, что они все-таки каштановые, а не черные. Классически красивое лицо, томные синие глаза и розовые губы производили на наблюдателя ошеломляющий эффект, и, когда теплая ладонь Клоринды сжала руку Грейга, он на мгновение застыл, почувствовав, что он не в силах оторвать от нее глаз. И дело было вовсе не в желании - которого Грейг, впрочем, не испытывал, так как одна лишь мысль о том, что перед ним стоит любовница его отца, мешала ему даже на секунду задуматься о Клоринде, как о женщине, - а в том, что это лицо было по-настоящему красивым - красивым, как лица мраморных ангелов или же как изображение Благочестивой Девы, которая пожертвовала своей жизнью, пытаясь помешать казни Спасителя. И, хотя Грейг отлично знал, что дева, которую он видит перед собой, определенно не была благочестивой, в этой красоте было что-то почти возвышенное.
  
  Клоринда правильно истолковала его взгляд - и улыбнулась, явно чувствуя себя польщенной его восхищением.
  
  - Как же я рада наконец-то видеть вас вживую, Грейг - вы ведь не возражаете, если я буду звать вас "Грейг", мессир?.. Месяц тому назад весь город говорил о вашем Посвящении. А заодно о том, как вы все лето защищали нас от алезийцев. Мне было ужасно любопытно. Такой молодой, отважный, и, по слухам, еще и очень красивый рыцарь. Я очень надеялась, что однажды вы захотите ко мне заглянуть.
  
  "Все верно. Комплимент за комплимент. Пусть даже я польстил ей не словами, а своим остолбеневшим видом, - подумал про себя Грейг. - И, конечно же, гораздо деликатнее изобразить, что она знает меня исключительно по слухам, чем упоминать об Ульрике..."
  
  Но Грейгу не хотелось продолжать эту игру, поэтому он осторожно выпустил руку Клоринды и сказал:
  
  - Благодарю вас... Вы, конечно, можете звать меня Грейгом, и притом без всякого "мессира". Но нам с вами вряд ли довелось бы познакомиться, если бы я не оказался в сложном положении и не нуждался в вашей помощи. Так что я пришел к вам затем, чтобы поговорить. Просто поговорить.
  
  Грейг втайне подосадовал на самого себя за то, что повторил это дважды, но, надо признать, он до сих пор заметно нервничал. К тому же ему быстро становилось жарко, а смахнуть проступавшую на лбу испарину было нельзя - можно себе представить, как бы глупо сейчас выглядел подобный жест.
  
  - Поговорить? - Клоринда вскинула темную бровь. - Вы так молоды, и уже предпочитаете разговоры? А по виду и не скажешь...
  
  Она явно его дразнила. Но Грейга после Жанны трудно было чем-нибудь смутить.
  
  - Если быть точным, то я пришел за советом, - сказал он. - У меня есть любимая девушка, но нам приходится встречаться втайне. Я хотел узнать, что можно сделать, чтобы у нас не было ребёнка.
  
  - И для этого вам понадобилось говорить со мной? - спросила куртизанка удивлённо. - С подобным делом справится любой аптекарский помощник. Они делают для женщин разные настойки...
  
  - Да, вот только все такие средства либо ненадежны, либо вообще опасны, - перебил Клоринду Грейг, нетерпеливо дернув не дававший ему вдохнуть воротник. - Если вы в самом деле слышали, что говорят обо мне в городе, то вы, конечно, знаете, что я бастард, а вовсе не законный сын. Так вот - я не хочу, чтобы та женщина, которую я люблю, страдала, как страдала моя мать. И не хочу, чтобы ей пришлось пить какую-нибудь дрянь, которой можно отравиться. Должны быть и другие способы... Поэтому я искал не аптекаря, который разбирается в пилюлях и настойках, а того, кто разбирается в любви.
  
  Клоринда с интересом посмотрела на него.
  
  - Теперь я понимаю. Кажется. А почему ты, собственно, решил спросить меня? Твои приятели вполне могли бы рассказать тебе что-то полезное...
  
  - По-моему, если хочешь узнать, что понравится женщине - логичнее спросить у женщины, - пожал плечами Грейг.
  
  Брови Клоринды шевельнулись.
  
  - Кто тебя этому научил?..
  
  - Та девушка, которую я люблю.
  
  - Мудрая девушка. Хотя, видимо, ещё очень молодая - раз уж со своим вопросом ты пошел ко мне. Или ты просто побоялся, что она поймет, что у тебя нет никакого опыта?
  
  Грейг даже улыбнулся, на мгновение вообразив, как бы отреагировала Жанна, если бы ему вздумалось разыгрывать перед ней искушенного любовника.
  
  - Я все равно не смог бы ее обмануть, - заметил он. - Мы с ней знаем друг друга с двенадцати лет.
  
  Клоринда лукаво усмехнулась.
  
  - Это еще ничего не значит! Готова побиться об заклад, что эта твоя девушка не знает, куда ты пошел сегодня вечером. А значит, и в другие вечера ты был вполне свободен набираться опыта где-то на стороне... Ну ладно, не хмурь брови. Мне действительно не стоило тебя дразнить... Приятно, для разнообразия, увидеть, что не все мужчины могут думать только о себе. Давай присядем. Я даже не помню, чтобы я когда-нибудь еще столько времени беседовала с кем-то из своих гостей, торча в дверях.
  
  Она подвела Грейга к удобной кушетке, стоящей возле камина, села первой и, откинувшись на спинку, жестом предложила Грейгу фрукты и вино, стоящие на низеньком квадратном столике у изголовья. Грейг помотал головой. Ему не хотелось ни пить, ни есть. Хотелось снять колет, но было более разумно этого не делать. Иначе Клоринда могла заподозрить, что его слова - не более чем самооправдание, попытка убедить себя, что он пришел сюда ради своей возлюбленной, в то время как на самом деле он втайне желал совсем другого. Так что он удовлетворился тем, что отбросил влажные волосы со лба.
  
  Клоринда наклонила голову к плечу.
  
  - Прежде всего, не повторяй ошибку тех любовников, которые путают своих подруг с мужчинами. Женщинам любовь по-имперски радости не доставляет. Вообще, большая часть вещей, которые готовы предложить своей любовнице мужчины, когда они притворяются, что беспокоятся о том, чтобы ее не обвинили бы в супружеской неверности или в разврате, сразу выдают, что беспокоятся эти мужчины только о самих себе. Все их идеи сводятся к тому, как бы самим получить удовольствие, не рискуя нарваться на скандал. О том, чтобы доставить удовольствие своей любовнице, они не думают. Наверное, им кажется, что наше удовольствие состоит в том, чтобы их ублажать.
  
  - Нет, это не подходит, - быстро сказал Грейг.
  
  - Я уже поняла. По счастью, существует много способов доставить женщине удовольствие без риска для неё. Я тебя научу.
  
  Она придвинулась к нему.
  
  - Только поговорить, - напомнил Грейг.
  
  - Не бойся, на словах так на словах... Но ты же ведь не думаешь, что я буду орать на всю гостиную? - Клоринда насмешливо положила руку на его одеревеневшее плечо. - Перестань от меня шарахаться. Никто не покушается на твое целомудрие. Оставлю это для твоей подруги. Полагаю, это будет первый случай, когда у какой-то женщины будет основание порадоваться, что их любовник приходил ко мне домой.
  
  
  
  Из дома на Старой площади Грейг вышел полтора часа спустя. Маленький слуга Клоринды сладко спал в прихожей на обитой кожей лавке, положив локоть под голову и уронив свой лук на мозаичный пол. Грейг не стал его будить, а просто взял свой плащ и перевязь с мечом и плотно притворил за собой дверь. Навряд ли какому-нибудь воришке придет в голову соваться в дом к известной куртизанке, где в любое время дня и ночи можно застать кого-нибудь из ее посетителей.
  
  На следующий день, снова увидевшись с Ее величеством наедине, Грейг первым делом рассказал ей о посещении дома на Старой площади. Во время своей жизни в Ньевре они с Жанной часто обсуждали то, что половина всех трагических коллизий в их любимых книгах возникала оттого, что кто-нибудь пытался скрыть какой-то факт, порой даже довольно незначительный или невинный, и из одного мелкого обмана или недомолвки потом возникала куча бед. Обсуждая чью-нибудь скрытность, потянувшую за собой целую лавину неприятностей, они ругали виновников этих бедствий идиотами и всякий раз торжественно клялись, что сами они, уж конечно, никогда не сделают подобной глупости. И Грейг считал, что лучшим, что он может сделать, будет все рассказать Жанне.
  
  Ульрик бы наверняка сказал, что он сошел с ума, но Грейгу такое решение казалось самоочевидным. Если он не расскажет о Клоринде сразу же, то потом Жанна начнет задавать себе вопрос, что заставило его откладывать эту беседу на потом, и заподозрит, что он вел себя отнюдь не безупречно. Если же он вообще не станет ничего ей объяснять, то выйдет еще хуже - Жанна обязательно захочет знать, кто обучил его всем тем вещам, о которых он узнал на Старой площади, ему придется делать вид, что он узнал об этом из бесед с каким-нибудь придворным, громоздить одну ложь на другую, и в конечном счете рисковать, что его вымысел расползется по швам при первой же попытке Жанны что-нибудь проверить.
  
  Было бы ужасно глупо поставить себя в такое положение - тем более, что ему было совершенно нечего стесняться. Он никого не обманывал - ни Жанну, ни Клоринду...
  
  "Только Ульрика" - мелькнула в голове непрошенная мысль.
  
  Да, Ульрика он, в некотором смысле, обманул. Но Ульрик сам хорош. Это же надо - убеждать его, что за спиной у Жанны посещать любовницу - это как раз и есть самый логичный способ позаботиться о Жанне!..
  
  - Ты в тот раз сказала Ульрику, что он "содержит самую дорогую куртизанку в Рессосе". Значит, ты знала о Клоринде?.. - вспомнив про последнюю беседу сира Риу с Жанной, спросил Грейг.
  
  - Ну, это знали все, кроме тебя, - безжалостно ответила Ее величество. - Ульрик бывает у Клоринды, совершенно не скрываясь, и в придачу щедро платит за ее покупки. Это настолько общеизвестный факт, что Клоринда может зайти к торговцу тканью или к парфюмеру, выбрать в их лавке то, что ей понравится, но не платить самой, а велеть обращаться за деньгами к лорду Риу. И никого из торговцев это не смутит.
  
  - Они настолько тесно связаны? - опешив, спросил Грейг.
  
  - Ну да. Если ты ничего не знал об этом, то разве что потому, что ты очень старался ничего не знать о личной жизни Ульрика. Кстати, тебе не стоит волноваться, что Клоринда растранжирит деньги твоего отца - насколько мне известно, она осторожна и умна. Такая женщина не станет раздражать своих любовников, вводя их в слишком крупные и слишком частые расходы.
  
  - Как Ульрик тратит свои деньги - это точно не моя забота, - раздраженно фыркнул Грейг. - Было бы странно осуждать его за то, что он оплачивает ее платья и духи после того, как он заплатил ей за время, проведенное со мной.
  
  Эти слова придали мыслям Жанны новое направление.
  
  - ...Значит, эта Клоринда предлагала дать тебе пару уроков, Ульрик был готов их оплатить, но ты не захотел? - спросила Жанна, даже не пытаясь скрыть самодовольства в своем голосе.
  
  - Ну, в целом, да, - невольно улыбаясь ее чисто детскому тщеславию, ответил Грейг. - Я посчитал, что вполне могу ограничиться теорией.
  
  - Надеюсь, это стоило тех денег, которые выбросил на это дело мессир Риу, - усмехнулась Жанна.
  
  - Несомненно стоило, - заверил Грейг, почувствовав, что его голос сделался чужим и хриплым, словно ему не хватало воздуха.
  
  Жанна тоже отлично знала эту интонацию. Она вскинула брови - полунасмешливо, полупоощрительно.
  
  - Ну что же, удиви меня!..
  
  
  
  Любовник королевы, - думал Грейг, раскинувшись на спине в своей кровати и бездумно глядя в темный потолок. - Подумать только. Я - любовник королевы.
  
  Других мыслей в голове у Грейга не было. Он не испытывал ни сожаления, ни торжества - только какую-то странную оглушенность.
  
  Он, наверное, не слишком удивился бы, если бы неожиданно пришел в себя и обнаружил, что события пары последних дней были всего лишь его сном - вроде тех убедительных и исключительно реалистичных снов, которые бывают у больных во время лихорадки. Но, с другой стороны, если его оцепеневший разум до сих пор отказывался воспринимать произошедшее, как явь, тело, напротив, переполняло ощущение, что все случившееся - более чем реально. Что это - вообще самое реальное, что происходило с ним за его жизнь. Он до сих пор ощущал на своих губах вкус кожи Жанны, его собственное тело и одежда сохраняли ее слабый аромат. Даже теперь, после того как Грейг расстался с ней, тайком пробрался в свою комнату и там тщательно вымылся, чтобы даже призрачный запах благовоний королевы не остался у него на простынях, Жанна все еще была здесь - такая же реальная для его осязания и обоняния, как если бы она лежала с ним в одной постели.
  
  Любовник королевы... Что же теперь будет?.. - спросил Грейг у самого себя. Но мысль была ленивой и какой-то безразличной. Он не захотел бы ничего менять - не только ради сохранения собственной жизни, которой он рисковал за Жанну каждый день на протяжении прошлой весны и лета, но даже ради спасения своей души.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"