Лохматый : другие произведения.

После всего -3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Знал бы ты, что у меня в голове. Но лучше промолчу. Ты, дешевый пес, с грязным сопливым носом, дрожащим от азарта охоты, неужели думаешь, что, наконец-то схватил добычу? Нашел меня? Что из этого следует? Добился признания? Нет. И не сможешь. Хочешь вычислить, где скрывается мой прайд? Не узнаешь.
  -5-
  
  Вот оно, будущее. Маленькие мальчики. Будущие мужчины. Хозяева мира, где все устроено по заказу сильного пола. Власть мужчин - власть волосатого самца.
  
  Холодная тень преградила дорогу.
  Коротышка, сопливый сатир на полусогнутых. Мрачное существо.
  Он повел носом в мою сторону. Жадные ноздри расширились, вбирая запах пота. Анализаторы тонко загудели, стараясь расшифровать мой генокод.
  Вот неотвязный!
  - На, получи! - пустив в нос пластирона струю дезодоранта, я отключила его обоняние.
  - Дыши глубже!
   Всегда ношу с собой этот самодельный распылитель. Уверена, что запах эструса диких ос и керосина надолго парализует твои альвеолы. Теперь я для тебя никто. Не человек. Ты не сможешь ввести формулу моего генокода в свой пыхтящий от перегрузки анализатор.
  - Чихай, чихай, подлец! На здоровье. А мне пора!
  - Ни с места, непроиндексированный гражданин!
  Ах! Сзади еще один. Страж. Но какой-то необычный. Сверкает, как фольга для запекания. Смотрит исподлобья и непреклонно:
  - Согласно параграфу пять дробь восемьдесят восемь требую остановиться и предъявить радужку.
  - Радужку?
  Я бегу, на ходу предъявляя стражу средний палец. Но пластирон легко догнал, завернул руки за спину, и вот уже над моим плечом застыл его инъектор. Через секунду мне будет очень больно. Но зато на все плевать.
  Жду. Один щелчок - и едкая капсула парализует сначала плечо, потом сведет шею, и я не смогу сделать ни единого шага, зависну в пространстве, слыша лишь оглушительное биение сердца. Мое искаженное болью лицо ослепит фотовспышка. Начнется трансляция новостей по всем каналам. Уродливую гримасу протащат крупным планом поперек всех рекламных роликов, и мониторы захлебнутся от радости, что пойман и обезврежен еще один непроиндексированный гражданин.
  Детки в прыгалках завопят от ужаса. А правильные мамочки будут тыкать пальцем в рожу окосевшего монстра, приговаривая считалку:
  
  "Параграф пять дробь восемь...
  Параграф пять дробь восемь -
  покажи зрачок, когда попросим!"
  
  Не люблю пугать младенцев. Поэтому терплю, слежу за мимикой, закрыла рот, сжала зубы, зажмурила глаза. Насчет глаз - особое правило. Если во время парализации не зажмуришься, их непременно обгадят мухи. Веки заплывут гноем и покроются кровавыми язвами. Нет уж, знание - сила. Не открою. Ни за что.
  Ну, давай, коли быстрее, не мучь!
  Почему страж медлит? Или это новая изощренная пытка? Говорят, страшна не сама боль, а ее ожидание.
  Страж ловит момент, когда я приоткрою глаза или закричу?
  Ни за что. Нет. Нет. Нет.
  Выстрела не последовало. Я приоткрыла веки. Мы стояли вдвоем на пустынной улице. Я и он. Беглая преступница и охотник.
  Пластирон был особенный, светился, словно покрытый никелем, и при этом самой усовершенствованной последней модели. Такие при ходьбе не заваливаются на сторону, их голоса, не искаженные сваркой, звучат натурально. При встрече эту модификацию трудно отличить от человека, одетого, например, в антирадиационный костюм.
  Может он человек?
  Нет, глаза у стража были мертвецкие, холодные, отключенные от происходящего, как биометрические монокли, пристегнутые к груди.
   Я словно заглянула в глаза мертвеца.
  Правый зрачок расширен до радиуса радужки, другой был жив и мерцал, отражая млечные дуги расклеванных ребер с постамента напротив.
  Казалось, страж забыл обо мне, окаменел, глядя на высохший труп какой-то длинноволосой распятой муззии.
   Жесткие волосы преступницы мастью пепельного крыла, взлетели над раздолбанным черепом, обнявшись с ветром. Кем была в прошлом обольстительная красавица, и какой пункт правильноверных догм нарушила, уже никто никогда не узнает. Имена преступников, как память о них обязаны растаять в тумане Вселенной раньше праха их тел.
  "Мирисабелла", - услышала я шепот и вздрогнула.
   "Мирисабелла?" - повторила я, с удивлением заглядывая в глаза стража. Но враг молчал, словно был ни при чем.
  Говорят, если один зрачок стража расширен, как у покойника, а другой нормально реагирует на свет, то перед тобой ТНБ - тень, насыщенная болью. ТНБ - мертвецы, они опасные стражи, которые не гнушаются никакими интригами и провокациями. Им неведомо сострадание. Каждая клетка их организма вывернута наизнанку, а души выжжены дотла.
  Мрази с мертвым левым полушарием всегда мрачны и немногословны.
  Если в отключке правое полушарие, страж обычно весел, болтлив и беззаботен. Таких, как правило, направляют в толпу на футбольные стадионы или на рынок, полный приезжих зазывал.
  Чистильщики умеют войти в доверие, угостив банкой тоника или анекдотом про неверных муззий, а потом, дружески похлопывая очередную жертву по плечу, подают условный знак, и набежавшая стража грузит парализованного болтуна в кварцевую камеру.
  
  - Ты сказал "Мирисабелла". Мне не послышалось. Ты знал эту женщину? Твой голос печален, слишком печален. Ты удивлен. Ты в шоке. Ты помнишь ее. Кто она? Мирасабелла?
  Страж молчал. Я боялась услышать что-то ужасное:
  - Имена преступников знают только преступники. Кто же ты? Она совсем не походит на ту Мирисабеллу, которую знаю я. Этого просто не может быть. Они разные, совершенно. Ты слышишь? Моя мама жива. Я говорила с ней всего три дня назад.
  Проклятый пластирон словно окаменел.
  - Не молчи, не пугай меня, страж. Вот мой телефон. Я позвоню - и мама ответит мне. Она жива, я знаю.
  Телефон откликнулся сразу.
  - Алло? Мама? Это я. С тобой все в порядке? ... Ага, да, ты получила ту коробку? Да. Целую, мамочка, люблю. И я, да, да, да... Ну, мне пора. Скоро, скоро, милая! Пока, пока!
  - Видишь, мама ответила мне. С ней все в порядке. Так что, не моя Мирисабелла, страж. Не моя, проклятый обманщик. Молчишь? Правильно, молчи, ты не должен разглашать имен казненных. Ты не имеешь права быть с ними знаком. Зачем ты следишь за мной? Ждешь, когда я запущу камень в твою Мирисабеллу? Не дождешься, кем бы она ни была. А почему - знаешь? Скажу по секрету, потому что я давно для себя присмотрела здесь местечко и жду, не дождусь, когда меня выебет какой-нибудь пластитрон из фольги острозаточенным колом.
  - Не мечтай о невозможном, Ана.
  - Вот как! Тебе известно и мое имя? Как ты его узнал без сканирования? Ты не настолько совершенен, чтобы анализировать зрачки на расстоянии. Твоим рецепторам далеко до разума человека, поэтому отгадать тоже не смог бы. Говори, не молчи. Похоже, ты не слишком совершенен, если не можешь ответить ни на один человеческий вопрос.
   - Я наконец-то нашел тебя, Ана.
  - Ты искал меня? Не ты ли тролль "Жополиз", которому я поклялась кое - что оторвать и кое-куда затолкать? Не за этим ли пришел?
  - Не задавай слишком много вопросов. Я не тот, кого сам бы убил.
  - Так кто же ты? И как ты меня смог найти?
  - Я распознал твой лексический клон. Сначала ты пряталась среди школяров, прилежно зубрящих сунны, потом среди словесной шелухи айфонов, притворялась наивным оскопленным отроком на побегушках. Но траектория хаотичной беготни постепенно выстроилась в круг. А центром его, сама понимаешь, стало место твоего нынешнего прозябания, - кривая усмешка перекосила нижнюю часть лица стража. - Я знаю о тебе все.
  Мертвый зрачок отразил мой ужас.
  - Ты ошибся. Дай пройти.
  Кто поверит криволапому псу, что я та самая, которая несколько лет назад благополучно от них ускользнула? Мой отец увез меня от расправы, спрятал в руинах мертвого города. Там я выросла. О, нет, не среди неприкасаемых, как вы их величаете, а среди настоящих людей. Знаете ли вы, что кроме хомячков, стражей и ангелов в мире остались настоящие люди? Если в механизме не хватает детали, то он не работает. Так и человек. Если в мозгах не звенят золотые цепи, он вольное существо.
  
  Развалины мертвого города - наш родной дом.
  Тайно бродя по лабиринтам и подземным переходам, я познала чувство свободы. Сквозь канализационные туннели можно попасть в любое недоступное здание. Там я нашла проход в засыпанный обломками театр.
  Выпотрошенная мебель и реквизиты валялись в беспорядке на полу, но малый зал сталкеры не тронули, сохранилась даже в спешке рассыпанные монеты. Кресла, обтянутые малиновым бархатом, приглашали отдохнуть. Хрусталь щедро лил драгоценные слезы на позолоту люстр.
  В оркестровой ложе дирижер обронил палочку. Я взмахнула - она перерезала солнечный столбик пыли, текущий сквозь дырку в потолке. Инструменты очнулись и заняли свои места, литавры застонали, виолончель всплакнула, струны скрипки шевельнулись, как обнаженные жилки на запястье. Я услышала музыку, ту самую, которую музыканты оборвали на последней ноте. Эта нота слилась с тянущим за нервы далеким нарастающим гулом радиоактивного смерча.
  Столько лет предсмертный стон человечества был заморожен в этом брошенном зале!
   Артистов засыпало у служебного выхода, куда они устремились после сигнала тревоги. Но безумная слепая толпа сама себя затоптала, не догадавшись распахнуть вторую створку двери. До сих пор вперемежку с камнями и лепниной сквозь лохмотья пыли проглядывают обглоданные крысами кости и черепа.
  Брошенный театр с его гримерными, примерочными и бутафорскими складами отныне стал для меня школой танцев, а стеллаж с дисками - самым дорогим сокровищем.
  Старый граммофон, мой привередливый учитель, до изнеможения заставлял повторять трудные па, винты и прыжки. Отныне я была не одна. Среди зеркал в танцевальном зале мне улыбалась девочка в воздушной бальной пачке. Пыльные зеркала умножили и навсегда унесли в бесконечность отражения летящей маленькой танцовщицы.
  
  Люди моего прайда могли часами наблюдать за упражнениями. Они на цыпочках прокрадывались к креслам, тонули в малиновом бархате и, затаив дыхание, следили за мечом в моих руках. В свете рамп этот реквизит превращался в ослепительный факел, и я вычерчивала им в воздухе горящие знаки. Это были наши тайные граффити. Символ прайда и верности ему. Как только лучи прорисовывались в воздухе, зал разражался неописуемым шумом. Топали ногами, свистели в два пальца, вскакивали с места, крича: "Ана, еще! Давай! Давай!"
  Мой напарник рифмоплет Пессо крутил рукоятку, оживляя механику граммофона, и детки прекращали елозить на своих местах в предчувствии чуда. Я вылетала на сцену, залитая радугой, вытекающей из пробоин в потолке.
  Света всегда было много. Жители подземных лабиринтов - любители всего яркого, напоминающего солнце, луну или хотя бы звезды. Иногда в самых торжественных случаях зажигались тяжелые канделябры со свечками из парафина, который в изобилии конденсировался на застойной поверхности канала.
  Многие матери держали малышей на руках. Больше всего детишек радовали новогодние мигалки подключенные к самодельным батарейкам из консервных жестянок. Но ярче огней сверкали глаза друзей.
  Когда я рассказала о находке, люди не поверили, что под развалинами парковой зоны еще что-то уцелело. Все были в шоке и пытались растащить сокровища по норам.
  - Ах, какие наряды! Прозрачные платьица! И фосфоресцирующие пуанты! - восклицали старушки, примеряя в гримерной банты и стеклярус.
  - Тихо, тихо, бабоньки! Не тащите реквизиты! Это же настоящий театр! Чудо! Вымершее искусство! Мистика чувств и страданий, колдовство, способное выжать слезы даже из такой пустыни чувств, как я, - восклицал в сердцах Кеклиус Старший.
  А он знал, все на свете.
  - Когда-то, - продолжал он, - театров, цирков и шапито было великое множество. Но то время прошло. Люди забыли о карнавалах, вымерли артисты и танцоры, пришла эпоха правильных запретов.
  Люди, прислушиваясь, повернули головы в сторону Кеклуса.
  - Поэтому, - продолжал он, - никто ни бусинки, ни салфетки, ни фарфоровых собачек не тронет. Слышишь, Эли? Это к тебе относится. Выкладывай наворованное из пакета.
  Тетушка Эли, кивнув седой трясущейся головой, вернула фарфорового песика на витрину. Близняшки - хохотушки, рожденные в развалинах, Томма и Сладкая Джемми захлопали в ладоши:
  - Браво, Кеклус! Незачем по нашим норам такую красоту растаскивать. Пусть другие прайды попользуются.
  - Неправильно говоришь! - проворчал полуслепой дедуля Тропос, хранитель казны. - Все ценное должно быть спрятано, иначе разграбят.
  - Сколько прячем, а толку? - возразил Кеклус. - Смотри, сколько детей, а вырастают без культурных ценностей. Деградация - страшная вещь.
  - Не вижу деградации. Дети такие же, как мы. Ходят не на четвереньках, дохлых крыс не едят, только хорошо прожаренных.
  - Хорошо прожаренная крыса не есть аспект культуры. Допустим, вырастет твой маленький Бобби дикарем, двинет тебе кувалдой по лбу, да тебя же - на вертел, на радость другим подросшим крысоедам.
  - Ой, страсти какие! В котел родителей?
  - А что? Людоедов сейчас полно, а театралов не осталось. Для культурного человека главное - не мозг, а воображение.
  - По твоему, тот, кто ходит в театр - изначально не живодер?
  - Тупица! Не тот, кто ходит в театр, а тот, кто его любит и ценит. И не обязательно один театр. А каждую малюсенькую крупинку от потерянного человечеством.
  - Как же мы эту красоту сохраним? Не мы - так другие утащат.
  - Не утащат, - сказал Кеклус. - Откроем заново это искусство. Люди соскучились по красоте. Не век же нам под землей сидеть! Вспомним, что мы люди все-таки, а не падальщики.
  - Нет, мы не падальщики, у них другой прайд. Не люблю я в ту сторону заходить.
  - Так вот,- продолжал Куклиус, - мало кто помнит, что когда-то Игиллан, страшный и ужасный назывался по-другому.
  - По другому? И как же?
  - Это имя вам сейчас ни о чем не говорит. Но я родился в городе, где никто никаких роквиемов не знал, и площадь отступников называлась площадью Цветов.
  - Правильно, давайте вспомним, себя, вспомним, что мы не черви земные все-таки, а представители знатно культуры.
  - Но почему мы, никому не нужные безвременно состарившиеся и выброшенные на помойку?
  - Нашу культуру признали культурой обнаженного тела. Поэтому мы здесь.
  - А молодежи вспомнить бы не помешало, что, до недавнего времени были и казнокрадами, и проститутками.
  - Ты о нас? Какие мы проститутки? - встрепенулись Розочка и Ночной Мотылек. - Вся наша вина в том, что пролетели до замужества. Родители выгнали с глаз долой от позора. А если подумать? Проститутки не мы, а те, кто продан за браслеты в золотые гаремы.
  - Да, да! Читали в новостях? Подумать только! На прошлой неделе шестилетняя муззия скончалась в постели восьмидесятилетнего урода. Он купил ее за горсть поддельных бриллиантов. Не мы, а добропорядочные муззии - дешевки и проститутки.
  - Эх, пусть говорят, что мы шлюхи, зато познали в жизни много радостей и много настоящих мужчин!
  - Да, да! Таких, как наши красавчики!
  - Наши защитники! Посмотрите на них!
  Насчет красавчиков с Розочкой и Мотыльком соглашались все, даже старики:
  - Стальные ребята! Серьезные. Стройные, подтянутые, накаченные. Особенно Джонни Борец. И Смоляной Торс. И, конечно же, Вилли Уголь. Эти ребята смогут выдержать любую осаду. Не отдадут гнездо палачам. И дам своих защитят, и детишек наших, благо много их к нам прибилось отовсюду.
  
  Что и говорить, район развалин это вам не Игиллан Мы все здесь кровная родня, повязаны по гроб жизни одной судьбой, одной семьей.
  Мужчины района - герои. Каждого судьба протащила сквозь конвейер, ломающий кости. И пусть жители чистых кварталов называли их беглыми ворами, отступниками и разбойниками, для нас они всегда будут братьями, женихами, мужьями или просто верными друзьями, с которыми выросли у одного закопченного котла.
  В районе развалин с рождения никто не замечает разницу между мальчиками и девочками. Наши дети вырастают невероятно выносливыми и проворными.
  Жизнь в холодных подземных лабиринтах пробуждает в человеке древние силы и отличные навыки выживания. И девочки, и мальчики одинаково хорошо владеют шпагами, заточенными из арматуры. Прекрасно мечут кольца и стреляют из дудок сонными шипами.
  Больше всего аплодисментов достается файерам. Они кумиры и стариков и детей. Удивительным зрелищем можно любоваться по праздникам. На фестиваль собираются изгои со всех окрестных районов. Приходят похрюкать даже вепри с восточных лабиринтов. Во время фестивалей война районов прекращается. Мы, скарабеи, братаемся с вепрями. А мухи с кротами, и праздник начинается.
  Это только с виду кажется, что файер легко крутить. Главное - цветовая гамма, которую удается извлечь в момент вращения. Лимон или апельсин приветствуются не особо, верх мастерства - ультрамариновая птица или зеленая звезда. А вот малиновый взрыв дается не каждому. Он извлекается в момент приторможенной раскрутки. Нитью при этом надо слегка вибрировать. На словах не объяснить. Надо родиться файером, чтобы чувствовать огонь мозгами.
  Жаль, что внутри театра с факелами ничего кроме копоти не получалось. Зато снаружи на берегу, я своими светящимися па-де-де доводила зрителей до коллапса.
  - Научи, сучка, прыгать, - однажды ко мне подкатила Кабаниха Бонна. Она была чемпионкой по файерам четыре года подряд. Но судьи в последнее время десятки поднимали только за акробатику.
  - А что? Научу. Приходи в полночь на пляж.
  Она явилась не одна. Все семейство кабанов обступило меня кругом, пожирая глазами. Я обломила им финал. Но все по правилам. Простили, черти, бить не будут. Вепри - настырные ребята. Измажут чушки, но нароют золота там, где другие прайды погнушаются. Их уважали. Они никогда не отступали.
   Черный Вепрь поглядел на меня страшными глазами исподлобья. На кулаках с ним никто бы не отважился. Без оружия одним ломиком в руках он мог в одиночку уложить отряд стражей. Трудно поверить, но подбитый танк, говорят, перевернул гусеницами вверх тоже он.
  - Не бойся. Драки не будет.
  - Главное в балете - растяжка, - с этими словами я свернула свое тело в умозрительный узел, который назывался ужом. При этом моя голова поменялась местом с ногами, а ступни ног вылезли вместо ушей.
  - Ух, ты, сучка! Издеваешься? Намекаешь на мой вес? - Кабаниха закусила губу, засучила рукава и сделала шаг ко мне.
  Но пацаны ее же прайда навалились на нее. Пока она жевала пляж, я научила свинскую банду садится на шпагат.
  Тренировки обошлись не без казуса, конечно. Кабан Брус, братан Кабанихи, порвался. "Прощаю, балерина!" - сказал он на прощание, держась за шеи братанов, уносивших его на скрещенных руках.
   И что же? Научила вепрей себе во вред.
  Они в групповых фаерах стали непревзойденными мастерами. Выходили на плац всей семьей, взбирались на плечи друг друга, - дух захватывало. Кабаниха с Брусом и Толстожопом стояли, растопырив ноги, а наверху им на плечи залезали еще двое, на тех еще пара, и в конце на пирамиду вскарабкивался мальчуган, поджигая факелы россыпью искр.
   Вот это было зрелище! Народ сходил с ума от экстаза, когда мигающая огненная башня начинала крутиться. Команда была что надо!
  Жаль, что они засветились. Стражники засекли танцующую башню во время репетиции и устроили облаву. Ребята увлеклись, пропустили сигнал тревоги. На фоне огней вепри не заметили сигнальную ракетницу.
  Стражи вышли на прайд по запаху керосина.
  
  Мы смотрели с полуразрушенной площадки завалившегося на бок обгоревшего небоскреба на разгром вепрей, передавая единственный уцелевший бинокль из рук в руки. Вздыхали, утирая слезы. И ничем помочь не могли.
  Наши ребята просто не успели бы добежать. Стражники подступили к прайду вепрей со всех сторон. И много же их собралось! Пластироны шли, сужая кольцо со всех сторон. Сначала закидали газом, потом прошлись волной широкополюсного парализатора. Она голубым пламенем прокатилась от горизонта до кособоких высоток. Никто не избежал радиуса действия.
  Мы видели, как выбежавшие из подземных туннелей вепри на ходу замирали в странных позах, не в силах двинуться с места и доковылять до спасительных глубин.
  Рожи у них были - класс! Оскал Кабанихи с дергающимся в зубах оторванным пальцем пластирона долго не сходил с экранов. Парализованными преступниками долго пугали хомячков и благоверных муззий, и народ щедро раскошеливался на содержание новых тюрем и секретного производства.
   Вепри были отличными ребятами. Иногда помогали отбиться от стражников, да и мы их не бросали в трудные моменты. В этот раз не повезло. Повязали всех за полночь. Жаль. Мы поняли, что нашей свободу тоже скоро конец.
  Убежать успел один Малыш. Он проснулся, когда взрослых увезли.
   Наш прайд приютил Малыша. Он перешел жить к маме. Забота о ребенке оживила ее. Она нашла силы подняться, приготовить похлебку. Недавно сталкеры обнаружили на засыпанных путях вагон с едой, и каждому жильцу выдали по три меры отличной белой фасоли.
  Наварили и натушили в каждом гнезде. Вкусно, а главное, полезно для детишек. Мать повеселела, занялась работой. Перешила приемышу некоторые мои теплые вещи. Отвела мальчика в театр, где он сразу бросился к барабанам - не оторвать.
  
   Прайд обязал меня, брата Джонни и сестер-двойняшек добывать информацию в Игиллане. Мы жили на съемных квартирах, скромно, тихо и незаметно. Скучно. Но благодаря нам в развалинах не чувствовалось недостатков в медикаментах и кое-каких теплых вещах.
  Больше всего радовались в прайде аккумуляторам. Мы по ночам заряжали их от высоковольтных кабелей в опустевших тоннелях метро.
  Кроме того, мы вовремя сообщали о предполагаемых карательных рейдах.
  Близняшки - отличные хакерши. Они взломали аптечные фонды и полицейские сводки. Иногда после очередной засветки приходилось подолгу отсиживаться в родных гнездах.
  Возвращаясь в развалины, мы порой удивлялись переменам внутри лабиринтов. Людей прибывало. Они бежали к нам из Игиллана, предпочитая жить по другим законам. Одним из них грозило выворачивание, других выворачивало от роквиема, третьи бежали мстить. Больше всего прибывало любовных пар. Совсем молоденькие девочки и юнцы приходили к нам, не в силах оторвать глаз друг от друга. В городе страха их ждала жестокая смерть. Здесь - нужда и жизнь у костра в холодных лабиринтах. Но сколько счастья слышалось в их голосах!
  - А давайте-ка переименуем район развалин в район свободной Любви, - пошутил однажды Кеклиус.
  Рабочих рук становилось все больше. Мы очистили почти все лабиринты и подвалы, и кое-кто поговаривал, что наши туннели под землей уже вплотную подошли к метро. В новых лабиринтах чувствовалась дрожь земли. Со стен отрывались пласты бетона, и осыпался потолок.
  Иногда, приложив ухо к стене, можно было услышать, как наверху завывал заунывный роквием, гудели поезда, и толпы людей спешили по неотложным делам. Большой город жил отдельной от нас, комфортной, недоступной, но презираемой жизнью.
  - Завидовать нечему, - сказал однажды Кеклус. - В городе вернаков слишком строгие правила. Зато мы свободны. И площади Отступников у нас нет.
  - Правильно, Кеклус. Развалины - обитель свободы. А детки у нас, посмотри, какие веселые да румяные!
  - Громче музыку, Пессо! Не жалей инструмент!
  - Когда умирает старый мир, на развалины приходят стаи крыс, - вмешался в разговор напарник по фишкам Секретный Кейс.
  Его прозвали так за то, что ни на миг не расставался с найденным сокровищем. Что хранилось в чемоданчике, никто не знал, потому что пароль от замка Секретный Кейс навсегда забыл, а взломать титановую крышку не смог ни один топор и ломик.
  Пилорама, которую мужчины сделали из гусеницы перевернутого ржавого монстра - танка, резала даже камни. Но секретный чемоданчик не поддался ее зубам.
  - Что-что, а надежные вещи когда-то люди умели делать, вздыхал Секретный Кейс.
  - Я про то же толкую, - ворчал Кеклус.
  Он не любил, когда его прерывали, и каждый раз, будто подзабыв, о чем шла речь, долго выпускал едкую струю из трубки в холодный туманный воздух, а потом с шумом заглатывал клубящегося дракона обратно с хвоста. Как только ароматный дымок исчезал в легких, оттуда слышался глухой хрип, стук, бульканье и шипение, словно дракона медленно поджаривали на сковороде.
  После последовавшей пары плевков в костер старик продолжил рассказ:
  - Сначала запретили женщинам оголять прилюдно плечи и колени, потом натянули платья до самых пят. А рожи заткнули тряпками. Заповедь запретов провозгласила убрать с картин и плакатов лица, грудь, ноги и все остальное. Двери театров заколотили. Цирк запретили. Комедиантов и сатириков распяли, как врагов народа, а с писателей и кинорежиссеров содрали кожу, объявив их революционерами. А чтобы люди не роптали, повсеместно ввели кодекс толерантности.
   - Все ты знаешь, Кеклус! А не припомнишь, из-за чего началось Великое Ядерное Недоразумение?
  - Из-за чего? А ты до сих пор не знаешь? Из-за дешевой хуеты в мозгах хомячков. Разработчики игр напряглись и создали движуху, которая не только втягивала по очко, но позволяла заработать на бонусах миллионы. В симулякр засосало весь мир, от младенцев в кювете, до покойников, летящих в печь.
  - Врешь, не в игре причина, - возразил дедуля Тропос.
  - А вот и не вру. Народ разбежался по конурам и сайтам. Ни до кого не дозвониться, ни достучаться. Каждый плевал на политику, на выборы плешивых вождей. На улицах не осталось ни ребенка, ни котенка. Города опустели. Хомячки зарылись в аккаунтах за надежными паролями, обложились шоколадным попкорном. Да и к чему высовываться из нор, если жратву доставят по звонку, а для обвисшей попы - вот он, тренажер под боком. Включил выхлопной - и вперед!
  - Помню эту игру. Чуть не свела меня с ума. Устроитель спрятал в Хаосе Креона Кристалл Бессмертия стоимостью в триллион. Все человечество рванулось в мясорубку. Квасили друг друга и себя, доводя до полного истощения, забывая заказать минералку. Что говорить! Даже о детях в колыбелях кое-кто забывал, вздохнул Тропос, присаживаясь к общему костру.
   - Да, да! Помню до сих пор эту вонь по квартирам! Мусор не выносили. Сосед скончался и сгнил у монитора, не успев наследников порадовать своей находкой. А нашел, подлец, ни что-нибудь, а саму Сферу Власти. Я ради нее несчастную Эргонгию - 457 взорвал, перерыл, и разобрал по камешку. Процедил каждую песчинку, расстрелял ушастых до последнего, карманы тысяч дохляков обшарил. Шарил, не поверишь, пять лет! И все на скорость, на скорость...
  - Э, и я помню этот симулякр. Это ж целая жизнь! Моя молодость! Один доверенный кроксус тайно сообщил, что чип с картой вырастет в предсердии полосатого новорожденного. Но так как полосы у эргов проявляются лишь к совершеннолетию, пришлось стать мясником. Даже всех виртуальных ушастых младенцев в фарш искрошил по наводке. Но проклятая Сфера, оказывается, лежала рядышком в сейфе моего соседа. Знать бы! Уж я бы сумел ее вырвать! Эх, молодость моя! - дедуля Тропос бросил в костер кусок покрышки, дым взметнулся в ночное небо.
  - Бросай помалу - вернаки искры заметят, - сказал Кеклиус. - Смотрю на молодежь и жалко мне ее. Никогда не узнают настоящей жизни. Нет у них сейчас тех игр. Да и нам больше не сыграть.
  - Я сам годами не слезал с дивана. А что снаружи за бронированной дверью творилось - знать не знал. Вышел однажды на белый свет, глаза продрал, а там, черт дери, ступить ногой некуда, кругом лежат пришлые дрочеры в намазах. Глянул вверх, а там шампиньоны повсюду выросли до неба с башнями, а над моей улицей завис какой-то хрен в халате и кричит надсадно, будто на одной ноте воет: "А-а-а-ах!" О чем пел, не понятно, бесился на чужом языке. А вдоль проспекта, куда ни кинешь глаз - фанаты, фанаты и фанаты!
  - Помню, помню, они себя называли тогда вернаками.
  - Так и было. И город наш Правильным окрестили. Помню, дверь не открыть, а надо. Я, бац, тычу в бок шлепанцем придурка, из тех, кто дверь тормозил: "Че, разлегся! Пройти не мешай! Вставай, пошел вон!" А он как вскочил, глаза шальные, орет: "Джихад, однако!" Копы налетели, меня же скрутили. Полжизни квасился на кварцах, пока не сбежал в развалины. Здесь мой новый дом. Здесь я смерть найду, но обратно в Правильный Город ни ногой. Делать там после Великого Ядерного Недоразумения нечего.
  - Это точно. Делать там теперь нечего. Видел я твои апартаменты издали. Сделали на том месте скотобойню. Целый день "бе" да "ме", вонь в самом центре - хоть противогаз надевай.
  - Не говори!
  - Давай-ка, сыграем в фишки. Эх, молодость! Настоящих игр нам уже не видать.
  -----
  
  - Следуй за мной, - голос стража стал строг.
  Говори, тень, что хочешь. Я не я. Символ без смысла. Загадка без логики. Случайность без шанса на повторение. Это значит, прочь, наши дороги никогда не пересекутся.
  - Отстань.
  Очевидно, мой новый знакомый любит поговорить. Правый зрачок его сузился в точку из-за всплеска адреналина. Страж разозлен и опасен. Пора уходить.
   Я сделала шаг в сторону. Он повторил мое движение, и наши взгляды снова перекрестились.
  - Ты пойдешь со мной.
  - Для чего я тебе?
  - Ты нужна не мне.
  - Кому?
  - Не задавай вопросов. Просто опусти голову и - вперед!
  - Нет.
  - Будет хуже.
  - Да иди ты!
  - Стоять! - он снова преградил путь.
  Знал бы ты, что у меня в голове. Но лучше промолчу. Ты, дешевый пес, с грязным сопливым носом, дрожащим от азарта охоты, неужели думаешь, что, наконец-то схватил добычу? Нашел меня? Что из этого следует? Добился признания? Нет. И не сможешь. Хочешь вычислить, где скрывается мой прайд? Не узнаешь. Ты счастлив? Что получишь ты за мое тело? Вторую половину мозга? Или непромокаемый костюм к зиме? А может быть зонтик? Уверена, тебя наградят всем, что ни попросишь. Но камин, наполненный настоящими деревянными полешками, и котелок кипятка с сосновыми шишками ты никогда не получишь. Потому что не знаешь, и никогда не будешь знать, что такое живой огонь, непроходимые тоннели, друзья и свобода.
  - Да пошел ты!
  И снова глаза наши встретились. И тут я увидела, что мертвые зрачки широко распахнулись, и глаза по-доброму разглядывают мое лицо.
  - Вижу, ты не страж. Но не с нашей стороны. Так, кто же ты?
  - Не задавай вопросов. Поторопись, твой сатир скоро очнется.
  Он кивнул головой на стража, который меня притормозил. Парализованное лицо искажал немой вопль, глаза выкатились из орбит, по окаменевшему лицу текли мутные слезы.
  Была уверена, что стражи никогда не плачут. Ошиблась. Им обильно смазывают маслом шарниры глазных яблок.
  - Поторопись, Ана.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"