Аннотация: Не всех дураков в войну поубивало (бытовавшая после войны присказка)
Хорошие парни не пользуются таким успехом у девушек, как плохие парни. Пименов видный собой, непьющий, а Федька Шхонкин, шибздик чернявый, но на гармони наяривает будь здоров, и девок не меньше наяривает.
Таких как Пименов нужно сразу в мужья арканить... а до свадьбы ни-ни... такова нехитрая бабья мудрость, уже позже понял Пименов. А с Федькой можно и погулять, главное не нагулять. Поскольку Пименов абы на ком жениться не хотел, то его особо не трогали. До тех пор, пока не вернулся из училища с погонами лейтенанта. Тут уже ставки высоки. Стать офицерской женой это вам не это. Танька, девка видная и красивая, просчитала варианты и легла под Пименова. Тот с изумлением обнаружил, что Татьяна девственница. Такое у него было впервые. Пименов, чувствуя и гордость, и некоторую неловкость, предложил ей руку и сердце. Свадьбу сыграли вскорости, как полагается, с размахом. Правильную свадьбу.
Вскоре началась война. Пименов получил боевое крещение под Одессой, откуда войска эвакуировали в Севастополь. Во время первых боёв заходилось сердце, дикий адреналин мешал чётко мыслить. Главное не оказаться трусом, считал Пименов.
Когда очередной из господствовавших в небе над Севастополем "мессеров" с натужным рёвом пикировал на позицию, Пименов остался стоять в полный рост. Он просчитал, что шанс попадания пулемётной пули относительно невелик, и хотел показать пример хладнокровия рядовому составу.
- Ложитесь, товарищ лейтенант, - заорал ефрейтор, распластавшись в пыльной траве. Пименов лишь махнул рукой, дескать, отдыхай.
Пуля попала в брюшину. "Ой, дурак лейтенант", покачал головой ефрейтор, глядя на скорчившегося Пименова.
В госпитале Пименов познакомился с Ниной, медсестрой. Отношения в такой обстановке обычно развивались стремительно.
- Ну что, Пименов, ППЖ нашел себе? Так держать, - усмехался, топорща усы на широкой роже, капитан Евстигнеев. Пименов, подавив острое желание врезать по этой роже, лишь отшучивался.
Уже когда Пименов пошёл на поправку, в палату вбежала Нина.
- Грузят ранеными паром на Сухуми, я за тебя замолвила словечко, - обрадовано выдохнула она.
- Нина, ты чего? Тут тяжелораненых куча, ты же сама говорила, а я на выписку иду, - искренне удивился Пименов.
Нина посмотрела на него как на дурака и тяжело вздохнула.
В Сухуми Пименов не поплыл и вскоре вернулся в строй.
Когда немецкие штурмовые отряды прорвались на Корабельную сторону, поступил приказ командующего флотом Октябрьского об эвакуации офицерского состава.
Объяснялось это сохранением нужных армии кадров.
- Товарищ капитан, это же... неправильно. Это же подло... трусливо в конце концов, - в голове Пименова идея оставить рядовой состав без офицеров попросту не укладывалась.
- Ты что же, хочешь сказать у нас в командовании трусы?! - свирепо ощерил усы Евстигнеев, оглянулся и сплюнул, - дурак ты, Пименов.
Свои эвакуационные документы Пименов в последний момент отдал Нине. Та на прощанье всплакнула.
- Найди меня... дождусь.... Слышишь?!
- Нина, ты это... извини, меня жена ждёт, - с неловкостью ответил Пименов.
Нина и рыдала и улыбалась сквозь слёзы.
- Эх, Пименов, Пименов, - всхлипывала она.
Больше Пименов её не видел.
Остатки войск скапливались на мысе Херсонес. Эвакуация шла теперь по воздуху, "Дугласами". Пименов дождался своей очереди, и на карачках попытался влезть в один из последних самолётов.
- Куда щемишься, шалава офицерская? Только моряков берём, - краснофлотский сапог повстречался с лицом Пименова. Кроме сапога, тот успел заметить еще рыжую ухмылявшуюся харю пилота. Пришёл в себя Пименов через пару минут. Вокруг царил ад. Вывозили моряков, потому что тех немцы в плен не брали, расстреливая на месте. Кое-кто из пехоты, изрыгая проклятия, стрелял вслед самолетам, но таким сразу заламывали руки свои же, еще сохранившие способность рассуждать.
Правильных решений было два. Или идти на прорыв и погибнуть в бою, или плыть в открытое море. Пименов бросил монетку. Ночью, взяв шину, он поплыл прочь от берега, всё еще покрытого ждущей непонятно чего серо-зелёной толпой.
Жажда начала мучать его еще на берегу. Во второй половине дня, когда берег уже скрылся из виду, она стала нестерпимой. Пименов, отпустив шину, лёг на спину. Небо над ним и море под ним. Внезапно по небу пробежала рябь. "Морок... галюны начались", - равнодушно подумал Пименов. В следующее мгновенье он провалился в небо, и оказался в воде.
Вынырнув, Пименов не мог понять, что же изменилось. Вода стала теплее... и голубее что ли. Но жажда никуда не делась.
Подобравший его парусный катамаран появился еще спустя пару часов. Пименов был отличником в школе, и любил географию, поэтому определил в "пиратах", как он их мысленно назвал, представителей полинезийской расы.
Вскоре произошло знаменательное событие: Пименов влюбился.
Её звали Амару. Чужой язык Пименов освоил через пару недель. Морские кочевники ели рыбу и морепродукты, воду опресняли при помощи какого-то хитроумного устройства, приручили дельфинов.
Разумеется, Пименов спрашивал о суше. Суши не было. Насколько понял Пименов, остался лишь миф о суше. Причем как о некоем зле. Пока люди жили на суше, они убивали друг друга. Теперь же им незачем убивать друг друга.
Пименов загорел и был счастлив как никогда. Счастлив с Амару.
Отдавалась она ему лишь в полной темноте. Прям как Танька в тот её первый раз. Впрочем, о своём мире Пименов вспоминал всё реже и реже.
Пока снова не увидел на небе морок.
- Там мой мир! Суша! Ты слышишь, там суша!! Идём со мной, - возбужденно звал Пименов Амару. "Тане всё объясню. Я люблю Амару", думал Пименов.
Амару внимательно посмотрела на Пименова, чуть покачала головой и сняла сандалии. Впервые при Пименове. Между пальцами на ногах у неё были перепонки.
Пименов глянул на Амару, на морок... и принял единственно правильное решение.
Амару посмотрела вслед бухнувшемуся в воду и вскоре пропавшему Пименову, провела ладонью по едва заметно округлившемуся животу и тихонько сказала что-то на своём языке.
Пименов выбрался на берег в сумерках. "Надо идти к партизанам в горы", решил он. Патруль обнаружил его в районе Большой Ялты. Это оказались свои, русские. На дворе был 1944й год.
Пименова направили в фильтрационный лагерь, где он честно от начала до конца повторил свою историю. НКВДшник, похоже, неплохой мужик, долго смотрел на него.
- У нас, парень, аннанербы нет, под психа косишь ты неплохо, но не знаю, пройдёт ли твой номер в психушке... в общем так, контузило тебя, небось... подпиши, что был в плену, и пройдешь фильтрацию. Нет - сгниешь в лагерях, скорее всего, - наконец устало сказал нквдшник. У него таких были сотни. Попавших в плен под Севастополем особо не трогали.
Пименов подписал, что был в плену. Нквдшник слово сдержал, и уже спустя месяц Пименов вернулся в строй РККА. Медали за оборону Севастополя ему не дали, а так всё кончилось хорошо.
После Победы Пименов вернулся в родное село.
- Танька твоя спуталась с Фёдором... Катька вон гутарит, Танька и до тебя с ним мутила, - рассказывал друг детства за бутылкой самогона.
- Брешешь! - вспылил не привыкший пить Пименов, - я у неё первый был.
Жена друга, Катька, округлила глаза.
- Ну Танька, ну хитра лиса! Ты что же, месячные от первого раза отличить не смог? Дурак ты, Пименов, - расхохоталась Катька. Друг смущенно молчал, и вдруг грохнул кулаком по столу.
- А ну тихо! Раскудахталась тут!
Пименову было нехорошо.
Таню он встретил за домом, где та развешивала бельё.
- А если и встречалась Федькой? Нечего в плен сдаваться было, - ляпнула та, уперев руки в ладные крепкие бёдра, и прикусив язычок от собственной дерзости, но не с раскаянием, а с весёлым вызовом, мол, и что ты мне теперь сделаешь.
Совсем плохо на душе стало Пименову... ведь никому бы сказать такое не посмела. А ему сказала. Коротко замахнувшись, врезал он прямо в её хорошенькую мордашку. Танька ахнула, пошатнулась, аж изогнулась вся, колыхнув грудью, но устояла таки на длинных ногах, прижимая ладонь к лицу. Такая искренняя обида появилась в её глазах... и ведь Федька её постоянно по пьянке лупит, так терпит, разве что добавки не просит. А тут Пименов ударил! Всегда правильный Пименов! Пименовым овладел разухабистый садистский кураж, и он уже хотел снова замахнуться, чтобы врезать в это холёное красивое лицо... теперь уже поширше, наотмашь, так чтоб кровь не капелюшками закапала, а фонтаном захлестала из аккуратненького (ну не так давно аккуратненького) носика...
Танька всё прочитала в его глазах и бухнулась на колени, выдохнув:
- Не бей.
Пименов понял, что так же она и перед пьяным Федькой стояла на коленях. А тот всё равно бил. А потом они сношались. И всё повторялось, снова и снова. Плюнув, он ушел.
А Танька, оставшись одна, зарыдала с глупой бабьей жалостью к нему и к себе.
После этого Пименов запил. Амару снилась ему каждую ночь. Из села он уехал. Решил вернуться в Одессу, где служил.
Однажды в уже ставшим привычным кабаке увидел он знакомую рыжую харю.
- О, лейтенант, - лётчик "Дугласа" тоже его узнал. - С меня бутылка, лейтенант. Надеюсь, ты не в обиде? Сам понимаешь, от меня тогда ничего не зависело.
- Да какие обиды, командир... в следующий раз, значит, я угощаю, - ответил Пименов, улыбаясь.
Когда бутылка почти опустела, рыжая харя обхватил голову руками и стал раскачиваться взад и вперёд.
- Комиссовали меня, лейтенант... с-суки... тремор, видите ли... я же небо люблю... не могу я без него лейтенант! Понимаешь?! Да что ты можешь понять! Ты там не был! Ты никогда не сможешь понять, что, что я потерял! - говорил, захлёбываясь в словах, войдя в раж, лётчик.
На последних словах Пименов, до этого примирительно улыбавшийся, внезапно заорал и врезал прямо в рыжую харю. Потом снова и снова. На руках у него повисли, и самому Пименову теперь порядком досталось.
- Амару, - бормотал он, сплёвывая кровь с осколками зубов, - Амару...
Спустя пару дней Пименов сидел в плацкартном вагоне поезда, следующего в Севастополь. Хоть медаль за оборону ему не дали из-за записи о пребывании в плену, но участником обороны он оставался, и с билетом проблем не было.
Мысленно Пименов уже был там, в тёплом море, далеко от берега, за точкой невозврата... лежал на спине и смотрел в небо.
Какие у него шансы? Один из тысячи? Один из миллиарда?
Прислонившись головой к оконному стеклу вагона, Пименов счастливо улыбался.