Я - лишь предвестник лучших игроков. Следуйте за мной, братья мои, и кого я не научу летать, того научу быстрее падать.
Ф. Ницше; "Так говорил Заратустра"
Человек рождён, чтобы ходить по земле. Так думают люди, так начинают и птицы. Но каждый птенец, рано или поздно, становится на крыло. Не сделает он этого - и не станет его, не станет птицы. Птенец рождается с одной целью - превратиться в птицу. Если этого не произошло - не было птенца. Как могу поверить я, что родился птенец, если не вижу птицу в небе? Зачем родился птенец, если некому теперь вспарывать облака сильными крыльями? Над моей головой - пустое небо. Нет в нём движения, не слышен в нём свист полёта. Снова чистым остался небосвод, снова нет в нём вознёсшейся тени. Ещё один птенец стал обычной курицей. И снова негодует Природа-мать: зачем было создавать крылья, если все птицы остаются всего лишь курицами?
Люди всегда стремились вверх, в небо, к Солнцу. Там жили их боги, там рождались их мечты, там хотели они черпать силу. Но их ждало горькое разочарование.
Техника дала людям крылья и открыла им небо. Сначала под облака, потом выше и выше. Небо превратилось в атмосферу, обитель богов отодвигалась всё выше и дальше. Теперь мы точно знаем, что в безвоздушном пространстве жизни нет, нет там и богов. Похоже, их нет вообще нигде. Небо исчезло. Мы думаем, что стали умнее и не можем удовлетвориться старой сказкой о небе - обители бессмертных богов, стране вечного блаженства и красоты.
Но небо не исчезло. Мы лишь собрали щедрый урожай своей глупости и своей же непомерной гордыни. Мы хотели взобраться на облако и попирать его ногами. Мы хотели наслаждаться беседой с богами за коньяком, покуривая сигару. Мы хотели заполучить в своё распоряжение новый мир таким, каким мы хотели его видеть. Но такого мира не нашлось, его нет и быть не может. Мы требуем доставки, не задумываясь о том, чтобы внести предоплату. А раз так, то есть ли что-либо удивительное в том, что на месте неба мы нашли пустоту? И пустота эта будет длиться, пока мы сполна не оплатим свой заказ.
Если смотреть на вещи трезво, то человек ничего не должен богам, судьбе, этому миру. У нас нет и быть не может обязательств ни перед небом, ни перед подземным царством. Судьба включает нас в свои планы просто потому, что мы есть. Так же и боги - что им от нас может быть нужно? Заблуждение о необходимости человека в этом мире ничуть не оправдывает нашу жизнь, какой бы она ни была. Мы есть не потому, что кто-то нуждался в нас, и не потому, что этот кто-то нас создал. И даже не потому, что мы есть. Здесь вообще не может быть никакого "потому". Не было плана, не осуществлялось никакое намерение. Но человек есть, и с этим приходится считаться. Небу, богам, судьбе...
Наивное желание наше быть нужными, даже незаменимыми - смешно. И вредно для нас самих. Мы ищем свой "скрытый смысл" в тех благах, кои мир должен извлекать из нашего присутствия в нём. Но нужны ли миру эти блага? Считает ли сам мир наши дары благими? Замечает ли он их вообще? Ступая по этим заблуждениям, как по уступам горной тропы, мы забираемся всё выше и выше. Но там, на вершине горы, сидит не истина, а лишь умело вылепленная восковая фигура. Имя этой фигуры - гордыня. Лучи солнца греют её, тает воск и стекает на тропу. Чем выше, тем она становится более скользкой, тем труднее идти по ней. В конце концов, мы упадём и покатимся вниз - к началу пути и дальше. И не сможем остановиться в этом падении.
Ребёнок смотрит на небо открытыми от удивления глазами. Для него там - целый чудный мир, где происходит множество удивительных вещей. Ребёнок дивится птахе, дивится облаку. Даже безоблачное небо для него - отнюдь не пусто. Рост его мал, но небо для него - близко, так близко, что его можно потрогать руками. Но ребёнок растёт, с каждым годом он становится выше. И небо отодвигается от него, исчезают птахи и прочие чудные существа. Остаются только тучи, предвещающие дождь - надо взять зонт. С каждым прожитым годом небо удаляется от человека, пока не наступит старость.
Когда Костлявая начинает напрашиваться в гости, всё настойчивей и настойчивей, небосвод поворачивает вспять и стремительно рушится прямо на седины старца. Но там уже нет чудес и дивных созданий. Мутные старческие глаза не видят птаху, а облака проникают в сознание лишь через ломоту в суставах. Тогда стремительно падающее небо приносит страх и надежду. Человек робко надеется, что небо зовёт его в лучшую жизнь, как в награду за всё хорошее. И человек боится, как бы хрустальная сфера не задела его, не вбила бы в землю за грехи (у кого их нет!). Робкая надежда и безмерный, непреодолимый, всепоглощающий страх. Этот страх, как тяжёлый якорь, приковывает человека к земле, к сырой глине могилы, где черви и время окончательно развеют его тело по глубинам. Одной ногой он уже там, и не желает вон, не хочет покинуть стылую яму. Жалкое, нелепое упрямство! Вдвойне нелепое в исполнении того, кому нечего терять.
Нет, не этому учу я вас, братья мои! Кто стар, тот свободен от всего - от реального и от мнимого. Пусть бросится он прямо в рушащийся небосвод! Ибо что терять ему?! Никто не может отнять у старика его смерть, ничто не может разлучить его с ней. Так бросьте её - если ей надо будет, пусть сама о себе заботится! На вас надвигается небосвод, так бросьте всё к чертям и устремитесь навстречу с распростёртыми объятьями! Быть может, вас расплющит ударом о небесную твердь, что с того? Если в вас будет полная искренность, если вы будете абсолютно честны, вы сможете проникнуть сквозь хрусталь. Какая разница, что будет дальше? Пусть дух ваш умеет падать, ибо через такое падение войдёте вы в иную жизнь и падение станет вашей жизнью.
Человек рождён ходить по земле - он не создан для океанских глубин и поэтому никогда не познает истиной свободы пловца. Как ни одна рыба не сможет испытать истинное ощущение полёта. Но из них троих только человеку дано умение представить себе участь иного создания. И только человек достиг с помощью этого умения поразительного мастерства в искусстве зависти. И чёрной ненависти. Отсюда проистекает наша ненависть ко всему живому. Какая нелепая идея - вознестись, истребив всё вокруг, дабы оно случайно не оказалось выше!
Но стоит задуматься, и станет ясно, что всё движущееся объединено общим принципом - любое движение основано на падении. Человеческое тело начинает падать, но вовремя выставленная вперёд нога не даёт ему соприкоснуться с землёй - мы называем это "шаг". Тело птицы начинает падать, но взмах крыла бросает его вперёд и вверх - так летают птицы и все летающие твари. Даже рыбу предохраняет от падения на дно её тело, невесомое в воде. Все живые существа движутся только потому, что разными способами стараются избежать падения. Чему здесь завидовать?
Ах, нет! Птица свободна, она не привязана к земле, она может лететь всюду! Верно. Но если вам, братья мои, откажут ноги, вы упадёте только с высоты своего роста - сколь ничтожен этот рост в сравнении с сосной или секвойей! Кто хочет летать, пусть будет готов вечно падать, раз за разом, и знать, что каждое удавшееся падение птицы - безусловно смертельно. Сколь страшна участь разбившегося о скалы! Кто боится падения с табуретки, пусть забудет о крыльях. Научитесь падать, обретите такую привычку, братья мои, и сможете начать учиться искусству полёта.
Мы живём и действуем. Этот странный процесс периодически заставляет нас становиться на колени и садиться на трон. И мы уверены, что где-то существует путь - от низин к вершинам, из грязи в князи, от и до. Любой путь мы рисуем снизу вверх. И обращаем взоры и молитвы к небу. Кто-то просит силу, чтобы пройти этот путь, кому-то требуется указать сам путь. Все наши надежды связаны со скорейшим перемещением снизу вверх.
Нелепость! Когда корабль плывёт посреди Атлантического Океана, возможен только один путь - с носа на корму и обратно. Больше нет никаких "здесь" и "там". Вернее, есть только призраки начала и конца - карты с материками, городами и пунктирами маршрутов, которые не говорят пассажиру вообще ничего. Глаз смотрящего в морские дали не может отличить движение от бездвижия. Он не видит точку, за которую можно зацепиться. Некуда повесить табличку со словом "здесь", нигде не указано "там". Все пути и ориентиры посреди Атлантики - творение человека и к небу никакого отношения не имеют. Трижды глупо ожидать указаний свыше о пути, ибо само небо на протяжении веков демонстрирует нам абсолютную нелепость наших убогих попыток. В небе нет путей.
Только глупый человек рисует линию на карте, привязывая её изломы к земной поверхности, и искренне считает это "дорогой в небе". Любое "здесь" и любое "там" - лишь точки на земной поверхности. В небе птица летит или с ветром, или по своему разумению. Все её цели (если они есть) - на земле, а небо - лишь способ связать две точки поверхности друг с другом. Итак, не спрашивайте небо о пути. Если уж вам так хочется, вбивайте за собой колышки - последний колышек и будет означать вашу цель.
Представьте себе площадь в городе, на которой вы кормите голубей. Сколько их, зависит от вашей щедрости. Пусть их лучше будет больше.
Здесь - разные птицы. Некоторые не покидали крыш окружающих домов, а иные прилетели за сотни вёрст. Пусть так. Но неужели вы думаете, что всех их манила именно эта площадь, где вы щедрой рукой крошите булку с кунжутом? Не глупо ли считать, что эта булка - их цель? Не вершина ли глупости считать более одарёнными от природы голубей, родившихся на соседней крыше, только потому, что в двух шагах от их гнезда вы крошите булку с кунжутом? Считать наказанными тех птиц, которые не прилетели, свернули в сторону, остались в своих гнёздах. Считать голубей, кормящихся на другой площади, отступниками и грешниками. Направить эту стаю в мир, дабы они научили остальных, как найти эту площадь, прельщая их вашей булкой. Нелепость, безумие, вершина идиотизма!
Это - наша жизнь. Мы - те же голуби. Мы хотим попасть на ту площадь, где кто-то крошит булку с кунжутом. Но почему мы считаем врагами всех тех, кто не желает лететь за этой булкой? Почему мы не даём им покоя? Кто дал нам право низвести богов в крошильщики булки? А если назавтра у крошильщика не окажется булки? Или времени, или настроения её крошить? Или он вообще уедет в другой город, на другую площадь? Почему он должен ждать именно нас и беречь для нас свою булку? Мы хуже голубей. Голуби едят булку, пока она есть. Если нет её и некому крошить её, они не станут сетовать на судьбу и найдут себе иной корм. Мы же полностью зависим от этой булки и её крошильщика. Когда её нет, голуби продолжают весело ворковать, а мы обращаем к небу свои стоны и упрёки.
Чувство гордыни владеет нами безраздельно, является магистральной линией нашей жизни на всех её уровнях. Им пропитана насквозь наша психика; даже самый язык наш, когда мы говорим о ком угодно - язык гордыни. "Я - лишь смиренный раб господина моего" - говорит верующий. Но он верует, что нет и быть не может ничего более великого, славного, могущественного, чем его бог. Смирение его - лишь покровы слова; там, внутри, всё кричит и ликует от сознания, что он - раб столь великого господина. "Я велик - кричит невысказанная мысль - величием его, я славен его славой! Никто не может сравниться со мной!!!" Так говорит в верующем его гордыня, от которой он отрекается словами.
Любой идеалист носит эту гордыню, как проказу. С болью в глазах взирает он на человечество. Одних он презирает - они слишком далеки от его идеала. Остальных - ненавидит. Он хочет стоять ближе всех к своему идеалу, он считает себя стоящим ближе всех. Слова его могут быть любыми, но никогда не допустит он в своей гордыне, что суть люди, лучшие его с точки зрения его идеала. Никому не позволит он обогнать себя. У него всегда есть наготове порция презрения и ненависти для каждого.
В наше время самое странное явление в мире - публичные выступления. Особенно те, что касаются всяческих "моральных" и "общественных" бед и проблем. Оратор усердно изображает заботу о судьбах, обеспокоенность положением и прочие, безусловно "правильные" эмоции. И со столь же правильными физиономиями прилежные слушатели изображают внимание и сочувствие. Тем не менее, оратора нисколько не беспокоят судьбы и положение, прилежных слушателей ничуть не интересует предмет выступления. Более того, слушатели прекрасно осведомлены об истинном интересе оратора, как и оратор прекрасно знает об отсутствии такового у слушателей. Ораторы, однако, продолжают выступать, и слушатели у них всегда имеются. Что это?
Над этой тайной я задумываюсь уже очень долго, и не могу её разгадать. Давно всем ясно, что любая речь любого оратора преследует единственный и вполне определённый интерес - снискать оратору славу и заработать ему политический капитал. На сегодня это - единственный результат всех речей; по этой причине судьбы остаются, какими были, и положение не меняется. Мы все это знаем, но продолжаем изображать искренний интерес, слушая очередного оратора. Странно, не правда ли?
Наш интерес к чужим речам - действительно всего лишь картинка. На самом деле, всем нам глубоко безразличны все судьбы, за исключением нашей. Если в выступлении говорится о вещах, кои нас не затрагивают, оно оставляет нас равнодушными. Даже если оратор говорит о нас, мы ему не верим, ибо знаем о его своекорыстии. Тем не менее, мы продолжаем изображать искренний интерес и даже побуждаемся к действию - пока звучит речь. Что это?
Такое впечатление, что человечество окончательно утратило последние крохи разума, соображения и памяти. Нас охватило безумие, оно заставляет нас каждый день играть в театре абсурда. И непонятно, откуда пришло это проклятие и можно ли от него исцелиться.
Нет предела человеческой самоуверенности. Даже просто уверенности - не самому плохому качеству человека. И при этом отнюдь не парадоксом звучит, что при всей своей уверенности человек остаётся самым неуверенным ни в чём существом из известных. Само собой, что и страдает он от этого в огромной мере.
Именно так - в человеке нашего времени слились воедино уверенность с неуверенностью. Эта гремучая смесь постоянно взрывается, кроша и щербя человека с его миром. Запасы её столь велики, что служат залогом самоуничтожения рода человеческого, но этого никто не видит. Как никто не видит разницу меж сомнением и неуверенностью. Мы - не сомневаемся, просто каждые пять минут меняются предметы нашей железной, стопроцентной уверенности. Безумное творение, плод трудов помрачённого архитектора! Миллионы рук выдёргивают камни из храма мироздания, иные руки вгоняют в бреши обломки, всё здание корчится в агонии под грохот выдёргиваемых и вбиваемых в пробоины камней и вниз летят осколки и пыль. Страшная картина; вдвойне страшная для того, кто видит, что рано или поздно эти руки перемелют храм в кучу пыли и ветер разнесёт её по свету. Снова пустырь, где позабыла расти трава.
Разные эпохи выводят на помост разных героев - идеал эпохи и чуткий барометр, позволяющий безжалостно точно поставить диагноз человеку в любое время. В наше время на помосте - преуспевающий человек. И диагноз - неизлечимая чёрная зависть с неизбежным летальным исходом.
Но даже здесь мы лжём сами себе. Зачем мы вывели на помост преуспевающего человека, если мы поклоняемся не ему? Преуспевающий человек много работает, он обладает умом, хитростью, силой воли. Но мы завидуем не трудолюбию, а его чековой книжке; мы поклоняемся не ему, а тому, что у него есть. Отличительная черта преуспевающего человека наших дней - машина, дача и золотые часы. Мы покупаем машину, строим дачу, покупаем самые золотые часы и считаем себя элитой, взирая на пешеходов, как на недочеловеков. Так было всегда, только с модой на идеалы менялись предметы вожделения - куртка пилота, ковбойская шляпа, камуфляж.
Но если с того человека, что стоит на помосте, снять хороший пиджак, он останется собой, ибо его суть - не в пиджаке, а в том, что у него есть за душой. Нам же, чтобы иметь что-то за душой, сначала нужно обзавестись самой душой.
Как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя абсолютно счастливым! И, увы, как мало людей осознают это! Обдирая локти и колени, стремимся мы к вершинам богатства, славы, власти, думая обрести там своё счастье. Ломая ногти, лезем мы по крутым склонам, по отвесным стенам. Последний рывок, последний миллион, последний почитатель, и вот оно... ничто. Свершилось? Ах, нет, братья мои!
Но когда человек падает с тех вершин, находит он своё счастье. Исчезает богатство - источник постоянного беспокойства и треволнений. Исчезает и слава - сонм въедливых почитателей, чьи речи фальшивей стекла в бриллиантовом перстне. Не сжимает более виски раскалённый обруч ответственности и тяжких забот, что даровала нам власть. И вот оно - счастье! Ибо счастье есть отсутствие пут внешнего мира - пут столь тугих и умело наложенных, что лишь сокрушительным падением можно порвать их и стряхнуть с себя. Так давайте же падать, братья мои, ибо чем глубже мы падаем, тем свободнее мы становимся.
Крайне редко случается, что человек служит источником радости для другого человека. Ещё реже - искренней радости, и уж совсем редко - радости взаимной. Быть довольными нам мешает совесть - безжалостный судья, не знающий смягчающих обстоятельств и помешанный на обстоятельствах отягчающих. "Смотри, - говорит совесть, - тебе это в нём не нравится? Да ты сам такой! То, что ты видишь в нём, - лишь малая часть твоих собственных мерзостей!!!" Мы содрогаемся под ударами этого обвинения, всюду мы смотримся в зеркала, отражающие наши худшие качества. Здесь нет места радости. Радоваться может лишь тот, кто вошёл в сговор с совестью и заставил её замолчать. Или смирился со своими пороками, приняв их, как должное. Или глядит им в лицо открытыми глазами и ведёт с ними войну, знает их, так что никакое лишнее упоминание о них не выбивает его из седла. Мошенник, раб, воин. Только им человек ещё может доставить радость самим фактом своего существования.