Три дня после этого я обдумывала сложившуюся ситуацию. Жизнь сделала такой вираж, что тихая размеренная жизнь, бывшая у меня в прошлом, теперь вспоминалась мной, как чей - то сон. Неужели все, что произошло за эти полгода, произошло со мной? Это я загнала себя в этот угол?
Странно, но все, что меня волновало раньше, теперь казалось ничтожным и внимания недостойным. На фоне того, что я собиралась стать матерью, даже измена мужа выглядела уже не столь значительной. Ну, обидел он меня, ну, предал, что ж теперь, вешаться из-за него? Хотя, с другой стороны, если я сейчас это ему прощу, это может войти в норму и продолжаться и далее. И я, кстати, не знала, продолжает ли он встречаться с моей подругой или все закончилось ранее. Как бы то ни было, на эту проблему я уже могла смотреть беспристрастно, так, словно касалась она уже не меня. Или меня, но прежней, а не той, которой я стала после его измены.
Измена... это слово означает измениться. После всего, что произошло, я, действительно, уже не ощущала себя прежней, я изменилась. В какую сторону, правда, я не знала, но мира в моей душе не было.
Как его достигнуть самостоятельно, я не знала, а потому мной было принято решение обратиться за помощью к "свыше". Если вспомнить бабушку, то она точно бы сейчас сказала: "Эк, тебя приперло, деточка". И была бы права. Раньше мной резко осуждались те, кто в Бога верит только по необходимости. Наш русский Ванька, который вечно все откладывает до момента "пока не грянет гром", мне был непонятен, и я считала, что просить Бога о помощи имеет права только тот, кто в него верит. Не просто тот, кто его не отрицает, а именно тот, кто ходит в церковь, соблюдает посты и заповеди и что там еще у них полагается?...
Сейчас вот я стояла на пороге церкви и смиренно повязывала голову платком. Как положено, перед этим я надела юбку, привезла с собой в сумочке белый платочек, купила в церковной лавке свечи и, не зная, куда с ними идти, чтобы поставить за здравие, стояла сейчас прямо посреди церкви и озиралась по сторонам. Горящие свечи были в двух местах, но, что если я сама себе поставлю их за упокой? Не дай Бог, как говорится...
И зачем я сюда пришла? Даже не знаю, как себя здесь вести, а туда же, Дона Магдалина, посмотрите - ка. Повернувшись, чтобы выйти, я обнаружила рядом с собой, по - видимому, батюшку, - одет он был, наверное, в рясу, а на груди его серебрился огромный крест. Жмурясь на меня добрыми глазами, он сказал:
- Свечи за здравие ставят вон там.
- Э - э - э, спасибо. А как... - не договорив вопроса, потому что батюшка уже отошел от меня к алтарю, я пошла в ту сторону, которую он указал.
- За себя, за мужа, за Полюшку, за Веру, - шептала я, молясь о здоровье своих близких.
- А об исполнении желания можно обратиться к Ксении Петербургской, - раздался все тот же голос сбоку. Повернувшись, я увидела, что батюшка скрылся в какой - то потайной двери за алтарем. Кроме меня, здесь больше никого не осталось и я пошла искать икону Ксении Петербургской... Как он все понимает? Он что, читает чужие мысли?
Подойдя к святому лику, я долго стояла просто ни о чем не думая. Не единой мысли, не единой просьбы, а так многого хотелось попросить... Несколько раз оглянувшись и все так же никого не заметив рядом, я опустилась на колени и закрыла глаза.
Хотелось сосредоточиться на своем желании, хотелось настроиться на нужную волну, получить, наконец, благословение своим действиям, а вместо этого я... разрыдалась. Да что же это такое? Слезы и так преследовали меня слишком часто, но чтобы еще и здесь? Где на меня вообще - то должен был снизойти покой?
Я стояла на коленях и слезы струились у меня по лицу, а я даже не делала попытки их вытирать. Зачем, если это бесполезно? На меня будто без собственного желания навалились эти рыдания и я отчетливо осознавала, что произвольно я прекратить их не смогу.
Более менее проревевшись, я поднялась на ноги, - затекли и онемели они страшно. Но, покачнувшись, я тут же была подхвачена сильной рукой батюшки. Господи, и давно он тут?
- Держи, дочь моя, - протянул он мне что - то типа рушника, - утрись.
Уткнувшись в белое полотно, я посмотрела на этого человека. Глаза его все так же прищуренные, казалось, лучились участием:
- У тебя что - то случилось, дитя?
Оторвавшись, наконец, от рушника, я опустила глаза и принялась складывать его в несколько раз.
- Не таись, все мы равны перед Богом. Может быть, и я добрым словом тебе помогу.
- Э, - не зная, стоит ли посвящать человека в свои проблемы, я думала, как начать. Но он так спокойно на меня смотрел, такая уверенность от него исходила, что я решила, почему бы и нет? В конце концов, это просто его работа. Или нельзя так говорить? Это его служение? Тогда, тем более, я вполне могу ему довериться. - Я не могу иметь детей, батюшка. - Выпалила я, а он лишь покачал головой.
- По вере каждому воздается. Верь, молись и Бог тебя не оставит.
- Да, но я уже решила деток себе удочерить. Полюшка и Верочка, они будут моими доченьками... Но мой муж против... И есть другой мужчина... Он не против. - И я рассказала батюшке о своей непростой ситуации. Слушал он внимательно, время от времени шевелил мохнатыми бровями и потихонечку оглаживал кудрявую бороду. Осуждения в нем я не видела, но и одобрения не получила так же.
- Богоугодное дело ты задумала, - удочерить детей, - сказал он мне после того, как я замолчала. Рушничок за это время уже был скатан в трубочку. - А вот то, что от мужа надумала уйти - это грех. Не будет дела, если ты задуманное вне семьи исполнишь. Хочешь Божьего благословения - покайся и найди пути убедить мужа. Пускай сюда приходит, я с ним сам поговорю. А человек тот... Не может он быть хорошим, коли на чужую жену позарился. Искуситель он, и тебя в грех вводит. Богу молись, псалмы читай, душу свою перед мужем открой и все у тебя хорошо будет.
- Да когда мне, батюшка, мужа убеждать? Время - то выходит! Справки скоро недействительными станут, а он уперся и ни в какую!
- Так ты, что ж, справки выше человеческих жизней ставишь? Это - бумажки, им ничего не станет, а ты во грех вступить хочешь. Детям рядом с такой матерью нельзя!
- Как вы не понимаете, я не хочу, чтобы они лишний час в детском доме оставались! А вы говорите...
- На все воля Господа, дитя мое. Во всех своих делах уповай только на него.
- Да, - подумав, сказала я, - вы правы, наверное. Я и сама понимаю, что - то идет не так. Я ведь люблю мужа, но не могу принять того, что он отказывается от удочерения!
- Негоже строить семью новую на неостывшем пепелище от старой.
- А если мой муж мне первый изменил? - все - таки, произнесла я это, но батюшка, казалось, даже не удивился:
- "Не суди, и судим не будешь". Это не твое право судить людей. Если он оступился, то ответит перед Богом, а ты усмири свою гордыню и поговори с мужем. Коли правда это и он покается, будь милостива и прости, - в сердце женщины не место злобе. Не таи в душе дурные мысли и ей не будет нужды рваться на части.
- Да - да, спасибо, батюшка, - помолчав, обдумывая его слова, пожала я его руку. Она была морщинистой и теплой. Точно, как у старенькой бабушки Стеши. - Благодарю вас за этот разговор, я, пожалуй, пойду.
Батюшка улыбнулся и сказав: "Ступай с миром", широко меня перекрестил. Я вышла из церкви легко, будто и не было сейчас там этих слез и неимоверно тяжелого разговора. Если все прихожане так чувствуют себя после посещения храма, то я понимаю, наконец, почему они молятся не дома, а здесь. Казалось, у меня даже походка изменилась, - не знаю, что это было на самом деле: подпрыгивала ли я, впала ли в состояние невесомости, но у меня было чувство, будто я лечу. Честное слово, тело не чувствовалось, а ноги будто даже не касались земли!
Не знаю, что я буду делать, если Максим не захочет со мной разговаривать, но сейчас я направилась в дом его родителей. В конце концов, он мой муж, и люблю я его... а не Артема...
Дверь, как и стоило ожидать, мне открыла свекровь.
- Боже мой, - процедила она, - у тебя еще хватает совести являться в наш дом!
- У меня хватит совести и не на такое. Максим дома?
- Для тебя - нет! - отрезала она, но, заметив в прихожей его ботинки, я оттеснила "маму" от двери.
- Вы позволите? - широко улыбалась я в ее наливающееся багровой краской лицо. Когда она начала хватать воздух, явно, для того, чтобы сказать гадость, я бросилась в библиотеку. Влетев в нее, я перед самым носом Алевтины Максимовны захлопнула дверь и повернула замок.
Максим, как я и ожидала, сидел там и, расположившись на диванчике у окна, читал книгу.
- Привет, - сказала я. Муж, наверное, изображая памятник самому себе, даже не шевельнулся. - Не хочешь поговорить?
Он молчал. Просто смотрел на меня и даже не моргал. Но потому, как дрогнули его пальцы на книжке, я поняла, что он не так уж и невозмутим.
- Макс, - подошла я ближе и, убрав книгу, села ему на колени, - давай поговорим. Если ты не хочешь, то давай поговорю я. А ты послушай. Для меня очень важно то, что я скажу и еще важнее, чтобы ты меня услышал. Мы много наговорили друг другу за последнее время - у меня есть повод обижаться на тебя, а у тебя - на меня. Я сказала, что лучше буду жить без тебя, чем без девчонок, но это не правда. Я хочу жить и с тобой и с ними - вместе, понимаешь? Ты не хочешь взваливать на себя такую ответственность и я тебя понимаю, но ты ведь даже их не видел!
Знаешь, я ведь тоже никогда не горела желанием воспитывать чужих детей. Я, как ты, и в страшном сне не могла себе представить, что в моем доме будут жить детдомовские дети. Ты думаешь, что это неправильно: я сама себе все решила и теперь тебе навязываю... Но, дорогой, понимаешь, они для меня не просто детдомовские дети! Когда я их увидела, то поняла, что только волей случая они оказались там. А так они - мои, родные, понимаешь? Милый, ну давай попробуем это вместе? Неужели ты готов разрушить нашу семью только из - за того, что не хочешь детей? Ведь ты же хотел бы иметь своих детей? Но я же, например, твоя? Значит, и дети мои - твои. А они - мои, понимаешь? Максим, поверь, в них невозможно не влюбиться, ты, когда их увидишь, тоже это поймешь, правда.
Макс? Ну, Максим, посмотри на меня. Я люблю тебя. И я не хочу, чтобы ты снова меня предавал.
- Снова? - переспросил Макс, нарушив, наконец - то, свое молчание. - Разве я когда - нибудь тебя предавал?
- А разве нет? - отстранилась я. В конце концов, батюшка сказал, что мне надо открыть перед ним душу. Пусть знает, наконец, что мне все известно. - Впрочем, не ты один. Вы меня вместе с подругой предали. Читала я, знаешь ли, как она тебе в любви признается.
Вот я и увидела миниатюру "В шоке". Глаза моего мужа сказали мне больше, чем он смог бы сам. Господи, какой же он все - таки подлец, даже отрицать ничего не стал:
- Так ты все знаешь? - прошептал он.
- Представь себе.
- Неужели она тебе рассказала?... Но, подожди, а я - то здесь причем? - попытался он что - то сказать, но я его перебила. А что тут, в конце концов, скажешь? Даже не посчитал нужным притвориться!
- Мужчины всегда не причем! Всегда бабы виноваты. Закроем эту тему! Я пришла сюда не за этим. Ты согласен на удочерение или нет?
Он сидел такой же напряженный, как и в начале, но теперь, уже глядя мне в глаза, он дышал ровнее.
- Ладно, согласен, - сказал он и обнял меня двумя руками. - Я все - таки сам без тебя не смогу... Но как же твой Артем? Мне как к этому относиться?
- Никак. Забудь, - прошептала я и облегченно к нему прильнула. В конце концов, он забывает мне Артема, а я забываю ему Машку. Но козел он, конечно, порядочный...
В тот же вечер Максим вернулся домой. Под неодобрительное шипение его мамочки и напряженное молчание отца. Видимо, теперь для меня путь в их дом точно заказан.
Из дома я позвонила в детский дом и попросила Ирину Георгиевну пригласить мне к телефону девочек. Вообще - то, это было не положено, но мне так хотелось их услышать, так хотелось обрадовать их тем, что на следующей неделе я их уже заберу, что Ирина Георгиевна пошла мне на уступку.
- Ладно уж, Настенька, позову сейчас. Они - то уж тоже измаялись, ждут тебя, Полинка так та в окошки все ходит выглядывает.
К горлу подступил комок, миленькие мои, как им там, наверное, грустно...
- Але! - закричали через какое - то время обе девочки в трубку. Прижались сейчас, наверное, друг к дружке щеками и трубку обеими руками держат.
- Привет, мои зайчатки.
- Привет. А ты скоро приедешь?
- Скоро, мои милые, очень скоро. Уже через несколько дней. И в этот раз я заберу вас домой, насовсем.
- Правда? - взвизгнула Вера, - ну слава Богу! Ты приезжай, мы тебя очень - очень ждать будем.
- И я буду ждать, - добавила Полина, а я улыбнулась.
- Помните: я вас очень сильно люблю. А сейчас бегите к себе, я скоро буду.
- Пока, - закричали они и тут же трубку взяла Ирина Георгиевна.
- Вот оглашенные - то! Все, убежали. Ну так что, скоро, говоришь, приедешь?
- Ага! Ириночка Георгиевна, я так рада, так рада, просто слов нет!
- Ну, ладно, нарадуешься еще. Вся жизнь впереди. Давай, до свидания, скоро увидимся.
Я отключилась и задумалась. Оставалось самое сложное.
- Как хорошо, что ты сама мне позвонила, - потянулся ко мне через руль Артем, когда я села в машину. - М-м-м, пахнешь божественно, - зажмурил он глаза, поцеловав меня в шею. - У меня есть новости.
- У меня тоже, - поправляя волос, сказала я. - Давай отъедем куда - нибудь?
На улице уже было темно, но жизнь возле нашего подъезда все - равно шла своим чередом и, опасаясь быть замеченной, я бы предпочла поговорить в другом месте.
- Насть, у меня к тебе официальное приглашение от маман, - выруливая на оживленную улицу, Артем протянул руку на заднее сиденье и подал мне букетик маленьких цветочков. Что - то типа маргариток, только выкрашены в синий цвет. - Это от меня. А мама просила тебе передать приглашение на празднование своего юбилея. В субботу ей исполнится шестьдесят пять лет .
- Да? Она хорошо выглядит.
- Ага. Так ты приедешь?
- Нет.
Артем припарковал машину возле березовой аллейки у здания Администрации города. Здесь было тихо и безлюдно. Включив в салоне свет, он повернулся ко мне.
- Почему?
- Ты знаешь, - отвернулась я. В конце концов, я вообще не хочу, чтобы он на меня смотрел.
- Я ни-че-го не знаю. Предпочитаю послушать тебя.
В машине повисла такая оглушительная тишина, что даже шум работающего двигателя казался гулом самолета. Я молчала. Сказать человеку, который был в меня влюблен то, что я собиралась сказать, было жестоко. Все это время, я, по сути, водила его за нос, сознательно привязывая к себе человека все крепче и крепче. Господи, и зачем я это делала?
- Я решила остаться с ним, - тихо сказала я и поежилась от побежавших по коже мурашек. Не поворачивая головы, я буквально физически ощущала его состояние. Господи, и почему я такая... стерва?
Перед глазами попеременно мелькали картинки моего приезда в Черяевск. Вот его мама встречает нас с пирогами, вот его отец называет меня дочечкой; а это я пришла из баньки, а это - ужин... Как все - таки неудобно перед его родителями. Кроме того единственного раза я у них больше никогда не была, но приглашения погостить поступали регулярно. Надо же, даже на юбилей к Раисе Владимировне я попасть не смогу... Но зато у него будет, наконец, повод все им рассказать.
Артем молчал. Боясь увидеть его лицо, я все - таки повернулась. Честно говоря, я ожидала что - то типа разочарования или, например, презрения... обиды. Наткнувшись на его остановившийся взгляд, я вздрогнула. Лицо его не выражало ничего. Маска. Призрак. Привидение.
Он даже не спрашивал, почему я так решила. Не призывал вспомнить, как нам было хорошо вместе. Не говорил о том, что он этого не вынесет. Или, например, того, что пожалею я.
- Понятно, - спокойно сказал он, в конце концов, и, отвернувшись от меня, завел машину. Бледное, будто окаменевшее лицо, расслабленно лежащие руки на руле... Это ему так больно или настолько все - равно?
А меня державшее напряжение отпустило. Сказать о принятом решении было тяжело, но зато теперь стало легче. Так, наверное, женщины рожают: только что еще тело разрывается от боли, а через мгновение все так же больно, но уже не так невыносимо.
После того, как в наших отношениях была поставлена эта болезненная точка, мои мысли перестали метаться в поисках ответа правильно ли я поступила, нервная дрожь в руках уступила место ледяному спокойствию и в голове стало удивительно пусто. Я просто сидела рядом и молчала. Глядя на мелькавшие витрины магазинов, я понимала, что он везет меня домой.
Я знала, что сделала ему больно, понимала, что ему сейчас тяжело, и поэтому даже не пыталась попросить его сбросить скорость, с которой он вел машину. Я воспринимала все, как должное; стало казаться, будто вокруг меня пустота или что - то такое, похожее на вязкую вату. На меня навалилась странная апатия и я была настолько равнодушна, что казалось, будто я смотрю на все со стороны.
Будто со стороны я и увидела, как нас осветила вспышка света встречной машины, как резко Артем вывернул руль ей навстречу, и как от сильного удара мое тело вылетело в лобовое стекло.
Больно не было. Нисколько. Просто через какое - то время я встала, опершись рукой о землю, и странно как - то встала: легко. Это дало мне повод оглянуться. И замереть. На земле, в крови и крошках разбитого стекла, с неестественно запрокинутой головой, лежала я, - красивая молодая женщина, Настенька Ледяева...
Я сразу все поняла. Не понять было невозможно. Тем более, что вскоре завыли сирены скорой помощи и меня, после непродолжительного осмотра, погрузили на носилки и унесли, накрыв вместе с лицом.
А Артем остался жив. Его вытащили из машины и положили прямо на асфальт. Я подошла к нему и, опустившись на колени, в последний раз поцеловала в губы.
- Вот все и закончилось, - прошептала я и по моим щекам покатились слезы.