Аннотация: Альтернативная концовка романа Глуховского "Будущее". Глава 31. Перед вами окончание истории, которое предстало в моем воображении после того, как разочаровала оригинальная концовка.
Двери лифта плавно смыкаются, запирая меня в прямоугольнике пространства.
Назад пути нет. Но когда за спиной - пустота - возвращаться не имеет смысла.
Перед лицом включается экран, который однообразно транслирует рекламные ролики, чтобы скоротать время пассажирам. Время, которое для них не имеет смысла. Время, которое они разучились ценить...
Когда выписывался из реабилитационного Центра в Брюсселе, думал, что оно станет течь так же вяло, как раньше. Но этого не произошло. Минуты, секунды летят с бешеной скоростью, словно старость продолжает грызть мою плоть, проворачивая стрелки моих часов вспять.
Нет, не моих.
Губы растягиваются в улыбке. Злой. Хищной. Мстительной.
На экране появляется Аннели и отвечает мне улыбкой. Подбадривающей. Одобряющей.
Я люблю тебя.
Затем достает упаковку таблеток счастья и начинает предлагать мне вкусить неземную радость.
Тело реагирует раньше мыслей, и кулак с силой врезается в дисплей.
Костяшки вспыхивают отрезвляющей болью.
Аннели пропадает. На ее месте в паутинке трещинок появляется брюнетка с идеальным лицом и счастливой улыбкой манекена.
Ненавижу.
Она говорит что-то приторным голоском, но я не слушаю.
Аннели...
Анна.
Горький комок подкатывает к горлу. С трудом сглатываю, пропихивая горечь внутрь себя. Не сейчас.
Лифт снова движется слишком медленно. Но нет. Это мысли бегут слишком быстро.
Я сам отдал ее им. Свою дочь. Свою кровь и плоть. Часть души.
Снова сглатываю. Не получается.
НЕНАВИЖУ!
Пальцы сжимаются в кулаки.
Интернат. Вот, что ее ждет. И сотни таких же детей, как она.
От одного упоминания о нем пробирает дрожь.
У меня был выбор. Я мог спасти ее. Мог отдать Берте, или же последователям Хесуса... отца, выдав малышку за его дочь, чтобы они увезли ее прочь из Европы далеко-далеко и спрятали там, где никто не найдет. Но я сделал другой выбор. Вспомнил Рокамору и сделал так, как велел господин Шрейер. Вернее сделал видимость того, как он велел. Пусть решит, что я сломлен, что я его марионетка. Пусть. Я и хотел этого. Иногда, чтобы выиграть нужно принять чужие правила игры.
На самом деле я пожертвовал собственной дочерью, чтобы больше никто не попадал в Интернат. Умерев, я не смог бы помочь ни ей и никому другому. Меня бы ждало забвение, а Шрейер нашел бы новую игрушку.
Но я собираюсь положить этому конец. Раз и навсегда.
Почему отец проиграл Европе? Потому что он ничем не жертвовал. Он играл в революционера, а надо было этим жить.
Пока лежал в Центре у меня было много времени, чтобы всё обдумать. Чтобы переродиться и стать другим человеком.
Семьсот Семнадцатый загнулся от старости, уступив место новому человеку, у которого больше нет номеров. Ян Нахтигаль - умер, а Ян Рокамора родился.
Сглотнул легко. Следом за со слюной разлилось спокойствие.
Стены больше не давят, ибо я отныне вне их. Клаустрофобия была уделом Семьсот Семнадцатого - его проклятием, его персональной карой, а Рокамора чист, как белый лист. Даже кошмары оставили его и ночь дарит забвение, о котором Нахтигаль только мечтал, жадно глотая снотворное, как наркоман.
Ладонь привычно ложиться в кармане на рукоять шокера.
Но холл, утопающий в сонном полумраке, пуст. За простой стойкой нет услужливого консьержки. По нужде вышел?.. Тем лучше.
Шагаю в лобби и подхожу ко второму - потайному - лифту, что доставит меня в обитель Небожителя. Подношу ладонь к панели вызова, но створки открываются сами...
Странно. Комма у меня нет, разбил после того, как покинул Центр, чтобы Шрейер не мог отследить мои перемещения. Сейчас пришел без приглашения. Неужели ждут? Но назад пути нет. Делаю шаг на паркет из русского дерева. Двери лифта смыкаются за спиной, словно пасть, и он начинает практически неощутимо возносить меня вверх. В небеса.
Я больше не падший ангел.
Скидываю с плеча родной, но такой сейчас мне чуждый рюкзак. Открываю. Достаю из тьмы его чрева маску Аполлона. Смотрю в это бесчувственное лицо мертвеца, которое недавно заменяло мне собственное, и улыбаюсь.
Отныне Ян Рокамора не Бессмертный пес. Ошейник сброшен с горла и больше не душит.
Надеваю чужое лицо, которое ощущаю не больше, чем пластик. Никаких ассоциаций. Достаю балахон и накидываю на плечи. Бросаю пустой рюкзак к стене лифта.
Это мой рейд. Последний. Вызов сделал я сам.
Мне плевать, что нарушаю Кодекс. Не пугает, что за это ждет трибунал и измельчитель. Плевать. Я больше ничего не боюсь. Разве что не исполнить задуманное.
Почему-то вспоминается Базиль.
Братишка... Единственный из всех. Настоящий. А я... Семьсот Семнадцатый тебя предал. Он побоялся спасти тебя, и ты умер по его вине. Нет ему прощения... Ты всегда был сильнее и свободнее его. Он хотел быть, как ты. Он завидовал тебе... Если бы не ты, то он не стал бы Яном Рокаморой. Ты научил меня притвориться, наплевать, сказать себе: это всё игры, я в них не буду играть, и спрятать себя настоящего в себе-с-номерком... Хотел бы я, чтобы ты сейчас был рядом со мной. Чтобы ты поддержал меня сейчас. Или простил...
Становиться трудно дышать. Маска давит на лицо. Судорожно сглатываю, пытаясь успокоиться. На глаза набегает пелена. Смаргиваю соленую влагу, что щекочущими дорожками сбегает по щекам. Но лицо Аполлона сухо.
Сжимаю и разжимаю кулаки.
Ненавижу!
Возможно, это ловушка, и там - наверху - меня ждут. Пусть. Я готов. Доберусь до цели. Или сдохну. Мне сейчас терять нечего. Всё что можно уже потерял...
Лифт замирает плавно, но я это чувствую. Собираюсь, поудобнее перехватываю шокер, готовый метнуть себя в гущу врагов и драться, как никогда прежде, выполняя свои приказы.
Створки открываются, являя взору уютную прихожую. Ни одного противника. Лампы не включены, но помещение освещают рыжеватые отблески. Не сразу понимаю, что это не искусственное освещение, а лучи солнца.
Кроту сложно привыкнуть к свету небес...
Ожидая нападения, осторожно делаю шаг в жилище бога. Но охрана не спешит нападать. Спряталась?
Озираюсь: никого. На миг накатывает ощущение дежавю и в тенях в глубине комнат возникает элегантный женский силуэт. На ее голове широкополая шляпа, а глаза скрывают темные стекла "стрекозьих" очков... Присматриваюсь и понимаю, что обознался. Это всего лишь безжизненная статуя. Не Эллен.
Вспоминаю ее насмешливые глаза, соблазнительную улыбку, а за ними - тоску и вселенскую скуку. Богиня? Нет, всего лишь собачонка у ног господина. А Нахтигаль ее еще трахал, считая, что опускает царицу до своего уровня. Глупец. Что он делал? Всего лишь совокуплялся с ручной зверушкой Шрейера. Потому Эрих так легко и простил ему эту выходку. Остро ощутил отвращение к себе прежнему. А к Эллен, наоборот, всколыхнулась жалость. Жалость через призму презрения. Она могла бы не так уйти из жизни. Могла бы не так проявить свой протест. Не так обрести свободу. Она могла бы сделать то, что собрался сделать я. И избавить меня от грязной работы? Нет, это должен сделать лишь я и никто другой.
Иду по натуральным полам апартаментов, но богатое убранство не вызывает интереса. Глаза выискивают фигуру Шрейера. Моего настоящего врага. Моего приемного папаши. Моего ненавистного кукловода.
Игра окончена, Эрих. Марионетка вышла из под контроля и обрела собственную волю.
Но его нет. Комнаты, освещенные закатным светом, пусты.
Может, небожителя нет дома? Тогда почему я так легко вошел?..
Посещает мысль позвать врага по имени, но не издаю ни звука. Хочу подкрасться незамеченным. Хочу появиться неожиданно. Хочу напугать.
Случайно прохожу мимо комнаты, где умерла мать. Бросаю взгляд на деревянное распятие.
Ненавижу тебя!
Внутри всё сжимается.
Мама... Я люблю тебя...
И выхожу в сад. Посещает догадка, где искать Шрейера.
Бреду среди кустов, осторожно, чтобы не шуметь, ступаю по дорожкам.
Вон он пляж с настоящим песком. Вон пара шезлонгов у воды. Вон в одном кто-то сидит, изящно держа в руке коктейль в красивом фужере.
Эрих Шрейер. Наконец-то я нашел тебя. Ты один. Замечательно.
Осторожно ступаю на песок. Начинаю приближаться к нему. Как действовать многолетний опыт подсказывает сразу: незаметно подкрасться, коснуться шокером шеи, поднять тело, швырнуть в бассейн, утопить. Всё просто.
Ноги вязнут в песке, сердце колотится часто.
Я покусился на невозможное, на немыслимое - на бога!
Пьянит от собственной дерзости. Улыбаюсь под маской. Мне можно. Оковы сброшены, я вне Системы. Я - свободен!
- Ян! - раздается в тишине приветливый голос Эриха, словно гром, и заставляет испуганно замереть, как нашкодившего щенка. - Красиво, правда?
Холеная рука ставит бокал с недопитым напитком на столик и огибает изящным жестом небосвод, залитый кровью заката.
Хочется переломать эти тонкие пальцы, хочется заставить их владельца скулить от боли, сбросив всю божественную спесь.
Но почему-то не могу сделать шаг навстречу богу-дьяволу, словно попал в зыбучие пески.
- Такие пламенные закаты бывают нечасто.
В его голосе сквозят победные нотки. Это бесит.
Нет смысла таиться: он знает, что я у него за спиной.
- Я здесь не на небеса пришел любоваться.
Если пришел убивать - не разговаривай. Но я слишком легко нарушил это мудрое правило. Может, оттого что мне есть что сказать?..
- Я знаю зачем ты здесь, Ян. Позволишь исповедоваться?..
Усмехаюсь.
- Ты не по адресу обратился.
Вырываю ноги из плена песка и приближаюсь к шезлонгу.
- А мне и не нужен проповедник. Я хочу поговорить с сыном.
- Ты мне не отец.
Обхожу Шрейера - не могу напасть со спины. И замираю...
На Эрихе тоже самое одеяние, в котором он выступал на Совете. Ноги босы. Взгляд пронзительный и открытый, словно он хочет показать, что откинул от себя все роли, все маски. Весь в пламенных отблесках заката, словно, он действительно древнее божество из сказок и легенд, спустившееся, чтобы править нами. На его коленях покоится револьвер. Старинный, даже древний - красивый с витиеватой росписью. Наверняка, безумно дорогой, как и всё здесь. А еще уверен: исправный и магазин в нем не пуст.
Револьвер против шокера. А ты подготовился, "папаша"... Но не чувствую страха, что сейчас умру. Скорее досаду. А еще обиду, даже немного детскую, что не удалось напугать, что опять не вышло по-моему...
- К чему весь этот маскарад, Ян? - искренне удивляется Эрих. - Решил подстраховаться, чтобы скрыть лицо? Не нужно. Я распустил охрану, отключил камеры, комм не работает... Нас никто не подслушивает. То что сейчас будет сказано... то что сейчас произойдет навсегда останется между нами. Сними маску. Хочу видеть твое лицо.
Возникло протестное желание ему не верить, возразить, но я не смог. Что-то подкупало в его интонации. Непросто поверить, но он говорит со мной искренне. Рука дрогнула, но я удержался от навязанного желания снять маску. Я больше не марионетка, чтобы исполнять его приказы. Отрицательно мотаю головой.
- Как хочешь... - вздыхает он. - Помогла терапия? Снова стал прежним?
Он имеет ввиду внешность или нечто большее? От заботы в его голосе тошнит.
- Помогла. Больше не разваливаюсь и на том спасибо, - сухо изрекаю.
Неужели он ждал благодарности?!
Повисает тягостная пауза. Видно Эрих хочет что-то сказать, несколько раз открывает рот, словно рыба, выброшенная на берег, но слова так и не слетают с губ. И мне тоже отчего-то непросто решиться на задуманное. Дело не в револьвере: если пуля не сразит наповал, то я прикончу Шрейера хоть голыми руками, дело в... Я не могу так, глядя в глаза, первым, без повода...
- Знаешь, Ян, - начинает Эрих. - Я скучаю по Эллен. Думал, что ее... уход восприму спокойно. Но без нее так пусто здесь...
Он думает, что я пожалею его?
- Ты сам виноват.
- Да, - неожиданно соглашается небожитель. - С Эллен я переборщил. Не ожидал... Она была всегда так послушна... Но знакомство с тобой не пошло ей на пользу.
- Еще скажи, что это я довел ее до самоубийства.
- Мы оба.
Хочу возразить, но не могу, вспомнив, как бросил ее у турболета...
- И в смерти матери меня обвинишь? - спрашиваю с вызовом, жду агрессии, развязки.
- Нет. В этом виноват Хесус. Если бы не он...
На мгновение замолкает и опускает взгляд. Возникает желание его ударить, но он, вдруг, поднимает на меня глаза, в которых стоят слезы.
- Если бы не я... Твоя мать была бы жива. Это я не досмотрел. Это моя вина. Прости меня, Ян...
Замираю, не в силах поверить в происходящее. Неужели, кукловод снизошел до того, чтобы извиняться перед марионеткой?! А если не перед марионеткой, а... сыном?..
В голове - каша. Надо его убить, но тело не слушает мысли и стоит истуканом, статуей, куклой...
- Ты мне не отец, - шепчу ему и себе, но он слышит.
- Ян... да, у меня не может быть детей. Но это вовсе не значит, что и любви к детям у меня быть не может!
Хочу рассмеяться, но горло сдавило. Судорожно сглатываю.
- Лжешь! Тот кто выступает за закон о Выборе, тот кто стоит на вершине бесчеловечной Системы не может так говорить!
- Но не думать! Ян, ты не понимаешь... Меня не понимаешь. Я не бог, Ян. Я обладаю огромной властью, но я человек! Не монстр, не чудовище - я человек... Отвык в этом признаваться, даже себе... У меня столько слабостей, но я прячу их под маски... Знаешь, Ян, я бы хотел иметь ребенка... Своего.
Вспоминаю Анну, и слова бьют по незажившей ране. Сжимаю кулаки, чувствую в правой ладони шокер. Но не двигаюсь с места. Жду. Жду, когда он закончит.
- Но не могу...
- И вот потому запрещаешь другим завести дитя. Из зависти.
- Нет... Хотя, да... Отчасти ты прав... А все эти напыщенные речи лишь прикрытие моего... уродства, которое при всех я называю "благословением". Но это проклятие, так как даже вашего Выбора у меня нет изначально. Никакого нет!
- А если бы был? Чтобы выбрал, если бы я действительно оказался твоим сыном? Если бы узнал, что мама беременна? Ты бы сделал Выбор или настоял на аборте?
На миг давится словами, хлопает ртом, вопрос застает его врасплох, замолкает и думает. Недолго.
- Сделал бы Выбор и отдал свою жизнь за сына. За тебя.
ВРЕШЬ! Хочется прокричать это вслух, но челюсти сводит судорогой, так что скрипят зубы.
Вижу его отчаянно-решительный взгляд и верю, верю, ВЕРЮ! Потому что уже видел такие глаза у тех, кто соглашался на смертельную инъекцию акса. Работа моя, будь она проклята...
Шокер выскальзывает из ладони.
Не могу его убить. Теперь не смогу...
Щеки мокры от слез. Хорошо, что лицо скрывает маска. А Аполлон не имеет чувств. Он просто мрамор.
Повернуться и уйти: миссия провалена. Причина: слабак. Но ноги вросли в песок и не двигаются с места. Может оттого, что им просто некуда идти...
И что остается? Спрыгнуть, как Эллен, в бездну? Потому что я не смогу с этим жить... С ним жить.
- Ян, присядь, - кивает мне Эрих, угадывая мое состояние даже под маской, на соседний шезлонг. Эллен. Его сабачонки. Но я - не она.
Отказываюсь:
- Постою.
В голове роятся столько вопросов, но не один не могу удержать.
- Я представлял нашу встречу иначе, - тяжело вздыхает Шрейер и вижу, что он и вправду не бог, а простой человек - одинокий и несчастный старик в молодом красивом теле. - Репетировал речь, что буду говорить тебе, но слова вылетели из головы, как только тебя увидел. Со мной так впервые. Обычно я хороший оратор... Или одна из масок, в которой я говорю... Прости меня, Ян, прости за всё... Но я ждал этого дня давно. Очень давно. Я устал от вечности, Ян. Устал... Хотя скорее не от нее, а от одиночества. От скуки. Мне доступны все развлечения мира, но ничего мне не хочется! Вообще. Ничто не радует. Миллионы мечтают оказаться в моей шкуре и жить на крыше мира, но мне положение небожителя не приносит счастья. Имея власть, имея все блага цивилизации, я глубоко несчастный человек, Ян. Только не надо меня жалеть - я не настолько жалок!
Молчу. Не собираюсь его жалеть. Просто слушаю. Тоже представлял нашу встречу иначе. Папа...
- И еще: я не свободный человек, Ян. Совсем несвободный. Тот мир, что я сотворил, та система, что создавалась при моем участии не дает свободы и мне! Она давит, ограничивает, загоняет в рамки и вот уже я не демиург, а послушный раб того голема, что создал собственными руками. И ничего не могу изменить! Ибо тогда я пойду против самого себя. Я не могу. Не могу, у меня не хватает духу разрушить то, что я строил...
Удивляюсь.
- А хотелось бы?
- Да. Теперь да. Ибо у Европы нет будущего. Я это вижу так же отчетливо, как тебя сейчас. Мы просчитались. Мы думали, что создаем идеальный мир - утопию! Но всё оказалось не так радужно, как планировалось в начале. Эта Система ведет нас в никуда. Люди просто прожигают свою вечность в холостую, тратя ее на удовольствия. За последние столетия не создано ничего выдающегося, ничего такого, что могло бы быть достойно вечности! Мы замерли в одной поре и только и можем, что поддерживать свое жалкое существование. Жалкое и бессмысленное. И оно не продлится вечно... Знаешь почему? Если в мире хоть где-то люди не получают того, что доступно нам - наш рай всегда будет под угрозой. Вспомни Барселону и вспомни, что там произошло. Не тешь себя иллюзиями, что мы избавились от проблемы. Нет! Мы просто отсрочили ее. Ненадолго. Но она вернется, и в десятки раз страшнее и беспощаднее, чем была. Мы забрали у людей вечность и обрекли их на смерть. Думаешь, они простят нам это? Никогда. Они придут мстить. Скоро. Они нападут на Европу. Начнется война... И страшно представить на что способны люди, которым нечего терять...
- Зачем ты говоришь мне это?
- Потому что тебе предстоит остановить нашествие. Тебе предстоит исправлять наши ошибки. Тебе предстоит строить новый мир. Не такой, как этот - правильный. Чтобы в нем всем жилось хорошо. Или никому.
- Я не понимаю! Почему я?!
- Потому что ты - новое поколение. Потому что я тебя выбрал. Потому что ты мой сын.
Сажусь на песок. Ноги не держат.
- Ты сумасшедший!
- Возможно, - произносит Эрих. - Да, кстати! Теперь всё вокруг принадлежит тебе. Я составил завещание на твое имя. Мой дом и состояние отныне твои. Всё равно мне некому их оставить... Я знаю, ты не станешь здесь жить, но продать в полном праве. Я восстановил тебя в Фаланге и теперь ты снова тысячник. Но так же я оставил за тобой своё место в Совете. Если он будет не против принять героя Барселоны, то ты займешь мое место.
Хочется смеяться и плакать одновременно. Должно быть, так сходят с ума.
- Это не правда... Скажи! Это розыгрыш? Ты решил поиздеваться надо мной прежде чем убить?!
Шрейер лишь расстроено качает головой:
- Ян, у меня никогда мысли не было тебя убить. Наоборот, я оберегал тебя, как мог.
- Оберегал?! А Пятьсот Третий был моим персональным телохранителем?!
- Я закалял тебя. Ты вправе обижаться и ненавидеть меня. Но мне нужен был такой человек, который сможет перевернуть мир, если понадобится. И судьба подарила мне тебя. Отпрыска злейшего врага, который стал мне самым дорогим на свете существом. И самым бесценным. Я возложил на тебя большие надежды и потому провел через ад. Прости меня, но по иному было никак. Власти нужно быть достойным. А идеальный правитель тот, кто знает как живут все его поданные, чем дышат и о чем мечтают. Сидя под облаками этого не узнать. Мне пришлось провести тебя через все круги Системы, чтобы на своей шкуре ты ощутил ее несовершенство и понял, что стоит поменять, чтобы она устояла. Или же уничтожить, чтобы на ее обломках создать новую, которая будет идеальна. Только запомни: неприступную крепость можно разрушить лишь изнутри. Вот поэтому я даю тебе во власть Бессмертных, а не повстанцев из Партии Жизни. Они вовне Системы - им ее не сломить. На примере твоего биологического отца я доказал тебе это. А еще показал каким тебе не нужно быть. Хесус был эгоистом и потому никогда не стал бы Че Геварой. Он не умел пойти на жертву, не мог отказать себе в мелких страстишках и потому проиграл. Не будь таким, Ян, и весь мир ляжет к твоим ногам.
- А если я не хочу мира у ног? Если мне нужна только моя дочь? Поэтому ты забрал ее у меня?.. Чтобы я научился жертвовать?! Чтобы не оставить мне выбора?..
- Не только. Когда ты у власти надо быть одному - меньше соблазнов, слабостей. Не зря древние воины называли мечи женскими именами. Они заменяли им жен.
- Но я не древний воин!
- Ты воин будущего!
- Эрих... Но ты сам не смог быть один! Ты же говорил мне, что страдаешь от одиночества!
- Да. Но ты сильнее меня. Ты справишься. Выдержишь бремя власти. Ибо ты ее достоин больше меня.
- А почему я должен? Почему бы мне вот сейчас не встать и не уйти? Послать тебя к черту со всеми твоими планами и уйти, а?
- Ты не уйдешь, Ян. Или я тебя плохо знаю. Во-первых потому что ты сразу не убил меня и выслушал. Во-вторых ты хочешь спасти дочь. А в-третьих ты не выпустил на свободу вирус смертности, который тебе показала Беатрис.
- Ты и это знаешь?! Как? Вируса не было?
- Угадал. Пока Беатрис была у нас, мы маленько промыли ей мозги и убедили, что она создала чудо-вирус, который сделает человечество "нормальным". А потом позволили выкрасть Рокаморе. Ее речи предназначались тебе и Хесусу. И они достигли цели. Но мне интереснее почему ты оставил вирус в пробирке. Ответишь?
Задумываюсь на мгновение.
- Потому что неправильно лишать людей выбора. Я слишком многих убил. Я забрал вечности против воли... вернее жизни у стольких, что если бы существовал ад, то в нем получил бы пожизненную прописку. Я не хочу больше убивать. Я не террорист. Мне всё это надоело...
- И вот поэтому ты здесь. Чувствую, что не ошибся в выборе. У меня получилось. Я горжусь тобой, сын.
- Ты - кукловод, я - марионетка - вот, как я себя сейчас чувствую. Ты ошибся, Эрих, я не тот, кто тебе нужен. Я не такой расчетливый, как ты, и не умею так красиво говорить, как Рокамора...
- А тебе и не нужно становиться мной или Хесусом. Время демагогов прошло. Пора дать зеленый свет людям действия. Ты такой человек и ты подходишь идеально.
Усмехаюсь. Не верится в происходящее.
- Может, мне и фамилию прикажешь поменять?
- Как хочешь, - видно, что фраза далась ему с трудом. - Фамилия Рокаморы придется по вкусу низам. Верхи предпочтут - мою. Но выбор за тобой, Ян. Тебе решать чью фамилию взять, чью сторону принять... В завещании ты указан, как Нахтигаль и то, что ты мой сын. Прости меня...
- Что? Завещание?! Не понимаю...
Боюсь понять. Он же бессмертный, какое завещание?! Что за бред?!
Взгляд утыкается в револьвер на его коленях и мозаика начинает складываться... Но он опережает мои мысли раньше:
- Ян, у меня будет к тебе еще одна просьба... Последняя... Чтобы завещание вступило в силу я должен умереть... Но сам я не смогу. Боюсь... Помоги мне.
Эрих протягивает револьвер. Дорогой, антикварный. Да, это в духе Шрейера. Жить красиво и уйти из жизни тоже красиво. По-царски.
Сижу, тупо уставившись на оружие в его слегка подрагивающей руке. Не могу принять проклятый дар. Не хочу.
- Ян... Ты же за этим пришел сюда.
Да. Хорошо, что напомнил. Скидываю оцепенение. Встаю. Механически, кукольно. Протягиваю ладонь...
Револьвер хранит тепло названного отца. Смыкаю на нем пальцы. Тяжелый. Настоящий. Способный убить. Но рукоять жжет ладонь.
Не смогу...
Облизываю пересохшие губы, но слюны нет.
Шрейер поднимается. Величаво. Хочет умереть стоя. По-царски.
Солнце почти село за край крыши. Помещение озаряют последние лучи.
Руки наливаются свинцовой тяжестью. Дуло смотрит в волны песка.
Хочу чтобы ты взирал в безжизненное лицо творения, которое ты создал, которое станет твоим палачом, кукловод. Хочу, чтобы тебя покарала моей рукой Система, что восстала против создателя. Против тебя... названый отец. Но не могу отказать последнему желанию...
Стягиваю лицо Аполлона и бросаю на песок.
Наше противостояние зашло слишком глубоко. Стало личным. Семейным.
Смотри. Полюбуйся в отражение, которое никогда не станет твоим!
Взгляд скользит по лицу, изучает, словно пытается рассмотреть во мне родные черты. Но их нет и не будет. Я - Хесус и Анна, но не ты.
Ему больно, я чувствую.
- Сын...
Хочет обмануться - пусть.
- Ян, прости меня... Прости, что разрушил твою жизнь...
Глаза замерли в мольбе. Ждут ответа. Ждут отпущения грехов.
Молчу. Язык прилип к небу. Пауза давит гробовой тишиной. Вспоминаю Аннели и Анну, отца и мать, Базиля и Эллен... А еще Семьсот Семнадцатого. Себя, который навечно застрял в Интернате. Не выдерживаю.
- Не могу... - шепчут одни губы. - Простить...
Вздыхает. Но смотрит прямо, обжигающе.
Поднимаю револьвер, направляя черное дуло Эриху в лицо.
Смотри в глаза своей смерти. Осознай, что ты не вечен...
Вновь накатывает ощущение, что всё уже происходило. Давно. В прошлой жизни. Вот так же я держал на мушке своего отца. Хесуса Рокамору. Интересно, что с ним сейчас?
Спрашиваю.
- Убит при попытке к бегству. А теперь убей меня. Отомсти, - произносит Шрейер спокойно и глаза наливаются обреченной пустотой. - Ты можешь сделать это быстро. Я знаю. Но помни: я люблю тебя, Ян...
Последняя фраза бьет в стенки черепа, заполняет мозг гулким эхом и не желает замолкать.
Сжимаю рукоять так, что белеют костяшки. Он убил его! Он убил отца! Знал, что так будет. Знал... Хоть из Хесуса вряд ли бы вышел путный папаша, но внутри всё равно что-то обрывается. Последний родной человек сгинул там, откуда нет возврата. Сгинул. А я так и не сказал ему главного... Взамен передо мной стоит какое-то чучело. Его заменитель. Суррогат, и говорит искренне, что любит меня... Говорит то, что не сказал мне настоящий отец... И, вдруг, нарыв, который гноился так долго и так глубоко, прорывает, подступает к горлу, срывается с губ...
- Ты... ты... ненавижу! - всхлипываю судорожно. - Ненавижу... Любишь... Врешь! Всё ложь! Я ждал... Ждал, когда ты позвонишь... Там, в Интернате. Ждал, ждал, а ты не звонил! Я репетировал речь, хотел сказать... Сказать, что ты... ты преступник, убийца, чудовище! Ты мне не отец и я не хочу носить твою фамилию! У меня будет новая - Рокамора! И я... я... не буду Бессмертным! Никогда! Понял?! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!!!
Срываюсь на крик, который обрывает грохот выстрела. Затем разжимаю пальцы и револьвер с плеском скрывается в воде. Опускаю, отведенную в сторону зашедшего солнца, руку, словно я только что сразил его наповал.
Всхлипываю.
Шрейер стоит, выпучив глаза, челюсть отвисла. Он бел, как покойник.
Подлетаю к нему и бью в лицо. Сильно, зло. Эрих валится на песок. Он на коленях. В глазах - смятение.
Меня трясет. По щекам текут слезы.
- Ненавижу! - рычу. - Но не позволю смерти освободить тебя от грехов! Живи. Живи и страдай! Здесь. Один. Вечно! Помни, что ты убил моего отца, мать, Эллен... а еще всех, кого казнили Бессмертные! Казнил я. Ненавижу тебя... И люблю...
Сдираю с себя балахон палача и швыряю на песок. Шрейер молчит. С разбитых губ течет кровь. Но он не делает попытки утереться, не собирается встать на ноги. Божество свергнуто с небес. Тем, кого оно нарекло своим сыном...
- Ты захотел, чтобы я стал тобой, занял твое место, но не спросил: хочу ли я этого?! Так вот: не хочу! Не нужны мне твои небеса и рай твой противен. Я ухожу. Не вздумай останавливать меня. Прощай.
Поворачиваюсь на ватных ногах. Шагаю прочь. Песок из зыбучего превращается в вату, пружинит под ботинками, выталкивает прочь.
Нога ступает на плиты дорожки, что ведут к дому. Возникает желание оглянуться. Игнорирую. Но на пару мгновений движения замедляются. Надеюсь, что он окликнет меня...
Всегда мечтал об отце. Боялся и прятал эти мысли глубоко внутри. Мать ничего не рассказывала о нем. Или просто не помню... Не верил в непорочное зачатие и хотел, чтобы он был. Где-то. Хоть какой. И чтобы знал обо мне, чтобы любил. Был только моим...
Шрейер молчит. Зализывает разбитые губы? Ну, и черт с ним. Всё равно он мне никто.
Возобновляю ритм ходьбы. Но в груди больно. В горле ком. Не проглотить. Хочется рухнуть в кусты и разревется, как идиоту, слабаку. Сжимаю челюсти. Иду.
Эрих молчит. Я сам велел ему молчать. Сам... Сердце колет сожаление.
Срываюсь на бег. Через кусты. Напрямик. К дому. Только бы не слышать, если Эрих надумает окликнуть меня. Иначе я не смогу...
Шрейера не слышно, словно он и вправду умер. Мысль пугает.
Выдавливаю на лицо усмешку.
Такие не умирают. Богам положено жить вечно.
Взгляд сам собою ловит очертания деревянного распятия в углу комнаты. Сердце пропускает удар.
Я не могу оставить его здесь.
Иду, осторожно ступая в полумраке.
Но и с собой взять не в силах.
Идея посещает сразу же. Замечаю на резном деревянном столике зажигалку и сигары Эллен. Подхожу. Зажигалка из желтого металла. Золото. Беру. Холодная. Словно труп Эллен. Зажимаю в ладони. Согреваю, словно кусочек металла это ее сердце...
Приближаюсь к распятию.
Человечек на кресте замер и молчит. Да он никогда и не говорил. У него больше нет права голоса.
Срываю его со стены.
Легкое, слегка шероховатое. Дерево. Горючий материал.
Грустное лицо мученика освещает отблеск костра. На голове терновый венец. Как у меня.
Мать в тебя верила, молилась тебе и ждала спасения. Но ты ее не спас. И меня. Никого.
Подношу дрожащий язычок к основанию креста. Держу. Пламя нехотя пробует пищу на вкус. Понравилось. Лижет и бежит выше.
Лицо божка не меняется, оставаясь таким же грустно-безучастным. Ему всё равно.
Смотрю через прозрачное стекло на комнату, где умерла мама. Затем подношу ладонь к стене и нажимаю на клавишу, приказывая двери открыться. Стекло послушно отъезжает в сторону.
Вдыхаю запах комнаты полной грудью, надеясь ощутить ее аромат. Но ничего не ощущаю.
Пусто.
Огонь начинает обжигать теплом пальцы. Последний раз бросаю взгляд на пылающее распятие, и кидаю его в глубину комнаты. Оно приземляется на кровать и делится с ним очищающим пламенем...
Отворачиваюсь, и бреду прочь из покоев Шрейера.
Конечно, здесь не удастся спалить всё дотла: система пожаротушения сработает раньше. Но мне всё равно. Главное уже сгорело. В душе...
Ухожу, не оглядываясь. Вот он лифт. Открыт. Шагаю внутрь, понимая, что оставаться в покоях небожителя больше нет сил. Иначе заработаю агорафобию. Боязнь открытых пространств.
Подношу к сенсорной панели пальцы и приказываю створкам сомкнуться. Лифт трогается. Вниз. На свободу.
Приваливаюсь спиной к стене. Вот и всё...
Бросаю взгляд на рюкзак на полу. Он пуст. Как я.
Закрываю глаза.
Вспоминаю, как впервые попал сюда, как восхитился роскошью и светом дня. Как понял, что это - вершина моих мечтаний. Вот чего я хочу. Но это было давно - в прошлой жизни. Тогда не было Анны. Аннели я не знал, и не представлял иной высшей ценности, чем небеса. Но теперь я знаю, что это - ничто по сравнению с твоим ребенком. С любимой женщиной. С тем, когда любишь и когда ты любим. Рай отчима не для меня. Изнутри он холоден и пуст. Видел. Он больше не предел мечтаний. Минутное сожаление схлынуло. Я ухожу, чтобы вернуть дочь и начать новую жизнь. Жизнь, где не будет Эриха Шрейера, Интерната и Европы. И если они не захотят исчезнуть сами, то я помогу им в этом. Не зря же моя фамилия теперь Рокамора.