Уезжать опять пришлось на такси, поскольку с такими сумками ехать с пересадками до вокзала не было никакого желания. Снова пришлось раскошелиться на пятьдесят тысяч.
На вокзале я вновь испытал наезд со стороны то ли службы безопасности, то ли ещё кого-то, так и не понял.
Меня остановили у подземного перехода, ведущего к платформам, и с сумками заставили пройти к весам для взвешивания багажа. Действительно, получилось почти пятьдесят килограммов.
"Нехило я нагрузился. И тащу, ведь", - подумалось удовлетворённо.
- У тебя перевес, - сообщил молодой мужик, подозвавший меня.
- На сколько?
- На двадцать килограммов.
- И что теперь делать?
- Платить, - равнодушно промолвил мужик, глядя в сторону.
- Кому?
- Мне.
- Сколько?
- Стоимость места в СВ.
- А тебе много не будет? - холодно поинтересовался я.
- Всё равно мимо меня будешь проходить к вагону, а я тебя не пропущу.
"Вот беспредельщиков развелось, не Москва, а Чикаго тридцатых...", - зло подумал я.
Сдал сумки в багаж, разыскал дежурную по вокзалу и объяснил ей ситуацию.
Возмущению дежурной - пожилой женщины, почти бабушки - не было предела. Она выписала квитанцию, за которую я заплатил сущий пустяк. Согласно этой квитанции, перевес багажа считался оплаченным и допускался к провозу.
До отправления поезда оставалось часа два. Нужно было где-то присесть. Лавки заняты. Но оказались и свободные, однако к ним вход был огорожен небольшими металлическими заборчиками, которыми поделили большой зал на секторы. Чтобы перейти из одного в другой, приходилось платить каким-то парням, тусовавшимся тут же. Уже не помню, сколько. Немного. Но сам факт такой наглости возмущал крайне. И никому не было до этого дела. Я имею в виду правоохранительные органы.
Пока сидел на лавочке, рядом пристроилась какая-то девица, завела непринуждённый разговор, между делом пытаясь выяснить - кто я, чего я, откуда и куда.
Мне подумалось, что она, скорее всего, вокзальная проститутка. Увидела, что парень один, подсела. Отвечал неохотно. Поэтому она быстро ушла.
Появились Сергей и его друг. А вскоре объявили посадку на нужный нам поезд.
Проходя к подземному переходу, чуть не столкнулся с давешним мужиком.
Я предвидел такой поворот событий и держал наготове квитанцию, которую изо всей силы, насколько позволяли болтавшиеся на плечах сумки, впечатал в грудь дяденьке.
Тот озверел.
- Э-э, ты чё, бля, я тебя щас порву, - зарычал он.
- Отвали, пока я тебя не порвал, - грозно проговорил Сергей, которому я успел рассказать историю с перевесом. Рядом с ним возник его друг Петро, ещё более здоровый и цветущий, чем Сергей. Хотя казалось, куда уж ещё-то здоровее...
Они помогли мне донести сумки до места в вагоне, и ушли в свой.
Вскоре состав мягко дёрнулся, и перрон потихоньку поплыл назад.
Мне интересно было испытать процесс прохождения таможни, но российскую в Белгороде и украинскую в Харькове поезд миновал ночью, когда я крепко спал на своей второй полке.
Под утро меня разбудил зычный голос какого-то мужика, прооравшего на весь вагон:
- Доброе утро, панове!!!
"Украина...", - подумал я хмуро.
Почему-то этот крик испортил настроение. Я никак не мог привыкнуть к мысли, что Украина - уже отдельное государство, со своим президентом, правительством, со своей Конституцией и со своими законами.
И теперь для многих украинцев, да и не только, Россия стала считаться оккупантом.
Но настоящая оккупация была при фашистах. Деревни сжигали вместе с жителями, расстреливали старых и малых, угоняли людей в Германию эшелонами. И, между прочим, украинцы, как славяне, а значит "второсортные", подлежали уничтожению под корень. Для них, как и для миллионов других, не нашлось места в великом Рейхе. Так почему сейчас это позабыто, а мы - оккупанты?!
Почему народ практически любого государства в своей массе так туп?
А может, сами люди так не считают, а те, кто берёт на себя смелость формировать общественное мнение, лишь подменяют истинные ценности субъективным мировоззрением и выдают его за мнение целого народа? Скорее всего, так оно и есть.
За этими размышлениями меня застали мои новые знакомые.
- Пошли к нам, перекусим, - предложил добродушный здоровяк Петро.
- А вещи? - забеспокоился я.
- Хм, тогда жди нас к себе, мы сейчас всё возьмём, купе закроем и опять придём.
- А ваши попутчики?
- Мы в СВ едем, так что попутчиков по купе у нас нет.
"Нехило. Ехать всего сутки, а они СВ взяли. Красиво жить не запретишь", - с некоторой долей зависти подумал я.
В Симферополь поезд прибыл во второй половине дня. На вокзале Петро сделал пересадку на электричку, оказывается, он жил вовсе не в Ялте, а в Бахчисарае.
Мы с Сергеем доехали на такси до какого-то частного дома, где жили его родственники. Там пообедали, Сергей взял свою машину - долбанную передолбанную "копейку", бывшую лет двадцать назад белого цвета, а сейчас представлявшую собой нечто среднее между остатками белого и грязно-серым цветом со щедрыми вкраплениями многочисленных следов ржавчины.
Привыкший за последнее время ездить, хоть и в качестве пассажира, на приличных машинах, я старательно сохранял непроницаемую маску вежливости.
В салоне оказался даже кассетный магнитофон на батарейках, валявшийся на запылённом заднем сиденье таком же неудобном и старомодном, как и передние.
Однако трахома тянула вполне исправно, и вскоре мы уже подъезжали к перевалу, образованному горным массивом, отделяющим часть южного берега Крыма от всего остального полуострова. Благодаря нагревающемуся за лето морю и горам, не позволяющим теплу рассеиваться быстро, создавался некий парниковый эффект, отчего зима в этой части Крыма относительно мягкая.
До Алушты добрались быстро - спускаться всегда легче, чем подниматься. Вскоре вдали показалась гора Аю-Даг. Я никак не мог понять, чем эта гора похожа на медведя, но попутчик объяснил, мол, представь, что медведь воду пьёт, голова внизу, а задницу отставил. И действительно, гора сразу стала похожа на пьющего воду громадного медведя.
Проехали дорожный указатель на "Артек". Я помнил, как ещё в детстве мечтал попасть сюда и как в школе читал про каких-то выдающихся детей, совершивших нечто такое, что их как самых-самых награждали путёвкой в пионерский лагерь. Наверное, попасть туда было мечтой каждого ребёнка, жившего вдали от моря и никогда его не видевшего. Светлая, совершенно недостижимая и оттого ещё более прекрасная мечта. Вот она и сбылась.
Въехали в пределы Ялты. Моя эйфория достигла апогея. Я был уверен, что люди живут здесь как в раю и сами не понимают этого. Они не представляют, насколько другие города могут быть замызганными, грязными, серыми и однообразными, с чадящими заводскими и фабричными трубами, со стандартными коробками домов, с пыльными улицами, ведущими совсем даже и не к морю, а куда-то в обыденную унылость.
Сергей жил в хорошем по здешним меркам трёхэтажном коттедже, построенном, по его словам, собственноручно. Для меня же это был шикарный дом, мечта жизни.
Вокруг теснились недостроенные и уже заселённые уютные коттеджи и целые дворцы, в которых места было гораздо, гораздо больше, чем необходимо обычной семье.
Строят здесь из ракушечника - спрессованных тысячами лет донных морских отложений, напиленных примерно под размер обычного шлакоблока. Стены возводятся на специальной армированной и залитой бетоном "подушке", которая просто лежит на земле. В определённых местах возвышаются также армированные и залитые бетоном колонны. По завершении возведения одного этажа делается бетонная связка между этими колоннами и только на эту связку уже вразрядку кладутся плиты перекрытия, промежутки между которыми также армируются и заливались бетоном. А бывает, что перекрытие полностью льют сами, без применения заводских плит. Так крепче и надёжнее в сейсмоактивном регионе. Получается этакий железобетонный каркас со стенами из ракушечника.
Видеть такое строительство было несколько непривычно, так как я ещё с детства усвоил - чтобы построить дом, нужно выкопать яму под фундамент и потом строить из брёвен, бруса либо кирпича и никаких тебе бетонных колонн и связок.
На постройке коттеджей работал самый разношерстный народ. Некоторые жили прямо на стройке. У кого-то не было паспортов, кто-то скрывался непонятно от кого, кто-то приехал в надежде зацепиться здесь и пустить корни, были и бомжи, и бывшие осужденные. Всяких хватало. Пользуясь их почти бесправным полулегальным положением, подрядчики эксплуатировали работяг по полной программе, платя за тяжёлый каждодневный без всяких выходных от рассвета до заката труд сущие копейки, да и те с задержками.
Я угрюмо наблюдал, как некоторые делали подсчёты, сколько им должны за ту или иную работу, и периодически напоминали об этом подрядчикам. Те обещали расплатиться, но не платили, а обманутые продолжали работать и подсчитывать накопившиеся за начальством долги.
Я твёрдо для себя решил, что со мной это не прокатит, хоть я и живу почти так же, как и большинство работяг. У меня есть паспорт, я здесь по заданию шефа, я могу уехать обратно, и я намерен получать свою зарплату вовремя и полностью. Постепенно втянувшись в здешний ритм жизни, я работал на возведении коттеджа для босса, где и познакомился с Олегом.
От эйфории отошёл быстро. Надо было работать и умудряться жить на стодолларовую зарплату.
И здесь сто долларов! За такую же тяжёлую работу подсобника на стройке в Красноярске платили раза в три больше. Сто долларов, то есть пятьсот тысяч, получала уборщица в фирме шефа. А здесь это считалось неплохой зарплатой, так как в других местах люди получали и того меньше. Радужная пелена спала с глаз, обнажая изъяны обычной жизни обычных людей, просто живущих в столь необычном месте. Красивая жизнь отдыхающих текла где-то в стороне. И они, как и я в своё время, наверняка уверены, что здесь рай, а тем, кто здесь живёт выпала удачная карта.
Первое время я жил в коттедже Дернового на первом этаже, полностью приспособленном под гараж и иные подсобные помещения, одно из которых я и занимал, глотая обиду оттого, что живу почти в бичёвских условиях, в гараже, так как за стеной подсобки стояла ржавая "копейка" Дернового. Наверх, к Сергею я почти не ходил, что мне там делать? Моё место здесь в подсобке, в гараже. Впрочем, Дерновой относился ко мне вполне сносно, не забывая о том, что я "человек шефа", который контролирует процесс строительства.
Из посёлка, расположенного на горе, открывался неплохой обзор на город, утопающий в зелени, и на море - разное по оттенкам в зависимости удалённости от берега. Там, далеко, насколько хватало глаз, вода сливалась с небом, а лёгкий изгиб линии горизонта лишний раз доказывал, что планета имеет форму шара.
В черте города море имело достаточно неприглядный грязный цвет глины, особенно хорошо видный сверху, с горы. Этот цвет создавали городские сбросы и две речки - Дерекойка и Учансу. В обычное время они тихими и спокойными мутными ручьями неспешно текут по дну широких и глубоких бетонных каналов. А во время дождей превращаются в грязных ревущих клокочущих монстров, стремительно несущихся к морю.
Отдыхающие с удовольствием плещутся в этой мутной воде, а вот большинство местных в черте города не купаются. У всех есть свои, застолблённые, можно сказать, местечки с чистой водой, пустынные и тихие без толп и суеты отдыхающих. На одно из них, в Ливадии, я и ходил с Олегом, который, как и многие здешние аборигены, плавал и нырял как рыба.
С окончанием сезона я снял небольшую комнатку за тридцать баксов в месяц. Новое жильё находилось в самом центре, на улице Чехова, рядом с набережной, всего в паре минут ходьбы. Правда, из-за построек моря не было видно, но запах морской воды пьянил, а хорошо слышный нескончаемый шум прибоя навевал приятные грёзы.
От стодолларовой зарплаты оставалось всего семьдесят баксов, поэтому затянуть пояс пришлось весьма туго. Цены на продукты были рассчитаны на отдыхающих, и если кто из местных не "крутился" весь сезон на обслуживании приезжающих, добывая копейку всевозможными способами, а также на сдаче в аренду квартиры, комнаты, любого угла с раскладушкой, - то в межсезонье им приходилось туго. Город опустел, успокоился, большинство гостиниц, пансионатов, профилакториев, домов отдыха закрылись до следующего сезона, народ распустили в отпуска, работать почти негде, и люди начали тратить, что успели заработать в сезон.
В ноябре подули такие ветра, что запросто могли свалить с ног. Непривычный к такому климату я серьёзно простудил горло и лечился водочными компрессами, которые мне порекомендовала хозяйка - тётя Маша, слегка полная и, несмотря на свои шестьдесят, живая подвижная женщина. Она никак не могла поверить, что коренной сибиряк не знает такого простого способа лечения горла как водочные компрессы. А я действительно не знал, поскольку почти не болел и лечиться привычки не имел.
После бесснежного Нового года с температурой воздуха плюс десять по Цельсию, выпал снег. Для сибиряка, привыкшего ассоциировать пальмы и пляжи исключительно с теплом, оказалось очень необычно видеть их запорошенными снегом, впрочем, быстро растаявшим. Именно тогда я почувствовал поначалу необъяснимый дискомфорт в душе. А всё объяснялось очень просто: я, сибиряк, не могу без зимы. Мне необходим мороз, обжигающий щеки; необходим скрипящий под ногами снег, искрящийся под ярким солнцем; необходим морозный туман в синеве неба. Мне нужны прогулки на лыжах, катание на коньках, нужен пушистый падающий отвесно снег. Я чувствовал, что хочу домой. Да, здесь необычно, где-то даже здорово, но всё это чужое, и я для всего этого чужой, оно не пускало меня в себя, а Сибирь не отпускала.
Я стал понимать, почему люди, долго прожившие на Севере, никак не могут заставить себя уехать оттуда. А если всё же уезжают, то начинают хандрить и тосковать по суровым диковатым и пугающими необъятностью просторам, будто потеряв частичку души.
Бесконечно длинные, промозглые и сырые осень, зима и большая часть весны, слившиеся в одно сплошное унылое время года, наконец-то закончились. В мае пришли туманы, да такие, что ни города, ни моря с горы становилось не видно вообще. Было ещё достаточно прохладно, сезон не начался, но появились первые отдыхающие, почти звереющие от досады, что море холодное. Некоторые смельчаки всё же пытались искупаться, но быстро оставляли эту затею. Постепенно вода прогрелась, народу прибыло, я хорошо покупался до августа и не выдержал - засобирался домой. Одной из серьёзных причин стало отсутствие перспективы в чужой стране. Хотелось в Россию, на родину.
Перед отъездом успели пофестивалить с Олегом в компаниях девиц, жаждущих как можно больше развлечений за время короткого отпуска. Попили вина. Однако надо было уезжать, иначе был риск прокутить оставшиеся деньги.
Я обещал вернуться через год. Вот только с тех пор прошло восемнадцать лет.
Воспоминания получились художественные. Впредь постараюсь этим не грешить.