Баба Зина, мелко шаркая ногами, вышла за ворота своей усадьбы и села на старенькую скамейку у калитки. Подтянула за оба уголка платок на голове, поправила выбившуюся прядь волос, нашла удобное положение для тела и затихла.
Солнце садилось, на улице уже не было такого зноя, что гнал всех днем в холодок, а легкий ветер иной раз даже овевал прохладой. Ныла спина, весь день баба Зина кружилась по дому, огороду, занималась женскими делами, что уж тут говорить, их всегда хоть отбавляй. А вечером вот вышла "в люди". Покосилась на дом Варвары, - была б жива, окаянная, уже б притопала. Как ее баба Зина просила: не помирай! Так нет, этой весной и прибралась. Подружка, называется... С кем теперь вечера коротать? С котом вот только что, с Барсиком, да он, шельма, с утра еще не появлялся...
Оглядела пустынную улицу, покачала головой: когда - то они с Варькой тут пройти спокойно не могли, столько парней кружило, столько девчат... Куда что сгинуло? Некоторые еще по молодости разъехались, другие - по старости упокоились, а она, поди ж ты, живет еще. Ноги еле волочит, а Бог ее все никак не заберет. Ванька помирал, наказ давал: "Живи, - говорит, - за двоих теперь. Раз мне столько отмерено". Вот и живет Зина, мается. За себя да за него. Да за Варьку теперь уж...
С Варварой они познакомились по молодости еще. Она за Ивана только замуж вышла, а Варваре, - молодой учительше, колхоз по соседству с ними дом дал. Так и познакомились, так и подружились. Варька девка бедовая была, за кого замуж не пойдет, тот все либо гулена, либо выпивоха. Таким она сразу от ворот поворот, да и опять одна, опять в поиске. Странная она была, Варька - то: красивая, косища в руку, глазища что у коровы ее Зорьки, а характер, как флаг на райсовете, - треплет его во все стороны. Либо стелется перед мужиком, аж смотреть не хочется, либо так завернет, что и соседям места мало.
Правда по старости уж призналась она Зине, от чего мытарства такие претерпевала. Ваньку ее любила, чертовка, потому и неугодны остальные оказывались.
- Он, - говорит, - такой красавец был, такой мужичага, только глянет, аж мурашки по спине, да тебе, Зинка, достался. Не отбивать же у подружки мужа? Семья у вас была... А мне кроме него, никто мил не был. Помнишь, заболела ты шибко? В больнице лежала. А я за детишками вашими приглядывала, да и за Ванькой, что уж тут... Выпили они тогда с моим крепко. Мой - то зараза, напился да и уснул, а твой всегда при памяти был. Ну я тогда и того... этого... Пришла к нему ночью да и в кровать. Он то ли не понял, то ли понимать не хотел, но только, Зинка, счастливее той ночи ничего в моей жизни не было. И теперича старая уж, а как вспомню, так и обдаст меня жаром, почитай, с головы до ног.
Зина улыбнулась воспоминаниям. Глянула она тогда на Варьку, дуру старую, как ушат воды вылила, да только ничего не сказала. Что уж тут скажешь, если права она была, греховодница? Лучше Ваньки ее в округе не сыскать было. И статен, и красив, и горяч, как тот жеребец, где уж против такого устоять? Повезло, правда, Зине, что именно ее когда - то Иван заприметил и женился на ней. Жила она с ним, как в раю немногим более тридцати лет. А там и схоронила его. Вместе со счастьем своим женским. Замуж более ни за кого не пошла, хоть и звали. Дети разъехались кто куда, Варькины тоже разбежались куда глаза глядят. И жили они две подружки никому по большому счету больше ненужные...
Баба Зина смахнула высохшей ладошкой крупную слезу и вздохнула. Вот сирень под окном. Иван сажал.
- Зиночка, глянь, какой букет я тебе подарю! На всю жизнь хватит! А чего цветы попусту рвать? Проснешься утром, в окно глянешь, а она благоухает. Скажешь, вот от Ивана цветы, хороший у меня муж, внимательный! А, Зин? Хорош муж - то? Нет?
...Покосился уж забор, обветшала крыша, а Зина не хотела нового принципиально. И пенсия была, и людей нанять можно было, да только тогда что ж от Ивана - то останется? Сирень одна? Нет, не для того он здесь все своими руками делал, чтоб она потом все после него переделывала!
Куда ни глянет баба Зина, везде мужа видит. Здесь он на крыше сидит, она ему гвозди, смеясь, подает, здесь дорожку заливает, напевает себе под нос. В гараже машина вон стоит, еще Иваном, кажется, пахнет. Может и не Иваном. Может кожаный салон то, иль еще чего, но Зину не переубедить, - пока жива она, тАк будет! Не иначе. А помрет, там уж пусть глядят дети, что здесь так оставлять, а что переделывать...
А, может и продадут, ведь не зря же все поразъехались. Всем город подавай, комфорт. Приезжать, правда, любят. Тихо здесь. Беззаботно. Жизнь по другому течет, по иному и день проживается.
- Нет, Барсик, - прошептала Баба Зина подошедшему вальяжному коту, - не потому что здесь глухомань и не потому, что Богом забытое место. А потому что здесь твои родные жили, любимые. И ведь не просто жили, остались они тут. В своих домах, на своих улицах. Незримо рядом, неизменно среди нас. Добрые, славные, хорошие люди. Потому и славно тут у нас. Тут и мы с тобой останемся! Где ж еще? Айда, шельма, молока тебе волью, голодный поди? Конечно, голодный, глянь бока впали... Айда, не мякай! Мякает ишшо...