Это чудо появилось у нас два года тому назад. Это когда промозглый ноябрьский ветер, то сносил его писк в никуда, то снова возвращал и проникал неприятными, жалящими порывами в моё сознание. А зря, и не вовремя. Я, ведь в это время, так увлечённо копался в шпаклевании очередной стены своего тёплого дома. Но и это не могло заглушить чувство причастности к надоевшему пронзительному звуку наружной природы.
Проклятие. С одной стороны, я понимал, что пока нахожусь в своих стенах и не обращаю на это дело внимания, то вроде бы и не причём, и не при делах. Оно меня не трогает, и абсолютно, не касается. Да, мало ли кто там, на улице, и по нынешним временам, борется за своё выживание. Мои предки и я, это дело, давно уже перешагнули и всех победили. Теперь все у нас на поводке и на цепи. Пусть и остальные, если им удастся, и если мы им это позволим, пытаются такое пройти Я же, с помощью миллионов погибших своих поколений, это дело поборол, имею крышу над головой, и отгородился от звериных проблем, навсегда, высоким забором человечности.
Но это было с одной стороны, и её, явно было мне недостаточно. А потом, и в один, не самый прекрасный момент, мне стало совсем уж нетерпимо и даже так противно, ну, как железякой по стеклу. Чертыхнувшись, не единожды, я, на босу ногу, нацепил расхожие, свои калоши на резиновом ходу, и вышел, как бы покурить.
Какое, там курево? Сплошной обман себя и того писка, который я уже не слышал, из-за ветра, но чувствовал, а потому и пошёл на его неслышный для уха, но проникающий в каждый нерв звук.
Ну и что? Я так и знал, и этого следовало бы мне ожидать. Жизнь подложила мне очередную подлянку. Она знала, что я не мог не протянуть руку этому грязному и мокрому комочку её проявления. Она, наглая моя обманщица, тут же приняла это, как должное и вся уместилась на моей ладони. Я держал этот кусочек затухающей чужой жизни в руке, как свою, и она этого хотела и не противилась. Более того, она предоставила мне очень широкий выбор, или сохранить её, или..., но, никаких других или у меня, с этого момента не было Я так и замер с этим замолчавшим на моей ладони существом. Потом оно вякнуло и повело меня домой. Нет, это не я туда пошёл, это оно потребовало тепла, уюта и заботы, и я, просто стал транспортным средством по его перемещению и понёс его туда. Огромный мой овчар даже не тявкнул. Может, это было от того, что он не заметил моей крошечной находки? Или тоже был доволен, что писк, наконец-то прекратился. Он и не мог продолжаться дальше, потому что дома я тут же, эту наглую морду воткнул в молоко. Нахлебавшись этой влаги жизни, оно, тут же и замерло в позе сна до самого прихода жены.
- Что это?
Был её, вполне естественный вопрос, как и мой ответ с разведёнными, чуть шире плеч, руками.
- Да вот, приблудился, нашёлся, и сам пришёл. А куда я, и мы его теперь денем?
- Виктор, ты думай, когда что-то делаешь, - сказала она брезгливо и после первой своей паузы, - ты ведь должен представлять себе обязательные теперь лужи и кучки.
- Я сам всё буду убирать, - торопливо согласился я, чем вызвал её смех, - и каждый раз.
- Да? А я должна буду перешагивать через них весь день, и ждать от тебя такого подвига?
Ей ждать не пришлось, потому что возле сапог, тут же образовалось то, что было раньше, и совсем недавно молоком. Половой коврик, что был у порога, моментально впитал это безобразие с помощью моих рук в себя. А я, упав при этом на колени, имел возможность доказать жене свою готовность принять участие в общем деле поддержания чистоты и санитарии. Эта, моя готовность, вызвала очередной приступ смеха и следующий вопрос:
- А вонь, кто будет убирать?
И она выкинула влажный коврик за дверь, а мы поняли, что остаёмся по эту сторону дома.
- Сейчас выстираю.
Добавила она разуваясь.
- А как нас зовут?
- А это, как ты скажешь, - торопливо продолжал я заискивать, - мы ждали такого важного решения от тебя.
- Ну да, - засмеялась она, - и вы знали, и решили за меня, что оно будет таким, и с нами? А кто оно?
Спросила меня жена, но не получила конкретного ответа, потому что для меня это было не важно. Потом, этот, дипломированный, кандидат в медицинские науки подняла комочек шерсти и, фыркнув, произнесла:
- Ничего то я, в этих кошачьих причиндалах не понимаю, нас этому и таким мелочам не учили. Но, мне кажется, что это девочка
- И?
- Да пусть, будет пока это Киса, а там посмотрим.
Смотреть долго не пришлось. Ровно до того дня и момента, когда, через несколько месяцев, это чудо стало вылизывать свою половую кошачью принадлежность. Но, переиначивать мы его не стали, а он и не возражал. Ему и так было сытно и привычно, а до кличек безразлично.
Но, это было и случилось потом, а где-то, через неделю, пришёл истинный хозяин нашей территории. Я сделал очередной выход на улицу и в это время он и прошествовал туда. Это был наш огромный чёрный котяра Самсон. Тот самый блудня, что давно стал общественным достоянием посёлка. Ему приходилось их внимание отрабатывать, и в том, что всё котята в округе почернели и укрупнились, была, видимо, и его заслуженная вина. Благо, что нам, пока, не приходили иски на алименты.
Мы все уже перестали его ревновать и к кошкам, и к людям. Даже моя жена, не завидовала всяким, гладящим и хватающим его женским и детским рукам. Его порою уносили и похищали, но всё это было бесполезно, потому что в отдельные моменты он обязательно оказывался возле порога нашего дома. Это был контрольный обход и дань месту своей бесспорной миске. Видимо, правильно говорят, что если собаки привыкают к людям, то кошкам больше становится родным этот предмет домашнего интерьера. И, похоже, что им больше нравится, когда они изнутри всех порогов.
И в этот раз, равнодушно обойдя мои ноги, Самсон обнюхал свою чистую миску и плюхнулся рядом. Давать ему, что-либо, и в это время, было бесполезно. По-моему, он приходил домой не поесть, а отдохнуть от еды, да, от такой, что и на колбасу он смотрел, как на отраву.
Вдруг это, полупудовое, создание подскочило и сделало свечку. Я бы не удивился, что будь бы рядом дерево, более или менее приличное для его толщины, то Самсон вспомнил бы, и то, как по ним лазили кошки.
А всему причиной было то, что из-за меня, а вернее из-под моей штанины, выползло Киса. Она понял, что без выяснения всех отношений с этим, не самым лучшим представителем своего семейства кошачьих, ему жизни не будет. Но так расстелиться и распластаться, надо было смочь и умудриться. По-моему, даже лужи были выше.
Всё это подтекло под приземлившегося Самсона, и предоставило ему возможность выяснять своё 'hu ist hu'
Я, никоим образом не вмешивался в эти действия и знал, что звери вернее и справедливее разберутся в своих отношениях, если люди не полезут к ним со своими 'Фу' и 'Брысь'. Им предстояло в этом мире и здесь не сосуществовать, а существовать и надо было каждому, чем-то поступиться. Широкий и вынужденный жест Кисы был, хотя и не сразу, но понят Самсоном. Розовый язычок лизнул его по плотно прижатому к затылку уху. Даже они любят и знают где кому что нравится. Но это ещё ничего не значило, потому что кошки могут со своей жертвой и сами поиграть и дать ей повеселиться. Это могло быть и простой пробой на вкус. Но, следующие мазки розового языка дали мне понять, что из Самсона получалась бы прекрасная мама. Это было приятно, но странно, потому что настоящие львы, и прочие ласково мяукающие, чужое потомство съедают.
Всё, дальнейшее мне было уже неинтересно, и я пошёл к своему дежурному месту у телевизора, потому что, как обычный русский мужик, боялся, и думал, что мировые события не произойдут без моего участия, лёжа на диване.
Мировой океан не вздрогнет, а засуха в Африке, будет слишком жестокой, если я туда не гляну, или про это не услышу. Потом это надо будет с соседом, или на крайний случай с женой, обсудить и принять решение, от которого зависят решения мировых проблем.
Киса, тут же потянулся за моими ногами, но был отсечён от них стеною Самсона. Он не позволял ему попасть под то, что могло бы покалечить и раздавить. Диван стал для меня спасением от их обоих. Первый, ещё не мог на него запрыгнуть, а второй не хотел его бросать. Да и знал он, что я не мог терпеть, когда эта туша пыталась по мне топтаться, да ещё столбить меня, как свою территорию, когтями.
Молочный период у нас вскоре закончился. А это всё из-за младшего сына - студента. Чему их только там учат? Узнав по телефону про наше пополнение, он решил сделать на этом свой семейный бизнес. Он привёз пакет кошачьей радости типа Viskas и умудрился с матери содрать двойную его цену. Через неделю подлог обнаружился, но в ответ и на сдачу, ничего, кроме нашего хохота, она от нас не получила. Правда, после такой науки, она решила, что выгоднее покупать самой. Первая горсть была воспринята с фырканьем, хотя Самсон и показал, бестолковому созданию, что его этим не удивишь. Демонстративно хрумкнув несколько комочков он доказал, что это если и не полезно, то и не вредно. Ничего на первый раз не вышло и мы поняли, что рекламные передачи, наше создание ещё не видело или не может переварить. Хотя, теперь подозреваю, что дело было не в деревенском образовании, а в отсутствии нормальных зубов.
Они вскоре появились, и заставила их прорезаться сама кошачья жизнь.
В ту ночь я проснулся от пропажи рулад мурлыканья под самым ухом. Как я не пытался на Кису влиять, ругаться, шипеть и даже гавкать, всё было бесполезно. Он находил моменты и возможность забраться в постель, да, при этом, норовил ещё, поближе к уху. Мои уловки и попытки переложить его к жене, Самсону, или к сыну приводили только к тому, что приходилось лишний раз просыпаться, от его явления. На этот раз было всё прекрасно, если бы не грохот на кухне. Казалось, что там танцует, если не вся посуда, то табуретки, однозначно. Даже не думая, потому что, спросонья не понимал, что бы это значило, я оказался там.
Первое, что мне увиделось при включенном свете, это явный подозреваемый и виновник безобразия, Самсон. Но тот был водружён женским страхом на кухонный стол и, только что не визжал. А рядом, внизу, между ножек стола и стульев металось неизвестное мне чудовище, которое постоянно меняло свой облик. То у него проявлялись фрагменты Кисы, то вдруг они изменялись на запчасти от Мика Мауса, то вдруг впору было протирать заспанные глаза. Они мне давали понять, что я и несчастный Самсон стали свидетелями боя. Боя неравного, и не в пользу Кисы. А всё из-за его зубов, которых, по настоящему, ещё и не было. Он метался, мелькал, как искра, над крысёнком его размеров. Он хватал его и за спину и за шею, но у него не было тех саблезубых клинков своего противника. Он мог, и успевал, мять, карябать жирную холку противника, но прокусить их ему было нечем. Это было не молоко.
Сзади налетела на меня от неверных ещё своих сонных движений жена. Она быстрее меня разобралась в происходящем.
- Боже! Ну что же ты стоишь? Как ты можешь спокойно на это смотреть. Ну, помоги же ей, - мы тогда ещё считали, что ей, - или я сейчас сама.
И она решительно схватилась за самое грозное женское оружие, за веник.
- Нельзя этого делать, - я удержал её, - Мы можем только навредить, если отвлечём внимание и реакцию Кисы. Это, единственное её преимущество. А потом крысу, в таком её состоянии, и выбора между жизнью и смертью, никому, кроме кошки, не напугать и не остановить.
Но, кажется, маленький Киса выдыхался, и их бою грозила ничья. У противника не было другого выбора. Потому что, я уже, потом, не стоял бы в таком оцепенении и не был бы таким рассудительным. Я бы сам загрыз, безо всякого веника, того, кто лишил бы Кису его жизни.
Киса, в итоге, смог только заблокировать, бесполезной своей хваткой за шею снизу, убийственные челюсти противника, но сам был им подмят. Не было никакой возможности использовать свои прыжки и скорость. Он был лишён всякого манёвра. И вот тут его выручила история всех поколений безрассудных в своей кровожадности предков. Эта уникальная и древнейшая машинка жизни, уместившаяся в крохотном тельце, вспомнила, что зубы бывают не только в пасти. Киса забил судорожно задними ногами по навалившемуся на них жирному животу крысы. Тело и каждая его клеточка поняли, что сейчас идёт решение самого главного вопроса жизни, и именно его бытия. Судя по писку врага это было не бесполезно и не безразлично ему. Своим весом и скованным телом, он помогал Кисиным когтям впиваться, и рвать всё, что под них попадало, а сменить позицию он не мог. Когда на полу появились первые капли крысиной крови, я вытолкнул жену из кухни и сам не стал смотреть продолжение этого боевика. Видимо, что-то полезное для себя, Киса в телевизоре увидел.
Успокоив и уложив жену, я вернулся на кухню, где и стал свидетелем древнейшего ритуала. Забившись в угол, Киса, с победным, и не по росту громким урчанием, трепал то, что осталось от поверженного врага. Самсон, кружась тут же рядом, предлагал свои услуги и зубы, но, каждый раз отвергался, за предательское поведение. Как ни странно, для их весовых категорий, это было принято не только к сведению, но и к исполнению. Право победителя в природе всегда имело свой знак. Оно оказалось на этот раз для него священным, и он только кружился вокруг, да около.
Эта оргия насыщения победой, была не едой, а продолжением показа своей силы и места в жизни. Киса был сыт, но это не значило, что он должен был отдать добычу тому, кто её не достоин. Всё это важно было только этим зверькам, а мне было противно смотреть на такое пиршество. Оно было противоестественно нашему человеческому воспитанию и современному быту. Танцевать на поверженных врагах мы, конечно, не отучились, как и пожирать их, вместе с трудами, Но делать это так демонстративно, по звериному дико, не было необходимости, Глупые создания.
Мы свой разумный ритуал пожирания чужой жизни давно обставляем по другому. И благо, если ещё при этом, воздадим хвалу создателю её и всего сущего. А то, заскакивая за стол, или отваливаясь от него, мы забываем обо всём святом. А зачем, если главное в жизни это жор ради еды, а не жизни ради.
У нас теперь такая череда посредников между загубленной чужой жизнью и зубами, что мы, тыкая в неё вилкой, или ножом, просто жуём, не думая о ней, и говорим о высоком и о прекрасном. Но это в лучшем случае. А так, за насыщением, можем и помечтать о хорошей погоде. Нам это сваливается на стол без личной борьбы и без риска быть съеденным самому. Ценность продукта, сейчас, определяется не ценою личной победы и твоего участия в ней, а возможностями кошелька, объёмами желудка, и размерами талии.
Самсон тоже захотел быть похожим на двуногих хозяев, но просчитался и уважил Кису. Я тоже, но по-своему. Мне было это неприятно, и я, вынужденно, принял самое активное участие в происходящем. Совок и веник быстро сгребли все сокровища Кисы вместе с ним и были вышвырнуты на улицу. Там место для природного пира, а видеть это и победителя никто не хотел.
Где он бродил в огороде до обеда следующего дня, нам было неведомо, да мы, вообще избегали этой темы. Знали что не пропадёт, а уж тем более, не убежит. Конечно, мы его ждали. Но писка не было слышно, до момента громкого лая овчарки. Я выглянул в окно, но видимых причин беспокойства не обнаружил. Пришлось открыть двери.
Всё понятно, вернулся победитель, которого не было видно из окна. Но каков герой? Сразу стало понятно, по походке и гордой посадке головы, что своё место в доме и статус пребывания он намерен круто изменить. Он не считал себя уже приживалой, что клянчит подачки. Самсон закружился возле него вылизывая, а тот принимал знаки внимания, как должное. Вот, вскоре, тогда и вступило в силу коварство спецкорма. Если первые шарики были разгрызены без особого энтузиазма и с трудом, то дальше дело пошло веселее. Зубки крепчали, и аппетит рос,
Я не сторонник изощрённых кормов для зверушек. А потому, не потакал этим пристрастиям. Да им, хватало заботливой слабости жены. Она, своим режимным уходом на работу и возвращением с неё, завела в кошках время дополнительного питания. Стоило её задержаться, как Киса, не в пример сдержанному Самсону, кидался к ногам, мешая разуванию и начинал на меня жаловаться. Этот ябеда давал ей понять, что я не изменил своим принципам и он доволен её приходу. Если же жена задерживалась по делам, то разнос за опоздание учинялся Кисой. Тональность и разнообразие его мяуканья настолько видоизменялась, что невозможно было не смеяться. Возникало чувство родственности слова мама и его мяуканья. А может, это так и было, когда предки учились говорить? Видимо, тогда, пытаясь подражать звукам природы, они, и похитили основу этого слова у кошачьих?
Так вот мы и росли, пока Киса не показал нам свой пол, и не превратился в чистопородного рабочего кота 'а ля деревня'. Пепельно-серый цвет, с тигриными разводами полос тёмного оттенка были классическими.
Наш дом, при этом, вскоре, поскучнел и потерял свой обжитой облик. Шорохи и всякие таинственные писки прекратились. Про домовых уже не вспоминалось и чёрных дробинок от мышиных подарков помёта не попадалось. А без этих прелестей, ну, какой это нормальный дом, если в нём нет мышей? Но и здесь мы сделали выбор в пользу Кисы. Мы надеялись, что не в каждую щель он залез, а мы не каждую крошку вымели. Потом у нас был полигон на будущее для их спасения. Это чердак, где не только Киса, но и сам чёрт, сломал бы себе ноги, Да ещё двор был возможностью, частичного их спасения от такого шустрого соседа. Он не знал человеческой науки регулирования численности объектов охоты. А потому грубо нарушил условия обитания грызунов, и подсел на диету. Он при этом не раз покушался на запасы Visas, в отсутствии жены, и два раза успешно. Пришлось принять меры и его склонности к разбою. Были учтены, и пресечены. Тогда он попытался втянуть меня в сговор. Когда я, кружа по дому, проходил мимо заветного шкафа, то Киса бросался на него, царапал, что было сил, и показывал где лежит нужное ему и мне. Он готов был даже поделиться. Но я был недогадлив, и он тогда, глядя пронзительно в глаза, мяукал про меня что-то презрительное. Он удивлялся моей тупости и неумению добраться до такой близкой и бесхозной еды
Прошло почти полтора года, и наступил март месяц.
Сколько котов погубила мартовская любовь. Нет возможности объяснить им это. Все они, что городские, что деревенские, мечены и прокляты этим временем года. Удержать, да ещё велеть прийти вовремя домой, это бесполезное занятие. Потерял всю рассудительность и Киса, когда в один из вечеров начал по-особому утробно мяукать и рваться из дома. Больше мы его не видели, хотя надежды не теряли. Что стало причиной этому неизвестно.
Это случилось, когда промозглый ноябрьский ветер, то сносил его писк в никуда, то снова возвращал и проникал неприятными, жалящими порывами в наше сознание. Мы вздрогнули. Жена смахнула с коленей Самсона и бросилась за дверь.
Вскоре она вернулась, неся в ладони крошечный комочек жизни.