Аннотация: Опубликован в рамках издательской программы правительства Калининградской области (2012 г.).
В сорок пять лет вечером Сельдин решил считать себя писателем. Не без оснований, конечно. Были предпосылки. Ведь писал он в студенческие годы. Ведь нанизывал ночами слова на строки, дробил на машинке, а соседка вечером хмурилась: "Спать не дал, идол". Ведь собирал прилежно каждый черновичок, подшивал, нумеровал, датировал - на всякий случай, будущим биографам труд облегчить. Ведь напечатала областная газета что-то такое его, весьма романтичное, не без слезы, где и море, и горе, и зори, и дева-лебедь выходит из волн... Потом, правда, бросил это дело. Семья, ребенок. Не до экзерсисов, знаете. Все работал, работал... И вот - толчок!
Так бывает: стоишь себе, куришь на балконе, разглядываешь чужие макушки, и вечерок дивный, и ветерок теплый, и желудок благодарно переваривает тефтельку, и небо - в эксклюзивной закатной росписи. Но вдруг сердце переходит с ровной поступи на галоп. И начинаешь о жизни своей задумываться.
Вот и Сельдин - потрогал слева, где сердце отчего-то запрыгало, и будто со стороны себя увидел. Пузик висит, лысинка просвечивает, трусы семейные, сплющенный кабинетной работой задок. А изнутри, чуть повыше тефтельки, голос зазвучал: "Ну что, брат? Жизнь идет, да все мимо! Сорок пять, а что в активе? Карьера-то у тебя не задала-ась. Жена-то надое-ела. Сын - балбес-митрофанушка. Скучно живешь, без воображения! А помнишь - мечтал? А рвался душой - помнишь? Вели-икое думалось! А? Что молчишь, брат?"
И как-то зябко стало Сельдину. Внутри себя неуютно как-то, будто тошнит или при всех мимо стула сел. Недокуренная сигарета отправилась в крутое пике, а Сельдин - за письменный стол. Выковырял из нижнего ящика скоросшиватель с тесемками, перебрал пожелтевшие листки. Старую газету развернул. В носу защипало. Сельдин шмыгнул и пошел на кухню.
Там - жена. Жонглирует банками, крышками, помидорками, укропными зонтиками. Машинкой-закаткой - вр-рык, вр-рык! Скользнула по его лицу:
Сказала так и снова машинкой - вр-рык, вр-рык. "Черствая она какая-то, - обиделся Сельдин. - Без воображения какая-то. Помидоры в голове". Глядя в ее широкую спину, попробовал вспомнить жену такой, какой полюбил. Но вспомнился почему-то лишь мешок соли, подаренный друзьями на свадьбу. Съеден уж давно. "Съеден, да зазря, - вновь возник голос изнутри. - Не понять ей тебя, брат. Тебя вообще никому не понять. Писатель - априори одиночка". "А я писатель?" - удивился Сельдин. "А разве нет? - в ответ удивился голос. - Писал, нанизывал, дробил, подшивал, публиковался... Так к черту напрасную скромность! Ты - писатель, брат!"
С этого момента Сельдин приобрел одухотворенное лицо и стал носить набивной аскот вместо галстука. На работе он заглядывал в глаза офисных девушек и с интимными обертонами говорил:
- В ваших очах... плещется расплавленный янтарь... В моем творчестве описана героиня с подобным цветом глаз...
- В вашем творчестве?
- Да... Я ведь пишу, знаете ли... Балуюсь, так сказать, литературкой...
- О! - восхищались офисные девушки и просили что-нибудь почитать.
Дома Сельдин подолгу сидел за столом, постукивал карандашом по чистому листу. Порой задумывался, глядя в окно. Что-то шептал и грустно вздыхал.
- Что с тобой? - тревожилась жена.
- Сюжет нужен, знаешь ли... Думаю...
- А... Ну, думай.
"Помидорина толстокожая!" - сердился Сельдин и много курил. Он никак не мог решить, что бы такое писать. Пришельцев с бластерами отверг, гномов с вампирами - тоже. Это было вторично и не соответствовало масштабу амбиций. Требовалось что-то большое... важное... настоящее такое, знаете... из жизни что-то... Но в жизни Сельдин знал лишь мирное "бу-бу-бу" телевизора по вечерам, стояние в пробках дважды в день, душный велюр и потекший сальник верного "пыжика". Еще знал стерильную прохладу офиса с его консалтингами, аудитами и прочими маркетингами. Все это было мелко. Без воображения. "Страшно далек ты от народа, брат", - сокрушался внутренний голос, и Сельдин (делать нечего) соглашался. Нужно идти в народ. Стать бардом современного города. Его зеркалом. Это - масштабно! И, оставив "пыжика" на приколе, Сельдин поехал на работу в трамвае.
Народу там было хоть отбавляй, и он настырно пах луком, дезодорантами и вчерашним. Могучей волной подхватил Сельдина, потащил, закрутил, всей массой сплющил в углу задней площадки. Сельдин повертел плечами, прижал к груди барсетку. Стал смотреть и слушать. Народные лица не вдохновляли. Сморщенные и гладкие, в щетине и бритые, в бисере пота, усах и помаде - все не то! Молча терпят друг друга, растопырив локти. Тупо едут куда-то, будто это важно. Не шутят, не беседуют, и лишь кондуктор голосит отчаянно:
- Передаем за проезд!
Глупость какая. "Ошибочка вышла, - сдавленно кряхтел внутренний голос. - В народ надо ходить в другое место". Сельдин (делать нечего) хотел было согласиться, но... передумал. Он узрел Ангела.
Ангел ехал задом наперед на последнем сиденье. Курносый профиль, косая челка, пуговки плеера в розовых ушках. Взгляд задумчиво бродит за окном, и не касаются Ангела народные животы и запахи. Ангелы выше этого. Они витают там, где музы. Где музы... Муза!
У Сельдина загудело в голове и заныл подчерёвок. Божественное откровение снизошло на него. Вспенилось море, зазолотились зори, заалели лалы, заклубились туманы и дева-лебедь пошла из волн. От чувств Сельдин едва не проехал свою остановку. А потом проводил уносящегося в трамвае Ангела долгим взором - до самого поворота.
Манкируя служебными обязанностями, в тот день Сельдин вдохновенно настучал тридцать тысяч знаков. Пальцы порхали бабочками, еле поспевая за воображением. Под конец Сельдин прослезился и понял, что написал шедевр. В нем было все: тоска, трамвай, курносый профиль, внезапная любовь-убийца из-за угла, атласная простынь, нефритовые стебли и врата, увядший тюльпан, разбитый бокал и белый шиповник на могиле.
Краснея и поминутно откашливаясь, Сельдин прочел шедевр дома.
- Розовые сопли, - отрезал сын-балбес.
- Кризис среднего возраста, - посочувствовала жена.
Воистину, пророк - без чести в отечестве своем, и у сродников, и в доме своем. Ближние наши - враги наши. Сельдин, конечно, скрыл уязвленную гордость под добродушием. Но зажегши свечу, не ставят ее под сосудом. Сельдину нужен был читатель - тонкий, понимающий. "Понять тебя мог бы лишь ангел", - вздохнул голос изнутри, и наутро одна из офисных девушек приняла звонок:
- Меня не будет нынче, увы, - деланно сипел в трубку Сельдин. - Горячка, знаете ли...
И всем своим горячим телом он отважно ринулся в трамвай, надеясь на чудо. Его мяло и толкало, чьи-то волосы лезли в рот, а правую ногу отдавила шпилькой девица, ростом до потолка. Но Сельдин по-гладиаторски мял и толкал в ответ, выплевывал волосы, ломился через вагон - от головы к хвосту. Не забывая смотреть по сторонам.
Чудо случилось. На этот раз Ангел висел на поручне - снова на задней площадке. Шел дождь, трамвайные окна потели, и Ангел протирал в них пальчиком круглые глазки. Сельдин притиснулся вплотную и растерялся. Живя без воображения, он разучился запросто знакомиться. Изъясняться scriptum ему было легче, знаете... Ангельская макушка почти задевала его подбородок, пахла пряниками, но у Сельдина в голове крутилось лишь "на призывный звон гитары выйди, милая моя".
- Выходите? - обернулся Ангел вдруг.
- Н...н-н... - замотал щеками Сельдин.
"Ну, ты и ва-ася, брат!" - изумился внутренний голос, но Сельдин уж и сам опомнился. Успел выскочить из трамвая, сбив с ног пару пассажиров.
Сельдин нервно поправил сбившийся аскот, а Ангел попятился и стал озираться.
- Знаете ли... В ваших очах... трепещет зелень трав...
- Чего?
- В своем творчестве я отразил... я покажу... вам понравится...
- Больной, что ли? Щас милицию позову! Там тебе так покажут! Дебил, блин.
...Этой ночью синий от никотина Сельдин зарегистрировался в сообществе сетевых литераторов. Загрузил шедевр под названием "Трамвайная лирика" и, волнуясь, принялся обновлять и обновлять страницу в ожидании читательских откликов. Воображение рисовало картины мести. Вот - страницы "Нового мира", его лицо вполоборота, во взгляде - ум, честь и совесть эпохи. Вот - телевизионное интервью. "Каков лейтмотив вашего творчества?" - "Через все мое творчество красной нитью проходит, знаете ли... тема женских глаз..." Вот - красная ковровая дорожка. Центральный дом литератора. Торжественная церемония. "Премией "Золотое перо Руси" награждается... - нагнетающая пауза, - ...автор рассказа "Тр-рамвайная лир-рика"!" Зал рукоплещет стоя, жена нюхает нашатырь, Сельдин скромно восходит в зените. У входа в ЦДЛ - Ангел с букетом роз: прянула к нему, но он не смотрит, проходит мимо...
Первый комментарий появился под утро и звучал странно: "Аффтар молодец! Пишы исчо! Гы!" Аграмматизм комментатора покоробил Сельдина. Но внутренний голос сказал: "Ты - писатель народный, брат. Чваниться тебе не к лицу". Сельдин подумал и (делать нечего) согласился. Вдохнул поглубже и начал писать ответ: "Спасибо за Ваш отклик. Через все мое творчество, знаете ли, красной нитью проходит..."
Опубликован в рамках издательской программы правительства Калининградской области (2012 г.).