Утром Грейг проснулся в полном одиночестве. Комната, в которую его привели ночью, вмещала целую дюжину кроватей, в которых спали другие мальчики и юноши, но сейчас все они были пусты. Видимо, после вчерашней утомительной поездки он заснул так крепко, что не слышал, как его соседи вставали и одевались.
Грейг спросил себя, что ему делать и куда теперь идти. Он понятия не имел, где находятся комнаты Ее Величества, и не знал даже, должен ли он сам отправиться туда - или же оставаться здесь и ждать, пока за ним придут. Казалось, что о нем просто забыли. Вероятно, королева Бьянка просто посчитала, что после вчерашнего новому пажу нужно выспаться. Грейг спустил ноги с койки, пытаясь нашарить сапоги, которые вечером бросил под кровать - и изумлённо ахнул, ощутив внезапный и очень болезненный укол.
Оказывается, пока он спал, кто-то рассыпал на полу копну колючих веток дикой ежевики, и не ожидавший ничего такого Грейг довольно сильно уколол ступню. Не приходилось сомневаться, что это было устроено нарочно. Раздраженный Грейг собрал колючие сухие ветки с пола и выбросил их в окно, удостоверившись, что оно выходит на задний двор. После этого он обулся, натянул самые лучшие из тех вещей, которые лежали в его дорожном мешке - костюм был куплен Ульриком и выглядел вполне прилично, если не присматриваться к мятым рукавам - и вышел на открытую галерею, примыкавшую к их спальне. Ночью здесь было прохладно, но сейчас вся галерея была залита ярким утренним светом. Грейг решил, что сейчас около восьми часов утра.
Сначала ему показалось, что на этой галерее он совсем один, но потом он заметил группу мальчиков, устроившихся в нише у стены. Младший из них выглядел его ровесником. Трое других были постарше.
- Доброе утро, - сказал Грейг, стараясь не думать про колючки под кроватью. У него не было никаких причин считать, что их подбросил кто-то из этой компании. В конце концов, он ведь даже не знал, делят ли они одну спальню - или эти мальчики живут где-нибудь по соседству.
- Добрый вечер! - фыркнул один из парней постарше. - Ты еще до обеда бы проспал...
Все засмеялись. Еще один из ребят толкнул соседа в бок:
- Эй, да вы посмотрите на него... Сир Ульрик собирался привезти ко двору своего сына, но, кажется, он по ошибке прихватил из Фэрракса его сестру.
"Откуда он знает про Лорел?" - удивился Грейг. Но потом понял, что этот парень вовсе не намекал на Лорел - он говорил про его девчоночьи кудряшки. Проклятые волосы... Дома к ним все привыкли, и с возрастом Грейг забыл, сколько его дразнили в детстве. А лучше было бы помнить. Тогда Бьянка не решила бы сделать из него живое украшение для своих комнат, а новым товарищам было бы труднее к нему цепляться. Грейг едва не сплюнул от досады, осознав, что его план пошел коту под хвост. Надо было обрезать волосы еще вчера - а теперь уже слишком поздно. Если он сделает то, что собирался, после сегодняшней стычки, его соседи решат, что он сделал это из-за их издевок.
Сайм говорил, что, если тебя начинают изводить, то лучше с самого начала дать кому-то в глаз, чем дожидаться, когда обидчики увлекутся и войдут во вкус - иначе дело может зайти очень далеко. Но то, что было хорошо для дома и службы в военном лагере, едва ли подходило для дворца. Грейг понимал, что, если он полезет в драку, его выставят буяном и вдобавок грубой деревенщиной, которую не научили правильно себя вести. Кто знает, может быть, именно этого его противники и добивались. Так что он просто сказал:
- Моя сестра расквасила бы тебе нос, будь она здесь. Да и любому из твоих дружков. А я о вас и руки пачкать не хочу...
Он собирался отыскать кого-нибудь, кто объяснит ему, что делать дальше, но теперь пришлось отказаться от этого плана. Грейг устроился напротив потешавшейся над ним компании, привалившись плечом к одной из каменных колонн. Этому его тоже научил отец. Когда бросаешь вызов, никогда не уходи, иначе твои противники решат, что ты боишься. Оставайся и веди себя, как ни в чем ни бывало. Пускай сами сделают следующий шаг, если осмелятся... И Грейг стоял и ждал, осмелится ли кто-то из его новых соседей сделать этот следующий шаг.
Тот парень, который над ним смеялся, сказал что-то еще - но так тихо, что его расслышали только его товарищи. Вся компания засмеялась. Грейг проигнорировал этот маневр. Он уже понял, что в драку с ним никто не полезет. И даже каких-нибудь по-настоящему неосторожных слов - вроде намеков на его мать и сэра Ульрика - тоже не скажет. Тем более в полный голос. Потому что дразнить Грейга и бросать ему колючки под кровать - это одно, а сказать что-то про самого сира Ульрика - это совсем другое. Его новые товарищи, наверное, не хуже Грейга понимали - если их слова дойдут до Ульрика, Риу с них шкуру спустит, и никто из родственников или покровителей за них не вступится - наоборот, демонстративно поколотит их еще раз, чтобы друг короля не решил, что их отпрыски и слуги сплетничают о нем с одобрения своих хозяев. Так что они сосредоточатся на Грейге и будут пытаться довести его до белого каления. Хоть и неясно было, чем он им так сильно насолил.
Увидев, что их перешептывания и смех не оказывают на Грейга должного воздействия, его противники мало-помалу потеряли к нему интерес и, сделав вид, будто не замечают новичка, заговорили о своих делах. Грейг все еще стоял у стенки, прижавшись спиной к шершавому и, несмотря на ранний час, уже теплому камню, но учащенное сердцебиение и шум в ушах, означавшие готовность к драке, постепенно затихали. К Грейгу вернулась способность рассуждать разумно, и он понял, что дело, наверное, было не только в том, что он был чужаком, которого местные старожилы не хотели принимать в свою сплочённую компанию. Было похоже, что их раздражало то, что Грейга - несмотря на его низкое происхождение - сразу же приняли, как сына Ульрика, а королева сделала его своим пажом.
Короче говоря, они ему завидовали.
Грейг мрачно ухмыльнулся, осознав, что то, что оказалось для него огромным разочарованием и заставляло его чувствовать себя несчастным и злиться на Ульрика, со стороны действительно могло казаться головокружительной удачей и вызвать в ком-то зависть и негодование. Грейг с радостью бы поменялся с кем-то из этих мальчишек, злившихся на то, что "выскочка" так высоко взлетел. В отличие от них, он вовсе не стремился быть пажом Ее величества, да и считаться признанным бастардом сира Ульрика тоже не рвался. Будь у него выбор, Грейг охотно предпочел бы скрыть этот досадный факт и быть для всех, кто его знает, сыном Саймона и Хелен - законным ребенком двух людей, которые любили и друг друга, и самого Грейга.
Ульрик, может быть, считал, что делает ему большое одолжение, открыто признавая свое отцовство, но для Грейга это было то же самое, что деньги, ежегодно посылаемые капеллану, письма и подарки. Ульрик был готов щедро платить за его обучение, но он за все двенадцать лет ни разу не приехал, чтобы посмотреть на собственного сына - ну хотя бы из простого любопытства. Теперь он был готов признать его своим бастардом и из деревенского мальчишки сделать пажом королевы - лишь бы не возиться с Грейгом самому. Ульрик как будто постоянно откупался от собственной совести, делая все, чтобы сказать себе - "я позаботился о своем сыне", "мне было не все равно". Это, наверное, лучше, чем ничего, но какой в этом смысл, если на самом-то деле тебе как раз все равно?..
От этих размышлений Грейга отвлекло появление на галерее сухопарого мужчины с камергерской лентой, который, проигнорировав других мальчишек, направился прямиком к нему.
- Грейг Риу?.. - утвердительным тоном спросил он. И, не дожидаясь ответа - в котором, при его сходстве с сиром Ульриком, и не было особенной необходимости, сказал - Пошли, отведу тебя в королевскую часовню. Служба уже началась. Ее величество велела тебя привести.
Раньше Грейг полагал, что будет изнывать от скуки, выполняя разные мелкие прихоти Ее величества и остальных придворных дам, но быстро убедился, что он ошибался. Обучавший его грамоте священник говорил, что королеву Бьянку считают одной из самых образованных женщин своего времени, и теперь Грейг лично убедился в том, что это не было обычным комплиментом.
Когда Саймон рассказывал ему о жизни знати, все его рассказы были связаны с военными походами, а о придворной жизни отец совершенно ничего не знал. В своей наивности Грейг плохо представлял, чем занимают свое время женщины, которым не приходится, как его матери или ее соседкам, самим вести хозяйство, обшивать свою семью, нянчить детей и ухаживать за скотиной и цыплятами. Ну, разумеется, какое-то время они должны развлекаться - ездить на охоту, танцевать, участвовать в пирах и празднествах. Ну а все остальное время, все те дни, когда нет праздников, охот или пиров?..
Теперь Грейг получил ответ на свой вопрос. Другие пажи королевы, принявшие его более доброжелательно, чем соседи по спальне, ввели новичка в курс дела, и Грейг с удивлением узнал, что жизнь Ее величества подчинена жесткому графику. Бьянка вставала в шесть утра летом и в семь утра - зимой, и неизменно начинала день с холодной ванны, а потом в любую погоду, хоть зимой, хоть летом, в течении часа ездила верхом. Сопровождать Ее величество на этой утренней прогулке при дворе считали большой честью, потому что Бьянка всегда брала с собой только несколько придворных из самых близких к ней людей. Пажам подобной чести, разумеется, никто не предлагал.
Вернувшись, королева шла в дворцовую часовню, и, хотя право присутствовать на утренней службе тоже было проявлением особой королевской милости, которой добивались знатные придворные и иноземные послы, Грейг и другие пажи Ее величества, а также фрейлины принцессы Жанны, бывшие гораздо младше взрослых фрейлин королевы, ходили к утренней службе каждый день. Нередко королева потом находила время, чтобы задать им какие-нибудь вопросы о смысле прослушанной ими проповеди, поэтому любому, кто не хотел оказаться в глупом положении, стоило не считать ворон и внимательно слушать.
Если королева проводила утро с мужем, то принцесса Жанна, ее фрейлины и Грейг с его товарищами завтракали под надзором кого-нибудь из придворных дам, и в таком случае кому-то полагалось вслух читать для остальных. Если Его величество был занят, королева ела у себя, и тогда время за столом, как правило, было посвящено беседе. Но, если для Ее величества или принцессы Жанны это в самом деле было отдыхом и развлечением, то многие из фрейлин и пажей сидели, словно на иголках, опасаясь оказаться не на высоте. Беседа образованных людей, по мнению Ее величества, подразумевала способность непринужденно оперировать цитатами и демонстрировать хорошее знакомство с богословием, юриспруденцией, поэзией, историей и множеством других вещей. Новые товарищи Грейга шутили, что древних авторов за столом Бьянки употребляли больше, чем еды, и это было правдой. Королева полагала, что переедание в сочетании с южной жарой способно вызвать только вялость мысли и сонливость, так что её завтрак чаще всего состоял из фруктов, хлеба и пары яиц.
После этого лёгкого завтрака, если в этот день не была намечена охота, и если королева не должна была выезжать в город вместе с мужем, чтобы, например, торжественно присутствовать при спуске на воду нового корабля, начинались аудиенции. Грейг возблагодарил свою счастливую звезду за то, что он, не прилагая к этому каких-либо сознательных усилий, всегда писал без ошибок, потому что обнаружилось, что Бьянка использует своих пажей и фрейлин в качестве секретарей. Услышав что-то важное, она кивала первому, кто попадется под руку - "Будь добр, запиши это, чтобы я не забыла...". Разборчивый и красивый почерк Грейга удостоился одобрительного кивка.
После обеда королева принимала посетителей иного рода, и здесь обладать красивым почерком и хорошо писать было недостаточно, поскольку эти посетители - личные друзья королевы - говорили и писали на нескольких языках, и в разговорах непринужденно переключались с обычной речи на древнеимперский, кьярти или тальмирийский. Грейг тальмирийского не знал совсем, да имперский знал только наполовину - священник выучил его читать и декламировать стихи или отрывки старых пьес на этом языке, но Грейгу никогда не приходило в голову, что на нем можно говорить или использовать его для повседневной переписки. Это требовало совершенно недоступной для него беглости речи и обескураживающей способности мгновенно переводить на древний язык любую свою мысль.
Раньше Грейг полагал, что он достиг большого успеха в изучении имперского, да и обучающий его священник всегда был доволен тем, как хорошо Грейг понимал древние тексты, которые он предлагал ему для чтения. Но, взглянув на гостей королевы и на саму Бьянку, Грейг с досадой начал понимать, что в действительности он "знал" древний язык ничуть не лучше, чем его отец умел читать или писать.
Когда в ответ на какой-то вопрос Ее величества, который Грейг сумел понять, только мысленно повторив все сказанное Бьянкой про себя и разделив стремительную мешанину звуков на отдельные слова, Грейг с грехом пополам ответил несколькими неуклюжими, отчаянно хромающими фразами, Бьянка не рассердилась - но тотчас же попросила одного из своих посетителей, известного сразу своими богословскими трактатами и светскими романами в стихах, заняться с ним древнеимперским. Обучать его азам тальмирийского тем временем было поручено одной из старших фрейлин, бывшей - как и сама королева - родом из Тельмара.
Утром Грейг сказал бы, что у королевского пажа могут болеть разве что ноги, потому что нужно проводить весь день, стоя за спинкой чьего-нибудь кресла или бегая по разным поручениям, но после первого дня новой службы у него гудела и шла кругом прежде всего голова. Сколько он себя помнил, Грейгу всегда нравилось учиться, но раньше ему не приходилось оставаться в напряжении столько часов подряд. На службе Бьянке нельзя было ни отвлечься, ни расслабиться - нужно было без конца отвечать на вопросы, что-нибудь записывать, прислушиваться к чужим разговорам, и запоминать, запоминать, запоминать...
Обед, который они съели днем, был сытным, с мясом, рыбой и паштетами, но на ужин предлагалась какая-то отвратительная зелень, залитая оливковым маслом, которое показалось Грейгу совершенно отвратительным на вкус - как и трава, которая, с точки зрения Грейга, годилась на корм разве что козам. С горем пополам он утолил голод хлебом, макая его - для сытости - в проклятое оливковое масло. После этого ужасного ужина - если это вообще можно было считать ужином! - Ее величество отправилась проводить вечер в покои Людовика, как она делала почти всегда. Когда король принял их с Ульриком, они играли в шахматы, но, по словам его товарищей, Бьянка с Людовиком делали вместе множество разных вещей. Иногда они вообще просто читали книги, устроившись по соседству, иногда беседовали за бокалом подогретого вина, иногда посылали за костями или картами.
При дворе Людовика и Бьянку считали образцом любящих супругов и, наверное, они действительно любили друг друга, если уж им было приятно каждый вечер, когда не случалось праздников и маскарадов, проводить по несколько часов наедине. Но, хотя Бьянка, отправляясь к мужу, распустила Малый двор, оставив у себя в покоях только камеристок, которые должны были принести ей ночную рубашку и расчесать королеве волосы, прежде чем они с мужем лягут спать, Грейгу тоже пришлось остаться, потому что королева распорядилась, чтобы с него сняли мерку - как ее новый паж, он должен был носить ее цвета и одеваться так же, как все остальные мальчики из свиты Бьянки.
Поздно вечером, когда он, наконец, вернулся в свою спальню, Грейг обнаружил, что его дорожная сумка выпотрошена, а вещи валяются на кровати и вокруг нее. Все они были перемазаны какой-то липкой дрянью, в которой Грейг по запаху узнал оливковое масло - это жуткое оливковое масло, которое почему-то так любили здесь, на Юге - и вдобавок еще пересыпаны песком. Усевшиеся на соседних койках мальчики и юноши с насмешливым интересом ожидали, что теперь скажет или сделает новый сосед.
- Что это? - спросил Грейг, указывая на свою валявшуюся на полу одежду.
- Понятия не имею, - нагло усмехнулся один из его соседей - парень лет пятнадцати на вид, явно считавший себя главным в этой спальне. - Когда мы пришли, все уже было так. Кстати, лучше тебе держать свои вещи в порядке - шталмейстеру не нравится, когда в спальнях свинарник.
В ушах у Грейга зашумело. Он почувствовал почти непреодолимое желание подойти к этому парню и изо всей силы врезать ему кулаком ему в лицо. Но это было глупо. Он один, а противников - восемь человек, не говоря уже о том, что половина из них старше и сильнее. Они без труда с ним справятся.
- Может быть, спустимся во двор и решим это дело один на один? - спросил он развалившегося на кровати парня. Тот был старше и значительно крупнее, и Грейг сильно сомневался в том, что он сможет его поколотить - но если он покажет, что он лучше проиграет в драке, чем станет безропотно терпеть такие выходки, то, может, его оставят в покое.
Юноша насмешливо приподнял брови.
- Что "решим"? Какое еще "дело"?..
Грейг стиснул зубы.
- Ясно. Остальные тоже ничего не понимают?..
Сидевший на угловой кровати парень шевельнулся, но тот юноша, с которым беседовал Грейг, сдвинулся в его сторону и сердито толкнул его ногой. Ну правильно... если бы кто-то из его соседей принял вызов Грейга, получилось бы, что сам он просто струсил. Грейг понимал, что этот почти взрослый парень его не боится, но он сам отрезал себе пути к отступлению, изобразив непонимание. Вздумай он сейчас встать и пойти вместе с ним, это бы выглядело так, как будто Грейг его заставил.
Грейг решил, что большего, чем он уже добился, из этой паршивой ситуации не выжмешь - сейчас его противники, во всяком случае, не получают того удовольствия, на которое они рассчитывали, дожидаясь его возвращения - и, подойдя к своей кровати, начал молча собирать изгаженные вещи.
На следующее утро Грейг проснулся на восходе солнца вместе с остальными обитателями своей спальни. И первым, что он почувствовал, открыв глаза, была боль в ноге. Вчерашний день был так наполнен новыми событиями, что Грейг успел начисто забыть про брошенные ему под кровать колючки, и даже не сразу понял, что у него может болеть. Только взглянув на пострадавшую ступню, он вспомнил, что случилось накануне. Чуть ниже пальцев, там, куда вчера воткнулся шип, возникла болезненная припухлость, и, попробовав наступить на ногу, Грейг понял, что с раной случилось что-то нехорошее. Надо было, наверное, сразу выдавить из ранки побольше крови, а потом как следует промыть ее, но вчера Грейг был слишком сильно удивлен и слишком разозлен из-за дурацкой выходки своих новых товарищей, чтобы подумать о таких вещах. Да и ступня, в которую вонзился шип, тогда особо не болела...
Грейг постарался промыть рану хотя бы теперь, но остался с тревожным чувством, что это не слишком помогло.
Стараясь не хромать, он поспешил на службу в королевскую часовню, и, действительно, смог "расходить" ступню - к тому моменту, как настало время завтрака, неприятные ощущения при ходьбе практически исчезли. Он ожидал, что этот день пройдет примерно так же, как вчерашний, но Ее величество внезапно сказала, что после завтрака Грейг должен идти в Оружейный зал. Поскольку Грейг не имел ни малейшего понятия, куда надо идти, Бьянка послала с ним еще одного пажа - потребовав при этом, чтобы, сопроводив Грейга, тот немедленно вернулся.
Оружейный зал оказался большой, длинной комнатой, вдоль стен которой стояли деревянные манекены в рыцарских доспехах и подставки для оружия. Каменный пол покрывали странные, сложные узоры из кругов и полумесяцев. Посреди зала дожидался высокий смуглый мужчина в белой, просторной рубашке и перчатках с крагами. Темные волосы мужчины были, по южному обычаю, стянуты в хвост, а в руке он держал узкий деревянный меч. Когда Грейг подошел поближе, мужчина слегка кивнул, приветствуя его.
- Меня зовут Алессандро Молла. Королева попросила посмотреть, как вы владеете мечом, чтобы решить, с кем из моих учеников вы будете заниматься. Вы ведь учились фехтованию?
- Да, сир, - почтительно наклонив голову, ответил Грейг.
Мужчина усмехнулся.
- Я не сир. Я - Алессандро Молла, Клинок Королевы. И, по совместительству - учитель фехтования. Так что тебе не обязательно мне кланяться. Мой дед торговал мидиями на базаре, а отец - дрался с быками на арене... Так что ближе к делу, юноша. Возьмите меч, - Молла кивком указал ему на подставку с деревянными мечами.
Следующие несколько минут Молла гонял его по залу, постепенно ускоряя темп. Достать его казалось совершенно невозможным, а сам Молла, судя по всему, даже не ставил себе цель его коснуться - он только обозначал удар, не доводя ни одно из своих движений до конца.
- Техника у вас бедная. Но двигаетесь вы отлично, - сказал он пару минут спустя, когда Грейг только-только начал увлекаться и входить во вкус. - Это хорошо; техника - дело наживное. Если не будете лениться, то из вас выйдет хороший фехтовальщик. Я определю вас в группу старших мальчиков. Вы им не ровня, но это отучит вас полагаться на свою ловкость и научит больше внимания уделять защите. До сих пор вы явно занимались с человеком, которому не хватало гибкости и быстроты. В итоге вы приобрели опасную привычку уворачиваться от ударов вместо того, чтобы правильно их блокировать. Тот, кто вас учил, считал это приемлемым, но я так не считаю. Это следует исправить. Вы будете приходить ко мне каждый Пятый день, после полудня.
- Я что, буду тренироваться только один раз в неделю? - спросил Грейг, не в силах скрыть своего разочарования. - Разве этого достаточно?.. - Вам пока хватит, - ухмыльнулся Молла. - Да и времени у вас будет немного. Ее Величество считает, что вам сейчас следует больше внимания уделять другим вещам.
- Вы тоже так считаете? - провокативно спросил Грейг. Он был уверен в том, что человек, который посвятил всю свою жизнь искусству фехтования, не сможет отрицать, что один день в неделю - это слишком мало, и тогда он сможет попросить у Молла походатайствовать о том, чтобы ему было позволено тренироваться больше. Но смуглое лицо мужчины осталось невозмутимым.
- Само собой. Я служу королеве и делаю только то, что мне приказывают. Вам следует поступать так же.
Грейг понуро кивнул. Единственным, что поднимало ему настроение, была мысль о том, что Пятый день настанет уже завтра, так что долго ждать своего первого урока ему не придется.
Однако в реальности первый урок у Моллы обернулся постыдным провалом. Грейг с самого утра чувствовал какую-то неприятную вялость и слабость во всем теле. Если накануне он списал свое нежелание ужинать на то, что вид соседей, с аппетитом поедающих какой-то перемешанный с яичным соусом шпинат, и отвратительный запах оливкового масла отбили у него последний аппетит, то утром Грейг просто почувствовал, что мысль о любой еде сейчас кажется ему противной. Так что, пока остальные ели, Грейг ограничился тем, что проглотил несколько виноградин. Мысли тоже были какими-то ленивыми, как будто затуманенными - хотя мысль о встрече с Моллой помогла ему сбросить с себя это оцепенение. Когда настало время урока, Грейгу казалось, что он чувствует себя гораздо лучше, чем с утра, но, к его удивлению, Молла довольно скоро подошел к нему и знаком велел им с противником - мальчишкой лет четырнадцати, которого звали Ульфином - прекратить бой.
- Что у тебя с ногой? - спросил он Грейга. - Ты хромаешь.
Грейг удивленно вскинул глаза на наставника. Утром, когда он только встал с кровати, наступать на правую ногу в самом деле было больно, но к этому моменту он давно уже о ней забыл.
- Я не хромаю, - сказал он. Противник Грейга тоже выглядел несколько озадаченным.
Молла пожал плечами.
- Допускаю, что ты ничего не чувствуешь. Но, если ты не врешь, и нога у тебя пока что не болит, то, значит, она скоро заболит. Ты мог потянуть связку, бегая по лестницам. А может, просто натер ногу сапогом. Тело умнее разума. Ты можешь ничего не замечать, но ты наступаешь на правую ступню не так, как на левую. Я тебя отпускаю. Придешь в следующий раз.
- Вы что!.. - от огорчения Грейг даже позабыл о вежливости. - Зачем мне пропускать урок? Я могу фехтовать. Я даже ничего не чувствую!
Молла покачал головой.
- Какой бы ни была причина твоей хромоты, перетруждать больную ногу в любом случае не стоит. Иначе может получиться так, что ты пропустишь больше одного урока. Иди, Риу, не трать мое время...
Грейг ушел, мысленно ругая Моллу с его наблюдательностью на чем свет стоит. Тоже мне, "хромота"! Да кроме Алессандро, никто ничего и не заметил.
Но учитель фехтования оказался прав. Боль, которая раньше беспокоила Грейга только утром, когда нужно было заново привыкнуть наступать на раненную ногу, на этот раз разбудила его среди ночи. Грейгу снился сон, в котором Лорел убегала от большой собаки, а потом Грейг попытался отвлечь пса, швыряя в него камни - и собака погналась за ним, повалила его на землю и, вцепившись ему в ногу, принялась ее грызть.
Грейг проснулся в холодном поту, запутавшийся в одеяле - и сразу же понял, что острая, нарывающая боль в ступне, в отличие от собачьих зубов, ему не примерещилась. Грейг сел в постели, положил босую ногу на колено и попытался надавить на горячий, плотный желвак, вспухший на месте раны, но тут же отдернул руку - боль была настолько сильной, что перед глазами полыхнула ослепительная вспышка, и Грейг чуть не заорал. Ему сделалось страшно. Надо было что-то делать - пойти к лекарям, показать им ступню и рассказать, что с ним произошло... но Грейга затошнило при одной мысли об этом. Если он почувствовал такую боль, когда только потрогал ногу, то можно себе представить, что с ним будет, когда лекарь решит вскрыть нарыв ножом!..
В конечном счёте Грейг сказал себе, что прямо сейчас, среди ночи, ему никто не поможет, так что нужно дождаться утра. Пропустить утреннюю службу под предлогом раненой ступни было бы неблагочестиво, так что Грейг решил, что он отпросится у королевы после завтрака. Но утром, пока он сидел в часовне и молился о том, чтобы как-нибудь выдержать неотвратимо приближающиеся мучения, Грейга начал трясти озноб, а за завтраком обеденная зала как-то странно расплылась перед его глазами, и Грейг, не в силах справиться с внезапно накатившей дурнотой, покачнулся, хватаясь за стол. Но хуже всего было то, что королева, не слушая его протестов, сразу же велела отвести его в гостиную, где бледного, трясущегося Грейга уложили на кушетку, и послала своих слуг не только за дворцовым лекарем, но и за сиром Ульриком.
К досаде Грейга, Ульрик появился первым - прошла всего четверть часа, прежде чем его так называемый "сеньор", которого Грейг ни разу не видел с того дня, как они вместе вышли из покоев короля и королевы, вошел в комнату - хотя Грейг знал от фрейлин, что Ульрик проводил утро за стенами королевского дворца, может быть, даже и не в Старом городе.
Увидев Ульрика, Грейг выпрямился, заставляя себя сесть.
- Ты весь горишь! - сердито и встревоженно сказал сир Ульрик, прикоснувшись к его лбу. - Ты болен? Почему никому не сказал?.. Я приказал, чтобы доктора проводили в мою комнату. Там ему будет удобнее тебя осмотреть, чем здесь.
- Хорошо, - согласился Грейг, стараясь не стучать зубами. Его самого сильно напугало то, как стремительно ухудшалось его состояние. - Сейчас пойду...
- Никуда ты один не пойдешь. Я тебя отведу. А по дороге ты мне объяснишь, в чем дело. Когда тебе стало плохо? - спросил Ульрик.
Грейгу совершенно не хотелось признаваться в том, что он ходил с больной ногой уже несколько дней, поэтому он уклончиво ответил :
- Да буквально только что.
Ульрик внезапно вскинул руку - и несильно, но очень обидно съездил ему по щеке.
- Прекрати врать! Ты думаешь, я совсем идиот?..
- Думаю, да, раз вы намерены лечить меня пощечинами, - злобно сказал Грейг - и тут же ощутил, как к горлу подкатила тошнота. Согнувшись в три погибели, он выблевал на пол рядом с кушеткой то немногое, что смог впихнуть в себя за завтраком. Сир Ульрик выругался - и внезапно сгреб его в охапку и, не обращая ни малейшего внимания на его слабые попытки вырваться, на руках вынес его из гостиной королевы.
Грейг никогда раньше не осознавал, насколько он все-таки меньше и слабее своего сеньора. Даже будь он в полном порядке, Ульрику не составило бы ни малейшего труда с ним справиться, а уж теперь, когда Грейг чувствовал себя слабей, чем недотопленный котенок - и подавно.
- ...Будешь жить со мной, - непререкаемо заявил Ульрик после ухода лекаря. Лежавший на его кровати Грейг не знал, какое из двух охвативших его чувств сильнее - облегчение или все же досада и протест против категорического тона, которым Ульрик сообщил о своем решении.
С одной стороны, Грейг чувствовал большое облегчение при мысли, что ему больше не нужно будет постоянно беспокоиться из-за своих вещей и ожидать каких-то новых пакостей от соседей по комнате. Но, с другой стороны, те, кто пытался его изводить, могли решить, что он слабак, который испугался их и побежал просить защиты у своего сюзерена. Если уж на то пошло, именно Ульрик сунул его в комнату к этим мальчишкам, которые с ходу принялись травить и изводить его. А теперь, когда Грейг, по его милости, оказался втянут в эту войну, он просто приказал слуге отнести вещи Грейга в свою комнату, ничуть не беспокоясь, что о нем подумают его обидчики.
- Я не хочу никуда уходить, - сердито сказал Грейг.
Рыцарь прищурился.
- Ну да. Ты хочешь всем им показать, что ты ничего не боишься. В самый раз для дурака, который целую неделю ходил с нарывающей ступней, лишь бы не жаловаться. Ты хоть понимаешь, что ещё чуть-чуть - и ты мог вообще остаться без ноги?.. Если тебе себя не жаль - подумал бы хотя бы о других.
- О ком, о вас?.. - с досадой спросил Грейг, которому сейчас очень хотелось позлить Ульрика.
Тоже ещё, нашелся гусь... Сначала бросил его на растерзание куче старших мальчишек и ни разу за все эти дни не вспомнил о его существовании, а теперь принимается читать ему нотации, как будто Грейг сам во всем виноват!
- Ну, например, - серьезно сказал Ульрик. - Думаешь, мне приятно будет писать твоей матери о том, что ты тут покалечился?
Грейг не нашелся, что ответить.
* * *
Ульрик сказал - "будешь жить со мной", но в действительности пожить вместе им тогда почти не довелось - бескарцы захватили пару приграничных крепостей, а алезийцы решили отбить их до холодов, так что его сюзерен спешно отбыл к месту осады.
Грейга он с собой, естественно, не взял - и, как ни странно, его отъезд заставил Грейга почувствовать себя одиноким. Это было совершенно нелогично, потому что большую часть времени они и так не виделись. Даже после того, как Грейг переселился в комнаты Ульрика, он видел его далеко не каждый день. Когда он просыпался утром, его сюзерена уже не было на месте, а когда Грейг возвращался вечером - Ульрика еще не было, и временами Грейг потом сквозь сон слышал, как рыцарь входит в комнату, садится на кровать и сбрасывает сапоги. Но, как ни странно, знать, что он находится где-то поблизости и, если будет нужно, Риу примчится и вмешается, как в случае с его больной ногой, было успокоительно.
Сир Ульрик, правда, проявлял свою заботу о нем скорее, как старший брат, чем как отец, - Грейг, выросший с Саймом, ясно видел разницу, - но все же Ульрику было не все равно, и Грейг, сам этого не замечая, привык ощущать, что в крайнем случае он всегда может обратиться к кому-то за поддержкой.
После отъезда Ульрика Грейг стал вдвое сильнее тосковать по дому, маме и Саймону с Лорел. Королева, видимо, заметила перемену в его настроении, и отнеслась к этому с неожиданным вниманием - после отъезда Ульрика из Ньевра Бьянка чаще, чем раньше, обращалась к Грейгу с какими-нибудь вопросами, говорила с ним ласковее, чем обычно, и приобрела привычку, благодаря Грейга за какую-нибудь мелкую услугу, мимолетно гладить его по щеке. Когда она сделала это в первый раз, Грейг ощутил, что в носу у него защипало, и испугался, что кто-то заметит, что глаза у него на мокром месте. С тех пор, как он расстался с Саймоном на постоялом дворе в Хилнсе, никто больше не прикасался к Грейгу с целью его приласкать.
Дома он как-то не задумывался о таких вещах. Это было просто незаметной и привычной частью жизни - Лорел буквально висла на нем каждую свободную минуту, мама то и дело целовала Грейга или гладила его по голове, отец мог приобнять Грейга за плечо или взлохматить ему волосы, а когда на них обоих находило настроение подурачиться, то Сайм вообще обращался с ним, как будто Грейгу все еще было четыре года - мог оторвать его от земли, закинуть себе на плечо, а после этого начать кружить, или невозмутимо дотащить до старого сарая, где хранилось сено, и, как мешок, сбросить хохочущего Грейга в стог сухой травы.
Уезжая из дома, Грейг даже не представлял, как ему будет всего этого недоставать, и как он будет благодарен королеве Бьянке за один-единственный ласковый жест.
Но, как ни странно, главным человеком, который заполнил образовавшуюся в душе у Грейга пустоту, стала не королева Бьянка и не кто-то из ее пажей, а самый неожиданный и малоподходящий человек - принцесса Жанна.
В первые несколько месяцев своей службы при дворе Грейг видел Жанну каждый день, но, разумеется, обычно с ней не разговаривал. Время от времени он помогал ей сесть в седло. Иногда был ее партнёром, когда все они разучивали танцы для очередного праздника, балета или маскарада. Но даже в этом случае Грейгу казалось, что принцесса едва его замечает, словно он был предметом обстановки, ещё одним креслом или бархатной портьерой. Грейгу не приходило в голову переживать из-за такого отношения - это казалось само собой разумеющимся. И к тому же, если бы принцессе Жанне вздумалось болтать с кем-нибудь из пажей, это вряд ли понравилось бы наблюдающим за ними придворным дамам.
Когда Грейг был ее партнёром в танце, Жанна клала руку ему на запястье, глядя сквозь него и улыбаясь вежливой улыбкой, предназначавшейся вовсе не ему, а тому взрослому партнёру, с которым ей предстояло танцевать на предстоящем празднике. Потом, в конце урока, она кивала ему и говорила "спасибо". И тем дело и кончалось. Но однажды, выйдя из покоев королевы, Грейг увидел Жанну, привалившуюся к стене и странно согнутую, словно ее ударили под дых и ей все еще было слишком больно, чтобы стоять прямо. Лицо Жанны было бледным и бескровным, даже губы у принцессы побелели. Грейг никогда еще не видел Жанну в таком жалком виде - до сих пор она всегда казалась пышущей здоровьем - и сейчас он здорово перепугался.
- Что с вами, ваше высочество? Вам плохо? - встревоженно спросил он, подходя к девушке.
- А если я скажу, что мне очень хорошо - ты мне поверишь? - огрызнулась Жанна.
- Я хотел сказать - вы заболели? - поправился Грейг.
Жанна поморщилась.
- Я не больна. Это просто лунная кровь. Или ты ничего о таком не слышал?
Грейг смутился. Жанне, как и ему самому, было двенадцать лет, и Грейг просто не подумал бы, что она уже девушка. В Фэрраксе многие девочки, бывшие на год или даже на два старше Жанны, еще не успевали торжественно надеть красную юбку, сообщающую всей округе о появлении в деревне новой молодой невесты. Он ответил:
- Слышал, конечно. Но моей матери никогда не было от этого плохо, вот я и подумал...
- Большинству девушек не настолько плохо, - согласилась Жанна сквозь зубы. - Мне иногда тоже не слишком плохо, разве что живот болит. Но иногда...
- Давайте, я позову ваших дам, - предложил Грейг. Они-то уж наверняка должны быть в курсе, что следует делать в таких случаях...
- Не надо дам... Проводи меня в мои комнаты, - сказала Жанна, отлепившись от стены.
Грейг понимал, что, если кто-нибудь увидит, как он заходил в спальню наследницы, то ему надают ему по шее. Да еще и сообщат Ульрику о его возмутительном поступке. Но не мог же он, сам предложив Жанне помощь, теперь трусливо сбежать... так что Грейг взял ее под руку и вместе с ней пошел вперед по коридору.
Комнаты Жанны, в которых Грейг раньше бывал только в роли посланца Ее величества, были безлюдными, спокойными и залитыми полуденным светом. Все девушки и девочки из свиты Жанны в это время суток находились в покоях королевы. Оказавшись в своей спальне, Жанна, громко вздохнув от облегчения, сбросила туфли и вытянулась на постели, прямо поверх покрывала.
- Можешь принести грелку? - попросила она Грейга. Сейчас она казалась такой измученной и несчастной, что, несмотря на свое бархатное платье с туго зашнурованным корсажем и сложную, "взрослую" прическу, показалась ему девочкой не старше Лорел.
- Что?.. Ах, да, - очнулся Грейг. - Сейчас.
Он сбегал в кухню, куда они с другими пажами временами пробирались, чтобы утащить что-нибудь из еды (учитывая странные представления Ее величества о том, что такое "здоровый и полезный ужин", нужно было либо смириться с тем, чтобы ложиться спать с сосущей пустотой в животе, либо добыть провизию самим), щипцами вытащил из очага один из гладких камней, которые мешали прогорающим дровам рассыпаться из-под подвешенного над огнем котелка с кипящим соусом, завернул раскаленный камень в несколько кухонных полотенец и вернулся со своей добычей в комнаты принцессы. Жанна положила грелку на живот и удовлетворенно выдохнула.
- Спасибо, - с чувством сказала она Грейгу. - Ты даже не представляешь, как ты мне помог!..
Она смотрела прямо на него, и в этот раз Грейг не почувствовал себя портьерой или гобеленом.
- А почему вы не хотели, чтобы я позвал ваших дам? - спросил он у Ее высочества. Жанна нахмурилась.
- Ты просто их не знаешь. Стоит им увидеть, как я мучаюсь, как они сразу принимаются наперебой твердить, что это все пройдет, как только я выйду замуж и рожу своего первого ребенка. Идиотки. Моей матери до сих пор плохо каждый раз, однажды ей было так больно, что она упала в коридоре, но они все равно продолжают говорить, что, стоит мне с кем-нибудь переспать и забеременеть - как все пройдет само собой!..
- Вы же принцесса. Прикажите им молчать, - предложил Грейг. Но Жанна только раздраженно фыркнула.
- Это не так просто, как ты думаешь. Когда люди не понимают, что плохого в том, что они говорят, они просто не в состоянии уразуметь, что ты не хочешь слышать ту или другую глупость больше никогда. Им кажется, что ты пытаешься сказать - "Молчите, я устала". Или - "У меня плохое настроение". Они еще и начинают мне "сочувствовать" и говорить между собой, что подобная раздражительность - это нормально в моем положении, и что "в такие дни" многие женщины не могут себя контролировать. Видеть их не могу...
- Паршиво, - согласился Грейг. - Но вы представьте, что вам скажут, если кто-нибудь войдет, пока я здесь!
Жанна прищурилась.
- Боишься?.. - спросила она пренебрежительно.
Грейг сердито нахмурился. Легко ей говорить!..
- Я ведь не принц, - сухо напомнил он. - Мне не станут читать нотации, меня просто выдерут.