Я знаю, ты так хотел летать,
Любить и думать за жизнь в раю,
Но всем порой приходилось ждать,
А чем занять голову свою?
И белым снегом упала смерть,
И над Москвою туман и смрад,
И над могилой воткнулся крест,
Там не напишут, что ты - мой брат...
(White Hot Ice - "Ангел")
В пристанище вечной мерзлоты, давно проклятой им, ещё, казалось, вчерашним кабацким музыкантом, в алом от крови сугробе он тихо умирал. Его оставили здесь то ли умирать от ран, то ли на съеденье волкам. Он огляделся. Серого и Лёхи, вступившихся за него, уже явно не было на этом свете... Слёзы покатились из глаз, обжигая раны на его лице. В голове закружились, словно снежная метель, воспоминания. Музыкант из Питерского кабака Миша вспомнил драку в том кабаке, в котором он зарабатывал на свой кусок хлеба. Вспомнил тот допрос и следователя. Вспомнил "Кресты", вспомнил свидание с такой родной ему Машей за разведёнными над Невой мостами, под наблюдением молодого сержанта, у которого текли слёзы при виде музыканта да его любимой, который захотел дать им пару лишних минут, и получил за это по ребрам от лейтенанта. Вспомнив лицо того сержанта, Миша вновь всхлипнул. Он понял, что тогда он в последний раз видел её... Машу... Так как на следующий день, на допросе при следователе назвал Сталина тварью. И уже после трясся в вагоне закрытого поезда в сторону края, откуда люди не возвращались. Вспомнил, что думал в то время о том, что больше не увидит Машу, что не повезло ему жить в 1949-ом году, вспоминал отца, которого унесла война, вспоминал старшего брата, которого расстреляли в 1947 как врага народа, предателя родины, вспомнил мать, до сих пор не оплакавшую смерть двух дорогих сердцу людей, подумал, что теперь ей придётся оплакать единственного оставшегося в живых дорогого ей человека. Музыкант вспомнил события утренней давности, когда он крикнул капитану, избивающему ради удовольствия молодого арестанта: "Сволочь! Ты, отброс земли, подобие человека! Что ты делаешь, бездушное создание?" Вспомнил Миша, как поддержали его Серый и Лёха, уже видящие сны. Вспомнил слова капитана: "Жарко вам троим стало, арестанты? Пойдём, я вас охлажу на колымском морозе!" И капитан вывел их под конвоем. Они увидели волю, почувствовали воздух, и заиграла кровь в жилах. Они поняли, что это последний день их сложной жизни. Конвой избивал их жестоко, бил прикладами, руками, ногами. Все били, кроме одного - молодого парня, в котором ещё не умер человек. Этот парень понял, что это не то, чего он искал, что это - не та правда, которую он искал. Конвой был настолько увлечён, что не заметил, что он один не участвует в развлечении, что у него проступили слёзы на глазах. Капитан крикнул: "Не добивать! Пусть сами дохнут!", после бросил возле Миши прямо в снег его гитару, которая прошла с ним всё: войну, волю, "Кресты", Колыму... Тот молодой парень из конвоя незаметно оставил флягу с водой, сказал: "Простите меня, пожалуйста! Я никогда не отмою этот позор с моей души..." и ушёл... Миша сплюнул кровью. Он чувствовал, что волки уже идут на запах их крови, на запах свежего мяса, на запах пищи, которую так трудно добыть в этих краях. Он хотел крикнуть им: "Сюда! Мы здесь! Ешьте нас! Пусть знают, что наши тела не достались сталинским лагерям и захоронениям! Пусть знают, что умерли вне лагеря!" Хотел крикнуть, но уже не мог, силы его покидали, глаза наполнялись кровью, слезами... Впрочем, это уже не важно, Миша уже не видел ничего. Зрение его покинуло. Стало темно. Снег замораживал раны. Миша не видел, не мог говорить, и изнутри выходила последняя кровь. Выходила долго, не хотела покидать горячего тела. Он думал: "За что? За что ко мне так государство? Я что, не лил кровь за просторы родины на войне? Я что, не добывал кусок хлеба семье? Я что, вёл недостойную жизнь?" Вдруг в глазах стало светло. Появились образы отца, брата, Лёхи и Серого. Миша захрипел из последних сил: "Отец... Брат мой Санька... Серый, Лёха... Простите, что втянул вас в это, простите, что пережил вас..." Он услышал голос Серого: "Нет, это ты прости, что мы умерли раньше тебя. Просто так получилось..." Затем голос отца: "Сынок, зачем я погиб за такую родину, которая убивает своих людей? Прости меня, что не увёз вас отсюда..." После отозвался брат: "Братик ты мой Мишка, помнишь, как мы с тобой читали вдвоём, пока родители вкалывали на фабрике? Помнишь, как научил играть на гитаре? Помнишь, как ты написал свою первую песню?" Миша кивнул. Брат сказал: "Так отпей воды, оставленной молодым сержантом, он хороший человек. Он хотел делать добро... Не судьба, видно... Отпей! Сплюнь кровь, раз её так хотели вылить из тебя! Выпей воды и сыграй нам на гитаре своей!" Миша сплюнул, жадно выпил из фляги воды, которая уже застывала на морозе. После вспомнил последний раз Машу... Мысленно поцеловал её на прощанье... Посмотрел на Сталина, портрет которого на груди ему наколол Серый в знак желания увидеть за решёткой вождя, прохрипел: "Тебе, сволочь, не смыть со своих рук нашу кровь. Не искупить тебе вовек своих грехов за нашу смерть. Тех, кто жил по чести, а не по твоим законам... Голодные волки насытятся нашим мясом и выпьют нашу кровь! Сдохни, тварь! Бог - один судья!" Затем вновь отпил из фляги, взял гитару, прохрипел последние слова: "Эх, сержант! Прощаю я тебя!" и заиграл в последний раз с мыслью умереть раньше, чем его найдут волки... А три голодных волка уже были возле свежих трупов. Двое ели уже умерших друзей Миши, а один сидел, будто слушал его песню... Он ждал смерти кабацкого музыканта. Не мог почему-то волк убить свою добычу. Чувствуя приход смерти, Миша прокричал в мыслях: "Ешьте нас! Ешьте, не оставляйте ничего! Будто не было нас! Волки-бродяги! Вы - наши братья! Насытьтесь и носите в себе частицы наших душ! Даст Бог, доведётся вам сожрать наших убийц! Так ешьте нас, братья-бродяги!" И остановилось сердце поэта и музыканта, которому было суждено жить в такой стране в такое время, и успокоились его раны, и выжал он из себя улыбку. И принялся волк жадно есть...
2