"Это было глупо с самого начала, начала с самого глупо было это".
Он вспоминал на следующее утро, лежа в постели, очень рано проснувшись. Вспоминалось все как-то урывками, выдержками из...
"...Там, в "Джеме", присоединение к компании за соседним столом было неожиданно-замечательной импровизацией, "порывом" одинокой тогда души, тела мозга. "Ребята, у вас весело, а я один. Разрешите присоединиться к вам. Вам, в худшем случае, будет все равно, а мне приятно, очень приятно, спасибо". "Конечно, конечно, присоединяйся". Сдвинули столы, он сказал, как его зовут, ему представили всех. Наверное, они почти сразу забыли его имя, во всяком случае, он не помнил их имен. Всех, кроме одного имени, ее имени. Ее звали Ольга, они познакомились еще до Великого Присоединения К Веселой Компании, когда, как это говорится, кружились в медленном и красивом танце, который никогда не кончается.На самом деле танец был неким посредником, дерущим, кстати, огромные проценты за услуги (он, как ему правильно казалось, плохо двигался в танце, всегда комплексовал по этому поводу, и от этого двигался еще хуже). Почему он выбрал именно ее, с точки зрения практической психологии, объяснялось довольно легко, но не хотелось думать об этом, вытаскивать это из подсознания, потому что это вытащило бы его самого из состояния грустной эйфории любовного ожидания. Они разговаривали, танцуя, тихо искали точки соприкосновения душевных окончаний, разговор продолжался и потом, за столом, это был перекрестный допрос глаза в глаза..."
Утром на более трезвую голову он вспоминал этот очень интересный разговор: его вопросы "чем ты занимаешься в свободное время?", "какую музыку слушаешь?", "любишь ли кино?", etc. и ее вопросы "чем ты занимаешься?", "ты женат?", "у тебя есть авто?", "где ты живешь?", etc. Ответы соответствовали вопросам. Таким образом, теперь он почти окончательно понял, что тот их разговор был очаровательной смесью его глупости и ее меркантильности, но мисс Взаимная Привлекательность долго не отставала от них, шалила с ними, подталкивала друг другу в объятья и тихонько посмеивалась.
"...Компания за столом разрасталась. Люди приходили и уходили, но приходящих было больше. Неформальные лидеры вели свой отряд красивых и сильных молодых людей, живых во всех смыслах этого слова. Медленные танцы сопровождались тихими, насколько это позволяла музыка, разговорами, быстрые - громкими тостами с кружками пива и взрывами смеха. Он и она были потенциальными дезертирами в этой борьбе за Общее Веселье, наверное, все-таки по его вине, ведь смешить и очаровывать женщину интеллектом с ленивой грустью в голосе - дело неблагодарное. Он начал рассказывать о том мире, в котором часто проводил время - о книгах, которые прочитал. Книги давали ему то, чего не хватало в жизни - друзей. О, какие это были друзья! Близорукий Улисс Джойс, Кафка, изящный Камю, Маркес и Кортасар, честнейший Генри Миллер, да мало ли кто еще... Он встречался с ними в уютном кафе за чашкой кофе или с бутылкой коньяка под мышкой, и они рассказывали ему о себе, о своих тайных мыслях, о своих друзьях и женщинах. Они были эгоистичными собеседниками, они любили только свои монологи, не терпели его откровений, поэтому он задавал им только односложные вопросы, а они отвечали, иногда со снисходительной улыбкой на лице, а иногда, разозлившись, припечатывали к стулу крепкими и меткими выражениями. Он обижался, но потом отходил. Он вообще был отходчив. И снова стремился с ними встретиться, чтобы поболтать". Они были его настоящими друзьями. Вот обо всем этом он и пытался рассказать ей, и, хотя эти люди не были их общими знакомыми, она слушала с интересом. Конечно, она слышала о них, но не была с ними близко знакома, хотя и хотела, как говорила, познакомиться, чтобы получше их узнать. Что интересно, получше узнать именно их, а не его. Значит, наверное, он действительно интересно рассказывал..."
С утра он продолжал свою мучительную умственную работу над ошибками. Глупо и еще раз глупо. Искать дружбу там, где надо было искать любовь, говорить о своем одиночестве тогда, когда нужно было распушить свой павлиний хвост, показать его лицом, возлюбить и сделать ближней, очень ближней Ее. Что было там, вчера, любовь? Или это была охота, странная охота без оружия и желания убивать...
Воспоминания становились все более похожи на мельтешение дождя.
"... Они пили и ели, вернее, ела она одна, голодная после работы. "Почему ты не ешь?". "Не хочу" - отвечал он и продолжал пить. Потом они танцевали вместе и порознь, она танцевала с каким-то типом, которого он почему-то невзлюбил. Он рассеяно слушал болтовню своего соседа, смотрел на танцующих, и его мертворожденная ревность тоже танцевала вместе с его мертворожденной любовью, и он не знал, что делать с этой двойней, сжечь и пустить пепел по ветру или таскать эти трупы с собой, благо, что они были довольно легкими. Потом она предложила выпить коньяк. Коньяк был просто замечательный. Потом они ушли, попрощавшись и поблагодарив всех..."
Наверное, там, на улице он испугался, как маленький мальчик. Он должен был доказать свою состоятельность...она же не должна просто так уйти...он должен был...что? В голове кружилась смесь из мозга, коньяка, секса, радости, удивления, "Улисса", прохожих, небесных звезд ночных, ее прекрасных глаз и его совершенно не эрегированного друга.
Если трагедию хорошенько приправить ложью и глупостью, то она с удовольствием превратиться в фарс. Но это же лучше, чем трагедия, во всяком случае, веселей, не так ли?
II
Они шли по улице. Несмотря на позднее (раннее?) время, люди гуляли парами и поодиночке, или так, как они, еще не вместе, но уже и не каждый по себе.
- Почему ты пошла со мной? Кажется, тебе понравился мужчина за тем столиком.
- Какой? - притворялась она.
- С кем ты танцевала. А потом ты сказала, что он пригласил тебя за свой столик.
- Мне было интересно с тобой. Расскажи еще что-нибудь о Кафке.
- Я не хочу говорить о Кафке, я хочу говорить о тебе.
- Хорошо, говори.
Вот тут-то все замыкалось в своей безысходности. То ли коньяк так действовал, то ли сам он уже не выдержал напряжения этого дня, а скорее всего, неуверенность, которая накатывалась снежным комом с самого начала, выросла в огромную гору, у подножья которой он сейчас и стоял. Что я должен говорить о тебе? Поехали ко мне, выпьем вина, расслабимся, послушаем хорошую музыку. Вслух произнеслась последняя фраза.
- Ну, нет, это исключено, - довольно резко, хоть и естественно ответила она, - мы с тобой едва знакомы, а ты уже предлагаешь мне ехать к тебе домой, а это не в моих правилах, в первый же вечер, не зная человека ехать к нему домой ночью.
- Ну и что. Это не означает, что мы с тобой просто едем заниматься любовью в моей квартире.
На самом деле, наверное, именно это и означало.
- Но, согласись, оказаться вдвоем ночью в твоей квартире уже предполагает некоторую интимность.
В ее словах присутствовала логика, не всегда свойственная женщинам, а, может быть, это и была самая настоящая женская логика. Наверное, здесь и надо было бы поставить точку или хотя бы многоточие, но для него она уже превратилась из "смутного объекта желаний" во вполне материальную часть окружающего его мира, в женщину, "загадку которой захотелось разгадать". По-мужски, конечно. И она уже это, конечно, предчувствовала интуитивно, по-женски...
III
Когда они сели в ее машину, она включила двигатель и спросила:
- Тебя куда отвезти?
- Давай отвези меня до моего дома, зайдем, выпьем кофе.
- Нет. Ну, куда? - уже более нетерпеливо спросила она.
Образ деловой женщины уже явственно проступал в ней, вытесняя то романтическое, что было в кафе, может, взгляд стал тверже, и на лице появилось выражения какого-то ожидания, ожидания конца этого вечера.
Он провел рукой по ее волосам. "У тебя красивые волосы". Она посмотрела на него, во взгляде было удивление и любопытство.
Затем его рука начала спускаться с волос, скользнув по шее, вниз к плечу, затем к груди, но на полпути (к чему?) остановилась. "Ты - прекрасная женщина". "Спасибо". "Это не комплимент, это действительно так". Он попытался ее обнять. Она не сопротивлялась, но и не показывала вида, что ей приятно и чего, собственно, он ждал. "Можно поцеловать тебя?". "Поцелуй". Он начал тихо целовать ее шею, лицо, одновременно рукой лаская ее волосы. Она сидела вполоборота, и он никак не мог развернуть ее к себе лицом, чтобы добраться до ее губ, которые уже тревожили свой близостью. "Повернись ко мне". "Зачем?". Я хочу целовать твои губы, прекрасные губы, твой красивый капризный рот, подумалось.
- Но я же говорила, что я тебя еще недостаточно хорошо знаю, - в ее словах опять появилась уверенность, которую он раньше обозвал ругательно "логикой", незримое присутствие которой сегодня так коробило его.
Он попытался еще раз с небольшим усилием повернуть ее к себе, начал целовать, пытаясь таким образом заколдовать, подчинить ее своему уже почти звериному, прекрасному чувству. Вдруг краем глаза он заметил, что она поджала губы от его поцелуев, убралась как улитка в свою раковину, и в ее глазах появилось что-то такое, что он понял, что проиграл эту игру, игру без начала и конца, игру без правил или с правилами, которых он не знал.
Потом они договаривались о следующей встрече, он дал ей свой телефон, зная, что она не позвонит, или позвонит для того, чтобы сказать, что ничего больше не будет, разумеется, без объяснения каких-либо причин, или же отказ будет сопровожден каким-нибудь более или менее подходящим объяснением...
Проигравший тихо вылез из автомобиля и ушел на стоянку такси.