Особенно когда уже темно и снег - там, а чай и сигареты - здесь. В одиночестве запрятано слово "ночь" - куда-то подевался мягкий знак, и нечем смягчить постель: спала на кухне.
И так прошло двадцать лет: всё время за окном снег.
Раньше, до этого снега, в веселых косеньких дождинках глаз жили искорки света. Потом от этого света остался ключик, на цепочке, игрушечный. Он висел там, где обычно - крест.
Раньше, до этого снега, ключом пользовались все кому ни лень. Потом, хотя ты и не меняла замок - вообще никто. Хотя казалось - наоборот. Все же просто открывали дверь, игнорируя запертый замок, и заходили, и следили, - ведь снег так легко превращается в грязь, - и брали всё, что попадалось под руку, и уходили, чтобы не/вернуться. Ощущала ли ты потери? Наверное, нет.
Тебе было так тепло здесь, - а там всё шел и шел снег.
Ключ болтался на шее, и ты не хотела ни пользоваться им, ни снимать его.
И когда вновь окутался город теплым мягким вечерним покровом, вдруг возникнув вдвоем на пороге, улыбнулись: "Светлана, здорово!"
Долго ты вспоминала, кто это:
он, высокий, худой, обросший, темноглазый, темноволосый. И не согнутый жизненной ношей.
Он, с глазами стального цвета, с белой нитью в каштановой пряди, и всё с той же трехдневной щетиной. И не согнутый жизненной кладью.
У них были свои ключи. Здесь они были такими же хозяевами, как и ты. Они?
И все трое так и стояли на пороге, пока один их вас не закрыл дверь и запер ее на все-все-все замки.
Они что-то принесли с собой. Легкие, загорелые, двадцатилетние, в старых рубашках и латаных-перелатаных джинсах, стояли, улыбались и молчали.
По глазам пробежал синий ветер, синий ветер весны и надежды, и ты сразу обоих узнала, и коснулась руками нежно: "Как теперь вас зовут, ребята? Впрочем, нет, не хочу незнакомий. Алексей и Артем - так привычней. Буду звать вас Лешей и Темой".
И на миг она испугалась, что они, как до этого снега, пришли вернуть ей ключи. Но они просто сбросили рюкзаки в коридоре, переобулись в свои тапочки, и Тема пошел ставил чайник, а Леша взял фотоальбом.
А ты села на шаткий стульчик в коридоре и не знала, идет ли еще за окном снег, и сидела так, пока они не вытащили тебя на светлую кухню.
Тогда ты наконец раскурила сигарету; Леша сказал, как до этого снега: "Курить вредно"; Тема закурил вместе с тобой.
Вы сидели на кухне уютной: расскажи, сколько зим пролетело. На плите закипал старый чайник, темный вечер кружился метелью. "Знаешь, Светка", - сказал тебе Лешка, - "Ты ни капли не изменилась". На часах протикало восемь, фотографии, сказки - как мило.
Что это за фотографии? Это ты? Неужели? А это же они! А это вы втроем, и еще... много друзей.
Фотографии про снег. Твой муж и твоя сестра, твоя дочь и двое сыновей, и остальные, которые превращают снег в грязь. Ты не могла вспомнить, кто из этих людей кто, а ни Лешки, ни Темы на этих фотографиях уже не было. Хотя вот этот - кажется, муж, - он же был там, где ты и ребята, точно, он был четвертым... Может быть. Неизвестно. Двадцать лет снега, снега, снега. И одиночество, всю глубину которого ты хотела видеть сейчас. Но глубину нельзя увидеть, ее можно только почувствовать и, может, измерить - если повезет. Ты не помнила ни одного миллиметра этой глубины: ты всплыла на поверхность и сделала вид, что вовсе не утонула.
Помнить всё, во что можно верить, верить в то, о чем можно вспомнить. Неужели ты видела солнце? Неужели был ключ от комнат? Неужели тогда, до снега, ты кого-то туда пускала? Неужели у этой ночи есть конец, если было начало? Неужели была там осень? Неужели там было лето? Неужели тогда, в апреле, все тебя называли "Света"?
Они требовали "Света! Света!", и ты встала и зажгла свет.
(стало не видно снега за окном)
- Мама, ты одна?
- Нет, доча, я не одна.
- Что ты делаешь?
- Смотрю фотографии. Это вот дядя Леша, а это - дядя Тема.