Она ему надоела. Герасим её несколько раз топил - и всё время неудачно. Когда возвращался к себе, а жил он на краю двора, возле курятника, она уже сидела перед входом в каморку, приветливо махала ржавым хвостом, а из открытой пасти неслись звуки фортепьянного джаза. Герасим после этого обычно некоторое время был не в себе. Он или тормозил, застывая на пару минут каждые полчаса, либо остервенело мёл, поднимая огромную тучу пыли, в которой его самого невозможно было разглядеть.
Он достался мне в наследство вместе со всем остальным хозяйством моего дяди - небольшой усадьбой на побережье. Старый, даже, можно сказать, древний андроид. Металлическая блестящая голова, покрытая засаленной кепкой, длинный фартук, скрипящие суставы, допотопные инфракрасные камеры в глазницах...
Герасим занимался обыкновенной работой дворника: сортировал мусор, грузил его в контейнеры, собирал по окрестностям пустые бутылки и банки, остававшиеся после многочисленных праздничных пикников.
Когда-то давно программу модернизировали, и он начал ухаживать за курами. Сыпал им ячмень, менял воду, собирал яйца.
Жил одиноко, других роботов чурался, если выдавалась свободная минута, смотрел футбол по телевизору.
Убирал он качественно и добросовестно. Я всегда любовался точным размеренным движением его метлы. Чувствовалась старая программистская школа.
Случалось, что он напевал под нос древнюю песенку "Не кочегары мы, не плотники". Раз я заметил, как он что-то достал из кармана фартука, оглянулся по сторонам и вставил себе в рот. Я не поверил своим глазам. Блеснул огонёк зажигалки, и Герасим закурил. Сигарета во рту дымилась. Он стоял неподвижно минут десять, затем щелчком отправил окурок далеко за забор, опять оглянулся по сторонам и принялся, как ни в чем не бывало, мести.
С Утилизатором отношения у Герасима были рабочие.
- Ты, значить, эта... ты ближее подгоняй! - кричал он, держа кепку в руке, а второй поглаживая свою блестящую голову. - Ты эта, значить ... ты, ковш-то аккуратнее совывай.
Утилизатор был современной моделью и считал, что обладает чувством юмора. Герасим на шутки не реагировал, но было заметно, что нервничает. Руки дрожали больше обычного, выверенные движения становились излишне резкими.
- Ты, эта, значить, хохмы будешь дома рассказывать. Ты зачем приехал? Ты сюда, значить, работать приехал. Вот и делай своё дело.
Муму вообще непонятно откуда взялась. В подробнейшем перечне имущества, который прилагался к завещанию, её не было.
Я обходил постройки вместе с управляющим - верным роботом моего покойного дяди, который обладал странным дефектом, делавшим похожим его речь на речь человека, страдающего одышкой, - когда увидел лежащую на боку проржавелую насквозь стиральную машину.
- Будка, - сказал управляющий, перехватив мой удивленный взгляд, - дворника нашего Герасима кибердог.
Муму высунула из дверцы свою острую мордочку, осторожно повела камерами, увидела нас и спряталась. Управляющий смутился, я ободряюще махнул рукой:
- Пусть будет.
Управляющий расслабился, и мы пошли дальше.
Вообще к Муму все относились совершенно равнодушно. Даже куры не обращали на неё особенного внимания. Только петух ревновал. Он обязательно пытался наскочить и клюнуть в глаз. На морде Муму сразу появлялось выражение неподдельного изумления. Она садилась на зад, удивленно смотрела на атаки. Голова со странным жужжанием поворачивалась вслед за движениями петуха, рот непроизвольно открывался. Один раз я услышал, как из пасти, вместо повизгивания, раздалось:
- Я это к чему вам говорю? Не для того, чтобы похвастаться, что мы это сделали. Хотя мне и приятно сегодня об этом говорить. Я вам хочу продемонстрировать, что как только мы занялись проблемой села, это потянуло, как локомотив, остальное. Потянуло общественную, социальную жизнь людей - клубы, дворцы культуры, сад, ясли, школу. Мы в каждом городке объединили ясли, сад и школу. Никаких травм, человек как начал с трёх лет туда ходить, он уже привычен. Представляете, из детского сада в школу завести ребёнка? Сами же ходили. Какая трагедия...
Несколько раз я видел, как наутро после ночного дождя Герасим, бурча себе под нос, отпиливает ножовкой её приржавевшее туловище от стиральной машины.
- Ишь ты, значить, муха! - ругался он.
Поле совершённой операции Герасим обязательно воспитывал Муму. Он усаживал её напротив и долго смотрел ей в морду. Она не выдерживала взгляда и понуро опускала голову. Хвост, обычно весело вращавшийся вокруг своей оси, печально лежал на земле. Она всем своим видом показывала, как сожалеет, что так вышло, понимает нелепость своего положения и полностью раскаивается. Однако после очередного дождя это повторялось снова.
Муму была очень старая. Ржавчина изъела её в разных местах так, что просвечивал двигательный механизм, хвост крутился со скрипом, иногда она беспричинно останавливалась. А когда глаза западали в глазницы, Герасим приносил сковородку и бил её по затылку. Она дергалась, выражение лица становилось осмысленным, камеры возвращались на место. Муму подходила к хозяину и начинала благодарно тереться о его ноги.
К Герасиму в каморку она не заходила. Устраивалась на пороге и терпеливо ждала. Всегда можно было определить, дома Герасим или нет. Если Муму на посту перед дверью, значит он смотрит футбол. Когда Герасим отправлялся собирать бутылки, он всегда брал её с собой. Звал Муму свистом, и они, не спеша, выходили со двора. Герасим шёл, перебросив через плечо пару льняных мешков, Муму трусила рядом, изредка забегая вперёд, останавливалась и дожидалась, когда хозяин с ней поравняется. Через несколько часов они точно в таком же порядке и возвращались. Только на плечах у Герасима покоились два огромных, набитых трофеями, мешка.
Бутылки Герасим сдавал Утилизатору, а на вырученные деньги оплачивал спутниковые каналы. Сумма была копеечной, но ему хватало, и он очень гордился своей независимостью.
Однажды я увидел, что они уходят куда-то вместе. Традиционных мешков для сбора бутылок, обычно болтавшихся на плече Герасима, я не заметил, да и не придал этому значения. Однако через час со мной связалась береговая охрана. По идентификационному номеру они нашли владельца и интересовались, что делает мой катер так далеко в море. Я очень поразился.
- А кого вы видите на борту?
Они ответили, что там только робот в кепке. Вскоре мокрая Муму прибежала во двор. Её хвост пропеллером крутился вокруг своей оси, издавал скрипучие звуки, а из пасти неслись раскатистые аккорды штутгартского концерта Мишеля Петруччиани. Следом за ней появился Герасим. Он сразу направился в каморку смотреть футбол, но, увидев Муму, оторопело сдвинул кепку на блестящий затылок и, не стесняясь никого, достал из кармана передника пачку сигарет. Он долго не мог прикурить, его руки дрожали. Наконец удалось, он выпустил дым и присел на корточки.
- Ишь ты, значить, муха! - только и сказал он, всматриваясь ей в глаза.
Я решил его не трогать и истребовать объяснений на следующий день. Но утром оказалось, что они ушли. Управляющий рассказал, что Муму в очередной раз приржавела, Герасим громко ругался, нервничал, сломал несколько ножовочных полотен, но всё-таки отпилил.
Я, наученный опытом, сразу связался с береговой охраной, они подтвердили, что Герасим снова вышел в море.
- Вы его видите? - поинтересовался я.
Они начали транслировать картинку на мой планшет. Герасим стоял на корме и задумчиво смотрел на горизонт. Он взял собаку за задние лапы и бросил за борт. Потом вставил в рот сигарету и закурил.
Минут через двадцать Муму вбежала во двор и сразу направилась на своё обычное место. Она присела там, несколько раз поводила головой из стороны в сторону и замерла. Глаза потухли.
Герасим возвращался довольный. Он шёл, выставил вперед блестящую грудь и во весь голос распевал "Не кочегары мы, не плотники". Его немного пошатывало, он даже застрял в воротах, обернулся и пригрозил кулаком кому-то невидимому. Он уже добрался до второго куплета, как увидел Муму. Вокруг неё образовалась небольшая лужа. Дворник остановился, принялся пристально смотреть, но, увидев, что камеры запали, ушёл к себе и вернулся со сковородкой. Он врезал так сильно, что она полетела к забору.
- Ишь, значить, муха! - сказал Герасим, оценивая траекторию.
Камеры в глазах Муму вернулись на место, она ударилась о землю, ожила, радостно завиляла хвостом, издавая при этом ужасные звуки плохо смазанного железа, и затрусила к хозяину, собираясь, как обычно, потереться о ноги Герасима, но тот ушёл в каморку и захлопнул дверь перед самым её носом.
А ночью был ливень. Гром грохотал, словно огромный великан топал по нашей крыше. Молнии сверкали ежеминутно, озаряя окрестности яркими вспышками. Всё было неестественно чётким, пугающим, плоским. Потоки воды шли сплошной стеной.
- Да... - прошептал управляющий моего покойного дяди, - такого дождя давно уже не было. Очень давно.
Стихия успокоилась около четырёх. С первыми лучами солнца Герасим вышел наружу. Было мокро. Вокруг стояли сплошные лужи, в которых отражалось голубое небо.
Муму намертво прилипла к своей будке. Герасим походил вокруг, подвигал кепку, луч солнца отразился от его блестящего затылка и попал в мою комнату. Я думал, что Герасим пойдёт, как обычно, за ножовкой, но он не торопился. Дворник присел возле Муму, потрогал пальцем, затем встал и быстрым шагом направился не к себе, а за курятник. Через минуту вернулся с тачкой, на которую без труда погрузил стиральную машину с намертво приржавевшей собакой. Голова Муму с интересом следила за действиями Герасима.
Дворник, ни слова не говоря, толкал тачку впереди себя. За воротами усадьбы остановился, достал из кармана передника сигарету, немного подержал в руках, неожиданно спрятал и продолжил толкать тачку в сторону моря. Я связался с береговой охраной и предупредил, чтобы ничего не предпринимали, а только транслировали картинку со своего дрона мне на экран.
Через полчаса на планшете появилось изображение катера и Герасима стоящего за штурвалом. Позади него лежала стиральная машина с Муму, беспомощно болтавшей конечностями. Герасим выехал далеко за буйки и остановился. Он поднял машину на вытянутые руки и выкинул за борт. Снял кепку, вытер от морских брызг блестящее металлическое лицо и развернул катер. Через час он уже мел двор усадьбы и бурчал под нос привычное "Не кочегары мы не плотники, да...".
Я уже собрался вызвать его для серьёзного разговора, но меня отвлёк экстренный сигнал охранной системы.
- Код красный, - сказал охранник скрипучим голосом и повторил,- код красный. Это не учения.
Код красный - высшая степень опасности. Охрана передавала изображения с камер наблюдения. Медленно, очень медленно, из-за холма, со стороны моря, приближалась огромная куча хлама с налипшими ракушками и кораллами. Я разглядел ржавый якорь, лопасти от винта небольшого катера, несколько баллонов от акваланга, ведра, тарелки, пулемёт "максим" с лентой патронов. Сверху надо всем возвышались шипы похожей на еж-рыбу морской магнитной мины. В самом низу был виден знакомый кусок ржавой стиральной машины. Рухлядь оставляла за собой на земле глубокую борозду. Музыки не было слышно. Но я был уверен, что по мере приближения к усадьбе Мишель Петруччиани будет звучать всё более чётко...