Людман Сима : другие произведения.

Золото Дакоты

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История эта о двух мальчиках -- и скорее о детстве, чем о любви, скорее о хрупкости счастья, чем о нем самом, и более всего о том, что человеческие отношения, в сущности, то же, что и надежда -- величайший источник нашей силы, точно так же, как и нашей слабости.
  
  ДЕТСТВО.
  
  Мать всегда говорила мне, что Америка - огромная страна. Прерии расстилаются по всему Среднему Западу - Небраске, Айове и Канзасу, и каждый из этих штатов ничуть не меньше нашего. Уходят к горизонту огромные степи, на которых наши отцы выращивают кукурузу и пшеницу, и где мы играем целыми днями, а порой и ночами. Но во всей Америке нет полей, которые отливают таким же чистым, безукоризненным золотом, как здесь. В Южной Дакоте - особенное солнце.
  
  ***
  
  Августовские дни похожи друг на друга, как выводок рыжих веснушчатых близнецов: та же нестерпимая жара, те же москиты, лениво жужжащие над речкой, та же скука, пожирающая даже самые благие намерения. Дни проходят одинаково, разве что у соседа комбайн сломается, и старик придет пожаловаться к матери, или Лаура опять на дерево залезет и будет требовать, чтобы ее оттуда сняли. А так, все одно - бегаем от ручья к полю и обратно, играем в фермеров, делаем вид, что весело. Иногда и вправду весело, особенно если забыть, что рано или поздно придется повзрослеть, и тогда уже все будет по-настоящему.
  
  ***
  
  К тому времени, как мы достигли секретного убежища, солнце уже стояло в зените. Мы с Мартином и Лаурой устали и запыхались, а потому сказали Лори остаться и сторожить логово, а сами побежали дальше, к реке, чтобы набрать воды для Криса. Крис - наша ящерка, он живет под камнями и единственный, помимо нас, кто знает об убежище. Добежав до берега, мы скинули туфли и побрели вдоль каменистого берега, довольно низкого в этой местности, но более крутого в северной части холмов. До жути хотелось искупаться, но это было бы нечестно, ведь Лаура нас ждала.
  
  Мартин остановился и плюхнулся прямо в мелководье, подняв целую стаю брызг. Я осторожно присел на горячий камень рядом, неуютно поежившись.
  
  - Пошли, а? Лаура ведь ждет, - сказал я.
  
  Мартин умудрялся одновременно сидеть и болтать ногами в воде. Он чуть повернул голову, и солнце заблестело на его темных взъерошенных волосах так ярко, словно они сами изнутри светились.
  
  - Подождет, - протянул он. - Женщина. Там ее место... мне так отец говорил.
  
  Он задумчиво принялся теребить в руках крестик, оставленный ему отцом. Мне всегда хотелось такой же, но родители мои совсем не понимали религии и в Бога не верили, поэтому и не разрешали мне носить эту "бессмысленную побрякушку". А отец Мартина всегда был очень религиозным, хоть и странным. Любил он ходить в леса и гулять там в одиночестве. Все наши говорили, что он слегка "того", потому что никто в своем уме не отважиться бродить по Диким лесам в одиночестве. Поговаривали, что он был алкоголиком и ходил для того, чтобы в тайне накачаться дешевым бренди. Его, однако же, это не волновало. Так и ходил он, пока два года назад его не подстрелили местные разбойники. Или койот загрыз. Все по-разному рассказывали, а сам Мартин молчал, только крестик теребил каждый раз, когда разговор заходил о покойнике.
  
  - И что твоя мать? Разве ждет тебя дома? - удивился я. - Она же работает дни напролет.
  
  - Ей нас всех содержать надо, - нахмурился Мартин. - Шестеро детей - это не ерунда какая-нибудь.
  
  На самом деле выразился он несколько по-иному, крепко: так, бывало, выражался его отец. Голос при этом у Мартина был совсем не грубый, а тихий, задумчивый даже. Низкий, мелодичный, как урчание горного ручья. Я с размаху опустил ногу в воду, чтобы прервать неуютную паузу, и несколько капель попали на Мартина, отчего он вздрогнул и исподлобья посмотрел на меня.
  
  - Сбегаем вечером в село? Танцы будут.
  
  - Лауру возьмем? - с надеждой спросил я.
  
  - Нет, пусть лучше дома ждет, - решил Мартин, потом вскочил и, обрызгав меня в отместку, кинулся дальше вдоль береговой линии, легкий, как бриз, быстрый, как антилопа.
  
  Бежал он, раскинув руки, словно птица, вознамерившаяся взлететь. Мы часто бегаем так в поле из ниоткуда и в никуда - кажется, что мы можем летать. Порой над домом Мартина пролетают самолеты, и мы из чердачного окна смотрим на их далекие огни, гадая, сможем ли когда-нибудь и сами оторваться от земли.
  
  - Она обидеться может, - крикнул я вслед и бросился за ним, но угнаться за Мартином было невозможно. - Эй, слышишь?! Опять будет реветь и требовать, чтобы мы ее с собой взяли!
  
  Мартин услышал, и тут же остановился как вкопанный. Я подбежал к нему и тронул его за плечо. Он обернулся, и вид был у него слегка разозленный и встревоженный. Так я и не понял, что его задело, он просто пнул пшеничный колос и пробормотал:
  
  - Ну и иди со своей Лаурой, раз она для тебя так важна.
  
  А потом сбросил мою руку и побежал дальше, вглубь прерии, из ниоткуда и в никуда. Он всегда говорил, что только так и правильно. Лишь так есть шанс, что однажды-таки взлетишь, потому что иначе клетка мешает. Вечно он говорил такие вещи, прекрасно, должно быть, зная, что я их не могу понять. Лаура любила его слушать, а я раздражался, потому что мне казалось, что он и сам не понимает, о чем говорит.
  
  Бежать за ним было бессмысленно, так что я, потоптавшись немного, вернулся к речке и забрал свои туфли, а потом зачерпнул во флягу воды и побрел назад к убежищу.
  
  ***
  
  Так Мартин и не вернулся, и я не знал, идти ли вечером с Лаурой в село. В конце концов, решил не идти, иначе Мартин мог и разозлиться на нее, а это всегда заканчивалось слезами. Поэтому я сел снаружи дома и принялся его ждать, пожевывая травинку. Эту привычку я перенял у отца, и мне часто попадало, когда мать меня ловила за этим занятием. Но мне казалось, что так я выгляжу солиднее. Еще хуже мне попадало, когда я из-за Мартина опаздывал к ужину, ну, или приходил домой весь в речной грязи - после таких случаев спину мою полосовали нещадно. Родители, да и соседи, Мартина недолюбливали, потому что в нем видели его странноватого отца.
  
  Да, он странный, но с ним интересно. Он не такой, как все, и мать говорит про него странное слово "девиантный". Вычитала где-то, ума не приложу, где именно. Она вообще "интеллигентка", пользуется у взрослых большим уважением. Она мне много раз говорила, чтобы я прекратил с Мартином "контакт", но, что бы это ни было такое, я точно знаю, что не хочу ничего с ним "прекращать". И даже если я устаю от него иногда и пытаюсь, все равно ничего не выходит.
  
  ***
  
  Помню я, как-то раз мы пошли рыбачить с ним на рассвете. Выбрались тайком, взяли по удочке, банку червей и пошли к реке. Лауру мы звать не стали, потому что рыбачить - это дело не женское. Было слегка прохладно, и мы держались близко друг к другу, так теплее. В тумане было сложно что-либо рассмотреть, и я все щурился и спотыкался, а Мартин, обладавший поразительным чутьем направления, словно Маугли, шел прямо и уверенно.
  
  Остановились у кромки воды и принялись разматывать удочки, и тут-то Мартин и сказал:
  
  - Ты ее любишь?
  
  Я растерялся.
  
  - Конечно, а ты разве нет?
  
  - А что это такое, по-твоему - любовь? - Мартин спросил и отчего-то принялся теребить крестик.
  
  Я растерялся еще больше, потому что не мог представить, с чего это моему лучшему другу пришло в голову обсуждать по новой то, что мы еще лет пять назад обговорили.
  
  - Ну, все кого-то любят. Отец любит мать, твой отец любил твою мать, а я...
  
  Рука Мартина дернулась и соскользнула с крестика. Он не любил, когда кто-то говорил о его отце, и позволялось это только мне да Лауре, и то - изредка.
  
  - Мать сказала, когда мы вырастим, мы с Лори поженимся, - тут неожиданная мысль посетила мою голову, - а ты? Ты с кем поженишься?
  
  Мартин не смотрел на меня. Он нагнулся и принялся раздирать ногтями комариный укус. Мерзкий кровосос прожужжал у самого моего уха, и я раздраженно прихлопнул москита. Вот-вот сюда целая стая налетит, придется газетой отмахиваться.
  
  - Не знаю я, - сказал Мартин. - Наверное, ни с кем.
  
  - Так не бывает.
  
  Во всей нашей округе, да и в самом селе, я знал только одного неженатого жителя: старого механика Фокса, дряхлого безобидного пьянчугу, смерти которого никто бы даже не удивился. Я покосился на Мартина, он по-прежнему избегал моего взгляда. Тогда я повернул его лицом к себе насильно, и он уставился на меня своими темными глазами, как никогда задумчивыми.
  
  - Ну а когда ты женишься на Лауре... ты все еще будешь?..
  
  Уж если чем Мартин и был знаменит, так это храбростью. Он мог забраться даже в сад Джо, самого сурового фермера во всей округе, за порцией чужих фруктов. О Джо говорили, что он может убить метлой, и его обычно обходили стороной, но для Мартина любой вызов был желанным. И в то же время, у него не хватило духу закончить вопрос.
  
  - Не будь дураком, Мартин. Мы всегда будем втроем.
  
  Эхо от этих слов уже давно отзвенело, а он все стоял и смотрел на меня требовательно, изучающе. Как будто я был головоломкой, которую нужно было разгадать. Я от этого взгляда разозлился и оттолкнул его руку, которую он хотел положить на мое плечо.
  
  - Опять ты странно себя ведешь, - пробормотал я, с целью его задеть.
  
  - Ты же как они, Деззи. Я знаю. И ты, и Лаура, рано или поздно вы меня бросите. У вас будет нормальная жизнь, появятся дети - а с кем я буду бегать? С кем я буду летать, если вас не станет?
  
  От этого его предложения я впал в ярость. Как он мог такое про нас подумать? Как будто мы когда-нибудь могли отказаться от всего, что нам было дорого. И ради чего? Лаура бы не обменяла наши утренние прыжки в ледяную воду на большое брюхо, я точно знал. Или наши ночные разговоры у костра, или охоту на таинственных разбойников, которые, как мы были уверены, прячутся в лесу и выходят только на закате - мы не могли променять это все на пиво и необходимость весь день сеять кукурузу. Нетушки.
  
  - Идиот ты, Мартин! Вечно говоришь какие-то глупости...
  
  - Ну так брось меня. С тобой же все село мечтает водиться, а ты за мной ходишь хвостом, как прицепленный, - Мартин даже не обиделся, просто говорил искренне, со всей присущей ему прямолинейностью. - Иди к своей Лауре, к своему Джиму, к Билли и к Дэнни и к кому там еще, а меня оставь в покое!
  
  И тут же посмотрел на меня исподлобья, точно в самом деле боялся, что я уйду.
  
  Я ушел, конечно, неделю с ним не разговаривал за эти слова, но потом - как всегда - вернулся. Он вел себя так, словно и не было ничего. Ни слова мне не сказал, когда я заявился в убежище, только кивнул, как старому знакомому, и предложил сбегать к реке за водой. Я ему двинул разок, конечно, для острастки, он дал мне сдачи... и мы были квиты.
  
  ***
  
  Я так и заснул у самого порога. Снилось мне что-то мутное, ведь вечер выдался душным.
  
  Растолкал меня наутро Мартин, наотрез отказавшийся рассказывать о том, где был. Я испугался, что он ходил в лес, но он бы мне в жизни не признался, даже если это и было бы так. С ним я всем делился, но взамен получал лишь странные взгляды исподлобья, призванные, видимо, означать любопытство и задумчивость. Я знал наверняка, что матери он ничего не рассказывает, да и Лауре тоже, значит, я был единственным, перед кем он мог раскрыться - другие соседские дети обходили его "странность" за три мили.
  
  - Тебе грозит трепка, приятель, - хмуро сказал Мартин, глядя на серое утреннее небо. - Так что до вечера можешь и не возвращаться. Все равно попадет, а так хоть повеселимся на денек больше.
  
  - Ты о чем? - удивился я. - Не последний же день в жизни мы с тобой видимся.
  
  Мартин только пожал плечами, словно стряхивая с белых плеч груз каких-то тяжелых мыслей.
  
  Серое небо не предвещало ничего хорошего. Мы рассудили, что вряд ли оно расчиститься к обеду, а потому лучше сбегать искупаться сейчас, пока не начался дождь. Сонная Лаура тоже навязалась с нами, хоть Мартин и не звал ее, а я побоялся пойти против его воли. Он был явно не в настроении. Шли мы в унылом молчании.
  
  Мы были еще в том восхитительном возрасте, когда плавать без штанов уже стыдно, но вместе с тем и купальник еще не нужен, и можно плескаться прямо в одежде. Лаура первая бросилась в воду, сплевывая и отряхиваясь, как счастливая собака. Ее золотисто-рыжие волосы, поразительным образом сочетающиеся с черной кожей, разметались в воде, как щупальца медузы. Следом за ней в воду вошел и я, а последним, помешкав, нырнул Мартин.
  
  - Эй, Лори! Поцелуешь меня? - крикнул я, дразня ее.
  
  - Ни за что в жизни! - хихикнула она, ускользая от меня в самый последний момент.
  
  Все было как всегда, только Мартин был в том странном настроении, что редко бывает у него в это время дня. Он только на минутку залез и тут же вышел, оставил нас с Лаурой в воде и пошел куда-то один. Лори хотела было окликнуть его, но я приложил палец к губам и взглядом предложил проследить за ним. Мы вылезли из воды, но туфли надевать не стали, чтобы не хлюпать ногами, а босиком пошли за Мартином.
  
  Мы прошлепали, наверное, полмили вслед за ним, и за это время он ни разу не обернулся. Лаура боязливо цеплялась за мою руку каждый раз, когда темноволосая голова чуток поворачивалась, но он так и не заметил нас. Потом он остановился, присел на корточки и принялся швырять камни в воду. Мы с Лаурой переглянулись. Мартин явно был чем-то раздосадован, поэтому мы тихонько подошли и сели по обе стороны от него.
  
  Так мы и сидели молча, потому что я не знал, о чем говорить, Лаура боялась открыть рот, а Мартин только и делал, что бросал камушки в реку.
  
  ***
  
  Я помню, как первый раз застал его за этим занятием.
  
  Было это после танцев, поздно, когда мы прятались в убежище от взрослых и вообще от всего мира. Идти по домам не хотелось, а потому мы втроем сидели у огня и делились самыми разными историями, теми, что нам сокровенным шепотом передавали бабушки, и теми, что мы подслушивали у пьяных соседей по ночам. Лаура рассказывала какой-то бред о том, откуда берутся дети. Все-таки она была очень красивая. Я поймал себя на мысли, что не могу не смотреть на ее полные, округлые губы. Мартин одиноко свернулся у дальней стены, снисходительно глядя на нее, а я подложил под подбородок руки и лег на живот, чтобы можно было болтать ногами. Была его очередь рассказывать, поэтому он прокашлялся и начал говорить, тихо, будто издалека.
  
  - Ты рассказала про рождение, а я расскажу, что бывает, когда люди становятся слишком старыми.
  
  Тут же холодок пробежал по моей коже, и я немного нервно взглянул на Мартина.
  
  - Они умирают?
  
  - Я слышала, это как заснуть, только очень надолго, - дрожащим голосом сказала Лаура.
  
  - От этого сна не просыпаются, - отстраненно сказал Мартин. - Мне мать рассказывала, что бывает после смерти. Слушайте же.
  
  Он уселся поудобнее, подтянул острые коленки к груди и обхватил их руками.
  
  - У человека есть то, что снаружи. Это называется тело. А еще у человека есть то, что внутри - это называется душа. Когда мы умираем, мы оставляем тело здесь, а душа путешествует. Она отправляется в место, которое находится не здесь и не сейчас.
  
  Я не понял, что такое "не здесь и не сейчас", но спрашивать было нельзя, и я лишь неуютно поежился, как будто холодный ночной воздух проник в комнату из-за закрытых ставень.
  
  - Это место не является реальным, хоть и похоже на привычную действительность, - по голосу Мартина я понял, что он цитирует наизусть слова матери. - Это просторная долина, у которой, кажется, нет ни начала, ни конца. Она окружена горами, вершины которых скрыты в облаках. Посреди долины лежит дорога, от которой ответвляются дюжины тропинок. По краю ее течет широкая река, и рев ее вод оглушителен. На берегу ее стоит ангел - молодой, прекрасный человек, одетый в длинную одежду, застегнутую драгоценной застежкой. Он светится, как светило, лицо его ясно и ослепительно. На лбу же горит знак креста, а за спиной вздымаются огромные крылья, переливающиеся всеми цветами радуги. Глаза его подобны изумруду, а волосы - платине. Он переводит людей через реку, а если перейти ее, то никогда уже нельзя вернуться по эту сторону. Только ангелы вольны переходить ее, для смертных же она - приговор. И те, кто не познали веры при жизни, будут страдать там и умрут в муках, а те, кто погибли с честью, будут жить в домах под их прекрасным небом.***
  
  Сказав это, Мартин откинулся к стене и прикрыл глаза.
  
  Мы с Лаурой были заворожены, и потому в тот вечер в основном молчали, обдумывая сказанное Мартином. Я рассеянно проводил ладонью по пламени свечи, пока не обжегся, и отдернул руку. Лори кусала губы и раскачивалась взад-вперед. Мы бы долго так сидели, но сезон был переменчивый, и вскоре задул сильный восточный ветер, от которого древние шаткие стены не защищали. Пришлось нам разойтись по домам.
  
  Лори жила в той же стороне, что и я, потому мы пошли вместе, пожелав Мартину спокойной ночи. Всю дорогу Лаура была необычно задумчивая, и мы уже были на полпути к ее дому, как вдруг она взяла и выпалила:
  
  - Мы ведь не будем жить вечно, да? Как бы мы ни хотели, все же... И обязательно будет что-то, чего мы никогда не успеем.
  
  Я промолчал.
  
  - Дэззи, поцелуй меня, а?
  
  Я не хотел, хоть мне и было интересно. Не хотел потому, что это было бы нечестно по отношению к Мартину: уж не знаю, почему, просто знал, что нечестно. Может, это потому, что до тех пор у нас с Лаурой от него никаких секретов не было, и все, что делали, мы делали вместе. Я даже не представлял до того, что может быть как-то по-другому. А может, это потому, что уж его-то она точно не захотела бы целовать, а это было бы уже несправедливо. Но она не сдавалась. Когда же я к ней, наконец, наклонился, желая покончить с этим побыстрее, боковым зрением я заметил, что какая-то тень метнулась в кусты слева, и раздался легкий шелест. Я тут же понял, что Мартин за нами последовал, но виду не подал, хоть и удивился. Никогда раньше он такого не делал.
  
  Может, он тоже понял, что мы все выросли. На следующий день я застал Мартина у реки, одного. Он сидел на берегу и бросал камни в воду. Мы почти не расставались до этого момента, и такая перемена в нем сильно меня удивила; как бы то ни было, с тех пор все реже мы были втроем, и я начал замечать, что Мартин и Лаура меня как бы делят: то я с ним, то с ней. Меня это расстраивало, и я никак не мог понять причину.
  
  До сих пор не понимаю.
  
  ***
  
  Мы довольно долго сидели у воды, становилось холодно. Лаура начала ныть, что хочет назад в убежище, а я чувствовал сильный сосущий голод под ложечкой. Я хотел было пойти с ней, но неожиданное чувство тревоги не дало мне покинуть Мартина одного, поэтому я сказал ей идти вперед, а сам остался с другом.
  
  Через несколько минут он словно очнулся и спросил:
  
  - Помнишь, как мы с тобой ходили в лес вдвоем год назад?
  
  - Конечно.
  
  - А помнишь, как за нами погнался пес Джо?
  
  - Да...
  
  - А как... - Мартин задумался. - А ты не забудешь?
  
  - О чем ты вообще говоришь? - нахмурился я.
  
  Мартин стащил с себя рубашку, свернул ее в комок и лег, подложив ее под голову. Мне отчего-то сразу стало неуютно, как будто с этой рубашкой он снял с себя и слой защиты, который его прежде отделял от меня. Я почувствовал, что он хочет что-то мне сказать, и повернулся к нему. Привычный изучающий взгляд исподлобья на этот раз насторожил меня, как впервые. Грудь над выступающими ребрами вздымалась часто, неритмично, словно ему трудно было дышать.
  
  - Скоро все изменится, Деззи, - Мартин схватил крестик и выпятил его. - Вот откуда я знаю. Все изменится. Перемены - это страшно. Хуже, чем в любом ночном кошмаре. Ты изменишься, я изменюсь... но самое горькое будет, если ты все забудешь. И луну над рекой, и то, как мы подрались в первый раз. Ты ведь помнишь, как это было?
  
  ***
  
  - Меня зовут Мартин, - помню, как сейчас. Стоял, протягивая мне узкую ладошку, взъерошенный и внимательный. По-девчачьи острое личико было украшено огромным фингалом, на впалых щеках алели царапины, белая кожа стояла особняком среди многочисленных загорелых и черных детей. Первый день, а все его уже чурались в сельской школе. Соседний стул за моей партой был единственный, остававшийся свободным, и пришлось разделить с Мартином рабочее место. Одет он был неопрятно, словно провалялся всю ночь на стоге сена, ворот мятый, манжеты выглядели грязными, даже будучи закатанными.
  
  - Я Дезмонд, - осторожно пожал протянутую ладонь, словно не замечая многочисленных глаз, украдкой за нами наблюдающих.
  
  - Мамочкин сынок, - тут же сказал Мартин, немигающими глазами оценивая меня. - Наверняка она тебя бьет, а может, и отца тоже, в дни, когда он домой пьяным приходит. Ты ее боишься до полусмерти. Угадал?
  
  Тут я и понял, откуда у него все эти порезы и синяки, и с удовольствием поставил ему парочку новых. Только потом, спустя годы, я научился отличать хамство, совершенно Мартину не присущее, от его обычной откровенности - и ценить ее. Так или иначе, этой дракой было положено начало долгой дружбе.
  
  ***
  
  - Опять ты за свое, - вздохнул я. - Ну-ну, говори, что хочешь. Ты же знаешь, что я ничего не забуду.
  
  - Я в твоей памяти не сомневаюсь, - сказал Мартин. - Только в твоей способности противиться власти времени.
  
  И что бы я ни говорил в ответ, больше он ни слова мне не сказал. Так и лежал, глядя в небо, хлопая выгоревшими на солнце ресницами. Пшеница качалась, обволакивая его такое хрупкое на вид тело, способное в считанные секунды вскарабкаться на вершину самого высокого во всей Южной Дакоте дерева. Он не был сильным, зато был цепким - как один раз он вцепился в меня, так я и не смог от него отделаться. Разве белой вороне не полагается быть одинокой в стае? Как же вдруг получилось, что у нее завелся черноперый приятель?
  
  Я оглядел свою белую ворону. И впрямь, он совсем не вписывался, как если бы мы все были детьми солнца, а он - сыном луны. Растрепанные волосы сегодня были тусклыми, как дымкой подернутыми, глаза тоже смотрели странно. Длинные худые пальцы выстукивали бесшумно что-то, даже близко не напоминающее связный ритм. Таким я его всегда помнил - угловатым, немного нервным, внимательным, странным. Полным противоположностей. И только взгляд в его глазах был для меня в новинку.
  
  А когда я уже встал, собираясь уходить, он вдруг тихонько сказал - совсем не игриво, как Лаура, а очень искренне, словно бы спрашивая самого себя, но только вслух:
  
  - Дэззи, поцелуй меня, а?
  
  Я замер. Под ребрами заворочалось нечто, чему я не мог дать конкретного определения. Ощущение было, будто меня окатили ведром ледяной воды. Не мог Мартин такого сказать, я, должно быть, ослышался. Поэтому я встал и отряхнул штаны, и только потом заметил его взгляд.
  
  ***
  
  Мы сошлись втроем с Лаурой в третьем классе. К тому времени Мартин перестал внушать мне былой страх, а он, похоже, немного привык и к моей вспыльчивости, и к веснушкам. Лори была моей первой любовью, и мне отчего-то казалось, что и он к ней неравнодушен; впрочем, я не мог сказать наверняка, а клеветать на него мне не хотелось. Мы часто гуляли вместе - три оборванца - после школы, но самым любимым нашим временем оставалось лето. Это безумное, безумное золото бесконечных степей, этот слепяще голубой цвет неба, эти прохладные глотки воздуха на рассвете, эти пронзительно-рыжие закатные лучи в сумерках...
  
  Лаура понемногу тоже привыкла к Мартину, и мы стали не разлей вода. Тогда же мы и обнаружили заброшенный дом на самой окраине кукурузного поля, возделываемого семьей Лауры, и переоборудовали его в секретное убежище. А еще через год мы нашли Криса. Он был погребен под завалом пыльных раскаленных камней. Я не представляю, как Мартин мог знать об этом, но он откуда-то почувствовал присутствие рептилии под камнями. Кинулся, обжигая руки, разгребать гору камней. Ойкая и ругаясь, мы с Лаурой помогли ему расчистить небольшую дырочку, сквозь которую мы и увидели Криса. Долго стояли и, пихаясь, по очереди заглядывали в нее, чтобы посмотреть на ящерку.
  
  С тех пор ничего не менялось. И я был счастлив.
  
  ***
  
  Взгляд Мартина прожигал меня насквозь. Я, должно быть, выглядел, как идиот: стоял и непонимающе смотрел на него. А он на меня. И так, наверное, секунд тридцать. Я не мог поверить в то, что он только что сказал, но взгляд его разуверил меня в том, что я ослышался. Не зная, что и говорить, я открыл рот.
  
  - З-зачем? - выдавил я.
  
  Мартин вздернул подбородок, обнажая тонкую шею.
  
  - Хочу узнать, каково это. Второго шанса у меня в жизни не будет, - задумчиво сказал он.
  
  Я все еще ничего не понимал. И, как всегда в случаях, когда я не мог его понять, я начал злиться.
  
  - Ты издеваешься надо мной? Ты мой друг. Попроси Лори.
  
  - Не согласится, - пожал плечами Мартин. - К тому же она тебя любит.
  
  - А я люблю ее! - зло сказал я, зная, что его это заденет.
  
  - Знаю, - Мартин вытянул длинные ноги и вздохнул. - Но завтра ты...
  
  Я даже дослушивать не стал. Просто развернулся и ушел, сердито топая. Такой разговор неизбежно должен был закончиться дракой, а драться с Мартином мне не хотелось. Я всегда был сильнее, но он был проворнее - впивался ногтями мне в волосы, оттягивал голову, я хватал его за плечи, мы падали на пол и долго катались. Он прерывисто дышал мне над самым ухом, и не отпускал - держал, гад. Держал, отчаянно задыхаясь, но крепко-накрепко прижимая меня к себе. Я в такие дни приходил домой весь грязный, исцарапанный, порой даже истекающий кровью, мне доставалось от матери, но...
  
  Неожиданное осознание ударило меня, как молния посреди ясного неба. Я обернулся, чувствуя, как - впервые с тех пор, как мне исполнилось шесть лет - слезы подступают к горлу.
  
  - Ах ты ублюдок, - сказал я зло, глядя в расширившиеся глаза Мартина. - Не смей... больше никогда...
  
  Я развернулся и побежал, и впервые за долгие годы я бежал, точно зная от кого и куда я бегу, не раскидывая руки и не пытаясь взлететь.
  
  ***
  
  Я не мог найти себе места до самого вечера. Слонялся по дому, без нужды перекладывая вещи с места на место, иногда задумчиво и подолгу глядя в одну точку, под стать самому Мартину. Голова звенела от пустоты, ни единая мысль не проникала в нее. Вечер же принес мне неожиданные новости, которые легли ледяным бальзамом на мою горящую свежими ранами душу.
  
  Отец мой давно замышлял совершить нечто глобальное, ибо близился уже его пятый десяток, а он, как родился фермером, так и прожил всю свою жизнь, не совершив ничего, что было бы достойно упоминания. За вечерней похлебкой он поведал мне о планах переезда в Пьерр, а может, даже сразу в Нью-Йорк. Я знал, что мать его подбила на этот поступок; ей, с ее богатым багажом знаний и страстью к умным людям, было тесно здесь, ей хотелось туда, где она могла бы быть своей среди своих. Я молча выслушал новости и поблагодарил родителей за ужин, а затем на скорую руку вымыл посуду и вышел в сад, подышать воздухом. Стояли сумерки, теплый ветер задувал под полы брюк и трепал рубашку. Отчего-то мне стало очень одиноко, и я присел на скамейку, вслушиваясь в чириканье птиц; мне отчаянно захотелось, чтобы Мартин сейчас оказался рядом, и вместе с тем, я отчаянно этого не хотел. Я не мог понять, что со мной. Я боялся, и вместе с тем мне было любопытно, мне было горько от того, что я должен был покинуть его вскоре, и все же я испытывал удовлетворение от того, что ему наверняка будет больно, когда я уеду. Это была горько-сладкая месть, целый коктейль эмоций, остроту которых можно было сравнить лишь с утренней пробежкой босиком по мокрой еще траве, или запахом дождя под вечер после душного дня, или знакомым с детства, ежевечерним шлепаньем карт, начинавшемся, как только все соседи собирались на нашей тускло освещенной веранде.
  
  Я дышал глубоко, закинув голову и глядя в небо, гадая, мог ли Мартин догадываться о том, что мне только что сообщил отец. Конечно, он мог. Он делал невозможные, удивительные вещи, он мог читать людей с первого взгляда, словно знал их с детства, он чувствовал мир - по-своему, этаким странным, "мартиновским" образом. Я зажмурился. Хотелось закричать, но я лишь глубже дышал. Дышал последними теплыми лучами своего детства. Почему-то мне казалось, что ему подошел конец.
  
  
  
  
  
  ЗРЕЛОСТЬ.
  
  Спустя шестнадцать лет.
  
  Вот уже десять лет я просыпаюсь именно так. Я живу с той же женщиной, сгораю на той же работе, курю те же сигареты, провожу вечера в том же баре с теми же людьми. Иногда кажется, что часы мои остановились, и эта мысль приводит меня в отчаяние.
  
  От того румяного, рыжеволосого мальчишки из Южной Дакоты, каким я некогда был, мало что осталось. Огненный цвет волос померк и подернулся навязчивой сединой, глубокие морщины испещрили лоб, залегли в углах губ, щеки впали, под глазами темнели мешки - явно следствие хронического недосыпа. Я истлел.
  
  ***
  
  Я раньше много размышлял о том, что произошло. Вернулся в Дакоту спустя год, сразу, как образовалось окно в моем рабочем графике; мне сказали, что Мартин покинул наше село через два месяца после моего отъезда, предположительно затем, чтобы найти меня, а через полгода уехала и Лаура. Мать Мартина была мертва, и справиться мне было не у кого. Я проследил его след вплоть до Пьерра - а затем потерял. Это было горькое открытие: я ведь так и не сказал ему, что искать меня следует в Нью-Йорке, что сводило шансы нашей последующей встречи практически к нулю. Я обратился в несколько агенств, занимающихся поиском людей, но никто так и не смог мне помочь. Создавалось такое впечатление, будто Мартина О"Брайена никогда не существовало.
  
  Первое время после моего кратковременного визита на родину я с надеждой вглядывался в каждое бледное, черноглазое лицо. Высматривал Мартина даже в таких местах, где он никак не мог оказаться. Ездил пару раз в Пьерр и гулял по широким улицам, слушая учащенный ритм сердца. Я не мог сдаться. Мне казалось, я отдал бы руку за то, чтобы вновь увидеть его. У меня не было ни единой фотографии на память из Дакоты. Но время шло, судьба оставалась непреклонной, и лицо Мартина стало понемногу стираться из моей памяти.
  
  Тогда-то я и вспомнил его последнюю просьбу - помнить. По дороге домой зашел в магазин, купил несколько больших, толстых тетрадей, какие используются обычно в бухгалтерских учетах. Заперся в своей комнате, включил настольную лампу, долго смотрел на пустые страницы. Мне казалось, что, стоит мне поднять ручку, как хлынут мои эмоции и воспоминания на бумагу, наконец-то отпуская меня. Помню, в тот день шел дождь, хлестал по стеклу, заливая всю комнату серым цветом. Я так хотел написать что-нибудь стоящее, но сознание мое уже окостенело к тому времени, и я насилу принялся выдавливать из себя хоть что-то. Вспоминались самые яркие моменты, например, как мы однажды заблудились на болотах, и Мартин, зарываясь в грязи и зажав зубами обвязанную вокруг сука веревку, вытягивал меня из топи. Или как заблудились ночью в селе и прошатались до самого утра непонятно где, с мальчишеским упрямством отказываясь прилечь и сомкнуть глаз. Понемногу писать стало легче, и я просидел допоздна, заполняя строчки своим мелким, неуверенным почерком. А когда кончил, просмотрел все, что написал, вырвал листы и порвал их на клочки. Потому что не было в них ни слова правды.
  
  Все, что для меня тогда имело значение и все, о чем я должен был помнить, память прятала подальше от моего усталого разума. Мартин был прав - время действительно оказалось сильнее.
  
  Больше я не пытался вспомнить.
  
  ***
  
  В офисе я дремал до полудня, а потом, проголодавшись, спустился в буфет. Купив резиновый сэндвич за два доллара и едкую колу, я занял столик у самого окна и принялся разглядывать тусклый из-за грязи на стекле мирок. Такая погода, как сегодня, считалась для Нью-Йорка хорошей; но разве могла она идти хоть в какое-то сравнение с солнцем моих родных мест?
  
  Подсвеченный уличными фонарями вечер не принес мне облегчения. Пропустив два стаканчика какой-то мутной жидкости, которую в "Риче" выдавали за джин, я отправился проветриться. Было холодно, изо рта поднимался пар к чернильному небу. Я прошел несколько кварталов по авеню, выискивая ближайший бар. Редкие прохожие были все вороватого вида, и я невольно сунул кошелек глубже в карман. Старое, покосившееся здание ночного клуба было самым оживленным местом во всем переулке. Какие-то маргинального вида подростки кучками собрались у входа, чтобы покурить. Я завернул за угол, но не прошел и нескольких метров, как мое внимание привлек грохот.
  
  Задняя дверь клуба распахнулась, выпуская в ночь взрывные биты и гудящие басы из самого его нутра. Бритый хромой верзила чуть ли не за шкирку выволок на переулок щуплого паренька. Я невольно задержался, хотя инстинкты мои ревели в голос, что это может кончиться неприятностями. Просто вблизи я увидел, что худоба бедняги была не просто болезненной. Он явно находился на последней стадии истощения, кости выпирали, грозясь проткнуть белесую кожу. Было видно, что трепку, которую собирался задать ему сторож заведения, он явно не выдержит.
   
  Я зажмурился, чтобы не видеть, как вышибала нанес заморышу прицельный и явно опасный удар коленом в живот. Тот согнулся и, как угорь, сполз на землю и свернулся клубком. Видимо, он был привыкшим к таким побоям.
   
  Я стоял и смотрел, словно завороженный, как сторож избивает его ногами, сопровождая каждый удар комментариями, через слово вставляя мат. Что-то о наркотиках и каких-то деньгах. Я мало что понял, но, судя по всему, бедный малый нарушил какой-то уговор и теперь его за это наказывали.
   
  Напоследок плюнув в лицо жертве, сторож убрался обратно за широкую металлическую дверь. Я некоторое время ждал, что парень сам поднимется. Почти надеялся на это. Огляделся по сторонам ― во всем переулке никого больше не было. Значит, только я мог ему помочь... эта мысль одновременно была и в тягость, и принесла облегчение. Ей-богу, меньше всего на свете я хотел связываться с каким-то бездомным наркоманом, который, наверняка, ходячий носитель всего самого отвратительного, чем только можно заразиться на грязных улочках Бронкса. Но выбора, судя по всему, не было, потому я подошел к лежащему на боку телу и осторожно перевернул его на спину. Бродяга был весь перемазан грязью и собственной кровью, черт лица его было не разглядеть. Глаза были закрыты, лишь слегка подрагивали ресницы, словно он спал.
   
  ― Эй, ― позвал я, ― эй, парень, ты еще в этом мире? Слышишь меня?
   
  Он с явным трудом разлепил глаза. Взгляд его вперился в меня так, словно я был Священным Граалем. Он хотел что-то сказать, но вместо слов из горла его вырвался хриплый кашель. Он отхаркивал кровь. Я на всякий случай подвинулся, чтобы кровь не попадала не меня, но он даже не заметил этого жеста. Судя по мутным глазам, он вообще не понимал, что с ним происходит.
   
  ― Я вызову скорую, ― сообщил я, вытаскивая мобильник, но костлявые пальцы, намертво вцепившиеся в запястье, остановили меня. Я поднял глаза ― парень смотрел на меня почти умоляюще.
  
  ― Что, жить расхотелось? ― разозлился я.
  
  ― Мне нельзя туда... нельзя, ― едва слышно прошелестел он. ― Меня там запрут... не хочу умирать там...
  
  Он еще и бредил, судя по всему. Я еще раз огляделся, надеясь найти хоть кого-то, но сегодня явно был не мой день. Идти сам он явно был не в состоянии, и я обнял его за плечо, стараясь при этом как можно меньше с ним контактировать, что было непросто. Наконец, мы с трудом поднялись, и тут желтый фонарный свет упал на его лицо.
  
  Мне захотелось закричать, но я даже рот не смог открыть. Вообще ничего. Я словно онемел, застыл. Не помню, сколько я так простоял.
  
  Это был Мартин.
  
  ***
  
  Всю ночь я пытался привести его в чувство. Как только я раздел его в номере "Рича", тут же стало понятно, зачем он полез за наркотиками, даже не имея денег. Вся вена его была утыкана багровыми следами уколов, а обилие пота на бледном теле и страшный, затравленный взгляд ясно давал понять, что у него ломка. В бреду он даже, казалось, не узнавал меня; впрочем, я и сам уже давно не узнавал себя в зеркале. Мартин же изменился ничуть ни меньше моего, но его я представлял себе так часто с того печального дня, что не мог не узнать. Хотел, но не мог.
  
  Но сомнений быть не могло. И когда, распахнув рубашку, я увидел на его груди тот самый крестик ― такой наивный и беззащитный на белоснежном теле ― мне захотелось, чтобы все это было неправдой. Не по-настоящему. Словно я лишь заснул на минуточку в тени, и вот-вот придет Мартин, поднимет меня, и мы куда-нибудь убежим. Куда-нибудь далеко, а потом будем до гулять до заката, а может, и всю ночь, а то и всю жизнь...
  
  Я опустился на кровать рядом с ним. Отчаянно сдерживать слезы не было смысла, и я дал им волю ― пусть. Все равно единственный человек, который мог бы обвинить меня в малодушии в этот момент, уже никогда не сможет этого сделать. Он вряд ли даже осознавал сейчас, что жить ему осталось, скорее всего, меньше суток. Я не мог набрать номер скорой, потому что Мартин, которого я знал, никогда бы мне этого не простил. Я не мог этого не сделать, потому что в этом человеке от Мартина не осталось ничего, кроме непроницаемой черноты глаз. Я не знал, что мне делать, и мне было не у кого спросить совета. Он стонал, хрипел и сотрясался на моей кровати, а я и пальцем пошевелить не мог.
  
  Через некоторое время он умолк, и дыхание успокоилось. Видимо, заснул. Я вскочил и принялся ходить по комнате, потом кинулся к мини-бару, плеснул себе джина, глотнул залпом, и снова принялся ходить. Не выдержал, и начал ему рассказывать все, что со мной происходило с того самого дня ― просил прощения, глотая слезы, признавался, что ни разу не был счастлив с тех пор. Вываливал на него сотни ненужных подробностей, просто чтобы выговориться. Вдруг где-то внутри него еще есть что-то, что может услышать и принять мои слова. Присаживался ненадолго, проверял пульс ― и по новой. Часы тикали надрывно, но я за временем не следил. Просто в какой-то момент понял, что уже светает. Тогда я снова сел, разглядывая лицо спящего. Выпяченные скулы, острый подбородок, ямочка на подбородке. Такой же, но совершенно другой. Мартин, Мартин... что с тобой стало? Вряд ли то, что я ощутил, можно было назвать "уколом совести" - скорее, это больше походило на то, как если бы меня пережевывал шредер.
  
  Закапал мелкий дождь, стуча по оконной раме. В просвете между занавесками серело небо. Я не мог поверить, что вот так, просто и незаметно, наступает новый день, совершенно не задетый событиями ночи. Только крошечный обломок пространства изменился навсегда: дешевый номер, полупустая бутылка джина да двое неудачников ― вот и все.
  
  ― Дэззи? ― прорезал тишину свистящий шепот.
  
  Мартин с трудом приподнял голову и теперь смотрел на меня почти ясно, хоть сжимающие простыню пальцы выдавали боль. Он узнавал меня с трудом, и я видел неверие в его глазах. Я открыл рот и застыл, не зная, с чего начать. Что я должен ему сказать сейчас, когда, возможно, это единственное, на что у нас хватит времени?
  
  ― Нет, ― прошептал он, откидываясь назад. ― Это не ты. Должно быть, галлюцинация... Я сплю и вижу сон...
  
  ― Да нет же, это я, Мартин! Поверь...
  
  Он косо посмотрел на меня, как делал всегда, когда я говорил что-то глупое.
  
  ― Конечно... Дэззи из моего сознания так бы и сказал. Но это приятный сон. Если бы не боль... Скажи, Дэззи, как твоя жизнь? Как твои дела? Дежурный вопрос, но значит так много, если в последний раз его задавали... сколько там лет прошло? много... много лет назад, шестнадцать, кажется. Ты не держишь на меня зла за тот дурацкий вопрос, ведь так? У меня все хорошо. Я, кажется, захворал немного, но это пройдет... все проходит. Кстати, Лаура умерла недавно ― она тоже пыталась найти тебя. Спилась от отчаяния и ненависти к самой себе. А в остальном...
  
  Я хотел сказать что-то в ответ, но в груди вдруг заклокотало, и я рухнул на Мартина, рыдая, сжимая его в объятиях и что-то бессвязно бормоча. Он положил руку мне на голову и зарылся пальцами в волосы.
  
  ― А Дэззи из моего сознания вполне сентиментален, ― грудь его резко вздымалась на каждом слове ― ему становилось тяжело дышать. Я отпустил его и сквозь слезы посмотрел на лицо, которое я мечтал увидеть так долго. Теперь уже оно живо напомнило мне былое, и я почти почувствовал запах свежесобранной пшеницы. Замелькало солнце на листьях, и тут же исчезло, заслоненное бетонными стенами и мутным стеклом.
  
  Я не мог внятно ответить, только всхлипывал.
  
  ― Все хорошо, ― мягко сказал он. ― Все хорошо. Мне нравится этот сон, знаешь... а почему бы... не сделать все еще лучше? Как думаешь, зачем я тогда уехал из Дакоты? Не просто потому, что жизнь без тебя потеряла смысл. И не только потому, что я должен был найти тебя и вернуть, потому что твое место ― там. Просто ты... ты ведь уехал из-за меня. Если бы не я, ты бы не согласился, потому что ты знал. Знал, что все так получится... Я искал тебя, чтобы попросить прощения. Но ведь нет смысла извиняться перед плодом своего воображения? А теперь я хочу вернуться туда, к истокам. Давай вернемся, Мартин? Всего лишь одним глазком посмотреть, в последний раз. Хочу вспомнить, каково это ― когда над головой только небо... никаких небоскребов... все, как впервые...
  
  ― Подожди, у тебя, должно быть, СПИД? ― с замиранием сердца спросил я. ― Тебе нужно в больницу.
  
  ― Я на последней стадии... слишком поздно. Они продлят этот сон на месяц-другой. Под капельницей... В четырех стенах. Нет, у меня на уме кое-что получше...
  
  И все же он не изменился.
  
  ***
  
  Я никогда в жизни еще не гнал так быстро. Обгонял по встречной полосе, почти не глядя на нее. В конце концов, если мы не успеем, уже ничто не будет иметь смысла. Я выжимал из старого двигателя все, что он мог дать. Пыльная дорога проносилась мимо, не оставляя ничего, кроме болезненного ощущения истекающего времени.
  
  И в какой-то момент мне показалось, что солнце стало ярче, а небо светлее. Мы подъезжали к границе с Дакотой.
  
  ― Дэззи, ― донесся сзади слабый голос. ― Дэззи, я умираю...
  
  ― Знаю.
  
  ― Нет, ты не понял... останови. Мне нужен воздух.
  
  Я вдарил по тормозам и заехал на обочину, одновременно отстегивая ремень.
  
  ― Это был не сон... ― почти удивленно выдохнул Мартин, ― ты был прав...
  
  Распахнув дверь, я выпрыгнул из кабины.
  
  ― Постой, сейчас... ― я схватил Мартина за плечи и вытащил из машины, отказываясь сдаваться. ― Мы почти приехали, почти успели...
  
  Мартин сделал один неуверенный шаг, тяжело опираясь на меня.
  
  ― Ты был прав, Дэззи... если бы это был лишь мой сон, мы успели бы. Значит...
  
  ― Не разговаривай, лучше давай я тебя понесу... мы почти на месте.
  
  - Помнишь... долину? Ну, ту, о которой я вам когда-то рассказывал. - Улыбка была лишь бледной тенью обычной его ухмылки. - Думаешь, меня там уже... ждут?
  
  Ноги Мартина подкосились, и я не смог его удержать. Мы вместе упали лицом в траву. Я приподнял голову, и заглянул в темные глаза, которые были теперь совсем рядом. Он даже не пытался подняться. Значит...
  
  ― Это действительно ты, ― он улыбнулся. ― Прости меня, Дэззи. Ты знаешь, я всегда...
  
  Он не договорил. Я вскочил, встряхнул его, подхватил неожиданно окрепшими руками, кричал ему что-то, просил не сдаваться... полоска золота на горизонте была так близка. Я, спотыкаясь, брел к ней, но расстояние, кажется, только увеличилось. Наконец, я понял, что дальше идти не могу, и опустил Мартина в траву, а сам рухнул рядом на колени.
  
  ― Прости меня, Мартин, ― сказал я то, что должен был сказать еще шестнадцать лет назад. ― Прости меня, прости... Прости за то, что уничтожил все, что нам было дорого... Я всегда говорил "как будто мы когда-нибудь сможем отказаться от этого" ― на все твои сомнения я так отвечал. Это я во всем виноват... ― я протянул руку и сжал его крестик, чего никогда не делал прежде. Ощущение было такое, словно я голыми руками прикасаюсь к его душе. ― Ты был всегда прав, всегда. Ты должен простить меня. Ты не можешь умереть вот так и не простить меня... слышишь меня? Черт, я полжизни потратил на то, чтобы найти, и сказать тебе это, ты... Мартин... Пожалуйста...
  
  Мой голос звучал слишком тихо даже для меня самого, еле различимый, на грани шепота и стона. Я знал, что это бессмысленно. Мартин уже давно не дышал, а я все еще сидел рядом с ним, надеясь, что это и вправду лишь сон. Потом прижался губами к его крестику...
  
  Мартин ― растрепанный, как пугало ― бегает по всей округе и ищет меня. А я прячусь от него, потому что вчера допоздна рисовал углем и проспал нашу с ним утреннюю рыбалку. Я сплю, и мне снится, что где-то вдалеке собираются взрослые для вечерних забав, вроде карт и выпивки. Светлячки мелькают в кустах. Всегда мечтал поймать одного и посадить в банку, но Мартин говорит, так нельзя... сквозь сон я слышу его звонкий голос. Вот-вот он придет и растолкает меня, и мы выбежим в поле и будем долго бежать, раскинув руки... ну же, Мартин, где ты?
  
  Fin.
  
  
  
  ___
  *** - здесь использована древняя индейская легенда о смерти
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"